Князь Барбашин

Глава 12

Весна в Овле началась как-то сразу. Вот вроде ещё вчера стояли морозы, и хрустел под ногами снег, а уже сегодня в воздухе явственно пахнуло теплом, и белый покров вдруг потемнел и осел под лучами солнца. Но, скорее всего, Андрей, занятый делами, просто не заметил её прихода.

А дел было много. Ведь, кроме управления наместничеством, князь привычно занимался прогрессорством, а ещё, словно этого было мало, и составлением морского словаря.

Но по-другому было уже просто нельзя. Вопрос, как говорится, созрел и перезрел. Это Пётр, до поездки в Европу не знавший о собственных традициях судостроения, вводил иноземные наименования, отчего флот и заимел непонятно-зубодробительные слова, которые приходилось учить, чтобы понимать, что к чему. А ведь флот это не только корабли. Флот – это, прежде всего, традиции. И вот сейчас получилось так, что Андрей, всегда пенявший Петру за его иноподражание, сам не заметил, как превратился в его подобие. Нет, с годами местные научились его понимать, но выходило так, что он говорил с профессионалами на разных языках. Верфь местные упрямо называли плотбищем, мачты – щёглем, киль – колодой, шпангоуты – упругами и так во всём. Потому как отставание русской кораблестроительной школы хоть уже и началось, но было ещё не таким сильным, как при Петре. Так и зачем голову ломать? Потому что Андрею так привычней? Но это же глупо!

Да, те же пёрты русичи приняли легко, даже посмеялись, так ведь потому как их до того не было. Ну, придумали иноземцы нужную вещь, так и возьмём и устройство и название. А вот во всём остальном-то зачем, коли своё, русское имеется? Вот и дошло до Андрея, как до той утки на седьмые сутки, что не всегда нужно идти против течения. Потому и засел за словарик. Больше для себя, конечно, но и по опыту зная, что такие словари всё одно нужны будут.

И теперь привычные только ему фок-, грот- и прочие мачты вновь превратились в привычные местным первую щёглю, вторую щёглю и так далее по счёту. Зато нанятый чуть ли не от сохи молодой мореход теперь не пучил глаза, пытаясь вспомнить, что такое эта грота-мачта, а сразу бежал куда нужно. То же получилось и с парусами. Хотя Андрей честно думал, что раз уж тут на Руси ничего такого ещё не было, то, как и с пёртами, пройдут его нововведения. Ага, разбежался! Мореходы – народ смекалистый! Раньше на двухмачтовых лодьях как было: первый парус, второй парус – и всё понятно. Сейчас, когда количество парусов только на одной мачте прибавилось, мужички предпочли не ломать язык чужими словами, а переиначить всё по-своему. Да, для андреева слуха команды эти казались дикими. Вот, к примеру, как командовали постановку фор-марселя на шхунах: "Второй парус на первой мачте ставить!". Весьма непривычно, но зато всем понятно, даже ему, хе-хе. Он попробовал было рассказать про краткость команд, но и тут был не понят. Ведь не так уж и сильно отличаются "фор-марсель ставить" от "второй на первой ставить". Хотя гафель он всё же отстоял. Так что, как звались в его истории шхуны гафельными, так и тут будут зваться. А во всём остальном, похоже, не бывать более на русском флоте всем этим бом-брам-хрямов. Придумают своё, если, конечно, не загнётся мореплавание после его смерти. Хотя, глядя на то, как с годами всё больше купчишек в дальний путь собирается, росла у Андрея уверенность, что как было раньше уже точно не будет.

А прогрессорство же его вылилось в то, что оставшиеся без хозяев и взятые под его руку смолокурни начали ставить не как привыкли местные, в ямах, а как в его камской вотчине повелось. Хотя, как сказать, кто тогда больше сил и знаний приложил. Это ныне технология отработана была, а в своё-то время, сколько копий сломано было, мама не горюй!

Ведь как местные это делали? На сухом месте выкапывали яму и обмазывали её глиной. На дне ямы выкапывали ещё подъямник, в который вставляли деревянный ларь, куда и собиралась смола. В яму загружали древесину, затем клали хворост и поджигали. Когда древесина достаточно разгоралась, яму покрывали дёрном и засыпали землёй для прекращения доступа воздуха, оставив лишь несколько маленьких отверстий на поверхности. Курение смолы продолжалось 5–7 дней. После чего скопившуюся в ларе смолу доставали и разливали по бочкам.

Когда вместо смолья, то есть древесины сосны и ели, в яму загружали древесину берёзы или берёзовую кору, на выходе получали дёготь.

А если нужен был скипидар, то его гнали отдельно из живицы.

Технология эта была отработана веками и, казалось бы, зачем в неё было лезть Андрею? Он бы и не полез, да вот только так получилось, что хоть и считал он сам себя городским, но жил-то всё же в деревне, которая на двести лет была старше города, в котором он учился и проводил большую часть своего времени. А старики, заставшие по их словам чуть ли не революцию, глядя на них, часто ворчали, что молодёжь деревенская ныне старые промыслы совсем забросила, отчего дёготь – дожили, называется – покупать приходится, а ведь когда-то в округе пять печей смолокуренных стояло. И вот это "печи", а не "ямы", и отложилось, как оказывается, в княжеской голове!

Вот и вспомнил он об этом, когда впервые посетил местную смолокурню. Но зато как вспомнил, так и загорелся. Ведь не просто же так в своё время ямы на печи заменили. Ну и началось…

Ох и намучились мужики с этими печами. Ох и перемыли косточки князю (за глаза, разумеется), ох и накостерили его. Не забыли и про великое да могучее "деды так делали, а мы чего?". Да, это когда более-менее знаешь, что нужно менять, прогрессорить легко. А когда в голове одни только намёки? В другой раз он может и отступился бы, но теперь упрямство заставляло его раз за разом повторять эксперимент, пока, в конце концов, нужный результат не был достигнут. Зато отныне за одну варку смолокуры получали сразу и смолу, и скипидар, а в сухом остатке ещё и древесный уголь оставался, что так нужен был для железоплавильных домн. И вот тогда, оценив полученный результат, мужики-смолокуры уже с восхищением начали смотреть на князя и его придумку. Правда, в виду отсутствия термометров, возникла новая беда. Дело в том, что скипидар выделяется при более низкой температуре, чем смола, и чтобы выжать его максимальное количество, нужно было правильно регулировать температуру горения и нужное время держать в топке необходимый жар. А всё, что имелось у смолокура, это его собственный опыт и умение. Но не боги горшки обжигают, вот и они со временем набили руку в новом способе.

Зато при всей своей несовершенности, он – новый способ – позволил резко поднять производительность процесса. Ну и эксперименты на лучшую печь тоже не закрыли. Вдруг кто-то сможет сделать что-то ещё лучше. Ведь, к примеру, поначалу и смолу, и скипидар получали через один проём, отчего скипидар, растворяя осевшую от прошлой варки смолу, загрязнялся. Но долгое время с этим мирились, пока кто-то из мужиков не додумался до простого решения: соорудить отдельные ходы для смолы и скипидара, которые, пока они не нужны, просто закрывались бы заслонками. И проблема была решена!

И вот теперь финские смолокурни князя тоже переводились на новый вид. Смола, дерево, скипидар и канифоль всё это во всё большем количестве требовалось миру, а леса Европы были уже достаточно истощены. Как узнал Сильвестр, в той же Англии девятипудовая бочка смолы стоила три рубля двадцать копеек, а на Руси её торговали всего за рубль тридцать и ещё копеек тридцать-сорок стоил перевоз. А ведь на рынке смолой торговали вовсе не сами производители, а купцы-перекупщики, которые тоже кушать хотели и свой процент со сделки брали. Так что прибыльность такой торговли обещала быть весьма высокой. Не мудрено, что голландцы в Архангельск чуть позже настоящие смоляные караваны гоняли. А если учесть новую технологию, дающую куда больший выход продукта, то князь оказывался в очень большом плюсе.

Конечно, всё сразу переделать было просто невозможно. Физически этому мешало раззорённость края от военных действий, а финансово – отсутствие достаточных инвестиций, которые и в средние века были нужны, хоть и не в таких объёмах, как в оставленном им в прошлом-будущем двадцать первом веке. А потому отданные купцам на откуп смолокурни – тот же Мишук Хват давно уже перенёс сюда большинство своих дел – продолжали работать по-старинке. Что, впрочем, никого, кроме самого Андрея, не удручало.

Зато если что и радовало его, так это то, что за прошедшую зиму удалось наладить-таки работу наместничной администрации. А то иной раз приходилось просто зашиваться в различных мелочах, вместо того чтобы перекинуть их на плечи дьяков. Заодно же удалось привнести и много того, что ещё либо не было известно в этом веке, либо только-только появлялось. Но если это что-то могло облегчить жизнь самому Андрею, то зачем ждать, когда оно появится самостоятельно? Разумеется незачем!

Кстати, за зиму определились и с отделением Компании в Овле. Теперь всеми её делами тут будут заниматься Захар и пообтесавшийся за зиму Ждан из Бережич. Кстати Ждан за прошедшее время сильно изменился. Ни по внешнему виду, ни по поведению его уже нельзя было сказать, что большую часть своей недолгой пока ещё жизни он прожил холопом, хотя юридически всё ещё и оставался им. Андрей просто позабыл об этом, а Ждан боялся напоминать, хотя в случае нештатной ситуации это могло привести к ненужным осложнениям. Однако пока всё оставалось, как было.

Так вот, когда в воздухе явственно запахло весной, компанейцы приступили к подготовке зимовавших в Овле кораблей Компании к навигации. Работа шла споро, ведь корабли должны были присоединиться к каравану, идущему в Антверпен.

Битва за Балтику подходила к своему логическому концу и мысли князя уже давно были вне её пределов. Пусть пока ещё Кристиан II торжественно справлял свою победу над Швецией и готовился к войне с Ганзой (которая, прекрасно зная об этих планах, тоже готовилась к войне с ним), а Андрей уже думал, как преодолеть тот бардак, что вскоре наступит в Дании и прилегающих к ней странах. И косил одним взглядом в сторону поморского побережья. Причём даже не в сторону Холмогор, а на полуостров Варангер. Острота тамошней ситуации заключалась в том, что Лапландия, не принадлежа никому, платила дань и русским, и норвежцам, и шведам, то есть была троеданной. И хотя по заключённым договорам никаких постоянных поселений в том районе строить было нельзя никому, норвежцы, пользуясь тем, что новгородской республике было не до тех далей, давно уже возвели на берегу Ледовитого океана своё укрепление Вардегус, что значило 'Сторожевой дом'. Да ещё сделали это на формально русской территории, ведь границы по русско-норвежскому договору от 1326 года проходили западней, по Тана-фьорду и реке Танаэльф. Увы, но суровые условия Заполярья, считавшегося к тому же колдовским краем (о чём даже Шекспир упоминал!), долго не привлекали в качестве места поселения промышленников-поморов. Тот же мурманский берег, или Мурман, как его именовали, ещё даже не начали обживать. Да, где-то там уже бродили Трифон и Феодорит Кольский, но этим и ограничивалось всё русское влияние на регион. Вот соседи и воспользовались ситуацией. А ведь только в тех местах можно было бы построить незамерзающий порт. Вот только кому это было интересно на Руси? Пока что, получается, только Андрею, которому этот путь мимо Зунда был просто необходим. Потому как Балтика Балтикой, а для лучшего развития дела нужно иметь не с перифериями, а с центром. А деловым центром мира на ближайшие полторы сотни лет собирались быть именно Нидерланды.

Потому и от похода в Антверпен князь ожидал многого. И даже не только в торговле.

Как любитель истории, Андрей знал, что голландцы в следующем столетии выступят не только как мировой перевозчик, но и как своеобразный рассадник технологий. Англия, Франция, Русь, Польша, Швеция – где только не отметятся голландские спецы, модернизируя или ставя с нуля промыслы и производства. Вот только оказалось, что и сейчас в этих испанских провинциях было уже чему поучиться. Тот же Сильвестр был несказанно удивлён тем, что местные жители, с трудом отвоёвывавшие у моря куски земли, давно уже использовали систему четырёхполья. Ту самую, что с таким трудом нарабатывал на Руси Андрей. А как был удивлён этим сам Андрей! Он-то тут голову ломал, думал, вспоминал. А получилось, что прообраз многополья и травосеяния уже существовал и, коли б знал, можно было бы сразу не с нуля начинать и не тратить столько сил и средств на неудачные попытки. Ведь голландцы уже полвека как делили свои поля на четыре части. И если первую засеивали травой, дающей большой объем зелёной массы (тут, как правило, использовали люцерну или турнепс), то вторую отдавали под клевер, фасоль или горох, а третью и четвертую уже засеивали злаковыми, как правило, чередуя пшеницу и ячмень или пшеницу и овёс. А через оборот поля менялись. И это нововведение позволило не только накормить многочисленное городское население, но и сократить количество крестьян, дав промышленности столь нужные ей рабочие руки.

Впрочем, обмен опытом никогда лишним не бывает. Как выяснил тот же Сильвестр, под такое хозяйствование и скот нужно было по-иному содержать. Голландцы, к примеру, перевели его на стойловое содержание. Это сразу сделало более простой задачей сбор и применение навоза и (как выяснилось уже в процессе) повышало скорость наращивания живой массы и удои.

Так что перед Сильвестром на эту поездку была поставлена дополнительная задача, нанять сколь сможет голландских специалистов. Лишними они уж точно не будут.

А пока корабли готовились к дальнему плаванию, розмыслы-градодельцы приступили к разбивке территоррии под новый город. Памятуя о будущем, улицы Андрей сразу указал делать широкими, дабы телеги спокойно разъезжались и пешеходам при том не мешали. А на справедливое замечание, что оборонять такой город будет трудно, ответил, что извилистая узкость не помогла Улео выстоять, а потому главной защитой для Овлы будет флот, бастионы и мужество гарнизона и горожан. И больше ничего слушать не стал, велев делать, как им сказано.

Одновременно на берегу ладили хитрую машину, подсмотренную в Кенигсберге. Там с её помощью углубляли русло Преголи, а здесь он собирался углубить место у будущих пирсов. Про крепость и говорить не стоило. Там свои розмыслы голову ломали.

Его же задачей было обеспечить всех рабочими руками, и продовольствием. И вот это было самым трудным. Население Овлы на данный момент составляло всего девяносто три человека. И то зерновые амбары уже показали своё дно. Спасали пока что охота и рыбалка, но всё равно, продовольственную проблему нужно было решать. Потому как без неё не будет и рабочих рук. А как её решать, если у нас война с городом торгующим хлебом? Правильно – каперством! И тут Андрей собирался тряхнуть стариной. Во-первых, ему до смерти надоела канцелярщина, а во-вторых хотелось устроить проверку системе, вынув из неё начальственный стержень. Ну и в-третьих, обкатать новое пополнение.

"Новик" зимовал в Копенгагене, а оставшиеся три капера – "Пенитель морей", "Богатырь" и "Верная супружница" – собирались идти в Антверпен, совмещая охрану и перевозку груза. А вот в Любек должна была пойти новопостроенная шхуна "Аскольд", командира для которой покамест не было. Строительство кораблей превышало кадровые возможности, а дикорастущие командиры вовсе не были панацеей. Примеры с послужильцем Донатом и Спиридоном, бывшими неплохими вахтенными начальниками, но не потянувшими как командиры, был более чем показателен. В результате Донат неплохо зарекомендовал себя как администратор в смоленских вотчинах, а Спиридон тянул лямку помощника на торговой лодье. И старый кормщик клятвенно обещался, что в скором времени тот сможет самостоятельно водить купеческий корабль. То есть прыжок из лейтенанта в генералы Спиридон не потянул, а вот планомерно набираясь опыта, мог стать неплохим капитаном.

Нет, у Андрея был на примете возможный кандидат, много лет отходивший на лодьях и послуживший вахтенным начальником ещё на "Новике". Но сразу кидать того на командирский мостик с надеждой авось справится, он не собирался. Потому как тогда в запасе вообще никого не оставалось. Нет, парня нужно было хоть чуть-чуть, но плавно подвести под повышение, а потому Андрей собирался взять его своим помощником. И сам развеется, и парня окончательно поднатаскает. Тем более что сейчас Донат – тощий, загорелый субъект выше среднего роста и с греческим профилем – уже исполнял на новом корабле должность старпома.

Вот так и получилось, что раздав всем ценных указаний, князь поднялся на палубу двухмачтовой лодьи в непривычном для себя качестве пассажира, чтобы поскорее добраться до нарвских берегов.

До Норовского доплыли быстро и без проблем, если не считать за таковую попытку какого-то молодца перехватить их у Аландских островов. Ну-ну, парню просто повезло, что лодьи были торговые, и не стали лезть на рожон и вступать в бой, а подняли все паруса и оставили его куковать за кормой. Для того чтобы охотиться на русских, нужно было иметь явно что-то более быстроходное, чем старый когг.

Правда в само Норовское лодьи не пошли, пришвартовавшись у Тютерса, поселение на котором уже неплохо разрослось, а побережье было обставлено многочисленными амбарами и коптильнями. Местный управитель, отчитавшись за проделанную работу, пожаловался, что чухонцы с ливонского берега по-прежнему изредка заплывают сюда, хотя и стали бояться острова: ведь отсюда ещё никто не возвращался. На что Андрей лишь пожал плечами: хотят пропадать, пусть пропадают. Но чем позже ливонцы узнают, что хоть и безлюдный, но формально им принадлежащий остров нагло отжат русскими, тем лучше. И похвалил за то, что отсыпка большого волнолома была практически окончена, соорудив перед поселением большую рукотворную гавань, где можно было безопасно отстояться кораблям во время шторма. А потом, прыгнув в небольшую бусу, курсирующую между островом и Норовским, отправился, наконец, на материк.

Село встретило Андрея шумом и деловой суетой. За прошедшие несколько лет оно заметно разрослось, став своего рода морским продолжением Ивангорода, и превратившись в весьма оживлённое место. Настолько, что ивангородский наместник теперь весьма часто бывал тут. Да и таможня, можно сказать, из крепости тоже переехала сюда. Хотя пирсы у стен крепости вовсе не пустовали. Зато, получив в прошлом году звонкую затрещину от разбойников и втык от государя, наместник вовсю озаботился обороноспособностью побережья. А поскольку денег в казне было кот наплакал, то тяготу эту взвалили на плечи самих купцов, разово подняв им пошлины. Купцы, конечно, повозмущались, покряхтели, но серебришко выложили. И теперь у впадения реки Наровы в море быстро строилась небольшая деревянная крепость, которой предстояло своими пушками закрыть устье реки от вражеских кораблей.

Глядя на рабочую суету на недостроенных пока что стенах, Андрей лишь ухмыльнулся: что ж, лучше поздно, чем никогда. Вот только это строительство, как он узнал позже, вызвало серьёзную озабоченность у соседей. Им и Ивангорода, держащего на прицеле орденский замок, хватало за глаза. А теперь, получалось, что русские могли и вовсе вход в реку всем судам перекрыть. А Нарва город торговый, живёт с транзита русских товаров в Европу и наоборот. И вот мало того, что русские в последние годы все торги на свою сторону перетаскивают и более того, сами торговать с заморскими странами начали, так они ещё и судовой ход под свою руку взять хотят. А что клянутся, мол, только супротив разбойников морских ставим, так кто же русским верить-то будет? Да даже если б на той стороне реки свои же братья-немцы сидели, всё одно веры бы никакой не было. Ради выгоды торговой чего только не случается! Но и ссориться с могучим соседом Ордену было не с руки. Особенно сейчас, когда непонятно что творилось на его южных границах.

На этом месте интерес Андрея взлетел до небес, вот только ничего, кроме слухов, местные не ведали. Вроде как произошли какие-то стычки между ливонцами и литвинами, и вроде как ливонцы литвинов побили. Но что произошло точно, не знал никто.

Ну и ладно. Андрей вскоре сам будет к месту событий куда ближе, чем местные, там и разузнает всё досконально. А пока что нужно было посетить собственные верфи.

Старый мастер Викол при встрече нанимателя весь так и светился. И, правду сказать, было от чего. Но вовсе не новая шхуна и очередная торговая лодья вызывали у мастера законную гордость. Нет. Горд он был от осознания того, что смог построить нечто новое, чего раньше и на Руси, да и сам он не делали. И сейчас два новых корпуса плавно покачивались в затоне, ожидая полного оснащения.

Первым была простая каравелла. Хотя как простая? Да на всей Балтике их умели пока что строить только в Любеке и Гданьске! И пусть разобраться в конструкции помогли захваченные князем призы, но это не отменяло того факта, что отныне появился третий центр, где могли строить корабль, открывший эру Великих географических открытий.

Вторым же был корпус брига, наконец-то собранный после нескольких разборов и кардинальных переделок. Да, долго и дорого давался новый корабль, при его строительстве пришлось даже кое в чём новые технологии освоить, из-за чего, в сущности, и вышла главная задержка. Нет, всё же недаром даже в космическую эру флот оставался признанным хай-теком.

И пусть впереди было ещё много дел по доводке, но это была уже привычная и во многом рутинная работа. Так что Викол обоснованно надеялся к осенним штормам уже хоть раз испытать новое судно на ходу. И Андрей, обходя пахнущий стружкой и смолой корпус, тоже начинал верить, что это возможно. Всё же ему несказанно повезло с мастером. Ведь в подавляющем большинстве своём профессиональная среда кораблестроителей, особенно в военной сфере, довольно инертна. На них лежал огромный груз ответственности за судьбу дорогостоящего корабля и жизни экипажа. Поэтому строители чурались экспериментов, используя надёжные и проверенные временем решения. Оттого один и тот же тип корабля могли использовать веками, пока череда событий не заставляла сменить его на что-то более прогрессивное. Хотя с Виколом было понятно: он с самого начала попал в струю реформаторов и был (возможно, даже излишне) уверен в себе и своих силах. Впрочем, положа руку на сердце, все построенные им корабли были, скажем так, небольшого тоннажа. А по морям уже ходили предтечи парусных линкоров – боевые карраки. Огромные мастодонты, строить которые было особым умением. И это умение русским корабелам тоже нужно было приобретать, потому как одними крейсерами войну на море не выиграть. Так что почивать на лаврах было рано, хотя возможность иметь под рукой десяток бригов для заокенского плавания радовало неимоверно.

Осмотрев верфи и проверив дела Компании, Андрей не поленился навестить ивангородского наместника, которым по-прежнему оставался Александр Андреевич князь Хохолков-Ростовский.

Тот был рад гостю, ведь вкладываясь в векселя торгового дома Руссо-Балта рублём, смог неплохо увеличить свой капитал и теперь за балтийское плавание ратовал со всей душой. И любые каверзы на море принимал близко к сердцу. Оттого, накрыв богатый стол, не преминул пожаловаться на соседей ближних и дальних. Но если Нарва только жаловалась, то Ревель, обиженный тем, что русские нагло проходят мимо их города, ломая установленный веками порядок и "старину", вновь завели старую песню о том, что русские своим плаванием вне пределов Финского залива нарушают стапельное право Ревеля, и выпустили на морскую дорогу пиратов с острова Аэгна. В результате чего в прошлом году множество купцов-одиночек вновь подверглись нападениям и грабежам. Разумеется, он, наместник, выслал Ревелю ноту и, разумеется, те ответили, что пираты городу никак не подчиняются. Более того Ревель сам от них несёт убытки. В общем, произошёл стандартный обмен любезностями, когда все всё понимают, но делают вид, что ничего не видят и не слышат.

– Делать что-то с этой сволочью надо, – ярился князь. – Не то они так и на большие караваны нападать начнут. А то и вновь Норовское сожгут. А мне и за прошлый раз мало не показалось.

Андрей всю это тираду молча слушал и соглашался. Да, делать что-то было надо. Но только обдуманно, а не с бухты-барахты. Тогда и результат будет. А пока что пообещал князю подумать над ревельской проблемой. Зато с интересом выслушал известие о попытке собрать в Москве полк пищальников на подобие того, что имелся у Андрея.

Увы, против тут же выступили все знатные фамилии, мотивируя тем, что неладно так-то получается. Мол, нельзя положиться на полк из безродных посадских и худородных молодых дворян да детей боярских, потому как нет у них должного понятия о чести, и твердых уставов домовитости, как это есть у боярства и детей княжеских. А коль нужны стали пищальники, так возложить сию обязанность на города, и пусть они государю представляют их по первому его государеву требованию. Можно даже уложение выдать, сколь пищальников какой город содержать должен. А вот войско из беспородных – поруха чести государской и воевод, что ими править будут. И Василий, выслушав все мнения, не решился столь круто реформировать военную машину государства, ведь она и так принесла ему в последние годы множество земель и побед. Видимо не пришла ещё на Руси пора для стрелецкого войска, хотя Андрей с этим бы и поспорил. Вот только не он был государем, да и своей партии в Думе у него тоже не было. Наоборот, это он входил в партию Немого, а тот, судя по всему, придерживался общебоярского взгляда на подобные полки.

Что же, попытка не пытка, а отрицательный результат – тоже результат. Покамест же придётся ему отрабатывать структуру и тактику применения на своём полку. Зато когда придёт время, ему будет что предложить государю и Думе.

От наместника Андрей вернулся на подворье Компании, где и провёл последние дни перед выходом, покинув его лишь для богослужения в церкви Иоанна Сочавского.

Наконец, дождавшись новгородского каравана, местные купцы засобирались в море. Ходить поодиночке большинство из них всё же опасалось из-за морских разбойников, а вместе не так страшно было. Хотя и сорвиголов, полагавшихся лишь на скорость своих посудин да на сноровку команды, тоже хватало. В конце концов, в одиночку они могли куда быстрее добежать до чужого порта, чем в караване, где всем приходилось подстраиваться под самый тихоходный транспорт. А то, что при этом риск оказаться ограбленным только возрастал, так на всё воля божья. Зато они успевали порой сделать и две ходки, особенно если плыть было недалеко.

Но большинство, всё же, предпочитало ходить в караване. Многие, оплатив услуги по защите, привычно шли единым строем под охраной руссо-балтовских каперов, но многие просто держались поблизости, оставаясь "дикарём". Кстати, две каперских лодьи братьев Таракановых ныне тоже занимались охранением. Ну не считали братцы достойным для себя платить кому-то за защиту, имея своих морских воев. Андрей на них не обижался, и даже, наоборот, везде, где только можно хвалил. Потому как не может морская торговля страны зависеть лишь от одной компании. А Таракановы своим примером буквально заставляли других именитых купцов задумываться над изменением своих привычек. Ведь одно дело – знатный князь, а другое свой брат купец. Впрочем, вместе плыть им было не долго, поскольку по выходу из залива таракановские ребятки будут охранять тех, кто ныне шёл торговать в Стокгольм, согласно русско-датского договора.

Кстати, вспоминая об этом договоре, Андрей только криво усмехался. Ну не знали новгородские купцы ещё про Густава Вазу и его мятеж. И, получается, огромной русско-датской совместной компании в Швеции всё одно придётся зачахнуть, как и в прошлый раз. С другой стороны, а кто помешает организовать прямую русско-шведскую торговлю без датских посредников. Вон в семнадцатом веке нормально ходили из Ладоги в Стокгольм, и всем выгодно было. Так что ещё неизвестно, кто тут больше потеряет!

Между тем корабли благополучно миновали опасную зону, где часто патрулировали аэгнские пираты и ревельская морская стража, мало чем от них отличавшаяся, и легли курсом на юго-запад. Ветры дули попутные – восточные и северо-восточные. Даже внезапные шквалы, довольно частое явление в этих водах, миновали огромный, растянувшийся на несколько миль караван. Покачиваясь на пологой зыби, парусники шли с очень приличной скоростью пять-семь узлов, и потому через неделю перед глазами мореходов открылись берега острова Борнхольм.

Здесь караван разделился в очередной раз. Как ни хотелось князю посетить Антверпен, однако он был вынужден лишь помахать шапкой с кормы "Аскольда", провожая тех, кто уходил в сторону Зунда. Сам же, с оставшимися купцами, двинулся в сторону Любека.

Но если кто больше всего и жаждал увидеть этот немецкий город на борту русских кораблей, так это стекольщик Брунс. А ведь по осени он предстал перед князем в весьма поникшем виде. Оказалось, что почти все встречаемые им соотечественники утверждали, что попавший в эту страну иностранец никогда уже её не покинет. Такова была местная политика и, что самое интересное, иноземцы были правы. Андрей ещё в прошлой жизни часто читал, что уйти с русской службы во времена Василия и двух Иванов было практически невозможно. И это, кстати, очень сильно мешало самой же Руси, потому как столь сильно нужные ей специалисты просто боялись ехать в неё.

Однако Андрей к контракту имел совсем другое отношение. Брунс со своей стороны выполнил практически всё точно. Им было запущено производство весьма неплохого прозрачного и цветного стекла, как и изделий из него. А так же обучены несколько учеников. Причём обучены на совесть, ведь в камской вотчине стекольный завод ставили уже они, без немецкого пригляда. Правда, у немца оставался ещё год контракта, но душевные терзания явно не пойдут на пользу делу. Да и показать на его примере другим, что никаких подлянок со стороны нанимателя не будет, наверное, тоже стоило, как и понимание того, что Андрей на этом ещё и сэкономит. Всё же зарплата у немца была куда выше, чем у всех его учеников вместе взятых. Так что по обоюдному согласию контракт был разорван с условием отработать до весны, и вот теперь заматеревший мастер возвращался в родной город и лишь Андрей помнил, что здесь тот был всего лишь подмастерье, так и не сдавший экзамен цеху. Брунс же, имея в кармане звонкое серебро и опьянённый свободой, казалось, забыл об этом, а Андрей с напоминанием не спешил. Зачем? Пусть немец прочувствует всю разницу. Коли свыкнется, так и пусть, а коли нет, то придёт наниматься вновь. Только условия будут уже не такие хорошие, хоть и выгодные. Заодно расскажет местным, как ему жилось-пилось на Руси, то есть, поработает этакой бесплатной пиар-компанией по привлечению трудовых резервов. Даже если сам не придёт, то других подобъёт поискать за морем лучшей жизни точно.

Ну а когда "Аскольд" ошвартовался у любекского причала, Андрей неприминул посетить знакомый дом на Рыбной улице, где был приветливо встречен гостеприимным хозяином. Конечно, нельзя сказать, что русская торговля была для Мюлиха основной, но и малозначительно она тоже не была, давая неплохой процент в общих доходах купца. В общем, классический случай, когда дружба двух людей основана была на обоюдовыгодном деле. Но Андрей нуждался в Мюлихе не только из-за торговли. Мастера, вот что было для него главным! Русь была слишком огромна, чтобы ей хватило той капли, что уже успели нанять государевы и андреевы люди. Да, его ставка на подмастерьев сыграла на все сто, но в Европе тоже не дураки живут. И блюсти свои интересы умеют. Уже сейчас, после того как канатная фабрика Руссо-Балта вышла на полную мощность, русских под любым предлогом перестали пускать на канатные мастерские по всему балтийскому побережью, а уж про то, чтобы нанять канатных дел мастера (да что там мастера – ученика!) – и вовсе можно было забыть. Потому как конкурентов нигде и никто не любит. Ведь каждая проданная русскими бухта каната – это разорившийся немецкий ремесленник и потерявший доход купец, который сначала привёз этому ремесленнику пеньку, а потом продал его изделие. А последним в этой цепочке страдает сам город. Так что не стоило удивляться, что в последнее время во всех городах Ганзы вдруг начали внимательно отслеживать за тем, кого пытаются завербовать эти русские и по максимуму препятствовать этому. Причём делали всё с милыми лицами, не нарушая подписанных договоров.

Сыграло тут свою роль и своеобразное восприятие Руси североевропейцами. За несколько столетий у них сложился собственный уютный мирок со своими скелетами в шкафу. И тут вдруг на востоке появилась некая новая сила с неясными намерениями, но с большими претензиями. Не то, что привычный им Новгород и Псков, условия торговли с которыми диктовали сами ганзейцы, а те были вынуждены мириться с таким своим положением в сложившейся системе. Вот эта таинственность и неясность вкупе с претензиями и напугали европейцев больше всего, отчего они и задались вопросом: стоит ли делиться с русскими тем сокровенным "знанием", что сделало самих европейцев могущественными? Ответ был, вроде, очевиден, вот только слова ещё неродившегося Владимира Ильича про капиталиста и верёвку были, как ни странно, актуальны и в это время. Поэтому, пока одни вводили санкции, другие, наоборот, пытались сделать на этом свой гешефт. Но ситуацию с мастерами это облегчить никак не могло.

А вот за Мюлихом стояли не только некоторые купцы Любека, нет, там маячила тень Фуггеров, которые были весьма заинтересованы в максимальном расширение сферы своей деятельности. Фуггеры спонсировали молодого императора, и без этих сумм не было бы имперской политики. Но мир менялся, менялись и пути перевозки товаров. Испания и Португалия, поделив планету, захватили наиболее простые из них, но это лишь заставило энергичных людей пуститься на новые поиски. И вот тут интересы могущественных дельцов и Андрея могли сойтись в стремлении поставить под полный русский контроль волжский торговый путь и путь на Восток, к богатствам Индии. Главное сделать это до того, как грянет финансовый кризис 50-х годов, когда "произошло нарушение старинного денежного равновесия", повлекшее за собой серьезные перемены в европейской экономике и банкротства Испании и Франции. Да, пускать Фуггеров на русский рынок удовольствие ниже среднего. Кроме всего прочего, Якоб Фуггер создал одну из первых в истории частных разведслужб, и его разведывательная сеть, используя многочисленные представительства фирм в различных европейских странах, работала чрезвычайно эффективно. Андрей пока что только мечтал о чём-то похожем. Но и ссориться с "делателями императоров" и одними из богатейших людей на планете было явно не в его интересах. Мало того, что они могли устроить кучу неприятностей в европейской торговле, так им ещё принадлежали рудники серебра, меди, свинца и ртути в Германии, Швейцарии и Испании. А эти металлы были очень востребованы на Руси. Так что выгоды от такого сотрудничества было как бы не больше, чем потерь.

И когда Мюлих завёл аккуратный разговор, Андрей был мысленно уже готов к возможному предложению.

Началось всё с того, что поставлять медь через Балтику без одобрения ганзейского союза было делом весьма затруднительным. Корабли таких наглецов, несмотря на их имена и ранги, попросту и без затей уничтожались, а их груз конфисковывался. Не обошло это и Фуггера. А ведь Португалия по-прежнему рассчитывала на его металлы, как и сам он рассчитывал на португальский перец. И поэтому ему была просто необходима свобода мореплавания в северных водах. Но он был слишком крупной угрозой, чтобы его проигнорировали, а потому не стоит удивляться, что Ганза не только незамедлительно конфисковала его корабли, но и обрушила на него всю свою мощь. В ответ Фуггер не стал бодаться с могущественным союзом, а постарался разбить его, и это ему удалось. При поддержке польских князей, он заключил сделку с Гданьском, и теперь его товары могли свободно вывозиться через этот порт, как в Западную Европу, так и в Восточную. А это уже било по интересам таких городов, как Рига и Дерпт, для которых Русь была важнейшим торговым партнером. Ведь лишившись металлов Фуггера (своих-то шахт у них не было), они рисковали уступить свой "кусок пирога" польскому Гданьску. И всё бы было ничего, вот только стоило Фуггеру напрямую выйти на Новгород, как ганзейцы запретили представителям его дома использовать для своих нужд местный Немецкий двор. Вот тут-то и вспомнили купцы про своего русского делового партнёра. А что, Андрей был совсем не против сдать в аренду часть своих складов, как это делал для него Мюних в Любеке. А коли понадобится, он и корабли даст для перевозки столь нужного для Руси металла. Последнее пока что другой стороне было не нужно, но за предложение поблагодарили, после чего перешли к конкретике. На первых порах Фуггерам требовались склады тонн на триста-четыреста меди, потому как выделить больше двух кораблей он пока что был не в состоянии. Но, как говорится, лиха беда – начало.

В последние дни князь Юрий Радзивилл по прозванию Геркулес, первый польный гетман Литовский пребывал во взвинченном состоянии. Да что там дни! Все последние месяцы!

Тяжкие раны, нанесённые его самолюбию, не давали ему покоя. Война с восточным соседом шла совсем не так, как виделось когда-то, и всё больше и больше обнажала неспособность Литовско-Русского государства самостоятельно противостоять ему военной силой. Ведь даже те победы, что были одержаны за эти годы, произошли лишь тогда, когда вместе с литвинами выступали польские наёмники. Увы, давно канули в Лету благословенные времена Ольгерда, трижды осаждавшего Москву. Теперь же Московская Русь сама осаждала литовские города. И не просто осаждала – брала! Помучившись три года под Смоленском, она явно пересмотрела свои взгляды на ведение боевых действий. А с помощью своих европейских союзников отыскала себе самых лучших учителей. Иначе как объяснить то, что о последних новшествах в военном деле литвины узнали не от европейцев, что было бы естественно, а от русских, когда те принялись один за другим захватывать их же собственные города. Последним в этом списке был Киев, где гетман литовский потерпел своё очередное за эту войну поражение и за которое его некоторые члены паны-рада попробовали назначить козлом отпущения. Словно это он предложил поделить и без того небольшую армию надвое, надеясь, что пока русские бьются о киевские стены, отбить назад Полоцк. На выходе же получилось, что и Киев потеряли, и Полоцка не добыли. И само Великое княжество вновь сократилось в размерах, и над ним, наверное, впервые столь явственно нависла нешуточная опасность исчезнуть с лица земли, будучи проглоченным воинственными соседями. Причём под соседями князь имел в виду не только Московскую Русь.

И вот тут даже невозмутимых ранее магнатов проняло до самой глубины души. Рада в Вильно заседала раз за разом, пытаясь найти наиболее приемлемый выход из создавшегося положения. Во все концы державы понеслись гонцы с сообщением, что в столице, что была указана как точка сбора посполитого рушения, заодно решено было провести и вальный сейм, дабы окончательно решить вопрос войны и мира. А заодно и унии. Потому как на всех сеймах и сеймиках всевозможных земель и староств всё сильнее зазвучали голоса тех, кто упорно настаивал на более тесной инкорпорации с Польшей. Да, на вальных сеймах Берестейском 1511 года, и Виленских 1512 и 1514 годов подтверждение унии так и не состоялось, но лишь потому, что Сигизмунду и полякам не удалось взять "порозумене" с панами-радою, с княжатами, панятами и со всеми землями Великого княжества. Но сейчас, когда один из столбов суверенитета княжества – Альбрехт Гаштольд – попал в московский плен, а православная шляхта попыталась вместе с землями уйти под руку Москвы, голоса сторонников унии стали особенно опасными. Потому как поляки, встревоженные столь быстрой утерей литвинами земель, стали куда более настойчивыми в стремлении соединить два государства.

Тут князь непроизвольно хмыкнул. Подумать только, какие хитрые изгибы порой совершает судьба. Вот между православным Острожским и католиком Гаштольдом давно существовал зримый антагонизм, вызванный тем, что Сигизмунд признал гетмана стоящим в иерархии выше последнего, и не в последнюю очередь из-за того, что православный князь стоял за унию, а католик настаивал на суверенных правах Литовско-Русского государства. А ему, князю Радзивиллу, заносчивый и себялюбивый магнат хоть и мало импонировал, как человек, но в деле непринятия унии они оба оказались вынужденными союзниками. И плен Альбрехта негативно сказался на развитии ситуации, выправлять которую выпало тем, кто входил в высший совет.

Вот только единственное, что пришло в голову панам-рады при мысли о том, как сбить опасную тенденцию – это то (как бы тривиально это не звучало), что княжеству срочно была нужна хоть какая-то победа. Но даже самый оголтелый сторонник войны ныне уже понимал, что одержать её над восточным соседом было практически нереально. А тут ещё и внутри самой шляхты, уставшей от тягости непомерных жертв, поглощаемых войной, начались нестроения. К примеру, тот же Дашкович, пользуясь тем, что юному князю Капусте и десяти лет не исполнилось, вознамерился вернуть отнятые у него по суду прежним каневским старостой Тимофем Капустой земли и маетки.

Ныне, правда, и, слава богу, Остафию не до земельных споров – уговорила его рада сходить с крымским ханом на Русь. Но, зная его характер, Юрий понимал, что это не решение, а всего лишь откладывание проблемы по времени.

Впрочем, было у него такое ощущение, что Дашковичу в ближайшее время будет всё же не до земельных споров. Канев, Черкассы, Лубны, Полтава и Корсунь – эти городки неожиданно оказались практически отрезаны от центральных земель Литовско-Русского государства. Раньше для них связующим звеном был Днепр, но теперь на этом пути сели гарнизоны из Московского княжества. И на горизонте замаячила большая такая вероятность, что жители их со временем сами отойдут под московскую руку. А этого допускать было никак нельзя.

В общем, чем больше князь думал, тем больше выходило, что с восточным соседом нужно было срочно замиряться. Потому что общее состояние Литовско-Русского государства было таково, что страна вовсю трещала по швам. От ежегодных набегов и земельных потерь шляхта и города лишилась сотни тысяч рабочих рук. И пусть многие паны считали их лишь бессловесным быдлом, но лично он прекрасно ведал, отчего даже самое худое имение может приносить изрядный доход, а самое лучшее лишь убыток. И видел, что с податного сословия за последние годы снято уже даже не семь, а все семьдесят семь шкур. Ведь тут стоило считать не только чрезвычайные налоги в казну, но и расходы самих панов, понесённые ими в ходе войны. И всё это тяжким бременем легло на плечи крестьян. Так чего же удивляться, что из центральных земель начался отток людишек на южные украйны. И там, где когда-то шелестел ковыль или шумели дубравы, вдруг стали появляться небольшие селения таких вот беглецов. И даже татарская угроза их не останавливала.

Нет, владельцам имений на Волыни и в Виннице, оттого была только выгода. Но страна, ради которой он служил, от этого ничего не приобретала.

Когда Польша решилась-таки начать боевые действия против Ордена, Юрий всерьёз предложил панам-рады вступить в неё, но был не понят и, устав биться головой о стену, сам отправился на ту войну, где его и нашло письмо от томящегося в плену Гаштольда. Каким-то образом через третьи руки он умудрился передать его, где торопливой скорописью изложил своё видение ситуации. Нет, всё же зря князь считал, что магнат мало что понимает в экономике. Две трети его письма, так или иначе, крутились вокруг неё. Но главное, Альбрехт предлагал ни много, ни мало, а присоединиться к войне поляков с тевтонами, уверяя, что восточный сосед, по крайней мере, зимой, не предпримет никаких действий. А вот они могут упустить выгоднейший момент. Сейчас, когда война застыла в шатком равновесии, Сигизмунд сам сделает всё, чтобы польские паны приняли помощь от литвинов, особенно если они не будут требовать взамен помощь в войне с Москвой. А дальше шёл целый абзац, расписывающий, для чего это было необходимо.

Оказалось, что Гаштольд прекрасно понимал, что вернуть в ближайшее время под руку литвинов двинский путь, приносивший немалый доход, будет невозможно, а от этого наиболее сильно пострадает именно казна, которая и так в последнее время была пуста. Но ведь у княжества был ещё один путь! Причём такой, к которому прилегает и сама столица.

Тут Юрий чуть не хлопнул сам себя по лбу. Ну как он мог забыть, ведь ещё великий князь Витовт претендовал на весь правый берег Немана, включая Мемель. Вот только по условиям той войны Великое княжество хоть и получило выход к Балтийскому морю, но что это были за земли? Пятнадцатикилометровый участок между Палангой и Швянтоями, перекрывающий сухопутное сообщение между Тевтонским и Ливонским орденами. Он никак не мог считаться действительным выходом к морю, так как из-за неблагоприятных природных условий и жёсткой конкуренции со стороны Мемеля и Либавы княжеству так и не удалось создать там собственный крупный морской порт.

А тяга Литвы к морю и свободным торговым путям ставила, как и военное и финансовое изнеможение, снова и острее, чем когда-либо, на очередь вопрос о литовско-польских отношениях. Там, в Польше, развит был крупный вывоз через Гданьск и Силезию хлеба и скота, лесного товара, особенно строевого леса, воска, мехов, льна, конопли, шерсти. И на этот поток всё сильнее подсаживались шляхтичи из средней и южной полосы владений Литовско-Русского государства.

И вот чтобы хоть что-то противопоставить этой интеграции, Гаштольд и советовал вмешаться в чужую войну, дабы получить в своё владение хотя бы устье Немана. Но советовал поторопиться, потому что как только поляки поймут, что выигрывают, ни о каком содействии стремлениям Литвы говорить уже не придётся.

Прозорливостью Альбрехта Константин был удивлён. Неужели плен так повлиял на него? Но получив такого союзника, Юрий опрометью бросился назад в Литву, где с пылом выступил перед радой, уговаривая, убеждая, настаивая. И добился-таки своего. Паны-рада постановила отправить к королю посольство, в которое вошли гетман Острожский и он.

Короля они настигли уже в лагере под Быгдощью, и там Юрий в очередной раз подивился упорности польской шляхты. Враг уже обстреливал пригороды Гданьска, а польские паны жались при мысли, что Мемель отойдёт союзнику. Но, в конце концов, используя личное влияние и связи, им удалось всё же дожать тех до мысли, что Литве отойдёт лишь то, что она сможет взять на меч. И посольство тут же, словно боясь, что поляки опять передумают, поспешило назад, собирать армию.

Увы, но всё, что удалось насобирать, это три тысячи ратников и несколько сотен пушкарей для осадной артиллерии. Казалось, поход повис на волоске, но тут в дело вступил Кёзгайло. Жмудь, как могла, отнекивалась от общегосударственных дел и даже серебрщину на восточный поход умудрялась не платить. Но за земли от Тевтонского ордена, а особенно за Мемель, жмудины выступили единым порывом. И сам староста жемойтский, Станислав Кёзгайло, повёл своих людей в поход. А небольшие рыцарские отряды оказались между Острожским (который, как гетман, возглавил армию) и Кёзгайло словно между молотом и наковальней.

Используя Неман как дорогу, отряды Константина, где Юрий привычно командовал конницей, стремительным маршем вышли на Тильзит, который был центром торговли с Литвой конопляным и льняным семенем, рожью, салом, орехами и медом, а его замок надёжно запирал дальнейший проход в орденские земли.

Разослав далеко окрест в разведку конные отряды, Острожский приступил к осаде, моля бога, чтобы не получилось так, как в своё время под Смоленском и Опочкой. Едва армия обложила замок, как он велел трубить в рога, сообщая, что желает переговоров. На стене призывно махнули флагами и князь, блестя дорогим доспехом в сопровождении воинов, держащих на отлёте струящиеся шёлком знамёна, горделиво подъехал ко рву, через который протекала вода из запруды.

Позади него хлопотала орудийная обслуга, водружая огромные стволы осадных пушек на громоздкие деревянные лафеты. Вверх поднялись первые зыбкие струйки дыма, это запалили жаровни, а чуть в стороне строились лучники.

Константин честно предложил местному коменданту сдать замок и обещал отпустить за малый выкуп всех рыцарей. Но орденцы предпочли плену бой. И князь велел начать обстрел.

Трескуче грянул оглушительный раскат, а половину войска заволокло клубами синеватого дыма. Первое ядро, грянувшись о стены, отлетело вместе с кусками кладки в воду, которая в ответ покрылась многочисленной рябью. Сотни глоток зашлись в крике кровожадного, вселяющего ужас в защитников замка, торжества. Пауза между выстрелами казалась долгой, но пушкари работали в поте лица, а чугунные ядра долбили по древним камням до тех пор, пока в них не образовалась внушительная трещина и наружу не обвалилась часть куртины.

Канонада гремела второй день. Острожский, восседая на закованном в доспехи жеребце, заворожено смотрел, как его пушкари пробивали в стенах ещё одну брешь размером с лошадь. Какое-то время дым и пыль скрывали масштаб повреждения, но когда завеса рассеялась, открывшийся вид приятно впечатлил всех, кто столь усердно этого добивался.

Константин напутственно махнул рукой, и сигнальщик поднёс к губам рог, чтобы протрубить атаку. Повинуясь сигналу, людская лавина хлынула вперёд, с безумным ором и блеском радостно-бешеных глаз. Через ров были перекинуты наскоро сколоченные мостки, по которым литвины перебегали препятствие, несмотря на свистящие со стен стрелы. Те, в свою очередь, тоже находили свои цели, сбрасывая как убитых, так и раненных прямо в студёную воду рва, который оказался глубже, чем можно было подумать, и люди барахтались в нём, выбиваясь из сил, и дрожа от холода, крича товарищам, чтобы хоть как-то из него вылезти.

Но тех, кому повезло прорваться, за проломом встречал частокол топоров и мечей из-за стены щитов. Рыцари и кнехты готовы были дорого продать свои жизни, да и лучники со стен продолжали обстреливать атакующих. Первая линия почти полностью полегла под стрелами и ударами плотного строя кольчужников, разящих с ужасающей сноровкой. Но второй волне повезло больше. Она с яростью навалилась на орденцев и заставила-таки тех дрогнуть. На помощь кнехтам бросился рыцарь со слугами, но не успел он толком поднять щит и меч, как ему смяло нагрудник могучим ударом топора. Изо рта рыцаря брызнула кровь, а в стене щитов и копий образовалась небольшая брешь, в которую и устремились нападавшие. Теперь численное превосходство литвинов начало играть свою роль. Да, в гневе безысходности кнехты ещё прорубали в их рядах бреши, но это уже ничего не давало. Пустоты снова и снова заполнялись вражескими воинами, и так продолжалось до той поры, пока не пал последний из защитников.

Когда резня унялась, Острожский подошел к самому краю рва и взглянул из-под руки на свой первый за последние годы захваченный замок. И багровое солнце, клонящееся к горизонту, показалось ему символичным. У него полегло примерно три сотни человек – потеря недопустимая, даже несмотря на победоносность стычки. Ведь Тильзит был не последним замком на пути. И потому радость от первой победы омрачалась осознанием того, что безвозвратно утрачена часть армии, столь отчаянно необходимая ему и Кёзгайло.

В Тильзите они простояли двое суток, оправляясь и заботясь о раненых. Наиболее тяжких отправили телегами назад, а сами выступили вперёд, на столицу местного комтурства – Рагнит.

Рагнитский замок был крепким орешком. Он был построен на искусственно приподнятой насыпи, а в основание фундамента были заложены массивные сдвоенные гранитные плиты. На ручье вдоль стен немцы в своё время построили дамбу, а перед ней выкопали ров глубиной до четырёх метров и шириной до двенадцати – так образовался мельничный пруд. В крепости насчитывалось 11 больших и малых орудий и 18 картечниц, стрелявших и свинцовыми пулями, и колотым камнем, был размещён довольно сильный гарнизон, который по случаю осады возглавил сам комтур. А население с окрестных земель либо попряталось в лесах, либо скрылось за стенами замка.

Как и в Тильзите, предложение о сдаче рыцарями было с гневом отвергнуто. И войско вновь приступило к осаде, которая сильно затянулась ввиду наступления холодов. Три штурма отразил гарнизон и лишь на четвёртый, когда все приставные лестницы уже были сброшены, пушкарям удалось вынести замковые ворота. Но и после этого орденцы продолжили сопротивление, умывшись сами и умыв нападающих потоками горячей, дымящейся на снегу крови.

И всё же к середине зимы литовские войска вышли к устью Немана, громогласно заявив об этом победой над наскоро собранным отрядом тевтонцев и захватом сельца Шилокарчема с его рыбным рынком и корчмой, и местечком Русне – главным центром рыболовства в Куршском заливе и низовьях Немана.

А вот Кёзгайло не так повезло, как Острожскому. Хоть магистр Ливонского ордена Вальтер фон Плеттенберг и придерживался позиции нейтралитета, да только удержать от действий своих вассалов был не в состоянии. Ливонцы же, жившие на порубежье с литовским княжеством, были сильно обиженны на жмудинов за постоянные набеги, и, подогреваемые тевтонами и осознавшими опасность рижанами (которым выход Литвы к морю никуда не упирался), собрали пусть небольшую, но зато спаянную рать, и в наглую пройдя мимо Швянтойи и Паланги, ударили в спину осаждающему город войску. Атака эта была тут же поддержана мемельским гарнизоном, так что не стоит удивляться, что литовские полки были рассеяны по окрестностям, а сам Станислав лишь чудом не угодил в лапы рыцарей.

На этом зимняя кампания закончилась и вот теперь князь Радзивилл, вновь вернувшийся в армию польского короля, не находил себе места, гадая, какой будет реакция поляков, переломивших-таки ход войны в свою пользу и что предпримет московский князь, чью столицу летом сжёг крымский хан. А главное, как поведут себя магнаты, когда на вальном сейме вновь встанет вопрос о соединении двух государств?

А между тем Европу потихоньку охватывала Реформация.

Лютер, осужденный Вормсским эдиктом, тем не менее сумел избежать судьбы Яна Гуса, найдя себе пристанище в замке Вартбург курфюрста Саксонии Фридриха Мудрого, где и занялся переводом на немецкий язык Нового Завета, тем самым собираясь дать в руки своих сторонников мощное идеологическое оружие. И вряд ли он при этом осознавал, что таким образом ввергает европейскую цивилизацию в долгую череду религиозных войн.

А вот перед Священной Римской империей германской нации из-за нешуточной угрозы со стороны молодой Оттоманской Порты встал целый ряд важных задач, отвлекающих её от второстепенных направлений. И потому, всё на том же Вормском рейхстаге, два брата – император Карл V и принц Фердинанд I – договорились о полюбовном разделении владений Габсбургов на испанские (с итальянскими владениями, заморскими колониями, а так же Нидерландами) и центральноевропейские, заложив тем самым основу для формирования в будущем двух империй: Испанской и Австро-Венгерской. Хотя поначалу планировалось, что пока склонный к компромиссам Фердинанд удерживает под контролем Германию, Карл впрямую займётся борьбой с Турцией и Францией. Но, как известно, ни один план не выдерживает столкновения с реальностью.

Зато эти решения, пусть и косвенно, но отразились со временем на судьбе скандинавских стран, где в Швеции уже вовсю разгоралось восстание против датской тирании, а датский король всё ещё не воспринимал его серьёзно и продолжал готовиться к новой войне с Ганзой.

Получив столь интересные новости, Андрей записал их в свой походный дневник, однако посчитал, что время для высокой политики в его планах ещё не настало, а потому, обговорив кое какие подробности с Мюлихом и дав чёткие указания приказчикам, сам на шхуне "Аскольд" покинул порт Любека, привычно отправившись на охоту за купцами.

И практически сразу удачно наткнулся на небольшой краер с командой в восемь человек, перевозивший, тем не менее, весьма дорогой с его точки зрения товар – медные слитки. На купце, сообразив, кто им повстречался, даже и не подумали о сопротивлении, а просто сбросили парус и с обречённым видом стали ждать абордажную команду. А потом, пока медные полусферы перетаскивали из одного трюма в другой, Андрей пожелал расспросить шкипера о делах в Гданьске, подбодрив того кружкой малиновой наливки и обещанием оставить ему его судно.

И сведения, которые тот поведал, оказались весьма интересными.

Гданьск лихорадило. Да, обороты торговли, несмотря на идущую войну и недавнюю осаду, продолжали расти, достигая головокружительных сумм, отчего в городе оседало всё больше и больше золота. Вот только кроме торговых судов в Мотлаву входили и каперские корабли, часть из которых давно ходила под королевским стягом. Впрочем, от продажи корсарской добычи город только выигрывал, а потому смотрел на это до недавнего времени сквозь пальцы. Вот только в последние годы силы каперского флота польского короля стали таять как прошлогодний снег под лучами солнца, потому что русские, чьих кораблей ещё десять лет назад и видно не было нигде дальше Ревеля, неожиданно не только заполонили собой морские пути, но и болезненно огрызнулись. Причём болезненно не только для каперов, но и для владельцев кораблей, позволив себе то, что раньше считалось лишь прерогативой самих ганзейцев. Вновь и вновь в город приходили вести о потоплении очередного судна; вновь и вновь у каперов, владельцев кораблей и владельцев верфей возникали трения с гданьским сенатом. И корыстолюбивый Гданьск, желая в своих торговых интересах примирения с оказавшимся столь кусачим противником, всё чаще стал недобро посматривать в сторону королевских жолнеров. Этому же способствовали и внутренние конфликты, раздиравшие патрициат и горожан. В общем, сработало старое правило – разделяй и властвуй. Ведь любая толпа всегда бездумна, и если её гнев умело направить, то всегда можно выиграть время и преференции для себя любимого. И патрициат Гданьска решил, что королевские каперы могут стать весьма достойным козлом отпущения за все их грехи. Ну, а напоследок шкипер поведал, что, вроде как, патриции собирались отправить кого-то в Ивангород, но тут он мог довольствоваться лишь неясными слухами, хотя интерес в Андрее разжёг нешуточный.

Как ни был мал груз, но перегрузка его всё же заняла несколько часов, после чего, подняв все паруса, шхуна стремительно рванула в сторону Норовского. Однако под вечер ветер сначала посвежел, а потом и вовсе превратился в шторм. Под потоками дождя, раскатами грома и захлёстывающими палубу волнами "Аскольд" всю ночь боролся с бурей, отбросившей его практически назад. И лишь после восхода солнца море относительно успокоилось, и шхуна получила возможность начать потихоньку зализывать полученные от стихии раны.

При этом погода оставалась неустойчивой. Корабль теперь еле-еле полз по волнам; паруса его то надувались, то повисали. Андрей, закатав рукава своей батистовой рубашки, поднялся на ют, где и застыл возле фальшборта, оперевшись локтями о планширь.

От созерцания моря его отвлёк слуга – высокий, горбоносый, парень лет тридцати – притащившийся на ют с кружкой горячего кофе. Ну да, времена, когда князь фрондировал, отправляясь куда-либо сам-один, давно уже прошли и теперь он всегда передвигался в сопровождении небольшой свиты, состоящей обычно из одного – двух слуг, а на земле ещё и вооружённого отряда послужильцев. Статус, как говорится, обязывал.

Попивая горячий напиток, Андрей вдруг подумал, что неплохо бы было натянуть над кормой навес из парусины, под тенью которого можно было бы отдохнуть от жгучих лучей дневного светила, да и команде предоставить отдых, устроив купание. Это в европейских флотах считанное количество моряков умели плавать (чему Андрей всегда удивлялся), а у него наоборот, неумех было считанные единицы. Обдумав пришедшую мысль так и эдак, он уже хотел отдать команду, как сверху раздался крик:

– Парус на горизонте!

Отхлебнув очередной глоток, князь усмехнулся: похоже, купание команды окончилось, так и не начавшись. Теперь предстояло сбегать уточниться, а кто это там плывёт? Уж такова специфика капера.

Между тем слуга успел сходить в каюту за личной подзорной трубой князя, и Андрей, оперевшись локтем о планширь, привычно вскинул инструмент и его взгляд устремился в указанном направлении. Действительно, там, на расстоянии нескольких миль белели паруса одиночного судна. Оторвавшись от наблюдения, он оценил положение собственных парусов и ход шхуны, и мысленно прикинул время. Мда, уж. Получалось, что при таком ветре более-менее разглядеть его можно будет через пару часов в лучшем случае, а потому, велев вахтенному держать курс на сближение, он вернулся к прерванному кофепитию.

Всё же в расчётах Андрей ошибся. Только спустя три часа через оптические стекла подзорной трубы он смог отчётливо рассмотреть большой и медлительный хольк. А главное – на его грот-мачте, над белоснежными парусами развевался красный флаг с белыми крестами. Хольк принадлежал Гданьску.

И потому "Аскольд", идя в крутой бейдевинд, пошёл на сближение, но из-за слабости ветра, манёвр занял изрядное количество времени, за которое на хольке прекрасно разобрались, что к чему и приготовились к бою, чем весьма удивили русичей, привыкших в последнее время не встречать от купцов сопротивления. А хольк, продолжая двигаться правым галсом, тем временем перешёл из галфинда в фордевинд, вот только этот маневр хоть и дал ему дополнительную скорость, но и облегчил жизнь преследователю, ведь поворачивая, хольк пересекал его курс. Но только так у гданьчан ещё оставался призрачный шанс достичь берега.

В оптику было хорошо видно, как на носовом замке ганзейца выстраиваются лучники, а солнце играет бликами на стволах небольших пушек. Андрей хищно улыбнулся: хорошая охрана – признак знатной добычи! Главное выкосить защитников не подставляясь под ответную стрельбу. И потому, пользуясь лучшей маневренностью, шхуна закрутилась возле холька, осыпая его палубу дальней картечью. Ответная стрельба, как и предполагалось, практически не вредила "Аскольду": калибр пушек был маловат, а попасть с качающейся палубы на приличном для лука расстоянии можно было только случайно. Да и не целились лучники, а били навесной стрельбой по площади. Однако абордажные команды шхуны были надёжно укрыты под палубой, а вот число защитников холька зримо уменьшалось. И такая игра продолжалась довольно долго, пока Андрей не решил, что пришла, наконец, пора решительных действий.

И вот, после очередного залпа, пока густой пороховой дым ещё не успел развеяться, бледный от волнения рулевой, повинуясь команде, навалился на колдершток, и шхуна принялась быстро пожирать то расстояние, которое отделяло её от холька. Андрей понадеялся, что поляки уже привыкли к тому, что после каждого залпа русские отворачивают в сторону и этот манёвр станет для них неожиданным. И, возможно, так бы и произошло, вот только скорость сближения из-за слабого ветра, оказалась всё же недостаточна. А потому, когда в рассеивающейся дымке показались неясные очертания ганзейского корабля, на нём успели разглядеть что собирается делать капер. И не только разглядеть, но и среагировать, сделав в самый последний момент залп в упор. И как бы ни был мал калибр чужих пушек, как бы не застилал глаза лучникам дым, но и расстояние было плёвое, а абордажники уже сбивались в отряды, не защищённые ничем, кроме собственной брони. А потому этот последний залп оказался самым удачным. Среди треска ломающихся снастей раздались пронзительные крики и стоны раненных, а десятникам пришлось приложить немало усилий, вновь собирая людей в отряды. Но пока творилась эта вакханалия, шхуна и хольк, наконец, столкнулись и на высокий борт купца полетели абордажные крючья, а обиженные за столь неласковый приём парни, с угрожающими криками и свистом, бросились на штурм, и сдержать их натиск было уже невозможно. Когда в ход пошли абордажные сабли и кинжалы, люди на борту холька дрогнули и, теряя остатки хладнокровия, начали в спешном порядке отступать на корму и на нос в корабельные замки. А с марсовой площадки "Аскольда" по ним продолжали палить картечью, сея среди защитников панику и смерть.

Большая часть корсаров устремилась на ют, где, окаменев от отчаяния и бешенства, стояли капитан холька и немногочисленные пассажиры. Недолгий бой быстро превратился в резню, окончить которую удалось не сразу, но всё же командир абордажной партии головы не потерял, как и контроль над ситуацией. А потому пассажиры отделались в основном испугом, кроме парочки явно дворян, неосмотрительно взявшихся за мечи.

Бой же в носовом замке продолжился дольше и окончился лишь тогда, когда очередная порция картечи оборвала жизнь командира защитников. После этого те, кто ещё был жив, бросили оружие и взмолились о пощаде.

И вот уже Андрей, ещё не отошедший от схватки, молча стоит среди трупов и обломков, не сводя глаз с капитана, выжившего в этой бойне и сейчас брошенного к его ногам.

– Ну и какого хрена, милейший, вы это затеяли? Мне плевать на ваших людей, но из-за вашего упрямства погибли и мои.

– Я следовал указаниям своего нанимателя. К тому же Клаус Бродде никогда не сдавался без боя, – взгляд капитана был полон презрения, словно он не понимал сложившейся ситуации. Или, наоборот, жаждал быстрой смерти.

– Тем хуже для вас, – зло прошипел князь и повернулся к мореходам, застывшим поблизости. – Связать, отвесить тумаков, но без вредительства, и бросить в трюм.

После чего повернулся спиной к повалившемуся от пинка капитану холька и направился на ют, где под присмотром абордажников испуганно ждали своей участи пассажиры.

– Господа, дамы, – Андрей учтиво поклонился двум женщинам, в испуге жмущимся к высокому, седоволосому рыцарю со свежим порезом на лице. – Приношу свои извинения за столь бесцеремонное окончание вашего путешествия на этом корабле, но превратности войны вынудили меня взять его на абордаж. Есть ли среди вас граждане ганзейского города Гданьска?

Из толпы ему под ноги буквально вытолкнули двоих, по-видимому, купца и приказчика.

– Вам не повезло вдвойне, – всё так же учтиво продолжил Андрей. – Вы воспользуетесь моим гостеприимством и дальше. Остальные же, несмотря на их попытку поучаствовать в чужой разборке, – взгляд князя уткнулся в седоволосого, но тот горделиво молчал, – могут не переживать, вы отнюдь не пленники. Мой государь воюет только с Гданьском. И если ветер не переменится, то к утру мы будем недалеко от берега, и вас с вашими вещами свезут на шлюпках, после чего вы сможете продолжить своё прерванное путешествие. Пока же прошу вас закрыться в своих каютах, дабы не провоцировать моих людей.

И отвесив весьма изысканный поклон, Андрей направился к борту, собираясь перебраться на "Аскольд" до того, как корабли расцепят. И уже там, сидя в собственной каюте, он читал список того, что вёз сей ганзеец.

Что ж, похоже, впервые за эти годы судьба послала ему стоящий трофей! Среди тюков, ящиков и бочек с тканями, пряностями и изделиями западно и южноевропейских мануфактур скрывались ящики со слитками серебра самого разного качества, предназначенного как для оплаты заказанных товаров, так и для продажи. Потому и охрана на судне была увеличена, да и шло оно не одно. Просто разразившийся недавно над Балтийским морем ураган разбросал корабли, и хольку не повезло – в одиночестве он наткнулся на вышедших на охоту русских. И такую добычу Андрей терять вовсе не собирался. А потому, нужно было срочно высаживать нежданных пассажиров (как выяснилось при опросе, никак не связанных с грузом) и на всех парусах спешить на Тютерс.

За ночь корабли приблизились к берегу достаточно близко, и едва рассвело, с трофея спустили на воду большой вельбот. Андрей лично убедился, что все пассажиры и выжившие после абордажа матросы из команды холька погрузились в него, после чего, пожелав отплывающим счастливого пути, велел поднимать паруса и держать курс на Норовское, благо ветер, наконец-то, установился и теперь дул ровно, давая возможность кораблям идти с хорошей (для холька) скоростью.

И всё равно им понадобилось почти десять дней, чтобы добраться до Тютерса, где с призового судна были сгружены все товары, в которых так нуждалась Овла, и только после этого оба корабля вошли в устье Наровы.

И первым кто встречал его на бревенчатом вымоле, был слуга, посланный ещё с Тютерса узнать о княжеской семье. Увы, на торговое подворье Норовского вестей о жене князя ещё не поступало, а вот от ивангородского воеводы лежало письмо, в котором тот просил князя навестить его по прибытии, причём, желательно, не откладывая. Удивлённому такой просьбой Андрею слуга пояснил что, как он услышал от целовальника, в крепости уже которую седьмицу сидят дьяки из Москвы с ценным грузом и государевой грамотой. Потому-то воевода так и нервничает.

Приняв информацию к сведению, Андрей велел истопить баньку. Спешка спешкой, а помыться с дороги хотелось. В конце концов, один вечер большой роли не сыграет. Заодно распорядился отправить с утра гонца в Новгород, куда, судя по времени, уже должны были прибыть жена с детьми.

А в Ивангород князь направился следующим утром верхом.

У воеводской избы его кинулись встречать двое слуг. И пока он спешивался, на крыльцо, закинув за упёртые в бока руки длинные полы бархатного охабня с высоким стоячим воротом, вышел сам князь Хохолков-Ростовский. Встречая дорогого гостя, он медленно сошёл по ступеням вниз:

– Здрав будь, мил боярин! Сам господь шлёт тебя мне в помощь!

– И тебе здравия, Александр-князь, – приветствовал хозяина Андрей. – От добрых встреч я поотвык в морях да своём захолустье.

– Такова уж служба наша, – всплеснул руками воевода. – Ну да что мы на крыльце-то стоим, проходи в хоромы, княже.

Ослепнув со света в тёмных сенях, Андрей больно споткнулся о порожец и чуть не упал, благо кто-то из служек вовремя удержал его за локоть. Сам князь, выдав поначалу небольшой боцманский загиб, громко чертыхнулся и решил немного постоять, давая глазам привыкнуть к полумраку внутренних переходов, после чего проследовал дальше.

Тяжёлая, обитая рогожей дверь, натужно скрипнув, отворилась, и Андрей привычно уже согнувшись, переступил высокий порог, входя в воеводскую горницу с двумя окошками по одной стене и тремя – по другой. Маленькие, затянутые провощенным бычьим пузырем оконца, света пропускали мало, а потому по стенам, в светцах, обычно горели свечи. Но сейчас окна были распахнуты настежь, отчего в горнице было довольно светло, а ветерок, сквозящий через неё, нёс с собой речную прохладу, делая климат внутри довольно комфортным.

– Что, княже, отведуешь, чем бог послал?

– После дороги аппетит всегда играет, князь, но всё же, мне больше интересно, чем же вызвана такая спешка?

Хохолков-Ростовский, крикнув в дверной проём, чтобы накрывали стол, прошелся по горнице, и, откинув за спину полы охабня, встал у окна, принявшись внимательно смотреть в него.

– Как всегда – дела превыше всего? Что ж, можно сразу и о делах. Ныне вот государь прислал дьяков с деньгами и грамотами для магистра. А в Ливонии из-за зимних событий теперь неспокойно. Обиженные за, как они считают, удар в спину литвины зорят орденские рубежи, а гонцы снуют туда-сюда, возя гневные письма. В общем, опасаются в столице за сохранность груза, вот государев посланник и требует, что надобно, как в прошлый раз, на своих кораблях плыть. А у меня, окромя, стругов речных ничего под рукою нету.

Андрей усмехнулся. Вот как всегда: предложи один раз помощь-решение, и власть имущие сразу начнут считать, что так оно и надо. Государь, так и не решив ещё – надобен ему флот или нет – уже считает андреевы каперы своими. И ведь не откажешь! Не потому, что права не имеешь, а потому, что это тебе же в большей мере выгодно. Ведь Русь это вам не запад, тут аристократу его уровня просто так за рубеж сбегать не получится. Чай не светлые послепетровские времена. Сейчас купец да крестьянин в деле загранпоездок куда более свободен получается. А ему такие вылазки позарез нужны. Так что придётся вновь извозчиком поработать.

– И где тот посланник ныне?

– Так сидит в крепости, оказии ожидая.

– Ну, так передай ему, чтобы готовился к путешествию. И да, шхуна к Ивангороду не подплывёт, так что помоги ему добраться до Норовского. И покончим с этим. Лучше откушаем твои разносолы, да расскажешь о последних вестях, что по Руси ходят.

– Ну, князь Андрей, ты прямо камень с моей души снял. Сейчас слуги стол накроют, и мы славно отобедаем, благо день ныне не постный. А опосля я гонца и отправлю. А новости? А что новости? Коль хочешь, слушай…

Новостей оказалось и впрямь много, но многое из того, что рассказывал ивангородский воевода, Андрей знал и так. История упорно продолжала идти по накатанной колее там, где он не прилагал к ней никаких усилий, или эти усилия были мизерны. Вот и сейчас огромная рать крымского хана, как и в другой истории, где-то затаилась в степи, ожидая своего часа. А русской ратью командовать был вновь назначен молодой и самоуверенный Бельский. И это при том, что война выдвинула целую плеяду воевод, отмеченных славными победами.

Впрочем, как сказал Хохолков-Ростовский, в назначении Дмитрия Бельского была косвенная заслуга и самого Андрея. Сильно ли старше в свои двадцать четыре года он был двадцатиоднолетнего Бельского? Вот то-то! А сравните заслуги: и чин окольничьего получил, и должность наместника занял, и умелым воеводой прослыл и на посольских делах отметился. А у Димы Бельского всех "достоинств" – одно родство с государем. Это, конечно, немало, но для реального уважения со стороны "общества" требуются и настоящие заслуги. А пока что он, выражаясь языком другого времени, типичный "мальчик-мажор", которому во время войны с Литвой по ряду причин не получилось отличиться. Но дому Бельских нужен был лидер и противовес не в меру усилившимся Шуйским и Ростовским. Особенно Шуйским, у которых не только основная, но и побочные ветви уже выдвинули своих представителей в Думу. И если не подсуетиться, то Бельских могут и вовсе отодвинуть на задворки.

И тут приходит сообщение о готовящемся набеге, опасность которого оценивается довольно низко (про ошибочность такого мнения пока что никто, кроме самого Андрея, не подозревал). Вот и пришла кому-то в голову "гениальная" идея – а давайте-ка сделаем главным воеводой нашего Диму! А что? Алгоритм отражения набегов уже давно отработан, риск минимальный, знай, строй из себя большого начальника и раздавай указания. А для подстраховки подкинем знающего дядьку из своих. Зато после успеха он будет уже не "паркетный", а вполне себе боевой воевода с репутацией успешного военачальника, вокруг которого и сплотится род Бельских в борьбе за власть. А то слишком уж свысока все эти Рюриковичи на Гедиминовичей в последнее время смотреть стали.

Правда, тут возникала ещё одна проблема – чтобы назначить командующим войсками неопытного юнца с огромными амбициями, нужна была "отмашка" со стороны государя, а Бельские ныне нигде во властных структурах представлены не были, да и в ближний круг принимающих решения тоже не входили. Правда, имелась у них одна кандидатура: княгиня Анна Васильевна, мать братьев Бельских и по совместительству двоюродная сестра Василия III Ивановича. Но какой бы амбициозной она ни была, на дворе всё же стоял век шестнадцатый и отношение к женщинам выражалось поговоркой: "у бабы волос долог, да ум короток". Начни она капать на мозги государю, её бы быстро окоротили одним окриком: "нишкни, баба, не лезь в мужские дела". И нишкнула бы, никуда не делась, но, однако Бельские, всё же смогли как-то уговорить великого князя. И Андрей, обдумав этот момент, пришёл к неожиданному выводу: государь сам хотел создать новый противовес усиливавшимся возле трона группировкам. А что, принцип разделяй и властвуй, ведь не вчера придуман был! Вот и стал Дмитрий Бельский, как и в иной реальности, главным воеводой. А значит, и вероятность повторения Крымского смерча возрастала с каждым днём всё сильнее. И радовало только одно: жена уже должна была покинуть столицу.

Пока воевода делился вестями, слуги успели накрыть стол и два князя с большим удовольствием отдали должное поварскому искусству. Засиделись допоздна, так что заночевал Андрей в Ивангороде. А с утра, опохмелившись квашенной капусткой, познакомился и с государевым посланцем, сыном боярским Сергеевым, притащившимся на воеводский двор за уточнениями. Оказалось, что посольство, кроме грамот, везло с собой и серебро на две тысячи прусских марок. Этим жестом государь давал магистру понять, что не отказывается от субсидирования военных операций Ордена и по-прежнему ждет от тевтонцев действий, несмотря на заключенное перемирие.

Зная, чем всё закончится, князь только пожалел о столь бездарной трате серебра. Если б эти деньги дали в прошлом году, то, возможно, война бы пошла совсем по-другому. Зато этой суммы вполне хватало на постройку крепостей в его наместничестве. А так они, получается, будут просто выброшены на ветер. Но раз Дума и государь решили так, то не ему отменять эти решения. Хотя и было очень жаль.

Зато с посланником он смог напрямую обговорить сроки доставки груза на борт и выхода корабля в море. Решили, что сын боярский прибудет во вторник, чтобы в среду, с утренним бризом тронуться в путь. К тому времени команда успеет отдохнуть и пополнить припасы. После чего повеселевший сын боярский отправился к себе, а князь, пообедав у воеводы, тронулся в обратную дорогу.

Во вторник, после полудня, как и договаривались, со стороны крепости спустился одинокий струг полный стражников. И с него на шхуну сноровисто перетащили груз, после чего на борт перебрались и посланники. Службу, дабы не терять время с утра, отстояли в храме вечером, а ночевать отправились на торговое подворье, где моряков и пассажиров ждал обильный ужин.

Силы, находившиеся в распоряжении Гданьска, оказались далеко не столь достаточны, чтобы бороться с Орденом и Русью одновременно. Причём особенно сильно и неприятно удивили именно последние. Это были уже не те податливые новгородцы, побеждавшие в войнах, но уступавшие давлению. Поначалу считалось, что десятка каперских кораблей за глаза хватит, дабы пресечь их смехотворное мореходство. И в первый год казалось, что всё так и есть, а потом вдруг, откуда ни возьмись, в воды Балтики буквально ворвались как русские купцы, так и русские пираты. И с того момента уже для гданьских купцов начались чёрные деньки.

Причём тактика русских сильно отличалась от общепринятой. Да, пушки уже давно появились на кораблях, но до сих пор сражения флотов представляли из себя бой корабля с кораблем, когда экипажи сцепившихся судов дрались врукопашную, доброй сталью решая кому достанется победа.

Но русские преподнесли совсем другое понимание морской войны. И оно оказалось весьма действенным, по крайней мере, именно из-за этого от нескольких десятков капитанов, взявших когда-то королевский патент, ныне в строю оставалось лишь пятеро. И дело было не в том, что каперы повывелись в славном городе Гданьске, но вот воевать с крыжаками оказалось куда прибыльней и безопасней.

Однако Лукаш Джекелл упорно продолжал ходить под королевским стягом и не готов был смириться с поражением, мечтая нанести русским достойный удар. Да, в прошлом году он здорово лопухнулся, упустив русских послов, но уж в этот раз он такого не допустит. Королевская служба шпегов работала превосходно. Но главное, став в отсутствие Зассе и Флинта формальным лидером королевских каперов, он собирался не просто пощипать купеческие судёнышки, а нанести визит в русское поселение, выбрав для этого Невское Устье. Конечно, лучше бы было наведоваться в Норовское, но после прошлогоднего афронта русские там были настороже. Да и укрепили побережье, возведя деревянный острог с пушками. А вот в Невском Устье был шанс застать их врасплох.

Однако тут против похода неожиданно выступил Ян Возняк, имевший наиболее мощный корабль из всех, но ныне предпочитавший больше крейсировать у Мемеля, Балги или Кнайпхова, чем у русских берегов. И ведь не обвинишь его в трусости. Вот в последнем походе он, нагло войдя в Преголю, прямо в порту, на виду у горожан, захватил большую гружённую каракку и несколько барж, с перепродажи товаров которых получил неплохую сумму. Но спешить поохотиться на русских Возняк больше не торопился. Зато Вавржинец Кутенбах и Йоахим Бонсак согласились не раздумывая. Плохо только, что лишь у Кутенбаха был мелкосидящий краер. Потому что хольки Джекелла и Бонсака пройти в устье Невы были неспособны. Выхода было два: либо зафрахтовать пару мелкосидящих посудин тут в Гданьске, либо нанять парней на Аэгне. Однако появление братьев Яна и Павла Глазовых (Jan i Paweł Glasow) разрешило этот вопрос. Так у Джекелла под рукой оказалось шесть кораблей (буер Яна Багге должен был присоединиться к ним позже, возле Ревеля).

В общем, май месяц еще только подходил к концу, а небольшой каперский флот, подняв все паруса, уже вышел из гданьской гавани. Плавание получилось не вполне благоприятное, почти все время мешали встречные ветры и сильное волнение, с которыми приходилось бороться, что значительно замедляло движение. Когда же они поравнялись с южной оконечностью острова Аэгна, небольшое лёгкое судно вдруг отделилось от берега и быстро направилось к ним, отчаянно сигнализируя флагом. Джекелл велел спустить паруса и дождаться вестника.

Не прошло и получаса, как на палубу флагманского холька поднялся невзрачный субъект в мешковатой одежде горожанина с достатком средней руки.

– Рад вас снова видеть, пан Лукаш, – королевский шпег был сама любезность. – А у меня для вас добрые вести.

– И что же вы принесли мне на этот раз? Помните: я берусь только за то, что приносит мне прямой барыш?

– Это должно вас заинтересовать точно, – рассыпался мелким смехом шпег.

– Лучше бы вы сразу перешли к делу, – нахмурился Джекелл.

– Ну-ну, всё бы вам спешить. В общем, опять русский посланник с серебром ждёт ближайшей оказии, дабы доставить его магистру. А король очень бы желал, дабы ни серебро, ни письма не достигли цели. Причём серебро можете оставить себе, а вот письма…

– Да помню я, всю корреспонденцию передать вам. Вы будете в Ревеле?

– Увы. В городе бродит чума и мне как-то не хочется подхватить эту заразу. Так что я буду ждать вестей на прибрежной мызе.

Вечерело. Море было спокойно, волны, едва колебля поверхность, тяжело и лениво набегали на берег небольшого лесистого острова.

Попутный ветер надувал паруса, и корабли могли бы беспрепятственно пристать к берегу, однако, когда суда были уже совсем близко, передовой хольк неожиданно принялся торопливо сворачивать тугие полотнища. А потом и вовсе с него послышалась дудка боцмана, грохот крутящегося шпиля и удар якоря о воду. И вот уже обездвиженный корабль закачался на волнах, а на его грот-мачте взвились сигнальные флаги и вымпел. Впрочем, остальные суда уже повторяли его маневр, и вскоре вся флотилия встала на якоре в виду острова.

Увы, но из-за обилия мелей Сескар был труднодостижим для больших кораблей. И даже лёгкий буер мог легко словить каменный зубец в днище. Только лодки и рыбацкие баркасы относительно беспрепятственно могли достичь его песчаных пляжей, чем и пользовались жители окрестных берегов. Рыбалка же возле острова была фантастически продуктивна, а на нагретых солнцем камнях очень любили греться балтийские тюлени, чей жир и кожа пользовались неплохим спросом.

Потому-то корсарские корабли и встали на якорь, укрывшись островом от ветра. С них сноровисто начали спускать на воду шлюпки, и вскоре корсарские капитаны направились к флагманскому хольку, где прямо на верхней палубе состоялся импровизированный военный совет. Экипажи же шлюпок, окруживших корабль, остались ждать своих пассажиров на воде.

Джеккил, в расшитом золотом синем дублете с новомодными прорезями из более светлой ткани, не стал переливать из пустого в порожнее, а сразу заговорил о деле, едва только капитаны наполнили свои кружки, потому что как то не принято было совещаться на сухую.

– Итак, настало время действовать, и я хочу посвятить вас в свои планы. Наша флотилия будет разделена на две части: одна, взяв практически всех бойцов, двинется вперед, на штурм городка. Эту группу поведу я сам. Вторая – поднимется в сторону Выборга, объясняя русским и датчанам, что зря одни хотят торговать против воли ганзейцев, а другим, что зря они арестовали Флинта и его призы.

– Но мы же не воюем с Данией, – возразил рыжеусый Багге.

– А мы выступим не как королевские корсары, а как представители восставшего против датской тирании Вазы, – усмехнулся Джеккил.

Капитаны заулыбались. Сколь уже раз Ганза приходила на выручку шведам против датчан. Так почему бы и сейчас не воспользоваться моментом?

– Второй отряд поведёт старший Глазов. Ян, – Джеккил повернулся к ражему молодцу разодетому как попугай по последней моде. – Я надеюсь, ты ещё не забыл тамошние воды?

– Помню, как свою постель.

– Ну как всегда, – буркнул Павел, – кто что, а братец про баб.

– Что же, я рад, – Джеккил решил не обращать внимание на бурчание второго брата. – Держи, – сказал он, протягивая Яну толстый свиток пергамента. – Здесь все сказано. Встречу назначим тут же, у Сескари. После чего займёмся послом.

– Если тот, к тому времени, не уплывёт.

– А вот это вряд ли. Купцы уже уплыли, а других средств у русских нет. И даже если сегодня кто-то вернётся, ему нужно будет время для отдыха и пополнения запасов. Поэтому действуем быстро и решительно. На этом с делами покончим. Сегодня вечером отдыхаем. А с рассветом вся флотилия должна поднять якоря. Понятно?

Капитаны закивали головами. Да и что тут было не понять.

– Тогда прошу отведать, чем кок побаловал, – Джекелл скинул маску строгого командира и натянул другую – радушного хозяина.

Разъезжались капитаны уже в ночь, что набросила черное покрывало на морские просторы. В темноте хорошо были видны огни корабельных фонарей и смолящих факелов на лодках. А поутру над флотилией раздались крики команд, свистки, топот ног и скрип снастей. Когда же над морем блеснул первый луч, все корабли покинули место стоянки, и лишь на горизонте можно было различить удалявшиеся паруса.

Путь до Кетусаари, или как его звали русские, Котлина острова, занял почти весь день и только к вечеру два краера и буер достигли, наконец, удобной бухточки, где, к их изумлению, уже стояла на якоре небольшая русская буса. Обрадованные столь удачным началом, корсары, незадумываясь, ринулись на беззащитное судно и, повязав двух ошеломлённых охранников, захватили его. Первым же делом взломали трюма и порадовались. Добыча хоть и была обычной для русских: воск, мёд и кожи – но она неплохо стоила, а значит, пустыми карманы джентельменов удачи уже точно не будут. Вот только оказалось, что команда бусы, сошедшая на берег, просто так отдавать своё судно вовсе не собиралась. Сообразив, что происходит, она выскочила из-за прибрежных кустов и взялась за луки. Понятно, что десять человек не могли сильно навредить, но подранить кое-кого и потрепать нервы – вполне.

Однако первые выстрелы лишь дробно пробарабанили по обшивке, заставив пиратов обратить свой взор на берег.

– Горящие стрелы! – заорал вдруг кто-то, но в заходящих лучах солнца все и так хорошо видели, как бывшие хозяева бусы принялись поджигать обмотанные чем-то стрелы, прежде чем пустить их в полёт. По счастью, лучников у них было немного, всего четверо. И залп вновь ушёл практически впустую. Две стрелы с шипением просто упали в море. Еще одна вонзилась в переднюю палубу, но её быстренько загасили водой (терять нежданный приз корсарам уже не хотелось). И лишь одна ударила в грудь одного из абордажников и прошла его насквозь. Тот рухнул с разорванной грудной клеткой и горящим куском пакли на одежде, так что труп пришлось тоже окатить забортной водой, дабы не дать разгореться пожару.

– Чёрт возьми, их же мало!.. – воскликнул было Джекелл, но новая порция стрел заставила его инстинктивно пригнуться в поисках укрытия. Мало, не мало, а конкретно для себя получить смертельный подарочек не хотел никто. В бессильной злобе Лукаш увидел, как какого-то моряка рядом с ним стрела ударила прямо в глаз, отчего тот вскрикнул и с пронзительным воплем упал за борт. А ещё одному стрела попала в ногу. Такое ощущение, что сам чёрт ворожил этим ублюдкам. Ведь господь, как известно, всегда на стороне честных католиков!

И вот тут уж злость горячим приливом ударила в голову капитану, и, плюнув на опасности, он вскочил, размахивая коротким мечом:

– На берег, живо! Злотый за голову их командира! Лучники, что застыли – стреляйте, наконец!

Впрочем, к этому моменту ошеломление внезапным нападением оставило бравых вояк и без его команд, и вот уже сразу четыре лодки наперегонки рванули к близкому берегу, а с кораблей защёлкали спускаемые в ответ тетивы луков и арбалетов. И тут уже на песок рухнули двое с той стороны. Оба тела сразу же подхватили их товарищи и быстро потащили в прибрежные кусты. За ними побежали и остальные члены команды, поняв, что большего достичь им уже не получится, ведь перевес сил у врага был такой, что и шансов на победу не было. Зато в то, что кто-то ночью при свете факелов будет носиться по острову, гоняясь за ними, они не верили и правильно делали. Котлин остров большой да к тому же заселённый, так что лодку для спасения всегда можно было добыть. Ну, или засаду в лесу устроить. Так что, едва русские скрылись в зарослях, Джекелл велел трубить отход. Пусть русские прячутся в лесу. Их буса уже стала добычей, а у его парней на эту ночь хватает дел и без опасных погонь. Не зря же он искал лоцмана, знающего дельту Невы, как свои пять пальцев. В предутренних сумерках, используя вёсла, корсарским кораблям предстояло подняться вверх по течению, чтобы с первым лучом солнца атаковать сонное поселение.

Земли в устье реки Охты – возвышенные и недосягаемые для наводнений, с хорошей гаванью для стоянки судов и защищенные водными рубежами – издревле являлись одним из наиболее благоприятных для обитания районов в низовьях Невы. Место это занимало удобное положение на пересечении водного, проходившего по Неве, и сухопутного, связывавшего Новгород и Ижорскую землю с Карелией и Финляндией, путей. Тут велись торги русских и западноевропейских купцов, особенно бойкие в годы "розмирий". Так стоит ли удивляться, что со временем тут появилось укреплённое поселение, названное Невским устьем или Невским городком, с деревней Корабельница, что служила местом стоянки морских судов?

Поселение было небольшим, и больше напоминало сильно разросшееся село, защищённое древоземляными городнями. Из 18 дворов лишь четверо занимались хлебопашеством, остальные же жители были позёмщиками – непашенными людьми, платившими денежный налог "позём", составлявший три гривны, в казну. Была в поселении и своя церковь – Михаила Архангела, рубленная из отборных брёвен. Был тут и прообраз гостинного двора, выросшего из обычной корчмы, в котором имелись как неплохо обставленные комнаты для денежных гостей, так и комнатушки подешевле, для команд и служек с прибывших кораблей. Разумеется, имелась и отдельная мыльня с "гулящими жёнками", на которую весьма недобро косились церковники. А большую же часть строений составляли однообразные торговые амбары.

Берега вокруг тоже не были пустынными. Вниз по Охте стояло несколько деревень, а на левом берегу Невы, напротив устья Охты, раскинулось небольшое сельцо Спасское со своей церквушкой.

Своего воеводы Невское Устье не имело и входило в ведение воеводы ореховецкого. Потому морская стража, базирующаяся на Орешек и контролирующая не только берега Ладожского озера, но и пути от острова Котлин и Березовых островов до устья Невы, часто останавливалась тут на отдых. А вот как такового гарнизона поселение не имело, на что и рассчитывал гданьский корсар, которому птичка донесла, что корабли морской стражи ныне были далеко от сих мест.

Утро выдалось туманным, и корабли в нём казались тёмными призраками. Лукаш лежал на боку, упершись щекой о пятку ладони и прислушиваясь к плеску невской воды за бортом. Корабли шли осторожно, на вёслах, а лоцман – из местных – хмурился, вглядываясь в седую пелену. Ему больше всех не хотелось поймать мель, которыми изобиловало устье, так как, пообещав хорошую плату, ему пообещали и страшную кару, если с кораблями что-то случится.

Но чем ближе был рассвет, тем больше опадал туман, и вскоре сквозь него стало видно оба берега, которые, сколько хватало глаз, поросли густым высоким лесом, подступавшим к самой кромке воды. Когда-то ганзейцам дозволялось рубить его для своих нужд безденежно, однако те времена давно канули в Лету. Зато, по словам купцов, местные жители тут хорошо зажились. Всего тут имелось вдоволь – и свиней, и телят, и птицы, и рыбы, и пива, и медов, и жен, и дев. А амбары большую часть времени стояли полные, лишь меняя асортимент с того, что повезут на Русь на то, что повезут из Руси и обратно.

Воины, не занятые греблей, тихо веселились, предвкушая грядущую легкую победу и богатую добычу. Никто не верил в то, что село, не имеющее гарнизона, способно будет оказать достойное сопротивление. А вот у Лукаша вдруг противно заныло под ложечкой. Он вновь пристал к лоцману, выспрашивая последние новости. Но тот лишь пожимал плечами, говоря, что лодьи морской стражи ушли вверх по реке, а в самом Устье ныне лишь охранники купеческие числом два десятка и обитают. Крытые возы в амбары загнали и чего-то ждут. Толи купцов с Выборга, то ли свои бусы.

Наконец корабли обогнули большой остров и оказались в пределах прямой видимости от села-порта. Голосили во дворах петухи, рубленные из сосновых кряжей, почерневшие от времени избы подслеповато щурились волоковыми окошками на свет божий. Берег выглядел умиротворённо-беспечным и Лукаш даже поверил, что всё идёт хорошо, пока над большой избой не взлетела вверх сигнальная шутиха. Их заметили, и это было понятно, но вот то, что где-то дальше, в глубине леса взлетела вверх такая же шутиха, вернула капитану все недобрые мысли вспять.

А корабли уже стремительно подгребали к берегу. Лодки, до того тянувшиеся на канатах, ныне вырвались вперёд и шурша днищем въехали в прогретый солнечными лучами песок. Размахивая саблями и мечами, корсары устремились в раскрытые настежь ворота острожка, игнорируя пока что многочисленные амбары. Вот только со стен по ним неожиданно ударили из пищалей, а открытые ворота неожиданно перегородили выкатившиеся непонятные щиты, напоминавшие вагенбург.

Лукаш зло сплюнул на песок. Русские их ждали и готовились, а значит, кто-то в славном городе Гданьске шпионил на этих схизматиков. А возможно это сделал и сам городской совет, решив таким образом покончить с проблемой. И это открытие стало весьма неприятным для королевского капера.

А бой, между тем, продолжался. Оставив часть парней осаждать местную фортецию, Джекелл велел остальным взламывать хранилища и выносить лучшее к берегу. Он уже понял, что помощь для осаждённых близка, а потому спешил поживиться хоть чем-то и скорее отступить обратно к морю, успев напоследок поджечь как можно больше.

Лодки, гружённые сверх всякой меры, засновали между берегом и кораблями, но сделать успели лишь один полноценный рейс, когда из-за леса выбежали чужие лучники. Прикрывшись наспех сбитыми щитами, они рассеялись в высокой траве и принялись осыпать корсаров косым и острым дождем стрел, позволяя остальному воинству изготовиться для атаки.

В холодных глазах Лукаша полыхнул блеск, а голос, отдававший приказания, словно приобрел дополнительную силу. Нет, он не воин, дабы встречать врага грудь на грудь. Он пришёл за хабаром, и умирать в честной схватке вовсе не собирался, хотя и понимал, что численно враг вряд ли больше полутора сотен его молодцов. Но эти молодцы, как и он, пришли сюда вовсе не умирать. Мёртвому ведь злотые не нужны! А если враг знал о нападении, то и речная рать вскоре должна подоспеть к месту боя. Он бы поступил так же, а считать противника глупей себя, Лукаш давно отучился.

И всё же покинуть берег удалось не всем. Часть корсаров, кому не хватило места в лодках, и кто не решился на небольшой заплыв, была прижата к урезу воды и полегла практически вся: пленных русские не брали. Да и понятно: огонь, закинутый на строения корсарскими стрелами, благодаря хорошему ветру, разгорался в пожар. Возможно, его и потушат, но какой-никакой ущерб они всё же русским нанесли. Хотя и жаль, что не удалось пограбить всласть, потому что будет очень хорошо, если совокупный доход от похода покроет хотя бы затраты на экспедицию. А быть должником у гданьских толстосумов Лукашу очень не хотелось.

Кстати, русская флотилия всё-таки догнала их, но под самый конец, когда перед глазами моряков уже раскинулся простор мелководного залива. И если на речных узкостях у них ещё и был шанс, то на морском просторе им уже ничего не светило. Хотя они и попытались.

В общем, к Сескару корсары прибыли не солоно хлебавши, однако двух больших хольков у острова не нашли и остались ждать до конца недели, как и было условленно. Те появились в последний день, приведя на хвосте датскую флотилию, состоящую из военной каракки, непонятно как оказавшейся в Выборге, и десятка малых снекк. Гданьск с Данией не воевал, но и пожинать лавры Флинта, попавшего в Выборге под арест, Джекелл вовсе не собирался, а потому велел всем изготовиться к бою. Однако датский начальник, оценив новый расклад сил, тоже не стал рисковать и отвернул в сторону Кетусаари, решив, видимо, уточниться, как там дела у союзника и торгового партнёра.

Вечером прибывший на совет Павел Глазов в подробностях рассказал, как прошёл их рейд. Оказалось, что холькам повезло куда больше и их трюма теперь были наполнены самым разнообразным товаром, снятом не только с многочисленных русских бус и шнек, но и с пары датских кораблей, что попались им по-пути. Но кое-кому удалось всё-таки ускользнуть, вот они-то и навели на корсаров датскую эскадру, связываться с которой Глазов не стал.

Что ж, оценив улов, Джекелл повеселел: в должниках он точно не останется. А теперь предстояло попробовать перехватить русского посланника и его серебро…

Поход начался великолепно. Идя устойчивым бакштагом, "Аскольд" уверено оставлял за кормой милю за милей. Пиратскую Аэгну проскочили днём, успев разглядеть вдали несколько парусов любителей лёгкой наживы. Но догнать шхуну ревельцы не смогли и довольствовались лишь счастьем лицезреть её удаляющиеся паруса. Государев посланник, видимо, впервые попавший в море, живо интересовался всем увиденным, или, стоя на корме, с детской непосредственностью оглядывал горизонт через одолженную ему подзорную трубу.

Давно уже растаял в дымке за кормой остров Найсаар, "Аскольд", слегка кренясь на левый борт, шел в западном направлении под полными парусами. Дул устойчивый северо-восточный ветер, весьма редкий в это время года. Обычно в этих местах преобладали западные или юго-западные ветра, достигая наибольшей силы после полудня и утихая к ночи.

Вот и этой ночью ветер почти совсем стих, и корабль еле двигался во тьме, отчего на рассвете все ещё находился недалеко от острова Оденсхольм и выхода из пролива.

Андрей проснулся, едва отгремели склянки, возвестившие об очередной смене вахтенных, и озаботился непонятно чем вызванным креном. То ли ветер переменился, то ли корабль изменил курс. А потому, наскоро одевшись, он поднялся на палубу, чтобы узнать у Доната, что произошло.

Утренний ветер нес с собой приятную прохладу и быстро согнал с князя остатки сна. С удовольствием вдохнув полной грудью свежий морской воздух, Андрей огляделся. С убранным фор-марселем (вторым на первой по-новому) и значительным креном на левый борт "Аскольд" бороздил волны, держа курс на запад-юго-запад. Значит, всё же произошла смена курса. И раз его не разбудили, то посчитали причину поворота несущественной. Что ж, он сам вбивал в вахтенных определённую самостоятельность. А то знавал он командиров, с которыми каждый манёвр нужно было доложить и согласовать.

Доната и вахтенного командира он увидал сразу. Они стояли у фальшборта правого борта и что-то возбуждённо обсуждали, иногда оглядывая море с помощью оптики. Когда Андрей подошел, Донат как раз опустил трубу и, повернув голову, указал куда-то вдаль.

– Их заметили с рассветом, и дабы выяснить их намерения, слегка сменили курс. Увы, парни явно собираются по нашу душу.

Ни слова не говоря, князь неторопливо подошел к перилам и, опершись на них локтями, навел свою трубу на указанный участок моря. Его исследование затянулось надолго, но Донат и вахтенный терпеливо ждали княжеского решения. Оптика рывком приблизила преследователей, которых было ровно шестеро. Два больших холька и мелочь в виде краеров и буера. Судя по всему, это были ребятки "папы Сигизмунда", как с лёгкой руки князя стали звать королевских каперов в компании.

Вот же неугомонные. Ведь всем давно уже надоело это организованное на Балтике польским королём каперство. Так надоело, что даже ливонские города подняли голос в защиту русского купечества. На последнем съезде в Любеке, что закончился в начале июня, представители Дерпта прямо обвинили гданьчан в нанесении ущерба русским купцам, отчего великий князь в прошлое рождество прислал им в город грамоту, требующую возвращения товаров, захваченных не ими. Своё слово сказали и представители Ревеля, обвинив гданьчан в прошлогоднем захвате кораблей в Нарве и аресте тех из них, которые были нагружены русскими товарами. И как итог, ливонские города потребовали от Гданьска возместить русским их убытки. Гданьчане, которых установление тесных русско-датских контактов напугало много больше, чем ливонские города, вяло отбивались, указывая на потери, понесённые их купцами от действий русских каперов, на что получили отлуп уже от представителя Руссо-Балта, приглашённого на этот съезд, как представитель новгородского наместника. Тот в очередной раз довёл до всех, что условия прекращения каперства с русской стороны Гданьску были переданы уже давно, но те так и не соизволили выполнить их. Ну и чего они хотят? Покорного склонения головы? Так не выйдет, чай, вся Русь – это не какой-то там отдельный Новгород. Столь дерзкая, порой на грани фола, морская политика русских, столь непохожая на деяния не только приснопамятных новгородцев, но и даже самих москвичей ещё при прошлом государе, давно уже не удивляла ганзейцев, лишь подтверждая тяжёлую для них мысль, что времена неумолимо меняются. Да, можно вновь ввести против русских санкции, но кто поручится, что они будут действенными? Особенно сейчас, когда русские сами плывут куда захотят, а оба конца Балтийского моря контролируют давние союзники – русский и датский государи. Да ещё и в Швеции ныне создана непонятная Северная торговая компания, чьи фактории, по донесениям надёжных источников, должны будут находиться в Копенгагене, Стокгольме, Антверпене и Выборге? И входить в неё будут не только датские купцы, но и русские. И это при том, что, по слухам, организаторы этой компании строили грандиозные планы перестройки рудников в Даларне для увеличения экспорта меди в Европу, а главным акционером сего мероприятия должен был стать и без того медный король и противник Ганзы – Фуггер.

Так что санкции ввести можно, а как удержать торговые потоки в своих руках при таких условиях?

В общем, Гданьск, как и в иной истории, оказался в гордом одиночестве, вот только в прошлый раз ему удалось выполнить главную задачу: сорвать торговое мореходство русских на Балтике, отчего их морская торговля снова должна была осуществляться лишь при посредничестве иностранного купечества. А вот в этот раз всё вышло совсем по-другому. И если ещё в начале века в Ригу, Ревель, Дерпт и Выборг ходило четыре сотни русских лодий, шнеков и бус, то ныне уже только в порты Любека, Стокгольма и Копенгагена смело захаживало под сотню торговых корабликов, а ведь Выборг, Дерпт и Ревель русские тоже не забывали. А ныне и вовсе отправились в Антверпен, о чём в городах Ганзы уже шептались с тревогой меж собою купцы. Пусть русская торговля занимала меньше четверти торгового оборота союза, но для некоторых семей это была основная статья дохода. Вот и пытались оборотистые дельцы понять: как же так случилось, что русские столь решительно вышли в море? Не замечая, что ответ лежал на поверхности, но точно знал его лишь один человек. Потому что когда-то прочитал об этом. А всё потому, что в данный момент времени на Руси просто сошлись желания и возможности власть предержащих и купцов, и всё, что нужно было сделать попаданцу – это приложить немного сил и умений, дабы оградить этот неокрепший росток от чужих загребущих лап. В прошлый раз полякам хватило двух десятков каперов, чтобы загнать русское мореплавание обратно в Финский залив. Да и падение Кристиана и шведский мятеж поспособствовали этому. В этот же раз всё сложилось иначе. Русские поплыли не только в Копенгаген и Стокгольм, а в Любек и другие города Ганзы. И у них был человек, который имел достаточно наглости примерить на себя роль морского атамана.

И вот уже пять лет грохочут над волнами Балтики пушки, а польский король всё никак не уймётся. Несмотря на формальное прекращение военных действий и начало переговоров о мире между Русью и Литвой война не прекратилась полностью. Напротив, она продолжилась, только была перенесена с суши на море. И разбитые, казалось бы, в пух и прах, королевские каперы вновь и вновь пополняли свои ряды новыми любителями чужого добра и вновь блокировали Восточную Балтику, задерживая русские корабли, направлявшиеся с товаром на запад.

И вот очередная группа молодцов "папы Сиги" встала на пути "Аскольда".

– Ну да, это явно гданьчане, и они идут наперерез нашему курсу. Твои действия? – в конце концов, раз бой неизбежен, то почему бы и не использовать его для обучения кандидата в командиры?

Донат ненадолго задумался, запустив пятерню в гриву давно нечёсанных волос.

– Если дело дойдет до абордажа, то по численности команды у них многократный перевес.

– И не забудьте, что вы связаны заданием, – напомнил Андрей.

– Тогда надо спасаться бегством.

– Мудро. Не всякий бой можно выиграть, и не всякое отступление есть бегство.

– Если взять на пару румбов ближе к ветру, то на таком курсе они нас не догонят, – продолжил рассуждать Донат. – Только они уже изначально стоят у нас на пути. А если идти тем же курсом, что и сейчас, или вообще встать по ветру, то впереди очень скоро нас будет ждать земля, – горько усмехнулся он. – Да и кто гарантирует мне, что этот ветер удержится? Он не характерен для этого времени года.

– И всё же, твоё решение? – князь своё уже принял, но хотел узнать, что же думает его ученик.

– Берём на румб к ветру и стараемся пройтись мимо на максимальной дистанции. Жаль, что идти придётся мимо холька, а у него всяко есть большие пушки. Но, думаю, пару залпов наш "Аскольд" выдержит, а потом, проскочив его, мы довернём ещё и в таком бейдевинде они не то, что о погоне, они как плыть забудут.

– Что ж, командуйте, – сказал Андрей, отходя в сторону. План Доната отличался от его собственного, но был, в принципе, выполним, так что Андрей решил согласиться с этим решением, и теперь оставалось только надеяться, что обычные в бою случайности не сильно помешают его исполнению.

Повинуясь командам, накренившись и зарываясь в воду, "Аскольд" повернул под ветер и начал сближаться с кораблями врагов. Вот только поляки уже хорошо изучили ходовые качества шхун. А потому принялись быстро перестраиваться, хотя ветер и мешал теперь их манёврам. И если бы не вёсла, то перехватить разгоняющуюся шхуну они не успевали. Но, к сожалению, часть корсарских кораблей была парусно-вёсельной. А потому краеры явно успевали обрезать шхуне корму.

Князь поначалу не придал значения этому манёвру, но потом, вглядевшись в оба корабля повнимательнее, чертыхнулся. Какая-то умная голова додумалась впихнуть в них по две шестифунтовки, установленные в носу, и теперь они, если бахнут картечью вдоль палубы, смогут поразить довольно многих. Он сам так делал не единожды и, похоже, кто-то умный подглядел и взял этот манёвр для исполнения.

– Чёрт возьми! – воскликнул Донат, тоже рассмотрев угрозу. – Этак они нас неплохо причешут. И ветер слишком слаб, не успеем выйти из зоны поражения.

Андрей промолчал, разглядывая, как на шкафут боцман и его помощники, шатаясь под тяжестью груза, выносят оружие для рукопашного боя. И как хмурые мореходы разбирают его. А вот абордажная команда уже была готова к бою, но Донат велел всем скрыться в низах, справедливо полагая, что так потерь от обстрела будет меньше. Зато канониры застыли возле приготовленных к бою пушек. Глядя на них, Андрей в очередной раз вздохнул: открытая палуба не сильно способствовала сохранности столь драгоценных специалистов. В этом отношении фрегат с его батарейной палубой выглядел куда предпочтительней.

Эх, фрегат – мечты, мечты! Тут со строящимся в Норовском бригом у Викола пока что не сильно ладилось, так как в него впихали сразу несколько новых решений. Один только штурвал, что должен был существенно облегчить управление, чего стоил. Так что кораблик пока что страдал кучей детских болезней, но Андрей готов был ждать и платить, понимая, что всё одно это придёт на флот рано или поздно. А главное – там можно будет поговорить и о фрегатах!

Между тем ближайший хольк, как и предугадывалось, начал ворочать влево с явной целью не дать им уйти. Да, ветер сейчас более благоприятствовал "Аскольду", но кто сказал, что он продержится столько сколько надо? Только господь бог, но он молчал.

Так прошёл час. За это время первый краер, отчаянно гребя вёслами, всё же сумел сократить расстояние до нужного ему для стрельбы. Это стало понятно сразу после того, как на нём вспухли два бело-серых бутона, а затем шхуна вздрогнула от попадания ядра прямо в кормовой подзор. Второе ядро, просвистев над головами, безобидно зарылось в воду.

– Вот черти! – от притока адреналина Донат был избыточно возбуждён и весел. – Чуть с первого выстрела руль не перебили. Наверное, лучше было сразу сделать оверштаг и привестись максимально под ветер. А потом по большой дуге просто обойти этих любителей чужого. Потеряли бы во времени, но зато не подставились под их пушки. С их-то умением ходить круто к ветру они потеряли бы нас уже к обеду.

– Лучше, – согласился князь. Потому что это и был его первоначальный план. Но вот не настоял он на нём, а решил поддержать более рисковый, но зато полностью донатовский. Воспитатель хренов. Зато теперь можно было гордиться: подчинённый сам додумался, что можно было просто поиграть в догонялки, а не лезть на рожон. Возможно, это и вправду к лучшему, но понятно будет уже только после боя.

– Лучше, – повторил он, и добавил: – Но уже поздно. Посчитай, сколько времени ты потеряешь на манёвр, и прикинь расстояние, которое потребуется, чтобы повернуть и где в это время окажутся враги. Нет. Мы имеем преимущество в ходе, к тому же гребцы не могут вдолгую тягаться с парусом. Так что ещё часа два – три, и мы так же оставим их за кормой.

Донат согласно кивнул и бросился отдавать приказания. А Андрей повернулся к канонирам, что возились у кормовых пушек. Это, конечно, были не бортовые единороги, но чем чёрт не шутит, пока бог спит!

Увы, оказалось, что шутит он пакостно. Оба небольших ядра не попали никуда, кроме моря: в момент выстрела волна подбросила шхуну, сбив и без того неточный прицел. Впрочем, и второй залп с краера тоже не достиг цели. Зато время было выиграно, а оно играло на руку русским, а никак не гданьчанам.

– Руль право, держать круче к ветру! Пушкари, вся надежда на вас! – разнесся над палубой многократно усиленный рупором голос князя, углядевшего, что расстояние до ближайшего холька было вполне достаточным, чтобы его обстрелять.

Шхуна, приведясь ещё круче к ветру, задрожала, зато ближайший хольк хорошо вписался в сектор огня, чем и не замедлили воспользоваться канониры. Когда смолк грохот, Андрей сквозь клубы удушающего дыма увидел, что одно из ядер угодило гданьчанину в корпус.

Проклиная канонира за слишком высокий прицел, и сожалея об отсутствии на борту старины Охрима, он велел расчётам заряжать орудия книппелями, а старшего пушкаря подозвал к себе. Загорелый, сбросивший где-то кафтан и оставшийся в одной рубахе с закатанными по локоть рукавами канонир, с тлеющим запальником в руке, подскочил к князю.

– Первый залп нужно было класть под ватерлинию. Ну да что теперь уж горевать. Устанавливайте пушки приблизительно на таком уровне, чтобы огнем сбить оснастку у всех, кто войдёт в зону поражения. Если нам удастся сбить или повредить им паруса, то мы просто воспользуемся преимуществом в скорости и уйдём. Всё понял?

– Так точно!

– Надеюсь. До следующего распоряжения командуешь стрельбой сам.

– Есть, – гаркнул пушкарь и опрометью бросился назад, к пушкам.

За следующий час единороги трижды палили по корсарам и сумели достать-таки одного из них. Вот только из всех пятерых досталось самому маленькому. Теперь буер без мачты качался на волнах, а его команда торопливо разбирала упавшие снасти. Впрочем, и "Аскольд" уже практически закончил свой манёвр и, казалось, что до развязки уже осталось совсем немного, но тут, по закону подлости, ветер и без того дувший еле-еле, окончательно стих.

– Похоже, вечер перестает быть томным, – сплюнул за борт Андрей, глядя на то, как обрадованные изменившейся ситуацией корсары с удвоенной силой налегли на вёсла.

Тут из люка показался сын боярский Сергеев, который практически всё время боя провёл в каюте. Озадаченный явным изменением в поведении корабля, он решил покинуть свои четыре стены и разузнать, что случилось. И первое, что он увидел, поднявшись на палубу, это мрачные лица столпившихся мореходов.

– Зря вышел, господин посланник, – пробормотал боцман. – Сейчас тут будет весьма жарко.

Сергеев пропустил его слова мимо ушей и спешно поднялся на ют, где собрались все офицеры корабля.

– Скажите, князь, – обратился он к Андрею. – Всё так плохо, как говорит команда?

– Боюсь, да, – кивнул головой князь. – Ветер стих, и если мы и хольки обездвижены, то краеры и буер скоро подойдут и попробуют взять нас на абордаж. Так что советую спуститься вниз и хорошенько вооружиться. Как бы не пришлось нам всем изрядно помахать сабельками.

Сергеев внимательно оглядел море и застывшие на нём корабли с лениво повисшими парусами. Потом его взгляд остановился на трёх краерах, что буквально летели к шхуне и чьи вёсла с бешеной скоростью мелькали в воздухе, вздымая серебристую пыль. Да и на буере тоже уже убрали обломки и теперь готовили вёсла.

– Однако если они считают, что мы превратились в добычу, то нам придётся слегка развеять эти надежды, – раздался даже какой-то весёлый голос князя. Сергеев с удивлением взглянул на него, но тому было не до пояснений. Схватив рупор, он принялся командовать:

– Шлюпки за борт! Боцман! Закрепить канаты для верповки. Лучники – стрелять по готовности. Мушкетоны к бою!

Повернувшись к Донату, он продолжил:

– Отбери добровольцев на шлюпки. Там будет очень жарко, но от них будет зависеть судьба корабля. А потому всем по рублю сверх оплаты. Канонир! Чем больше ты наделаешь им дырок, тем лучше будет нам. Теперь бей под ватерлинию, только целься верней. Огонь только по команде. И всем! Помните, ещё ничто не решено, но если вы – командиры – повесите носы, то поражение станет неизбежным. А потому требую: командовать молодецки и всем видом излучать веру в нашу победу. Кто на шлюпку?

– Эх-ма, – воскликнул гардемарин Вторак, проходящий на "Аскольде" практику. – Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Дозволь, княже?

Андрей на секунду задумался, а потом кивнул. В конце концов, верповкой в портах Вторак уже занимался, так что опыт у него есть. А офицеры ему и на корабле понадобятся.

Так начался второй этап боя.

Теперь весь манёвр лег на плечи гребцов. Шлюпки, повинуясь командам, поворачивали шхуну бортом к противнику, а пушкари старались всадить в него все ядра. И первым под огонь попал краер, что расстреливал шхуну с кормы. Однако второй корабль, подходивший с того же борта, тут же постарался воспользоваться тем, что пушки "Аскольда" были только что разряжены. Но шлюпки, повинуясь команде, вновь начали ворочать шхуну, а на дерзкий краер обрушился огонь из всего, что только могло стрелять, заставляя его экипаж прятаться за укрытиями. Это привело к тому, что корабли разминулись буквально в нескольких метрах друг от друга, но сцепиться абордажными крюками им не дали. Зато две малокалиберные кормовые пушки достали краер, продырявив ему обшивку кормы, что, впрочем, не сильно сказалось на его боеспособности.

И начались своеобразные пятнашки.

Пока хольки, верпуясь, стремились приблизиться к месту боя, остальные корсарские корабли, раз за разом пытались зайти либо с носа, либо с кормы шхуны, чтобы, как уже говорилось, стреляя картечью вдоль палубы, поразить как можно больше людей, а затем сблизиться для абордажного боя, не подставляясь при этом под бортовые залпы. Потому что "Аскольд" теперь мог полагаться лишь на свои пушки. Надеяться на благоприятный исход схватки с противником, который сильно превосходил их численностью, было бы верхом глупости. Хватит и того, что они вообще подставились под этот бой.

Время шло, "Аскольд" умело маневрировал, а русские ядра, стрелы и ружейный огонь охлаждали боевой пыл гданьчан. Однако они всё так же раз за разом пытались сойтись для абордажа, а так же разобраться с гребцами на шлюпках, которые под градом пуль и картечи обеспечивали маневры своего корабля, чтобы он всегда стоял бортом к неприятелю и мог в максимальной степени использовать свою артиллерию.

Всё сходилось к тому, что исход дела должна была решить первая же ошибка, допущенная русскими. Однако Фортуна, как известно, дама изменчивая.

Краер младшего Глазова сумел приблизиться достаточно близко и, пока шхуна ещё не успела довернуть, Ян велел готовиться к абордажу. Наконец расстояние стало достаточным для броска. Но в тот самый момент, когда шкипер отдавал приказ, шхуна, наконец, закончила доворот, и всем бортом полыхнул огнем и дымом.

Краер содрогнулся от удара, ненадолго застыл, и тут же накренился на левый борт. И этот крен продолжал нарастать. Вскоре вода уже заливала его палубу, и стало ясно, что корабль получил смертельный удар и тонул.

– Ну что ж, вот и минус один! Ура, братцы! – возбуждённо радостно заорал Андрей. Ответом ему было такое же яростное "ура", вырвавшееся из многочисленных глоток.

Но не успело оно смолкнуть, как подтянутый к месту боя шлюпками хольк исчез в облаке серого дыма и уже "Аскольд" затрясся, как в лихорадке. Хуже того, в месте попадания вдруг поднялись языки пламени.

– Хорошо горит, – хмыкнул Андрей. – Это ж чем они там ядра начиняют?

– Потушить пожар! – заорал в рупор Донат. – Живо, пока не разгорелось!

Однако несколько мореходов с баграми и ведрами уже и так бросились к месту возгорания. Что такое пожар на деревянном корабле все понимали хорошо. А тем временем из оседающего облака дыма вынырнул третий краер и смело пошел на сближение. Одновременно второй краер, пройдя за кормой "Аскольда", разрядил свои бортовые пушки. Шхуна дёрнулась, словно получив хороший пинок. А тот, что шёл на сближение, уже приблизился к шхуне на пистолетный выстрел, чем тотчас воспользовались мушкетоны абордажной команды. Воздух наполнился треском выстрелов и криками раненных. Но эта отчаянная пальба опять позволила избежать главного – абордажа. Да, на краере нашлись храбрецы, забросившие абордажные крючья, но только пара из них впилась в дерево фальшборта. Но боцман и ещё пара смельчаков, прямо под огнём, обрубили топорами канаты, привязанные к ним, что стоило одному жизни, а второго, истекающего кровью, сноровисто поволокли в кают-компанию, где орудовал корабельный врач.

Как потом оказалось, это был самый критический момент боя. Стоило только гданьчанам притянуть краер к шхуне и поражение стало бы неизбежным. Но, увы, для гданьчан, смелость моряков и плотный огонь не позволили этому свершиться.

А ещё через час штиль окончился. Сначала ветер дул порывами, но потом всё же набрал силу и бой закончился сам собой. Подобрав шлюпки и распустив зияющие прорехами паруса, шхуна встала круто к ветру и поспешила покинуть место сражения.

Стоя на корме своего корабля, Джекелл злым взглядом провожал столь удачливого врага, которому даже штиль не помешал избежать наказания, и посылал ему на голову град проклятий. Однако со временем разум взял свое, и корсары принялись подсчитывать убытки. Увы, оказалось, что почти все малые корабли с трудом держаться на плаву, так что пришлось спешно идти в ближайший порт, заделывать повреждения. Но если кто подумал, что Лукаш Джекелл так просто сдастся, то он жестоко ошибался. Имея под рукой два практически не пострадавших в бою холька, капер вновь вышел на охоту. Только на этот раз он решил патрулировать морскую дорогу между Стокгольмом и Нарвой, так как множество русских судов в этом году поспешили за товаром в бывшую шведскую столицу. И, надо сказать, он не проиграл. Его корабли изрядно проредили количество русских торговых кораблей (да и датчан, попавших под руку), но при возвращении в родную гавань его ждали очень неприятные новости.

Под давлением Любека, Гданьск решил покончить с морским разбоем в отношении русских. И всем королевским каперам было прямо сказано, что больше сбывать свою добычу здесь они не смогут. Но что ещё хуже, так это то, что ввиду начавшихся переговоров о перемирии между Литвой и Русью, в самой Польше начали усиливаться голоса магнатерии, не видевших целесообразности в дальнейшем поддержании королевского флота, и требовавшие его ликвидации. Потому что магнаты видели в нём лишь силу, с помощью которой король мог попытаться лишить их столь долго завоёвываемых для себя привилегий, и им было глубоко наплевать на то, какое важное для экономики страны значение имеет возможность контролировать морские просторы и торговые пути. Мимо их ушей легко проносились все аргументы самых знатных жителей Гданьска, и даже тот факт, что флот – это лучший гарант безопасности и силы для укрепления позиций Польши на юге Балтийского моря не заставил их прислушиваться к чьим-то словам. Их не интересовала торговля Гданьска. Точнее, им было глубоко фиолетово, будут ли гданьчане сами возить в Европу их хлеб, лес и прочие продукты, рождённые в недрах их владений, или это европейские купцы будут приплывать в Гданьск за товаром. В любом случае, звонкие монеты упадут в их карманы, а вот у короля не будет под рукой никаких вооружённых формирований.

И слушая эти новости, Лукаш уже не сомневался, что магнаты добьются своего, и королевская каперская флотилия будет распущена. А значит, ему уже нужно подыскивать нового работодателя, если он, конечно, не хочет превратиться в простого извозчика.

И, забегая вперёд, скажем, что долго искать работу бывшему королевскому каперу не пришлось. Всю их флотилию с радостью нанял сам Гданьск, дабы отправить сражаться против короля Кристиана.

Но это уже другая история….