Князь Барбашин

Глава 8

Великий пост начинается с Чистого понедельника. А понедельник и без того – день тяжёлый. После плясок и гуляний на масленых проводинах, вставать в раннюю рань вовсе не хочется. А проснувшись, вдруг вспоминаешь, что есть сегодня вовсе нельзя, но, слава богу, ещё перевариваются вчерашние масленичные блины и кушать пока совсем не хочется.

Впрочем, Андрей, помня о строгом начале, каждый раз плотно откушивал до самого конца дня воскресного, чтобы не бурчать потом животом весь понедельник. И единственное, что его не устраивало в этот день – это утренняя служба, когда молитва течёт неспешно и размеренно, вызывая у него непреодолимую сонливость. Даже то, что утреннее богослужение проходило без Литургии, не вызывало в нём никаких эмоций. Да и вообще, трудно было удержать мысли лишь на тихой торжественности, и князь часто ловил себя на том, что мечты его в эти часы были весьма далеки от того, что происходило в храме.

Служба, начавшись утром, заканчивалась ближе к обеду. И в какой-то момент, словно искушение, обязательно приходила провокационная мысль о еде. В общем, тяжёлый это день, первый понедельник Великого поста!

Вот только если Андрей, отстояв утреннюю службу, отправился затем домой, то члены Боярской думы прямо из храма потащились в расписанную фресками Грановитую палату. Им предстояло решить, наконец, что же делать дальше.

Государь, как и положено, явился последним. Степенно прошествовал вдоль склонившихся в полупоклоне бояр и окольничьих, сам склонил голову перед митрополитом, получая от него благословление и лишь затем, поприветствовав всех, опустился на мягкую подушку, подложенную на сиденье резного, с высокой спинкой трона. С шумом и кряхтением, знатнейшие люди страны стали рассаживаться по своим местам. Очередное заседание началось.

Впрочем, передышка, данная государем, не прошла бесследно. Всю неделю бояре сновали по гостям, спорили, искали компромиссы и в результате решение, удовлетворившее практически всех, было уже найдено и князю Ростовскому, избранному главе Боярской думы оставалось лишь его озвучить.

– Ну-с, бояре, о чём приговор ваш будет? – обратился к Думе Василий.

С места степенно поднялся князь Александр.

– Дума советует тебе, государь, оказать помощь магистру, послав в зажитьё рать лёгкую, а по лету готовить большой поход на южную украйну. Там древняя столица – Киев. Да стоит к родственникам Глинских, что под рукой литвина остались, гонцов послать, дабы отдали родовую отчину под твою, государь руку.

А коли сложится поход удачно, дойти и до Глинска и до Полтавы.

Боярину Давыдову наказать, чтобы мира с Литвой искал, но на государевых условиях. Коли согласятся, выдать опасную грамоту, а коли нет – продолжать великий поход, покуда не согласятся.

При последних словах вновь позванный в думу Головин страдальчески поморщился, а заметивший это митрополит сочувственно усмехнулся.

– А что с предложением Кристиана?

– Советуем тебе, государь, оказать ему помощь да послать в те места новгородских дворян да охочих людишек. Они и шведа за вымя подёргают, и порядок в твоих вотчинах наведут. Тем более кого во главе той рати поставить думцы уже определились.

Быстрый взгляд в сторону Шуйских краше всяких слов указал великому князю, кого скорее всего имели ввиду думцы.

– Что ж, стало быть, так и приговорим: быть большому походу на стольный Киев-град. Полки изготовить ко дню благовещения, дабы разом и на Берег выступить, и на литвина. Роспись по полкам к тому же сроку составить. Князь Ростовский, как наместник новгородский, займётся делами каянскими, а потому новгородцев да псковичей далее Полоцка и Витебска не снаряжать. Ну а коли брат мой, Жигмонт пришлёт послов, то вот тебе, Григорий, мой наказ: от отчин и дедин моих не отрекаться, и взад городки не сулить, ибо, что с боя взято, то свято. Согласится король – быть переговорам. Ну а на нет и суда нет. И коль с делами воинскими покончено, начнём, пожалуй, думать над тем, как с землицею монастырской поступать будем…

И зал вновь потонул в криках, ибо земельный вопрос был для думцев как бы ни более животрепещущим, чем идущая война.

А пока они прели в жарких дебатах, решения уже принятые ими, начали потихоньку предваряться в жизнь. Так, всего лишь на неделю позже, чем в иной истории, в поддержку Ордена из Полоцка выступила сравнительно небольшая рать воеводы Василия Годунова. Не имея сил для взятия городов, она привычно пожгла посады, включая и посад стольного Вильно и, рассыпавшись на отряды, следующие два месяца буквально затерроризировала довольно обширную территорию литовско-русского княжества, прежде чем вернуться на Русь, обременённой различным полоном.

Затем, к 25 марта на окском рубеже стали собираться полки поместной конницы и отряды пищальников. А поскольку новгородско-псковские отряды было решено к походу не привлекать, то пищальников ныне собирали со всех городов, где они уже успели объявиться. Даже далёкий Ярославль прислал своих стрелков.

Эти сборы, едва о них стало известно, сильно напрягли литовский сейм. Да, как и в прошлый раз, ещё 24 марта в Москву приехал человек Радзивилла, который передал согласие литовской стороны на продолжение мирных переговоров, а также просьбу о присылке "опасных грамот" для послов и о прекращении пограничной войны. И вот с одной стороны у них на руках оказались бумаги, подтверждающие желание русского государя начать переговоры, а с другой, никто распускать собранные рати вовсе не собирался, а шпионы не даром ели свой хлеб и о том, что "московит возжелал Киева", в Вильно прознали довольно скоро. И принялись лихорадочно искать выход, прекрасно понимая, что устоять Киеву, чьи укрепления были куда хуже, чем у Полоцка и Витебска, нет никакой возможности, только если сам господь не вступится за него.

Король же был далеко и с началом переговоров вовсе не спешил: он считал, что ему необходимо было предварительно достичь решающих успехов в войне с Орденом, дабы чувствовать себя более уверенным.

Зато в Москве орденского посла поспешили отправить обратно, сообщив ему о готовности выполнить своё условие о финансировании орденской армии в 10 тысяч пеших и 2 тысячи конных воинов, когда гроссмейстер отнимет у короля все прусские города, потерянные до этого, и пойдёт к Кракову. В общем, это была плохо завуалированная издёвка, означающая, что Москва вовсе не собирается вкладываться в чужую для неё войну. Но к "почину того дела" с дьяком Иваном Харламовым Ордену всё же была отправлена часть "казны" для найма целой тысячи воинов. Как говорится, победить не победит, но войну затянет. А дальше как в песне:

Конечно, достигнуть столь счастливой ситуации в Москве и не надеялись, но хорошо понимали, что любая затяжка играет ныне против литвинов. А тут ещё и Крым прислал гонцов, настаивавших на выполнении договорных обязательств и посылке войск под Астрахань, чем косвенно подтвердили мнение о том, что Мухаммед Гирей хоть и ведёт переговоры с Сигизмундом, но окончательного решения кого лучше поддержать, ещё не принял. А это, в свою очередь позволяло надеяться, что и большого похода со стороны хана не будет, а с малыми набегами справляться уже более-менее научились. Однако при всём при этом решено было всё-таки поспешить с завершением работ по созданию оборонительных сооружений в Туле – ключевой позиции русской обороны на южных рубежах. И потому уже к весне 1520 года Тульский "град камен" был закончен.

В общем, каждый из игроков мечтал выжать из ситуации максимум пользы и с учётом уже произошедших изменений даже Андрей теперь не мог с уверенностью сказать, что из этого получится.

А на второй неделе поста его неожиданно пригласил в гости задержавшийся по делам в Москве Немой и в буквальном смысле огорошил новостями. Похоже, время, когда он хоть и относительно, но был предоставлен сам себе и мог сам выбирать что, где и когда делать, окончилось бесповоротно. Государь решил ввести его в состав дворцовых чинов, вот только начинать князю Барбашину предстояло, почитай, с самых низов. "По секрету", Шуйский поведал, что Василий Иванович пожаловал его чином стряпчего. А кто такой стряпчий? Это придворный чин, следующий ниже за стольником и пятый в росписи чинов. Наименование своё он получил от глагола "стряпать", то есть делать, работать. Устаревшее слово, оно умудрилось дожить и до века двадцать первого, хотя и приобрело слегка иной окрас. Разумеется, стряпчий стряпчему рознь. Гладить, стирать, готовить, носить скамеечку или чистить коней, это дело выходцев из низов, а вот родовитые люди бывали стряпчими лишь в смысле низшего придворного звания, а не в смысле определённой должности при одном из хозяйственных дворов. В стряпчие-конюхи люди родовитые не назначались, а несли службу при особе государя или воеводами в полках. И трудно было сказать, что это было: повышение или умаление чести. С одной стороны, Андрей до этого не носил никаких придворных чинов, а с другой ещё никто из огромного клана Шуйских стряпчим не был, и начинал свою дворцовую службу обычно сразу со стольника.

Обдумывая сложившуюся коллизию, Андрей вдруг поймал себя на мысли, что он всё больше и больше становится местным. Ещё года три назад ему бы было по барабану, какую должность определили ему при дворе. А сейчас он на полном серьёзе рассматривает вариант "умаления чести". Вздрогнув, он быстро пробежался по ключевым точкам прошедших годов и ужаснулся. Вместо того чтобы нести в мир чистое и светлое, и тянуть его к идеалам будущего, он во многом медленно опускался к уровню восприятия обывателя из 16 века. То, что ещё в первые годы коробило его, теперь осознавалось как нечто обыденное и само собой разумеющееся. Нет, в чём-то он остался прежним, и то же значение технического прогресса для него стояло по-прежнему на первом месте. Однако кроме техники есть ещё и социальная составляющая общества. И она порой бывает куда важнее технических знаний. Ведь дикарь с автоматом куда опаснее дикаря с дубиной. И именно тут у него было всё плохо.

Но разве так описывались попаданцы в книгах? Ведь в большинстве своём они ломают мир через колено, заставляя людей думать как они. Нет, в том, что касалось больших проектов, он делал то же самое. Его послужильцы постепенно перенимали его стиль и отношения к новшествам. Давно ли Игнат противился тачкам только потому, что местным этого было не надо? Года три-четыре назад. Но получив взбучку, накачку и личный пример от князя, сейчас он смотрел на подобное совсем по-другому. Подумать только, когда по весне выдалась неожиданно малая вода и наглядно встала проблема мелководья, Игнат без подсказок велел отыскать среди уже переведённых на русский язык книг по технике устройство нужного механизма и с его помощью принялся углублять русло Усолки от Княжгородка до самого устья. Работы эти были масштабны, и до конца их пока было ещё далеко, но сам факт говорил о многом!

Однако это относилось лишь к большим проектам. А в повседневности? Вот когда он перестал морщиться, видя толпы угоняемых в рабство таких же русских людей, которым просто не повезло жить в землях Литвы? А считать детей бросовым товаром? Да, он пользовался этим, можно сказать с первого года своего появления. Но тогда, покупая дешёвый и никчёмный, по мнению местных "товар", его мучила совесть, и он долго сам себе доказывал, что спасает их от куда более худшей участи. И ведь, правда, тот первый десяток, что обучался практически им, уже стал ему надёжной опорой и весь получил вольную. Но сейчас, покупая на холопском рынке мальчиков и девочек, он не чувствовал никаких угрызений, словно это стало для него обыденностью. Просто голый расчёт: дети десяти – двенадцати лет лучше всего обучаются новому, потому что им ещё не вбили аксиому "отцы и деды так делали". И никаких эмоций.

Как там, у Ницше было? "Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя".

Легко быть добрым и хорошим, когда вокруг все хорошо. Но когда ты постоянно видишь, как рушатся семьи, как люди предают, убивают и режут друг друга. Видишь страдания и боль, то сам ты постепенно становишься глух ко всем этим переживаниям. И сам становишься немного чудовищем. Можно притворяться и лицемерить, строить из себя святошу, но это ничего не меняет. Там, в его прошлом-будущем это называли профессиональной деформацией.

И лечили сменой деятельности. Или уже не лечили ничем, если ты не успел остановиться вовремя.

Но как остановиться на полпути? Ведь он делает весьма нужное дело для себя и всей Руси, правда, попутно принося неимоверные страдания другим. И что самое обидное – по другому ведь не получается. Войны – вот истинный двигатель прогресса, что бы там ни говорили разного рода пацифисты. Просто они не знают или не желают знать, что большинство тех вещей, что облегчают им же жизнь, там, в двадцать первом веке, изначально создавалось для человекоубийства или для лучшего обеспечения этого процесса.

И он, сосредоточившись только на технике, скорее всего тем самым совершил ошибку. Он не помнил, кто это сказал, но мысль, что "техническое развитие человечества должно соответствовать его социальному развитию", ныне уже не казалась ему лишённой смысла. Потому что это самое человечество может легко уничтожить самого себя, даже не поняв, что делает. Ведь даже в "просвещённом" двадцатом веке едва-едва удержались на грани ядерного конфликта. И подстёгивая научно-технический прогресс, он тем самым словно включает вторую скорость в гонке технологий, что пока что текла весьма неспешно. Глупо же думать, что знания можно вечно удерживать внутри одного сообщества. Так что может, даже и хорошо, что он так мало знает о технологиях. Да и остановить этот процесс было не в его силах, как, впрочем, и желаниях. Ибо отставших в нём быстро выбрасывают на периферию истории, предоставив играть лишь роль мелких шавок, тявкающих по указке сильных мира сего и разменной монеты в большой геополитической игре. Так что, раз нельзя остановить прогресс технический, необходимо просто подстегнуть прогресс социальный, а вот тут у Андрея знаний было ещё меньше, чем в той же металлургии. И к кому обратиться за помощью он не представлял. Ну не в церковь же идти, честное слово. Хотя, возможно, именно церковь с её духовностью и сможет помочь. А потому стоит, наверное, заикнуться как-нибудь о проблеме в разговоре с тем же Вассианом, или Триволисом, что уже корпел над переводами книг в государевой библиотеке. А вот заниматься этим самому точно не стоит: таких дров наломает – всем тошно станет. Да и без того взвалил уже на себя столько, что начал упускать некоторые направления из виду.

В общем, осознав, что это, похоже, не он прогибает мир под себя, а скорее мир его, Андрей позволил себе немного порефлексировать на эту тему, но долго заниматься самоедством всё одно не смог. Он и в прошлой-то жизни не сильно страдал этим интеллигентским недугом. Ну, ошибся и что теперь – лечь в гроб и помирать? Ну, нет! Делай, что должно и пусть будет что будет.

Зато в том разговоре ему удалось-таки обратить внимание Шуйского на восточную проблему. Понятно, что Крыму никогда не доверяли, даже когда он был союзником. И желание Гиреев овладеть Казанью и Астраханью тоже были известны, как и недовольство ханов действиями Москвы в отношении осколков бывшей Орды. Но Андрей зашёл с другого направления. Он напомнил дядюшке, что поминки в Бахчисарай шлём не только мы, а Сигизмунду ныне терять нечего, единственное его спасение это большой поход Орды на Русь. А Русь готова к этому? А то подло ударят исподтишка и не сдюжат полки на переправах.

Неплохо бы было понаблюдать за шляхами. Степь, она ведь только кажется бескрайней. Только путей-дороженек в ней для большого войска не так и много, и все они известны. Так отчего не выслать легкоконные сторожки дальше, чем ныне ходят. Да и казачков, что в той же степи пошаливают, нанять для разведки. Вот покойный государь все полки на Угру привёл оттого, что знал, куда Ахматка шёл. Потому и нам знать надобно.

Однако Шуйский в ответ лишь усмехнулся. Ока, мол, перелазами небогата и где полки ставить, то воеводам давно известно. Добрые люди в Крыму упредят, коли Орда в большой поход собираться станет, а с воровскими казаками дел иметь не стоит. И поместную сторожку в степи татары побьют, ибо степь им – дом родной. Подкрадутся – наши и не заметят. Это, вон, у Ивашки Воротынского молодчики есть, что со степью дружат, так их и без того далеко пускают. А так по рязанским окраинам доглядчиков хватает. А потому не стоит княжичу блажью страдать, а лучше стоит подумать, как он государево поручение исполнять станет.

Нахмурившийся Андрей вынужденно признал правоту дяди, лишь сделав зарубку в памяти, дабы найти возможность поговорить об том с князем Воротынским. После чего весь обратился в слух, потому как Немой принялся разъяснять, что же такого хотел поручить великий князь новому стряпчему.

Услышанное настолько поразило Андрея, что он так до конца и не поверил своему родственнику, хотя и причин ТАК разыгрывать его тоже не видел. Но спустя седьмицу после того разговора его таки вызвали в Кремль, где в присутствии большого числа царедворцев и гостей, умудрившихся попасть на государев приём, ему был официально жалован чин стряпчего, с окладом в целых сорок рублей в год. Тут Андрею стоило больших трудов, чтобы в столь торжественной обстановке не заржать в голос. Нет, так-то жалование и впрямь было "на уровне", ведь куда менее знатные стряпчие получали в год от пяти до двадцати рублей. Вот получи он его тогда, в первые годы своего появления в этом мире, это было бы весьма достойным содержанием. Пример тому – Сашка Шуморовский, в вотчине которого уже несколько лет велись опыты с выводом улучшенной породы овец. Со всех своих куцых вотчин он едва-едва набирал полсотни рублей, так что для него это стало бы весьма весомой прибавкой. Но не ему и не сейчас, когда только на соли он получает тысячи. Так что, слава богу, что хватило сил удержать смех в зародыше.

Ну а после всех пожалований, ему, наконец, довели и государеву волю, услыхав которую, он мысленно поблагодарил Немого, потом как назло всем своим недоброжелателям сумел остаться невозмутимым. А обалдеть было от чего. Государь возжелал восстановить статус-кво над территорией каянских земель, которые ныне лишь юридически считались русскими. То есть, выражаясь языком более поздних времён, он хотел, чтобы князь Андрей, ни много ни мало, а просто провёл частную наступательную операцию на удалённом ТВД при, мягко говоря, нехило так урезанном обеспечении в силах и средствах. И это при условии, что о финские замки не раз обламывали зубы как новгородские, так и московские полки. С другой стороны он же сам просил вернуть те земли под государеву руку; и напрямую просил, и через фаворитов, так что изображать теперь из себя птицу страус было уже поздно. Потому что раньше стоило вспомнить, что инициатива наказуема не только в будущем. Но и это было ещё не всё! Главной вишенкой на торте было объявление об учреждении на тех землях нового наместничества со столицей в Овле-городке и назначением князя Барбашина его первым наместником с вручением прямо тут, во дворце при куче свидетелей, всех верительных и жалованных грамот.

В общем, Василий Иванович поступил по принципу: коль сумеешь взять – будешь наместником, а коли нет, то не будешь, зато станешь на ближайшие годы мишенью для насмешек у большинства царедворцев, и тут уже никакое родство не спасёт. И все планы про флот пойдут псу под хвост. А увидав злорадно ухмыляющееся лицо Ваньки Сабурова, Андрей внезапно осознал, что данное поручение было ловушкой, рассчитанной именно против него. Него, как врага Сабуровых и, возможно, великой княгини, и как родственника Шуйских, в большом количестве в последнее время представленных в Думе, и как восходящего любимца государя. И эта ловушка, по мнению его врагов, только что с грохотом захлопнулась. А как же дядя? Неужели он не понимал? Да нет, понимал и даже попытался подготовить, не дав всем недоброжелателям насладиться растерянностью на лице племяша. Что же, это был настоящий вызов системы, да такой, что даже самому Андрею стало интересно: а потянет ли он подобное дело? Потому как ставки в игре резко возросли…

Но прежде чем полностью погрузиться в поставленную задачу, ему нужно было закончить оставшиеся дела и перераспределить круг задач перед управленцами, к счастью ещё не успевшими разъехаться по местам. Ведь большая часть ранее спланированных мероприятий летела теперь ко всем чертям, и приходилось оперативно реагировать на изменившуюся обстановку.

Но для начала он "заглянул на огонёк" в дом писателя и дипломата Карпова. Известный западник, по иронии судьбы занимавшийся восточной политикой, он лишь ненадолго оставил своего подопечного – молодого и амбициозного Шах-Али – на попечении младшего Поджогина и спешно прибыл в Москву по вызову самого великого князя. Но этого ненадолго вполне хватило, что бы Андрей успел перехватить его для разговора.

Впрочем, Фёдор и сам был по-настоящему рад поболтать с гостем, в котором с юных лет открылся недюжий талант литератора и чьей книгой, уже отпечатанной довольно-таки большим тиражом, ныне зачитывались практически все любители русской книжной словесности. Даже сам Андрей был поражён тем, как этот, отнюдь не лучший плагиат с Лихоталь, ворвался в русскую литературу, вызвав у своих читателей бурю эмоций и обсуждений. Да, книга во многом ломала устоявшиеся шаблоны: от стиля повествования до преподношения взгляда автора на прошедшие события, и не укладывалась ни в одни из принятых ныне литературных шаблонов. В ней лихие приключения былинных богатырей довольно органично прерывались историческими экскурсами или нравоучительными вставками, стараясь не только не мешать общему восприятию сюжета, а подчас даже обогащая его. А ещё она, пусть и не специально и лишь частично, но удовлетворила только-только появившийся в обществе запрос на собственную историю, что вызывало к ней лишь ещё больший интерес. И потому Андрею становилось даже как-то стыдно: ведь все в округе считали его гением, а он всего лишь взял, да и опубликовал сильно отредактированный, причём не всегда в лучшую сторону, чужой труд.

Но даже не это беспокоило его больше всего, а тот факт, что на фоне его богатырского цикла возьмёт да и потеряется настоящее сокровище русского слова, случайно найденное его людьми при разграблении коллекции какого-то витебского книжника. Когда Андрей понял, что они отыскали, с него смело можно было лепить статую в стиле "полностью офонаревший"! Потому как на его руках оказалось не что иное, как список "Слова о полку Игоревом"! Правда, понять ЕГО отношение к этому свитку не смог никто, с кем бы он ни говорил. Всё-таки они не учились в советской школе, и у них не было учителя литературы и по совместительству фаната древнерусской её части. Зато теперь в Княжгородке уже был отпечатан аж стоэкземплярный тираж этого произведения, и в этом варианте истории никто уже не будет считать сей труд поздней подделкой под старину.

Кстати, одна книга из того тиража, богато инкрустированная и с цветными иллюстрациями, была заранее прихвачена с собой Андреем в качестве подарка для хозяина хором. Ведь их, несмотря на разницу в возрасте, связывала не только любовь к книгам, но и одно общее дело.

Потому что хоть к самой Казани князь относился скорее негативно, но вот отказать ей в покровительстве учёным и широкой грамотности с учётом своего послезнания просто не мог. Ханство, как и любое другое государство, нуждалось не только в воинах, но и в умелых управленцах. А потому в городе имелись многочисленные мектебе и медресе, причём в последние часто специально приглашались учителя из ведущих городов Средней Азии и Крыма. А ещё при медресе имелись богатые библиотеки и школы каллиграфов – переписчиков книг, на которые и положил свой загребущий взгляд Андрей. А так же на огромную ханскую библиотеку.

Но если в медресе ещё можно было проникнуть и заказать себе список с понравившихся книг (в конце концов, каллиграфам для того и платили деньги), то о ханской библиотеке Андрею оставалось только мечтать. А ведь не секрет, что любой переворот или захват города чаще всего отражается именно на его культурном фонде. В огне пожарищ легко гибли и бумага и пергамент, и если учесть, что Европа ещё не стала светочем учёности, только-только перенимая эту пальму у Востока, то среди старинных свитков могли храниться поистине бесценные сокровища. Нет, не художественные произведения, а работы по математике, астрономии, картографии.

Впрочем, и от героической поэмы или весёлой сказки он бы тоже не отказался, потому как помнил, с каким упоением когда-то читал притчи о Ходже Насреддине или фривольные четверостишья Хайяма. А государев посол был тем самым человеком, что мог отворить для его людей любые двери и оказать помощь с перепиской любой книги. Так почему бы двум благородным донам, э, точнее двум знатным людям и не помочь друг другу в столь благородном деле…

В общем, тем, на которые он мог поговорить с Фёдором Ивановичем, у Андрея было воз и маленькая тележка, однако, прежде всего его интересовали дела казанские. Хотя сам Карпов этой темой был явно не вдохновлён. Чуялось, что если не сам государь, то уж Шигона точно не оставил его предостережения в туне и настроение послу во дворце испортили качественно. Фёдор даже попечаловался, отчего столь много внимания там придают этому возможному заговору. Видаки и послухи итак наводнили всю Казань, докладывая ему и Поджогину-младшему чуть ли не о каждом чихе оставшихся в городе мурз. Да, недовольных деяниями Шах-Али хватало, но дальше приглушённого ворчания это недовольство пока не заходило, а всех недовольных тут же брали на заметку. Ну не рубить же голову всем, кто недоволен новыми порядками? Этак точно мятежа не избежать. Так что Карпов истово верил, что проморгать попытку отколоть ханство от Руси у них не выйдет.

Вот только Андрея он в этом не убедил. Ну, сильны были у парня позиции послезнания. Казань ведь это не война с Литвой и тут вороха событий сильно изменивших суть вещей ещё не произошло.

Однако чем порадовать гостя у Фёдора Ивановича всё же было.

Целый год думцы спорили да гадали, пока не решили, что крепкий форпост на пути к Казани будет всё же явно не лишним. А молодой Шах-Али если и был против такой занозы посреди казанских земель, то прямо выступить против решения своего сюзерена и благодетеля явно не решился.

Ну и как это обычно и бывает, одно изменение сразу повлекло за собой кучу последующих. Ведь уж кем московские воеводы не были точно, так это идиотами. Они и без подсказок попаданца прекрасно понимали, что за один день до новой крепости не доберётся ни один караван, а значит, необходима целая цепочка таких вот укреплённых станов по всему пути от Нижнего Новгорода до самого Свияжска. А потому, пока одни розмыслы измеряли остров, который и вправду показался весьма неплохим местом для крепости, другие подыскивали места под другие поселения. Впрочем, Волга в те времена вовсе не была пустынной, и на её берегах стояло множество селений, возникших тут ещё во времена Волжской Булгарии. Одним из них был чувашский укреплённый посёлок Чебоксар, в котором уже случалось пережидать ночь русским судовым ратям. Власть, управление, суд и вооружённые силы в городке находились в руках казанского бека, но часть управленческих функции исполнял и чувашский сотный князь с прикольным для Андрея именем Позип.

Так вот, думцы порешили, что наличие в этом городке-посёлке хорошего гарнизона было бы вполне уместным делом. И Андрей был с ними солидарен. Он не помнил, когда точно казанцы выгонят Шигалея вон, но даже если это произойдёт и в этом году – Свияжск и Чебоксары уже будут стоять этакой костью в горле у мятежного ханства. Правда, оставался ещё вопрос устоят ли они, когда казанцы попытаются отбить свою территорию назад, потому как на этих плодородных землях стояло немало деревенек, где трудолюбивые ясачные крестьяне выращивали столь нужный для ханства урожай. Но тут уж точного исхода предсказать не смог бы никто. А гадание – дело весьма неблагодарное. И потому, уяснив для себя, что крепостям всё же быть, Андрей поспешил вернуться к более милой для хозяина дома литературной теме.

А следующим, кого он посетил, был государев казначей Пётр Иванович Головин.

Потомок старинного рода и крестник самого великого князя московского и государя всея Руси Василия III Ивановича, Пётр Головин во многом был не похож на большинство окружающих его знатных людей. Нет, он знал толк и в местничестве и в дворцовых интригах, но он никогда не ходил воеводой, не водил за собой полки, а если всё же и участвовал в походе, то только в свите государя и с постоянной припиской "с казною". Зато он хорошо умел считать деньги. И лучше других понимал, как и откуда они берутся.

Пётр Иванович сам пригласил Андрея в гости, чем значительно облегчил тому задачу. Ведь встречи, как оказалось, хотели обе стороны. Так что теперь молодому попаданцу вовсе не стоило играть роль настойчивого просителя, а нужно было понять, чего же хочет от него хозяин дома и уже от этого строить разговор. Однако и Головин оказался не лыком шит.

– Слыхал я, князь, что ищешь ты встречи со мною, хотя вроде найти меня в государевой скарбнице может всякий и без помех, – начал он, после того, как по обычаю, оба сытно отвалились от стола, впрочем, весьма скромного по случаю Великого поста.

– Да вот кроме походной казны, хотел обговорить с тобой, боярин, вопрос по моему наместничеству, – не стал сильно юлить Андрей, хотя и не открывая всех карт сразу.

– Хм, – почесал аккуратно стриженую бороду Головин. – Так уверен, что отобьёшь те земли у шведов? Однако! Многие пытались…

– Да не у всех вышло, – несколько грубо оборвал гость хозяина. И тут же поспешил скрасить момент: – Уж прости, Пётр Иванович, но с этим вопросом меня во как достали, – рубанул он себя ребром ладони по шее, прикрытой стоячим воротом-козырем, богато обсыпанным жемчужинами, – Только ты, как никто другой должен понимать, что захватить землю мало. Надобно ещё и доходы с неё получить. А какие доходы с разорённой земли?

– Так чего ж ты хотел-то? – удивлённо вскинул густые брови (брежневские, как отметил про себя Андрей) казначей.

– Да льготу налоговую на всё наместничество. Годика на три, а лучше на пять. Дабы землицу ту обустроить да заселить сколь можно.

– Так и писал бы челобитную государю. Аль сам лично поклонился. Слыхал я, государь тебя милует.

– Эх, Пётр Иванович, Пётр Иванович. Ну кому, как не государеву казначею лучше и понятней донести до слуха государева о том, отчего и почему сия льгота нужна. Разве ж я тут за тобою угонюсь? Уж сделал бы доброе дело, а Барбашины добро долго помнят и никогда без отдарков не оставляют.

– И это всё?

– Ну что ты, боярин, – усмехнулся Андрей. – У меня много вопросов есть. Вот, к примеру, таможня для Овлы. Ну не дело ж это из Овлы в Любек товар везти через ивангородское весчее. Из Новгорода, аль Пскова да Корелы это по пути, а из Овлы лишние вёрсты.

– Не считай, князь, других глупей себя, – вновь усмехнулся Головин. – Думано уж об том. И не по разу. Коль отвоюешь городок – будут тебе дьяки с мерами. А пока и спешить нечего.

– Ну, а что на счёт казны походной.

– Получишь в своё время, но денег в казне мало, а государь древнюю столицу брать идти собирается. Так что многого не жди.

– А коли подскажу, как казну без лишнего налога насытить, дашь сверху чего?

– Это ты о чём сейчас? – непритворно удивился казначей. За долгие годы он как-то привык, что все эти полководцы умели лишь денег просить-требовать, и столь нетривиальная постановка вопроса слегка выбила его из колеи.

– А вот глянь-ко!

Андрей, хитро подмигнув, протянул Головину лист чистой бумаги. Ну, почти чистой. Вот только казначей главное хоть и увидел, но понять не смог, а потому с недоумением оглядел её со всех сторон, а потом вопросительно уставился на гостя.

– Эх, Пётр Иванович, а я надеялся, ты сообразишь. Вот, обрати внимание, что на листе отпечатано.

– Как что? Лист чистый, лишь вверху оттиск с лицевой стороны государевой печати набит. Ездец, поражающий дракона, да надпись: "Великий Государь Василий Божией милостью царь и господин всея Руси". Ну и к чему это?

– Ну, Пётр Иванович, ну просто же всё. Вот представь теперь, сколь много разных бумаг по всей стране оформляют: для крепостей, для челобитных, для купчих, да мало ли для чего. А ежели признать действенными только те документы, что вот на такой бумаге с гербом государевым исполнены? А остальные считать подложными и силы не имеющими? А бумагу нужную, что бы только у целовальников казённых прикупить можно и было? Захотел человек холопа купить – денежку за купчую в казну отдай. Захотел двор приобрести – опять же денежку в казну занеси. И никакого лишнего тягла! Не нужна тебе бумага – не покупай. Но представь, каково казне от такого станет?

А ведь ещё и цену можно разную ввести. Для документов на сумму меньше 50 рублей по цене, допустим, в московку. А для сумм более 50 рублей уже в новгородку. А коль кто захочет прошения разные подать то и десяти московок не пожалеет.

Головин во время этой небольшой речи со всё возрастающим интересом рассматривал своего гостя. Он словно почувствовал родственную душу, хотя и знал, что князь справно проявил себя на стезе воинской. Но элегантность решения по наполнению казны без введения очередного налога была им оценена по достоинству.

– Это ты ж в каких землях узрел такое, князь?

– А, – беззаботно махнул рукой Андрей, – то ныне ни в каких землях не увидишь. Ой, что ты так удивился, Пётр Иванович? Да свиток я читал, про императора ромеев Юстиниана. Вот при нём в той империи такую бумагу и придумали. Да писано было, что орёл ромейский чуть ли не в цвете отпечатан был, но нам-то ведь покудова и так нормально будет. А для верности на свет глянь. Видишь, какая хитрая филигрань, сиречь водяной знак на бумаге? Такую не каждый мастер и в закатных странах сотворит, потому как значки под рисунком – то циферки хитрые – индийские. И отображают они год. Вишь вот, ныне семь тысяч двадцать восьмой год набит. Так, конечно, дороже выходит, но зато дополнительная страховка получается. Дабы на двухлетней давности бумаге никто документов не писал. К примеру, посмотрел на дату купчей, сравнил с датой филиграни и всё, знаешь уже, верна та купчая, аль нет. А коль дело пойдёт, там подумаем, может, и до цветного герба додумаемся.

– Ага, – приобрёл, наконец, дар речи Головин. – Только зачем сразу так сложно? Филигрань эта ещё хитрая. Бумагу то ту казне ты ведь поставлять будешь? И цену тоже небось не малую потребуешь.

– Ну, Пётр Иванович, я ж её не из воздуха получать буду. Да и мастерам чего-то платить надобно. И резчикам по дереву…

Андрей осёкся, потому как Головин вдруг в голос рассмеялся. И хохотал довольно долго, прежде чем успокоиться.

– Ой, князь, ой, уморил. Ты ещё скажи, что ты тут и вовсе ни причём, и то всё твой брательник Феденька делать будет. Что бы я тут совсем со смеху помер.

– Нет, Пётр Иванович, сей грех на душу брать не хочу.

– Вот-вот, – казначей разом посерьёзнел. – Идея твоя мне нравится. И то, что ты с ней не к государю побежал, а ко мне зашёл, я тоже оценил и над просьбами твоими подумаю. Но скажу сразу, сильно завышать цену за десть сей бумаги, как её там, гербовой говоришь? А что, правильное название, чай не абы что, а государев герб отпечатан. Так вот сильно завышать не дам. Но и в накладе ты, князь, не останешься.

Андрей мысленно усмехнулся. Он, в принципе то и не сомневался, что эта его идея будет оценена по достоинству. О гербовой бумаге он вспомнил как бы походя, когда посещал разрастающееся производство в вотчине брата и гадал, как ещё повысить доходы от него. Кстати, Юстиниан тоже был не отсебятиной, а воспоминанием, правда, непонятно какой ассоциацией навеянным, но Андрей точно помнил, что читал что-то про гербовые пергаменты этого императора, а пергамент там был, или бумага, да кому какая разница, особенно в это время.

Потом были опыты и как результат осознание, что под такую бумагу нужны отдельные мощности и новые рабочие руки. Потому как ручной труд всё ещё оставался главным при производстве бумаги. И от человека зависело количество и качество изготовляемого материала. Опытный мастер мог изготовить 600–700 заготовок в день. После сушки он или уже другой человек окончательно превращали их в бумажные листы, после чего те отправлялись либо на продажу, либо в типографию, а мастер начинал готовить очередные заготовки. Но это мастера, а большинство рабочих пока что стояли на уровне 400 заготовок в день. И это было мало. Но при этом не стоило забывать про такие вещи, как сырьё и время, что тратилось на подготовку самой бумажной массы. То есть подход к увеличению мощностей производства должен был быть только комплексным. Ведь какой смысл в десятке мастеров-формовщиков, если им банально не из чего будет формовать бумагу?

Именно поэтому от момента воспоминаний до момента предъявления готового продукта прошёл не один год. Пока построили новую мельницу, пока срубили новые мастерские, новую типографию да отработали логистику и обучили персонал. Зато Андрей теперь был точно уверен, что если даже его затея с гербовой бумагой и не выгорит, то он просто завалит рынок продукцией своих фабрик, бумага которых хоть и стоила дешевле привозной, но ему всё одно обходилась весьма выгодно. Он сознательно не ронял цены сильно ниже по отношению к импортной, отчего доходность от продажи была просто обалденной. И что самое смешное – появление национальной промышленности абсолютно никак не сказалось на бумажном импорте. Наоборот, к французской бумаге стали добавляться продукции немецких производителей. И русский рынок поглощал всё. То есть работы на этом направлении у Андрея было ещё ой как много!

Но Головин – ученик итальянского грека Траханиота – оказался не глупее голландцев или Петра I и быстро просчитал всю ожидаемую выгоду. Так что беспокоиться за загрузку новой мастерской явно не стоило. Тут как бы за недостаток конопли да льна волноваться не пришлось.

А пока гость витал в облаках, подсчитывая грядущую выручку, хлебосольный хозяин велел слугам обновить стол, благо день был субботний, и можно было вкушать варёную пищу и пить вино.

Андрей же постарался выбросить все лишние мысли из головы, потому как, похоже, подошло время для настоящего делового разговора.

– Ну что, княже, есть у меня к тебе тоже предложение. Поначалу-то думал с родственничками обсудить, да понял, что они в том ни рыба ни мясо.

– Это ты про что, боярин? – удивился Андрей.

– Да вот про заводик, что свиное железо льёт.

Андрей сначала непонимающе уставился на Головина, а потом до него дошло. И как он мог позабыть, что женат казначей был на княжне Марии Васильевне Одоевской, дочери князя Василия Швиха Одоевского, а потому был в курсе большинства дел новой родни и нет ничего удивительного в том, что он практически сразу проявил недюжий интерес к доходам, получаемым ими от чугунолитейного заводика. Причём интерес у него был куда более практичный, всё же не зря человек с деньгами дело имел.

– А что так? Чай иноземный мастер у Одоевских вон, новый заводик ставить думает. Попросишь по родственному – сложит и тебе домну, где скажешь.

– Так то оно так, да вот читывал я тут сказку про твой заводик медный. Хитро у тебя там всё устроено, не чета немцу, что дело то начинал. Много нового там появилось опосля. Да и разговор твой с государем на зелейном дворе про розмыслов, что у тебя служат, тоже помню. И сдаётся мне, что измыслишь ты что-то лучшее, нежели простое подражание мастерам иноземным. Вон и кораблики у тебя хитрые мастерят, да такие, что и не видал никто ранее. Вот только не говори, что то всё мастер иноземный придумал. Интересный ты человек, князь. Новинки из тебя, как из рога изобилия сыплются. Вот и подумал я, лучше уж с тобой дело сие организую.

– Ну а где ж ты места рудные нашёл, боярин? – уже заинтересованно спросил Андрей.

Головин усмехнулся, словно отвечая каким-то своим мыслям, и рассказал.

Ну что сказать. Воистину судьба играет человеком. Ведь при слове залежи железа большинство сразу ассоциирует это с Уралом или Курской магнитной аномалией. И мало кто знает о таком явлении как Московский железорудный бассейн, состоящий из множества выходов бурого железняка на дневную поверхность земли. Конечно, качество этих руд отличается от уральских или курских, всё же лимонит он и есть лимонит, но выплавлять из него чугун было вполне возможно. Да и сейчас тот же Серпухов вполне себе считался центром укладного мастерства, используя для поделок эти самые руды. И ничего, серпуховские изделия весьма ценились на рынке. Вот только так уж получилось, что промышленное использование местных руд смогли организовать лишь голландцы, приехавшие на Русь сотню лет спустя и дав жизнь знаменитым Калужским заводам. Возможно, и тут всё было бы так же, как и в иной реальности, вот только бурная деятельность одного юного князя заставила одного казначея по-новому взглянуть на старую проблему.

Наняв за казённый счёт команды розмыслов, он отправил их по всем дворцовым землям искать наиболее богатые выходы рудных жил. Причём первыми новым поискам были подвержены те уделы, что прилегали к уже признанным центрам металлургии. И одной из таких государевых вотчин оказался небольшой городок Ярославец Малый, ещё не сменивший имя на более известное в будущем – Малоярославец.

Ярославецкие земли пока ещё не были розданы в поместья, потому как город вместе с уездом поочерёдно отдавался "в кормление" переходившим на сторону Москвы именитым иноземцам – преимущественно, выходцам из Великого княжества Литовского. Последним его владельцем был Михаил Львович Глинский. Богатый литовский владетель был оскорблён предложенным ему княжеством и не нашёл ничего лучшего, чем переметнуться обратно к врагу Василия III. И сразу понял, что тут ему не там, а удел, как и все теперь уже бывшие владения строптивца, был вновь забран в казну и ныне считался дворцовыми землями.

Вот тут-то, в четырнадцати верстах от Ярославца на реке Протве и были отысканы местными рудознатцами очень богатые выходы породы. Они занимали достаточно большую территорию покрытого лесом холма и ближайшей поляны, и заканчивались резким обрывом над лесным ручьём.

Головин находкой был доволен как кот, объевшийся сметаны, а в мозгах уже подсчитывал доходы от продаваемого ремесленникам железа, а казне отливок чугунных ядер для многочисленного государева наряда. И Андрей ни минуты не сомневался, что тот таки выпросит у своего крёстного отца столь нужный ему кусок земли, тем более что ввиду близости рубежа, лишь в эту войну отодвинутого на запад, места те пока что не отличались большой населённостью.

– В общем, князь, я бы хотел, чтобы именно твои розмыслы сладили для меня там заводик. Каковы твои условия?

Ну, условия Андрей высказал божеские. Ведь ему прямым текстом предлагали потренировать своих умельцев за чужой счёт. Да ещё получить в единомышленники такого человека, как Пётр Головин. Казначей и крестный сын государя – это фигура. Да ещё такая, у которой границы "вместно – не вместно" слегка сбиты в отличие от большинства местной знати в нужную для попаданца сторону.

В общем, вечер, можно сказать, удался и даже более чем.

И теперь можно было смело приступать к главному действию этого лета.

И первым делом в Княжгородок был отправлен гонец с требованием гнать в Новгород ускоренным маршем весь его камский полк. Хотя полк, это очень громко сказано.

Вообще-то формировать подразделение нового типа Андрей начал давно. А точнее сразу, как только воочию столкнулся с пищальниками. Ведь что сказать, опыт вышел тот ещё. Да и что вы хотели, сброд он и в Африке сброд. Набираемые с посадов по разнарядке в случае войны, пищальники не внушали особого доверия, ведь "наряжание" нередко сопровождалось злоупотреблениями, и зачастую вместо горожан в них шли всякие гулящие люди и казаки, а отсюда вытекали и проблемы с боеспособностью, дисциплиной и лояльностью.

Быстро поняв, что правильная пехота и пищальники это две большие разницы, Андрей и решил приступить к подготовке такой единицы, которая отвечала бы именно его представлениям о царице полей. Конечно, хорошо бы было вытащить какого-нибудь испанца (ведь после выхода фильма об Алатристе мем "это испанская терция" стал широко известным не только в узких кругах специалистов), но в это время знаменитая пехота только начала складываться, так что даже в Испании ещё смутно представляли себе, что это такое. Ну и, положа руку на сердце, не потянул бы он её чисто финансово (по крайней мере, сейчас точно бы не потянул). А поэтому, держа в уме великое построение, свою пехоту он начал строить по образу и подобию русских стрельцов, но с учётом всех ошибок и недоработок, что были совершены предками.

Само же формирование полка началось с весьма придирчивого отбора кандидатов на командирские должности. Причём к кандидатам Андрей, возможно, был даже слишком строг, но уж кто-кто, а он чётко понимал, как много в бою зависит от качества командного состава. Но, увы, найти нужное количество относительно достойных удалось отнюдь не сразу, тем более что многие ещё и отсеивались сами, едва их знакомили с условиями предстоящей службы. С набившей уже оскомину за эти годы фразой "отцы да деды так не делали". И потому львиная доля будущих командиров оказалась изрядно молодой и не нюхавшей пороху, лишь едва-едва разбавленная немногими согласившимися на новшества ветеранами. Впрочем, в этом был и свой плюс, ведь иной раз легче научить с нуля, чем переучить.

А потому, когда отбор, наконец-то, окончился, за кандидатов всерьёз взялись самые разнообразные учителя, до кого только смог всеми правдами и неправдами дотянуться князь, благо в преддверии нынешней войны с помощью императора и короля датского на Руси появилось изрядное количество наёмных рот. Молодых командиров натаскивали по самым разнообразным методикам. Так, огненному бою сначала их учил старый литвин-наёмник из тех, кого взяли в плен ещё на Ведроше да так и забыли на волжской украйне. К счастью для Андрея, литвин не попал в число тех счастливцев, что были отпущены князем Симским после нижненовгородской эпопеи 1505 года. Зато он всё ещё прекрасно помнил, как нужно командовать, и теперь за денежку малую гонял молодых русичей и в хвост и в гриву. С ним они на практике убедились, что заряжать самопал по отдельности и в строю вещи довольно разные и на себе прочувствовали, как надо воспитывать нерадивых и отстающих. А потом кое-что им преподал немецкий ландскнехт, прошедший не одну итальянскую кампанию. И если литвин больше учил держать строй, то немец показал азы кароколирования, когда выстреливший первый строй бегом уходил за спины другого и там спешно заряжал оружие, дожидаясь новой очереди на стрельбу. Ну а Андрей дополнил этот момент рассказом про бой у Чериньолле и вкладе стрелков в ту победу.

И, разумеется, сам князь тоже не отлынивал от занятий, ведь ему было, что передать своим бойцам. Начиная от переосмысленной под местные реалии тактики морской пехоты, которую на флоте хоть и в сильно урезанном виде, но всё же изучают, и заканчивая разбором недавних сражений, о которых порой даже и не слыхивали в этом медвежьем уголке Европы.

Некоторый опыт будущие командиры получили во время похода на Полоцк и Витебск; и хотя полевых сражений тогда так и не случилось, но кое-что они всё-таки уяснили.

А потом пришло время уже им передавать полученные навыки новобранцам, которых Андрей, не ломая голову, так и обозвал стрельцами.

И да, поначалу он хотел воссоздать полноценный стрелецкий полк в пять сотен, но, посчитав ожидающиеся затраты, начал постепенно урезать осётра. В результате компромиссов нынешний Камский стрелковый полк больше походил на усиленную роту и насчитывал всего сто пятьдесят человек. Но даже таким он обходился князю в огромную сумму 827 рублей в год. Причём если 324 рубля можно было "сэкономить", выдав бойцам положенное зерно – стандартные 12 четвертей ржи и 12 четвертей овса на человека – то 503 рубля денежного жалования приходилось изыскивать обязательно.

Командовал полком Хабар Андреевич, ходивший с Андреем ещё в его первые разбойно-набеговые походы и получивший тогда за свой высокий рост кличку Рында. Теперь полковник Рындин, к своим тридцати годам ставший уже опытным ветераном, прошедшим не одну кампанию, должен был готовиться к очередному испытанию. Ведь зная, какие впереди ожидались события, Андрей хотел убедиться, что полковник окажется не только хорошим администратором. Да, у полка будут потери, но рядовых нанять и обучить всё же легче, чем искать нового командира. И дело тут вовсе не в недоверии. Просто редко какой лейтенант может стать сразу генералом. Но и постепенный рост тоже не даёт полноценных гарантий. К тому же у любого командира есть предел, выше которого ему лучше не взлетать. Так прекрасный комдив может не справиться с корпусом, а отличный командарм загубить фронт. И если в мирное время такой человек ещё тянет, то война быстро всё расставляет по полочкам. Увы, но не все способны стать Суворовым или Рокоссовским. Хабар же пока что в роли столь большого командира не воевал, как, впрочем, и сам Андрей ещё не был в роли отдельного большого воеводы, а по сути командующим отдельным, хоть и второстепенным фронтом. Сотня в большом полку тут, как вы понимаете, не считается. Так что им обоим предстоял этакий своеобразный экзамен на зрелость.

По последнему снегу, прихватив с собой жену, Андрей с небольшим обозом выехал в Новгород, откуда собирался руководить дальнейшей подготовкой к походу.

И первое, что он сделал, это безжалостно ограбил каперские корабли, а заодно в очередной раз перетряс их состав.

В виду вступления в строй новой шхуны, получившей уже по традиции своё имя в честь крейсера "Богатырь", старенькую каравеллу "Андрей Первозванный" быстренько разоружили и перевели доживать свой век в рядах торговцев.

Краер "Святой Николай", сильно повреждённый в бою у Тютерса, решили уже не восстанавливать, чем поначалу слегка задели оправившегося от ранений Гридю, пока тот не узнал, что отныне под его командование отходит сам "Новик".

Андрей же перестал быть командиром какого-то отдельного корабля, тем самым давая возможность корсарской эскадре действовать самостоятельно. Хотя, положа руку на сердце, парни были зелены и для командиров, а уж до начальника отряда из них не дорос ещё никто. Но обстоятельства сложились так, что Андрею поневоле пришлось использовать опыт товарища Сталина, переведшего кучу лейтенантов в генералы. Как известно, опыт вышел негативным, и большинство из них с задачами не справились, а отдельные удачи лишь подтвердили старое правило, что командиров нужно долго и скрупулёзно растить. Но лихие времена требуют нестандартных решений.

Впрочем, большого риска всё же не было, так как эскадра каперов будет всё одно действовать под его руководством, а сопровождать торговый конвой пойдёт лишь один "Новик", новый командир которого учился у Андрея дольше всех и вопрос сопровождения, а так же отдельного крейсерства знавший достаточно хорошо.

Поэтому на "Новике" единственном не тронули артиллерию. Со всех остальных сняли по паре единорогов с расчётами, что, впрочем, не должно было сильно сказаться на их боеспособности. Как показал опыт, их огневая мощь оказалась избыточна для гданьских каперов. Хотя, конечно, лучше всего было бы отлить новые пушки, годные и для сопровождения пехоты и для осады замков, но у Андрея не было под рукой огромного завода с отдельным КБ. А камских мощностей едва хватало, чтобы хоть немного покрыть нужды каперов и охраны Княжгородка. Даже Камский полк до сих пор не получил свою батарею. Да и работы над созданием лёгкой, но убойной пушечки, наподобие шведской "regementsstycke" ещё пока находились в зачаточном состоянии. Вот и пришлось обходиться этаким эрзац-решением.

Конечно, была у него надежда на осадный наряд, но она себя не оправдала. Всё, что могло ему действительно пригодиться, уходило вместе с государем, а то, что оставалось в Москве и у новгородского наместника мало годилось для разрушения даже деревянных стен, так что чего уж говорить про каменные твердыни. А вот мощи четвертьпудовых единорогов, на его взгляд, должно было хватить.

Ну и до кучи с "Новика" сняли главарта Охрима, передав его должность лучшему из учеников. Сам же канонир ещё до ледохода убыл в Корелу, где с удвоенной энергией принялся гонять вновь сформированные орудийные расчёты. И Андрей горячо надеялся, что когда придёт время для действий, они покажут себя наилучшим образом.

Следующим насущным вопросом стал вопрос снабжения. Точнее правильное распределение тех сумм, что казначей выдал на поход. Да, поначалу у поместных будет свой месячный запас продовольствия и фуража, но война ведь не месяц продлится. А прокормиться в малонаселённых лесах дело довольно не тривиальное. Поэтому Андрей и решил сделать ставку на магазинную систему.

Нет, можно было, конечно, действовать как все: взял, что есть и айда, пока есть что есть. А потом распустил армию на самообеспечение и знай себе собирай полон да добычу считай. Вот только Андрей хорошо помнил, как при такой организации безрезультатно осаждались финские города и замки, и наступать на старые грабли вовсе не собирался. Концентрация сил, натиск и огневая мощь – вот залог успеха. А это значит, что никакого зажиться, пока не покорены твердыни, быть не может. Но при этом армия должна есть. А потому ей нужен был подвоз, опирающийся на магазины и более-менее вменяемую логистику. Но хоть тут был повод для радости: большая часть пути планировалась по воде. А ведь даже один малый струг всё же лучше, чем десяток телег. Так что приказчикам из Руссо-Балта предстояли тяжёлые деньки.

Склады питания готовили в Норовском и Кореле – городе, откуда начинался древний тракт в центральную Финляндию и дальше волоками через водораздел до самого берега Ботнического залива. Вот туда и пошли весь взятый у казны и закупленный на личные средства порох и продовольствие. Так, ещё не начавшись, поход уже стал выгрызать в бюджете Андрея вместительные дыры.

Князь Ростовский, молча наблюдавший за его приготовлениями, наконец, стал справляться, мол, а не пора ли уже поместных исполчать, но Андрей отрицательно качал головой. Во-первых, ещё не подошли все караваны с припасами, а во-вторых воевать в распутицу дело такое, двоякое. А тут и природа словно решила воспротивиться человеческим желаниям. После холодной и снежной зимы весна выдалась многоводной, быстро превратив дороги в непролазную грязь. Так что, какой уж тут поход!

Потом в Новгород стали съезжаться воеводы, которых Разрядная изба поставила под руку Андрея. Уже по их составу было понятно, какое отношение к этому походу бытовало в Кремле.

Первым прикатил старый знакомец сын боярский Семён Заболоцкий. Правда, ныне он был уже не помощник, а полноценный воевода судовой рати. Что здорово облегчило Андрею объяснения. Ведь что ни говори, а роль этакого обозного воеводы, которая фактически и отводилась судовой рати, для многих была бы обидной. Но Семёну он ещё в прошлый раз сумел донести всю важность такой роли. Впрочем, повоевать тому тоже придётся, так что подвигов и полона судовой рати достанется и обиженными они не уйдут.

Потом подъехал князь Александр Шуморовский по прозвищу "Мамот", с которым Андрей познакомился ещё в первом Смоленском походе. А после получения вотчин на Волге, даже стал дальним соседом, и пару раз побывал в его владениях. Так же молодых людей связывали и деловые отношения, так что Андрей примерно представлял, что можно поручить своему второму воеводе и уже заготовил ему отдельное задание: после захвата Овлы привести к покорности все близлежащие земли.

Последним прибыл князь Леонтий Жеряпа из моложской ветви ярославских князей.

И вот теперь, собрав их в своём новгородском подворье, Андрей озвучил свой план предстоящей кампании. И надо сказать, что воеводы были изрядно удивлены представшим перед ними размахом. Однако возражать попытался только Жеряпа, остальные приняли план как данность, и совещание удалось довольно таки быстро вернуть в конструктивное русло.

А в начале апреля под утро с грохотом вскрылся Волхов, и как только последние льдины унесло течением, зафрахтованный караван стругов и насадов стал спешно готовиться к плаванию в Корелу. Заранее нанятая новгородская гильдия грузчиков быстро справилась с погрузкой, и судовая рать ушла из Новгорода самой первой, вызвав лишь глухое недовольство у купцов, чьи корабли грузились только во вторую очередь. А торговля, как известно, промедления не любит, да ещё Андрей в полной мере использовал свой административный ресурс, загрузив корабли своей компании вместе с кораблями судовой рати.

Устье Волхова в этот раз оказалось без привычного по весне ледового затора, так что в Ладогу караван вышел без промедления, но, тем не менее, путь до Корелы занял всё же больше времени, чем планировалось изначально, так как кораблям пришлось спешно укрываться от застигшего их в дороге шторма. Благо обошлось без потерь, так что первый этап операции можно было признать успешным.

В середине апреля новгородские мужики, поплевав на руки, ухватились за отполированные годами рукояти отремонтированных за зиму сох и вышли, наконец, на весеннюю пахоту. Работали споро, чувствовалось, соскучились мужички по землице. Большинство, правда, проходило свои наделы на один раз, но были и те, кто не ленился пройтись по ней повторно. Такой двукратной вспышкой они добивались улучшения качества обработки земли и, как следствие, хоть и небольшого, но увеличения урожайности яровых. Ведь давно было замечено, что многократная вспашка хоть как-то компенсировала нехватку навоза. Потому как его, по обычаю, на всё не хватало.

Дворяне, которым гонцы уже донесли дату сбора, торопили своих работников как могли. Но умудрённые годами крестьяне спешить не любили, ведь тут лишь раз поспешишь – и на весь год без хлеба останешься. А потому сев начали как обычно, около Николина дня, то есть, около 9 мая. И как обычно, первым из яровых сеяли овёс, так как он отличался малой требовательностью к теплу, устойчивостью к заморозкам и повышенной требовательностью к влаге. Отсеяв овес, приступали к высеву ячменя, и лишь потом ржи. Сеяли и свои уделы, и барскую запашку, под пристальным взглядом либо самих хозяев, либо тиунов у тех, кто уже был исполчён и теперь отрабатывал своё право хозяйствовать на ратной службе.

Но к этому моменту ни Андрея, ни малой рати в Новгороде уже не было.

Камский полк с небольшим отрядом вогуличей, которых вёл молодой сын окса Айтюх, добрался до Волхова как раз к началу сельскохозяйственных работ и изрядно вымотавшимся. Но князь, дав людям лишь два дня на отдых и нежно попрощавшись с женой, тут же погнал их в новый поход. А вместе с ним увязался и князь Ростовский, решивший своими глазами понаблюдать за тем, как юное поколение исправит те ошибки, что совершили он и другие воеводы в прошлую войну со шведами. Тем более что под ненавистным Олафсборгом он тоже провёл немало дней и до сих пор помнил злые насмешки, что неслись с его стен.

Лёгкие речные ушкуи легко скользили по водной глади, прямые паруса под попутным ветром изгибались белоснежной дугой, а пенные брызги крыли низкие борта, заставляя почерневшее от времени и смолы дерево блестеть, словно лакированное. Когда же ветер менялся, паруса просто скидывали вниз и дружно брались за вёсла. Так они и бежали день за днём, приставая к берегу лишь на ночное время.

Корела открылась взору спустя полторы седьмицы, когда Андрей уже начал изрядно волноваться. Но, как говорится, любому пути приходит конец.

Деревянный город-крепость Корела запирала собой второе устье Вуоксы и тем самым контролировала важную стратегическую точку на торговом пути между Балтийским морем и Ладожским озером. Через неё осуществлялась торговля карельских земель с Новгородом и далее – с внутренними областями Руси, куда отвозилось главное богатство северных лесов – пушнина. Сам же город славился своими ткачихами и умельцами, изготавливавшими узорчатые украшения из металла. Кроме десятков складов, городе и посадах стояли пять монастырей – Никольский, Георгиевский, Иоанно-Предтеченский, Воскресенский и Троицкий, а также четыре приходские церкви – Воскресенская, Спасская, Ильинская, Никольская. А население давно перевалило за тысячу.

Ныне же к ним добавилось почти две тысячи ратных людей, заполнивших своими палатками всю ближайшую округу и превратившись в один большой торговый лагерь. Корельский воевода приезду высокого начальства был и рад и не рад одновременно. С одной стороны с приездом наместника он переставал быть первым лицом в округе, с другой это говорило о том, что скоро вся эта вакханалия кончится, войско уйдёт в поход и жизнь в городе вернётся в привычное русло. А пока же он радушно принимал долгожданных гостей.

Пир, случившийся в воеводском тереме, растянулся за полночь, так что ни о каких делах заикаться даже не стоило. Пару раз Андрей вылезал из-за стола по естественным надобностям и уже в сумерках, идя по двору, углядел молодку с вёдрами. Смеха ради – алкоголь уже играл в голове – обхватил тонкий стан и предложил прийти ночью на сеновал, только без кузнеца, добавил он, вспомнив старую комедию.

– Охолонь, княже, чай не молодица, по сеновалам бегать, – вырвалась из его объятий женщина, слегка расплескав воду. – У самого жена, дети, поди, есть, а всё туда же.

Сфокусировав зрение, Андрей убедился, что перед ним и впрямь была женщина лет так тридцати-тридцати пяти. Но фигурка, ладно обтянутая сарафаном у неё была фотомоделям на зависть. Громко рассмеявшись, князь шутливо вскинул руки.

– Ух, горяча. Спасибо, что коромыслом не отходила. А то хорош был бы воевода с синяками от бабы полученными.

И смеясь, пошагал в горницу, откуда уже неслась лихая плясовая.

А ночью незнакомка сама пришла в его спальню, мол, надобно постелить гостю. Думаю, чем это подстилание постели закончилось и так понятно.

Утро же началось с головной боли и гонянья "синего коня". Когда тело уже начало ломить от физической нагрузки, похмелье, наконец-то, покинуло голову, и Андрей с большим наслаждением вылил на себя пару вёдер, которые подала всё та же ночная знакомая, оказавшаяся вдовой и зарабатывавшая на жизнь прислугой в воеводском тереме.

Так что вот так и получилось, что военный совет сам собой собрался лишь после обеда.

В ярко освещённой через большие, крытые слюдой окна воеводской повалуше собралось всё командование будущего похода, включая и Охрима, который стал этаким нештатным начальником наряда.

Сам князь оживленно ходил вокруг большого стола, за которым сидели воеводы и были разложены карты с начертаниями дорог, рек, деревушек, лесов, болот и озер на пути от Корелы до Олафсборга. Причём хорошо было видно, что многие данные были нанесены на пергамент совсем недавно, словно кто-то проводил корректуру карты. Впрочем, что значит словно? Именно так и было. Ещё находясь в Москве, Андрей затребовал все чертежи тех земель и с ужасом понял, что воевать по таким картам просто невозможно. Хотя уже то, что хоть какие-то карты есть, уже было хорошей новостью. Теперь предстояло нанести на них истинную обстановку, чем и занялись картографы компании.

Да-да, созданием картографической службы Андрей занялся ещё до войны и создания самой компании. Проблема была в том, что как таковых, картографов на Руси было очень мало. Не то, чтобы их не было совсем, но все они работали на государя и большая часть из них были иноземцы, которые приехали на Русь чуть ли не с Софьей Палеолог. В 1497 году их трудами вышел большой "Чертёж московских земель". Так что и это дело тоже не с нуля поднимать можно было, главное и самое сложное – сманить к себе пару-тройку специалистов.

И вот тут связи, как известно, помогают решать дела во все времена. А связи у Андрея были. Тот же дипломат и путешественник Дмитрий Герасимов много работал над чертежами и картами Руси. И так получилось, что войдя в литературный кружок московских книжников, Андрей свёл с ним весьма близкое знакомство. Настолько, что Герасимов занялся обучением князя латинскому языку, которым владел в совершенстве, имея постоянную практику. Недаром в Ватикан к папе на переговоры ездил именно он.

Вот через него-то, связанного с государевыми картографами, Андрей и выпросил для себя аж двоих умельцев "во временное пользование". Ему, конечно, больше нужны были бы умельцы морские портоланы составлять, но за не имением гербовой и рак, как известно, рыба. А немца-картографа он через пару лет сманил-таки, пообещав нереально высокую зарплату. А что делать, коли это направление на Руси давно уже в загоне было. Нет, читывал он про беломорские лоции, но всё как-то руки не доходили до тех мест. Да и Данило, проживший там не один год, ничего про подобное не рассказывал. Может, нет их, а может, просто не обратил внимание. Так что пришлось исходить из того, что было.

Мастерам в обучение уже привычно выделяли мальчишек, тем самым работая на перспективу. Причём кроме самой картографии мальцов учили ещё и иным наукам, в том числе и геометрии. Кстати, вот тут Андрей вновь сработал как истинный попаданец, на полвека раньше создав русский учебник. Ведь в его-то мире "Книга, именуемая геометрия, или землемерие радиксом и циркулем… глубокомудрая, дающая легкий способ измерять места самые недоступные, плоскости, дебри" была издана лишь при Иване Грозном.

И вот теперь часть тех мальчишек, уже переступившая новиковский порог, и была привлечена к работе по профилю, результатом которой и стала карта-чертёж, что лежала сейчас перед воеводами.

Кстати, князь Ростовский был первым, кто оценил сей труд, и уважения в его взгляде на молодого Барбашина ещё немного добавилось, что, конечно, весьма льстило Андрею. Ведь в тех высях, куда он всё же взлетел, поддержка любой весомой фигуры была на вес золота.

Глядя на очертания рек и дорог, новгородский наместник весело усмехнулся и проговорил воеводам:

– Ох и добре всё начертано. Я будто очами вижу, как полки наши пойдут. Вот только как будем замок брать? Бывал я в тех местах: больно уж он неприступен.

– Нет таких крепостей, которые не брали бы больш…, э, стрелецкие полки, – весело отмахнулся Андрей. – Охрим, что скажешь, сумел побывать?

– Добрался, княже, как иначе-то. Есть удобные места, где пушки поставить, есть, где пороки расположить. А есть, где и мортирки пристроить.

– Какие мортирки?

– Так это, осмотрели мы тут у наместника все загашники, как ты говоришь, да вот и отыскали две небольшие немецкие мортирки. Для крепости должно хватить.

– А пороху-то хватит?

– А мы наш порох токмо в свои пушки сыпать будем, а остальные и так обойдутся. Известь так же измолота и в горшки сложена. Правда, без беды не обошлось, потравились мужички.

– Я ж велел со всем бережением.

– Прости, князь, но и на старуху бывает проруха. Да ничё, не до смерти потравились, их вон травники ныне выхаживают.

Андрей вздохнул. С другой стороны, а что он хотел, если химией и в двадцать первом веке травятся. А тут известь, которая, как известно, вызывает сильнейшее раздражение слизистых вплоть до смерти от химических ожогов. И даже при простом попадании на кожу негашеная известь оставляет сильнейший химический ожог. Об этой её способности знали ещё далёкие предки, а византийский император Лев VI вообще предложил использовать её при осадах постоянно. Пороком закидывается глиняный горшок с измельчённой в пыль известью, а когда он разбивается о поверхность, на месте падения образовывается большое облако химической гадости, весьма вредно воздействующее на защитников. В истории такие горшки неплохо показали себя как в морских сражениях, так и при осадах.

Теперь вот Андрей решил испытать это средство и на шведах, если те неблагоразумно откажутся сдаться.

– Ладно, с божьей помощью, мужички оклемаются, а мы же продолжим. Что с лучниками?

– Лучших, как ты и велел, отобрали и свели в отдельные сотни, – ответил князь Шуморовский. – Хотя я так и не понял, зачем?

– Так покойный государь делал, – вмешался в разговор князь Ростовский, – когда на Новгород поход готовил. Только он супротив новгородской конницы это собирал.

– А мы их на ушкуи посадим и будут крепость с реки обстреливать, а ежели шведы рискнут пойти на выручку, то будут и по их коннице работать.

– Думаешь, наместник выборгский из крепости вылезет? – удивился Ростовский.

– Он не дурак, а его шпеги давно нашу рать посчитали, так что может и решится, коли силы собрать успеет. А вот тут уже вопрос к тебе, князь. Коли вылезет – будем Выборг в отместку брать, али просто в поле разобьём?

– Ой, князь, не хвались, на рать идучи, – погрозил пальцем князь Ростовский. Слова про шпегов он спокойно пропустил мимо ушей, потому как помнил ещё по прошлой войне, что шведам хорошо было известно о намерениях русских, о чём сильно возмущался Данило Щеня. Хотя тогда сильно думали на Варфоломея Готана, якобы продавшего сведения шведам из переводимого им с русского на латынь русско-датского договора, где и обсуждались совместные действия русских и датчан против шведов. Доказать предательство тогда не смогли, однако любекский печатник всё одно не ушёл от судьбы и вскоре был утоплен в Волхове, как еретик.

– Знаю, князь, знаю, но для того мы и собрались, дабы все возможные случаи предусмотреть.

– Хм, что ж. Государь строго велел только по нашим землям пройтись, так что никаких Выборгов, князь. Впрочем, ты для начала Олафсборг возьми.

– Возьму, князь, возьму. Он мне во как нужен, – Андрей провёл ребром ладони у себя по горлу.

Потом подошел к развернутой на столе большой карте, и голос его зазвенел твердо и уверенно:

– Итак, из расспросов корел и купцов, мы знаем, что от Корелы до озера Пиелисьярви идёт единый путь, который затем делится надвое: один к Каяно морю и оканчивается у Овлы-городка, а другой к морю Студёному. Таким образом, построив свой замок на нашей стороне границы, шведы держат под своим контролем важный участок скрещения двух главных торговых путей. И третьего, который так же ведёт к Каяно морю, хоть и по иным рекам и волокам. А это слишком жирный кус для них. И посему завтра выступаем водою по Узьерве в озеро Сайма и начинаем осаду шведского замка. Семён – тут Андрей повернулся к Заболоцкому. – На тебе полная водная блокада замка. Чтобы ни одна мелочь не проскочила. Леонтий, у тебя самая сложная задача – перекрыть все пути от Выборга, чтобы нам в спину никто неожиданно не ударил. Александр, на тебе патрулирование берегов, с той же целью, что и у Семёна. Нужно полностью отрезать замок от любого сношения с миром. Охрим – на тебе пушки. Установишь и приступай к обстрелу. Мы, конечно же, предложим шведам сдаться, но вряд ли они согласятся.

На последних словах губы Ростовского растянулись в понимающей усмешке. Уж он-то точно знал, что ответит комендант замка на подобное предложение. Сам слышал когда-то.

– Дальнейший план обсудим уже в замке, – закончил совет Андрей.

С раннего утра, судно за судном, огромная по местным меркам рать начала своё движение. По широкой Вуоксе, ведь вмешательство человека ещё не привело к необратимым последствиям, грести было хорошо, и даже течение не сильно изнуряло гребцов. Следом за судами по берегу не спеша потрусили немногочисленные конные.

Вскоре кораблики вошли в озеро Узерва и прибавили ходу, чтобы быстрее достичь речного устья.

Медленно, но верно исчезала, истаивала вдали Корела, терялись позади небольшие деревеньки, уступая место вековому лесу. Места вокруг становились всё более дикие, где из основного населения преобладали лоси да кабанчики. Ну и, разумеется, когда один из них слишком смело вышел к реке, на него тут же обрушились десятки стрел и пуль, а тушу рванувшего обратно, но истекшего кровью лесного великана, потом притащили конные разъезды.

Сидя на корме малого струга, Андрей с упоением любовался открывавшимися видами. Вуокса очень красива, особенно когда нет ветра, и светит солнце. Зеркальная гладь воды отражала облака так хорошо, что разглядывать их формы и очертания было бы лучше в воде, чем на небе, если бы не рябь, расходящаяся от вёсел. Корабли шли темные на светлой воде, негромко плескали весла, ратники молча оглядывали невысокий берег с тянущим по нему хвойным лесом. Лесная, едва тронутая людьми земля лишь изредка разрываемая росчистью луга, на котором пасутся кони или малочисленное стадо бурёнок, да изба на высоком подклете. А потом снова лес, лес и лес, подходящий к самой воде…

Вечерами приставали к берегу, отгоняя жужжащих комаров дымом костров, с утра вновь двигались в путь и так день за днём, пока не достигли хутора Яааски. Крестьяне, упреждённые о приходе чужой рати, успели разбежаться, а Андрею с воеводами стоило огромных трудов удержать своё воинство от грабежа. Увы, но Яааски согласно Ореховецкого договора были уступлены шведам, и хоть какие-то приличия стоило соблюдать. Тоже самое случилось и в Иматре, что раскинулась в устье Вуоксы. Пока воины резво перетаскивали суда через пороги Иматранкоски, на которых местные жители устраивали ловлю лосося, Андрей с большим удовольствием любовался местным водопадом. Это воистину было красивейшее зрелище: река с высоты 18 метров с грохотом обрушивалась в каменистый каньон, образованный отвесными скалами, по краям которого росли высокие ели.

А потом русская рать вышла на просторы озера Саймы.

Озеро Сайма – это крупнейшее озеро Финляндии и четвёртое по площади в Европе.

Хотя если быть точнее, то Сайма это группа озёр со множеством лесных островов и перешейков между ними, образовавшееся в котловине ледникового происхождения. Даже в двадцать первом веке вода в озере считалась настолько чистой, что её можно было пить без дополнительной очистки. А что уж говорить за век шестнадцатый!

И между тем, оно играло довольно большую роль как транспортная артерия, соединявшая центральную Финляндию с Финским заливом. Настолько важную, что видя измельчание Вуоксы, шведы задумались о прорытии судоходного канала, который должен был бы соединить озеро Сайма и Финский залив. И даже уже успели вырыть ров шириной более 5 метров и длиной 118 метров. Правда сейчас эти работы были заброшены, но факт остаётся фактом, и, кстати, существующий в двадцать первом веке канал прошёл ровно по нему, словно финны просто продолжили чужие замыслы.

Вот на этом озере, в протоке Утрус на каменистом острове и выросла крепость Олафсборг. А уже возле неё, пользуясь столь выгодным положением, стал складываться и городок Нейшлот.

Вообще-то, согласно Ореховецкому договору, соблюдать который обещались обе стороны, строительство крепостей запрещалось по обе стороны границы. Но когда под боком у своих заморских владений шведы вместо рыхлой и слабой республики (а сколь бы новгородцы не кичились своими победами, но это всё ж таки они уступали раз за разом свои территории) увидели сильную державу, это не вызывало у них оптимизма. Тем более что у них на русской границе был единственный укрепленный замок – Выборг. А потому шведы решили выстроить еще одну крепость для защиты своих восточных рубежей и внутреннего водного торгового пути. К тому же строительство замка имело поддержку и у католической церкви, обусловливавшей это борьбой с язычеством.

Место выбрали очень удачное: незамерзающий пролив на водном пути (сухопутных дорог-то практически не было). Вот только забрались при этом километров на 5 на русскую территорию, но кого это, кроме русских, волновало.

Новый проект был огромным. За строительство отвечали иностранные мастера, а чернорабочих рекрутировали и из окрестных земель, и из других частей Финляндии. А сами строительные работы выполнялись с большой поспешностью. Причём замок изначально строился так, что бы противостоять артиллерии, и его большие овальные башни соединялись крытыми переходами.

Строительство закончилось к концу пятнадцатого века, и практически сразу крепость была испытана на прочность русскими войсками, показав свою состоятельность.

Так что задача перед Андреем стояла воистину сложнейшая.

Плыть по Сайме одно удовольствие: вокруг красивейшее, все в островах рыбное озеро, на котором не нужно пихаться шестами в дно, проходя бурные стремнины, а можно просто грести, а то и поднять паруса и скользить по водной глади, давая отдых натруженным мышцам. Но бурлила, играла в Андрее пиратская жилка. Торговля между провинциями, какая-никакая, а шла, и велась она всё больше водою. А там, у Олафсборга, давно обосновался этакий перевалочный пункт, и всяко пара-тройка речных судёнышек стояла у деревянных вымолов. Да и сам городок хоть и готовился к приходу чужих (слухи-то давно до тех мест долетели), но вряд ли ещё опустел. А это ведь и хабар и полон – всё, что так любят поместные. Так что, не утерпев, он пересадил со стругов и насадов на легкие ушкуи большую часть поместных бойцов, и резво рванул вперёд.

К Нейшлоту подходили безлунной ночью, обернув весла тряпками, в глубокой тишине. Городок спал, окутанный поднявшимся с воды туманом. Спали и суда, стоявшие на привязи, редко где пылал смолистый факел, да порою ночную тишину нарушали криком перекликавшиеся сторожевые. Очень осторожно опуская вёсла в воду, что бы ни плеснулось, ушкуи медленно скользили где-то между небом и водой. Молочная пелена окружала всё вокруг, а предметы, выплывающие из тумана, обретали сказочную нереальную форму.

Подойдя ближе к берегу, воеводы разделились. Один – Заболоцкий – должен был высадиться с большей частью воинов чуть в стороне от вымолов и атаковать не их, а сам городок, и уже там – хватать полон и резать всех, кто попробует сопротивляться или побежит спасаться к крепости. А второй – Андрей – взял на себя купеческие посудины, которые действительно имелись в местном порту.

К первому большому речному судну, стоявшему в стороне от других, приблизились в полной тишине, такой, что было даже слышно, как изредка кое-где плескала своим хвостом гулящая рыбёшка. Когда же ушкуй буквально притерся к чужому борту, на купца один за другим стали молчаливо запрыгивать тёмные фигуры. Вот глухо булькнуло сброшенное в воду тело неудачника-сторожевого, успевшего таки вскрикнуть и разбудить или насторожить мучившегося бессонницей товарища. Только это уже не помогло, налетевшие грабители не дали никому времени, чтобы опомнится. Холодная сталь быстро пресекала все попытки сопротивления, но в основном просто вязали так и не очухавшихся спросонья пленных. На диво операция шла гладко: всё еще не было ни шума, ни заполошного крика, на судах орудовали беззвучно, только изредка вспыхивал сдавленный и тут же оборванный вопль да тяжко шлепались в воду мертвые тела.

А поскольку купеческих посудин у небольшого поселения скопилось немного, то и закончили с ними быстро. Так быстро, что когда с берега долетело матерное: "А-а-а-а-а!", андреевы молодцы уже практически покончили со своей задачей, а потому не отказались присоединится к весёлой потехе "грабь чужого"…

Светало. Весь забрызганный чужой кровью, Семён Заболоцкий, пошатываясь от усталости, вышел на вымол, где вовсю уже хозяйничал Андрей, радостно подсчитывавший доставшуюся добычу. Земля финская, конечно не золотое Эльдорадо, но при правильном подходе её дары были вполне себе ценны.

– Ай, и славно поработали, княже, – радостно осклабился Заболоцкий, с удовольствием подставляя руки под струю воды, которую сливал из ведра молоденький парнишка, возможно впервые вышедший в поход. – Оказывается, они нас хоть и ждали, но не так быстро, а потому и не успели многого упрятать. А всё же жаль: я ведь надеялся, что из крепости выйдут городок спасать.

– Ну-ну. И что бы это нам дало? Моста между берегом и крепостью нет, так что даже если б и вышли, то на плечах отступающих всё одно в ту крепость не ворваться. Так что не грусти, воевода, будем мы ещё в тамошних хоромах пировать. А вот блокаду крепости начинать уже пора.

– Ну, пора так пора, – согласился Заболоцкий. – Пойду, баньку себе сподоблю, а то глянуть страшно.

– Банька это хорошо. Справляй ту, что поболя будет. Думаю, никто из воевод от хорошего парка не откажется.

– Это само собой, – согласился сын боярский.

Андрей усмехнулся глядя в спину уходящего воеводы и сел прямо на выщербленные доски пирса, свесив ноги. От воды ощутимо потянуло теплом. Впереди было много работы, но сейчас ему хотелось просто посидеть и полюбоваться прекрасным видом зарождающегося дня.

А между тем, поредевший туман, словно почувствовав приближение дня, начал приходить в движение, медленно отрываясь от воды. Узкая полоска пространства становилась всё шире. И тут первые лучи пробились через белёсую пелену, придавая миру новые краски. Небольшая стайка чаек с криком пронеслась над головой князя. Лёгкий ветерок начал разрывать редеющий туман на куски, а выглянувшее солнце окончательно растопило его последние остатки, хотя куски белой пелены ещё на некоторое время смогли укрыться в затенённых низинах. Но вскоре и туда достали лучи дневного светила.

Вот и начался новый день. Так пусть же он принесёт удачу и радость русскому воинству.

Сколько Андрей просидел вот так, просто любуясь рассветом, не мог бы сказать никто. И оторвал его от созерцания лишь слуга, сообщивший, что воевода Заболоцкий кличет князя откушать. Ведь война войной, а питаться надо вовремя.

Основная рать подошла к захваченному Нейшлоту только через сутки. К тому времени Андрей уже объездил все намеченные Охримом позиции, и был вынужден согласиться, что подобраны они со знанием дела. Рекогносцировка на местности показала, что батареи и впрямь удобнее всего было расположить против западной стены, ну а для штурма потребуется участие речного флота и заблаговременная подготовка мостов. Кстати, шведы всё это время сидели в крепости спокойно, словно и не было чужаков у них под боком. Впрочем, зная, что гарнизон был вряд ли больше трёх сотен, столь осторожное поведение было более чем правильным.

Когда с подошедших судов начали вытаскивать на берег пушки, Андрей решил, что пришло время посылать парламентёра. Что сказать он уже знал, буквально ночью вспомнив лаконичный ультиматум Суворова коменданту Измаила. Турки в своё время не вняли предупреждению, оставалось уяснить, что скажут шведы.

Шведский комендант был взбешён наглой бесцеремонностью русских. Сначала словно разбойники напали ночью и разорили Нейшлот, а теперь ещё и требуют оставить Олафсборг потому как он, видите ли, находится на русской стороне границы. А этот их ультиматум: "Сутки и сдача – воля, первый выстрел – неволя, штурм – смерть!". Что ж, пусть попробуют: они уже не раз расшибали свои лбы о местные стены. А запасов внутри крепости хватит на любую осаду.

Услыхав от шведов не менее турецкого высокомерный ответ, Андрей лишь презрительно хмыкнул и полностью отдался инженерному обеспечению осады. А тут работ хватало.

Во-первых, Жеряпе предстояло организовать дальнюю разведку на всех дорогах, по которым могли подойти деблокирующие войска.

Во-вторых, нужно было высадить усиленные отряды на островах Мальвин-сари и Кире-неми, откуда так же было необходимо установить наблюдение за подходящими дорогами.

В-третьих, требовалось навести наплавные мосты от острова Мальвин-сари до берега и наладить паром на Кире-неми.

Ну и в-четвёртых, установить прочную речную блокаду.

Когда всё это было закончено, на высотах острова Мальвин-сари Охрим принялся оборудовать пятипушечную батарею единорогов и обоих мортир. Отсюда до крепости было всего каких-то 140–180 сажен, так что мало шведам не покажется. Оставшиеся же пять единорогов были установлены в отрытых земляных шанцах значительно ближе к берегу, а на Кери-неми, напротив северных стен выставили специально сколоченные для этого похода пороки. Их задачей был лишь беспокоящий огонь и химическая бомбардировка крепости. Низменный и плоский Таллисаари пока что решили не использовать, ибо он слишком хорошо простреливался со стен и башен крепости, но мост для перехода с него на крепостной остров всё же тоже ладили. Кстати, отсутствие бастионов играло со шведами дурную вещь – у самого берега атакующих из пушек уже не обстреляешь, да и из луков со стен тоже будет трудновато, особенно если учесть ответный огонь. Зато мест для высадки это отсутствие бастионов наоборот, прибавляло, особенно перед южными воротами, а проблему высокого скального основания легко решали лестницы, которых нарубить было недолго.

Кстати, на северном конце Мальвин-сари изготавливали особый мост, поворотный. Течением его должно было развернуть поперёк пролива, после чего в бой и должны были пойти стрельцы камского полка. Здесь слишком многое зависело от четкости и слаженности подразделений, так что поместным отдавалась честь атаки с других направлений.

Все подготовительные работы заняли две недели, но уже на пятый день комендант Олафсборга предпринял первую вылазку.

По покровом ночи шведы высадились на Кире-неми и попытались спалить ненавистные пороки, забрасывавшие в замок горшки с горючей жидкостью и известковой пылью, отчего и без того небольшой гарнизон уже понёс невосполнимые потери. Но тут их ждал небольшой сюрприз, давно продуманный Андреем. Перед артиллерийской позицией были отрыты два ряда траншей, в которых на ночь выставлялись специальные контрдиверсионные отряды. Они отдыхали днём, а за ночной сон на посту любого ожидало жестокое наказание. Контроль же за их ночными бдениями проводили либо сами воеводы, либо наиболее опытные сотники. Первых, кто не внял словам, прилюдно выпороли, а потом шведы совершили вылазку и на деле продемонстрировали, для чего эти отряды были нужны.

Они встретили шведских смельчаков на дальних рубежах и сразу же ринулись в рукопашную. Для того чтобы в подобной ситуации хоть как-то определяться кто есть кто, для них ещё в Новгороде пошили широкие белые повязки. Не панацея, конечно, но хоть что-то.

В результате ночного боя вылазка шведов, хоть и не без потерь, но была сорвана, а потом лучшие следопыты ещё долго лазили по всему острову, выискивая следы того, кто мог под шумок попробовать прорваться из осаждённого замка. В то, что он уплыл по воде, верилось слабо: если у самого берега вода ещё более-менее прогрелась, то на середине, а особенно на течении она была ещё очень и очень холодной, да и ушкуи нарезали круги по озеру днём и ночью, в темноте освещая пространство вокруг себя большими факелами.

Наконец, все батареи были установлены, пристреляны и можно было начинать артиллерийский обстрел крепости. Шведы, конечно, попробовали отвечать, но пушек в крепости было явно мало для полноценной контрбатарейной стрельбы. Так что теперь оставалось только ждать, когда пушки сделают своё дело.

И вот тут, в самый разгар осады от Жеряпы прискакал вестник, сообщивший, что к Олафсборгу движется большой отряд. Выборгский наместник Тонне Эрикссон Тотдт всё же решился выступить на помощь крепости находящейся под его руководством.

При получении этого известия князь Александр Ростовский, все эти дни внимательно следивший за всеми приготовлениями и ходом осады, с интересом уставился на главного воеводу, ожидая его решения. Умудрённый десятками битв полководец всё это время ни разу не влез в руководство осадой со своими советами и предложениями, словно и вправду был лишь сторонним наблюдателем. К тому же он тоже был в курсе, что дорог для войска в этих местах было не так уж и много, точнее целых две и на обоих уже давно были подготовлены опорные позиции, как обозвал князь то, что мастерили на них пленные жители Нейшлота.

По сообщениям лазутчиков, шведов было немного: человек восемьсот, от силы тысяча. Это было вроде бы и меньше, чем у князя Барбашина под рукой, но ведь осаду никто снимать не собирался, а оставлять против гарнизона меньше, чем сотен шесть, было бы явной глупостью, а значит, силы двух армий были приблизительно равны, ну с небольшим перевесом в сторону русских. А полевое сражение, есть полевое сражение. В нём многое зависит от кучи мелочей и даже такой эфемерной величины, как удачливость полководца. Однако молодой Барбашин явно не собирался уклоняться от боя.

Тонне Эрикссон Тотдт внимательно разглядывал молодого человека, подъехавшего к нему на довольно неплохом иноходце. Конечно, он не был столь могуч, как его конь, но и тяжелых доспехов на русском тоже не было. Симпатичный высокий парень, пожалуй, даже очень симпатичный. Темные волосы, узкие губы, короткая аккуратная борода. А взгляд холодный, колючий.

Они появились нагло, днём с белым флагом парламентёров и сразу же потребовали встречи с ним. А перед этим один из русских зачем-то начертил жирную линию поперёк дороги. И теперь Тонне с нетерпением ждал объяснений.

– Приветствую тебя, наместник Выборга. Я князь Леонтий Жеряпа прибыл посланником и хочу упредить тебя от неразумных действий.

– Да? – искренне удивился Эрикссон. – И какие же действия ты считаешь неразумными, князь? Это ведь вы атакуете мой замок да ещё и на моей земле…

– Разве? – Жеряпа рукой в кожаной перчатке успокаивающе похлопал своего коня по шее. – А вот мой государь считает, что замок Олафсборг нарушает договор между нашими державами, причём дважды. Первый раз это то, что его вообще построили, а второй – что его построили на русской стороне. Сколь раз шведские наместники обещали провести разграничение, но каждый раз что-то им мешало. Ныне терпение моего государя кончилось, и он собирается просто взять и вернуть то, что и так ему принадлежит по праву. А вот перед тобой, наместник, встал выбор. Как когда-то перед самим Цезарем. Вон та черта – это твой Рубикон, рыцарь. Ты волен остановиться перед ней, и, клянусь господом нашим, Исусом Христом, что все земли, что лежат по шведскую сторону границы не будут тронуты, ибо мой государь чтит договоры. Но ты волен и перейти его. Но уверен ли ты, что будешь прав? Ведь послы, заключая договор, крест целовали, что будут блюсти его. А уверен ли ты, что божья правда на твоей стороне?

Если чего и ожидал Тотдт, так это не такого экскурса в историю. А потому он некоторое время просто молчал, собираясь с мыслями. В конце концов, сейчас, в преддверии суровых событий, известия о которых приходят в Выборг с опозданием, затевать войну с русскими было весьма опасно. Но ведь и не реагировать на столь наглую агрессию он тоже не может.

– Решение за тобой, наместник, – напомнил о себе посланник, – но я бы не хотел встретиться с тобой на поле брани, просто потому, что это ничего не решит. Земли те русские и будут русскими, как бы вам этого не хотелось. А теперь я откланиваюсь, дабы не мешать тебе принять правильное решение. От себя скажу, что воеводы и наместник новгородский готовы принять тебя для решения всех острых вопросов в Сайме-городке.

И русские, развернув коней, медленным шагом, постепенно ускоряясь, тронулись в обратную дорогу.

– Что хотели эти схизматики? – спросил опоздавший к переговорам рыцарь Эренрот.

– Представляешь, – усмехнулся Эриксон, – они имели наглость нарисовать нам Рубикон.

– Тот самый, как в сказаниях про Цезаря?

– Именно. Так что ж мой друг, мы остановимся, или как Цезарь перейдём его?

– По-моему, наглость русских должна быть наказана.

– Что ж, тогда вперёд, – Тотдт слегка надавил шпорами в конские бока, первым переступив прочерченную палкой черту, и шведская армия продолжила своё движение по дороге.

– Итак, они не остановились, – констатировал случившийся факт Ростовский. – Что ж, этого и следовало ожидать.

– Да мы сильно на это и не надеялись, – усмехнулся Андрей. – Потому и готовили позицию. Шведам придётся либо атаковать, либо уходить. Чтобы нас обойти им придётся изрядно поколесить по местным буеракам. Эх, жаль, единороги с собой не взяли, ну да, надеюсь, нам и так хватит.

– А чем тебе эти пушки не нравятся? – поинтересовался Ростовский, кивая головой на несколько одно и трёх фунтовок, что были взяты в поход из арсенала наместника.

– Мощи в них нет. Ну да на безрыбье и рак – карась.

Скованная с обеих сторон лесом дорога вдруг вильнула в сторону и выскочила на довольно широкую равнину, наполовину изрезанную оврагом, а на вторую перегороженную странными сооружениями в виде сколоченных плах на колёсах. Сразу за ними виднелись фигурки чужих воинов, а где-то у леса кучковалась чужая кавалерия. Вот только ничего достойного рыцарской коннице там не было. Обычные легкоконные всадники.

Впрочем, у Эриксона рыцарей тоже было не много, а основу его войска составляла всё та же вооружённая копьями пехота. Но главную ставку наместник всё же делал на таранный удар своей конницы, не сильно доверяя вооружённому мужичью.

Спешившись, он послал лошадь к телегам с провиантом, а сам поспешил пересесть на боевого скакуна. То же самое принялись совершать и остальные рыцари его армии. Уже взгромоздившись на своего любимца, Тонне в задумчивости стал смотреть сначала, как конюхи и оруженосцы подводят отдохнувших лошадей к их хозяевам, помогая последним усаживаться в сёдлах, а потом что творят противники.

– И всё же нам нужно было дождаться дальних отрядов, – пробормотал он. – У руссов больше бойцов, несмотря на то, что они разделились. Нет, я знаю, что Бог на нашей стороне, но все равно как-то тревожно на душе.

Он взял флягу с вином, протянутую ему Эренротом и сделал глубокий глоток. Вино оказалось мягким, с богатым вкусом и, что было особенно приятно, не испортилось в дороге. А то бывало, вино превращались в уксус прежде, чем бочку с ним успевали распить.

Вернув флягу обратно, он вновь оглядел чужие позиции. Неужели русские решили, что эти плахи удержат его рыцарей? Или поле перед ними усеяно чесноком? Это, конечно, неприятно, но не ново и проходимо. А вот выдержать таранный удар латной конницы пехоте без пик нельзя. А как раз пик-то он у русских и не наблюдал.

Словно подслушав его мысли, Эренрот, тоже отхлебнувший божественного напитка, но не проглотивший его сразу, а слегка подержав за щекой, медленно кивнул в знак согласия:

– Если они не придумали какую-то хитрость, им не устоять.

– Знать бы, что они могут придумать?

– Чеснок, возможно волчьи ямы, но это вряд ли, лазутчики донесли, что они вышли сюда не слишком-то раньше нас. Пушки. Это, думаю, самое опасное, что они могут нам предложить. Может, для начала пошлём пехоту на эту пародию на вагенбург?

– Чтобы они устроили там боданья и не дали коннице нормально атаковать? Ну, нет, мы атакуем сами, а пехота докончит то, что начнём мы.

Позади них раздались громкие команды, это командир арбалетчиков не спеша выстраивал своих стрелков в длинную линию. Они должны были осыпать русских градом стрел, если только те рискнут приблизиться к шведскому войску, хотя такой глупости ни Тотдт, ни другие рыцари от русских не ожидали. Но порядок есть порядок.

Теплый летний ветер шевелил конскую сбрую, развевал накидки рыцарей и откидывал длинные волосы Эриксона с его лица. Вздохнув, он оглядел живописную поляну, которой вскоре предстояло стать полем брани. Что ж, похоже, право первого удара русские даровали ему. Нет, можно, конечно, вечность простоять на этом месте, но от этого ничто не решится. Тем более поляна была хороша тем, что на ней хватало места для хорошего разгона. Ведь не секрет, что сила копейного удара напрямую зависела от скорости всадников.

– Мой шлем! – приказал Тотдт оруженосцу, и тот споро подал ему просимое. Шлем у шведа был новым, чем-то напоминавший только-только появившийся бургиньот с султаном красных перьев.

Надев его, наместник взмахом руки повёл армию в бой.

Что сказать. Зрелище было весьма красивое. Среди буйной зелени поляны чужие доспехи золотом блестели на солнце. Над головами рыцарей трепетали знамена, слегка колыхались вздернутые вверх копья. Следом за конным отрядом нестройными рядами двигались пешцы, крепко сжимая длинные пики.

Саженей за триста до врага тяжеловооруженные рыцари стали перестраиваться для удара. Все быстрее били копыта о землю, всё быстрее разгонялись всадники. Вот уже их копья со стальными наконечниками слитно, будто по команде опустились к низу. Словно крылья за плечами развеваются плащи, казалось ещё немного и они просто растопчут жалких людишек, что вздумали встать у них на пути.

Со стороны это выглядело убийственно красиво, но Ростовскому, который воевал не первый год, было не до красоты. Он помнил один непреложный закон войны: никогда не подставляться под прямой копейный удар. А именно это сейчас и делал молодой воевода. Князь уже трижды пожалел, что не вмешался в самом начале, но ломать картину боя было уже поздно. Оставалось только надеяться, что этот сопляк знает, что делает и что войско не побежит в панике. Потому как он уже видел, как побросав оружие, рванули в сторону несколько человек.

Между тем по сигналу Барбашина собранные в сотни лучшие лучники вскинули своё оружие, и на атакующую конницу обрушился стальной дождь. Падающие с неба стрелы простучали по рыцарским шлемам и доспехам, не причиняя вреда ни им, ни коням. Однако лучники продолжали стрельбу, и если бы Тотдт обернулся, то увидел бы, что его пехоте приходится куда хуже. Но он не обернулся, ведя рыцарей в атаку и видя перед собой лишь жалкую кучку пехоты, которую нужно было просто втоптать в землю.

Князь Андрей, сжав кулаки, с тревогой смотрел за тем, как шведская конница стремительно приближалась к его позициям. Однако ещё больше его пугала психическая неустойчивость собственных воинов. Нет, стрельцы, сжав зубы, стояли, а вот кое-кто из пищальников и даже поместных не выдержали и кинулись бежать, словно позабыв, что от конницы на своих всё одно не убежишь.

До рыцарей оставалось не больше тридцати метров, когда пушкари, подчиняясь команде, чуть ли не одновременно ткнули в запальные отверстия хорошо раздутые фитили. А через мгновение над русскими позициями вспухло густое серо-белое облако, закрыв от обзора всё, что творилось перед гуляй-полем.

Но люди уже знали, что надобно делать. Стрельцы и пищальники тут же дали первый залп. И принялись заряжать оружие.

Когда дым хоть чуть-чуть рассеялся, все увидели, что на поле боя воцарился хаос. Залп чугунными ядрами и свинцовыми пулями прорубил в атакующем отряде изрядные дыры. А казавшийся монолитным строй конницы попросту рассыпался. Кто-то ещё продолжал мчаться вперед, а кто-то, наоборот, торопился либо отвернуть, либо останавливал коня.

А ружейные залпы продолжали греметь один за другим, посылая в эту кучу раскалённый свинец, который на такой дистанции держал уже не всякий доспех.

Тут, наверное, стоит добавить, что стрельцы стреляли гораздо чаще, чем даже их сотоварищи, городские пищальники. И достигалось не только ежедневной муштрой, но и тем, что ружья свои они заряжали пулей Нейслера. О да, Андрей знал, какой критикой подвергались подобные решения на попаданческих сайтах и был полностью согласен, что решение это половинчатое, этакое эрзац-военное, но для его ситуации вполне себе приемлемое.

Да, превратить обычный самопал в нарезной и разом увеличить дальность огня в несколько раз можно и сейчас, благо технологии уже существуют. Достаточно сделать нарезы копиром и "придумать" пулю Минье. Но производство нарезных стволов требует времени и капиталовложений. А так же потребует свою жертву в виде скорострельности. Нет, со временем это неизбежно будет, но зачем это делать сейчас, если есть более простое и дешёвое решение. Пуля Нейслера изготавливалась из того же мягкого свинца, что и обычные, и имели примерно такую же юбочку, как и пули Минье. При выстреле эта юбочка под воздействием пороховых газов расширялась и плотно прилегала к стволу, тем самым препятствуя прорыву газов вокруг пули. Это обеспечивало пуле более эффективный разгон, а имея меньше качания в стволе, она давала куда более кучный бой. В результате и дальность, и кучность увеличивались примерно в полтора-два раза, по сравнению с обычной круглой пулей, выстреливаемой из того же самопала. Конечно, это было меньше чем у нарезного ствола и пули Минье, но пуля Нейслера позволяла стрелять по толпе уже с 500–600 шагов, а по отдельным бойцам и с 200, о чём имеющиеся на данный момент времени аркебузы и мушкеты могли только мечтать. При этом пуля Нейслера легко забрасывалась в ствол, и её не нужно было долго и упорно забивать внутрь шомполом, что так же повышало скорострельность.

Наблюдая за ходом сражения, князь Ростовский испытывал неприятное чувство, что ничего не понимает. На его глазах творилось что-то невообразимое: пушечный залп и три-четыре ружейных полностью сорвали атаку кованной рати. И пусть всадников и было-то не больше сотни, но ведь и стрелков тоже было не так уж и много. И этот подвиг пехотинцы совершили без использования пик, что вообще не укладывалось в его голове. Он ещё раз оглядел то, что понастроил на поляне молодой князь-воевода. Часть стрелков и пушки были укрыты за дубовыми плахами гуляй-поля, а часть пряталась в специально отрытых рвах, которые князь обозвал окопами. Кстати, за стеной гуляй-поля скрывались в хаотичном порядке вкопанные в землю сбитые из брёвен конструкции, напоминавшие чеснок, которые князь, смеясь, обозвал "противоконными ежами". И долго сожалел, что нет какой-то колючки. Ну а рассыпанный перед позицией чеснок не стоило и упоминать – это было делом обыденным. И вот так три сотни стрелков смогли разгромить латную сотню, разогнавшуюся для копейного удара. Воистину времена меняются. И ему, старику, было уже трудно понять: к добру это или к худу.

Однако бой ещё далеко не кончился. Пороховой дым смешался с пылью, поднятой лошадиными копытами, и скрыл сражающихся. Но через некоторое время из дымных клубов выступили шведские пикинёры с пиками наперевес. Стрелки тут же перенесли огонь на них, давая залп за залпом. Туда же вовсю слали свои стрелы лучники. Ряды пикинёров редели, но они продолжали наступать. А со стороны шведов уже летели арбалетные болты, находя свою добычу.

Бой словно застыл в неустойчивом равновесии. Если шведы побегут, то поместная конница займётся самым любимым делом кавалерии – рубить бегущих в спину, а если пикинёры сумеют подойти на дистанцию копейного удара, они смогут довершить то, чего не смогла сделать рыцарская конница. Это прекрасно понимал тот, кто сейчас командовал шведами, это прекрасно понял Андрей, сожалевший, что так и не завёл у себя пикинёров и это буквально уловил старый и опытный Ростовский.

Видя, что в битве наступил критический момент, он смело бросил в контратаку поместную конницу, до того стоявшую в резерве. И это решило исход сражения.

Удар поместной конницы пришёлся спереди-сбоку строю пикинёров и, видя их атаку, Андрей задержал готовые разрядиться пушки. Залп картечи и пуль обрушился на шведов аккурат перед тем, как в их ряды ворвались конные десятки и не позволили им вовремя обернуть своё грозное оружие против практически бесдоспешных помещиков.

Разгром был полным. А уйти удалось весьма малому числу и в основном пешцев, просто рассыпавшимся по лесам, потому как рыцарские кони устали ещё во время атаки и не могли долго спорить в выносливости с легкой конницей, имевшейся у русских. Добычей стали все доспехи, оружие, кони и войсковой обоз. А когда стали обирать павших, то выяснилось, что не все рыцари погибли. Тот же выборгский наместник, мчавшийся впереди и получивший три пули в грудь, был просто завален телами своих подчинённых, хотя отделался лишь переломом, а то и вовсе трещинами в рёбрах.

В общем, нежданно-негаданно у рати появились знатные пленники, за которых можно было получить неплохой выкуп.

Пока хоронили своих, пока собирали хабар, прошло немало времени и вернуться к осаде Олафсборга Андрей смог лишь на третьи сутки. Но тут ничего серьёзного за это время не произошло. Шведы попытались совершить ещё одну вылазку, и им даже удалось спалить так досаждавшие им пороки, зато с артиллерийским батареями они поделать ничего не смогли, а вот Охрим за эти дни добился того, что в стене образовалась брешь в добрый десяток саженей. Теперь и шведы, и русские прекрасно понимали, что дело идет к штурму и оставалось лишь гадать, рискнут ли шведы защищаться дальше, или всё же сложат оружие.

Увы, шведы решили держаться до последнего.

Стараясь не сильно шуметь, в предрассветных сумерках войска стали скапливаться в местах для атаки. Больше всего Андрей беспокоился за поворотный мост, но и дальше откладывать решение проблемы Олафсборга уже не стоило. Шведы сами выбрали свою судьбу, да и впереди его уже ждала Овла.

Штурм начался, едва рассвело. Под прикрытием артиллерийского обстрела, пехота, похватав лестницы, бросилась по мостам, перекинутым с берега, на остров Таллисаари, на другой стороне которого уже выстраивались ушкуи, через которые кидали специально для этого запасённые доски, строя этакий эрзац-наплавной мост на крепостной остров. От Кире-неми так же отваливали лодки с десантом.

Но Андрей был там, где разворачивались главные события. Сжав кулаки и замерев от напряжения, он с тревогой наблюдал, как плывёт, разворачиваемый течением грубо, но крепко сколоченный мост. Всё может рухнуть, если они сильно ошиблись с расчетами, хотя вроде измеряли не раз и не два. А потому, когда мост встал практически так, как надо, Андрей испытал немалое облегчение. Настолько, что забыл даже скомандовать штурм, благо Рындин и так знал, что надо делать. И вот уже первая рота, подняв специально сколоченные для этого щиты, побежала к пролому. Со стен ударили пушки, раздались хлопки выстрелов аркебуз, засвистели стрелы. Шведы, понимая, что основной удар будет у пролома, собрали там основные силы, готовясь либо отбиться, либо подороже продать свои жизни.

Однако они зря не учли тех, кто атаковал с других сторон.

С лестницей наперевес, группа пищальников устремилась по временному мосту, уворачиваясь от ожесточенного града пуль, стрел и снарядов, летевших со стен. Один за другим несколько воинов упали на щербатые доски или, что хуже для них, свалились в холодную воду. Однако, не смущаясь потерями, остальные всё же добежали до своей цели и быстро вбили ножки лестницы в мягкий грунт берега, а другой конец уперли в стену.

Однако шведы тоже не были новичками. Защитники крепости знали, что нужно сделать, пока вес находящихся на них врагов не стал слишком велик, чтобы сбросить лестницы со стен. Не обращая внимание на обстрел, они смогли просунуть балку между стеной и лестницей и последняя всё же отошла от стены и повалилась, сбрасывая солдат на берег. Шум боя заглушил крики раздавленных и покалеченных. Те немногие, кому посчастливилось уцелеть, ползли или отходили, хромая, на безопасное расстояние, но гораздо больше было тех, кто остался лежать разбитым, умирая, посреди разбросанных обломков осадной лестницы.

Но уже подбегали новые партии и вот уже не одна, а сразу три лестницы вознеслись в вышину и упёрлись в стены, и по ним, как муравьи по соломинке, стали карабкаться по ступенькам вверх новые бойцы. Вот первые поднялись до самого верха и попытались перелезть на саму стену. После нескольких попыток им это, наконец, удалось. Однако шведы продолжали яростно отбиваться от нападающих, помня, что им обещали в случае поражения. Вот еще одна лестница полетела вниз, но на ее месте тут же появились две новые. Сражение на стене разгоралось, как костер, в который подлили масла.

Однако главные события развернулись всё же у пролома. Шведы, конечно, попытались заделать его с помощью подручных средств, но пристрелявшийся Охрим раз за разом разносил всё в пух и прах. И вот теперь дело дошло до рукопашной. Точнее, сначала подбежавшие стрельцы выпалили в изготовившихся шведов из своих ружей и рухнули на одно колено, давая возможность отстреляться второй группе. И только после этого, выхватив сабли, бросились расчищать проход для уже бежавших по мосту поместным сотням.

Однако шведы, перегруппировавшись, сумели отбросить нападавших за пролом. Правда, ненадолго. Не выдержав напора, они вскоре откатились назад и помещики с пищальниками громко вопя, ворвались внутрь крепости в очередной раз.

Постепенно сражение расползалось по всему широкому двору крепости и, казалось, уже не осталось такого уголка, где бы не дрались люди. Земля под ногами была залита кровью. Тех, кто падал раненный, затаптывали и свои, и чужие. Пару раз шведам удалось потеснить нападавших, но тем на помощь постоянно подходили всё новые и новые десятки, восполняя своим появлением понесённые потери.

Когда же и с захваченной южной стены во двор потекли русские десятки, сражение достигло своей кульминации. Русские успели озвереть от потерь и пролитой крови, и лезли напролом с упорством фанатика. Зарубленные, заколотые или просто застреленные, шведы были уничтожены практически все. Не помогло и то, что некоторые пытались сдаться. Но поздно, пленных сейчас уже просто не брали.

Покончив с гарнизоном, поместные бросились добивать успевших разбежаться по углам, и при этом едва не перерезали всех женщин и детей, которых отыскали в одной из башен. Хорошо, что среди первых ворвавшихся внутрь оказался князь Леонтий Жеряпа со своими боевыми холопами. Он успел сориентироваться в обстановке и благодаря этому члены семей погибших защитников остались живы, хотя и перепуганы до животного ужаса. Однако, учитывая, что большинству из них предстояло всю оставшуюся жизнь влачить судьбу пленённого холопа, то трудно сказать, было ли им от этого легче. Потому как даже дворянский титул не мог служить спасением от столь незавидной судьбы, ведь если за дворянку не смогут дать выкуп, то какая она тогда дворянка? Девка она простая, холопка.

Так пал неприступный Олафсборг.

И когда это случилось, Андрей с удивлением обнаружил, что солнце, предвестником которого перед началом штурма была лишь заря на востоке, уже вовсю светит над головой. Почти пять часов и несколько сотен погибших понадобилось войску, чтобы достичь этой победы. Зато теперь путь вглубь Финляндии им был открыт. А с учётом разгрома армии выборгского наместника можно было и не бояться за свои тылы. Собрать сейчас в Финляндии сильную армию было за гранью фантастики.

Как Андрей и обещал, первый победный пир был устроен в большом зале захваченной крепости. После чего рать стала готовиться к победному шествию по финской земле, а князь Ростовский отправился назад в Новгород, откуда ему предстояло ехать ещё дальше, к войску под Киев.

В Нейшлотт, ныне уже переименованный в Озёрск, приехали его первые жители, сманенные из самых разных мест Руси. Немного. Всего десять семей. Но это было только начало долгой работы по вливанию этих земель в состав Руси-матушки.

Ну и как же было обойтись без церкви. Архиепископ новгородский уже давно подобрал кадры для новых приходов. Отец Илларион первым делом освятил по православному обряду бывшую католическую церквушку и вскоре начал вести нормальные службы. В общем, жизнь в новом городке налаживалась. Хотя главная проблема была пока не решена.

Все как-то забыли, что воеводы назначаются только в города, а поскольку как таковых городов в этих местах не наблюдалось, то и вопросами воеводства и кормлений никто не задавался. А вот теперь, готовясь продолжать начатую операцию, Андрей сообразил, что тут, в Озёрске в любом случае необходимо создавать подчинённый наместнику центр управления, потому как в местных реалиях напрямую из Овлы много не накомандуешь. Но если для Овлы у него ещё были кадры, то вот для Озёрска не было ничего. Нет, на сам замок, куда государь обязательно пришлёт гарнизон и воеводу, он не претендовал, а вот на Озёрск очень даже да. Уж слишком удобное место он занимал. И оседлать этот торговый хаб сейчас, пока он существовал в зачаточном состоянии, Компании было просто необходимо.

Сделав себе зарубку разобраться с этим вопросом, Андрей вновь переключился на дела военные.

Через несколько дней из Озёрска вышла хорошо отдохнувшая рать под руководством князей Шуморовского и Жеряпы, задачей которых было охватить как можно большую территорию и привести к покорности как можно больше населявших её людей. Хотя Андрей сильно не обольщался, понимая, что после них те края, скорее всего, придётся основательно заселять по новой.

Поскольку особенностью финских земель было обилие лесов, рек, озер, множества болот и заболоченных местностей, то они вовсе не располагали к применению больших масс конницы. Зато здесь было очень удобно передвигаться по системам рек и озер, которых было просто изобилие. Именно потому для рати отдавались все ушкуи и лёгкие струги, да сколотили несколько плотов, на которых можно было бы при необходимости перевозить коней, оплывая непроходимые чащобы. Получилась этакая конно-судовая рать, впрочем, вещь отнюдь не редкая на Руси.

Сам же Андрей со своим камским полком и частью пищальников тоже отправился сначала в Новгород, а оттуда в Норовское.

Намотав на сапоги сотни вёрст и тонны грязи, рать наконец-то дошла до Норовского, где её уже ждали изготовленные к выходу корабли. И была неприятно удивлена тем, что воевода задерживаться тут вовсе не собирается, сразу же занявшись размещением воинства по кораблям.

А дело это было вовсе не лёгкое, ведь с учётом его полка у него под рукой собралось почти пять сотен бойцов, а кораблей было ограниченное количество. Их же нанимали за казённый счёт, а государство во все времена было в таких делах весьма прижимистым. Особо помучиться пришлось с лошадьми, без которых поместные дворяне воевать практически не умели. Да ещё пищальники так и норовили показать свой нрав. Где-то переборщили со хмельным, где-то попробовали подраться, а кому-то просто понравилась чужая молодка. В общем, пришлось князю брать дежурные десятки камичей, вызывать начальных людишек пищального воинства, и наводить среди этой вольницы железный порядок, не сильно стесняясь в средствах. Это потом он подумал, что, возможно и вправду не стоило так спешить, дав людям получше отдохнуть, но сам же с собой и не согласился. Лето в этих местах коротко, а война только началась, и терять лишние сутки было бы преступлением. Отдохнут в пути, чай на кораблях им делать будет нечего, вот и отоспятся, дабы под ногами у моряков не путаться.

В общем, покончив так или иначе с погрузкой, уже через несколько дней довольно внушительный караван покинул россонский затон и, расправив паруса, начал неспешное движение к первой цели этой военной кампании.

Во вторник 24 июня 1520 года караван под зелёным торговым флагом, доставшемся Руси от новгородской республики, и красным с золочёной лодьёй посредине Руссо-Балтовских конвойных кораблей, бросил якорь у берегов острова Хайлуто, хотя правильнее было бы сказать у островов. Поднявшиеся в процессе гляциоизостазии из морских вод небольшие участки суши постепенно сливались вместе и ныне превратились в два больших острова, разделённых небольшим проливом, который продолжал исчезать и окончательно исчезнет к восемнадцатому столетию, и одним поменьше чуть в стороне. Лишь к семнадцатому столетию им предстояло соединиться в один большой остров. Однако этот процесс вовсе не мешал людям вот уже несколько веков селиться тут, пусть и небольшими группками, занимаясь в основном рыболовством, охотой и возделывая небольшие поля. И именно островитяне и оказались первыми, на кого наложил свою тяжёлую руку новый овловский наместник.

Впрочем, приведением местных жителей к присяге русскому государю можно было и подождать, потому Андрей использовал его только для ночной стоянки и одного небольшого, но должного войти в историю события. Он посчитал, что не стоит возвращать эти земли под видом частной компании, а потому следующим утром боевые корабли эскадры торжественно подняли большие белые полотнища с косым крестом святого Андрея Первозванного, сшитые специально для такого момента новгородскими ткачихами.

И Андрей очень надеялся, что десант в Овлу навечно станет первой боевой операцией русского регулярного флота. Впрочем, не стоило забегать вперёд, ведь её ещё только предстояло осуществить.

Среда 25 июня 1520 года началась для Ивора Лоде с известия, принесённого береговым дозором о том, что большой караван, что вчера заночевал у дальних островов, ныне уже не спеша подходит к устью Улео. Сердце фрельса ёкнуло и рухнуло куда-то вниз. Он ведь ещё вчера понял, кто это пожаловал, но остатки надежды ещё теплились где-то внутри. Да, гарнизон был приведён им в повышенную готовность, но больших надежд комендант не питал. Хорошо, если удастся, как в былые годы, отсидеться за стенами, но порт и селения на многие мили окрест будут разорены и уничтожены. Потому что, несмотря на его многочисленные письма, ни Стокгольм, ни Корсхолм, где находилась резиденция правителя всей Остроботнии, куда и входил Улео вместе со всем уездом, помощи так и не прислал, так что под рукой у него была всего сотня наёмников и целых две небольших однофунтовых пушки, наличием которых, впрочем, мог похвастаться не каждый город в Финляндии. Так что по местным меркам в Улеаслотте были сосредоточены весьма большие силы, вот только русские, как ему казалось, не просто так вынюхивали тут всё год назад и явно пришли сюда с более превосходящими силами, чем было у него. Конечно, вчера ему пытались возразить, что русские уже пробовали Улеаслотт на зуб и подавились им. Но это было более ста лет назад и тогда русские притащились по рекам и без осадных машин и тем более пушек. А сейчас они уж точно прихватили хотя бы десяток орудий, ведь корабли – не лёгкие речные лодки и их не надо было таскать через пороги и водоразделы. И если это так, то дни Улеаслотта сочтены. Да, пятибашенный замок строили лучшие мастера из прочной лиственницы, засыпая промежутки между стенами землёй и камнями, но его стены давно не ремонтировались и вряд ли долго устоят под сосредоточенным артиллерийским огнём. Так что вся надежда была лишь на своевременную помощь наместника Остроботнии, гонец к которому ускакал ещё вчера, и лишь мысль о том, что всё самое ценное он уже успел переправить в Швецию, хоть немного радовала его в эти часы.

Позавтракав в одиночестве, комендант, накинув плащ, ведь денёк сегодня выдался ветреным, не спеша побрёл на ту башню, что ближе всего была к селению, раскинувшемся на другом берегу Улео. Как оказалось, до него сюда уже успели подняться командир наёмников Бъёрк и Нильс Арведсон, исполнявший в замке должность главного канонира. Он же пришёл хоть и последним, но весьма вовремя: чужие суда как раз появились в виду замка. Что сказать, зрелище было впечатляющим. Большой караван медленно лавировал между островами, входя в речной затон, на берегу которого и раскинулось селение Улео. Первыми по реке поднимались два корабля ранее не виданной конструкции. Зато примерное описание нечто подобного он уже получал от рыбаков, тех, что невольно оказались в плену у прошлогодних гостей. Корабли шли довольно уверенно, хотя их командир всё же не до конца доверял лоциям или невольным лоцманам. Лоде хорошо различал фигуру матроса на баке, неустанно бросавшего лот.

Заодно он увидал, как две или три лодки отчалили от пристани, направляясь к гостям, словно приняв их за очередных торговцев. Кстати на ганзейских кораблях, успевших прийти за товаром, но ещё не закончивших даже разгрузку, началась непонятная суета, словно купчишки наивно собирались или отбиться, или убежать. Вот только Лоде почему-то казалось, что не медлительным холькам тягаться в скорости с этими, даже на вид стремительными кораблями русских.

– Те, что отстали и идут к причалам точно новгородцы, а вот те, кто идет сюда, мне неизвестны. Никогда не видал ни таких кораблей, ни подобный флаг, – хмуро буркнул Бъёрк, также кутаясь от холодного ветра в подбитый мехом плащ.

– Я тоже, – горько усмехнулся Лоде. И добавил: – Вот только, боюсь, теперь нам придётся часто встречаться с ними. Это русские, Бъёрк. И они пришли за тем, что считают своим.

– Своим?! – зло сплюнул за стену Бъёрк. – Бумажка, не подтверждённая силой, не стоит и тех чернил, какими её исписали. Давненько не было видно русских на море. А уж сюда за столько лет и вовсе дорогу забыть должны были. Что ж, пойду готовить своих парней к хорошей драке.

– Не спеши, Бъёрк, – осадил его Лоде. – Не думаю, что они бросятся штурмовать замок сразу. Давай всё же подождём их посланника.

– Да? – скривился тот. – Что ж, давай подождём.

Ждать пришлось не долго. С башни хорошо было видно, как от одного из чужих кораблей уже скоро отвалила шлюпка и быстро погребла в сторону крепости. Сами же корабли, осторожно лавируя, ещё немного приблизились к Улеаслотту, после чего стали бросать якоря. Течение Улео тут же стало разворачивать их и, поймав момент, когда борт корабля оказывался напротив крепостных стен, с него кидали второй якорь, останавливая разворот. В общем, намерения пришедших были ясны и понятны, но вот предпринять против них что-либо Лоде был пока не в силах. Две слабосильные пушечки его крепости, конечно, могли добросить свои ядра до врага, но, во-первых, смотрели ныне в сторону моста, что соединял остров Линнансаари, где была возведена крепость, и берег реки, а во-вторых нанести ему существенный урон не смогли бы при всём желании. А вот судя по размерам орудий, что ярко поблёскивали в лучах солнца на чужих кораблях, защитникам придётся явно несладко. Русские хорошо подготовились к вторжению, обеспечив себе перевес во всём. Молодой фрельс даже пожалел, что вчера разделил гарнизон, отправив полсотни солдат для защиты селения.

Тем временем лодка достигла берега, и спрыгнувшие гребцы быстро затянули её подальше от уреза воды, после чего с неё на речной песок спрыгнул мужчина в алом кафтане отделанном золотой вышивкой и, махнув рукой, не спеша пошагал к крепости. За ним тут же пристроился мальчуган с шестом, к которому был привязан белый флаг.

– Что ж, пойдем, послушаем, чего желают наши незваные гости, – вздохнул Лоде.

Парламентёр, доставивший послание, показался коменданту чересчур наглым. Представ перед ним и его офицерами, он лишь слегка наклонил голову в виде приветствия, после чего заговорил на своём варварском наречии. Благо малец, что нёс белый флаг, оказался ещё и переводчиком.

– Адмирал государя всея Руси Василия Ивановича, князь Барбашин требует господ шведов в течение часа сдать крепость своему представителю и покинуть незаконно захваченные ими земли. В противном случае, он возьмёт их по праву победителя, но пощады не даст никому. Он просил передать, что даёт вам час на размышление для сдачи и воля; первые выстрелы – уже неволя; штурм – смерть, – тут малец махнул флагом вправо-влево. – Отсчёт времени начался. Прощайте, господа.

И развернувшись на каблуках, парламентёр зашагал в сторону шлюпки, даже не дождавшись хоть какого-то ответа.

Это было неслыханно нагло, но Лоде решил не ускорять события. Ведь убийство парламентёра ничего не решит, а вот штурм ускорит. Да, русские сейчас как обычно разорят Улео и его окрестности, но вот крепость может и продержаться до подхода помощи. Ведь подготовка к штурму дело довольно долгое, а осады Лоде не боялся – различных запасов в кладовых гарнизону хватит надолго.

Однако ровно через час после того, как ушёл парламентёр, корабли окутались клубами белого дыма, а мгновения спустя, сотрясая воздух, раздался мощный, раскатистый грохот.

На счастье защитников, прицел был взят не совсем верно, и большая часть ядер просто не долетела до бревенчатых стен. А те немногие, что всё же долетели, лишь пробили первый ряд брёвен и застряли в земляной засыпке. Бъёрк было презрительно скривился, но тут несколько ядер, вместо того, чтобы просто валяться на земле, начали взрываться, разбрасывая вокруг себя клубы едкого дыма и горячие осколки.

– Разрывные ядра, – удивился Арведсон. – Однако эти русские сильно рискуют.

И его удивление можно было понять. Да, полое чугунное ядро, заполненное порохом и подрываемое так же порохом, медленно горящим в запальной трубке, появилось ещё на заре артиллерийского дела, и не было этаким уж ноу-хау. Вот только при этом артиллеристы многих стран столкнулись с проблемой как правильно зажечь запальную трубку.

Самое просто решение – использовать для этого сам выстрел. Вот только при заряжании ядра трубкой вниз, к пороху, давление газов при выстреле часто просто вдавливало её в корпус, порох воспламенялся, и бомба взрывалась внутри ствола. Только в середине 17 века было обнаружено, что пламя выстрела обгоняет бомбу и зажигает трубку в любом положении. Вроде элементарный факт, но, однако, сколько времени потребовалось, чтобы его установить!

А до того, как произошло это открытие, люди решили заряжать пушки трубкой вверх, поджигая её заранее. И тут же столкнулись с новой проблемой: как засунуть такое ядро в длинный ствол, чтобы оно не провернулось и не подожгло порох внутри ещё до выстрела? Первое решение было найдено довольно быстро: мортира. В её короткий ствол бомбу опускали, зацепив её крючком за специальное ушко, что позволяло легко контролировать положение трубки. После этого мортира очень быстро стала обязательной участницей любой осады. Второе же решение родилось лишь ближе к восемнадцатому столетию, когда возникла идея соединить бомбу с деревянным поддоном. Это позволяло засовывать ее в ствол пушки, сохраняя ориентацию трубки. После этого изобретения к середине 18 века уже гаубица стала неотъемлемой частью полевой артиллерии большинства армий.

Но сейчас-то на дворе стоял век шестнадцатый, а мортир на палубах швед не видел и поэтому, основываясь на СВОИХ знаниях, и был столь искренне удивлён безумностью русских, сующих разрывные ядра в пушки. Уж он-то хорошо знал, как при такой стрельбе высок процент погибнуть самим стрелявшим.

Зато он профессионально оценил тот урон, что нанесло единственное взорвавшееся в стене ядро, и понял, что долго крепость подобного варварства не выдержит. О чём и поспешил "обрадовать" коменданта.

Словно в подтверждение его слов, следующий залп оказался куда более удачным, сразу проделав в крепостной стене первую брешь. Задыхаясь от пыли и едкого порохового дыма, Арведсон повернулся к Лоде.

– Наверное, стоит укрыть людей, фрельс, иначе нас тут всех похоронят. Просто и без затей.

– Варвары, – возмутился Бъёрк. – И трусы! Прячутся за этими изделиями дьявола, боясь схлестнуться в честной драке.

– Бъёрк, твои стенания не помогут. Выводим людей.

Под огнём чужих пушек крепость продержалась полдня. Но потом ядра окончательно сравняли с землёй широкий участок стены, после чего прилегающая к пролому башня с грохотом завалилась наружу. И тут же с одного из кораблей в воздух с шумом взлетела осветительная шутиха.

Лоде, весь обсыпанный пылью, с разорванным рукавом дублета, с горечью проводил её глазами. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы не сообразить, что означает этот сигнал. Русский адмирал был весьма лаконичен. Как он там сказал: "час на размышление для сдачи и воля; первые выстрелы – уже неволя; штурм – смерть". Крепость уже разрушена и у него под рукой осталась едва сотня бойцов. Те, кого он столь опрометчиво отправил в селение, уже или полегли или сдались, потому, как стрельба на том берегу была хоть и насыщенной, но продлилась весьма не долго.

Похоже, ему пришло время выбирать между неволей и смертью. Лоде не был трусом, но он честно сделал всё, что было в его силах. Ему не поверили, ему не помогли. Там, в Стокгольме и Корсхольме считали, что его сил достанет удержать крепость. Впрочем, он и сам думал не сильно иначе, хотя и решил подстраховаться. Никто же не думал, что враг пришлёт так много людей и столь мощные пушки в этот медвежий уголок. Но теперь он видел, что удержать поселение он не в силах и стоило быстро решать: принять ли бой или уходить в леса, пробиваясь на юг, к гарнизонам.

Однако кто бы ни командовал русскими, он явно решил не дать шведам ни шанса. На другом берегу небольшой протоки, что отделяла остров от берега, показались всадники, потрясавшие луками, а следом из-за деревьев высыпали фигурки пехотинцев, сразу же устремившихся к небольшому деревянному мосту, что связывал крепость с берегом. Но хуже всего было то, что пока гарнизон крепости прятался от обстрела, русские на лодках подвезли три небольших пушки, которые сейчас ставили как раз напротив моста. Залп картечи, обстрел стрелами и только потом выживших встретят клинки. Сколько же они привезли людей, если их хватило и на селение и на обходной манёвр и вон с кораблей кого-то в шлюпки сажают. Да ещё эти чертовы пушки, если бы не они, у них бы был шанс отсидеться за стенами, но теперь не было ничего. Кто же знал, что на столь небольшие посудины кто-то поставит таких монстров.

Ещё раз окинув взглядом окрестности ставшие для него за столько лет вторым домом, Лоде принял окончательное решение.

Пирсы Улео были сколочены из широких брёвен и держались на сваях из лиственницы, которая, как известно воды не боится. Сейчас у них были пришвартованы хольк и два краера под флагами вольных городов Любека и Ростока, на палубах которых в напряжении застыли вооружённые матросы и воины-охранники. Однако те, кто напал на Улео, не спешили бежать грабить корабли, а довольно организованной группой направились в селение.

К сожалению тот, кто командовал полусотней наёмников, отряжённых защищать его, оказался излишне инициативен. Посчитав, что защищать свой дом должен каждый, кто способен носить оружие, он сумел организовать что-то вроде местного ополчения и, влив его в свой отряд, сам решительно напал на нападавших. Вот только сделал одну непроизвольную ошибку: не стал дожидаться врагов в узких улочках, образованных домами, а попытался сбросить атакующих в море, оценив их количество, как более-менее равное своему. Больше сотни людей с пронзительными воплями ринулась на русичей. Но им не повезло, потому что первым на берег был высажен как раз камский полк, а у него разговор в таких случаях был короток. Словно ожидавший нечто подобного Рындин командовал, как на учениях, а его стрельцы показали просто запредельную скорострельность.

И в результате у камского полка получился не бой, а избиение. Первая шеренга дала залп и сразу, как на учениях, убежала назад, за строй, заряжаться, затем тоже самое проделали вторая и третья, а четвёртая стреляла уже в спины удирающей толпы. Потому что даже неплохо защищённые наёмники начали нести потери, едва чуть ближе приблизились к строю стрелков, а уж ополченцы валились под огнем, словно снопы под серпом крестьянина. Не удивительно, что они не выдержали и первыми с криком побежали назад, оставив на песке десятки трупов, и своим примером увлекли за собой и наёмников.

Пожав плечами, Рындин справился о потерях и, подровняв строй, повёл своё воинство на захват.

И Улео пал к ногам победителя, уже вновь именующего это шведское поселение старым летописным названием Овла-городок. И это было именно так, ибо волею великого князя 25 июня 1520 года на Руси был заложен новый град. И пусть в нём ещё предстояло много чего построить, но день рождение своё он будет праздновать именно в этот день.

Ганзейцы, засевшие на своих кораблях, не знали, что и думать. С одной стороны, враг прямо на их глазах захватывал тихое и довольно прибыльное для них поселение, жестоко подавляя любой намёк на сопротивление. С другой стороны их пока не трогали, лишь выставили перед пирсами вооружённых часовых, да предупредили, что любая попытка побега будет сурово пресечена. И глядя на то, как корабельные пушки разносят крепость, в это легко верилось.

Рихард Мантель хоть и волновался за своё будущее, но тем не менее с большим интересом наблюдал за происходящим с кормовой надстройки своего холька. Да и что ещё ему оставалось? Если их собираются грабить, то шанса отбиться у команд просто не было. Уйти же в море они тоже не могли, так как Мантель очень хорошо оценил обводы чужих кораблей. Такие догонят очень быстро и что сотворят с ослушником даже представлять не хотелось. Вообще, ситуация капитану сильно не нравилась. Давненько он не попадал в такие, где от него не зависит ровным счётом ничего. Даже когда в последнюю войну его перехватили трое датчан, и то он не чувствовал себя таким никчёмным. Зато если они выживут, то ему будет, что рассказать своим покровителям. Ведь Мантель работал не сам, а под началом известного любекского купца Исраэля Хармена. И тому вряд ли понравится терять местный рынок. Так что, кто бы ни пришёл сейчас грабить Улео, он сильно рисковал стать личным врагом могущественного купца, способного в случае чего натравить на своего обидчика и весь Любек.

Однако пришло время, когда вспомнили и про них. К борту холька подплыла чужая лодка и с неё потребовали капитана и представителя купца, если капитан таковым не являлся. Вздохнув, Мантель нахлобучил на голову шляпу с пышным пером заморской птицы, отдал необходимые распоряжения помощнику и только потом привычно спустился по трапу вниз.

В лодке уже находились представители двух других кораблей, так что от борта его "Быстрокрылого лебедя" она тронулась сразу в сторону русской лодьи (уж её-то он, в отличие от боевых кораблей опознать смог). Впрочем, эта лодья тоже отличалась от своих товарок, даже тех, с которых всё ещё высаживали войска на берег побеждённого Улео. Она, к примеру, была не одномачтовая, а трёхмачтовая и заметно больше других даже внешне. На палубе русского судна царила непривычная малолюдность, зато сразу бросался в глаза стол, накрытый между гротом и бизанью. А возле стола стоял, разглядывая их, довольно молодой человек в тёмно-синем, с золотыми позументами одеянии, сшитом на русский манер, но с явными нотками европейской моды. Всмотревшись в лицо того, кто командовал всем этим безобразием, Мантель мысленно присвистнул. Уж кого-кого, а частого гостя Мюниха и по совместительству одного из успешнейших каперов последних лет, на чью деятельность постоянно плачутся представители польского Гданьска, он знал, потому как был даже представлен ему, когда заходил в гости к Бомховеру. Но вот что тот делал тут, так далеко от польского побережья, капитан понять не мог. А то, что непонятно, страшнее вдвойне.

– Итак, господа, – первым прервал установившееся молчание русский князь, – от имени моего государя хочу высказать вам, а через вас и вашим бургомистрам его неудовольствие несоблюдением ганзейским союзом заключённых договоров.

Рихард оглядел опешивших от такого наезда купцов и понял, что говорить придётся ему. И как представителю Любека и как тому, кто просто знал говорящего.

– Простите, князь, я так понимаю, это относится к нашему прибытию в Улео?

– Именно, капитан Мантель, именно.

– Но причём тут Улео и Русь? – Рихард был явно польщён тем, что знатный аристократ запомнил его скромную персону. – Сколько лет сюда ходим – это шведские владения.

– Именно так и подумал мой государь, отчего справедливости ради вины на вас не держит. Вся опала его обратится на тех, кто ввёл вас, купцы, в заблуждение. А ведь и короли датские Ганс, первый в своём имени и Кристиан, второй в своём имени и клятвопреступник Стен Стурре признали договор 1323 года от Рождества Христова, по которому земли сии есть русские. Но шведский наместник продолжал незаконно владеть ими, лишь обещая со временем вернуться к вопросу держания, чем окончательно прогневал моего государя и тот послал меня силой объяснить неразумным всю глубину их проступка.

После этого объяснения в головах у ганзейцев наконец-то стала складываться более-менее цельная картина того, что они наблюдали сегодняшним днём.

– Что же касается вас, то хочу спросить у вас, купцы, уплатили ли вы уже взносы положенные?

Может кто-то и хотел бы соврать, но понимая, что вскоре в руках у русского окажутся все записи, рисковать не стал никто. За всех, как всегда ответил Мантель:

– Оплата всех пошлин и портового обычно производилась после выгрузки товара на склады. Мы же только начали и сгрузили до половины того, что привезли с собой. Теперь, боюсь, эти товары уже утрачены.

– Хотите оскорбить моего государя? – зло поинтересовался князь.

– И в мыслях не держал, – вздрогнул Рихард.

– Однако тонко так намекнули, что мы толпа варваров только и ждущая кого бы да где бы пограбить. Запомните, Мантель, у нас нет привычки гадить самим себе. Все склады взяты под охрану, а ограблению подлежат лишь дома мятежников, коими являются те жители Овлы, что выступили против нас с оружием в руках. Захар, подойди!

С бака быстро и в то же время без излишнего лебезения подошёл слегка полноватый мужчина в годах с длинной, чуть ли не до пупа бородой, и степенно поклонился князю.

– Вот он с завтрашнего дня будет отвечать за торговые дела. Надеюсь, вы понимаете, что ни о каких былых договорах речи быть не может. Действовать отныне будете по тому договору, что подписан был между Ганзой и Русью в четырнадцатом году. Если кто посчитает, что сие ему не выгодно, то вольному воля, а я держать не буду. Оплатите портовый сбор и, – тут князь усмехнулся, – аренду складских помещений и можете плыть, куда вам угодно. Со своей же стороны, как новый наместник Овлы и прилегающих земель, я был бы заинтересован в том, чтобы столь уважаемые купцы и их представители продолжили, надеюсь, весьма взаимовыгодную торговлю и не забывали дорогу в сей порт. Все обязанности, что государь всея Руси взял на себя по договору, я, как его наместник, исполнять буду в полной мере, но и с вас требовать буду того же.

Засим, пока мои воины продолжают объяснять неразумным шведам всю бесполезность их сопротивления, я предлагаю отобедать, благо погода, как видите, разгулялась. Прошу к столу, господа ганзейцы.

Так закончился первый раунд переговоров. За ночь купцы подсчитают возможные потери и прибыли, а потом за них возьмётся Захар. А у этого выжиги не забалуешь. Как бы не взвыли купчишки от захаровых ежовых рукавиц. Впрочем, пусть сразу понимают, чьи законы ныне тут действовать будут. Торговля Овле, конечно, нужна, но на своих условиях, а не так, как привыкли ганзейцы за прошедшие века.

А когда купцы и капитаны уже покидали борт судна после столь импровизированного обеда, с "Богатыря" взлетела сигнальная ракета.

– Ну, вот и всё, – усмехнулся князь на невысказанный вопрос. – Скоро мы узнаем, что всё же предпочли защитники крепости.

Как оказалось, защитники предпочли сдаться. Овла пала, гарнизон был пленён и подлежал вывозу в Ивангород, где его судьбу решит либо новгородский наместник, либо сам государь. У Андрея не было ни денег, ни желания нанимать или содержать такую ораву. Из всех пленников он оставил себе лишь Лоде и Арведсона, с которых затребовал 200 и 100 рублей выкупа. Казалось бы, ну откуда такие деньги у бедных шведов? Вот только разбирая бумаги, Андрей наткнулся на весьма интересные документы. Оказалось, что в прошлом году Ивор Лоде закупил у ганзейцев товара на 408 марок, что округлённо составило 110 рублей. Нильс Авердсон тоже числился среди покупателей, но потратил вполовину меньше. Так что Андрей не стал даже торговаться, а просто ткнул обоих дворян в найденные бумаги и назвал сумму. Странно, но оба они как то быстро согласились на его условия, так что Андрей просто нутром почуял, что, мягко говоря, продешевил. Но, сохраняя лицо, он смог только уточнится, что примет выкуп не шведскими или финскими монетами, которые во всех прибалтийских землях давно уже презрительно называли не иначе как "медяшки", а полноценными любекскими, а лучше слитками серебра нужной пробы по весу. Услыхав это, оба пленника слегка приуныли, но выплатить выкуп не отказались. Так что Андрей только укрепился во мнении, что ребятки неплохо поднялись, руководя здесь всем.

Покончив с делами личными, Андрей приступил к делам государственным.

Осмотрев селение, разросшееся из хаотично настроенных усадеб, он понял, что такое положение дел его вовсе не устраивает. Точнее, не устраивает тот хаос, что получился вместо улиц. Однако сносить всё и строить новый город, было бы весьма накладно, ведь ещё предстояло либо восстановить, либо построить новую крепость и заложить форты, дабы больше никто не смог вот так же легко добраться аж до самого причала. Чужие ошибки нужны ведь для того, чтобы на них учиться.

Решение пришло не сразу, зато было простым, как пять копеек. Дворы селян были самыми разными по площади и если снести заборы да сараи, то этого вполне хватит для спрямления улиц. Тем более что и возражать против сноса практически некому. Местных жителей, кто не поддался на авантюру командира наёмников, оказалось на редкость мало. Остальные же были уже похолоплены, розданы в качестве добычи, и даже уже почти все выкуплены Андреем через своих целовальников. Ведь те предложили цену лишь слегка меньшую, чем стояла ныне на Руси в виду огромного количества полона, наполнившего холопские рынки. А если учесть, что с полоном нужно было возиться, кормить-поить, да ещё и до дому как-то довести, то не стоит удивляться, что большая часть воинов легко согласилась обменять на месте своих пленных на звонкое серебро. И это было вовсе не спонтанное решение, а заранее продуманный план. Отказать воинам в добыче он просто не мог, времена ныне стояли не те. И даже то, что потом эти земли могут достаться кому-то из них, вовсе не мешало поместным зорить округу, набивая добром перемётные сумы. Так что Андрей собирался по максимуму удержать население, хотя и не собирался оставлять в городе шведское большинство.

Не оставил он без внимания и дела наместничьи. Поскольку как такового управленческого аппарата ещё не существовало, то он вовсю использовал для этого своих людей. А поскольку Захар уже работал с ганзейцами, то остальные дела выпали на долю Бажена, которому в помощь был придан Ждан из Бережич. Вдвоём они принялись изучать, чем жил и дышал бывший Улео и что лучше всего сразу забрать под свою руку, пока не пожаловали конкуренты. Кроме того нужно было решить что делать с замком. То ли восстанавливать, как было, то ли строить новый, но уже каменный. Причём Андрей больше склонялся к последнему варианту. А ещё нужно было подыскать место под двор наместника, резиденции компании и штаба флота. Да-да, именно флота, потому как без него удержаться тут будет весьма трудно и даже если государь так и не созреет на решение, то уж судовую рать по примеру того же Орешка он тут точно создаст.

Однако захват Овлы был вовсе не концом операции. Теперь предстояло дождаться прихода рассыпавшейся по всей Финляндии рати и идти громить непосредственно шведские провинции, согласно договорённостей с датским королём.

А пока в Овле был сформирован гарнизон в полсотни человек, выделенных из Камского полка, а начальником гарнизона был назначен первый зам Рындина – Живко Волк.

На плечи новоявленного коменданта легла нелёгкая задача подготовить Овлу к обороне, для чего всех пленников направили на работы по разбору тех завалов, в которые превратилась крепость. Да, была она так себе, но вряд ли кто ещё в ближайшее время припрётся в эти дали с сильной осадной артиллерией, как он. А обычную осаду крепость выдержит, лишь бы продовольствия хватило.

Сам же Андрей, прихватив два десятка стрельцов, тем временем наведовался в небольшую деревушку Лиминку, что вот уже почти полвека как раскинулась на берегу реки Лумийоки, впадавшей в мелководный Лиминский залив. Причем можно было сказать, что ныне она всё ещё располагалась на морском побережье, хотя залив под действием всё того же процесса гляциоизостазии медленно, но верно отступал от неё. Сначала местные жители пытались угнаться за уходящим морем, но быстро обнаружили, что оно оставляет после себя излишне заболоченное пространство и прекратили переезд, довольствуясь наличием реки, по которой рыбаки продолжали выходить в залив на рыбалку.

Зато низкие прибрежные луга лиминской бухты превратились буквально в рай для птиц и прекрасное пастбище для местных коров, являвшихся окрест самой распространённой живностью. Потому как им достаточно было одной травы, чтобы расти и радовать хозяев молоком и мясом, а поля – навозом. Ведь, несмотря на близость к Полярному кругу – ага, всего-то 200 вёрст – местные земли позволяли вести какое-никакое, а хозяйство.

Дорога в Лиминку была более-менее наезжена, так что марш проходил довольно быстро.

В десяти верстах от Овлы, на полпути к Лиминке лежал небольшой хуторок Кемпеле на три двора. Как и следовало ожидать, он был так же значительно ближе к морю, чем оказался в более поздние времена. Там задержались ненадолго, лишь прояснили местным крестьянам новые условия, да оставили писца с охраной, описать имущество будущих данников.

В самой Лиминке о смене власти уже знали и даже успели попрятать самое ценное, ожидая привычного погрома со стороны победителей. А потому поведение новых властей, не бросившихся тут же грабить беззащитных финнов, вызвало у них лёгкий ступор.

Высокий, худощавый и седой как лунь староста новость о смене властителя выслушал без эмоций. Он прекрасно понимал, что нет большой разницы в том, какому наместнику платить налоги: шведскому или русскому. Тем более что новый налог, по крайней мере, на первых порах, был озвучен не выше старого. Единственное, что его удивило, так это требование заготовить брёвна для церкви, благо леса вокруг хватало. Ведь шведы уже давно крестили всех местных, да и церковь в селении тоже была. Построили на ближайшем холме ещё в годы его молодости. Вот только русские сказали, что хоть крещение по римскому обряду и признаётся московским митрополитом, но окормлять паству папскому попу никто не позволит, а потому придётся их церковь переделать под православную. Как? Ну, это батюшка сам решит, потому, как попа русские обещали привезти вскорости. А как вы хотели? Новгородский архиепископ не мог пустить такое дело на самотёк, так что пятёрку наиболее адекватных служителей божьих с ратью отправил. Вот один из четырёх (главный из пятёрки был ещё в Новгороде рукоположен на Овловский приход) и станет местным батюшкой.

Потом пришедший с русскими писец принялся измерять и описывать все имеющиеся поля и постройки, а новый наместник отправился на побережье, поохотиться на летающую живность.

Охота удалась на славу. Птиц в местных зарослях было видимо-невидимо. Щелчки арбалетов раздавались практически беспрерывно и на ужин дичи набили очень быстро. А потом, стоя на жадно чавкающей под ногами земле, ярко зелёной от разнотравья, Андрей полной грудью вдыхал йодистый воздух, и, щурясь от солнца, разглядывал мелководный залив, по которому лавировали рыбацкие лодки, уходящие на ночной лов. Ибо рыба – главный источник белка для местных жителей, особенно сейчас, когда климат начал меняться. Это там, на Руси, дыхание Малого ледникового периода почувствуют много позже, а здесь старики уже могли точно сказать, что погода стала холоднее. Тот же местный староста попечаловался, что с таким трудом приученная к местной земле рожь вновь стала плохо родиться, отчего поля в последнее время стали, как в старину, чаще засевать ячменём.

А ведь как хорошо всё начиналось. Железная лопата позволила легче отрывать канавы для дренирования почвы, что позволило начать обработку земли, которую ранее не трогали из-за чрезмерной влажности. Другим новшеством стало двухцелевое использование земли, то есть не как раньше, с перерывом под пар засевалась все время одна и та же земля, и при этом пашня огораживалась так, чтобы скот не мог на неё выйти, а предполагало выгон скота и пахоту. Таким образом, земля удобрялась и давала большие урожаи. Хотя большинство всё же предпочитало сажать по старинке, через огневую подсеку. Но всё же рожь потихоньку заменяла ячмень в качестве главной зерновой культуры. Но счастье длилось недолго, и ныне через два года на третий рожь не успевала вызреть, хотя ячмень пока ещё рос неплохо. Андрей тут же предложил старосте отказаться полностью ото ржи и перейти на ячмень или коноплю. И та и та культура всегда найдёт своего покупателя, а взамен крестьяне купят себе хлебного зерна. И предлагал он не просто так.

Нет, кто бы что не говорил, а отвоёванные земли ему начинали нравиться. Взять хотя бы местную деревеньку. Тут тебе и рыба в море, и молоко с мясом от коров, которых оказалось довольно-таки много, если считать на душу населения. Но всё же не сельское хозяйство было главным местным богатством. Главным был лес! И именно за ним, а не только за рыбой и смолой, приплывали сюда те же ганзейцы. Ведь лес Ганза получала в основном за счет сплава по Рейну из лесов Германии, которые с развитием металлургии скукоживались как шагреневая кожа, ну и значительная доля поступала из Скандинавии. А когда запасы данцигской сосны истощились, пришла очередь Прибалтики, где каждый ствол брался на учет. Потому как на ту же рабочую лошадку Ганзы – пузатый хольк – уходило около 1000 деревьев, каждое из которых нужно было ещё распилить на доски. И от 6 до 8 сосен требовалось только для того, чтобы изготовить его 4 рея. А ведь были ещё и мачты.

Ну и потребность в лесе для флота не ограничивается лишь строительной древесиной. Нужны были источники для производства дёгтя и смолы, а так же угля – ведь без камбуза моряк никуда не годен, а ещё уголь нужен для литейных мастерских, для производства пороха и мало ли еще куда…

И флот это ведь не единственное, куда был нужен лес!

Лес шёл на строительство, для укрепления каналов и рвов, отводящих воду, для возведения дамб, ветряных мельниц, свай, на которых строили дома бедняков и знати. Только один Королевский дворец в Амстердаме потребовал 14 тысячах хвойных свай. И только для сооружения его фундамента потребовалось вырубить от 30 до 40 гектаров леса!

Так что при умелом ведении дел, тут было, где и на чём развернуться.

Но сейчас в первую очередь предстояло оказать союзническую помощь, ведь официально он ещё не знал о том, что Кристиан уже победил Стурре. И прежде, чем сюда придёт эта весть, стоило успеть основательно пограбить шведский берег, разом решив целый комплекс задач. Так что Андрей решил не ждать подхода князей с остальной ратью, а прихватив всех, кроме гарнизона, отправился в рейд. В Овле оставался лишь Онаний на своей "Верной супружнице". По приходу Шуморовского и Жеряпы он должен был помочь им посадить ратников на зафрахтованные суда и потом соединиться с Андреем у шведского берега, для чего были назначены несколько точек…

Сначала Андрей основательно прошёлся по всему северному побережью. Хаупикудас, Ий, Олхава и Симо были посещены новым наместником, но не подверглись опустошению, а были просто приведены к присяге. Старостам селений строго указали, что любое неповиновение лично им выльется в то, что их повесят на ближайшем дереве, а семью продадут в холопы. А вот содействие новой власти, особенно в таком деле, как упреждение выступлений разных несознательных элементов, будет вознаграждено. Так же был обговорен и срок сбора налогов, и ответственность за их сохранность до прибытия мытарей. Ну и, разумеется, там, где всё же встречались католические приходы, чужие священники тут же изымались, а их имущество отходило в пользу нового наместничества. Жаль только, что такими приходами могли похвастаться весьма малое количество финских селений.

Последним местом, где Андрей повёл себя как хозяин, а не как завоеватель, было поселение Торнио в устье реки Турнеэльвен. Это было вызвано тем, что когда он изучал такой малоизвестный вопрос, как границы средневековой Руси (навеянный, кстати, очередным форумным срачем), то с удивлением уяснил, что формально границы вплоть до 17 века считались по Ореховецкому договору 1323 года и соглашению с норвежцами от 1326 года. А по ним, граница Руси юридически считалась по этой самой реке Турнеэльвен.

Место ему понравилось: довольно широкое устье и порядочная глубина реки позволяла заходить сюда не только прибрежным посудинам, но и хорошим морским судам. Недаром в истории Торнио долгое время был крупнейшим торговым городом Севера, и даже некоторое время считался богатейшим городом шведского королевства. Хотя, несмотря на оживленную торговлю с Лапландией и другими регионами, население города оставалось стабильным на протяжении столетий и составляло всего 500 человек. Кстати, поселение, что уже возникло в столь удобном месте, ещё даже не став городом уже вовсю торговало с Лапландией, правда, объёмы этой торговли были пока что не сильно впечатляющими. Теперь главное было не повторить ошибок русского царя и границу, по крайней мере, в районе устья, проводить не по руслу, а на несколько вёрст западнее. Чтобы шведы никаких своих конкурентов, как в его истории, поставить не могли. К тому же он помнил, что процесс поднятия земли заставлял Торнио пару раз переносить порт дальше к морю. Ну и зачем нам ситуация, когда у шведского берега будет глубже, чем у нашего? А так строй порт, где не хочу, и не заморачивайся.

А вот судя по угрюмому виду местных потомков викингов, Андрей подумал, что вариант с силовым решением окончательного присоединения отвергать не стоит, но для начала решил окончить дело миром. Тем более что большинство населения всё же составляли финны и саамы.

Объявив, кому отныне принадлежит земля, он сначала организовал приведение всех к присяге, и лишь потом занялся скучным делом налогов и сборов. А так же наметил место под будущую крепость, хотя, возможно, потом крепостной розмысл и посчитает по-другому. Ну, так на то он и мастер. А вот то, что крепость тут будет нужна, он не сомневался ни секунды. Торнио предстояло на триста лет раньше, чем в его истории стать форпостом Руси в этих местах.

А дальше уже начинался настоящий поход. И хотя до истинного расцвета северным землям Швеции было ещё как минимум век, мест, где и чем поживится, вдумчивому грабителю было немало. Лулео, Умео, Питео (точнее пока что деревушка Ойебю) и Шеллефтео уже существовали и вмещали от полусотни до сотни жителей. А вокруг них кучковались небольшие деревушки-фермы с распаханными полями. Правда, пахотные земли были существенно ограничены рельефом, а потому не стоит удивляться, что размеры полей не превышали ½ – 2 акров, на которых в основном высеивались рожь и ячмень. Но даже на этих клочках взгляд любого гостя довольно часто цеплялся бы не за соху, а за плуг, которым местные пахари и поднимали тяжёлую землю. А подавляющее большинство крестьян представляли из себя не зависимых от воли барина людишек, а свободных бондов.

Однако, несмотря на развитое сельское хозяйство, а точнее именно потому, что местные условия были более пригодны для выпаски скота, а не для выращивания хлебов, не стоит удивляться, что главной основой жизнеобеспечения местных поселений стало именно скотоводство. Наряду с рыбной ловлей. Ведь местные реки были просто полны рыбой. По весне в них ловили лосося, а потом часть рыбаков поднималась к внутренним озерам, чтобы ловить щуку и окуня во время нереста. Остальные уходили в море, где ловили сельдь и тюленей, охотившихся на них.

А ведь кроме приехавших шведов на этих землях испокон веков жили саамы: пасли оленей, ловили рыбу, собирали ягоды.

Но всё же главным богатством Швеции считались металлы – железо и медь. Их добывали в болотах и тесных штольнях, прорубленных в горных склонах до самых богатых жил. И хотя в этих местах до настоящих шахт ещё дело не дошло, но это никак не мешало потомкам викингов и всё ещё не до конца окрещённым саамам собирать в окрестностях любую легкодоступную или залегающую не слишком глубоко руду. А потом, очищенное и сплавленное в бруски и чушки, железо скапливалось в самых крупных поселениях в ожидании кораблей из южной Швеции или Ганзы. Хотя многие жители столь далёких земель и сами не чурались торговли и на своих небольших лодках ходили вдоль побережья за товаром аж до самого Стокгольма. В общем, несмотря на малолюдность, жизнь тут била ключом. И вот в эту налаженную бытность, словно слон в посудную лавку вломился князь Барбашин.

Первыми под раздачу попали окрестности Лулео.

Волнообразные долины, обрамлённые лесами, и тысячи озер, погружённые в тишину и спокойствие внезапно были разбужены криками и громом выстрелов. Десант, посаженный на лодки, что тянулись на канатах за кораблями, на вёслах проскочил глубоководный залив, ещё не обмелевший из-за всё того же процесса гляциоизостазии, и высадился прямо на деревянные пирсы, свалившись шведам словно снег на голову.

Лулео ныне находился на десяток километров дальше, чем в будущем, и представлял из себя довольно крупный посёлок, привычно состоявший из множества хаотично построенных усадьб, с широкой торговой площадью и обнесённый со стороны суши довольно высоким частоколом с парой воротных башен. То есть был типичным портовым местечком, которые обычно поначалу служили центрами администрации и сбора государственных податей; а со временем превращались в города. Зато в отличие от настоящих городов, в их управлении и деловой жизни ещё не преобладала немецкая составляющая. А население таких поселений составляли люди, занятые по преимуществу торговлей, ремеслом, промыслами, товарным огородничеством, работой в хозяйственных и административных органах и трудом по найму.

Но вот чего точно у них не было, так это сильных гарнизонов, а потому высадке полусотни солдат могли противостоять только небольшое число стражников и сами жители, собранные в ополчение. Ведь глупо было бы думать, что они до последнего не увидят огромное количество лодок, быстро гребущих в сторону порта, где у деревянно-засыпных пирсов стояли на привязи парочка кнорров-переростков, выглядевших словно привет из далёкого викингского прошлого. Но эффект неожиданности был всё же более менее достигнут и выскочившие на пирсы и берег солдаты с ходу объяснили местным всю пагубность попытки сопротивления, после чего начался плановый грабёж.

Врываясь в дом, любой десантник, бывший когда-то обычным жителем и на себе познавшим цену железного инструмента, буквально дивился богатству местных жителей. И по гражданской привычке хватал и грёб всё: гвозди, кочерги, котлы и любой непонятный инструмент, сделанный из металла, даже не думая, для чего он нужен. В хозяйстве всему найдётся применение, а на крайний случай можно просто пустить на переплавку.

Покончив с железом, хватали уже всё остальное: хлеб, холст, верёвки и канаты, меха и кожи, бочки с медом и пивом, солониной, грибами, квашеной капустою, сыры и кади с топленым маслом, копченую и вяленую рыбу – всё, что только могли взять в руки. Жителей уже привычно вязали и строили в шеренги. Оставлять после себя что либо или кого либо Андрей запретил строго настрого. Чем позже шведы восстановят местный быт и производства, тем лучше. А пленников ведь можно было либо охолопить, либо продать: всё помощь себе либо семьям, оставшимся на Руси. Тех же, кто пытался сопротивляться, убивали безжалостно. И в результате к вечеру жители Лулео оказались чужаками в собственном городке, а в их домах вовсю хозяйничали незваные гости.

Тем временем корабли по найденному фарватеру вошли в залив и вскоре причалили к освобождённым пирсам, ведь кнорры местных были давно сноровисто вытянуты на берег. Ступивший на землю князь с интересом оглядел образцы местного корабельного творчества. Что сказать, широкие и вместительные кораблики с малой осадкой были легки в постройке и вполне хороши для местечковой торговли, где поселения стояли в довольно мелководных бухточках. Кстати, они вполне могли пригодиться и ему для тех же целей. То есть для достижения берега. Ну и, разумеется, вывоза награбленного. Ведь Лулео был первым, но далеко не последним поселением, которое ему предстояло посетить.

С утра из разграбленного селения вышли несколько отрядов, которым предстояло основательно перетряхнуть округу. Впрочем, далеко этим отрядам велели не углублятся, но в радиусе сотни вёрст разрешалось вырезать и спалить всё, до чего смогут дотянуться, чем помещики с удовольствием и занялись. Почти неделю они веселились в местных дебрях, после чего, нагруженные добром и обременённые полоном вернулись в Лулео. Конечно, не всё прошло гладко и без потерь, всё же кое-где местные пытались сопротивляться и даже устраивать засады. Но, тем не менее, округа была основательно разорена и обезлюжена, так что можно было начать погрузку всего награбленного на корабли и продолжать поход.

Напоследок по опустелым домам, сараям и прочим постройкам, что всю неделю служили им жильём, пустили огненного петуха по принципу зорить так зорить. И долго ещё столб дыма за кормой указывал усталым захватчикам, где в этих диких местах стояло людское поселение.

Следующим под раздачу попал Ойебю, оказавшийся побогаче и покрупнее Лулео. К примеру, местная церковь уже красовалась стенами из серого камня. И её, разумеется, тоже основательно разграбили. Кстати, река Питеэльвен кроме хорошо прокопчённой форели одарила захватчиков ещё и неплохим урожаем речного жемчуга, уже собранного, но так и не вывезенного.

Точно так же расправились и с Шеллефтео. Тут простояли подольше, потому как плодородной земли в округе оказалось больше, а значит и деревенек тоже. Ну и Андрей надеялся, что именно тут он дождётся отставших. Но никто к условленной точке не приплыл, а потому, дождавшись возвращения загонных отрядов и погрузив очередную порцию добычи и привычно уже подпалив все строения, русская рать двинулась дальше, разоряя все поселения, которые попадали в поле её зрения и захватывая всё, что двигалось по морю, не брезгуя даже рыбацкими баркасами.

Следующей мишенью предстояло стать очередному местному недогородоку Умео.

Как уже выяснили у пленных, он представлял из себя небольшой приход, с новой каменной церковью, рынком и портом, а от непрошенных гостей его защищал деревянный забор с тремя входами. В окрестностях этого селения и выше по течению реки Умеэльвен жило множество вольных рудокопов, так называемых "горных бондов", которые занимались разработками местных месторождений. Конечно, до настоящей горнодобычи в этих местах было ещё далеко, но поверхностные разработки и неглубокие штольни уже вполне себе существовали. Так что чем поживиться в поселении было больше, чем достаточно.

Небольшая шкута, подгоняемая ветром неспешно шла вдоль берега. Её хозяин и капитан, а по совместительству торговец и бонд Олаус, стоял на палубе и слушал тихие разговоры моряков, радостно предвкушавших скорое возвращение домой. Это всегда успокаивало его, позволяя разжать то напряжение, что скапливалось в нём во время плавания, потому как в море может случиться что угодно, а сгинуть в пучине Олаус очень не желал.

Сегодня он вез на своем борту товар, закупленный в самом Стокгольме и столь нужный общине, за который на рынке он выручит приличную сумму денег. А заодно вёз и нерадостные известия о гибели наместника Стурре-младшего и дрязгах в столице. Ему удалось проскочить из озера, воспользовавшись плохой погодой, когда датчане, перехватывающие любой корабль, предпочли укрыться от ненастья в защищённых бухтах. Олаус прекрасно понимал, что в ближайшее время вновь попасть в столицу ему не суждено. Слишком велик риск. А товар, коли нужно, можно было и в Евле сбыть, хоть и не так выгодно, как в Стокгольме. Но лучше потерять немного денег, чем жизнь.

А теперь он радовался вместе с моряками, так как вскоре уже должно было показаться устье Умеэльвена, а за ним и родная община, где ждёт жена, дочка на выданье и сын – отцова надежда. Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Мысли о праздниках улетучились, когда Олаус разглядел на горизонте незнакомый корабль. Слишком большой для местных каботажников. И он ходко шёл прямо наперерез его шкуте.

Оглядев сразу смолкших моряков, капитан вздохнул. Нечего было и думать о сопротивлении, так как на его десяток враг, если это враг, легко выставит два, а то и три десятка. А то и больше.

Когда корабли сблизились, швед рассмотрел четыре больших пушки выглядывавших сквозь борт и понял, что шансов у него нет вообще. Между тем с чужого корабля громко поинтересовались, кто он и куда идёт. А услыхав ответ, обрадовались и предложили поторговаться. Воспрянув духом, Олаус спросил, что они хотят, и сразу же поник, услыхав язвительный ответ:

– Ваш корабль. Мы покупаем его, а платой будут вашим жизни. Останетесь целы, если сдадитесь без боя.

Разумеется, Олаус предпочёл сдаться.

Когда он поднялся на борт чужого корабля, его сразу провели на ют, где в небольшом креслице восседал весьма молодой вельможа, с наслаждением потягивающий рубиновый напиток из оловянного кубка.

– Итак, вы купец и шкипер, – констатировал тот, пристально оглядев шведа. – Это хорошо, потому как меня весьма интересуют две вещи: свежие новости из Стокгольма и фарватер к вашему поселению. Ах да, у меня есть куча способов высадить десант и захватить ваш городок и без вашей помощи, но тогда ваша семья пополнит собой состав тех, что сидят в трюмах моих кораблей в самом нелицеприятном качестве – в качестве пленников. Просто мне очень не хочется мучиться со всеми этими пересадками и прочими лишними телодвижениями, если можно просто и без затей доплыть до самого пирса. Зато вы спасёте своих и даже все останетесь на свободе. Но если вы согласитесь, я надеюсь, мне не нужно будет говорить, что с вами будет, если мой корабль сядет на мель? Впрочем, я не уверен, что из тебя получится второй Ванька Рябов, – последнюю фразу вельможе буркнул себе под нос, но Олаус её всё же услышал, однако спрашивать, кто это такой и чем он знаменит побоялся.

Да и думал тоже недолго. Он ведь и вправду видел несколько лодок, идущих на привязи за кораблём, да и его шкута тоже не была глубокосидящей, так что возможностей добраться до общины у этого вельможи точно были, а вот семья у Олауса была одна, так что выбор был буквально невелик.

В Умео вошли утром. Швед не подвёл: корабли прошли прямо до пирсов, а остальное было уже делом техники. Умейцам не помогло даже то, что нападения они ждали. Уж слишком сильный был перевес у нападавших. Зато и добыча была куда как знатной. Особенно Андрея порадовали несколько пудов меди и приличная горка железных криц – всё, что не успели вывезти в Евле. И вот тут, пока поместные привычно зорили окрестности, перед князем встал нелёгкий выбор.

С одной стороны, Евле был уже настоящим городом, и добыча в нём была бы не в пример богаче, хотя бы потому, что к нему по реке стекалась практически вся руда из Фалуна. С другой стороны они и так уже вышли за пределы провинции Нортботния и давно вовсю веселились по всему региону Норрланд, куда эта провинция и входила. И если на малозаселённый и практически ещё не освоенный Норрланд Кристиан внимания на первых порах и не обратит (а потом ему и вовсе будет не до этого), то вот разгром довольно важного для экономики города он не заметить не сможет. Так что, наверное, стоило заканчивать сей пиратский поход и возвращаться домой, благо дел впереди было ещё достаточно. А с Евле можно будет разобраться попозже, когда Швеция рухнет в смуту освободительной войны.

На том и порешив, Андрей велел мореходам, пока поместные развлекаются, готовить корабли к переходу. Ведь ныне набралось их у него значительно больше, чем до начала похода. С учётом кнорров и кургузых шкутт, почти три десятка посудин, под самый жвах набитые хабаром и полоном. Последнего, кстати, оказалось куда больше, чем князь ожидал. Всё же шведы успели неплохо обжить северное побережье. Зато помещики были довольны: один-два холопа в их небольшое хозяйство были хорошим придатком. Так что, даже вычтя государеву долю, выходило, что поход оказался весьма прибыльным, хотя полностью заткнуть дыры, пробитые в бюджете князя и не смог. Зато позволил собрать очередную большую партию детишек, из которых предстояло воспитать столь нужные для него кадры. Так же частой гребёнкой был прочешен весь полон и по возможности произведён выкуп или обмен всех более-менее умелых мастеров. Ведь зачем помещику рудознатец, лесоруб или плотник с корабельной верфи? Ему и простого крестьянина хватит. А вот Андрей найдёт, куда мастеров пристроить. У него-то планов громадьё.

В общем, в Умео задержались на целых две недели, прежде чем покинуть это гостеприимное местечко, по обычаю сожгя все, что невозможно было забрать. Правда шкипера Олауса с семьёй, как князь и обещал, не тронули, а просто оставили одних на пепелище.

Выход из Каяно-моря прошли почти без происшествий. Лишь однажды утром, дозорные на "Богатыре" углядели в предрассветной дымке несколько кораблей, уверенно идущих наперерез каравану. Через оптику быстро определились, что это были датчане, видимо из тех, кто блокировал шведское побережье, но всё одно решили приготовиться к бою. Договора договорами, но времена ныне были те ещё.

Однако датчане, углядев, что неизвестных больше, а главное, рассмотрев на палубах вооружённых людей и изготовленные к бою пушки, предпочли не испытывать судьбу и просто проплыли мимо, с сожалением оглядев глубоко сидящие, набитые грузом корабли.

Зато в Норовском вернувшаяся рать вызвала фурор. Подошедшие первыми боевые корабли вдруг окутались дымом, салютуя родной земле. После чего бросили якоря и оставались на рейде вплоть до того момента, как последнее судно вошло в реку. И лишь потом сами причалили к отстроенным недавно со стороны моря длинным деревянным причалам. Ратники, хмельные от вина и окончания похода сходили с кораблей и тут же попадали в объятия купцов, предлагавших скупить весь их хабар по "достойной" цене. Кто-то соглашался, кто-то отказывался, а кто-то начинал тут же отчаянно торговаться.

Андрей, чью долю должны были сгружать позже, с усмешкой наблюдал за развернувшимся действием. По прибытию в Норовское рать была распущена, так что теперь он был всего лишь овловским наместником да одним из государевых каперов. И именно как капер он и собирался в ближайшее время выйти в море, пока навигация ещё была в самом разгаре и можно было неплохо позаботится о новом городке за чужой счёт.

Но прежде предстояло отгулять прощальный пир с воеводами да обговорить с Жеряпой насущные дела. Пока они хулиганили по Финляндии да у шведских берегов, неповоротливая государственная машина успела сделать оборот и в Норовском их уже поджидала грамота, по которой князь Леонтий был назначен воеводой Озёрного, то есть по-прежнему оставался в подчинении у Андрея, как наместника овловского. Не сказать, что Жеряпа был совсем уж рад такому воеводству, но идти супротив государева решения не решился. Всё же крепким кланом за спиной и большим богатством он не обладал, и был обычным служилым князем, надеявшимся за верную службу получить хлебную должность да хорошую вотчину.