Книга для ПРОчтения

Про страшное

Мне всегда казалось, что для того, чтобы человеку перепало испытание нечеловеческим ужасом, требуются какие-то особенные, очень определенные обстоятельства. Ну вот, к примеру, если вы живете в замке и замок ваш стоит где-нибудь между деревней и кладбищем, то, вероятно, вечерние променады не пойдут вам на пользу. За балдахином кровати — дама с мертвенной физиономией, в окно вампиры скребутся, а из склепа на погосте неупокоенная бабушка вот-вот пойдет гулять через сад. Или вот, например, если вы блондинка с шестого номера бюстом, мелкой химией и жвачкой «бабл гам», то вам совершенно не следует спускаться в подвал своего загородного дома, чтобы проверить, почему не работает генератор. Ну, во-первых, вы все равно не докопаетесь до неисправности, а во-вторых, ОН или под лестницей, или за спиной, или это тухлый фильм и я так не играю. Хорошо-хорошо. Не блондинка. Пусть вы прыщавый юноша с прекрасной душой, полной порывов. Не переживайте: таких, как вы, не жрет даже самая отвратительная инопланетная мерзота. Но тем не менее я бы не советовала вам ковыряться в старых книгах, без серебряных пуль шастать по укутанным туманом лесным тропам и увлекаться блондинками с шестого номера бюстом, мелкой химией и жвачкой «бабл гам» (ОН все еще под лестницей). Словом, для того чтобы произошло нечто ужасное, нужно иметь к этому предрасположенность в виде планиды или по крайней мере соответствующих декораций. Так, во всяком случае, я считала до вчерашнего вечера.

Ошибалась.

Но на моем месте любой бы ошибся. Нет, у меня, безусловно, есть планида — мою породу сжирают сразу же после того, как пройдут титры, но для этого требуется или коттедж со стеклянными дверями, или хотя бы темная подворотня. Но чтобы дома, да в собственной спальне, да при полном составе семьи пережить нечто душераздирающее, это, я вам скажу, нужно очень сильно постараться. Очень-очень. А меж тем пережила.

Вечер был самый обычный и ничем не выдающийся. Стандартный семейный тухлос, который принято считать счастьем и от которого ближе к сорока бес лезет под ребра и во всякие прочие места. Папинька пришел с работы раньше обычного и прямо с порога заявил, что корень всех наших семейных бед кроется в отсутствии режима.

— Ты понимаешь, Кать, совершенно невозможно ложиться в четыре утра и вставать в девять, — рассуждал папинька за ужином.

Как и всякий человек, который ложится в пять утра и встает в три пополудни, я папиньку не понимала, но зато сочувствовала отчаянно.

— Одним словом, нам совершенно необходим какой-то график, — продолжал отец семейства. — Например, прямо сегодня предлагаю лечь спать, как все нормальные люди.

— Это ж во сколько? — насторожилась я. Как только речь заходит о «нормальных людях», я почти всегда настораживаюсь.

— Ну вот сейчас поедим и ляжем, — отправил в рот последний кусок папинька. — Ты что-то имеешь против?

Услышав последнюю фразу, мои зеленые человечки сбились в шеренгу по трое, извлекли красный транспарант «ДАНИВЖИСТЬ!» и начали маршировать по прямой кишке с редкими остановками для перекуров.

«Вот ведь засада», — подумала я, а вслух сказала:

— Нет, я не против.

Конечно же, читатель может упрекнуть меня в малодушии, но не все так просто в гадском королевстве. Дело в том, что корни всех бед я ищу ничуть не хуже папиньки и делаю это не ситуативно, а постоянно. Так, если у папиньки корешок всегда один, да и тот какой-то сморщенный, то у меня корней полная коробка, и все такие ветвистые и крепенькие, что любо-дорого поглядеть.

В общем, если кто-то видел дамочку с рупором, бьющуюся в конвульсиях «мне плохо, оттого что ты приходишь поздно», то, вероятнее всего, это была я.

Связку «приходит поздно — ложится поздно — на работу попадает к обеду — возвращается поздно» улавливаете? Вот именно поэтому я и промолчала. Согласитесь, сложно требовать от человека приходить пораньше и при этом не поддерживать его начинаний в виде раннего отхода ко сну.

В общем, ровно в двадцать три нуль-нуль наша интеллигентная сказка «Катечкина, Фасолька и папинька» закончилась и началась быдло-реприза «Три медведя». Похавали, чайку попили, животы погладили, разложили диянчик и улеглись в рядок (причем рядок довольно тесненький, так как Фасол в компанию набился).

Тут нужно вам несколько слов сказать про наш диянчик, ибо он того заслуживает.

Как это ни странно, с диянчиком выступил папинька, так что тут совесть моя чиста. Вот чего нормальные люди от дивана хотят? Ну чтобы красивый, наверное, был, и широкий, ну и не скрипел, конечно, — что ж соседей радовать? Нет же, нам был нужен диван с анатомическим матрасом (у меня, блин, больная, блин, спина, Катя), Обалденно Красивый (сам спи на этом дерьме, Дима) и такой, чтобы коты не подрали. В общем, по всей видимости, нам требовался железный одр для белых людей со стальным сердцем. Что характерно, нашли: матрас анатомический, цена астрономическая, котов удавят при доставке. Мы этот диван и так и эдак ощупывали, замеряли и прочее, но вот прилечь на него не доперли, а поэтому самое прекрасное выяснилось дома. О да! Наш диван не только анатомический, белый и астрономический, но еще и отлично развивает реакцию. Я бы даже на месте производителей эту модельку из «Калины ви-ай-пи» переименовала в «Кто не успел, тот опоздал». Поясню: в том случае, если на диване спят двое взрослых, один из которых Бог, а второй Лох, — Лоху будет тесно. И это, кстати, самый хороший случай. Если к двоим взрослым, один из которых Бог а второй Лох, добавить ребенка, который Бог навсегда, то картина в корне изменится. Нет, ребенок свои ребенкинские площади не отдаст ни за что, а вот взрослым придется побороться. Опять-таки Бог хоть и в тесноте, но устроится, а вот Лоху придется спать ребром.

То есть если к нам с папинькой приходит спать Фасолий, то это значит, что один из нас вынужден спать на боку, прикрывая свои мощи двадцатью сантиметрами одеяла.

На этом с лирикой заканчиваю и перехожу к прозе.

Двадцать три нуль-нуль. Укладываемся. Сначала бобот Оптимус Прайм, потом Фасолик, потом папинька и, наконец, я с котами (Прохор над головой, Василь в ногах). Первыми засыпают пустоголовые, а оттого наш папинька бессонницей никогда не мается. Сложил ручки, как святой Пантелеймон, и отъехал в объятия Морфея. Вторым нумером Фасолик отрубился — ему утром «с боботом на баботу». Собственно, уже к половине двенадцатого худшая часть нашего дома заснула, а лучшая затосковала. По-простому — лежу как дура, куда себя деть, не знаю. С горя сбегала на кухню и приперла оттуда кулек с конфетами. К полуночи кулек был опустошен наполовину, но сон так и не шел.

Надо, думаю, книжку какую-нибудь почитать, раз такое дело. В темноте по полке пошарила и выудила чудесный экземпляр. «Места силы на карте России» называется. Я такие книжки коллекционирую. Правда. Лет шесть уже собираю всякую хрень с чертовщиной. В общем, достаю книжку, разворачиваю еще одну конфету и углубляюсь в текст. А текст хоть и бесхитростный, но доходчивый до невозможного.

Последовал провал в памяти, а затем геолог очнулся на вершине Поповой горы. Когда он вышел из транса, ему показалось, что рядом сидит черная собака, но когда он очнулся, никого рядом не было.

Тут браконьеров охватил леденящий ужас, они почувствовали, что не могут больше здесь находиться, и немедленно покинули «зловещее место».

Оказалось, что он сидит на дереве. Михаил поведал, что его преследует гнетущее чувство страха. Ощущение, что за ним кто-то следит, было настолько невыносимым, что заставило его забраться на дерево.

Уже к трем ночи я начала чувствовать некую солидарность с Михаилом в части покорения деревьев. Свет фонарей пробивался сквозь прореху в шторах, часы тикали, семья храпела, а мне было страшно, жарко и сладко, и от этого очень хотелось пить.

— Ну Катечкина, — уговаривала я себя, — разве твоя спальня может быть «зловещим местом на карте России»? Да ни за что!

— Хто знааааааает, — нашептывали зеленые человечки, — а вот одна девочка…

— Молчать! — скомандовала человечкам я. — Не было никакой девочки, а если и была…

— Если и была, то уже умерла, — ужасались зеленые человечки. — Мертвая девочка стоит…

— Ой!

— За шторами…

— Чеееерт!

— Ты уже видишь, Катечкина, как они шевелятся?

— Не вижу! — рявкнула я на человечков и отвернулась в другую сторону.

С другой стороны было тепло и покойно. Там спали муж, ребенок, бобот Оптимус Прайм и два кота — один в изголовье, другой в ногах.

— Все правильно, — подтвердили зеленые человечки. — Главное — не оборачиваться…

— Нет!

— Потому что она та-а-а-а-аммм…

— Нет!

— Ты ведь знааааааешь…

— Нет! Нет! Нет!

— И прямо сейчас она…

Я обернулась.

Никого. Никаких мееееееертвых девочек. Моя спальня, мой фикус на окне, моя пыль и жажда. К этому моменту желание испить водицы достигло своего предела, но, невзирая на тот факт, что ни в каких девочек я не верила, вставать с дивана не хотелось. Страшные мысли — черви, а наполовину червивых яблок не бывает. Я лежала на кровати, слушала, как тикают часы, мечтала о минералке и боялась дойти до кухни.

Дима начал храпеть в четыре утра, как раз тогда, когда я практически дошла до ручки. Храпящий муж в момент, когда вы переживаете глубокую душевную драму, — это не только тоскливо, но еще и оскорбительно. Мои мертвые девочки обиделись до крайности и засобирались на выход.

«Гад, — почему-то подумала я. — Другой бы встал и спросил: чего ты тут лежишь, дорогая, в этих нелепых фантиках? Может быть, ты хочешь попить?»

«Скотина, — подумала я дальше. — Как можно было выйти замуж за эти восемьдесят кил душевной черствости?»

«Сволочь», — подумала я напоследок, после чего согнула ногу в коленке и весьма ощутимо пнула папиньку под его тощий зад.

— Бграрарарыхххфуф, — сказал папинька.

— Точно сволочь, — заключила я и принялась жевать конфетный фантик.

— Бдфдлаыладлфффф, — согласился со мной папинька.

От тоски я извлекла маленький кусочек фантика изо рта и прилепила папиньке на лоб. С этим клеймом он стал походить на усталую индийскую женщину, которую не любит муж.

— Ты ж моя Гита, — ухмыльнулась я, после чего достала еще два кусочка фантика и прилепила их папиньке на щеки.

— Брпасмсывфрпофррр, — расстроился папинька и открыл рот.

Должно быть, вы знаете, что у шизофреников эмоции меняются чрезвычайно быстро. Если еще несколько минут назад мне было страшно до ужаса, то при виде папиньки в фантиках меня начал разбирать смех.

Вскочить с кровати и отодвинуть шторы, попутно показав мертвой девочке кукиш, было делом одной секунды. Там, за шторами, давным-давно тосковала моя сигаретная пачка.

Курящая индийская женщина, которую не любит муж, была не просто уморительна. Ей не было равных.

«Ну все, толстушка, попалася, — мстительно подумала я. — Сейчас я вам прикурю, мадам, потом сниму на телефон — и гадом буду, завтра вы выкусите в топах».

На этом месте мой внутренний злодей захохотал, и законы жанра перевесили законы жизни. Так уж получается, что злодеи завсегда палятся в самом конце, когда до триумфа остается несколько секунд. Ну я не знаю ни одного фильма, где бы главная дрянь не срезалась на главной же речи. Иногда прямо так и хочется сказать: ну убей же его уже, сделай милость!

Глумливо хихикая, я улеглась рядом с половиной, поправила на ней одеялко и на волне зашкаливающей наглости ущипнула отца семейства за нос.

И всё.

Всё.

ВСЁ!!!

Нет, если бы он проснулся и накостылял мне, я бы не обиделась. Ну, или там, например, сказал: «Катя, ты ошалела, ночью не спать»… Хорошо, пусть бы он просто двинул мне в табло — я согласна. Но все получилось иначе.

Нелюбимая мужем и от этого такая несчастная курящая индийская женщина на секунду открыла усталые свои глаза.

На Катечкину посмотрели два белка без зрачка.

Мертвая индийская женщина с запавшим взглядом.

Усталая наложница, так и не приобщившаяся к никотину.

Лысая небритая дрянь в фантиках из-под карамели «Лимончики».

Безглазый мертвец, нелепо улыбающийся в лунном свете.

От ужаса я замерла.

Мертвое существо открыло свой рот чуть шире, и сигарета, невинная, неприкуренная сигарета, покатилась из подернутых тленом уст.

Кхм… Ну, собственно, к тому моменту, когда мои коленки перестали стучать друг о друга, я сидела на кухне с пустой бутылкой минералки в руках.

Полуторалитровой.

Смеялась, кстати говоря.

Почему смеялась? Ну согласитесь, сдохнуть от вида собственного мужа — это просто гарантированный гран-при в списке нелепых смертей.

Еще минут пять посидела, валокордину хлобыстнула и спать пошла.

Перед сном пнула индианку еще раз. Скорее от любви, чем из мести.

— Билеты на поезд по Европе куплены, — пробурчала индианка и перевернулась на другой бок.

— А на меня-то взял? — ухмыльнулась я.

— Ага, бхаплчлославфссс, — ответили мне.

— Ну слава Богу, — ответила я индианке и заснула так крепко, как может спать только человек в окружении мужа, ребенка, котов и бобота Оптимуса Прайма без правого кулака.

А мертвые девочки долго-долго плакали, рисуя сердечки на заиндевелом стекле остановки, и уехали на первом утреннем троллейбусе.