Княжич

Глава IV. Княжич

Донков, город, от предвкушения встречи с которым наворачивались слезы на глаза обозников, входил в систему засечных крепостей для защиты Русского государства от набегов крымских и ногайских татар. Свое имя он унаследовал от древнего рязанского города, разрушенного во время нашествия Батыя. По Указу Царя и Великого князя Всея Руси Иоанна Васильевича, в 1568 году служилые люди из Пронска и Михайлова, под руководством воевод князей В. Курлятева и Б. Щепина-Серебряного-Оболенского, а также голов Г. Сидорова и Ю. Булгакова поставили на высоком мысу, образованным впадением речки Вязовни в Дон, острог, положив начало Донкову. Несколько лет спустя была построена деревянная крепость с башнями, с трех сторон укреплённая самой природой, а с четвертой — окопанная глубоким рвом, наполненном водой. Стены рва были укреплены высоким заостренным частоколом. На крутом земляном валу стояли дубовые стены, из засыпанных утрамбованной землей, поставленных впритык срубов «городен», длиной 124 сажени, толщиной 1,5 и высотой 2 сажени, с четырьмя проезжими башнями. Внутри крепости находились воеводский двор, казенный двор, государственная житница, воеводский приказ, тюрьма для осадного времени и колодец 5 саженей глубиной. С башен и стен, покрытых шатровой тесовой кровлей, велось наблюдение за татарами, и отражались их нападения. На стенах лежали груды камней и бревен, которые сбрасывались при штурме на неприятеля. Из амбразур в частоколе заостренных бревен стен велась стрельба затинными пищалями, а из бойниц башен выглядывали стволы размещенных на лафетах полковых пушек. Потайной ход, оборудованный в одной из башен, вел к реке Дон.

У стен крепости расположились деревни Баловнево и Сурки, слобода Сторожевая, дворы и земли боярских детей, стрельцов, сторожевых казаков, пушкарей, воротников, плотников, кузнецов.

В стрелецкой слободе, вытянувшейся по обе стороны вдоль дороги на Коширу и Коломну, стоял и дом Лыкова. В ворота своего дома стрелец въехал не один. Следом за ним мужик-обозник завез на подводе так и не пришедшего в себя незнакомца. Встречавшая Лыкова супруга Арина Евдокимовна, худенькая опрятная женщина его же лет, с умным, грустным лицом, обняв мужа, подошла к телеге.

— Как наш сыночек! — схватившись за сердце, охнула она. — Что с ним?

Лыков рассказал.

— Ну, что вы стоите? Несите в комнатку моего Ванюши! — вытерев платочком выступившие слезы, приказала она обступившим телегу родственникам — братьям и племянникам Лыкова.

Не зря Лыков упрашивал Дружину Ерофеева не оставлять незнакомца в монастырском приюте. Уж очень похож был он на позднего и единственного их сына Ивана, погибшего в Литве, два года назад. С его смертью, веселая и цветущая Арина, как-то сразу сникла, ушла в себя и постарела. Страдания супруги не оставляли равнодушным и Лыкова.

Он переживал вместе с ней и надеялся, что время заглушит боль от потери сына. Но годы шли, а ничего не менялось. Поэтому он, как тонущий за соломинку, схватился за так поразившую его схожесть незнакомца с их сыном. Может он вернет к жизни Арину Евдокимовну, заживит вот уже два года не зарастающие душевные раны?

Родственники осторожно подняли с телеги незнакомца и под руководством хлопочущей возле Арины Евдокимовны понесли его в дом. Лыков, дождавшись выезда подводы, закрыл ворота. Сняв с седла аргамака мешок с подарками, купленными в Москве, он с чувством исполненного долга направился к открытой двери своего дома.

Надежды Лыкова сбылись. Арина Евдокимовна ожила. Ухаживая за незнакомцем, она целыми днями не отходила от его постели. Какими-то известными только ей способами, Арина Евдокимовна кормила бульонами не приходящего в сознание юношу, из лечебных трав готовила настои, меняла повязки на ране, держала в чистоте больного и постель. Тимофей не вмешивался. Это у нее, известной на весь стан потомственной повитухи, знахарки и целительницы, он научился тому, что смог применить после боя у переправы. Многое, из того, что она делала для больных, настоятель прихода церкви Успенья Богородицы отец Симеон считал колдовством. Арина Евдокимовна могла заговорить грыжу у младенца, молитвой остановить кровь, вылечить страшную и неизлечимую болезнь. Но с колдовством попу приходилось мириться. К Лыковым за помощью обращались даже бояре из Москвы, назначенные воеводами в украинные города.

В первые два дня у Лыковых побывали жители почти всех слободок. Слух о неизвестном разнесся по Донкову и его окрестностям почти одновременно с прибытием обоза. Каждый считал своим долгом, под каким-нибудь предлогом зайти к Лыковым. Арина Евдокимовна с порога выпроваживала любопытных гостей, но некоторым удалось одним глазком взглянуть на него. Все сходились во мнении, что незнакомец очень похож на сына Лыковых, но кто он на самом деле не знал никто.

Одному только человеку, разрешала Арина Евдокимовна остаться в избе, сестре Васьки Скурыдина, четырнадцатилетней Ксении. С двенадцати лет она у нее была добровольной помощницей. Жалела Арина Евдокимовна девчонку. То покормит, то какую-нибудь безделушку подарит. Ксенька с Васькой были сиротами. Отец сгинул в степи, мать умерла от чахотки. Пригрел сирот, вместе с наделом дядька, скряга и жмот, выборный боярский сын Левонтий Игумнов. Много от него натерпелись сироты. Кормил впроголодь, попрекал постоянно куском хлеба. Если бы не кормилица и верный старый слуга, не оставившие сирот, пошли бы по миру. Слава Богу, сейчас дела у них наладились. Ваське исполнилось пятнадцать, и он избавился от опеки дядьки. Его поверстали в ратники. Приехал Васька на смотр береговых войск в Новосиле, в отцовской броне, на добром аргамаке, с запасным конем, при сабле и саадаке, которые он, напросившись со сторожами, в степи у татарина добыл. А смотрел войско сам царь, Иоанн Васильевич. Удивился он! Все у юноши как положено. И сказал государь своему воеводе, Курлятеву, князю:

— Не было у меня еще таких справных новиков, запиши-ка князь молодца по высшему разряду!

Правда это или нет, но получил Васька земли 150 десятин, за Доном, на ногайской стороне в придачу к отцовым землям и жалованья 5 рублей. Дядька сразу к нему:

— Что ты с землей будешь делать? Отдай мне в аренду!

Васька отказался:

— Сам справлюсь!

И справится. Уже нашел хлебопашцев, которые согласны на льготе от Муромцова к Ваське, переехать.

Дядька новую гадость придумал:

— Пора Ксеньку замуж выдавать. Скоро 15 лет исполнится[27]! Товарищ Игумнова, окольничий из Москвы, богатый пятидесятилетний вдовец, на нее глаз положил. Да кто же сейчас девок замуж в такие годы выдает? И рожа у него кривая. Постыдился бы дите в жены брать! А дядька одно:

— Я ее опекун! Девку никто спрашивать не будет! По закону до 15 лет замуж выдают! А после пятнадцати, дочерний прожиток за ней держаться не будет. Кому она без приданого будет нужна?

Не пойдет она за старого некрасивого вдовца! Был бы молодой да красивый, как этот юноша!

Так размышляла Арина Евдокимовна глядя на Ксеньку, склонившуюся над больным.

Через три дня, после появления незнакомца в доме стрельца, уход за больным и правильное лечение принесли свои первые плоды.

В тот день, утром, Ксюшка умывала больного согретой в печи теплой водой с настоем каких-то трав приготовленным Ариной Евдокимовной. Закончив утренний туалет, она вышла во двор, чтобы вылить грязную воду, а когда вернулась, впервые увидела широко открытые глаза больного.

— Как тебя зовут, девочка? — слабым голосом спросил он.

— Ксюша! — улыбнувшись, ответила она. Ей стало смешно, оттого, что юноша, почти ее ровесник или чуть-чуть постарше, обратился к ней как взрослый человек к ребенку.

— Какая ты красивая Ксюша! — опять произнес он. Смущенная Ксенька, густо покраснев, прикрыла руками лицо.

Услышав разговор, к кровати подбежала из соседней комнаты Арина Евдокимовна. Склонившуюся над ним женщину, юноша спросил:

— Где я!

— Не волнуйся! — ласково успокоила его Арина Евдокимовна. — Ты у себя дома!

Он еще был, слаб, но Лыков, вечером придя из караула, несмотря на протесты супруги, решил обстоятельно поговорить с неизвестным. То, что он узнал из разговора с юношей, серьезно озадачило его. Тот ничего не помнил из того, что с ним было раньше. Кто он? Откуда? Как оказался у разбойников? Когда Лыков задавал эти вопросы, лицо юноши приобретало выражение лица беспомощного ребенка, и он растерянно отводил взгляд в сторону. Стрелец оказался в затруднительном положении. Он, конечно, знал, о тех редких случаях, когда ратники, получив почти смертельные ранения, выживали, но теряли память, забывая обо всем, что было с ними раньше. У одних память возвращалась через какое-то время, а у других нет. Хорошо если так! А если незнакомец лукавит, что-то скрывает? Вдруг окажется, что он чей-то беглый холоп? За укрывательство раба по головке не погладят!

Супруга, которой он раскрыл свои сомнения, обиделась на него.

— Зачем тогда ты его вез к нам! — вспылила Арина Евдокимовна. — Разве может ребенок, которого я отняла у смерти, говорить неправду?

В глубине души, она надеялась, что забывший свое прошлое юноша останется у них навсегда. На это же рассчитывал и Тимофей Мартынович, согласившись с женой. Конечно, им на жизнь хватает. Землица есть, 6 десятин рядом с домом, казна в год по рублю платит, по 2 пуда соли, 12 четвертей (48 пудов) пшеницы и ржи выдает, сукном форменным одевает. К тому же братья и племяши помогают. А все-таки, одним тяжело старость коротать.

Раз незнакомец забыл, как его звали, обрадованные старики решили его Удачей называть. Рана почти зарубцевалась, но Удача не вставал, ноги его не слушались. Целыми днями лежал, смотря в потолок, или с Ксюшкой болтал, когда она приходила. Арина Евдокимовна решила его с постели сгонять. Стал Удача по полу ползать. Только немного освоился, а знахарка с девчонкой его уже поднимают, ногами ходить заставляют. Сначала с чужой помощью, потом сам, стал ходить Удача. Молодой организм справился с болезнью, и Лыковы даже не заметили, как Удача стал им по дому помогать. Ксюшка как-то уговорила его на посиделки сходить. Удача молодежи понравился, особенно девкам. С тех пор по вечерам стал Удача пропадать в веселых компаниях, но всегда с Ксюшкой.

Лыков, встретив на улице Ваську Скурыдина, укорил его:

— Спас парня, и ни разу не проведал его! Он уже с твоей Ксюшкой шуры-муры крутит, а не знает, с какой стороны на коня садиться. Ты бы занялся им, показал, как из лука стрелять, сабелькой рубить, пищаль заряжать!

— Некогда дядя Тимофей! Но если ты просишь, займусь им! — клялся стрельцу Васька. — А насчет Ксюшки я не ответчик. Сам знаешь, какая она! Пусть думает своей головой!

Васька действительно был занят подготовкой к своей первой, в качестве новика, сторожевой службе.

Сторожевая и станичная службы хоть и имели богатую древнюю историю богатырских застав, получили развитие и точную регламентацию в Российском государстве всего лишь лет за двенадцать до начала Васькиной службы. В 1571 году, для ее упорядочения была образована особая комиссия под председательством боярина князя Михаила Ивановича Воротынского. Князь начал с того, что велел созвать станичных воевод и сторожей (дозорных), «которыя ездят… в станицах на поле к разным урочищам и преж сего езживали лет за десять и за пятнадцать». Вызвали и старых, и увечных ратников, имевших, однако, богатый опыт в несении сторожевой службы, — всего около 2000 человек. В феврале 1571 г. все они прибыли в Москву, где при их помощи и был выработан «приговор», Устав сторожевой и станичной служб.

Сторожевая служба, согласно ему, начиналась 1 апреля и оканчивалась 1 декабря. Воеводам городов и головам сторожей предписывалось посылать в дозор людей на лучших лошадях и не в одиночку. Первая статья устава обязывала дозорных находиться в таких местах, из которых они могли бы видеть противника, но сами оставаться незамеченными. Как правило, эти разъезды (станицы) заезжали по прямой до 500 км в глубь «Дикого поля», осматривали «сакмы» — дороги, по которым обычно двигались полчища степняков. Дозорные, которые совершали постоянные объезды определенных участков от 20 до 40 км по периметру порубежья, назывались сторожами. Они вели непрерывное наблюдение: «А стояти сторожем (дозорным) на сторожах, с конь не сседая, переменяясь направо и налево по 2 человека… (объезд начинался из середины района в обе стороны до встречи с другими разъездами у „памяти“ — приметы: ручей, ключ, дерево на холме). А останов им не делати, а огня класти не в одном месте; коли каша сварити и тогды огни в одном месте не класть дважды; а в коем месте кто полднивал, и в том месте не ночевать, а где кто ночевал, и в том месте не полднивати. А в лесах им не ставитца, а ставитца в таких местах, где б было усторожливо» (т. е. не углубляться в чащобу лесных массивов, из которых трудно следить за степью).

Обнаружив противника, от станицы или сторожи обязаны были немедленно мчаться гонцы к станичным и сторожевым головам (группе дозорных в составе 6-10 человек, расположенных в определенных местах, чаще всего на поросших лесом или кустарником холмах). От них срочно отправлялись гонцы в ближайший город-крепость к воеводе. Затем оставшиеся дозорные рассредоточивались и вели разведку, идя параллельно с войском противника или позади него. Собрав новые сведения, они снова отсылали гонцов с уточнениями, причем в те города, по направлению к которым двигались основные силы неприятеля.

Приговор заканчивался расписанием порядка смены станиц и сторож. Первые дозоры (по 4–6 человек в каждом) выезжали 1 апреля, спустя 15 дней — следующие и так далее — всего 8 смен. Через четыре месяца — 1 августа все повторялось. Подобный «круговорот» шел до 1 декабря. Но если еще не выпадал снег — сторожевая служба продолжалась.

Цепь из 73 сторож охватывала всю границу государства от реки Сура до реки Десна у Новгорода Северского протяженностью 1200 верст. На одной из таких сторожевых застав, расположенной на реке Воргол, возле елецкого городища, должен был новик Скурыдин вместе с боярским сыном Иваном Савиным и четырьмя сторожевыми казаками 15 августа сменить первую смену донковцев, стоявших там с первого августа.

Готовность в любой миг отразить нападение врага налагала на боярских детей и казаков требования безупречных, до совершенства отработанных навыков владения оружием. Военная подготовка начиналась у них с 2-х лет. Сначала их приучали к игрушечному оружию; а в 4 года уже сажали на коня. В 10 лет они умели в совершенстве владеть деревянным оружием — знали все основные приемы фехтования. К 12 годам юнцы овладевали приемами боя без оружия. Параллельно они занимались с настоящим оружием.

Тем не менее, каждый вечер, Васька, вместе с казаками, на выгоне, под руководством начальника заставы боярского сына Савина, готовился к сторожевой службе. Он состязался в стрельбе из лука с места и в движении на коне, рубил лозу саблей и на полном скаку протыкал набитые соломой чучела пикой, фехтовал на деревянных мечах, упражнялся в метании аркана. Васька отдавал учебе всего себя, самостоятельно занимаясь не только вечером, но и днем, нередко забывая об обеде. Но просьбу стрельца он не забыл, и на другой день зашел к нему домой. Грозный вид Васьки, увешанного оружием, сразу же вызвал уважение и симпатию к нему его ровесника. А когда Скурыдин пообещал научить Удачу владением оружием, тот стал смотреть на него с обожанием. Скурыдину, в его дневных тренировках нужен был партнер, но не такой. Болезнь еще не оставила Удачу. Сил у него хватало только на несколько взмахов саблей или ударов копьем. Поэтому, он большей частью сидел на каком-нибудь пеньке и с интересом наблюдал за всем, что делает его друг. Васька понимал его и не обижался. Они подружились и стали закадычными друзьями. Часто, устав фехтовать, Васька садился рядом с ним, и они долго болтали, делясь своими интересами и мечтами. Ваську, конечно, интересовала загадка Удачи. Он никак не мог понять, как это, взять и все забыть? Но, уважая нового друга, понимая, что эта тема болезненна для него, никогда ее не поднимал. Тем не менее, как-то невзначай, тайна открылась. Однажды, когда они с Удачей сидели, болтая, Васька поделился с ним своей мечтой стать моряком. Глядя, на плавные воды Дона, он с жаром стал рассказывать своему другу о штормах, кораблях, дальних странах и морских разбойниках.

— Откуда ты об этом все знаешь? — спросил его Удача, когда Васька закончил. — Ведь ты никогда не видел моря!

— Не видел, но мне о нем рассказывал Томас!

— А кто он, этот Томас?

— Английский немец!

Васька рассказал, как он встретился с англичанином. Ранним февральским утром 1579 года, жители донковских слободок были разбужены звоном бубенцов. В город въезжал длинный санный поезд из Москвы. Сани, груженные товарами по самый верх, разгрузили в крепости в амбарах воеводы, а ездоков разместили по домам в слободах. Через неделю обоз уехал обратно в Москву, оставив полтора десятка мужиков, среди которых не русской одеждой и высокой костлявой фигурой выделялся рыжебородый иностранец. Это и был Томас — английский купец. По заданию английской Московской компании он должен был организовать провоз товаров в Турцию через Россию. Узнав, что будет посольство к турецкому султану, Томас решил присоединиться к нему, для того чтобы избежать нападений разбойников. В Донкове, для него и посольства русские плотники собирались построить несколько барок. Весной, по полному Дону флотилия из посольских и торговых судов должна была отправиться в Азов, а из него, по Азовскому и Черному морям в Стамбул. Необходимые для строительства материалы, товары английских купцов завезли заранее.

Вскоре, на берегу Дона завизжали пилы, застучали топоры и молотки. Вся ребятня собиралась посмотреть на работу корабельных плотников. Вместе с ними был и одиннадцатилетний Васька Скурыдин. Но ему больше приходилось бегать, чем стоять. Расчетливый дядька-опекун за плату, пристроил племянника в услужение англичанину. Рыжебородому, трудолюбивый, сообразительный и научившийся читать у местного дьячка мальчишка приглянулся. Он иногда хвалил его, иногда пытался разговаривать с ним через толмача. Васька ловил каждое слово, запоминал и однажды удивил толмача и Томаса тем, что, не дожидаясь перевода, ответил купцу на его языке.

Суда почти уже построили, но случилась беда. Власть в Крыму переменилась, и новый хан, убив своего брата, решил показать себя, совершив набег на юго-восточные области Московского государства. Донков отбил набег, картечью своих пушек, но эллинги с судами, подожженные зажигательными татарскими стрелами сгорели. Посольство отложили на следующий год, плотников вывезли. Толмач, наотрез отказавшийся зимовать в Донкове, уехал вместе с ними. А Томас остался. Он боялся, что в его отсутствии все товары на складах разграбят местные жители. Поселили его в пустом доме Скурыдиных. Чтобы иметь возможность хоть как-то общаться с местными жителями, Томас попросил оставить при нем вместо толмача кое-чего, понимающего Ваську. Так Скурыдин начал совершенствовать свой английский. Англичанин как мог, помогал сообразительному мальчишке, потому, что самому ему русский язык был не по зубам. Следующей зимой опять прислали людей для строительства судов. В конце марта, жители Донкова собрались на берегу проводить посольство. Их взгляды были устремлены на носовую часть первой из 11 барок, где возле 50 фунтовой пушки, над толпой посольской прислуги, возвышалась высокая бобровая шапка московского посла. Васька смотрел в другую сторону, на кормовую часть замыкающего судна, откуда ему махал рукой, стоящий под алым полотнищем с изображенным на нем Георгием Победоносцем, Томас.

— Good Bye Tomas! — кричал ему мальчик.

— See you! — отвечал ему Томас.

— Ты и сейчас знаешь, язык этого немца? — спросил Удача, с интересом выслушав Васькин рассказ.

— Времени много прошло. Почти забыл, но кое-чего помню!

— Скажи что-нибудь, — попросил Ваську собеседник.

— Хорошо! Я скажу, а ты попытайся угадать! Это пословица, ее очень любил повторять Томас: «Better late than never!».

— Лучше поздно, чем никогда! — последовал ответ.

Васька удивленно посмотрел на друга:

— Здорово у тебя получилось! Как ты догадался?

— Не знаю!

Он сам удивился себе. С внутренним страхом юноша пытался понять, откуда он знает этот неизвестный язык. Какая-то догадка уже шевелилась в темных глубинах его сознания.

— Давай проверим, получится ли у тебя снова? Тоже любимая пословица Томаса: «Better an egg today than a hen tomorrow!» — предложил сгорающий от любопытства Васька.

— Лучше яйцо сегодня, чем курица завтра! — ответил Удача. — По-нашему, лучше синица в руках, чем журавль в небе!

И в этот миг он вспомнил все. Откуда-то издалека, Михаил Семенович улыбался ему ласковой, добродушной улыбкой. Страшная, нечеловеческая тоска пронзила все существо юноши.

— Ты или колдун, или знаешь английский! — восхищенно глядя на друга широко открытыми глазами, произнес Васька, не замечая перемен, происходящих в его душе.

— Скорее всего, я знаю не только английский! Теперь я знаю, кто я! — с грустью в голосе ответил Удача. Лицо юноши помрачнело, из глаз брызнули слезы, и он зарыдал:

— Батюшка мой, наверное, уже помер!

— Ты чего разревелся? Жив твой батька! — принялся успокаивать Удачу, растерявшийся Васька, не понимая, о чем тот говорит.

Но юноша рыдал все сильнее и сильнее. Держа друга за плечи, Скурыдин с трудом довел его до дома Лыковых. Их встретила обеспокоенная Арина Евдокимовна. Она уговорила плачущего юношу прилечь на кровать и выпить успокоительный настой трав. Вскоре юноша затих и уснул. Васька рассказал о случившемся встревоженной женщине. Та все поняла. Подошел со службы Лыков. Узнав о происшедшем, он задумался.

— Сколько бы веревочка не вилась, а все равно конец будет! — глубокомысленно произнес он. — Этого следовало ожидать!

Они сидели втроем за столом, каждый, думая о том, что кроется за неожиданным прозрением Удачи, когда к ним подошел проснувшийся юноша.

— Спасибо вам за все люди добрые! — произнес он, обращаясь к ним. — За то, что ты мне Арина Евдокимовна приемной матушкой была, а Тимофей Мартынович отцом. Тебе Василий спасибо, за то, что мне родным братом стал. Низкий поклон Вам за то, что от лютой смерти спасли и выходили. Я Вас никогда не забуду!

Юноша низко поклонился всем троим и рассказал о себе, о том, что было до того рокового дня, когда разбойничья стрела пронзила его.

Юный князь Андрей Бежецкий приехал в Москву, еще не зная о случившемся с его отцом. Старый слуга Никодим, дожидавшийся его в Москве, чтобы показать дорогу, рассказал, о том, что старого князя, в тяжелом состоянии, за день до его прибытия, увезли в опалу, в родовое имение под Коширой. Не теряя времени, вдвоем, на приготовленных дворней аргамаках, они поскакали в княжескую вотчину. Сразу за Москвой, княжич и слуга заметили, сопровождавшую их группу из четырех всадников. Конники весь день держали дистанцию, поэтому нельзя было определить, кто они. С наступлением сумерек, преследователи начали догонять одиноких верховых. Они открыли стрельбу вверх, требуя остановиться. Никодим, вооруженный саблей и самопалом, пытался задержать неизвестных. В перестрелке под ним пал конь. Не обращая внимания на храброго слугу подмятого конем, преследователи догнали и схватили княжича, а потом вернулись и за ним. Связанных Никодима и Андрея, приволокли на лесную поляну, на которой, вокруг костра, собрался разношерстный разбойничий люд. Старший, звероватого вида старик, объявил им, что он Болдырь, правая рука разбойника Кудеяра, а кто они, ему известно. Никодим спросил атамана, что ему от них нужно. Ни золота, ни серебра при них нет. Болдырь ответил, что было приказание Кудеяра убить княжича, а слуге горло перережут заодно с ним, как свидетелю.

— За что же? — поинтересовался Никодим. — Что плохого сделал княжич твоему атаману?

— Это не ему, а тому человеку, который об этом Кудеяра попросил! — проболтался злодей.

После таких слов, пленники поняли, что они обречены, и жить им осталось немного. Пока Андрей, рассуждал о том, кому он успел перейти дорогу в этой стране, в которой ему не пришлось пожить, опытный Никодим, придумал, как обмануть разбойников и избежать немедленной смерти. Слуга пообещал Болдырю, что если тот даст слово оставить их в живых, то он, Никодим, покажет, где в Московской усадьбе князя Бежецкого зарыты кувшины с венгерскими золотыми дукатами. Хитрый Болдырь, в другое время не клюнул бы на эту примитивную приманку, но слухи о богатствах князя Бежецкого были известны даже разбойникам, которые в золотых червонцах испытывали постоянную нужду. Разбойничья братва потребовала от него сохранить жизнь пленникам. Дал свое разбойничье слово Болдырь пленникам. Какая разница! Сегодня дал, завтра взял. Чуть позже попадут на небеса!

На следующий день, занятые подготовкой к нападению на обоз разбойники, на время ослабили свое внимание за пленными. За ночь и утро, Никодим, смог незаметно перетереть пеньковые веревки, связывающие кисти его рук о твердый дубовый сучок, развязал ноги и помог освободиться от пут княжичу. В обед, улучив момент, пленники бежали. Обнаружив пропажу пленников, разбойники бросились вдогонку. Андрей видел, как они настигли Никодима. Больше он ничего не помнил.

— Чем мы можем тебе помочь Андрюша? — выслушав его рассказ, спросил Тимофей Мартынович.

— Дайте мне коня! Мне надо срочно ехать к моему батюшке Михаилу Семеновичу! Только бы увидеть его! Я обязательно вернусь и расплачусь с Вами! — умоляюще взглянув на сидящих хозяев, попросил он.

— Андрюша! А как же ты поедешь? Ты же еще не окреп после болезни, а путь не близкий и опасный! — вытирая платочком слезинки в уголках глаз, спросила Арина Евдокимовна.

— Не переживайте за меня! Я обязательно доеду! — упрямо отвечал Андрей.

«Спорить с ним бесполезно. Придется дать двух коней, денег и припасов суток на семь! — с огорчением подумал стрелец. — Только вот послать с ним некого, а один не доедет, пропадет!».

Тем не менее, вечером стали готовить княжича к отъезду. Лыков решил послать с Андреем двух своих племянников. Но поездка Андрея не состоялась. Утром, взобравшись на коня, он вдруг обхватил его за шею и начал медленно сползать вниз.

— Держите его! Несите скорее на кровать! — не растерявшись, распорядилась обступившими коня родственниками, встревоженная Арина Евдокимовна. — Куда же ты собрался Андрюша?

Болезнь вновь проявила себя, на этот раз надолго уложив княжича в постель.

За день, до неудавшегося отъезда княжича в Москву, в избе Разбойного приказа, где-то около полуночи.

Сквозь приоткрытое окошко, свет полной луны проникал в маленькое помещение, освещая грубо сбитый деревянный стол, погасшую свечу в деревянной плошке на нем, и две лавки рядом. Дверь заскрипела и открылась. Из черного проема вошли внутрь две темных человеческих фигуры. Одна из них приземистая и грузная подошла к окну и отворила его настежь. Вторая фигура, принадлежала высокому и стройному человеку. Сев на лавку, он, достал из кармана огниво, кремень и трут. Насыпав трут на стол, он высек сноп искр, сделав неудачную попытку зажечь его. Подошедший от окна грузный и приземистый, сев на лавке напротив, остановил его:

— Может, просто посидим при луне, Юрий Феодосьевич?

— Как упыри, Никита Романович? — съязвил собеседник.

— Но, но, но! Не кощунствуй Юрий! Я тебе не кто-то, а будущий родственник!

— Извини Никита Романович, забыл обхождение с тобой. Давно не виделись!

Усы Никиты Романович дернулись от невидимой в полумраке улыбки:

— Как же давно? Забыл, когда у тебя были?

— Извини, тестюшка, запамятовал!

Никита Романович вздохнул:

— Эх, молодость! Время тянется медленно! Не терпится молодую обнять и расцеловать! Подожди! Немного осталось. На Покров свадьбу сыграем!

— Я не поэтому забыл, — обиделся Юрий, — работы много было.

— Понимаю! — опять вздохнул Никита Романович. — В нашем государстве, у твоих мастеров заплечных всегда работа найдется. Слышал я, татя, который молодого Бежецкого порешил, ты нашел. Постарался за своих родственников!

— Такова служба!

— Расскажи! — попросил Никита Романович.

— Деревенька есть небольшая под Коширой. — с неохотой приступил к рассказу Юрий. — Староста там, был на гумне у одного мужика. Приметил, в уголке рвань какая-то лежит. Присмотрелся, а она вся бурая от засохшей крови. И золотым узором и жемчугом расшитая. Явно не мужицкая принадлежность. Сразу же нам сообщил: «Дело Государево!». Послали мы в деревню пристава и двух стрельцов. Оказалось, правда! Обрывки кафтана да рубахи, дорогой работы, все в пятнах крови. Мужик начал отпираться, говорит это я в леску, за межой нашел. Знамо дело, какой душегуб на себя будет наговаривать. Короче мужика в железо и к нам в подземелье. Нашлись люди, которые в тряпках найденных у мужика, одежду Андрея Бежецкого узнали! Ну, здесь он во всем и признался. Зарубил, мол, княжича топором, привязал камень к ногам и в Оку бросил! — с неохотой рассказал Юрий.

— Молодцы у тебя работают, немого заставят говорить! — то ли серьезно, то ли с сарказмом произнес Никита Романович.

— Да, мастера заплечные у нас не зря свое жалованье получают! — не заметив иронии, с гордостью заявил Юрий. — Правда, на этот раз перестарались. Мужичок на дыбе богу душу отдал!

— Тело княжича нашли?

— Нет!

— Жаль парня, с отцом не простился, и душа его теперь будет маяться, как неприкаянная, пока тело по христианскому обычаю земле не предадут! — с сожалением произнес Никита Романович. — Теперь получается, что единственный наследник Михаила Бежецкого ты?

— Я! — ответил Юрий. — Уже челобитную на наследство в Поместный приказ подал! Будут моей Ирине на золоте подавать!

Несмотря на стеснение законами 1562 и 1572 годов права наследования родовых вотчин, ограничивающих его тремя коленами ближайших боковых родственников при неимении прямых, Юрий в их число входил.

— Рад слышать такие слова! — похвалил будущего зятя Никита Романович, а сам подумал: — «На чужом горе свое счастье грех строить!».

Обсудив военные новости, дворцовые сплетни, к заутрене, будущий тесть покинул своего зятя. Никита Романович, направляясь, домой на украшенном серебром ахалтекинце, думал о превратностях судьбы. Вотчина, которая должна была по праву, принадлежать деду Юрия, теперь будет собственностью его внука. Никита Романович хорошо знал эту скандальную историю, когда прадед Юрия, старый князь Дмитрий, лишил наследства своего законнорожденного сына Петра, деда Юрия. Случилось так, что жена Дмитрия Ивановича, не дожив до тридцати лет, умерла от горячки. Князь жил один, храня ей верность, в редких случаях шаля с холопками. Наверное, он так бы и закончил жизнь бобылем, если бы великий князь Василий Иванович, не начал войну с Литвой. С войны, привез в свое имение убеленный сединами князь красивую полячку, лет на тридцать моложе его. Но недолго ему пришлось наслаждаться семейным счастьем. По царскому Указу молодожену предстояло опять отправиться на войну. Из Литвы князь Дмитрий писал своей молодой жене длинные трогательные письма, не всегда получая ответы. Полячка, отнюдь не строгая к морали, крутила любовные романы с молодыми дворянами, ставя рога своему седому супругу и транжиря его деньги. Доброжелатели, побывав в отпуске, наглядевшись на проказы полячки, извещали супруга о похождениях его молодой жены. Но влюбленный князь Дмитрий не верил этому. И напрасно. Произошла самая настоящая беда. Полячка, успела совратить его сына, семнадцатилетнего Петра, юношу неопытного в любовных делах. Возможно, эта любовная интрижка между его сыном и мачехой закончилась бы задолго до приезда князя в отпуск и осталась тайной для него навсегда. Но получилось так, что в одном из сражений, князь Дмитрий был ранен и срочно направлен на отдых домой. Здесь, на своем брачном ложе, он застал сына в объятьях пылкой полячки. Князя хватил удар. Он прогнал неверную супругу и неблагодарного Петра. Незадолго до смерти он женился на своей холопке, имевшей от него ребенка. Умирая, князь Дмитрий проклял и лишил наследства Петра. Своим сыном он признал Константина, незаконнорожденного ребенка холопки, ставшей его женой. По завещанию вотчина перешла Константину. Петр, познавший унижение и нищету, наконец, обрел свой дом, женившись на дочери, бывшего рязанского боярина, обласканного московским государем за тайную помощь в присоединении к Москве Рязанского княжества. Время стерло чувство стыда из памяти Петра, но обида на отца и ненависть к сыну рабыни, ставшему владельцем родового гнезда Бежецких, не затихла, и передались его сыну Феодосию, а затем и внуку Юрию.