Князь Барбашин

Глава 11

Роскошную улицу Длугу, образовавшуюся ещё в XIII веке, недаром прозвали Королевской улицей. По ней проходил главный торговый путь Гданьска, на ней устраивались парады и фейерверки, на ней стояли особняки самых богатых и влиятельных людей города: купцов, вельмож, сановников. И именно на этой улице вот уже три десятка лет проживала семья богатого негоцианта Кромберга.

Когда-то основатель семейства Генрих Кромберг и не мечтал о чём-то подобном. Однако его отец, проходивший боцманом на многих кораблях, много сил положил на то, чтобы сын пошел дальше него и непременно стал капитаном. Юный Генрих безропотно подчинился отцовской воле и в десять лет впервые завербовался в команду когга. А уже в одиннадцать остался сиротой. Жизнь изрядно помотала его. Ел и спал он где придётся, так как своего дома у них не было, а денег оплатить проживание в старой лачуге уже не было у Генриха. Он не был пустым мечтателем и с детства познал простую истину, что добыть богатство для человека столь бедного, как он, почти невозможно. Кто родился бедняком, так и умрёт в бедности. Пример был перед глазами: гданьские бедняки гнездились целыми семействами в старых полуразвалюхах и истлевших сараях по предместьям, тяжело работали, голодали, и почти никогда им не удавалось переломить свою судьбу. Хотя сам город Гданьск рос и богател из года в год.

Шатаясь по пристаням, крутясь по мостам и рынкам, и общаясь с разными людьми, он самостоятельно научился читать, писать и считать. А повзрослев, смог нанятся на судно матросом и стал получать аж шесть прусских марок в год, что равнялось 4 злотым. Причём восемь месяцев в году он находился на казенных харчах. Опять летели годы, он дослужился, как и его отец, до боцмана, став зарабатывать целых двенадцать марок и получив возможность перевозить бесплатно целый лашт товара для себя! Чем он и не преминул воспользоваться.

Но благосостояние его всё одно росло медленно и так продолжалось до той поры, пока в 1455 году жители Гданьска не добились от короля Казимира разрешения организовать свой каперский флот для защиты своих торговых интересов. Тогда-то Генрих и перешёл на маленький крайер с экипажем всего в восемь человек, получив право участвовать в дележе добычи. Как оказалось, доходы эти оказались куда выше, чем от торговых операций. Ведь без дела гданьские каперы не сидели. Тринадцатилетняя война Польши с Орденом сменилась войной между Англией и Ганзой, где геройствовал не только один Бенеке.

Да, не всегда им везло, и после одной из схваток заматеревший Генрих вынужден был занять место погибшего капитана. Так свершилось предсмертное желание отца. А затем он сменил чужой краер на собственное судно. Да, это был старый неуклюжий одномачтовый торговый корабль с коньковой обшивкой, плоским дном, с высокими надстройками на носу и корме, чья скорость никогда не превосходила пяти узлов, а любой шторм грозил катастрофой. Но отныне он мог сам продавать свою добычу. И к концу войны Генрих стал обладателем уже двух парусников, вернувшись в Гданьск с полными трюмами самых востребованных в городе товаров.

Сейчас, спустя десятки лет после тех событий, сын Генриха – Адольф Кромберг – слыл весьма богатым гданьским купцом, владельцем и совладельцем нескольких торговых судов и каперских кораблей. А его сыновья совершали торговые плавания не только в Балтийские порты Ганзы, но и в Лондон и Брюгге, а первый внук и вовсе пошёл по стопам деда. Причём молодой Мартин Кромберг стал не просто капером, а капером королевским. Крейсировал в водах Лифляндии, вступал в мелкие стычки под Ревелем, а после постоянно возвращался в Гданьск, каждый раз приводя с собой захваченные призы. Вот только везло так далеко не всем. Даже больше того – над гданьскими моряками сгустились тучи неудач, и силы каперского флота короля таяли как снег под лучами весеннего солнца. Но не это больше всего взволновало гданьских патрициев, а то, что враг, бросивший вызов гданьским каперам, сам перешёл к захвату купеческих судов. Гданьску, ежегодно посылавшему только через Зунд до двух сотен кораблей, это было как слону дробинка, но конкретной купеческой семье это выливалось в серьёзные потери. Семья Адольфа уже лишилась трёх своих хольков со всем своим товаром. Корабли восстановить было не сложно, а вот потерянные деньги куда труднее.

В конце концов, Адольф не выдержал и сам решил тряхнуть стариной. Возглавив отряд из четырёх кораблей, он добрался до Ревеля и, опасаясь гулявшей по этому городу чумы, встал на якорь у побережья Аэгны. Здесь он стоял до тех пор, пока не дождался донесений от ганзейских шпионов из Нарвы, сообщивших, что на реке и рейде полно кораблей, но военных среди них не видно. После чего гданьские каперы устремились в устье Наровы.

Их явно не ждали, как не ждали и того, что захвату подвергнутся все суда, на которых найдутся русские товары. Ну а как иначе-то – Нарва соперник Риги и Ревеля, а те, в свою очередь, союзники Гданьска. А ему хилые союзники не нужны. Как и разжиревшая на русской торговле Нарва.

Что ж, свои дела он тем налётом поправил изрядно, но всё равно, дальше так продолжаться не могло. Да, русских каперов было не так уж и много, но удары их были чувствительны. Ежегодно городские судовладельцы теряли корабли десятками, а матросы начинали бояться найма. Вот потому, пользуясь своим знакомством с бургомистром Гданьска, он ещё до своего рейда постарался навестить его, едва только тот вернулся после переговоров с магистром Альбертом. Эберхард Фербер прекрасно понял подоплеку этого визита: с самого начала своего правления король Сигизмунд I тесно сотрудничал только с избранной группой гданьских патрициев, в число которых входила и его семья. Именно поэтому Кромберг был далеко не первым, кто пытался таким образом достучаться до короля. Принимая их всех по очереди, Фербер морщился от мыслей, что сначала все они буквально радовались возможным прибылям от каперства, а затем, как только выяснилось, что ради них надо чем-то жертвовать, тут же возмутились. И это в тот момент, когда над самим Гданьском повисла страшная опасность.

Увы, армия, пришедшая из германских земель, с боями и потерями всё-таки смогла форсировать Вислу, обороняемую артиллерией и пехотой под предводительством гетмана Прусской земли Станислава Косцелецкого, и теперь неспешно двигалась на соединение с армией самого Ордена. Неспешно, потому что дела политические не позволяли пока что магистру покинуть Кенигсберг. Но не трудно догадаться, что их целью, когда это всё же случится, будет именно Гданьск.

А король, как назло, застрял в лагере под Быдгощью. Шляхта, почувствовав свою силу, прежде чем пойти в бой потребовала от короля выслушать её очередные условия, и он был вынужден согласиться устроить Всеобщий Сейм, да ещё и подождать, пока шляхтичи не отберут на него своих представителей. А те, несмотря на то, что большая их часть уже и без того была тут, с выбором вовсе не спешили. И их абсолютно не волновало, что враг уже начал боевые действия и противостоять ему могла лишь небольшая наёмная армия под командованием Николая Фирлея. Да и на ту деньги вскоре обещали кончиться. А без денег наёмники не воюют!

А кроме того ещё и южные дела требовали от короля своего внимания. Василий Московский атаковал-таки Литву большими силами. Да и июльское вторжение из Крыма на Подолье и Волынь потребовало созыва местного сеймика во Львове и призыву к вооружению и без того ослабленных уходом войск под Киев провинций.

Прибавьте к этому прорыв морской блокады и выход орденских кораблей в море, ну и как вишенку на торте увеличение финансовых потерь всех прусских городов из-за наводнения рынка некачественными тевтонскими деньгами и накапливавшиеся военные расходы. Всё это отнюдь не радовало ни бургомистров, ни городской магистрат города.

Конечно, Гданьск сам по себе был истинно немецким городом, и его жители некогда переселились сюда из Саксонии, Тюрингии и рейнских земель, но возвращаться под руку крестоносцев он вовсе не собирался. Потому как все его экономические связи заведены были на Польшу, а никак не на Орден. Ведь это польское зерно и лес сделали его богатым. Поэтому городская ратуша больше всего сейчас была озабочена возможной осадой, чем проблемами судовладельцев. Поэтому и Фербер пообещал Кромбергу заняться этим вопросом толькопосле того, как позволят обстоятельства. Кромберг понимающе кивнул. Угроза от крестоносцев была не шуточной.

Неделю подряд сидела Боярская дума, и бурлили в ней страсти не хуже шекспировских. Ещё бы, ведь решался вопрос войны и мира.

Переговоры, начавшиеся ещё в августе, шли не шатко ни валко. Русская сторона настаивала на том, чтобы при заключении мира Сигизмунд "поступился" старой русской "отчиной", которую он сейчас держит, а литовские послы со своей стороны указывали не только на захваченные города, но и на Новгород, Псков и Вязьму как на литовскую вотчину. Минимально, на что они ныне соглашались, – это ограничить свои претензии Смоленском, при условии, что остальные захваченные земли московский князь вернёт безоговорочно. Если же Московское государство и Смоленска не отдаст, то Сигизмунд I Казимирович был готов заключить перемирие по образцу перемирия 1503 года, то есть без формального признания Смоленска русской землей и размена пленными. Но Василий III Иванович, окрылённый чередой побед, ныне хотел гораздо большего и готов был санкционировать лишь сложившееся положение вещей, да обязательно провести обеими сторонами размен пленных.

На лавках, в дорогих мехах, в бархате, шитом золотом и усыпанном жемчугами, восседали думные люди. Головы боярские украшали высокие горлатные шапки, а руки, унизанные перстнями, чинно покоились на коленях или сжимали массивные посохи. Лица всех лоснились от пота, хотя окна в палате и были отворены. Возле дверей и за троном застыли безмолвными истуканами рынды, в белоснежных ферязях с серебряными петлицами на груди. Сам государь восседал на троне в тяжёлом, мехами оттороченом, жемчугом и самоцветами вышитом платье и молча выслушивал выступавших.

Мнения в Думе, как всегда, разделились. Правда, сторонники южного похода ныне были удовлетворены достигнутым результатом и распались, как единая сила, дополнив собой либо сторонников войны, либо сторонников мира. Зато партия войны, всё ещё самая многочисленная при дворе, настаивала на продолжении, ведь новые земли – это новые пожалования. Однако партия мира в этот раз подготовилась куда лучше.

Окольничий Морозов притащил с собою целую груду челобитных, смысл которых сводился к одному: "вотчины да поместья опустели, дома разорены от войны и сильных людей…". Старый интриган Воронцов, поставленный наблюдать за сбором порохового зелья, уверял, что пороха для большого похода больше нет и собрать его ранее двух лет просто невозможно, если только не скупить у иноземцев. Чему тут же воспротивился казначей, упирая на опустевшую казну. А Давыдов, качая головой, жалился на то, что литвины никак не хотят признавать захваченное и упорно требуют вернуть все их города и земли.

Андрей, впервые допущенный сюда полноправным членом, тоже высказался за мир, но на русских условиях, а чтобы литвинам лучше думалось, предложил заявить свои права ещё на ряд городов, как это было после взятия Смоленска. Да напомнить гордым шляхтичам, что тогда они от мира отказались, а ныне эти города уже под рукой у русского государя и отдавать их назад он не намерен. От таких толстых намёков, глядишь, литвины куда быстрее зачешутся.

Партии мира его слова понравились, а вот у партии войны, кроме Немого, с которым Андрей этот вопрос заранее обсудил, лица скривились. Не того ожидали они от молодого, но боевитого князя. Однако решать было что-то надо, ведь литовские послы ожидали ответа.

Давно известно, что когда заканчиваются аргументы, в дело вступает принцип "чья глотка лужоней". Лай в Грановитой палате стоял нешуточный, а градус напряжённости поднялся до предела. Ещё чуть-чуть, и пойдут именитые люди друг дружку посохами охаживать, да бороды рвать. Лишь грозные окрики Василия Ивановича ещё сдерживали их. Но к концу недели накал стал потихоньку спадать, так как "знающие люди" донесли до ушей думцев, что государь всё более к миру склоняется. Впитанная с молоком матери и взращённая отцом осторожность взяла верх, да ведь и вправду, коли задуматься, откусили в этот раз кусок не малый. Причём не как при отце, когда жители присоединённых земель сами желали воссоединиться с православным государем, а, наоборот, в большинстве своём ныне они больше хотели бы остаться под скипетром литовской державы. Тут как бы не поперхнуться уже захваченным! Куда уж о новых-то землях грезить. Их ведь, земли-то, не только завоевать, их ещё и обиходить да обустроить надобно. Да и нужен был государю мир на западе, потому как это позволяло ему начать проводить более активную политику, как отдельно в Казани, так и на юге в целом. А то в Крыму уже ощутимо сгущались тучи. Шпеги да послы доносили, что ещё в конце прошлого, 1519 года, Мухаммед-Гирей вступил в переговоры с Сигизмундом как королём Польши, которые продолжились и в этом году, а закончились перемирием между двумя странами, да ещё и декларацией о совместных военных действиях против России, в случае если таковые возникнут.

И Дума сдалась. Было решено звать на следующий год панов радных для больших переговоров, но литовская сторона настаивала ещё и на перемирии хотя бы на год. Им это было очень важно, потому как тем самым они избегали летней кампании. Но это было не выгодно уже русской стороне. В конце концов, достигнуто было компромиссное решение: сроком новой встречи послов установили "Масленое заговено" (10 февраля 1521 года). Таким образом, в случае срыва переговоров Василий Иванович мог обрушиться на Литву всей силой ратною, добиваясь лучших условий не языком дипломатов, а сталью мечей. И это только усиливало позицию русских дипломатов во время переговоров.

А потом по случаю завершения переговоров в Грановитой палате выставили длинные столы в три ряда. И три дня шли пиры. Пили, ели, плясали да песни пели. Государь то и дело жаловал кого-то то чашей, то блюдом со своего стола. Не обошлось и без местничания, поспорили приезжие, подрали друг друга за бороды, оспаривая более высокое место, повеселили государя да гостей.

На второй день не обошли дарами и Андрея. Он уже слегка захмелел и как раз подумывал о том, что пора бы и пропустить пару здравниц, когда к нему подошёл Иван Сабуров с чашей. Вот уж кого не хотел сейчас видеть Андрей, так это его. Но дальнейшее мгновенно протрезвило парня и заставило похолодеть.

– Великий государь жалует тебя чашею! – с наглою усмешкой, государев кравчий подал ему принесённую чашу.

Вот чёрт. Не принять подарка было нельзя, а принять боязно. Как в народе говорят: жалует царь, да не жалует псарь. Отношения с кланом Сабуровых портились с каждым годом всё более. Ибо матримониальный вопрос больше всего бил именно по ним, а взгляды Андрея им были давно известны. И то, что вроде бы шляющийся вечно на каких-то задворках князь всё же имеет неоспоримое влияние, как на государя, так и на митрополита, было хорошо видно по его стремительной карьере при дворе. Ну и что стоило старому недругу сыпануть отравы в государев дар, покуда нёс его? Яды ведь не только мгновенные бывают. А там помёр Трофим ну и хрен с ним. Да и улыбка кравчего Андрею явно не понравилась. Но, как уже было сказано, отказываться от подобной чести было нельзя. Что ж, выносите святые угодники. Впрочем, он по завету литературного Пейрака некоторое время употреблял пастилу с дозой мышьяка. Правда, чуть позже вспомнив, что мышьяк из человека не выводится, да ещё и имеет гадкое свойство накапливаться в организме, он с этим делом покончил, но всё же надеялся, что теперь всё же способен не умереть сразу, приняв дозу яда, несовместимую с жизнью. А там видно будет.

Князь встал и, следуя обычаю, низко поклонился государю, благодаря его за честь, после чего выпил вино и отдал чашу Сабурову, пытаясь по его мимике понять: подсыпал он зелье или нет. Между тем все окружавшие его гости принялись поздравлять с такой милостью.

Сев на место, Андрей сразу же хапнул полной ложкой ближайшее блюдо приправленное сметаной. Как антитод. Потому как простейший антидот к мышьяку – белок казеин. Сиречь молоко и молочные продукты, хотя в последних казеина поменьше. Не так чтобы панацея, но облегчает. Потом некоторое время Андрей просидел как на иголках, и только выждав приличествующую паузу, смылся якобы в уборную, где по рабоче-крестьянски сунул два пальца в рот и постарался очистить желудок. Бережоного, как известно, и бог бережёт. Потом потребовал у первого пробегавшего служки воды и выдув приличную порцию, вновь проблевался. После чего, как ни в чём не бывало, вернулся к столу, где вновь воздал должное наготовленным явствам.

Однако устают не только от работы. На третий день Андрей уже с трудом досидел до конца пиршества и с радостью покинул Кремль, позволив увезти свою до изумления пьяную тушку в возке, так как верхом он точно никуда бы не доехал.

Что ж, либо Иван не рискнул так радикально решать вопрос их конфронтации (что по трезвому размышлению Андрей признал наиболее вероятным), либо профилактические мероприятия дали себя знать, но никаких последствий для себя князь не ощутил, если не считать дикую головную боль на следующее утро от всего выпитого. Но тут неплохо помогли старые, проверенные не одной пьянкой, меры, всегда ему помогавшие: рассол, горячий душ, сладкий чай и жирный суп. Наконец, более-менее придя в себя, он решил, что надобно посвятить какое-то время и делам своей многократно разросшейся торговой империи.

Для этой цели он поднялся в свой кабинет, велев принести туда полную баклажку кваса, и запретил себя тревожить по любому поводу, кроме приезда государя или митрополита.

Рухнув на стул, он сделал большой глоток из оловянной кружки, и принялся разбираться с тем ворохом бумаг, что ожидали его тут не один день.

Первыми под разбор попали донесения Данилы. Что ж, дела на севере, как и ожидалось, начались весьма неплохо, ведь это было одно из тех немногих его начинаний, к которому подходили долго и вдумчиво, а не махая в спешке шашкой, как к большинству других дел. Грумант, с его богатствами как земными, так и морскими – это очень хороший кус, а сибирское побережье ещё лучше. Тем более что дорога в устье Оби уже была хоть и не накатана, но давно проложена местными поморами. А наиболее смелые из них даже вверх по реке до самых татарских становищ доходили. Ну и чем это не путь в Сибирь-матушку?

Хотя первостепенной задачей у Данилы всё же было восстановить торговый маршрут из Холмогор до Дании и постараться проторить новый, до Англии и других европейских стран. Потому как Балтика Балтикой, но зависеть в торговле от хотелок датского короля Андрею вовсе не хотелось. Да и политический аспект тоже не стоит сбрасывать. А то дожили, даже в его будущей России многие верят, что путь на Русь вокруг Скандинавии англы открыли. Мол, викинги да русские, что по нему уже ходили, это другое. Ну да ничего, он под эти будущие разговоры мину подложил уже. Если Малой не обмишулится (а старый студент пока что поводов к таким мыслям не давал), то вскоре в Европе должна была выйти книжица с длинным и неказистым названием "О торговом плавании Олексы-кормщика по северным морям и случившимся с ним приключениям". Под таким соусом он собирался опубликовать слегка отредактированный отчёт о походе Мити Герасимова в Данию, морском бое русских со шведами, да о возвращении посольских лодий назад, когда их Яков-разбойник атаковал, но сам при этом битым и оказался. И ведь ничего сильно-то не врал, только из смысла написанного выходило, будто сей Олекса не специально поплыл, а ходил этим маршрутом часто, а тут просто ему государева посла навязали, оттого и случились с ним все эти приключения, что он читателям и поведал. Вот ведь будут потом историки спорить: что это было, и как часто герой книги в Европу ходил, да почему про него в портовых книгах записей нет, причём сам факт конкретно указанных плаваний будет легко подтверждаться как русскими летописями, так и датскими документами. Почти вживую представляя себе эти споры, Андрей даже посмеялся от души. А заодно решил сотню экземпляров этой самой повести и для русских людей отпечатать. Что б тоже знали, что к чему.

В общем, отписки Данилы были прочитаны и отложены в сторону. А следующими в очереди оказались отчёты из Камской вотчины.

Да уж, его Камская вотчина. Что-то всё же значительно стронулось в русской истории, потому как с этого года в Усолье-на-Камском был впервые назначен государев воевода, которым стал князь Фёдор Иванович Хотетовский. И с ним к новому месту для городовой службы отбыли полсотни пищальников, везя среди иного скарба и шесть пушек для городских стен. А это значит, что лёгкой прогулки у черемисских людей, как это было в прошлый раз, не получится. И всего-то нужно было в разговорах с разными людьми про те земли речь заводить. Вот, не прошло и трёх лет, а всеми позабытый городок на краю Руси в табели о рангах вдруг сильно подрос. Что с учётом предстоящего года было куда как вовремя. Глядишь, в этот раз уцелеет городок, а не сгинет на полтысячелетия в огне пожаров.

Да и вотчину к обороне готовили куда как усердно. Отряды нанятых вогуличей вели постоянную разведку, заодно обучая русских мальчишек умению читать лес. Ну и Камский полк, получивший боевое крещение, должен был преподнести татарам и черемисе неприятное удивление. Да, несмотря на все меры, предпринятые им, Андрей не верил, что Шах-Али удержится на троне, а отдавать на раззор свои владения тоже не хотел. Тем более сейчас, когда жизнь возле Княжгородка стала налаживаться. Появились новые деревни и починки, разрастались новые промыслы. Заработала собранная уже своими умельцами лесопилка, на которой пилилсь доски, как для нужд вотчины, так и для недалёкого Усолья-на-Камском и местного плотбища. А то до этого ведь все суда строились из "топорного леса", когда из одного ствола получали всего пару досок. Лесопилка же давала четыре-пять, а то и все шесть досок с одного дерева, и это вело к удешевлению постройки судов и, соответственно, перевозимой соли. Заодно отстроили на горном берегу Усолки новые склады для хранения соли. Но и старые разбирать не стали, потому как князь строго-настрого повелел на следующий год по весне не пускать караван до Нижнего, пока не выяснят положение в Казани. Нести убытки по глупости Андрей сосвсем не желал.

Так же заработала мануфактура "лесной шерсти". Что это такое? Так и сам Андрей был в шоке, когда прознал. Это оказалась самая обычная сосновая хвоя. Точнее волокнистый материал, извлекаемый из сосновых иголок. Для этого зеленые иглы распаривали, вываривали в щелоке, расчесывали, прополаскивали в воде и сушили. Полученный подобным образом материал шел на изготовление различных теплых вязаных вещей вроде фуфаек и нагрудников. В народе считалось, что "сосновая" одежда не только тепла, но и полезна "от ревматизмов". А Андрею что? Раз товар успехом пользуется, так почему бы и не погреть на этом ручки.

Кроме того недавно он дополнительно "выпросил" у государя в вотчину остров на реке, примыкающий к правому берегу Камы. Почти четыреста десятин земли покрытых лесом и сенными покосами. И песком, из которого при пробной варке получилось вполне неплохое стекло. Теперь там собирались поставить очередной стекольный заводик и приступить, наконец, к изготовлению зеркал. При этом, сам того не подозревая, Андрей со своим стекольным производством в этих местах опередил время почти на триста лет.

Радовала и школа, выпустившая очередную группу образованных мальцов. Вроде немного, но с учётом бережической и голухинской набиралось приличное число. Низовое звено управленцев потихоньку заполнялось столь нужными кадрами, у которых взгляд на жизнь был уже слегка отформатирован. По крайней мере, глупостями по типу "деды так жили" они уже не страдали.

Ну и обустройство пути из вотчины на Русь. Да, Камский путь был дешевле и легче. За сорок пять – пятьдесят суток тяжелогружённые насады добирались до Нижнего Новгорода, где большая их часть продавалась на доски, а обратно возвращались в основном охранные струги, гружённые товаром для Княжгородка и забравшие с собой от проданных насадов паруса, канаты и якоря. Но и обходной путь тоже был необходим. Особенно в предверии казанской неурядицы, готовиться к которой Андрей предпочёл заранее.

На всех волоках пытались приобрести свою собственность, чтобы облегчить жизнь караванщикам. Не везде это получалось, но попыток не оставляли. А туда, где разместиться всё же удалось, завозилась тягловая сила, чтобы ни от кого не зависеть при переволоке, а при отсутствии своих караванов, просто денюжек заработать, таская чужие суда. Путь-то ведь существовал давно и был более-менее обустроен. Просто люди Андрея им мало пользовались, предпочитая более лёгкую дорогу. Однако ныне внимания он привлёк никак не меньше чем камско-волжский. Потому как именно по нему можно было провезти груз до самой Северной Двины, не делая крюк до Казани. А ныне, походу, придётся и соль по нему везти, отчего стоить она станет дороже, а дохода даст меньше. А ведь он говорил, что Казань надобно брать под государеву руку. Так нет, по-старине всё сделали. Им благолепие, а ему протори считать! Спасибо польским купцам, не дадут обнищать. Хотя и эта щёлка скоро прикроется. Вот же, блин, вроде и много сделал, а начнёшь оценивать – так совсем ничего. Привык жить с каперских доходов, да ими же всю недостачу покрывать. А теперь надо будет каждую копейку считать.

Но от совсем уж мрачных мыслей его отвлекла жена.

Как-то так само собой получилось, что стала она неизменным спутником при таком вот разборе дел. Сначала сидела тихонько, орудуя пяльцами. Потом, забывшись, Андрей вслух задался вопросом, а Варя возьми да и ответь. Причём ответ получился очень даже в строку. Вот так и пошло, что жена стала воистинну неоценимым помощником. Кто там про домострой поёт? Ага, вы б с его Варварой пообщались, особенно когда она себя правой считает. Хорошо, что тут сковородками бить мужей не пристало, а то бы и запустила чем тяжёленьким. Зато общие интересы, как известно, лишь сближают супругов.

Вот и сейчас, пришла, отвлекла, улыбнулась и мрачного настроения, как ни бывало. А вот желания поработать прибавилось. Заодно перешели к делам романовской вотчины, где всё давно уже шло как по-накатанной. Прибывавшая молодёжь селилась в заранее подготовленных местах и сразу же приступала к работам в новых условиях. За прошедшие годы уже сложились целые деревни, в которых сельское хозяйство больше напоминало конец девятнадцатого века, когда вовсю уже вводилось многополье, травосеяние и севооборот, но ещё не пришёл на поля его величество трактор. То есть царили всё те же лошадь, коса и соха, кое-где, правда, менявшаяся на плуг. Так ведь и в 16 веке плуг тоже кое-где уже применялся.

Зато выигрыш в урожае был существенным. Конечно, не сам-30, как на перелоге, но и не сам-3, как у обычных крестьян.

А в это лето жена целую рыболовную артель сколотила. Из вновь прибывших. Что сказать? Средневековая Волга это вам не Волга начала 21 века! Тут крупные белуги чуть ли не у самого Нижнего Новгорода вылавливаются. Это, конечно, были всего лишь крохи того богатства, что имелось в низовьях реки, но для личного употребления вполне хватало. Так что рыбы за сезон набили уйму! Икры насолили – бочки! Правда, большую часть чёрную. А её-то Андрей и не любил. Зато её очень уважали при дворе великих князей. Да и в Новгороде имелись знатоки-любители. Ну и про клей карлук забывать не стоит. Хотя его только для своих нужд и хватало.

Полученный результат на семейном совете посчитали приемлимым, и артель решено было не разгонять, а поселить отдельно, выделив ей деревеньку Потапово, что раскинулась на берегу Волги, и в которой пашни было всего 10 четей средней земли, да сена 20 копен. Что по меркам барбашинских вотчин и на одну семью было мало, а потому решили всю пашню на другую деревеньку перенести, а Потапово превратить в этакий рыболовный колхоз.

Так за работой не заметили, как и время пролетело. Благо обед принесли прямо в кабинет. Когда за окном стало темнеть, зажгли лампу и лишь ребёнок, обиженно пнувший мать в живот, заставил обоих оторваться от дел. Да-да, Варвара была уже на сносях и это была ещё одна причина, почему князь не слишком торопился в своё наместничество, хотя и понимал, что всё одно поехать придётся одному. Рисковать здоровьем матери и новорождённого он не собирался.

Отложив все бумаги в сторону, Андрей подхватил жену за локоток и с бережением повёл её в спальню. Всё одно дела на сегодня были закончены. Да и сам собирался лечь пораньше, ибо назавтра ожидались в гости варины родители.

На следующий день, когда женщины упорхнули в спальню поболтать о своём, о женском, у Андрея с тестем состоялся деловой разговор. Как наместнику, ему нужен был наместничный аппарат, так называемая "изба", которая ведала судом и финансами. Но не абы какой, а такой, что зависел бы больше от него, чем от кого-то другого. Дьяки ведь редко менялись при смене наместника (вон псковский Мисюрь уже десяток таких пересидел), а значит, даже сдав должность, он должен был иметь влияние на управление наместничеством, потому что при его планах это было просто необходимо. В общем, он попросил тестя подобрать пару-тройку молодых и желательно исполнительных дьяков или подъячих, за которыми не стояла бы сильная родня.

Да, Андрей прекрасно понимал, что кадровые вопросы прерогатива вовсе не его и не его тестя, но оба так же прекрасно знали, как решаются подобные задачи.

Выслушав пожелания родственника, Лука хмыкнул. Не то чтобы задачка была совсем уж невыполнимой, но и лёгкой она тоже не была. При Василии III Ивановиче добрая половина дьяков была выходцами из дворян и сынов боярских. А это род и, какие-никакие, а связи. Ещё треть были потомки дьяков и подьячих. Однако делопроизводство на Руси из года в год только росло, и этот процесс втягивал в себя всё большее количество людей, среди которых стали попадаться и выходцы из так называемых "демократических слоёв населения". Вот из таких-то новичков Лука и собирался отыскать для зятя подходящих кандидатов. Так что он с лёгким сердцем пообещал подсобить в этом деле. И не подвёл.

Спустя неделю, к Андрею явились двое парней лет двадцати пяти. Дружина Кречет происходил из торгово-ремесленных слоёв посада, а Некрас Забродов и вовсе был из крестьян. Стоя рядом, выглядели они как Штепсель и Тарапунька. Однако в ходе индивидуальной беседы оба показали себя вполне неплохо, хотя в некоторых вопросах и плавали, но Андрей и не ожидал чего-то сверхобычного, понимая, что состоявшиеся дьяки в глушь за карьерой не поедут. А у этих двоих были амбиции, но не было "волосатой руки", заставляя парней прозябать на задворках чиновничьего мира. И для них должности в Овле были бы действенным шагом вперёд. А потому, обсказав обоим, что они будут делать и чего он от них ждёт, князь отпустил парней подумать, но не долго, ибо подходила пора собираться в дальнюю дорогу. А ведь им ещё и грамоты выправить нужно было. И семьи в дорогу собрать. А когда парни ушли, он вернулся к делам своим скорбным. Потому как на горизонте замаячила проблема, решать которую придётся всё одно. Какая проблема? Да простейшая: сексуальная.

Это в центральных землях, в Бережичах там, или возле Романова, с женщинами было всё довольно неплохо, а вот на окраинах, в той же Овле или на камских землях мужчин давно уже было во много раз больше, чем женщин. Потому как основной упор-то делался на развитие, то и завозились прежде всего работники. Да, везли и семейных, но одиноких мужчин было всё же в разы больше. И это рано или поздно должно было привести к напряжению. Потому как вера верой, воспитание воспитанием, а человеческое естество никуда не денешь. Будь иначе, на Земле давно бы жили одни святые. Так что мужское засилье нужно было срочно разбавлять женским полом. А на ум ничего, кроме опыта прославленного через книги про пиратов мсье д'Ожерона не приходило. Тем более и холопские рынки были пока ещё полны дешёвым полоном, и молодух да девиц на нём хватало с избытком.

Правда, Андрей очень боялся своими действиями запустить по Руси слух о несметных гаремах молодого князя. Ведь прелюбодеяние ныне смертных грехом считалось, это вам не просвещённый двадцать первый век с его дружбой постелями! Но и сексуальные маньяки в его землях ему тоже были ненужны.

А чтобы предупредить возможные последствия, он решил поговорить о том со старцем Вассианом, набравшим за последние годы немалый вес, как в церкви, так и в обществе. Старец, конечно, не сильно обрадовался услышанному, но и рубить с плеча тоже не стал, так как ситуацию осознал. Всё же не с малых лет монашескому житью подвержен был и что такое изголодавшийся по бабам мужской коллектив вполне себе представлял. Разговор был долгий и весьма непростой, однако пусть не поддержку, но молчаливое согласие Андрей всё же получил. Ну а заодно пробежались с ним и по другим делам, включая и предстоящий Крымский смерч.

Ну не верил Андрей, что накопившиеся изменения отменят вторжение крымского хана. Слишком многим вне Руси этот поход был необходим. И, понимая, что сам он, скорее всего в это время будет в своём наместничестве, князь не оставлял случая поделиться своими страхами с любым, кто мог так или иначе повлиять на ситуацию. Тут, как говорится, лучше перебдеть, чем потом каяться.

А затем пришло время, когда молодая жена разрадилась-таки очередной дочкой. Побаюкав кричащий свёрток и убедившись, что с обоими всё впорядке, Андрей, наконец, засобирался в дальний путь.

В день отбытия молодой наместник выглядел немного грустным: перед глазами стояло заплаканное лицо жены, которая никак не хотела отпускать его. Вот вроде и прожили вместе не один год, и не в первый раз оставляет её одну, а поди ж ты. Тёща, пришедшая проводить зятя и помочь дочери, как могла, утешала плачущую Варю, вспоминая частые отлучки отца и приговаривая, что таков уж удел всех жен служилых людей – от распоследнего дьячка до именитых воевод – уметь ждать своих мужей. Андрей же, в который уже раз, напоминал, чтобы по весне, как откроется летний путь, жена с детьми перебиралась в Новгород, а оттуда, кораблём к нему, в Овлу. Да и тёще советовал на лето из Москвы отъехать куда подальше. Предупреждения предупреждением, а полагаться на волю случая он не собирался. Помнил из Зимина, как летучий татарский отряд перехватил и побил караван жён и детей знатных москвичей, удиравших из Москвы в последний момент. Сколько тогда наследников знатных домов погибло, не считано было, но раз о подобном в летописи попало, то много. А ему это надо? Нет уж, пусть лучше жена с детьми под боком будет.

На том и расстались.

Впрочем, грустил Андрей не долго. Дело ему государь поручил сложное: отстроить новое наместничество и сделать его прибыльным. Для того и казны отсыпали немало, и розмыслов, дабы руды всякие искать, по его просьбе отрядили. Он, конечно, и своих умельцев – учеников немца Краузе – тоже подтянул, но и государевы люди лишними не будут. Наместничество огромное – место для изысканий всем хватит. Тем более о богатствах Карелии он и в том времени наслышан был и в этом о нём уже знали. Те же Таракановы к нему руки тянули. Да и иные мужи новгородские. Ну а уж он от таких инвестиций отказываться вовсе не собирался. Всю Русь одному не поднять, так пусть же купцы рудные места в разработку берут да на свои деньги и отстраивают. От того всем прибыль будет немалая. Хотя чувствовалось ему, что без хорошего пенделя и тут не обойдётся. Капитализм ведь только только давал первые ростки в мышлении людей. До сих пор во всём мире поиск собственной выгоды считался в лучшем случае занятием недостойным, а в худшем – греховным. И Андрей точно знал, что это мироощущение не изменить за одну жизнь. Всё что он мог – это дать толчок и указать направление. А ещё лучше сформировать достаточно многочисленную группу людей, которые продолжат эти начинания, даже если он погибнет.

Вот с такими мыслями он и тащился по санному пути от Новгорода до Овлы, останавливаясь на роздых сначала в Кореле, а потом в Озёрске. Но если в Кореле только отдохнули, то уже в Озёрске князь принялся вникать в дела своего наместничества.

Разговор с Жеряпой шёл в большой комнате бывшего орденского замка. Несмотря на тёплый день и жарко горевший костер в камине, в зале было холодно. Промерзшие за зиму толстые стены не успели прогреться за лето, как уже вновь мороз сковал землю. Да и темновато было комнате – несколько узких окон, забранных слюдой, пропускали мало света, потому посередине стола высился тяжелый серебряный подсвечник с четырьмя зажженными восковыми свечами. Озёрский воевода не любил тот смрад, что издавали сальные свечи. Впрочем, как и сам Андрей.

Тяжелый стол, покрытый скатертью, был заставлен яствами и напитками. Наместник и воевода сидели на резных креслах с высокими спинками, принадлежавших раньше, как и большинство мебели в замке, рыцарям.

– Боже, и как они живут в этих каменных мешках? – пожаловался Жеряпа, когда первый бокал вина был осушен, а блюдо с жареным кабанчиком наполовину опустело.

– Так и живут, – пожал плечами Андрей. – Дело привычки. Отстрой двор на посаде, да и живи себе в привычных условиях. В замке же, чем меньше дерева, тем лучше.

– Это не помешало нам взять его.

– Дело случая. Проиграй мы битву выборгскому наместнику, всё было бы по-другому.

– Кстати, как он? До нас дошли слухи, что Эрикссон попросился на службу к государю.

– Было такое. Принят и обласкан, чем спас свою голову от плахи.

– С чего это?

– Думаешь, Кристиан его пощадил бы? Поверь, датский король тот ещё правитель. Послал бы под топор палача и дело с концом.

– Что ж, коли так, то да…

Андрей отпил из чаши морса и обтёр ладонью короткую бородку.

– Как себя шведы ведут? Не задирают?

– Да куда там. Была одна ватажка на трёх стругах, да и ту побили. Ныне вот, на торжище приехали. Торгуют с местными, что по привычке свой скудный уклад по зимнику свезли. Препятствий не чиним и сверх положенного не берём.

– Ой ли, – хитро прищурился Андрей. – Никогда не поверю, чтобы мытарь руку в мошну не пустил. Все люди грешны, главное, чью правду воевода стережёт. Ты, Леонтий, тем, кто сверх всякой меры берёт, руки руби сразу. Торгового человека обидишь, он в другой раз не приедет, а от того и казне убыток. Место у тебя тут ходовое, так что спрос велик будет.

Леонтий Жеряпа в ответ только хмыкнул. А то он не знает. И то, что людишки из Руссо-Балта первые наместничьи докладчики тоже ведает. Потому своё, конечно, берёт, но в меру, о чём и дьячкам напоминал постоянно. Правда нынешний торг, по словам редких уцелевших старожилов, был худоват, но всё же свежеотстроенные лавки и амбары полнились от привоза основных товаров финской землицы: железных криц, выкованных из болотной руды, смолы, сливочного масла, рыбы и льна. Видать не всех лесовиков загонные отряды отыскали по лету. Впрочем, теперь это только на руку воеводе было. Потому как за всем этим прикатили в Озёрск купцы из Выборга. Те, конечно, кто посмелее были. Сами на обмен привезли соль, сукно и зерно. Так что жизнь в воеводстве потихоньку налаживалась.

Сам Жеряпа тоже не сидел сиднем. Родом он был из тех молодых и бедных аристократов, что добиться богатств могли только службой. Да только скудноват был Василий Иванович на дачи. Ну а коли нет пока богатого надела, то почему бы не попытать счастья на иной стезе. Тем более стоял у него пример перед глазами. Молодой-то Барбашин ведь не с землицы разбогател. Так чем же Жеряпа хуже? Тем более лес, как оказалось, товар ходовой, а его в округе столько, что руки сами чешутся смолокурню поставить. И пильню. Благо лесной товар не только шведам нужен, а отсюда и до Невского Устья дорога наезжена. Да и наместник, прознав про его затеи, лишь один запрет прислал: шведам круглого леса не продавать. Только доски и брус, а из отходов лучше поташ варить. Заодно и его шведам продавать можно. В первый год, конечно, доходов больших ждать не стоило, но ведь и он тут не на одно лето поставлен.

– А ещё я тебе, Леонтий, – продолжил между тем Андрей, – группу розмыслов оставлю. По весне дашь им охрану, и пусть в окрестностях полезные руды ищут. Коли найдут, отдавай на откуп желающим, чай сам знаешь, как государь о том печётся. И, главное, крепость крепи. Шведы обязательно тебя на зуб попробуют. Годика так через два. Наряд для стен я тебе привёз. Шесть пушек добрых. И людишек привечай.

– С этим проблемы. Земли плодордной мало, а желающих тут поселиться ещё меньше.

– Потому и говорю, привечай. Я там десять семей привёз – размести. И да, им на вспомоществование из наместничной казны три рубля без резы на пять лет выдано. Коли соберуться отъехать раньше – пусть вернут.

– Три рубля, – присвистнул Леонтий. – Не многовато ли?

– В самый раз, чтобы крепким хозяином стать. А там, глядишь, и сами уезжать незахотят. Нам эту землицу обиходить надобно, а без людишек этому не бывать.

На том разговор и закончили. А поутру начали объезд окрестностей, дабы наглядно представлять, что и как тут твориться. Что сказать: более-менее обжитыми были несколько вёрст от крепости, а потом начиналась дремучая тайга, среди которой скрывались от людских глаз небольшие поселения финов. И так будет ещё очень долгое время, потому как развивать собирались для начала лишь те места, по которым проходил древний новгородский путь. А уж потом, используя их как базу, начать расширяться вглубь. А пока что затерянными поселениями пусть займутся миссионеры. Это куда достойней, чем в монастырях поклоны бить.

Путь до Овлы по заснеженным финским лесам занял не одну неделю, люди за это время успели изрядно выдохнуться, зато Андрей наметил себе пару мест, где необходимо было со временем поставить остроги, дабы начать формировать вокруг них центры владения этой землёй, расширяя цивилизаторскую деятельность.

Сама же Овла встретила их ярким солнцем и морозцем. Городок буквально утопал в снегу, а устье реки промёрзло настолько, что по нему можно было без опаски ездить даже на гружёных санях. Дом воеводы, как и временные пристанища для переселенцев, был давно готов и Андрей с удовольствием попарился с дороги в баньке, а потом блаженно растянулся на чистой перине. Все насущные заботы были отложены на следующий день.

Зато с утра в просторной тесовой горнице наместничьего дома, с малыми слюдяными оконцами, за дубовым Т-образным столом, покрытым красной, с золотыми узорочьями скатертью, на которой сложены были разнообразные бумаги и пергаменты, расселся весь управленческий аппарат нового наместничества. Старики и вновь прибывшие с интересом рассматривали друг друга, пытаясь с первого взгляда определить, смогут ли ужиться, сработаться вместе.

Впрочем, долго играться в молчаливые гляделки Андрей им не дал.

– Ну что, честные мужи, работы у нас много, а времени мало. Потому начнём, помолясь.

Совещание было посвящено сразу множеству вопросов дальнейшего существования Овлы. Первым из которых был перенос поселения с правого берега Оулы на левый. Точнее, закладки нового, по примеру ещё не родившегося шведского короля Карла, основавшего в иной истории Улеаборг именно таким способом. Это позволяло разом решить все проблемы планировки и обороны, перенеся жилые кварталы ближе к крепости. Которая, как раз и стала вторым вопросом.

Сейчас она была наспех отремонтирована, но по весне намечалась её грандиозная переделка, причём не абы как, а по самой современной методике, которая и в Европе-то только-только начала появляться. Андрей, конечно, архитектором не был, но что такое бастионная система знал неплохо. И даже если до весны его люди так и не отыщут в закатных странах архитектора-умельца, строить собирался только так. Потому как незачем тратить деньги, строя крепость, которая устарела ещё до закладки первого камня. Тем более что в помощь государеву розмыслу для постройки крепости придавались и его люди, те, кто будут потом строить для него. А уж им-то ненужный опыт точно был без надобности. Кстати, залежи строительного камня уже были отысканы, и не где-нибудь за тридевять земель, а на вполне допустимом расстоянии на одном из притоков Оулы. Выход камня там был небольшой, но для нужд крепости его хватало. Для всего остального можно было использовать кирпич, благо пласт годной для него глины тоже уже отыскали, а благодаря заботам Бажена, поставили и первые печи для обжига. Ну, а на первых порах можно было обойтись и привычным как русским, так и шведам деревом, благо деревянное строительство стоило не сильно дорого.

Но главным вопросом было всё же не строительство, а местное самоуправление. Потому как в круг его забот входила львиная часть проблем по управлению городом: благоустройство улиц и дорог, управление общественными зданиями и страховыми запасами городских житниц, контроль за участием горожан в военных действиях при осаде или же в государевом походе, распределение между уличанами налогового бремени и, наверно самое животрепещущее, контроль за тем, чтобы посадская земля не выбывала из тягла. Причём роль его росла, и в последние годы в пользу горожан даже начали изымать у наместников часть дел, связанных с судебными, военно-оборонительными и финансовыми функциями. То есть задолго до реформ Ивана Грозного в строе управления городской жизнью наметились значительные перемены, которые первым русским царём были затем просто закреплены законодательно.

А поскольку Овла была городом новозаложенным, то Андрей хотел, воспользовавшись моментом, объединить не только уже существующие правовые нормы, но и зарождающиеся то тут, то там по Руси новые веяния, дабы создать из них городской устав, предвосхитивший собой ивановские реформы. И для этого он даже собрал этакую "аналитическую группу", состоящую из купцов, дьяков и тех посадских, кого овловские уличане уже избрали старшими. Сам же он присутствовал при этом и как наместник, и как представитель знатного сословия.

Пока что выходило не очень, ибо каждое сословие тянуло одеяло на себя, но потихоньку среди словесного хлама стали проявляться очертания будущего уложения. Особо старался при этом Бажен, неожиданно для себя официально ставший городовым приказчиком, хотя функции последнего и исполнял всё это время. Неожиданно, потому как, согласно всех уложений, должность эту мог оправлять либо местный дворянин, либо местный сын боярский, а Бажен был из купеческого люда. Но Андрею на данном этапе вовсе не нужен был никакой варяг в управлении, ведь городовой приказчик обладал существенными властными и управленческими полномочиями, в том числе выходящими за пределы городской черты, хотя и подчинялся при этом верховной власти. Ну а дабы хоть как-то соблюсти приличия, взял и произвёл мужика в личные дворяне (предварительно обговорив с ним все условия), после чего и утвердил в должности.

Не менее щепетильным вопросом был и городской суд.

Тут тоже было над чем подумать. Так до принятия Судебника 1550 года порядок назначения судных мужей в законодательстве определен не был и проводился по принципу "так всегда было". И это в новом уставе должно было быть исправлено. Судьи должны были быть не только "честными", но и знающими, сдавшими этакий экзамен по положению Судебника, несколько экземпляров которого было привезено среди другого имущества с собой.

Кроме того в новом уставе сразу же вводились цензовые ограничения для занятия должностей: социальная принадлежность, имущественный ценз и ценз грамотности. Подпускать к управлению условных кухарок Андрей, вдоволь насмотревшийся на подобное в своё время, не собирался. В конце концов, Ленин утверждал, что каждая кухарка может управлять, если её ОБУЧИТЬ. Вот только вторую часть великой фразы в его времени как-то подзабыли. Зато Андрей помнил, и помнил хорошо.

Ну и главным вопросом уже для него было разделение функций наместника и города, дабы по максимуму избежать столкновения интересов и при этом не забыть, что наместник "кормится" вовсе не из казны. И при этом не стоило забывать, что на смену Андрею рано или поздно придёт кто-то другой, привыкший жить поборами и рассматривающий наместничью должность лишь как средство накопления.

В общем, законотворческой работы было непочатый край и одним совещанием тут явно не обойдётся. А ведь были ещё и другие вопросы. К примеру, железо. Работать с местной землёй деревянным инструментом было то ещё удовольствие. А ведь в округе болот и озёр было с избытком, и руды в них для местных нужд вполне хватало. Качество её, конечно, было паршивое, но при доменной выплавке это уже не имело такого большого значения. Правда и выбрать эти "залежи" можно было довольно быстро, но к тому времени Андрей надеялся-таки отыскать нормальные железнорудные отложения и начать эксплуатировать уже их.

И таких вопросов было немало…

А дни летели.

Холопы, пленники и те из посадских, кто хотел заработать, занимались рубкой леса, готовя брёвна к весеннему строительству. Да лес этот был всё же сырой, хоть и срублен был по холоду до начала сокодвижения, но несколько лет постройки из него простоят, а больше Андрею было и не надо.

Кроме того люди занимались и помощью сельскому хозяйству, развозя по полям подсохший торф.

О том, что торф являлся не только топливом, но и удобрением, Андрей вспомнил случайно, но записать, как всегда, не забыл. И вспомнил, когда выяснил, что местные окрестности им оказались весьма богаты. Правда, добыть торф и доставить его на место стало целой эпопей, но благо с последним караваном прибыли и свободные руки, которые и бросили на торфозаготовку. Впрочем, Андрей отчего-то был уверен, что с нынешними технологиями что заготовки, что просушки у него был полный жвах, отчего брать получалось меньше, чем было возможно. А может он просто себя уже накручивал? Тут разобраться можно было лишь пригласив специалиста, а где в этом времени были спецы по торфу? Да всё в тех же Нидерландах. Так что с походом в Антверпен Малому затягивать не стоило.

Потом, пусть и с опозданием, до его слуха дошли вести из Польши.

Теперь, когда у магистра появились лишние деньги, события резко свернули с накатанной колеи. В этот раз Висла не удержала германских наемников, и переправа через неё всё же произошла. Поляки смогли взять свою долю, изрядно обескровив врага, но всё же были сбиты с позиций, и перед объеденённой армией Ордена открылась прямая дорога на Гданьск. Но, увы, как и в прошлый раз, дела не позволили магистру сразу отбыть к армии, и темп наступления был потерян. Хотя Гданьску досталось куда больше, чем в иной истории. Осада города шла не пару дней, а полный месяц, и разрушений от обстрела с Епископской Горки было куда больше. Досталось не только зданиям, но и кораблям. К тому же городу пришлось пережить самый настоящий штурм, правда, так и не принёсший успеха рыцарям.

Потом, как и в иной истории, деньги у магистра вновь окончились, и армия бесславно отошла к Оливе, так и не взяв Гданьска. Но эта осада неожиданно сыграла на руку Великому княжеству Литовскому. Паны-рада которого были, конечно, теми ещё выжигами, но всё же мыслили по большей мере вполне себе по-государственному. Уже поняв, что сил отбить в ближайшие годы Полоцк и Витебск у них не будет, они обратили внимание на старые чаяния княжества. Неманский торговый путь и рыцарский Мемель. По Неману в Гданьск и Кенигсберг ежегодно вывозили лес, скот и сельскохозяйственные продукты. Вот только устье реки находилось под рукой Ордена, построившего на нём свои замки Рагнит и Тильзит. Да, княжество уже не раз просило поляков помочь ему с захватом столь нужных земель, но те всё как-то не желали усиливать младшего пратнёра по унии. Однако сейчас, пользуясь тем, что осада жемчужины Польши неожиданно затянулась, а сам король при этом намертво застрял в Быдгоще, литвинское посольство решило предложить свою помощь в борьбе с опостылевшими крыжаками. Однако поляки не были бы поляками, если б сразу согласились на предлагаемые условия. Конечно, в конце концов, Сигизмунду хоть и с большим трудом, но удалось уговорить своих своенравных подданых, однако те согласились уступить литвинам лишь те города, которые были бы взяты ими на меч. А с этим-то у великого княжества в последнее время было как-то не очень. Однако за такой кус уже можно было позвенеть клинками, а потому, едва зимняя стужа сковала землю, литовское воинство выступило в поход…

Весна!

После зимних стуж её тёплое дыхание принесло надежду на скорое тепло. С крыш, многочисленных выступов и с веткок деревьев налились первые сосульки, зазвенела первая капель. Всё как на Руси, и не скажешь что кругом заморская землица.

Приходу весны Тимофей радовался, как ребёнок. Ему до смерти опостылила земля датская и вовсю хотелось вернуться в Новгород. Но перед этим предстояло сначала сходить далеко в море. Нет, не в море, а в океан. Туда, куда русские если и хаживали, то давно, в былинные времена. Там, в океане, ему и его товарищам предстояло сдать очередной экзамен на зрелость, доказав, что они вполне соответствуют тем должностям, на которых стояли. Впрочем, зима не прошла впустую, и Гриде с приказчиком удалось нанять в их экспедицию нескольких датских кормщиков, уже имевших опыт хождения в океанских водах. Заодно подрядили и матросов, поманив хорошей выручкой. Всё же океан это вам не Балтика – мало ли как люди себя поведут.

То, что зимовка точно окончилась, стало понятно всем в тот момент, когда начали готовить корабли к выходу. Повсюду – и наверху и внизу – закипела работа. По всему кораблю застучали топоры и молоты. Где-то конопатили палубу, заливая пазы горячей смолой, где-то исправляли рассохшийся, а оттого плохо пригнанный люк, где-то подкрашивали борт. Портовые грузчики в засмоленных рубахах заносили и спускали в трюмы тюки и бочки с припасами, а наиболее тяжёлый груз поднимали на талях. Сами же мореходы, облепив мачты и реи словно наседки, прилаживали снятые на зиму снасти и блочки. Смолили ванты, разбирали бухты канатов и веревок, а там, где они поистрепались, сплеснивали их. И надо всем этим действом витал приятный запах разогретой смолы.

Под конец всего этого бедлама Тимофей перенёс свои скудные вещички из гостинного дома в каюту. Это была очень маленькая каютка, чистенькая после небольшого ремонта и выкрашенная белой краской, с двумя койками, одна над другой, расположенными поперек судна, с прибитым к полу сундуком для вещей, который в то же время служил и столом, и кольцом для лампы, висевшей у борта. Иллюминаторов тут не было, и скудный свет попадал лишь из коридора от светового люка в кают-компании, либо от зажжённой свечи. Пахло сыростью.

Впрочем, Тимофей был доволен и не обращал никакого внимания на аскетичность обстановки. Ведь до этого он ходил в моря, ночуя в кубрике с десятком мореходов, а теперь у него было на корабле отдельное помещение, которое он делил лишь с другим вахтенным начальником. Эх, видел бы его дед!

В последнюю неделю Гридя загонял своих штурманов и вахтенных начальников до потери сознания. Океан не море, там точное место знать было просто жизненной необходимостью. Вот только если с широтой люди уже научились справляться, то долгота ещё долго будет оставаться проблемой? 1 в кораблевождении. Увы, порядочные хронометры, как печаловался князь, были пока что им недоступны. А где их, порядочные, делают, он тоже не говорил. Видимо слишком далеко до тех краёв плыть. Вот и приходилось штурманам извращаться, имея под рукой только астролябию, песочные часы и несовершенные познания в астрономии и математике. Потому и не стоит удивляться, что открытый однажды остров часто бывал на десятилетия вновь "закрыт" для посещения.

Наконец, все приготовления были окончены, корабли отшвартовались от причала и шлюпками были отверпованы на рейд, с которого с утра и должны были начать плавание. Экипажи в полном составе собрались на кораблях, и лишь командный состав, не занятый на дежурстве, съехал переночевать на торговом подворье, где давали отходную купеческие приказчики, отправлявшие своего товарища Чурило на "Новике" в поход.

Ранним утром Тимофей с охапкой карт подъезжал на шлюпке с "Новика" к шхуне, темный силуэт которой вырисовывался в предрассветном сумраке копенгагенского рейда.

– Кто гребет? – раздался с корабля оклик бдительного часового.

– Свои! – весело отозвался рулевой. – Не спи, служба, командир на второй плывёт!

Шлюпка пристала к борту и двое фалрепных фонарями осветили трап, по которому прибывшие поднялись на палубу. Тимофей со своим драгоценным грузом тут же рванулся в каюту, где сладко похрапывал Спиридон, отсыпавшийся после ночной вахты. Слегка поскрипывая, качалась подвешенная им и затушенная лампа. Сбросив карты на крышку сундука, Тимофей ловко юркнул на свою койку, решительно собравшись "добрать" часы прерванного спозаранку сна…

– Вставай, лежебока!

От чувствительного толчка в бок Тимка проснулся и высунул из-под одеяла заспанное лицо.

– Седьмые склянки уж пробили. Скоро флага подъем, а ты дрыхнешь, – усмехнулся Спиридон. – Что, тяжёлая ночка была?

– Да ну тебя, Спирь, – отмахнулся Тимка, соскальзывая на палубу. – Что за бортом?

– Свежо и мокро.

– А выход? – удивился Тимка.

– А куда мы денемся? – усмехнулся Спиридон. – Морось только началась. Сколь на рейде ждать будем, одному богу известно.

К восьми часам утра вся команда построилась на палубе. Караул с ружьями выстроился на шканцах с левой стороны. Вахтенный начальник и командир застыли на юте, ожидая урочный час. Наконец сигнальщик перевернул песочные часы и громко выкрикнул:

– Время вышло!

– Флаг и гюйс поднять! – громко скомандовал Анисим, чья была очередь нести вахту.

И в тот же момент на носу и корме шхуны взвились флаги, барабан выдал дробь, а караульные взяли "на караул". На корабле начался новый день.

Сразу после подъёма флага начали приготовление к походу. Засвистел боцманский свисток, раздались команды. Марсовые полезли на марсель-рей, готовясь распустить фок-марсель, остальные работали на палубе. Заскрипел шпиль, вытягивая из воды мокрый, а оттого весьма отяжелевший канат. Боцман внимательно следил за ним, определяя по натяжению когда якорь оторвётся от грунта.

– Есть отрыв!

– Второй на первой ставить!

Где-то над головой захлопал разворачиваемый ветром парус, одна за другой неслись команды, перебиваемые громогласным "Ха!", когда мореходы налегали на снасти.

– Якорь чист! – прокричал боцман, когда железные лапы якоря с прилипшими комьями грунта поднялись над волной.

– Боцман, обмыть якорь! – тут же скомандовал Анисим.

Два морехода подхватили заранее приготовленный шланг от насоса, а боцман же велел слегка приспустить якорь, чтобы набегавшей волной смыть дурно пахнущую землю. Благо скорость была небольшой, и пробить собственный борт своим же якорем вряд ли было возможно.

Наконец якорь был обмыт и поднят на палубу, после чего основательно укреплен на носу. Шхуна окрылилась парусами, но ветер был не совсем попутный, а потому с первых же минут двигаться пришлось галсами.

Шхуна и две каравеллы, со скрипом и стоном, переваливаясь с волны на волну, шли по неприветливому проливу при сырой и пронизывающей погоде. Наверху было холодно; косой, холодный дождь хлестал в лицо. Вахтенные матросы ежились в своих кафтанах, стоя на местах, и вполголоса кляня погоду и узкий Зунд вместе с богатыми на мели Каттегатом и Скагерраком – этим неприветливым и нелюбимым моряками проливом между южным берегом Норвегии и северо-западной частью Ютландии, известный своими неправильными течениями, бурными погодами и частыми крушениями судов, о чём им уже успели поведать нанятые в Копенгагене датчане.

Только через два дня после выхода с рейда проливы были пройдены и корабли вышли на простор Немецкого моря, как тогда на Руси называли море Северное. Оно сразу же дало себя знать изрядной и, главное, неправильной качкой. А поскольку ветер был довольно-таки свежим, то шли при минимуме парусов, опасаясь внезапного шквала.

Здесь Тимофей впервые увидел китов, точнее, образовавшийся вдали тифон от китового выдоха. На невиданное зрелище сбежалась поглазеть вся не занятая на вахте команда.

А ветер всё свежел и к утру превратился в шторм. Разбушевавшее вокруг море, казалось, кипело пеной, точно в гигантском котле. Громадные свинцово-зеленые валы с высокими гребнями с гулом обрушивались в борта. По нависшему совсем низко тёмному мрачному небу с бешеной скоростью проносились иссиня-чёрные, клочковатые тучи. А громогласный рёв ветра заглушал все иные звуки. Неласково встретило Немецкое море русские корабли, что с минимум парусов, то поднимаясь на волну, то опускаясь в глубокую ложбину, штормовали на его просторе.

Так продолжалось целый день, и лишь на следующее утро натиск стихии начал спадать. Ветер уже не ревел, неистовствуя и срывая пену с гребней волн, а дул сильно и ровно, постепенно стихая. Это позволило поднять на кораблях дополнительные паруса.

К обеду и вовсе небо слегка прояснилось, и солнце, яркое, но не греющее, холодно взглянуло на них с небесных высот. Тут уж настала пора для штурманов взять высоты, чтобы получить, наконец, относительно точное место, в котором оказались корабли. Правда, теперь их было лишь двое, потому как третья каравелла затерялась где-то среди волн. Впрочем, на этот счёт у всех капитанов были инструкции, что и как делать, так что причин для больших переживаний пока что не было.

Тимка, вчера, наверное, впервые в жизни почувствовавший, что такое морская болезнь, на утро, к крайнему своему изумлению, проснулся свежим, бодрым, здоровым и страшно голодным. Не было никакой мути и рвотных позывов, так мешавших вчера нести вахту. Сначала он подумал, что это из-за того, что прекратился шторм, но выскочив на палубу, убедился, что волнение никуда не исчезло. Шхуну качало и качало почти так же, как вчера, а ударившийся в борт очередной вал тут же окатил молодого человека водной пылью, заставив поспешно юркнуть обратно внутрь.

В небольшой кают-компании "Новика" было относительно сухо и тепло, и собравшиеся на утренний чай начальные люди, которых с лёгкой руки князя всё чаще стали называть "офицеры", беззаботно разговаривали между собой, обсуждая вчерашнее ненастье.

– О, Тимка, – воскликнул Спиридон, заметив его появление. – Оклемался?

– Угу, – буркнул бывший зуёк. Ему было мучительно стыдно, ведь раньше он сам любил подшучивать над теми, кого укачивала такая тихая, как ныне оказалось, Балтика. И никогда не думал, что может оказаться на подобном месте.

– А чего голову повесил? Вон, Аниська, до сих пор пластом лежит, так что готовься заступать, а то я уже вторую вахту стою.

– А сейчас кто?

– Командир чаёвничать отправил.

– Во дела.

– И не говори, – согласился Спиридон, торопливо отхлёбывая из оловянной кружки. – Наш дан тут нарассказывал уже всем, что, оказывается, местное море славно неправильным волнением и частыми свежими ветрами. Качка здесь не то, что у нас, на Балтике, да и не океанская тоже. Та, сказывают, качка, правильная и даже в чём-то приятная, а в здешних водах она самая что ни на есть подлая. Тут много кого, кто раньше на подобное и не жаловался, с ног валит.

– И как тут немцы только плавают? – скорее сам у себя поинтересовался Тимка, с подозрением поглядывая на кружку с горячим взваром и сухарём. А ну как после еды его снова укачает?

– А вот так и плавают. Кому везёт, тот всё море без единого шторма пробежать может, а кому нет – может и месяц до места добираться. Эх, завидую я дану. С него вон как с гуся вода, а меня вот чуть-чуть мутит. Правда, только внутри, наверху же нисколько. Ну, ты это, давай, подкрепляйся да готовься. Пока Аниська не оживёт, будем по две вахты стоять, чтоб отдохнуть нормально можно было.

– Да понял ужо. Давай, дуй наверх. А я споро.

Наскоро позавтракав и тепло одевшись, Тимка поспешил на верхнюю палубу.

Море еще бушевало. Оно рокотало, но уже не гудело с ревом беснующегося стихийного зверя. "Новик" то нырял в волны, задирая корму, то вскакивал на них, поднимая нос и обдаваемый брызгами волн, которые перекатывались через бак и иногда через подветренный борт.

Приняв вахту, Тимка огляделся. Горизонт был чист, и на нем где-то далеко виднелись белеющие пятна чьих-то парусов. Надеясь, что это их потерявшаяся каравелла, оба корабля держали курс в том направлении.

Мореходы, отряхиваясь от очередного ледяного душа, напряжённо застыли у своих снастей. Просмоленные дождевики, выданные по случаю непогоды, вовсе не спасали их от мокроты. Многих, особенно молодых, укачало, отчего выглядели они бледными, как смерть. Неслышно было ни шутки, ни смеха, которыми обычно коротали вахтенное время.

На второй час своей вахты, разглядывая горизонт в подзорную трубу, тимкин глаз зацепился за какое-то несоответствие. Протерев глаза и окуляр, он снова внимательно обследовал заинтересовавший его участок моря и, скорее, периферийным зрением углядел чёрную чёрточку среди серо-свинцовых волн.

– Зуёк, к командиру, – отдал он команду, едва поняв, что он увидел. – Доложи: на правом траверзе бедствующее судно.

Гридя, провёдший всю ночь на ногах, рухнул в койку, едва скинув с себя мокрую одежду, а потому, разбуженный зуйком, выбрался наверх не сразу. Кутаясь в епанчу, он выслушал доклад Тимки и, схватив трубу, довольно долго изучал горизонт, пока не пришёл к каким-то выводам.

– Не дай бог, это наши, – вздохнул он, убирая оптику от глаз. Обернувшись к Тимофею, коротко проинструктировал того: – Идём к нему. Когда сблизимся на пять кабельтов, вызовите меня. Я же пойду, вздремну хоть немного.

– Понял, – кивнул головой Тимка и, подхватив рупор, заорал: – По местам стоять! К повороту!

Следующие три часа прошли в ожидании. По высоте солнца взяли истинный полдень, потом кормили экипаж. Поскольку качка была ещё довольно чувствительной, готовить горячее не стали и команда довольствовалась холодным. Впрочем, в кают-компании было тоже самое, лишь горячий чай, сготовленный на свой страх и риск коком порадовал продрогших людей. И всё же всем уже было понятно, что ненастье миновало, ветер постепенно слабел, а море потихоньку успокаивалось.

А потом гибнущее судно стало видно и без всякой оптики. Флага на нём не было, и кому оно принадлежало, понять было невозможно. Одно радовало: это не было их потерявшейся каравеллой. Мореходы, как русские, так и датчане, столпились у борта и напряженно всматривались в груду деревянных обломков некогда бывших красавцем кораблём. Подойдя ближе, стало заметно, что и движения на нём никакого нет. Полузатопленное судно ещё каким-то чудом держалось на воде, но ни людей, ни шлюпок около него видно не было.

Наконец "Новик" приблизился расстояние нескольких десятков сажен и лег в дрейф, благо состояние моря уже позволяло это делать.

– Как думаете, там может быть кто-то живой? – обратился Тимка к разбуженному и поднявшемуся на ют командиру.

– Возможно. В любом случае, мы должны удостовериться.

– Лодку к спуску! – тут же громко отдал команду Тимка.

Засуетившиеся мореходы быстро открепили громоздившуюся посреди палубы корабельную шлюпку и со всей осторожностью спустили её на воду. Затем в неё перебрались гребцы и только тогда с борта шхуны отпустили веревку, до того удерживающую шлюпку у борта.

Увы, осмотр показал, что на корабле не осталось ни одного человека: судно было явно брошено экипажем. Трюм его постоянно наполнялся водой, которую давно уже никто не откачивал. Носовая часть опустилась до самого уреза, и сколько оно ещё будет оставаться на плаву, не мог сказать никто. Большая часть груза была безвозвратно испорчена морской водой, но кое-что ещё имело вполне товарный вид и могло быть выгодно продано, особенно в таком захолустье, как Исландия.

Плотник и боцман, осмотревшие плавающий остов, единодушно сошлись во мнении, что несколько часов этот обломок ещё точно поплавает. Выслушав их доводы, Гридя задумчиво оглядел горизонт, а потом всё же решился взять с него хотя бы часть груза, а так же всю более менее годную корабельную снасть, включая якорь и три небольшие пушки, хотя последние больше из-за бронзы, чем из-за своих характеристик.

Спустя три часа усталые от работы мореходы спешно покинули начавшее стонать и пускать пузыри судно. Излишне рисковать не хотелось никому, да к тому же прошедшая буря и без того измотала и людей, и корабли. Не потерявшаяся в морских просторах каравелла не так стойко перенесла шторм и дала течь, хоть и небольшую, и сейчас уже еле виднелась на горизонте, упорно идя в сторону норвежского берега. Так что, погрузив наиболее ценные вещи, шхуна бросилась догонять товарку, оставив тонущее судно с оптимистическим именем "Удачное предприятие" на волю волн и ветра. Но Тимка ещё долго потом возвращался взглядом к месту разыгравшейся трагедии. Шлюпок не было видно даже в самую сильную оптику, и понять, что случилось с командой, было невозможно. Может они выгребли против волны и достигли берега, а может, и потонули в пучине морской. Увы, неисповедимы пути моряка.

Зато он увидел последние минуты обречённого судна. Его ещё хорошо было видно в оптику, когда корма начала приподниматься над водой. Некоторое время она покачивалась на волнах, а потом быстро скрылась в пучине.

Зато ночью, наконец-то, окончательно разъяснелось и Тимка, вновь заступивший на вахту, смог определиться по звездам и слегка выправить курс, так, чтобы с утра можно было увидеть норвежский берег.

Вид у норвежских берегов был достаточно уныл. Море изрезано шхерами и островами, а высокие, обдуваемые всеми ветрами горы были покрыты скудной растительностью.

Однако раскинувшийся на берегу укромной бухты Берген оказался вполне себе большим городом, у причала которого скопилось немало кораблей самых разных стран. Весь берег был занят городским посадом, где среди домов кое-где возвышались высокие шпили церквей. Вход же в бухту надёжно запирала каменная крепость, мимо которой было просто не пройти.

Здесь, пока шёл ремонт и ждали третье судно, командам дали отдых и мореходы с удовольствием оттягивались в припортовых тавернах, спуская остатки своего жалования. Тимка тоже не упустил своего, ведь следующая стоянка обещалась только в неведомой Исландии, до которой ещё плыть и плыть.

Наконец, загрузившись свежей водой и провизией, корабли покинули гостеприимную бергенскую бухту и вновь вышли в море. Перед Шетландскими островами корабли вошли в рукав Северного Атлантического течения. Тимка в этот момент словно почувствовал, как палуба под ним заходила ходуном. Команда засуетилась, работая со снастями, и вскоре "Новик" выправился и продолжил свой бег. Тоже самое повторилось и за Фарерскими островами, силуэт которых был виден вдалеке.

Еще пару дней они шли полным ветром, и, казалось, что все испытания остались позади. А потом ветер внезапно стих, и паруса кораблей безжизненно повисли. Океан превратился в гладкую поверхность, в которой, словно в зеркале отражался светло-голубой небосвод. А короткими ночами перед изумлённым взглядом мореходов, многие из которых никогда ранее о подобном и не слышали, открывалось незабываемое зрелище в виде красочных всполохов северного сияния. На третий день вынужденной стоянки все вновь увидали китов: они гонялись друг за другом, вздымая высоченные фонтаны и издавая хрюканье, свист и другие подобные громкие звуки, или погружаясь в пучину. Часто плывущий кит взмахивал хвостовым плавником и шлёпал им по воде, словно подавая какие-то сигналы.

Так проходил день за днем. Скоро стало ощущаться нехватка пресной воды и её стали выдавать по порциям: сначала по две, потом по одной кружке в день на человека, только для питья. Умываться же пожалуйте морской водой. Вместо свежих продуктов на столе появилась солонина. Только рыба, которую удили прямо с борта, оставалась по-прежнему свежей. Но люди на кораблях терпели и не теряли надежды.

Так прошло десять дней. Десять дней невольного заточения посреди океана, прежде чем подул слабый ветер. Но люди радовались ему, словно дорогому подарку. Ветер – это движение, а значит, скоро они увидят землю.

Исландия открылась на рассвете в виде облаков на горизонте. Ветер изрядно посвежел и уверенно нёс корабли по морскому простору. К полудню явственно обозначилась огнедышащая Гекла, из жерла которой поднимался над горизонтом черный дым. Наконец корабли достаточно близко приблизились к берегу и теперь шли вдоль него, направляясь прямиком в местную столицу.

Тимка, свободный от вахты, как и большинство других русичей, с интересом разглядывал открывавшиеся перед ним панорамы. Остров выглядел не очень-то и гостеприимно. Берег почти везде круто обрывался в море, и при этом был невероятно изрезан заливами, бухтами, фиордами, полуостровами и мысами. А высокие горы резко обрывали видимый горизонт. И всё же тут жили люди. Мореходы видели пасущиеся на берегу стада, распаханные поля и вышедшие на лов рыбацкие баркасы.

Спустя некоторое время показался и местный центр торговли и сбора дани – Рейкьявик. Как когда-то викингов, русичей тоже поразил вид столбов пара поднимавшихся из горячих источников. А вот сам городок оставлял желать много лучшего. Был он мал и неказист, а большинство домов в нём были сложены из торфяных блоков с дерновой крышей. Деревянных, а тем более каменных домов было исчезающе мало. Потому как за прошедшие века леса на острове вырубили почти под корень, а камня пригодного для строительства на острове было, как ни странно, мало.

А ведь остров, как оказалось, был не такой уж и бедный. В озёрах водилась форель, а в реках – лосось. Много было морских и озёрных птиц, морских млекопитающих – тюленей, моржей, китов. На равнинах, на плоскогорьях, в ущельях и на склонах холмов, обращенных к морю, в изобилии росла трава, а в светлые летние месяцы поселенцы выгоняли овец и на высокогорные пастбища. К осени вызревало множество ягод: голубика, черника, брусника. На землях, пригодных для пахоты, сеяли хлеб. Также исландцы охотились на пушного зверя, птицу, собирали птичьи яйца и пух, и даже занимались пчеловодством.

А если раньше, до заселения, на острове был распространён только один вид наземных млекопитающих – песец, то люди привезли с собой целую кучу домашних животных, главным из которых стала овца. Путём отбора со временем на острове появилась новая порода, дожившая и до двадцать первого века – исландская. Эти неприхотливые и устойчивые к холоду животные, весом в 40 килограмм, были довольно компакты. Длинная, густая и равномерная шерсть давала прочную и приятную на ощупь пряжу. Правда, шерсти выходило довольно мало, даже с целого стада. Но для острова её вполне хватало. Плотная кожа шла на изготовление одежды и обуви. А вообще исландская овца оказалась породой универсальной: от неё можно было получить вкусное мясо, качественную шерсть и жирное молоко. Что в условиях ограниченного пространства острова было очень выгодно.

Но главную роль в жизни островитян играл морской промысел: добыча тюленей, моржей, китов; ловля трески, морского окуня и палтуса. Ведь он почти не зависел от смены периодов похолодания-потепления, от которого так страдало сельское хозяйство. Потому вяленная и солёная рыба, а так же рыбий жир были главным островным товаром.

Вообще местный рынок на поверку оказался вполне себе бойким. Помимо шерсти и сельди, исландцы экспортировали такие товары, как сыры, жир, лён, сукно, железную руду, тальковый камень и местных соколов, которых высоко ценила европейская знать. В обмен же сюда везли древесину, металлы, инструменты, муку, смолу, пшеницу, мёд, вино, пряности, притирания, краску, оружие, украшения, шелк, парчу, янтарь и предметы гигиены.

Вот только бойкость рынка никак не отменяла того, что остров постепенно приходил в упадок. Высшие чиновники и служители церкви после унии с Данией теперь вербовались только из датчан, а они, прибыв на остров, тут же обложили население тяжелыми податями и повинностями. Лучшие земли были объявлены собственностью датского короля. Масса формально свободных крестьян разделилась на бесправных держателей и немногих богатых хуторян.

Экономическое положение тоже ухудшилось, потому как Дания не испытывала той потребности в рыбе и шерсти, как это было раньше. Правда, ту же рыбу покупали ещё ганзейские и английские купцы, рыболовы и пираты. Но датская корона давно рассматривала их как опасных конкурентов и чинила им всевозможные препятствия. Торговля страны постепенно переходила из рук ганзейцев к датским купцам, которые сразу же принялись добиваться для себя монопольных привилегий и диктовать цены местным рыбакам и скотоводам. Они разделили Исландию на торговые округа, не разрешая жителям продавать или покупать товары вне своего округа. За нарушение полагались тюремное заключение или крупный штраф. Но любое действие, как известно, рождает противодействие. Вот и исландцы в противовес действиям властей всё чаще стали заниматься контрабандой. И дешевые контрабандные товары помогали очень многим островитянам сводить концы с концами. А потому простые жители не бежали с доносами к властям, считая контрабандистов кем угодно, только не разбойниками и негодяями.

Порт Рейкьявика, как ни странно, вовсе не походил на захолустный. Кораблей в нём, конечно, было не так много, как в том же Бергене, но и пустым его назвать язык не поворачивался. Кого тут только не было: баски, англичане, голландцы и даже поляки. Датские власти ещё не дошли до запрета зимовки чужаков, а потому порт был полон в любое время года. Зато каперы, разглядев на нескольких коггах гданьский флаг, аж облизнулись от предвкушения скорой охоты. Ведь даже князь, отправляя экспедицию, прямо сказал о возвожных встречах и желаемых последствиях. Так что этим купцам вернуться в родной город придётся явно не так, как они думают.

Но для начала нужно было решить вопрос с местными властями, которые уже пожаловали на борт в виде таможенной стражи. Увы, увидав королевское разрешение на торговлю, таможенники скуксились и как-то быстро свернули свою проверку. Зато Чурило успел выжать из бедного чиновника кучу интересной для него информации. И сразу же приступил к выгрузке привезённого товара, начав, разумеется, с "Новика". А то мало ли, поляки завтра в море засобираются.

К вечеру офицерский состав и часть команды сошла на берег, отдохнуть после долгого перехода. Вместе с ними сошёл и неприметный парнишка из тех, кого сам князь звал "ребятами Лукяна". Формально он не входил в состав экипажа, и весь переход провёл в основном в своём чуланчике, хотя был вполне общительным и знал множество интересных историй, чем быстро подкупил всю кают-компанию. И только Гридя знал, кто он такой на самом деле и для чего вышел в этот поход. Впрочем, задача была не такой уж и сложной. Парень должен был найти местных не совсем законопослушных торговцев и свести их с Григорием. Потому как покупать на острове серу по ценам, установленным датскими купцами, было просто глупо.

Работу свою новорождённый разведчик знал и уже к концу недели свёл Гридю и Чурилу с местным дельцом Йоном Ингольвуром, который и пояснил новоприбывшим, что за товаром нужно будет прибыть на северную оконечность острова, в поселение Акюрейри. Плату согласовали по бартеру: исландцы русским серу, а те им товары и продовольствие.

После встречи Чурило принялся активно сворачивать свои мероприятия, тем более, что основные товары были уже распроданы, а взамен приобретены местные, включая и немного серы. Однако прежде чем направиться на север, "Новик" всё же вышел на охоту…

Гданьчане, зазимовавшие в Рейкьявике, вышли в обратный путь вместе с купцами из Англии и Штральзунда, везя в своих трюмах бочки солёной сельди, руду, сыры и, конечно же, серу. Пройти мимо такого богатства Гридя никак не мог. А потому спустя полдня, когда ушедшие суда уже с трудом различались даже в оптику, вышел в погоню, зная, что его шхуна намного быстрее кургузых коггов, а ночи в это время и в этих местах светлые и короткие.

Подгоняемый попутным ветром купеческий караван неспеша шёл через океан. Ветер дул ровно, так что не было нужды маневрировать парусами, и команды наслаждались выпавшим отдыхом. Даже дозорные в "вороньих гнездах" начинали потихоньку клевать носом. Исландия, где они провели зиму, уже давно превратилась в облачко на горизонте, а впереди их ждал родной берег, жалование и нехитрые радости.

Впереди всех спешили англичане и баски, благо их корабли были куда быстроходнее ганзейских и потому ждать они никого не собирались. Никто ведь не договаривался идти одним конвоем, тем более что им было не совсем по пути. Вот и тащилась пятёрка ганзейских хольков сама по себе, постепенно отставая от семерых более скороходных товарищей.

На замыкающем ганзейскую колонну хольке "Морской конь" беспокойно расхаживал по шканцам старый шкипер, до рези в глазах вглядываясь в линию горизонта – не покажется ли где чужой парус. Увидав заходящие в Рейкьявик корабли русских, он сразу сообразил, что без последствий это не обойдётся. Вряд ли те просто так отпустят гданьчан, а значит, быть бою. Правда там, на Балтике, русские давно приучили всех, что никого, кроме купцов из Гданьска они не трогают, а значит "Морской конь", идущий под флагом Штеттина был, вроде бы, в безопасности. Но и не помочь брату-ганзейцу было как-то не правильно. Ведь именно на взаимопомощи поднялась Ганза! Вот и мерил старик шагами палубу, моля бога, чтобы русские всё же не погнались за ними. Однако, надеясь на лучшее, шлюпку спустить он всё же приказал. И место на палубе освободил и средство спасения приготовил, на случай, если команде придется всё же покинуть судно.

Но часы шли за часами, а позади так никого и не было видно. И старый шкипер позволил себе чуть-чуть расслабиться, как вдруг, словно в насмешку, раздался крик матроса из "вороньего гнезда":

– Парус по корме!

Шкипер побежал на ют, но корабль был ещё слишком далеко, чтобы понять, кто это. Вот только недоброе предчувствие сжало сердце.

Следующие несколько часов он постоянно оглядывался на чужака, который оказался вполне приличным ходоком и потихоньку нагонял ганзейский караван. Надежды же на то, что ночная темь скроет их, у шкипера не было, ведь летом в этих водах ночи практически нет. А кто может так упорно гнаться за купцами, не стоило и гадать, если учесть, что из пяти ганзейцев трое принадлежали Гданьску.

С утра русский капер оказался настолько близок, что стали различимы даже мелкие детали его корпуса. И на нём явно готовились к бою.

Впрочем, появление преследователя ещё с вечера развеяло сонное оцепенение, царившее на палубах торговых кораблей. Там тоже, как и на "Морском коне", спустили шлюпки на воду. А с утра разожгли фитили и зарядили орудия, по крайней мере те, у кого они были. Теперь же команды спешно облачались в доспехи (впрочем, у большинства это были просто куртки из толстой кожи, иногда даже обшитые металлическими бляхами), а лучники натягивали тетиву, готовя оружие к бою. Вот только боя, как такового не случилось.

Дав предупредительный выстрел, русский капер потребовал от всех спустить паруса и лечь в дрейф. Но последовал этому сигналу один "Морской конь", команда которого недовольно уставилась на своего шкипера, но заработанный годами авторитет удержал их от открытого возмущения. Остальные же попытались или сбежать, или сопротивляться, но ни тем, ни тем не выгорело. Убежать от более быстроходного противника было просто не реально, а прежде чем взять купеческий корабль на абордаж, его просто расстреливали картечью. И когда абордажная команда высаживалась на залитую кровью палубу, сопротивляться им было уже обычно некому.

Когда капер направился в сторону "Морского коня", на нём изрядно струхнули и напряглись все, без исключения, но ничего страшного не случилось. С подошедшего довольно близко корабля просто громко прокричали на неплохом немецком:

– Мудрый выбор, шкипер! Надеюсь, магистрат вас не накажет за подобное?

На этот вопрос моряк лишь неопределенно пожал плечами. Вполне возможно, что ему это спустят с рук, а могут и не спустить: за долгую историю Ганзы бывало всякое. Вот только умирать ни за что лично он не собирался. Если Гданьск враждует с русскими, то причём тут он? Он старый человек, немало походил по морям и даже скопил кое-что себе на старость. Если никто после не возьмёт его капитаном, то так тому и быть. В конце концов, рано или поздно всё в этой жизни заканчивается. А он очень хотел окончить дни не в холодной пучине, а дома, нянча многочисленных внуков.

– Что ж, примите на борт менее удачливых, а то нам связываться с пленниками не с руки.

Передав пленных, русские отпустили "Морского коня" продолжать своё плавание, а сами занялись трофеями.

Глядя вслед удаляющемуся хольку, Гридя лишь тяжело вздохнул. По-хорошему свидетелей оставлять не стоило, но и отправить на тот свет сдавшихся на его милость людей он тоже не мог. В конце концов, о войне между Гданьском и Русью и без того все знали, а душа она одна. Так зачем отягощать её лишним грехом? Их и без того хватает. Зато добыча вышла знатная: кроме разнообразно заготовленной рыбы немалую часть занимали плохо обработанная руда, сера и шерсть. Причём рыбу поначалу и вовсе думали выбросить, Потому как побоялись, что на все призы людей, даже взятых специально с избытком, не хватит. Но Исландия была недалеко, и недолго подумав, Гридя решил рискнуть. И вот, довольные собой, капер и захваченные им призы поспешили обратно к острову, только не в Рейкьявик, а сразу к северному побережью, где и должны были встретиться с остальными.

В северной части Исландии, к востоку от полуострова Трёдласкаги, расположен Эйя-фьорд, более чем на 60 вёрст врезающийся в сушу. Несмотря на то, что находился он недалеко от Северного Полярного Круга, лето здесь было сухое и жаркое, а дождей почти не бывало, потому что фиорд был окружён горами, хорошо защищающими его от ветров Арктики. Благодаря им же, почва тут была весьма плодородна, что отметили ещё первые викинги, высадившиеся здесь в раннем средневековье. С той поры и поселились в окрестностях несколько семей, занимавшихся рыболовством и сельским хозяйством. Датчане тоже не прошли мимо, оценив и плодородность земель, и природную гавань. А так же то, что недалеко отсюда расположилась геотермальная долина Хверир, где из-под земли клубами шёл пар, воздух пах серой, а перед глазами возвышался вулкан Хверфьялл. Именно тут и добывали серу, которая так нужна была при производстве чёрного пороха. Но купцы не жили в Акюрейри круглый год, а лишь приезжали за собранным товаром и сразу же возвращались домой. Не было тут и постоянного представителя чиновничьего аппарата, если не считать местного старосту, чем и пользовались вовсю исландцы. Они добывали и очищали серу, но датчанам, дававшим за неё весьма низкую цену, отдавали не всё добытое, контрабандно продавая значительную часть другим купцам. Бизнес был давно отлажен и устраивал всех, кроме, разумеется, датских купцов и представителей власти.

Вот и русские теперь самововлеклись в это увлекательное занятие. Да, цену исландцы запрашивали выше, чем давали датчане, только на выходе получалось всё же куда дешевле, чем покупать в том же Копенгагене, потому как сами датские купцы драли цены безбожно, получая от своих махинаций весьма немалую маржу.

Загрузив корабли под самые люки, русские корабли наконец-то покинули оказавшиеся весьма гостеприимными берега острова и двинулись в обратный путь. Теперь их стало куда больше, хотя пару призов пришлось всё же бросить, точнее, выгодно сбыть местным. Что уж они с ними будут делать, это русичей не волновало, хотя по лукавым взглядам и кой каким обмолвкам, Гридя решил, что вскоре эти хоть и медленные, но довольно крепкие и вместительные кораблики займутся, скорее всего, нелегальным промыслом купеческого добра в окрестных водах. Хотя, могут и просто возить товары с материка, подрывая запреты датского короля. А что вы хотите? Чем больше в торговле запретов – тем благороднее выглядят контрабандисты.

Сам же обратный путь вышел куда легче, чем путь сюда. Не было отупляющих штилей, а Немецкое море с попутным и крепким ветром пробежали и вовсе быстро. И ни одного шторма! При тихом ветре прошли Зунд и вновь оказались в столице Дании, где распрощались с нанятыми на поход датскими людьми и перераспределили груз, отдав часть приказчику компании и продав захваченные когги. Датские власти, враждебные Ганзе, легко закрыли глаза на видовую принадлежность призов, а местные купцы и вовсе, довольные низкой ценой, никаких вопросов не задавали. В общем, типичное все всё понимают и всех всё устраивает.

Через Балтийское море шли с попутным крепким ветром. Предвкушение скорого возвращения расслабило команды и это чуть не стало причиной трагедии. На траверсе острова Эланд на них обрушился страшный шквал. Сначала на горизонте показалась тучка, на которую не обратили никакого внимания, хотя внезапные балтийские шквалы были известны всем на борту. Вот и сейчас тучка вдруг как-то быстро наползла на полнеба, море закипело и под напором резко окрепшего ветра паруса страшно надулись. От неожиданного порыва "Новик" упал на бок так быстро, что никто не смог удержаться на ногах. Тимка, на которого навалился довольно-таки упитанный мореход, явственно услышал, как затрещали его кости. К счастью, угла заката шхуна всё же не достигла, а шквал быстро промчался дальше, оставив русские корабли покачиваться на поверхности моря целыми, но потрёпанными. Наскоро устранив полученные неисправности, они продолжили прерванный непогодой путь и вскоре вошли в узкий и мелководный Финский залив.

К устью Наровы подходили с опаской. Фарватер здесь был узок и времени на маневр давал мало, чуть зазевался и добро пожаловать на мелководье! Но, слава богу, в родную гавань заходить ещё не разучились.

Тимка, стоя на баке, словно по-новому взглянул на берег отчизны. А ведь сильно изменилось Норовское за эти годы. Ныне не только в затоне оборудованы были пирсы. На сваях, глубоко вбитых в грунт, уходили прямо в море до приемлемых глубин новые вымолы, возле которых швартовались теперь иноземные когги да каравеллы. А дальше от устья строилось и вовсе нечто ранее невиданное: каменная пристань. Строилась, разумеется, для компании и под руководством дьяков компании. И это лишний раз доказывало, что Компания пришла на море основательно и навсегда.

Шхуна с лёгким стуком ткнулась в вымол, спружинив на пеньковых кранцах и тут же была сноровисто притянута обратно и надёжно привязана крепкими канатами. На набережную из Таможенной избы, извещённый стражами, вышел дьяк, а с борта шхуны на пирс подали сходню. Всё, поход был окончен, хотя для экипажа работы было ещё много. Однако командир покинул корабль сразу после визита таможни. Ему нужно было посетить норовское отделение компании, чтобы передать заранее подготовленный отчёт. Всё же первое плавание в океан прошло успешно, а экипажи кораблей, и особенно штурманы, получили бесценный опыт. А заодно требовалось узнать, не оставлял ли князь для него поручений, ну и выяснить, как тут, всё ли в порядке, ведь прошло немало времени, как они покинули Русь.

А на Руси и вправду за этот год случилось много чего….

Всё началось в Казани. Или всё же в Крыму? Нет, всё же в Казани, где в апреле 1519 года был посажен на престол царевич Шах-Али. Сторонники мира с Москвой и примкнувший к ним казанский муфтий Абдурашид могли торжествовать. Но, увы, эйфория длилась недолго и очень скоро Шах-Али начал вызвать среди казанцев чувство недовольства, поскольку они воочию увидели, что фактическим правителем ханства стал не он, а московский воевода, неотлучно находившийся при хане, и что интересы своего сюзерена юный хан ставил выше местных. Особо ярко это высветилось, когда он позволил урусам поставить свои крепости на казанской земле. И ладно бы там городок на далёкой Суре, но крепость, воздвигнутая на Свияге, почитай под боком у столицы, это было уже чересчур. Казанцы ведь прекрасно поняли, для чего сооружается этот форпост западного соседа посреди ханских земель.

Поначалу положение спасало то, что казанские феодалы не были едины в своём составе, давно создав при троне конкурирующие друг с другом партии. Одну из них, так называемую восточную, составили пришлые из Крыма и ногаев, которые еще не забыли прошлые традиции кочевническо-грабительской жизни и кичились своим золотоордынским происхождением. Они первыми принялись исподволь увещевать Шах-Али порвать вассальные связи с Москвой и вернуться к золотоордынским порядкам по отношению к Руси. Но если покойный Мухаммед-Эмин умел искусно лавировать между дворцовыми группировками, то Шах-Али и пришедшие из Москвы чиновники оказались не столь гибки. И даже письма-наставления от государева ближника Шигоны не смогли изменить сложившегося положения дел. Фёдор Карпов просто отмахнулся от них, посчитав, что ему на месте виднее, а брат ближника Василий понял их по-своему и тем только ухудшил положение.

В Казани начались репрессии. Тех, кто посмел ослушаться юного хана, хватали, сажали в темницы или казнили как прилюдно, так и втайне. Однако террор желаемых результатов не дал. Слишком грубое, бесцеремонное и мелочное вмешательство русских "советников" во внутренние дела Казанского ханства и полное отсутствие всякого почтения к хану-марионетке окончательно вызвали у казанцев стойкое недовольство, а среди затаившейся элиты возник заговор, сразу же поддержаный крымским двором. Ведь крымскому хану самому хотелось подмять Астрахань с Казанью, а казанские мурзы во главе с огланом Сиди (первым сообразившим, куда дует ветер ханской политики, а потому затаившийся, из-за чего смог оказаться практически вне подозрений) согласились взамен на поддержку посадить на казанский трон ханского брата – Сагиб-Гирея.

И вот в апреле 1521 года небольшой отряд крымцев во главе с царевичем беспрепятственно вошел в открывшую свои ворота Казань и учинил кровавый погром среди русских и касимовских людей. Шах-Али и московский воевода с остатками армии смогли сбежать, но большинство же было либо убито, либо пленено. А с московским протекторатом над Казанью было в очередной раз покончено.

И сразу же зашевелился Крым. Мухаммед-Гирей сделал свой выбор. В октябре 1520 года он заключил союз с Сигизмундом I, а по весне выступил в поход.

И вести об этом сразу же понеслись в Москву из самых разных мест. И из Крыма, от сторонников промосковской политики, и от казаков Лазарева, отправленных в степь по весне на разведку, и от московского агента в Азове Зани Зудова, и от азовских комендант-диздер и судьи-кади, и даже от кафинского наместника Мухаммед-паши – все отписали в Москву, что хан готовится напасть на великого князя. Весть эта, достигнув столицы Руси, как ни странно, негативно сказалась ещё и на судьбе одного отдельного человека – рязанского князя Ивана Ивановича, на которого доброхоты давно уже доносили, что он вступил в тайный союз с крымским ханом и литовским князем, дабы с их поддержкой отложиться от Москвы. Иван Иванович был вызван в Кремль, схвачен и уже "гостил" в московских застенках, а вести о походе Гирея теперь, пусть и косвенно, подтвердили его вину.

Ввиду такого множества известий, собравшаяся Дума заседала недолго и постановила встречать врага "на берегу", а по уездам были разосланы государевы грамоты о сборе ратников, и государевы дьяки занялись составлением плана кампании и росписи полков. К началу лета сбор и развёртывание в целом было завершено, но хан не пришёл, а его воинство как сквозь землю провалились…

На небольшом взгорке, овеваемый тёплым ветерком и державший под уздцы коня, нетерпеливо перебиравшего копытами и грызущего удила, стоял невысокий, худой человек, с видимым безразличием оглядывавший огромный лагерь, раскинувшийся у подножия и далеко окрест. Там, внизу, скрипели колеса войлочных кибиток, ревели стада, ржали многочисленные табуны коней, дымили тысячи костров. Там стояла его орда и, казалось, что сама степь ныне пахла не травами, а едким конским потом.

Мухаммед-Гирей был страшно раздосадован последними поворотами русской политики. Смерть Абдул-Латифа и воцарение в Казани Шигалея, попытка Василия за его спиной заключить мир с Литвой и установить союзные отношения с враждебным ему турецким султаном, и, наконец, ликвидация Рязанского княжества воспринимались им как явно враждебные ханству акты и нанесение ему личной обиды.

А он обид не прощает!

Русский князь ещё пожалеет о том, что заставил крымского хана сняться с места. А пока пусть понервничает, гадая, где же хан и его войско. Мудрые люди говорят, что ожидание смерти хуже самой смерти. А он покамест обождёт.

Впрочем, не просто так стояла его орда здесь, в степи. Он ждал реакции со стороны нового султана и окончания дел в Астрахани, где внезапно скончался хан Джанибек, в последнее время затеявший с ним переписку по многим вопросам. Вторжение казахов заставило того по-иному взглянуть на политику Крыма, и у Мухаммед-Гирея даже затеплилась мысль о возможности объединения двух осколков единой когда-то Орды для начала хотя бы на правах вассалитета, а там дальше видно будет. Но, увы, судьба распорядилась по-другому.

Последние вести из Астрахани пришли буквально на днях. И были они не радостные.

До крови закусив тонкие губы, хан с ненавистью подумал о Хуссейне, новом астраханском хане, который отказался идти вместе с ним в поход, напомнив своим ближникам, что ещё совсем недавно крымский хан с помощью русских собирался захватить саму Астрахань. И Мухаммед затаил на него зло. Настанет час, и он ещё появится в астраханских степях, и насладится унижением Хуссейна. А пока же его целью была Москва, но прежде всё же стоило дождаться вестей из Стамбула, и только после этого идти дальше. Потому как не хотелось бы вернувшись узнать, что ты уже не крымский хан, а изгнанник.

Первые татарские разъезды показались в окрестностях Переяславля-Рязанского в пятницу 26 июля. Подозревая большинство рязанцев в верности отнюдь не московскому государю, недавно назначенный сюда воеводой из Полоцка князь Хабар-Симской поторопился собрать всех более менее знатных и именитых у архиепископа Сергия, дабы привести их к крестному целованию на верность Василию Ивановичу, а после этого сел в осаду.

Однако хан, понимая, что после ареста рязанского князя его сторонники вряд ли имеют достаточно сил и возможностей, чтобы открыть ему ворота, не стал осаждать город, а просто поспешил дальше, к Оке, через которую и начал с ходу переправляться, несмотря на ночь. Хан спешил не просто так: ему уже донесли, что верные рязанцу люди лишь ждут его прихода, чтобы под шумок умыкнуть своего господина из лап московского владыки. Они же предоставили хану и опытных проводников, хорошо знавших все окрестные броды. А когда освобождённый рязанец окажется в его ставке, то все заключённые в тайне договора можно будет явить на свет божий и, возможно, даже улучшить, диктуя свою волю побеждённому московскому князю. И получить с ним на границе своего ставленника, которым он мог бы время от времени пугать Москву и заводить смуты.

А вот для московских воевод такое стремительное появление на Оке крымского войска оказалось полной неожиданностью. Причём первыми их обнаружили даже не разъезды, а два дозорных струга, что входили в речную флотилию, доставшуюся московскому князю от покойного брата Симеона. Правда, как с ними управляться, воеводы представляли плохо. Для них судовая рать существовала лишь для того, чтобы подвезти к месту сбора войска, артиллерию и припасы, да высадить десант в тылу врага. Потому и разбили её по частям, придав каждому полку по кораблику. Ночью струги отстаивались на своей стороне, а с утра выходили на патрулирование, которое в последние дни велось спустя рукава. Долгое ожидание степняков расслабило не только поместное воинство. Поэтому, увидав перед собой тёмную массу переправляющихся через реку татар, судовщики на какое-то время просто впали в ступор.

И большим благом для них оказалось то, что кормщиком на головном струге был Никифор, что десять лет назад принял свой первый речной бой ни где-нибудь, а на корабле князя Барбашина. Он первым пришёл в себя и зычным голосом погнал мужичков по местам готовиться к бою, потому как решил попробовать сорвать вражескую переправу, как и тогда, под Калугой, огнём и тараном. Увы, но, без поддержки большой рати, у него ничего не могло получиться. Ведь их было всего двое против всей Орды! И даже наоборот, струги, осыпаемые стрелами, чуть не сели на мель, проскрежетав днищем по речной гальке. А потому Никифор решил, что лучше будет отступить и известить свои войска, чем бесславно пасть, оставив воевод в неведении.

Их известие, подтверждённое и конной разведкой, оказалось для сонных от долгого ожидания врага воевод ушатом холодной воды. И заставило всех зашевелиться. Да только первоначальный замысел русского командования был уже сорван манёвром Мухаммед-Гирея, а запасного варианта действий у них не оказалось. Ну не посчитали воеводы крымского хана за достойного противника. И к умению ориентироваться в быстро меняющейся ситуации и принимать нестандартные решения они тоже оказались не готовы. Вот и получилось, что спешно собираемые со всех сторон отряды русских ратников один за другим громились поодиночке превосходящими силами степняков.

На военном совете в Серпухове разгорелись ожесточённые споры о том, как надлежит действовать в этой критической ситуации. А молодой, неопытный, но чрезмерно самонадеянный, князь Бельский, не дожидаясь новых известий и подхода дополнительных сил, приказал полкам, находящимся у него под командованием, немедленно выступать навстречу врагу, горя тайным желанием, чтобы вся честь и слава победителя крымского хана досталась бы ему одному.

Вот только, увы, получилось как по пословице: гладко было на бумаге, да забыли про овраги. И к вечеру воскресенья 28 июля главные силы русского войска были окончательно разгромлены, а его деморализованные остатки или разбежались, или укрылись в крепостях. Путь на Москву для крымцев был открыт.

А ведь много лет прошло с тех пор, как русская столица видела под своими стенами врага. Вот тут-то и выяснилось, что к обороне она была практически не готова. Зато трудно было описать тот хаос и анархию, что творились на московских улицах в те дни. И потому вряд ли стоит удивляться, что воспользовавшись суматохою, в ночь с воскресенья на понедельник рязанский князь Иван Иванович ускользнул из своего заточения. Да, заключение самого князя было строгим, но молодые рязанские бояре, Дмитрий Сунбулов и Гридя Кобяков, которые были задержаны в Москве вместе с ним, содержались в куда более лёгких условиях. Вот им-то и удалось связаться сначала с верными людьми, оставшимися на воле, а уж потом, подкупив стражу, и с самим Иваном Ивановичем.

Вскоре к побегу всё было готово, ждали только удобного случая, а как он представился – тут же покинули своё узилище и растворились на охваченных хаосом улочках Москвы. Впрочем, погоню за беглецами так никто и не послал. Государя в Москве уже не было, а оставшаяся власть пребывала в полной растерянности, больше думая как спастись самим, чем о чём-то ином.

А между тем никто и ничто уже не мешал татарам зорить русские земли. И ведь это были далеко не дикие окраины. Впервые крымские войска прорвались в глубинные районы Руси, предавая их грабежу и пожарам. Паника охватила значительные регионы. Женщины, старики и дети, убегая от кочевников с телегами, повозками и поклажей, больше мешали друг другу, устраивая заторы на дорогах и в воротах крепостей. А крымцы млели от счастья. Давно они не имели столь богатого полона. Особым успехом стал захват "поезда", на котором из Москвы эвакуировались боярские семьи. Судьба жен и дочерей была как очевидна, так и трагична. Детей же, в том числе грудных, просто разбросали по ближайшему лесу. Тех, кто всё же выжил, потом собирала специально посланная государем воинская команда…

Наконец первые отряды крымцев показались в 10 верстах от Москвы. Их вёл сын хана, царевич Богатыр-Салтан. В государевом селе Воробьево, захватчики громко отметили победу разграблением великокняжеских винных погребов. И многие в тот день забыли заповедь про питиё забродившего виноградного сока. Не видя иного выхода, Василий III согласился выдать Мухаммед-Гирею кабальную грамоту, в которой обязывался стать данником хана, какими были его предки, и вновь платить ненавистный "выход". Таким образом, Мухаммед-Гирей испытал полный триумф своей политики. Казалось, дело объединения осколков Орды почти окончено. Имея такую экономическую базу как вассальная Русь, Казань и Астрахань будут легко прибраны к рукам, а потом можно будет обратить свой взор и на литовских князей.

Но было в этом триумфе и существенное отличие. В той, иной реальности, Сагиб-Гирей и его казанцы атаковали восточные окраины Московского государства – муромские, мещерские и нижегородские места, граничившие с казанскими владениями. Ныне же они завязли под свежепостроенными на волжском пути русскими крепостями, ведь новый хан разумно рассудил, что негоже идти в набег, оставляя в тылу чужие гарнизоны. Тем более что на реке полностью господствовал русский флот. Нет, малая часть казанского войска дошла-таки до русских окраин, но собранные тут для обороны полки оказались им совсем не по зубам. Потому, пограбив по окрестностям небольшими отрядами, казанцы не солоно хлебавши, убрались назад.

Точно так же вместо прямого и победоносного пути на Чердынь споткнулись о линию Усолье-на-Камском – Княжгородок черемисские отряды. А попытка обойти их лесными тропами провалилась из-за лихих партизанских действий небольших, но достаточно мобильных летучих отрядов, обученных лесной войне местными вогуличами, которые заодно выступали в этих же отрядах разведчиками и проводниками.

Но главное отличие произошло совсем в другом месте.

Началось всё в Пропойске.

Дело в том, что, несмотря на прямую угрозу с юга и наметившиеся переговоры, рать против Литвы никто не отменял. Сильные полки встали в Полоцке, Смоленске, Киеве и Пропойске, готовые как отразить возможный удар, так и сами совершить быстрый набег. Причём двухтысячный отряд в Пропойске должен был поддерживать как киевское, так и смоленское направление. А воеводами в Пропойск были назначены "вместях" (дабы избежать местничества из-за "порухи чести") князь Пётр Засекин и князь Иван Барбашин, уже сдавший к тому времени воеводство в Друе новому назначенцу.

Вот только растерянность высшего руководства от действий крымского хана передалось и на западное направление. Воеводы просто не знали, что им делать и куда выступать. Даже более того, многие стали готовиться к встрече татар. Да-да, даже в далёком от Москвы Пскове укрепляли стены. Воистину нет ничего хуже, чем паника и растерянность генералитета во время войны! Зато в такие моменты как раз и восходит звезда тех, кто достаточно умён и решителен. Тех, кто готов рискнуть всем ради возможного взлёта.

А уж если во главе рати стоят два недовольных всем авантюриста?!

Ведь Иван, несмотря на всю любовь и дружбу, давно завидовал младшему брату. Шутка ли – он, тот, кто не действовал как все, а шёл своим путём, вдруг взял и обошёл всех. Какие бы должности до этого не занимали братья, но думцем и наместником первым стал именно Андрей. И к заветной боярской шапке был он куда ближе, чем все остальные. А ведь многие его высказывания в своё время Иван, как и все старшие братья, воспринимал в штыки или высмеивал. Уж слишком вразрез они шли с общепринятым. Но летели годы, и как-то так получалось, что Андрей богател, набирал силу и власть, а они плелись по-накатанной, ожидая государевых милостей. И всё бы ничего, но ведь сам Андрюшка многажды говаривал, что у него, Ивана, светлая голова и он мог бы достичь куда большего, чем простой воевода в заштатной крепости. Особенно запал в памяти последний зимний разговор.

О чём они говорили? Да не поверите! О Крыме и способах войны с ним. Андрей то ли знал больше (недаром вертится в кругах высоких!), то ли предчувствие в очередной раз сыграло, но горевал сильно от того, что имея Киев и тамошних кормщиков, которые через днепровские пороги и в полную и в малую воду хаживали, никак не решатся воеводы пощекотать крымцев в мягкое подбрюшье. Вот и запомнил Иван тот разговор. Особенно странный вывод, сделанный братом под конец, что, мол, даже небольшая рать, ударившая по пустому от войск Крыму, быстро заставит хана вернуться восвояси. Потому как добыча может быть, а может и не быть, а в разорённых кочевьях многие крымцы даже одну зиму не переживут. Хоть и сокрушался при этом, что крови невинной пролить много придётся, ведь в кочевьях в основном лишь старики, женщины да дети останутся. Да, брат иной раз молвит странное, будто не понимает, что волчат убить легче, чем матёрого волка.

И вот теперь он встал перед выбором: либо сидеть в Пропойске, как все, ожидая, придут татары или нет, либо совершить то, что брат так ненавязчиво советовал (в чём Иван теперь ни капельки не сомневался, раз за разом прогоняя в памяти тот разговор). Тут ведь можно было либо голову сложить, либо взлететь так же высоко, как и младшенький. А амбиций у Ивана хватало! Да ещё так сложилось, что и князь Засекин, прославившийся в иной истории активной обороной Себежа, когда не только отстоял городок, но и устроил для литвинов своё Ледовое побоище, был то же тот ещё авантюрист. Которому и амбиций было так же не занимать. А потому он практически сразу ухватился за "безумную" идею снискать чести в столь тяжёлую годину, высказанную Иваном, углядев в ней реальную возможность взлететь весьма высоко. Так что большим благом оказалось, что Иван был всё же более въедливым к деталям, чем его старший товарищ, а не то тот бы рванул в бой, даже не собравшись до конца (что Засекина и погубило в иной реальности).

Но в любом случае, как поётся в песне: "сборы были недолги", и вскоре полуторатысячная русская рать, оставив в Пропойске крепкий гарнизон, тронулась в путь, спустившись на судах по полноводному Сожу к Днепру, а оттуда и до Киева. Там они недолго отдохнули, пополнили запасы и немного усилились за счёт охочих людей, а так же обзавелись более вместительными стругами и опытными проводниками.

Дальше пошли уже двумя отрядами: конным по берегу и судовым по реке. Длинным хвостом растянулась флотилия по водной дороге. С головного струга порой не видать было конца каравана. И чем дальше уходили на юг, тем реже попадались леса. Пока не настал момент, когда не за что стало уцепиться глазу: ни дерева на земле, ни облака на небе. И всё горячей пекло солнце. Днепр качал и баюкал суда до самых порогов, которые преодолели относительно безболезненно. Не в том смысле что легко, а в том, что никто им этого сделать не помешал. Сам же проход оказался тем ещё адом. По одним порогам шли сплавом, когда струги летят все быстрей и быстрей, а в каменной гряде зияет лишь узкий проход, и кажется, что не вывернуть, что вот-вот и сядет судно на камни, разобьётся вдребезги. А на других, ухватившись за канаты, по нескольку десятков человек на один, тянули корабли через скалы берегом, срывая ладони в кровь. Но глаза боятся, а руки делают, и вот уже пройден последний порог и, погрузив обратно выгруженные для облегчения стругов припасы, отряды оказались, наконец-то, в низовьях великой реки.

И тут выяснилось, что не такие уж и пустынные были здесь берега. Первым на глаза попался Таванский перевоз, где сходились дороги из крымской Кафы на Львов, на Киев и дальше на север на Русь. Однако возведённый на днепровском берегу для защиты перевоза Ислам Кермен вовсе не выглядел неприступным, и никто не удивился, когда гарнизон даже и не подумал сопротивляться неожиданно появившейся рати, и просто бежал в днепровские плавни. Оставив после себя огромный костёр из всего, что могло гореть, и, взяв первую, хоть и скудную добычу, русская рать двинулась дальше. Туда, где возвышался из воды остров Тавань с его укреплениями на берегу, и мимо которого Днепр протекал единым руслом шириной в полкилометра, чтобы спустя две мили вновь разделиться, образуя многочисленные острова и протоки между ними. Недаром именно тут в семнадцатом веке натянут цепи через реку, для защиты от идущих на промысел казаков. Однако сейчас никаких цепей не наблюдалось, и рать просто проплыла мимо, подвергнувшись лишь небольшому обстрелу из луков с берега.

Точно так же проскочили и мимо Тягина, чтобы спустя несколько суток увидеть широкое устье Днепра и лазурный берег Чёрного моря.

Здесь сделали привал и провели последний совет, думая, что делать дальше. Сюда, на совет, вызвали кормщиков и всех, кто по каким-либо причинам уже бывал в Крыму. Долго судили да рядили, ибо задуманное было непривычно, да и боязно было, что уж там, сразу-то в пасть хищнику соваться, но всё же решились. Осмотрели струги, проверили оснастку. И, помолясь, вышли поутру в море…

А того, что случилось потом, не ожидал никто. Ни татары, ни сами русские. Потому что по полной сыграли факторы удачи и внезапности. Впрочем, ещё римляне заметили, что audaces fortuna juvat – счастье сопутствует смелым.

Поход практически сразу начался с побед: едва вышли в море, как столкнулись с парой купеческих кораблей, не спеша идущих в Очаков, которые и взяли лихим наскоком. С трудом насобирали умельцев для новых экипажей, потому как трофеи решено было взять с собой. Повезло, правда, что большинство матросов на купцах были из греков, и помирать за османов вовсе не пожелали. Зато неплохо знали крымское побережье. Да и корабли позволили разгрузить струги, на которых стало очень тесно от подсевших кавалеристов и их коней.

Потом было долгое плавание вдоль берега до острова Джарылгач, где суда одним рывком пересекли одноимённый залив, после чего уже пристали к самому крымскому берегу. Но, только захватив и разграбив первую попавшуюся прибрежную деревню, русичи поверили, что пришли в Крым не как рабы, а как воины. Здесь же, в деревеньке, освободили и первых полоняников и выгрузили кавалерию, которая под началом Петра Засекина, прихватив проводников, тут же ушла в самостоятельный рейд. А судовая рать, отданная Ивану, бросилась терроризировать черноморское побережье Крыма.

И началось! Кочевья и селения, где находили русских полоняников (а такими были практически все), вырезались под корень. Местные мужчины считались плохими холопами, а дети и старики только бы тормозили войско. Вот и хватали в основном лишь молодых баб да девок, ну и редких в этих местах умельцев-ремесленников. Грузили всё прочее, что с точки зрения русича было ценным, на корабли, а остальное убивали, ломали и жгли, дабы не досталось уже никому. Пусть придёт ушедший в поход воин к разорённому пепелищу и почувствует всю горечь, что испытывали те, кто пострадал от его деяний! Разумеется, не пропускали и мимо идущие корабли, если те, конечно, не успевали ускользнуть в открытое море, куда стругам выход был противопоказан.

А потом с налёта взяли не ожидавший нападения торговый город Гезлёв, чьи стены строились уже не одно десятилетие, но всё ещё не были окончены. Гезлёв был единственным портом, подчинёным крымскому хану, потому как османы отказались от него по причине того, что бухта там была широкая, но мелкая, открытая ветрам и для тяжёлых военных судов не годилась, а потому в военном отношении османов и не заинтересовала. Зато очень хорошо подошла для мелкосидящих в воде русских кораблей, на радость тем, кто заполнял собой в эти дни рабские загоны.

А вот гезлёвские работорговцы, неожиданно сменив место проживания, вдоволь смогли насладиться той участью, что готовили другим. И вряд ли им это понравилось, впрочем, за них даже выкуп не получили, потому как после смены обстановки мало кто из них прожил больше пары суток. Впрочем, рабские загоны и после их смерти вовсе не пустовали, только теперь туда сгонялись местные жители, особенно те, кто владел хоть каким-либо ремеслом. А помня про брата, Иван отдельно велел всех, кто хоть как-то связан с кораблестроительством, собирать в одном месте, пообещав воинам выплатить за них из своей доли.

А спустя седмицу после того, как Гезлёв был захвачен, сюда же пришла и отягощённая добычей и полоном русская кавалерия, навёдшая по пути немало шороху.

Встретившиеся воеводы сразу же оценили, сколько они уже захватили, и скольких рабов освободили, после чего решили, что пора бы и сворачивать мероприятие. Ведь им ещё до дому плыть надобно. А потому, отдохнув и приведя себя в порядок, русичи подожгли разграбленный город и с добычей, а также захваченными в крепости пушками, тронулись в обратный путь. Но дело своё они всё же сделали: отправленные к хану гонцы со слезами молили того вернуться домой, потому как пока хан воюет где-то в дальних землях, его страна терпит от гяуров страшное разорение. И эта весть, пришедшая чуть ли не вслед за известием о набеге астраханцев, стала той последней каплей, что заставила стоявшее у стен Москвы крымское войско срочно повернуть назад.

А русская рать по дороге домой даже не подумала таиться. Доплыв до турецкой крепости Очаков, отряд повторил подвиг Дашковича, что сейчас "геройствовал" на Руси, и захватил крепостные посады, спалив их на глазах у обомлевшего от такой наглости гарнизона, а жителей присоединив к длинной веренице полона. Здесь же кавалерия вновь сошла на берег и дальше пошла своим ходом, вырезая по пути все кочевья, что имели несчастье попасться ей на глаза.

Вот так и получилось, что когда крымское войско, отяжелённое русским полоном, вернулось из залитой кровью Руси, ответная русская рать, отяжелённая крымским полоном, вернулась из политого кровью Крыма, где и встала, ожидая неминуемых "оргвыводов" из медленно приходившей в себя после всех этих пертурбаций столицы.

И они, оргвыводы, не последовали сказаться в лучших традициях "наказания невиновных и поощрения не участвовавших", по исходу которых много кому пришлось удалиться в опалу, но вот Петру Засекину и Ивану Барбашину государь сначала попенял за самовольство и турецкий Очаков, а потом осыпал милостями в виде чинов и вотчин. Как и Хабара-Симского, что, как и в иной реальности (о чём, впрочем, знал только овловский наместник), отобрал у хана государеву капитуляционную грамоту.

А вот когда подвели итоги крымского вторжения, всем стало понятно, что вопрос с Крымом и Казанью необходимо было решать. И решать по-иному. Потому как надеяться лишь на "пояс Богородицы" было больше нельзя.

Заодно вспомнили и об одном князе, который в прежние годы всем плешь проел своими разговорами на тему необходимости крепить южные границы державы. И понеслись в заснеженную Овлу гонцы с приказами. Но до этого было ещё много месяцев. А пока что овловский наместник спокойно занимался своими делами.