Князь Барбашин

Глава 23

"Орёл" вышел из Нижнего Новгорода, имея на борту более ста человек: из них три десятка команды, включая и канониров, тридцать человек охраны, и пятьдесят человек членов посольства. На случай защиты от нападения на нём установили два десятка пушек, из которых двенадцать были вертлюжные малого калибра и лишь восемь (по четыре с каждого борта) представляли собой всё те же морские единороги, что так хорошо зарекомендовали себя на каперских судах. При этом, чтобы гарантированно проскочить все мели и перекаты, на корабль загрузили лишь часть продовольствия и посольские дары. Остальное везли на сопровождающих судах, которые в устье Волги должны были либо продать на дрова, либо использовать для строительства Русского подворья.

В поход вышли в мае, когда половодье уже пошло на спад, но вода ещё была достаточно высокой. И, тем не менее, несколько раз корабль всё же теранулся днищем о дно, а пару раз и вовсе сел так, что пришлось изрядно попотеть, стягивая его на большую воду.

В результате лишь на пятнадцатый день, растянувшийся на пару вёрст караван, прошел Тетюши, где от него отделились те, кто направлялся на строительство Черты и князь Андрей Старицкий. После чего в каюту, которую до того занимал брат государя сразу же переселился большой посол Фёдор Карпов. Вообще-то кают на борту, не считая капитанской, было восемь, но для посольских выделили лишь шесть, в которые заселились самые знатные, остальные же ютились в кубриках команды под палубой.

Боярин Карпов, простившись с братом государя, который скрашивал серые будни посла приятными беседами, теперь обратил своё внимание на корабельную жизнь. Многое ему было внове, так как сильно отличалось от привычного уклада, по которому жили судовщики на стругах и насадах, на которых до того приходилось сплавляться боярину. Здесь повсюду чувствовалась настоящая военная организация. Причём дисциплина, показанная мореходами, вызывала у Карпова белую зависть. Такую бы исполнительность да поместным бы! Причём не отставали от мореходов и офицеры (вот придумал же кто-то словечко!). Они не только справно несли службу, но и постоянно тренировались. Раз в день, неожиданно, либо до обеда, либо после, звучала трель свистка, и топот босых ног выбегающих людей заглушал все другие звуки.

Поначалу боярина это удивляло, но когда старпом "Орла" прояснил ситуацию, ему стало понятно, зачем местные начальники так третировали людей. Оказалось, что, как уже давно было принято у них, экипаж корабля состоял наполовину из настоящих морских волков, исходивших всё Варяжское море и поучаствовавших не в одной схватке, и наполовину из молодых, только вчера от сохи покрутчиков. Да, пока корабль строился, новоприбранных многому обучили на берегу. Но никакой берег не заменит настоящего похода. Вот и гоняли командиры теперь команду, дабы поскорее привить им нужные навыки.

После подобных объяснений заинтересованный посол стал постоянным гостем всех тренировок, скромно стоя возле рулевого и внимательно наблюдая за происходящим. И вынужден был признать, что раз от раза морского дела людишки действовали всё чётче и чётче. И всё же в глубине души боярина грызла мысль, что в этом морском деле всё не так, как в войске поместном. Уже в первые дни он был ошеломлён тем, что ладно там дворяне, но даже родовитый князь беспрекословно подчинялись какому-то мужику безродному! Потому как командиром "Орла" сам глава корабельного приказа назначил некого Онания Щуку, а своего племянника определил лишь старшим помощником у него.

– Разве ж то не чести умаление? – в тот же день спросил он у княжича.

– Чести умаление, это дела морского не знать, – спокойно ответил тот. – Родительскими заслугами править кораблём не научишься. Оттого служба морская без мест.

– Так ведь не пойдут тогда родовитые люди в морские воеводы, – подивился Карпов.

– А и не надо, – огорошил его ответом Андрей-младший. – Как говорит дядя, пока свои традиции не сложились, ненадобна нам тут местническая спесь. А там видно будет. Хотя дворяне да сыны боярские нынче в мореходную школу уже поступают. Оттого пришлось для них даже отдельный класс делать, а то многие ни читать, ни писать не умеют, какая им тут математика и навигация! Из-за того будут они на год дольше учиться. Вот где чести умаление! Дети простых мужиков читать-писать-считать умеют, а у нас и князья многие грамоты не ведают. Доверь такому корабль – мигом на дне окажешься.

Боярин от подобных взглядов только головой покачал. Но интереса не утратил. Особенно когда Барбашин-младший признался, что не по заслугам его на должность поставили. Мол, по-хорошему до старпома лет пять-десять служить надобно, а он так, без году неделя. Ещё в прошлом году простым вахтенным был.

На это боярин только хмыкнул. Ему-то тут всё было понятно. Кто бы что ни говорил, а Андрей-старший о родне печётся. Это другие будут по десять лет лямку тянуть, а родной племянник быстро морским воеводой станет. А там, глядишь, и в Думе место отыщется. Так тихой сапой и потеснят собой Барбашины старую знать. И к худу это или к добру, трудно было боярину сказать.

А между тем уменьшившийся, но всё ещё огромный караван продолжал идти вниз по Волге. Вскоре изменился вид берегов по обе стороны: исчезли деревья, и только степь простиралась до самого окоёма. Хотя и в этих местах встречались участки, где близ реки стояли густые боры, но чем дальше двигались суда, тем меньше их встречалось по пути.

Зато несколько раз судовщики видели отряды всадников. Один было приблизился к берегу достаточно близко и Онаний, внимательно рассмотрев их в подзорную трубу, велел причесать разбойничков "чугунным горохом".

Залп четырёх пушек буквально ополовинил первые ряды, и всадники взвыли в бессильной злобе. Они, конечно, попытались достать корабельщиков из луков, но второй залп быстро привёл их в чувство и, понукая коней, они поспешили уйти подальше от уреза воды.

– Посол хаджитарханский предупреждал, что тут часто на суда разбойный люд нападает. Так что перестраховаться стоило, – проговорил Щука, хотя боярин и не спрашивал ни о чём. Но с той поры на ночных стоянках стали выставлять двойные караулы.

Почти месяц тяжелого плавания понадобился "Орлу", прежде чем его экипаж увидел вдали шпили минаретов ханской столицы.

Хаджи-Тархан – город рыбный. Уже за версту от него рыбный дух заставил многих заткнуть носы и терпеливо ждать, пока обоняние приестся новым запахом. Да и по виду он больше на базар походил, чем на столицу целого ханства. Нет, не впечатлил он приплывших сюда русичей. Москва, да и старая Казань – это были столицы, а Хаджи-Тархан на их фоне тянул от силы на провинциальный городишко. Домов в нём было мало, и подавляющее большинство из них были глинобитными, а каменная стена, окружавшая город, была слишком низкой, чтобы стать надёжной защитой. А ведь уже более ста лет прошло, как пронеслись тут тимуровы тумены. Но город к былой славе так и не восстановился. При этом его со всех сторон окружало большое количество спутников: загородных усадеб и сельских поселений, входивших в ближнюю округу. Причём многие строения носили совсем свежие следы пожаров и грабежа.

Места у причалов "Орлу" не нашлось из-за глубин, и потому он просто встал на якорь в безопасном месте. Русский корабль с первого дня стал предметом всеобщего любопытства. Хотя персидские мореходы, прибывшие в Хаджи-Тархан, не посчитали его годным для безопасного плавания в местном море.

Выслушав их мнение, Андрей-младший лишь усмехнулся и пояснил удивлённому Карпову, что "Орёл" строился с усиленным набором, необходимость которого показали океанские плавания. Так что в чём-чём, а в крепости своего корабля он был более чем уверен.

Стоянка в Хаджи-Тархане затянулась на целых три недели, за которые были перегружены на "Орёл" все припасы, товары и пожитки, привезенные на московских насадах и стругах. Особо осторожно грузили подарки для шаха: дорогие сибирские соболя, тяжелые моржовые клыки, диковинные часы из немецкого города Нюрберга с золотой цифирью и живые птицы кречеты.

А вот Фёдор Карпов всё это время провёл вне корабля, во дворце хана Хуссейна, ночуя либо в городском доме, либо в загородной резиденции Хажинияза, которого хан приставил к русскому посольству.

За прошедшую зиму многое изменилось в положении ханства. Так, следы погромов, столь удивившие русичей, оказались последствиями зимней осады города ногайцами. Мирзы Мамай, который считал Хаджи-Тархан своим уделом, и Юсуф привели под его стены немалое войско, и хоть взять столицу ханства им не удалось, но страху на горожан и хана они нагнать сумели.

И теперь Хуссейн, чувствовавший себя на троне уже не так уверенно, был занят тем, что пытался создать с соседями военный союз против мирзы Мамая. И первым, к кому он обратился с предложением совместного похода был крымский хан Саадет Гирей. Хуссейн предлагал ему объединить силы двух ханств и мирзы Агиша и покончить со слишком много о себе возомнивших Мамаем и Юсуфом. В противном случае он сожалел, что просто не сможет выполнить просьбу хана не допустить переправы через Дон враждебных ногаев.

А по прибытию в его столицу русского посла, он обратился и к нему с тем же предложением.

Что вовсе не стало для Карпова неожиданностью, так как ещё перед его отбытием в Москве такой вариант уже предусматривали и выдали ему на этот счёт весьма чёткие инструкции. Которые он с удивлением и скепсисом читал во время похода и по которым теперь начал работать.

Поскольку крымский хан молчал, а русский посол был рядом и предлагал пусть и не совсем то, что хотелось бы хаджитарханскому хану, но хоть какую-то защиту, то, после долгих и трудных переговоров, ханство заключило с Русью новый торгово-политический договор о союзе и взаимопомощи, по которому русские, кроме льгот, связанных с торговлей, получали дополнительное право вести рыбную ловлю по всей Волге – от Казани до Астрахани – беспошлинно и безъявочно, то есть, не извещая об этом и не спрашивая разрешения астраханских властей. Кроме того, недалеко от Хаджи-Тархана русским отдавался на откуп целый остров, на котором они должны были построить своё торговое подворье, и в котором, кроме всего прочего, будет размещаться расширенный контингент русских войск для защиты столицы хана. Вопрос вассалитета и выплаты дани был Москвой благоразумно опущен, что позволяло хану более достойно выйти из ситуации, чем его потомку в иной истории. А вот промосковская партия при ханском дворе зародилась точно лет на двадцать раньше, чем в иной истории.

Так получилось, что остров под Гостинный двор искали долго, ведь он должен был быть и не далеко от Хаджи-Тархана и при этом иметь рядом неплохие глубины, чтобы "Орлу" было где зимовать. Но и с этой проблемой справились и вот, оставив всё сопровождение на выделенном для них острове, дабы, не откладывая начать строительство базы, большой корабль, повинуясь отмашке посла, двинулся в сторону устья.

Из-за ветра и мелководья путь в пару десятков миль занял четыре дня, прежде чем "Орёл" подошел к самому выходу на взморье, где ему открылся вид на стоящие возле небольшого острова суда ширванских и гилянских купцов. Они, привычно не заходя в устье Волги и под Хадж-Тархан, стояли на якорях и из устья были едва видны. Товары же с них и обратно перевозили хаджтарханцы на своих судах и повозках. Вспомнив, каких трудов "Орлу" стоило пройти по рукавам Волги, Онаний похвалил басурман за правильный выбор. Мелкосидящим лодкам в дельте было куда легче маневрировать, чем глубокосидящим морским судам.

Когда же "Орёл", вздев все паруса и флаги, гордо двинулся в открытое море, моряки на ширванских и гилянских судах, галдя и пихаясь, рассыпались, по бортам и на мачты, разглядывая невиданную в этих водах диковину.

– Ну, словно дети малые, – усмехнулся в густую бороду Онаний, сам тоже с интересом разглядывая образчики местного судостроения. А потом, повернувшись к нанятому в Хаджи-Тархане проводнику, спросил через переводчика: – Ну, куда ворочать, мил человек?

Пользуясь тем, что "Орёл" был больше приспособлен к плаванию по открытому морю, его путь на юг проложили вдали от берега, терять который, впрочем, тоже не спешили и он тянулся вдали от горизонта до горизонта тёмно-синей полосой. Ветер, как и рассказывали местные мореходы, дул устойчиво, но часто менялся с попутного на боковой, что, впрочем, не мешало держать установленный курс. А вот жара и влажность донимала всех на борту изрядно.

Дербент прошли мимо, не заходя в его гавань. Точно так же миновали и Баку, сразу за которым попали в жестокий шторм. Но корабль, выстроенный из хорошего леса и под умелым руководством, выдержал испытание с честью.

Отштормовав пару дней и спустившись от Баку на юг ещё вёрст на двести, "Орёл" приблизился к низменному берегу и с осторожностью пришвартовался к причалам довольно приличного городка, удобно расположившегося между устьями двух небольших, стекающих с гор рек. С осторожностью, потому как осадка у корабля была два аршина с четвертью, а хоть и небольшой, но уже собственный опыт, да и распросы в Хадж-Тархане персидских мореходов показал, что самая лучшая осадка для местного моря была полтора аршина, край два, потому что во многих местах здесь было очень мелко. Но, слава богу, местный порт имел достаточные глубины, и торчать на рейде всё время, пока посольство будет в пути, мореходам уж точно не придётся.

Городок же, в котором ошвартовался "Орёл", назывался Астара, и, кроме торгового пункта, служил ещё резиденцией наместника шаха в Талыше. Но не только из-за этого его выбрали конечной точкой морского пути, а в большей части из-за хорошего расположения – ведь тащиться от Дербента или Баку до Ардебиля сотни вёрст по горным дорогам куда утомительней, чем доплыть до Астары, а потом просто перевалить через перевал, за которым и лежит Ардебиль – малая родина шаха Исмаила. И от которого шла прямая дорога на Тебриз, столичной резиденции шаха.

Астара встретила посольство сырым туманом, пальмами и испарением над морем. А также местной встречающей делегацией. Ведь высланный вперёд сын боярский Никодим Тимохин уже успел предупредить местные власти о скором прибытии большого посольства из далёкой Руссии. Вот наместник и расстарался.

Увы, но от него же узнали и печальные новости: шах Исмаил, к которому и направлялось посольство, умер весной этого года во время перехода из Нахичевана в Ширван и теперь в стране был новый правитель – десятилетний шах Тахмасп I. Но поскольку был он ещё слишком мал, то по последней воле шаха Измаила всеми делами в государстве ведал советник и наставник юного шаха Див султан Румлу.

Что же, Фёдор Карпов не зря слыл опытным дипломатом. Ситуация была хоть и не частой, но обыденной из-за скорости распространения новостей, а потому, приняв к сведению полученную информацию, он продолжил править посольство, и команда корабля оказалась предоставлена сама себе.

Однако, чтобы не расхолаживать людей, Щука, пока Фёдор Карпов добирался до Тебриза и вёл там долгие переговоры, несколько раз выводил корабль в море, проводя тренировки, гидрографические работы, а заодно проложив и подробно описав морской ход к шелконосному Гиляну.

И так продолжалось до той поры, пока посольство не вернулось обратно, везя с собой договор о дружбе и братстве, а также особые пожелания советников юного шаха в вопросах торговли между двумя странами. После этого, погрузив многочисленные подарки на борт, "Орёл" поднял якорь и отсалютовав городу и провожающей делегации, тронулся в обратный путь, спеша достигнуть дельты Волги до того, как реку скуёт лёд.

Ах ты, долюшка доля беглеца горемычная! Нет ему нигде покоя, нет у него своего угла.

Именно под таким девизом и шла жизнь Васько Ходыкина в первые годы после падения Смоленска и провала заговора по его освобождению. И пусть великий князь да Рада выделили таким вот как он горемыкам кое какие земли под владения, но не сравнить их было с тем, что имелось у Васько в его смоленских вотчинах. Как не сравнить было и влияние, что имел он в том городе, и что получил сейчас. В Смоленске клан бояр Ходыкиных занимал одно из первых мест среди городского боярства. И даже сам смоленский владыка приходился им родственником. А теперь, увы, город отобрали себе московиты, лишив всех, кто не пошёл на службу к московскому князю, их земель. А его, Васько, присягнувшего Василию московскому и оставившему за собой все имения, нагло обобрал родственник московского воеводы, заставив подписать "дарственные" на вотчины и тем самым превратив богатого паныча чуть ли не в "добрую" шляхту. Да ещё заставив перед тем предать родичей и святое дело освобождения Смоленска.

Увы, но слаб оказался боярич, не выдержал, подобно былинным героям, пыток схизматиков. Вот и выпросил себе жизнь подобным образом, да только от того греха до сих пор никак отмолиться не мог. Потому как ничто не было забыто!

Проклятые московиты не дали ему долго горевать и однажды притащился в его новый дом калика перехожий да напомнил о делах стародавних. Поначалу хотел его Васько саблей порубить, да быстро понял, что для него это не выход. Коль завяз коготок – всей птичке смерть! А он ведь САМ тогда согласие подписал. От боли и страха не понимая, что делает. Да и думал, если честно, что позабудут про него со временем. Ан нет, не забыли.

Красиво говорил калика, да страшно слушать было. Потому как выходило по тем словам, что это он – Васько Ходыкин – сдал Смоленск московиту. Да причём дважды сдал. В первый раз уговорами да речами прельстительными, а во второй – изменою. Но и это не всё! Ведь ему великий князь землицу где даровал? Да под Полоцком! А что с тем Полоцком стало? Так известно: изменою захвачен был! Ну и кто нынче докажет, особенно если московиты постараются, что его – Васько – тогда и близко в городе не было? Он ведь, как на зло, не на рати был. А дойдёт такое до паны-рада, и никакое шляхетство от верёвки уже не спасёт. Даже коли сам придёшь. Два города никто не простит. Тем более Гаштольд, что из-за этого несколько лет в московских застенках протомился. А жить-то хотелось! Это в бою Васько не пасовал, а вот так на эшафот взойти: позором рода, без чести и оплёванный всеми знакомцами – страшно стало. Но иного выхода ему уже не оставили.

И стал бывший смоленский боярич на московитов работать. И всё больше и больше погружаясь в трясину предательства. Ведь такие вот калики перехожие часто в его дом наведывались, принося задания и забирая ответы, часть которых пришлось, к тому же, своею рукой отписать. Но с другой стороны, работа эта свои тридцать серебренников приносила стабильно. Что-что, а платили московиты не скупясь, так что припрятанная на чёрный день кубышка была полна доверху и позволила по окончанию войны с орденом широко развернуться в Поморском воеводстве, как стали называть в княжестве новые земли, что Литве от рыцарей достались. Так что нищий когда-то беглец писался теперь уже как королевский боярин и обладатель нескольких имений, приносящих ему изрядную сумму годового дохода. Которую по "настоятельному" совету москвичей, через своего доверенного человека, стал он одалживать разным людям под весьма небольшие проценты. Этот бизнес не приносил сверхдоходов, но был стабильным и относительно безопасным. Правда, только в том случае, если у тебя имелось достаточно средств, заступников и опыта. У Васько было всё, кроме опыта, но клиенты стали появляться очень быстро и опыт пришёл сам собой. Как и чужие имения, заложенные в долг, отдать который их владелец мог вряд ли.

И пусть в этом деле не всё было по нутру Васько, но московитам, по их же словам, нужен был не захудалый боярин, а достаточно влиятельный человек. А что может дать власть и влияние? Деньги! Ведь родом Ходыкин был и так не обижен. Да и славу в последней войне, какую-никакую, а снискал, придя одним из первых под руку Острожского с отрядом хорошо экипированных жолнеров. С учётом того, как тяжко собиралась шляхта в тот поход, такой поступок не остался без внимания, а то, что содержались эти воины на деньги врага, то знать магнату было необязательно. Впрочем, как уже говорилось, в боях Васько труса не праздновал, так что и Юрий Радзивилл, командовавший в том походе конницей, не обошёл его своим вниманием. А приязнь двух магнатов – это хорошее подспорье. Ведь время вокруг стояло такое, что знатные, но бедные вдруг с места в карьер делали головокружащую карьеру, буквально врываясь в ряды можновладцев. Вот давно ли Яна Глебовича просто "Ивашкой" звали? Да лет пятнадцать назад. А ныне к магнату так только самоубийца обратится мог.

Вот и потребовали московиты от Васько нечто подобное совершить. И денег подкинули, дабы смог он сесть на доходную должность, сделав первый шаг к успешной карьере.

Так стал Васько войтом в небольшом селении Русне. Оно располагалось на одноимённом острове в дельте реки Неман, как раз возле двух крупных рукавов – глубоководного Скирвите и мелководного Атмата. Русне со времён Ордена слыл главным центром рыболовства в Куршском заливе и низовьях Немана. А кроме того был ещё и тем местечком, где издавна происходил торговый обмен между Литвою и пруссаками. Теперь же литвины, раз уж Мемель им так и не достался, захотели построить здесь свой собственный порт. То есть восхотели превратить Русне в этакое окно в Европу для собственных торговцев.

Поскольку городок был великокняжеским, то и утверждение кандидатур было на совести Сигизмунда. А поскольку великому князю было не до какого-то войта в одном из многих городов его державы, то решение своё он в подавляющем большинстве случаев принимал на основании суждений советников, если кандидатов было несколько, или просто утверждал единственного. А поскольку русневскую шляхту "простимулировали" ещё перед сеймиком, то и кандидатура на должность войта Русне была названа одна – Васько Ходыкин. Ну а государь просто удовлетворил выбор местного сеймика.

Вот тут-то Васько Ходыкин и развернулся. Не без пользы для себя и своих кураторов. Ведь для строительства порта и верфи мастеров приглашали со всех концов Европы, а Васько под благовидными предлогами, просто сводил их с посланцами из далёкой Московии. Впрочем, в ответ те же московиты позволили ему отличиться и на других поприщах.

Ведь строительство порта-конкурента было многим в округе не выгодно (мало старым портам русского Норовского, нагло отбирающего их доход, так ещё и литвины туда же!). А потому Русне буквально наводнили чужие шпионы, не брезговавшие и диверсиями, в надежде, что паны-рада плюнут на всё и вернутся к транзитной торговле через Кёнигсберг и Гданьск, как это было всегда. Ну, а молодой войт их ловил, и даже сумел предотвратить несколько поджогов, что позволило ему засветиться не только перед паны-радой, но и перед великим князем.

В результате всех перипетий городок, как и поток товаров через него, рос от года к году. И не навариться на подобном Васько никак не мог (да и московские кураторы "советовали" ему не теряться). А потому, пользуясь своим положением, он начал аккуратно скупать строившиеся на местной верфи речные суда и отправлять их в столицу, где нанять корабль было определенной проблемой. Потому как хорошие корабли стоили дорого, а для того, чтобы отправить товар в город, где его, несомненно, купят втридорога, следовало изначально изрядно похлопотать. Любая транспортировка груза всегда связана с расходами: следовало платить совершенно различным людям, запасаться едой, вести переговоры с откупленными таможнями, доказывать, что твой товар ни в коем случае нельзя облагать дополнительной пошлиной и по возможности ссылаться на привилегии королей начиная с Казимира, по ныне правящего монарха включительно.

Оттого виленские купцы и шляхта начинали заключать контракты на доставку товаров в устье Немана с ранней весны, и на первые фрахты в марте месяце цены взлетали буквально до небес. Что было резонно – первый товар можно было сбыть дороже, поэтому гонка за хорошие суда начиналась еще задолго до вскрытия рек и отплытия первых торговых караванов. И зазевавшиеся в этом деле оказывались в большом проигрыше: им доставались суда старые, рассохшиеся и с дурными экипажами. Что только повышало риски – нередко старые витины и струги, отправившись вниз по реке, исчезали совершенно бесследно к вящей радости и прибыли близко живущего местного населения, которое, в свою очередь, напрочь утрачивало разговорчивость и вообще желание общаться с посланными на розыски чиновниками.

Но кроме этого на реке процветало и пиратство. Самое настоящее! Нанятые отдельными купцами разбойники проявляли чудеса изобретательности: то заманивали якобы терпящим бедствие судном, то изображали в местах стоянок эпидемию, чтобы заманить купцов в более тихое место. Криминальный союз купечества с разбойниками был весьма выгоден обеим сторонам. И бороться с ним было делом нелёгким. Но и тут русневский войт сумел отличиться. По наводке своих московских доброхотов, он напал на лагерь одной из крупнейших речных банд и полностью разгромил его, неплохо поправив свои дела за счёт пиратской добычи.

А после, пользуясь тем, что королём Александром было устранено ограничение на строительство в княжестве православных храмов, построил в пику католической кирхе церковь Николая Чудотворца, при которой была организована и книгопечатная мастерская. Появление Друцкого Евангелия в печатном виде (оставшийся в Литве городок был изрядно разграблен перед уходом русских, но ценную книгу из собора Святой Богородицы местному келарю удалось спасти), так вот, появление печатного образца вызвало большой ажиотаж среди православной части шляхтичей. А князь Острожский, который был главным борцом за права православных подданных великого князя литовского, даже начал переписку с бывшим смоленским бояричем на тему распространения благого дела по всему княжеству. И, разумеется, Васько был совсем не против.

Вот так постепенно обрастая связями и деньгами молодой Ходыкин, в отличие от иной истории, постепенно превращался из шляхтича "доброго" в "можновладца". И в скором времени его карьера сделала новый шаг вперёд. Войт – должность, конечно, достойная, но права участвовать в Раде не давала. Зато Поморское воеводство делилось на три староства, а наиболее значащие старосты среди панов-рады уже встречались. А кто скажет, что Русневское староство с единственным портом (Паланга с её логистикой тут явно не в счёт) малозначащее? Так что это назначение стало для Васько первым шагом к главному органу управления всем великим княжеством Литовско-Русским и Жемойтским.

И никому в Литве не было известно о вопросе, заданном в далёкой Москве потягивающим сладкий херес из стеклянных бокалов парнем с интересным именем Филон:

– А не слишком ли дорого обходится нам этот боярчонок, княже?

На что его собеседник с усмешкой ответил:

– Пока да, но если он войдёт в Раду, то такой агент влияния быстро отобьёт все вложения. Я уже не говорю про ценность передаваемой им информации. И чем выше он будет подниматься, тем больнее ему будет падать. А потому он сделает всё, чтобы в Раде не узнали о его делишках.

– Да понимаю я, – печально вздохнул безопасник. – Но как-то это всё… – тут он замялся.

– Подло? Возможно. Но именно так и делается политика. Или, думаешь, их таинники не ищут подходы к нашим аристократам? Да и разве мы не поддерживаем наших доброхотов при дворе того же крымского хана? А чем Литва отличается от Крыма? Ничем. Такой же соперник на нашем пути. Времена меняются, – печально вздохнул Барбашин, отставляя пустой бокал. – И, к сожалению, не всегда в лучшую сторону. И наша задача сделать так, чтобы наши люди были везде, а их людишек в нашем окружении не было. И если второе не твоё дело, то для первого ты и назначен главным дьяком Приказа по разведке. Помни, мне нужна служба, снабжающая меня самой свежей и достоверной инормацией. И не только в Литве. Считай, что Литва – это твоё обучение. А сейчас оно закончено. Экзаменом будет такой же нужный человечек в Ливонии. Впрочем, с учётом её рыхлости, нам важнее Ревель или Эзельское епископство. И помни, что иной раз мелкий секретарь знает больше знатного начальника.

– Я помню, княже.

– Тогда тебе и карты в руки, – усмехнувшись, положил конец разговору князь Барбашин.

Он ведь не зря выдернул этого парня из своей вотчины. Просто увидал в нём этакую историческую хохму. А что, всего-то лет двадцать оставалось до того, как шляхтич Филон Кмита займётся своим делом. Шпионская сеть Филона будет обширной и разветвленной. На него будут работать купцы, солдаты, беглые люди и завербованные московские дворяне. Человек Кмиты будет даже присутствовать на приеме татарских послов, который им устроит Иван Грозный, и опишет всё с мельчайшими подробностями, включая описание одежды царя.

Так почему бы русскую разведку не возглавить своему Филону, тем более, что парень был явно умён и не лишён карьерных желаний. И уже не московский дворец будут описывать филоновы шпионы, а вильновский или даже краковский!

А то надежда на Шигону оправдала себя лишь наполовину. Ну, просто сыном своего века был сын боярский. И не то, чтобы совсем закостенел в своих привычках, но и достаточно гибок тоже уже не был. А вот у него в дальних вотчинах подрастали такие вот кадры, способные легко перенять знания более поздних веков, даже если они не всегда сочетались с нормами местной морали.

А про Васько он хорошо вспомнил. Вовремя, можно сказать. А ведь получилось всё просто: нашёл в старом ларце его расписку, которую в своё время брал просто так, без всякой задней мысли. И лишь столкнувшись с изменениями, что вносили его действия в реальность, понял, что без агентурной разведки он скоро станет слеп и глух, как местные. А вот эту находку можно было использовать к обоюдной выгоде.

Сначала с бояричем работали люди Лукьяна, но потом, став начальником Корабельного приказа, он подключил к этому делу и приказной разведотдел, кадры к которому натаскивали не только он, но и лучшие таинники Шигоны вкупе с теми, кто практиковал промшпионаж на службе князя. Правда, возможности этого отдела были сильно ограничены финансированием, так что для некоторых операций князю приходилось лезть даже в собственный карман.

А Васько Ходыкин, как и ожидалось, всё же дорос через некоторое время до совета панов-рады, продолжая при этом снабжать Корабельный приказ важнейшей информацией. Благодаря которой Андрей всё более укреплял собственные позиции при государе. И дело того стоило. Информация, поступавшая по разным каналам, позволяла держать руку на пульсе, а на заседаниях Думы давать довольно взвешенные советы. Она же позволила и вовремя оценить возникшую опасность, но об этом уже чуть позже. А пока…

А пока на Руси творились столь масштабные дела, в Холмогорах жизнь шла своим чередом. Под эгидой нового промысла, Данило предложил холмогорским купцам и судовладельцам объединится в нечто подобное балтийскому Руссо-Балту, но его проект был принят холмогорцами скептически. Не то, что они не понимали всей выгодности подобного, складничество здесь было развито не в меньшей мере, чем и в остальной Руси, но предложения Данилы были всё же чрезмерно революционными. Что, впрочем, вовсе не помешало последнему объявить о создании с уставным капиталом аж в три тысячи рублей. А как вы хотели: пример князей Барбашиных породил немало желающих получать деньги без значительных усилий с их стороны. А обкатанная на Руссо-Балте схема позволила быстро и без лишних вопросов сформировать Устав нового товарищества.

Четвертак действительно был давно готов стать во главе собственного дела, так что новая верфь на берегу Двины была обустроена довольно быстро. Хотя строить на ней пришлось больше привычные местным кочи, чем шхуны. Ну а как вы хотели! Это вам не тёплая Балтика, это океан, где застрять во льдах было делом немудрёным. И там, где шхуну просто раздавило бы льдами, коч имел все шансы выскочить на этот самый лёд, как поплавок. Да и для промыслов лёгкие кочи годились куда лучше. Так что главный приказчик Данило, почесав пятернёй в затылке, решил не искать добра от добра. Кочи просто слегка улучшили с учётом наработанного опыта, а две уже построенные шхуны стали просто использовать в торговле с норвежцами.

И сразу же на этом поприще столкнулись с неудовольствием фогта Вардегуза.

Этот надутый данн неплохо грелся на полузаконной торговле, что вели его люди с местными карелами и саамами. А так же на рыбе, что ловилась на мурманском побережье. Всё ж таки постных дней у католиков было не меньше, чем у православных. Но богатый рыбой Мурман был нынче известен не только потомкам викингов. И в последнее время с началом путины всё больше и больше поморских рыбаков собиралось в тех местах, постепенно тесня норвежцев и основывая тут свои поселения.

Но если с рыбаками фогт ещё готов был мириться, то вот проплывающие мимо доходы заставляли его искать срочное решение этой проблемы. Русские, вопреки сложившемуся устному договору, вдруг вздумали торговать не в Вардегузе или, на крайний случай, в поселении Тромсё, а поплыли аж до самого Нидароса, который в последнее время всё чаще и чаще именовали по-новому – Тронхейм.

Уже давно Нидарос уступил своё торговое значение новому центру торговли – ганзейскому Бергену. Хакон V Святой запретил торговать иностранцам на севере Норвегии ещё в 1316 году и весь товарооборот между Северной Норвегии и Ганзой в Бергене находился под контролем архиепископа Нидароса. С той поры город только хирел, сгорая в пожарах и страдая от эпидемий. Так что появление русских стало для него настоящим спасением. Вот только ганзейцы, распоряжавшиеся в Норвегии, как у себя дома, потребовали от местных властей соблюдать старые договора. На это русские самым наглым образом выложили копию договора от 1514 года и заявили, что действуют в своём праве и не ганзейским купцам им указывать. Ну а раз жителям Нидароса нельзя торговать у себя дома, то они будут торговать с ними в море, а город просто лишится изрядных доходов от стоянки кораблей.

Такой наглости от всегда уступавших ранее русских в Нидаросе не ожидал никто. И если ганзейцы были вынуждены, скрипя зубами, признать предъявленные бумаги, то вот Олафу Энгельберцену, приемнику сосланного архиепископа Уолкендорфа, пришлось изрядно повыкручиваться. С одной стороны, древний указ конунга действовал до сих пор, с другой, у Норвегии уже давно не было своих правителей и их заменяли ей датские короли. Вот только в Копенгагене шла настоящая замятня. Дворяне восстали против короля и возжелали посадить на трон другого кандидата. Энгельберцен же был сторонником Кристиана II и прекрасно знал, что тот дружил с русскими и даже даровал им кое-какие права в торговле. А ещё он знал, что осаждённому королю очень сильно нужны были деньги. Так что принимая решение, архиепископ вынужден был применить всё своё мужество политика, осознающего, к каким последствиям может привести его промах. И тем не менее, он разрешил русским торговать с жителями Нидароса, а русским кораблям пользоваться нидаросской гаванью.

Ганзейцы, разумеется, обиделись на такое попрание их прав, и обратились с жалобой к герцогу Кристиану, так как с королём Кристианом они в этот момент уже враждовали. Но герцог благоразумно отложил этот вопрос на более лучшие времена, мол, как только, так сразу, а пока некогда: за трон воевать надобно. Уж лучше вы, ганзейцы, деньжат подбросьте, а про нидаросскую торговлю после победы говорить будем. И тогда ганзейцы прибегли к другому своему методу. Они просто подкупили фогта Вардегуза, чтобы тот закрыл глаза на кое-какие шалости ганзейских моряков, а также предоставил свою гавань для их кораблей. Ну и прозрачно намекнули, что будут не против, если и сам фогт "наведёт порядок" в близлежащих водах.

Датчанин оказался человеком сообразительным. К тому же, так и не определившийся чью сторону выбрать в идущей на югах борьбе за трон, он решил, что лишние деньги в столь смутные времена ещё никому не мешали. А любителей пограбить даже в этих малонаселённых местах хватало.

Так что, закатав рукава, он постарался создать русским вообще и Даниле в частности настоящую головную боль.

Данило же, как главный приказчик вновь созданного Северного торгово-промыслового товарищества, в которое на паях входило пока что несколько малозначащих двинских купцов, и кое-кто из аристократов (хотя и довольно влиятельных), был с головой занят расширением промысловой деятельности этого самого товарищества. Имея на руках неплохую сумму упустить такой жирный кус, как путина у Мурманна, он явно не мог и организовал для неё несколько рыбачьих ватаг. О чём и отписался главным пайщикам, а получив в ответ от князя довольно длинное послание, и сам сорвался в те места, чтобы разузнать всё на месте.

Большой залив, о котором рассказывали промысловики и который так заинтересовал князя, и вправду вдавался далеко вглубь материка и, по тем же рассказам, не замерзал даже в сильную стужу, что было весьма привлекательно для кораблей, уходящих за океан. Ведь тогда их кормщикам не придётся высчитывать дни до ледостава, да и отправлять суда можно будет в нужное для похода время, а не тогда, когда вскроются реки.

Заканчивался же безымянный залив устьями двух рек: широкой и величественной Туломой и усыпанной валунами говорливой Колой, что, сливаясь, образуют песчаный намыв, где издавна и селились люди. Место тут было и вправду удобным. Удаленное от моря, расположенное на мысу, оно, тем не менее, имело свободный выход в океан.

Да и жить здесь было можно неплохо. Море вокруг кишело рыбой, реки были полны жемчуга, а по земле ходили дикий олень и лось, медведь и бобер, выдра и куница, лисица и росомаха, белка и горностай. Знай не ленись – промышляй и богатей. Да, хлеб в этих местах не родился, но завести его в обмен на богатства от земли взятые не представляло больших трудностей.

В общем, не даром тут поморы становища устроили. Но вот города тут никакого не было, так что придётся Даниле его организовывать. Однако с людьми на севере завсегда напряжёнка была – больно суровый край, так что, если князю надобно, то пусть найдёт хотя бы пару десятков будущих поселенцев. А когда острог поставят да причалы организуют – поморы сами сюда переезжать начнут. Из тех, кто на Мурманне основной промысел ведут.

Но незамерзающая пристань это одно, а ему ещё, кроме мурманских рыбаков и грумаландских экспедиций, нужно было и о сибирской землице подумать. Пустозёрск уже стоял и его причалы вовсю принимали торговые корабли. Но вот дальше на восход ходили уже немногие. Старый студент не раз слышал об этих плаваниях, однако купцы тайны свои хранить умели. Однако, недаром в народе говорят: никогда не знаешь – где найдёшь, где потеряешь! Вот один из вошедших последним в товарищество купцов неожиданно и рассказал, как некоторое время назад он с пустозёрскими купцами ходил на кочах за Югорский Шар в Лукоморье, где стоял самоядский городок Пулинг-авот-вош. Богатый товар там брали купцы, но вот ему лично не повезло: утоп коч в море, еле-еле до людей добрался. А потом почти всё имущество распродал, чтобы от долговой тюрьмы отбиться. В тюрьму не попал, но с той поры никак оправиться не мог. Товарищество для него – шанс в купцах остаться. Ну а Даниле головная боль: если этот пайщик сумеет найти дорогу, то компании явно стоило войти в ту торговлю полноправным участником. Это и с точки зрения доходности хорошо, да и князь настоятельно просил отыскать морские пути в землю сибирскую. Но для экспедиции ведь опять нужны были корабли и люди. И незапланированные расходы…

А ещё была у товарищества настоящая китобойная флотилия. Небольшая пока, всего на три коча. Потому как людей новому делу ещё обучить надо было, да и справу гарпунную делать не быстро. Но первых китов забили уже на следующий год, как голландцы приехали. Правда, мясо китовое на вкус не всем пришлось, а вот самоядь его брала с радостью. Зато ворвань да ус китовый достаточно доходным товаром оказались. Так что и над расширением китобоев Данило работал не меньше, чем над другими проектами.

Ну и как тут об обидах какого-то фогта думать?

Кормщик Иван – старший сын Данилы – с детства любил широкие водные просторы и с той же поры мечтал водить по ним корабли. Вот только отец был этому против, а видел сына либо приказчиком, либо дьяком. Но Иван не Семён, не лежала его душа к чернильной работе. Хотя грамоте выучился, ибо хорошему кормщику грамота завсегда нужна.

Потом наступили тяжкие времена. Пока отец на северах скрывался, Иван, как старший, за семью отвечал. Спасибо дядьке Сильвестру, устроил возле себя младшим писарем. Работы Иван не чурался, но и дело ведал без души. А когда отец, наконец, вернулся, то состоялся у них долгий разговор, после которого и изменилась жизнь парня. Сбылась его детсвка мечта.

Правда первое время хаживал он простым мореходом: работал с парусом, стоял на руле. А потом в их жизнь ворвался князь со своими идеями. И дядька Сильвестр и батька как-то разом ему поверили, а потом он не раз слыхал, как оба уважаемых им человека восхищались княжеским умом и приговаривали, что "князь словно наш университет оканчивал". Дивился парень таким речам, но вида не подавал. Да и не до того ему было.

Однажды в церкви остановились его глаза на девчонке в коротком тулупчике и темном платочке. А когда их взгляды встретились, сердце у парня забилось по-особенному. Ибо глаза незнакомки были голубые и бездонные, как море, такие, что Иван просто утонул в них.

И когда из церкви вышел, то само собой получилось, что понесло его вслед за той девчонкой. Так и проводил её, не приближаясь, до самой гончарной мастерской, куда она и прошмыгнула, напоследок стрельнув озорным взглядом в сторону Ивана.

В общем, пропал парень.

Ему бы о сватах просить, а тут отец, как назло, с учёбой пристал. Ну какая учёба ему? С мальками сидеть – позора не оберёшься. Однако батька, когда надо было, мог найти весьма "весомые" аргументы. Так что потащился Иван в училище и только потом понял, что не зря его сюда чуть ли не силком гнали. Много нового узнал о морском деле, да и на корабль по окончании срока ступил уже не мореходом простым, а помощником кормщика.

Нет, на корсарские корабли его душа не лежала, так что стал он водить торговые лодьи по всему морю Варяжскому. А потом, когда отец в Холмогоры перебрался, переехал и туда, забрав с собой молодую жену. Потому как не упустил он свою голубоглазку…

В этот раз Иван возвращался из похода в Нидарос на головной шхуне. Головной из-за того, что торговый представитель компании почему-то облюбовал его корабль. Впрочем, Ефим, кормщик на второй шхуне, был вовсе не против подобного. Прав у этого представителя было, на взгляд мореходов, многовато, хотя в управление кораблём им лезть запрещалось строго-настрого. Но известно ведь, что облечённый властью завсегда найдёт, как на бедном человеке отыграться. А с Иваном не забалуешь – он ведь сынок главного приказчика и одного из пайщиков был. Тут ещё неизвестно, кто кому "весёлую" жизнь устроит. Так что мужики подобному выбору только радовались.

Само же плавание прошло успешно: расторговались отлично, штормов по пути почти не было. Опасный водоворот оба раза прошли стороной, молитвой отгоняя звуки, издаваемые им. А ведь в хорошую погоду да при западном ветре они были слышны на все три мили от побережья. Ох, не дай господь попасть в пасть этого монстра, когда море вокруг вдруг превращается в лабиринт водоворотов с непредсказуемым течением, выгрести из которого мало кому удавалось. Наоборот, любое судно, попавшее туда, здорово рисковало быть разбитым о камни. А русичам это надо? Потому-то, приближаясь к островам, они и забирали мористее.

В общем, плавание шло обдыденно, но только до той поры, пока корабли не обогнули северный мыс, и к ним от берега стремительно не ринулись три чужих корабля. Их длинные нескладные корпуса сильно било на зыби, а вёсла, казалось, вот-вот поломаются на изгибах.

– Быстро гребут, – вздохнул торговый представитель, выбежавший на палубу вместе с Иваном. – Видать не к добру.

– Три шнеки полные людей. И верно, не к добру. – согласился Иван, приложив ладонь ко лбу и всматриваясь вдаль. – Солнышко вон как на их доспехах играет. А у нас и пушечки никакой завалящей нет. Да и команды малые. Сомнут, коли до абордажа доведём.

– И что делать будем? – здорово обеспокоился представитель.

– Да повернём сейчас в море и поглядим, как долго эти рыбоеды за нами гнаться будут. Они же привыкли, что кочи наши круто к ветру ходить не могут, вот и устроим им сюрприз.

И верно, когда шхуны, дождавшись, чтобы шнекки более-менее приблизились, вдруг взяли круто к ветру и стали спокойно удаляться от преследователей, с тех раздался громкий вопль разочарования. Быстро сообразив, что дальнейшая погоня при новых раскладах бесполезна, норвежцы ловко развернули свои посудины и удручённые неудачей погребли к берегу.

Когда же вернувшись в Холмогоры Иван рассказал о произошедшем отцу, тот обеспокоенно вскочил со стула и заходил по горнице, скрипя половицами.

– И Агафон жаловался, что его лодья с товарами до сей поры не пришла. Видать не перехватили её, как и вас, да более успешно. Это что же получается: норвеги по пути ляхов пойти решили? Ох, не ко времени сие.

– А мне сдаётся, – задумчиво вставил Иван, – что это не все норвеги решили, а лишь фогт Вардегуза. Обидно ему, что мы мимо него нынче плывём.

– Так плывём-то ты да я да мы с тобой, остальные-то по привычке у него в порту торгуются.

– А всё одно обидно. Лучший товар, получается, мимо рук проходит. Да и ганзейцы, возможно, постарались. Помнишь, как они в Нидаросе нас видеть не желали?

– Помню.

– А пиратство для немцев дело привычное.

– То понятно. А ты, стало быть, хочешь корабли пушками вооружить?

– Хотелось бы. А то у них на каждой шнекке человек по сорок. А вдруг безветрие! На вёслах с ними тягаться не стоит – догонят однозначно.

– Да понятно всё, – вздохнул Данило. – Вот только придётся опять князю письмо писать. А ведь только вчера гонца отправил. Что же этому барану напыщенному не сидится просто так? Ведь всё же хорошо было. И, главное, где столько людишек набрал?

– Да брось, батько. Где наша не пропадала? Набьём морду фогту, мало ли какие стычки на границе проходят. А то и вообще – возьмём ту крепостицу да на карелов и скажем. Коль живых не останется – некому будет нас во лжи уличить.

– Складно говоришь, сынок, да только бывают моменты, когда задирать соседа не ко времени. И сейчас как раз такой момент. Я даже не говорю про дела государские. Дел и без этого хватает. Князь, вон, три десятка семей обещал прислать. Три десятка! Это же какое подспорье нашим планам. Но даже не это главное! На тебя и твои шхуны у князя большие планы. Следующей весной к нам сам Гридя приедет. Начнём торить путь от Холмогор до земель американских мимо всех этих европеев, чтобы, ежели чего, не заперли нас в Варяжском море, как в силках. Ну и когда тут на пиратов отвлекаться?

– А коли не решим – так и будут нас подстерегать.

– Мористее ходить надо, вот что. Да, там льды, бывает, путь перегораживают. Но норвегам на их утлых корабликах в открытом море куда хуже придётся. Шнекки то свои они по-старине ладят. Куда им до шхун.

– А коли ганзейцы на своих каравеллах пожалуют?

– Ну, с купцами торговать будем, а пиратов – топить. А различать их по деяниям будем. И вообще, не морочь мне голову Ванька. Лучше иди, готовь корабли к зимовке и дальнему походу. Сам ведь читал, сколь многое устроить надобно.

– Не боись, батько, сделаем. Чай нам на них в море идти, – с усмешкой подскочил Иван и направился на выход из конторы.

А Данило, проводив сына, сел за секретёр, представлявший собой небольшой столик со шкафчиками для бумаг и откидной доской для письма, и принялся писать очередное донесение.

Всё это произошло осенью 1523 года, а уже по весне, едва Двина вскрылась ото льда и по реке ещё плыли отдельные льдины, в Холмогоры прибыл довольно большой караван стругов и насадов, с которым приплыл в городок и главный штурман Руссо-Балта, а по совместительству и один из пайщиков Северного товарищества Гридя Фёдоров.

Прибывшие суда, кроме хлеба и прочих необходимых товаров, привезли ещё и пушки для шхун. Немного, всего по три на борт. Но и они, вместе со своим припасом, довольно заметно ограничили грузовместимость кораблей. Впрочем, кроме продовольствия, огненного припаса и железа, на них ничего более не грузили, так как поход был прежде всего разведовательный. А вот на обратном пути Гридя пообещал разобраться с возникшей проблемой, если, конечно, обстоятельства позволят. Ну а первым делом поспешил убедиться, что за зиму корабли укрепили для океанского плавания, как про то в отдельном письме отписано было. Только тут Данило был спокоен – Четвертак своё дело знал отменно, а уж понимая, куда отправятся парни, среди которых было у него уже много знакомцев, сделал всё на совесть. И при этом даже не завалил чужие заказы, с которых уже помаленьку начинала кормиться верфь.

Так что, едва море стало пригодно для плавания, две наново оснащённых шхуны довольно буднично отвалили от холмогорских причалов и, обгоняя вышедшие раньше промысловые кочи, двинулись в сторону устья. А Данило, привычно придя на вымол провожать сына, на этот раз значительно дольше стоял у края, глядя в сторону удаляющихся кораблей. И лишь почувствовав, что здорово промёрз на холодном ветру, опустив плечи, пошагал по деревянным плахам домой. У него было ещё слишком много работы. Промысловый год ведь только начинался…

Ещё большая, чем в Холмогорах, суматоха стояла этой весной в Норовском. Тут готовились сразу несколько экспедиций: в Любек, в Исландию, в Антверпен и в Америку. Причём для Америки были построены новые корабли, на которых уже были частично учтены все замечания, выявленные при плаваниях к Исландии и Америке. Правда все они: "Баян", "Олег", "Храбр", "Рында" и "Гридень" – были без больших орудий, так по шесть-восемь вертлюжных пушек, но для боя это не серьёзно. Зато и груза они могли взять больше. Поэтому их и было решено использовать как транспорты. И грузили их по полному списку, ведь экспедиция должна была не просто прийти к уже знакомым берегам, но и основать там первое поселение. Потому-то и превращали сейчас новые, ещё пахнущие стружкой корабли в хлев, загоняя в трюма овец, свиней и лошадей. Укладывали самый разнообразный сельхозинвентарь, грузили огромные запасы посевного материала и, конечно, самих поселенцев. Почти две сотни человек, в большинстве своём семейных. Все они были княжескими холопами, из тех самых детишек, что так упорно выкупал князь среди полона. Многие, когда узнавали об этой прихоти, только диву давались: зачем такие траты? Что могут эти пяти-семи-десятилетние работники, кроме как объедать своего хозяина? Но князь с упорством, достойным лучшего, собирал их в своих вотчинах, учил и воспитывал для одних ему нужных целей. И вот сейчас, спустя годы, почти две сотни молодых людей в возрасте от пятнадцати до двадцати лет готовились отплыть за океан, где всем им через каких-то пять лет была обещана свобода и земля. Правда, количество поселенцев должно было быть куда большим, но не все холопы польстились на подобное предложение, большинство осталось сидеть по вотчинам, смирившись со своим положением и занимаясь крестьянским трудом. И князь не настаивал: в новых землях нужны были люди более деятельные, а они, как раз и выбрались добровольцами. Ну а кроме холопов плыли в новые земли и пять десятков ветеранов, собранных по разным городам и весям, которые должны были составить гарнизон заокеанской крепости.

Сильвестр, внимательно наблюдая за всеми приготовлениями к отплытию, только качал головой, поражаясь размаху поставленных задач. Да, он знал, что в скором времени для заокенских владений будет создана новая Компания, и даже готовился стать в ней пайщиком, но пока что всё лежало на его плечах и он не хотел быть тем, кто загубит столь великое начинание.

Но любым хлопотам приходит конец. Настал день выхода и большого каравана в море.

Стоя на краю причала, Сильвестр долго вглядывался вслед уходящим кораблям. Солнце огромным красным шаром висело над морским заливом. Тоскливо кричали чайки. Русским мореходам предстоял дальний путь. Туда, где лежит нетронутая сохой землица и "людишек неясачных живет несосчитанное множество". И где везомым ими поселенцам предстояло заселить земли, поднимать пашни, добывать железную руду и соль, промышлять пушнину. Дай Господь Руси мирных лет, дабы не прервались благие начинания, а уж люди русские всё вынесут, но поднимут страну в небывалые выси. Светило солнце. Кричали чайки. Медленно таяли в туманной дымке уходившие за горизонт корабли…