Княжич

Глава II. Обоз

Нагретый лучами полуденного солнца папоротник почти в рост человека, покрывающий сплошным зеленым ковром огромную поляну, издавал тяжелые, доисторические запахи. В плотном неподвижном воздухе застыли кроны окружавших ее могучих столетних дубов. Мертвая тишина, изредка нарушалась дребезжанием мухи, попавшей пауку на обед и криком неведомой птицы. Ни зверя, ни человека. Но нет. Не выдержав, всхрапнул конь, обнаружив себя и всадника, незаметных в листве наклонившихся к земле дубовых веток. Всадник успокоил коня недовольным поглаживанием по холке и опять застыл, вслушиваясь в тишину леса. Не отягощенное взрослыми заботами курносое румяное лицо, первый пушок, покрывающий подбородок, напускная суровость взгляда пытающегося скрыть добрые голубые, широко расставленные глаза, говорили о юном возрасте всадника, недавно преодолевшего пятнадцатилетний рубеж. В тоже время юноша обладал широкой грудью, «косой саженью» в плечах и ростом не малым! Самый раз для государевой службы, которая в Московии с пятнадцати лет и начинается!

«Новик», как называли только поступивших на службу юнцов, был неплохо защищен и вооружен. Его светловолосую голову покрывала суконная «бумажная шапка», с «наушами», козырьком и защитной стрелкой, в которой между подкладкой, стеганой пенькой, и покрытием были вшиты металлические пластинки. Грудь защищал одетый под кафтан, легкий панцирь. Снаряжение было тщательно подогнано. По правую руку юного богатыря помещался колчан со стрелами, слева на плече висел лук в налучнике. Сабля московского производства с простой рукоятью и крестовиной, покоилась до поры в деревянных ножнах висящих на левом боку, на кожаном ремне. Там же болтался запоясный нож — длинный острый кинжал.

Где-то за поляной затрещала сорока. Всадник насторожился, пытливо вглядываясь в чащу на другой стороне поляны. Лук из налучника привычно лег в его левую руку. Стрела с узким граненым жалом коснулась оперением тетивы. Приготовления были своевременны. Послышался быстро приближающийся треск сухих веток и валежника. Из глубины леса, в сторону поляны кто-то бежал. Он уже был на границе поляны, когда раздался свист летящей стрелы. Беглец, словно споткнувшись о невидимую кочку, без крика упал в папоротник, показав напоследок торчащую из спины стрелу. Вслед за ним из чащобы выбежали двое. Юный воин натянул тетиву. Держа на прицеле того, что был с луком, он успел рассмотреть преследователей. Это были крепкие молодые мужики, в мурмолках[12] и рваных, грязных зипунах поверх дорогих рубашек, с расшитыми золотом воротами, которые также не отличались чистотой. Привычный атрибут разбойника, кистень, с болтающейся на цепи шипованной гирькой, дополнял вооружение лучника. Дорогая, булатной стали сабля с позолоченной рукоятью и крестовиной украшенной драгоценными камнями, в ножнах покрытых красным бархатом резко контрастировала с обликом другого удальца.

«Богатая сабелька у разбойничка! — завистливо подумал юноша. — Взять бы и прямо сейчас отобрать! Да нельзя!»

Мужики, посовещавшись, приступили к поискам беглеца, ползая в зарослях папоротника, время, от времени высовывая головы из-под зеленого покрова, для ориентировки. Несколько раз они появлялись рядом с приготовившимся к стрельбе всадником, но не видели его, а тот был хладнокровен и ничем не выдавал себя. Преследователи явно спешили. Убедившись, что с лету беглеца не найти, они, переговорив на краю поляны, ушли в обратном направлении. До всадника долетела фраза стрелка из лука, убеждающего своего напарника:

— Ты сам видел, как я ему под лопатку попал! Чего его искать? Он покойник!

Немного подождав, всадник спешился. Что-то, пошептав в ухо коню, юный воин последовал за разбойниками, неслышно ступая по траве сапогами из мягкой телячьей кожи. Послушный конь остался на месте, кося большим умным глазом вслед уходящему хозяину.

Лесных удальцов уже не было видно, но юноша знал, куда ему идти. Осторожно раздвигая кусты и ветки, замирая, вслушиваясь в лесную тишину, он, наконец, увидел просветы между деревьями. Там дальше, должна была проходить большая дорога. Увидел он и знакомых мужиков в окружении еще таких же, пятнадцати. Они стояли чуть поодаль от дороги, под развесистой липой, и о чем-то болтали.

Юноша притаился за густым кустарником. Цепким взглядом разведчика он оценил вооружение разбойной ватаги: сабли, кистени. У троих за поясами торчали рукоятки дорогих «колесцовых» пистолетов[13]. Волосатый ражий детина с мохнатыми бровями и всклокоченной черной бородой опирался на «ослоп», тяжелую деревянную палицу, обитую на толстом конце железом.

Внезапно сверху раздался громкий свист. Ладонь руки инстинктивно легла на эфес сабли, голову молнией пронзила мысль: — «Неужели его обнаружили?».

Тревога оказалась ложной. Разбойники спокойно разлеглись за кустами, на обочине. Со стороны дороги послышался скрип колес телеги и через некоторое время затих вдали. Мужики нехотя стали подниматься. Юноша обвел взглядом кроны деревьев. На одном из них сквозь листву проглядывал красным пятном верх колпака следящего за дорогой наблюдателя. «Моя оплошность могла стоить жизни не только мне, но и всем! — испытывая чувства вины и досады, подумал новик. — Надо обязательно проверить, все ли они здесь?».

Незаметно, держась параллельно дороги, он прошел дальше и обнаружил еще троих. Один разбойник, сидел, прислонившись к подрубленному стволу, готовой рухнуть на дорогу старой, разлапистой сосны. Рядом лежал топор. Двое других отдыхали в тени зарослей орешника. Василию стал понятен план сидящих в засаде разбойников. Преградив путь вперед поваленным деревом, они нападут на застрявший на узкой лесной дороге обоз и в возникшей суматохе и панике легко перебьют всех.

Верный буланый конь терпеливо дожидался хозяина. Услышав, знакомый свист, натренированное животное, встряхнув черной гривой, медленным шагом пошло на него. Через некоторое время, всадник, оседлав коня, по лесной тропинке сошел в знакомый ему овраг и по нему объехал разбойников.

Выйдя на песчаное дно текущего в глубине оврага, почти высохшего ручья, он перевел коня с шага на рысь. Таким образом, всадник значительно сократил себе путь и остался невидимым для разбойников, наблюдающих из леса за петляющей среди холмов и оврагов где-то наверху дорогой. Вскоре овраг закончился, и он выехал на открытое пространство. Лес был позади, а впереди, под лучами яркого полуденного солнца, его глазам открылась знакомая с детства картина. Дорога вилась по бескрайней холмистой равнине, покрытой желтыми пятнами полей созревающей ржи, разделенной межевыми полосами, и зелеными островками среди них, уцелевшего леса. Вдали, у одного из таких островков, чуть отстоявшего от дороги, курился еле заметный дымок. Всадник, направил скакуна в его сторону.

На лесной поляне, отделенной от прилегающей дороги кустарником, под тенью большого развесистого дерева, вокруг скатерти с остатками пищи: кусками хлеба и копченой свинины, расположились для отдыха четыре почтенного возраста воина. На сучьях дерева, на поясах, висело их оружие: сабли и саадаки[14]. Из травы торчали голенища и подошвы снятых для просушки сапог. Трое из ветеранов дремали на подложенных под себя рогожках, а четвертый, седоусый, с изуродованным сабельным шрамом лицом, часть которого скрывали свисающие с губы усы и густая опрятная борода, сидел, прислонившись к стволу дерева. Он смотрел на дорогу и о чем-то думал. Неподалеку, среди деревьев стояли несколько подвод, с накрытым холстом грузом. Под ними, дремали возницы, каждый под своей подводой. Рогатины, копья с длинными и широкими наконечниками, под которыми находились по две перекладины, предохраняющие оружие от глубокого проникновения в рану, лежали рядом с ними. Низкорослые, мохнатые лошадки и гордые скакуны, привязанные длинными поводьями к деревьям, щипали траву. На большом удалении от подвод, ближе к дороге, тлел костер с подвешенным над ним казаном. От него исходил запах слегка подгоревшей пшенной каши с салом. Периодически у котла появлялся, обходящий лагерь дозорный, молодой, тонкий и гибкий, черноглазый парень в железном шишаке и болтающемся на нем, явно не с его плеча, тягиляе. Он пробовал кашу на вкус, вынутой из-за пояса деревянной ложкой и подбрасывал сучья в костер. Место для стоянки было выбрано здесь не зря. Рядом с леском, в овраге шумел ручей.

Услышав приближающийся стук копыт, человек со шрамом поднялся. Стало видно, что он не высок ростом, но плотен телом и широк в плечах. К нему, путаясь ногами в длинных полах тягиляя, подбежал встревоженный дозорный с сообщением:

— Ерофеич! Кажется к нам!

Ерофеич прислушался.

— Не беспокойся Тиша! Это Васька Скурыдин возвращается! Я его в дальний дозор посылал! — успокоил он его.

Разговор разбудил отдыхающих. Кряхтя и кого-то, ругая, они начали подниматься. В это время на поляну, совершив прыжок на коне через кустарник, влетел всадник. Лихо, осадив коня, он спешился и, привязав его к ближайшему деревцу, подошел к ждущим его воинам.

— Ну, как там Вася? — торопливо спросил его Ерофеич. Встревоженное лицо Васьки, покрытое крупными каплями пота, стекающими из-под козырька «бумажной шапки», не предвещало ничего хорошего.

— Плохо, Дружина Ерофеев! — ответил разведчик. — Нас ждут!

Положение было ужасно. Старый воин предполагал такое развитие событий еще две недели назад, с той памятной грозовой ночи, когда раскаты грома и блеск молний с вечера не давали спать жителям слобод небольшого, но славного городка-крепости под названием Донков[15]. Небесная канонада, сотрясавшая стены домишек обывателей и служилых людей не помешала Дружине Ерофееву, сыну Демина, сотскому городовых стрельцов, после вечерней молитвы забыться крепким сном. Он сутками слышал и не такое под стенами Казани и осажденных ливонских городов. Но ночью его разбудил звон осадного колокола. Кто-то неумело бил в набат.

«Неужели сторожа крымчаков и ногаев проспали?» — первым делом подумал он. Но супруга, успевшая встать раньше его на дойку буренки, взглядом показала на паюсное[16] оконце, освещенное заревом где-то бушевавшего пожара:

— В остроге что-то горит!

Натянув сапоги и прикрыв исподнее накинутым на плечи «носильным» коричневым кафтаном, на ходу застегивая пояс с саблей, сотский выскочил на улицу. За стенами острога, металось пламя. Воротники, не спрашивая, пропустили его через настежь открытые ворота, и он, пробежав через проход в башне, оказался на площади. Служивые и посадские, выстроившись в цепочку, из темноты передавали ведра с водой к охваченному пламенем казенному амбару, в котором хранились государственная казна, зелье[17], свинец и пушечные ядра. Несколько смельчаков из казаков, ободряемых осадным головой[18] боярским сыном Муромцовым, попытались войти внутрь его, но сразу же выскочили обратно. Начала рушиться крыша и горящие балки полетели на них. Зеваки, благоразумно державшиеся на расстоянии, отошли еще дальше.

«Сейчас взорвется зелье! Разнесет всех!» — подумал стрелец. Подбежав к Муромцову, Ерофеич заорал на него:

— Отводи людей! Сейчас рванет!

Народ, услышав опытного стрелецкого начальника, наконец-то осознал опасность происходящего и побежал прочь от амбара. Сотскому пришлось тащить от огня упирающегося Муромцова, который, потеряв рассудок, рвался в огонь.

Предупреждение Дружины Ерофеева было своевременным. Бочки с зельем начали рваться вдогонку бегущим. Несколько мелких взрывов завершил большой, раскидавший вокруг горящие бревна и оставивший на месте Казенного амбара воронку сажени[19] три в диаметре и полторы в глубину. Люди, охнув, пришли в себя и принялись тушить остатки огня. Зеваки собрались вокруг воронки.

Уже светлело. Оставив на месте, так и не пришедшего в себя Муромцова, Дружина Ерофеев подошел к собравшимся в кружок представителям городской знати. Среди них выделялся богатой одеждой и гордой осанкой воевода Яков Вельяминов. На нем был красный атласный кафтан, из-под выреза которого виднелся вышитый золотом белый воротник рубахи. Пояс стягивал малиновый шелковый кушак с золотыми кистями. Бархатные малиновые штаны были заправлены в темно-красные сафьяновые сапоги. В спешке, воевода забыл шапку и легкий ветерок трепал его черные с проседью кудри, спускающиеся на аккуратную кудрявую бородку. Здесь же стояли стрелецкий пятидесятник Шевелев, дьяк приказной избы Семин, настоятель прихода церкви Успенья Богородицы отец Симеон и чуть поодаль два дворянских холопа. Воевода допрашивал стоящего этой ночью на часах у дверей казенного амбара стрельца Сеньку Новикова. С его слов, в покрытую тесом крышу попала молния, от которой она сразу загорелась. Вызванный им стрелецкий пожарный расчет с огнем не справился и тогда Сенька ударил в осадный колокол. Решив не напрашиваться на вопросы, сотский, осторожно отойдя от собравшихся, так, чтобы его не заметили, поспешил домой. Конечно, Сенька все сделал по уставу, да и не его он сотни, но мало ли, что у начальства может быть на уме!

Возможно, стрелецкий начальник поступил правильно, потому, что не успел он доесть свою любимую гречневую кашу с молоком, как в дверь постучал посыльный. Его вызывал к себе воевода.

В сенях двухэтажных хоромов головы, уступающих высотой только маковке собора, кроме знакомых лиц из числа утренней свиты Вельяминова, на лавках сидели старший над пушкарями Онисим Панин и грустно склонивший голову Муромцов. Предупреждение пожаров входило в его обязанности. Изобразив едва заметные полупоклоны в адрес по обе стороны сидящих, сотский прошел вперед, на свободное место. Воеводу ждали молча, отрешенно глядя перед собой. Скрипнули половицы, и из дверей кабинета появился Вельяминов, с хмурым, недовольным лицом. Холоп услужливо подставил под него кресло.

— Ну, что служивые! Доигрались! — устроившись в кресле и окинув сидящих коротким взглядом, произнес воевода. — Крепость, как есть безоружна. Придет татарва, все поляжем. А кто останется в живых, того государь не простит! Москва по нашим бедам не будет плакать! У всех головушки с плеч покатятся наземь!

«Прав воевода! — подумал Дружина Ерофеев. — Осенью опять придут!» Прошлым летом, на Троицын день, около семи тысяч татар и ногаев пытались через Донков прорваться к Москве. Хорошо, что разведка сработала вовремя. Сторожи донесли о появлении в степи за Быстрой Сосной чамбулов[20] мурзы Махмета. Посланные в станы, села и деревни гонцы успели оповестить жителей Донковского уезда. В короткий срок дети боярские, поместные есаулы, казаки и недоросли, с женами и детьми, с прислугой, крестьянами и запасами пополнили гарнизон города. Ратники были в основном молодого и пожилого возраста. Ливонская война обескровила пограничные земли. И хотя мир с Баторием уже был заключен, государь держал полки на литовской границе, считая договоренности ненадежными. Кроме этого, много войск стояло в Новгороде и Пскове. Шведы продолжали боевые действия.

И тем, кто приехал, в Донковскую крепость были рады. Прибывших ратников расписали по башням, в помощь пушкарям, воротникам и просто по бойницам. Несколько конных татарских отрядов, в брод переправились через речку Вязовку. Гарцуя возле крепостного рва, вплотную подъезжая к его краю, храбрецы, обстреливали стены из луков. Меткий огонь защитников крепости из полуторных и затинных пищалей смел татар с берега рва. Оставив несколько десятков трупов у стен крепости, конные отряды ушли в степь. Разведка донесла, что основные силы татар, не сумев застать врасплох донковцев, направились в сторону Новосиля.

Но и здесь их ждала неудача. Своевременно оповещенный Сторожевой полк береговой службы от Коломны выдвинулся к Новосилю и разбил врага. Выделенные в помощь отряды детей боярских, стрельцов и полковых казаков украинных городов добили рассеянные по станам, селам и деревням конные разъезды кочевников, занимавшиеся грабежом, ловлей людей — главной их добычи. Тогда, от силы две-три тысячи крымчаков сумели вернуться живыми на свои кочевья.

— Кто скажет, как теперь быть? — продолжил воевода.

Не к месту, не поднимая головы, подскочил со скамьи Муромцов:

— Я виноват! Жара уже две недели стоит, а я ни разу не повелел стрельцам крышу водой поливать! За это готов ответить головою!

— Злого умысла в твоем проступке нет, а потому твоя дурная башка никому не нужна! Сядь! — сухо потребовал Яков Вельяминов. — Кто еще?

На этот раз встал Онисим Панин.

— Не печалься воевода! — успокоил он крепостного начальника. — Свинец и ядра чугунные мы на пожарище собрали. Им урона нет. В целости пушечное зелье. За два дня до пожара я распорядился покрасить известью клеть, в которой оно хранилось. Гниль батюшка на бревнах завелась! Зелье, чтобы не мешалось, временно перенесли в пушечный амбар под Набережной башней, туда, где оно должно быть при осаде. А сгорело зелья ручного 18 пудов с полупудом, 3 пуда фитиля для ручных пищалей и самопалов, да 30 «московских» банделер[21].

Лицо воеводы ожило и посветлело после сообщения пушкаря.

— Подойди-ка ко мне голубчик, дай-ка я тебя расцелую умницу! — воодушевленно воскликнул он.

Панин, смущаясь, шагнул к Вельяминову. Тот, обхватив его за голову, наклонил к себе и облобызал в обе щеки. Затем, повернув его ко всем, радостно улыбаясь, произнес:

— Вот как надо служить Христу, государю и отечеству!

— Просто повезло, что так все случилось! — пролепетал покрасневший, смущенный старший пушкарь.

— Работящим и умным всегда везет! — отвечал воевода. — Буду ходатайствовать перед государем об установлении тебе Онисим, нового поместного оклада и дачи! Повышенных!

Сообщение Онисима Панина обрадовало всех. Отсутствие ручного зелья и фитиля не так страшно, как молчание пушек при осаде. В конце концов, у каждого сына боярского и казака, висел дома на стене саадак с луком и стрелами. Поражающее действие этого вида метательного оружия было велико — метко пущенные стрелы пробивали доспехи, несли гибель и увечье попавшим под обстрел воинам, разили их коней. Переняв татарский лук от татаро-монгольских завоевателей, русские вскоре превзошли их в искусстве владеть им. Так, в 1541 году при попытке прорваться за Оку татарской армии, она была встречена русским Передовым полком, воины которого «учали стрелять многими стрелами, и полетеша стрелы, аки дождь». Крымский хан пытался сбить лучников с переправы орудийным и ружейным огнем, но ничего поделать не мог. Вскоре на помощь Передовому полку подоспели подкрепления, и татарам пришлось отступить.

Однако проблему отсутствия зелья для ручного огнестрельного оружия все равно необходимо было решать. Посовещавшись, постановили, не дожидаясь зимы, когда встанет санный путь, отправить обоз в Москву за зельем. Дьяку наказали, про пожар в челобитных государю и в Пушкарский приказ не писать, а сослаться на убыль зелья на дело прошлым летом, и учебу пушкарей.

Долго не могли выбрать начальника обоза. Никто не хотел брать на себя такую ответственность. Все очень хорошо знали старинную поговорку: «В Москву идти, голову нести». Переругавшись, хотели назначить того, кто косвенно стал причиной необходимости этой поездки, осадного голову Муромцова, но воевода запретил, и устав от гомона спорящих окончательно постановил:

— Поедет Дружина Ерофеев!

Стрелецкий сотский[22] не стал оспаривать решение воеводы. За годы службы он привык беспрекословно исполнять приказания старших. После этого Вельяминов распустил присутствующих, оставив для совещания его, старшего пушкаря Панина, приказного дьяка Семина и проштрафившегося Муромцова. В кабинете воеводы, недоступном для посторонних ушей, они продолжили разговор.

Выслушав всех, воевода приговорил, что просить придется сто пять пудов ручного зелья и фитиля пуда четыре. Пушечный же запас, до нормы, пополнить зимой, установленным порядком. Посчитали количество подвод, вышло десять. Где их брать в маленькой крепостице, непонятно! По станам тоже охотников не найдешь, покосы, приближается жатва, да и путь небезопасный и не близкий. Задарма никто не согласится. Ямов нет, а налог двадцать с половиной рублей с сохи все равно приходится платить!

Воевода успокоил всех тем, что он согласен выделить из казны погонные по полтине на всю дорогу, да на корм для лошадей, на овес с рожью, по 4 алтына и 3 деньги[23] каждому вознице. Муромцов обрадованно вздохнул. На эти условия охотники найдутся! Ведь это только с деревни Баловнево можно взять такое количество подвод.

Году в семьдесят первом, сразу после основания сторожевого пункта, стали раздавать служивым поместья вокруг него. Муромцов, поверстанный на городовую службу в Донков, получил дачу всего в шести верстах от города. Нашлись и желающие обрабатывать его землю. Несмотря на опасную близость с Диким полем, слухи о степном черноземе, дающем богатые урожаи, обещания богатой ссуды на обзаведение хозяйством новоявленными владельцами, влекли в эти края все новых и новых поселенцев. Их не пугали ни бескрайние просторы, ни набеги татар. Онисим Седельников, крепкий тягловый крестьянин из-под Костромы, переехал сюда со своим хозяйством и родственниками (а их, вместе с зятьями было больше десятка). От ссуды на обзаведение он отказался, свои деньги были. Люди из хозяйства Седельникова работали от зари до зари. И хоть говорят, что «от косы да сохи не будешь, богат, а будешь, горбат», хозяйство по немного пошло в гору. Захребетники постепенно обзавелись своими дворами. Война, непомерные налоги, а у Седельниковых по 3–4 улья, 1–4 лошади с жеребятами, 3–4 свиньи, 1–3 коровы с подтелками в каждом дворе. У самого, 10 лошадок, не говоря про все остальное. Даже татарские набеги особо не потрепали их. Бабы прятали скотину в окружающих дремучих лесах, а мужики шли на городские стены. Работящий народ потянулся к ним. Теперь это настоящее село, четырнадцать дворов, 37 человек только мужского населения. Онисим, уже лет пять, как старостой там!

Баловнево устраивало не только подводами. Воевода разрешил взять для охраны обоза только пять человек. Трех старых стрельцов, воевода дал, при условии их согласия. С трудом Дружина Ерофеев выпросил новиков, детей боярских Ваську Скурыдина и Тишину Инютина. Этим летом они были зачислены на государеву службу. Ребята неопытные, но молодые, горячие, задорные. Восполнят в деле то, чего у стариков нет.

Все понимали, что этого количества ратников недостаточно для обороны в случае заранее подготовленного нападения на обоз, но оголять стены крепости тоже было нельзя. Как и в прошлые годы, в Донкове из ратников остались только старики, больные и увечные, те которые не могли нести войсковую службу. Они составляли постоянный гарнизон крепости. Дети боярские, сторожевые казаки с апреля несли службу в степи, а стрельцы уже два года воевали на Новгородской земле. Поэтому, деревенские мужики, хоть как-то могли восполнить этот пробел. Их решили вооружить рогатинами. Выпроводив пушкаря, дьяка и Муромцова, воевода, глядя в глаза сотскому, спросил:

— Ерофеич! Ты хоть сам понимаешь, на что идешь?

— Понимаю! — угрюмо ответил стрелец.

— Ничего ты не понимаешь! — не сдержавшись, яростно возразил воевода. — Дороги кишат татями и душегубами. Но тебе они не страшны. Другое дело тот, о ком сообщает отписка из Разбойного приказа. Я ее еще месяц назад получил. На Коширской дороге, до Тулы, Венева и даже Коширы, разбойничает Кудеяр-атаман со своим войском! Слышал о таком?

Стрелец молча кивнул головой. Много им и его дружками христианской крови пролито. Разное о нем говорят. Одни считают Кудеяра просто разбойником, грабящим население, другие — опальным боярином, скрывающимся от гнева грозного государя. Третьи рассказывают, что он беглый разбойник и самозванец, выдающий себя за родственника царя-батюшки, и, наконец, четвертые, дыба по ним плачет, могут на ухо нашептать, что Кудеяр — брат нашего царя. Личность Кудеяра для старого воина была безразлична. Беспокоило так называемое «войско» атамана. Против этой многочисленной шайки его стрельцам, боярским детям и мужикам-обозникам не устоять!

— Обоз для Кудеяра лакомая добыча! — угадывая мысли Дружины Ерофеева, заключил воевода. — Зелье всем нужно, особенно разбойникам. Поэтому, если он узнает о цели вашей поездки, то обязательно нападет на обоз. Перевес сил явно не в нашу пользу. Остается одно, предотвратить нападение! Давай думать, что для этого необходимо сделать?

Думали недолго, потому что сделать можно было только одно: — постараться скрыть от окружающих истинные причины поездки в Москву. Правда, от донковских шила в мешке уже не утаишь, они видели, как взлетел на воздух казенный амбар, а вот всем остальным этого знать не надобно. Стрельцам, детям боярским, возницам следует наказать: — держать язык за зубами! Любопытным встречным отвечать — «Мы того не знаем, знает то Бог, да великий государь!» Подводы, чтобы меньше было вопросов, разрешить баловневским мужикам нагрузить кожами для продажи. Они этому будут только рады. В Москве держаться друг за дружку, по кабакам не ходить. Из Москвы постараться выехать скрытно, не привлекая внимания. В города, селения и постоялые дворы вблизи дороги не заезжать, а потому фуражом и съестными припасами необходимо в Москве запастись до Донкова. Небольшой пост никому не повредит!

И все же предосторожности не помогли! «Нас уже ждут! — глядя на запыхавшегося Ваську, укорил себя Дружина Ерофеев. — Где же я не уследил?».