Князь Барбашин

Глава 6

Нет ничего хуже, чем плохая погода. Когда на улице мокро и дождь барабанит в окно, так не хочется ничего делать. Вот и князь Александр Владимирович Ростовский, умостившись на взбитых служанкой подушках, отдыхал, следя из-под полуприспущенных век за дрожащими язычками пламени на свечах в золочёном подсвечнике. В покоях было тепло, даже скорее жарко и князя неумолимо тянуло ко сну. Однако полностью погрузиться в мир грёз старому полководцу не дали. Послышался лёгкий стук в дверь, и князь недовольно подняв голову, рыкнул:

– Кто!

На пороге неслышно появился служка.

– Ваша милость, внизу посыльный от князя Барбашина. Спрашивает, можете ли ваша милость принять его хозяина.

– Пусть заезжает, – кивнул головой воевода.

Скинув промокшую насквозь чугу в руки холопа, Андрей легко взбежал по лестницам и, войдя в комнату, служившую наместнику кабинетом, размашисто перекрестился на иконы, осушил поданный кубок с приправленной травами медовухой и поклоном поприветствовал хозяина.

– И тебе, князь, не хворать, – устало произнёс Ростовский. – Какими судьбами?

– К тебе, как наместнику новгородскому, княже.

– То понятно. Поди по поводу земель каянских?

– По ним.

– Ну, дела делами, а коли в гости зашёл, то прошу к столу, перекусим, чем бог послал.

Разумеется, отказываться от предложения Андрей не стал. Как говорится война войной, а обед по распорядку. Тем более что и есть, говоря по правде, хотелось, а то день для него выдался какой-то суетной, как с утра позавтракал, так больше и маковой росинки во рту не побывало.

За обедом говорили в основном о пустяках, да о морских похождениях князя. Ростовский слушал внимательно, хвалил, где нужно, а коли чего не понимал, не гнушался и переспросить. Сам вспоминал, как посылали за мастерами в земли венецианские да ладились строить у себя галеры по фряжскому образцу. Сожалел, что не сложилось в своё время закрепиться основательно на море, и радовался, что мечты те не пропали втуне, и нужное дело было подхвачено молодёжью. К делам вернулись после того, как попили горячий взвар, настоянный иван-чаем и подслащённый мёдом.

– Так что там, по землям каянским?

– Не дело это, коли русской землёй чужаки распоряжаются.

– Да той земли там с гулькин нос. На нормальное поместье и не наскребёшь, одни камни да болота. И чего Василию восхотелось? Оно, конечно, умаление чести государевой, но как смерды говорят: баба с телеги – кобыле легче.

– Да ты что, княже! – возмущению Андрея не было предела. – Да земля там минералами богата…

– И что ты с тех ралов возьмешь? – хитро прищурил глаз Ростовский. – Сколь дворян на землю посадишь? А коль не посадишь, то кто охранять будет? Казаков наймёшь, а с чего платить им станешь? Железо? Так вон под Устюжной али Серпуховом его тоже полно. Да ещё, почитай, по всей земле хрестьяне это железо из болот добывают. А земля там не в пример каянской. Что ещё там есть? Молчишь? А что так? Как мужичков в ту глушь переселять, так умишко напряг, а как для государя про то донести, так и молчок. Умней других себя посчитал? А зря. Вижу вот, что в делах морских ты поднаторел знатно, а в наместничьих, уж прости за прямоту, глуп, аки младень. Мысль свою надобно уметь обосновать, дабы и государь восхотел, и думцы выгоды поняли. А коли ты на простые вопросы ответа не ведаешь, так как продвигать намерен?

Да, давно Андрей не чувствовал себя таким оплёванным. Словно со всего маху да в ведро с помоями. И ведь верно: это он знал, что финская земля богата, вот только большинство того богатства в этом мире было покамест не то что не нужно, а даже и неизвестно. Чёрт! Вроде и давно уже тут живёт, обжился, можно сказать, а порой простые истины пояснить не может. Просто потому, что даже его общие знания всё же во многом превышают местные и объяснить их появление довольно трудно, а порой и просто невозможно. Ну вот как вы поясните о богатых никелевых залежах Печенги, если и самой Печенги ещё не существует, и об никеле никто ни сном ни духом? Та ещё проблема.

– Что молчишь, князь, голову повесил? – с усмешкой спросил Ростовский, всё это время внимательно наблюдавший за Андреем.

– Да вот думаю: что теперь, оставить всё как есть и позволить шведам там хозяйничать?

– Ты, князь, говори-говори, да не заговаривайся, – сразу построжел воевода. – Сказано ведь уже: то поруха чести государевой, коли мы его вотчину в чужие руки отдадим. Что государю отписать, то я ведаю, потому как давно о землице той сведения собирал. А разговор сей для того затеял, дабы показать тебе, молодо-зелено, что мало придумать что-то стоящее, это ещё обосновать надобно, что, подчас, куда сложнее получается. А то, смотрю, успокоился ты, княже. Да рановато. Потому как мало кто в Думе о кораблях да торговлюшке морской помышляет. А вопрос сей весьма непростой и государству нашему куда как нужный. Ну да об том мы ещё поговорим, а пока к тебе вопрос: вот как там крепостицу обустроить? Был бы прямой путь по земле-матушке, всё ничего, только пока мы тот тракт до каянского берега построим, шведы все наши городки сроют.

– Так, а флот-то на что? – искренне изумился Андрей. И только потом всплыла в его памяти одна статья, читанная им когда-то в Живом журнале на страничке небезызвестного Сергея Махова. О том, как мы и иностранцы видим дороги морские. И ведь разные у нас взгляды на них. Вот и опытный воевода, не раз водивший рати на сечь и оборонявший города, не понимает, как можно снабжать крепость не соединённую с метрополией прямоезжей дорогой. Причём вполне себе искренне не понимает. Умом видит морскую дорогу, а внутри себя не воспринимает её за таковую.

– И много ты корабликами теми навозишь?

– Да, почитай, всё что нужно. Было бы, что и кого возить.

– А коль те же шведы дорогу заступят?

– Утоплю к чертям собачьим и скажу, что так и было. Негоже, князь, нам с ними сюсюкаться, потому как закатники лишь силу понимают и о том помнить надобно всегда. Тысячу раз прав был государь, когда заявил, что на Закате у Руси друзей нет. Нет, и не будет. Будут лишь попутчики, с которыми у нас временно совпадут желания. Таковыми надо пользоваться, а не ставить их интересы поперёд наших.

– Ишь как завёлся, – усмехнулся в бороду новгородский наместник. – А сколь думаешь взять сил, дабы привести те земли под руку государя?

– Ну, будь у меня справная пехота, пяти сотен бы хватило за глаза.

– Эт как так: справная пехота? Пищальники, чтоль? Так чем тебе наши новогородские не угодили?

Андрей откинулся на лавке, упёршись спиной о стену и ненадолго задумался. Князь же Ростовский молчаливо ждал ответа.

– Видишь ли, князь, нет в наших воях дисциплины. Как живут слободами, так и воюют. Да, они знают с какой стороны пищаль заряжать, да, умеют палить из неё. Но только это не главное в бою. Вот скажи, помчится на них конница и что будет?

– Да стопчут их к чёртовой матери. Не устоять мужикам супротив поместных.

– Вот то-то и оно. А всё отчего? Да оттого, что воевать в поле пищальник не умеет.

– Думаешь, в Европе устоят? Супротив их-то рыцарей?

– А вот и устоят, князь. Более того скажу тебе, уже устояли. Больше десяти лет назад это было. Во фряжских землях сошлись испанские да французские немцы, причём у франков сил было больше. Но испанцы положились на пушки да пищальников своих.

– И?

– И не только устояли, но и разгромили франков, а набольшего их воеводу, убили пулей и доспехи не спасли. А всё почему? Да потому, что воевода испанский всё правильно сделал. Пищальников своих прикрыл копейщиками пешей рати. А сами пищальники шибко обучены были. Палили не как бог на руку положит, а по команде. И после залпа организованно отходили в задние ряды, дабы зарядить свою пищаль по новой, а не сбежать куда подале. И когда приходил их черёд, вновь встать впереди – вставали и стреляли во врага. Вот такие вот пищальники у испанцев. А прибавь к этому пушечную картечь и представь себе поместные сотни, атакующие их позицию.

Ростовский честно попробовал представить себе подобную ситуацию и, помрачнев, нахмурился: представшая картина ему вовсе не понравилась. А ведь, как пить дать, ещё перед строем и чеснока накидали, чтоб совсем коннице худо сделать. Воистину черти бы побрали тех, кто придумал все эти пушки да порохи. Однако прошедший не одну битву воевода понимал: возврата к прошлому уже не будет. Увы, новые времена несли с собой новые веяния, и весь его опыт говорил, что хорошо проявивший себя способ ведения войны будет лишь развиваться. И никто от него не откажется, кто бы что ни говорил по этому поводу. Вот и под той же Оршей многое решили именно пушки литвинов. Да и Витебск был взят вовсе не дедовским способом, а новинкой, которую придумал сидящий перед ним гость. И коль не хочешь быть битым, стоило к подобному приноравливаться.

– И всё же, сколь сил понадобиться?

– Пять сотен пехоты, если воеводой назначат меня и дадут возможность погонять мужичков хотя бы с месяцок. Впрочем, зная нрав этих воинов, последнее будет делом не лёгким, но вполне возможным.

– А если нет?

– Тогда пусть тот воевода и решает. Корабли для перевозки армии предоставят купцы. Ну а я, как государев капер, обеспечу им охрану.

– Вот значит как? – наместник задумчиво оглядел Андрея. – Широко шагаешь, князь. Так ведь и оступиться недолго.

– Так ведь я не только о себе, я и о потомках своих забочусь, – хмыкнул Барбашин.

– Ох, рассмешил старика, князюшка, – усмехнулся князь Ростовский, вставая. – Но, может, хватит о делах? Давай лучше в шахматы сыграем.

– Да с превеликою охотою, князь, – согласился Андрей.

Покончив с делами, как то тщательное инспектирование наровской верфи, новгородского училища и главной конторы компании, князь, прежде чем окончательно покинуть Новгород, принял непосредственное участие в закладке новой церкви, место под которую выбрали по новгородской традиции рядом с компанейским двором. Тем самым он убивал двух зайцев. Во-первых, как и в той истории, первое двадцатилетие XVI столетия было отмечено большим экономическим подъёмом. В города устремилась масса сельского населения, причём "всяк ленится учитися художеству, вси бегают рукоделиа, вси щапят торговании, вси поношают земледелием", как об этом с прискорбием писал так и не ставший в этой версии событий митрополитом Даниил. А поскольку люди того времени мыслили не совсем так, как в веке двадцать первом, то наиболее яркое свидетельство того подъёма вылилось в строительство по всей Руси церквей, причём по преимуществу каменных. Те же Таракановы, к примеру, готовились ныне освящать церковь святого Климента на Торговой стороне, которая рухнула ещё два года назад и была ими восстановлена. Ну и разве могла столь богатая компания, как Руссо-Балт оказаться в стороне от процесса?

А во-вторых, нужно было выполнить и своё обещание, пусть и даденное самому себе. Ведь официальному патрону компании так ничего, кроме деревянной часовенки в Норовском и не возвели. А потому Андрей легко выложил сто рублей, в которые и должна была обойтись постройка новой церкви.

Нанятая артель споро вырыла по периметру будущего храма рвы и подготовила камни, известь, раствор и другие строительные материалы, необходимые для закладки. А каменотёсы выточили специальный камень, имеющий четырёхугольную форму с изображением креста. Оставалось лишь покончить с формальностями. Ведь, как известно, основание и построение храма может совершаться только правящим архиереем или посланным от него священником. Виновный же в сооружении церкви без благословения епископа будет подвергнут наказанию как презирающий епископскую власть. А оно ему надо?

Сам обряд начался с утра крёстным ходом. Во главе, сразу за диаконами с кадильницами степенно шествовал посланный новгородским архиепископом священник, облачённый в епитрахиль и фелонь. За ним, в многолюдном окружении шагал и Андрей со своими послужильцами, разодевшийся по такому поводу в дорогие одёжки. Клирошане громко распевали литийные стихиры, люди радостно подпевали и молились. Для местных это был настоящий праздник, на котором Андрей чувствовал себя чужим. Потому как за все эти годы так и не впустил в себя вот это искреннее верование. Для него все эти обряды и таинства так и остались синекурой. Непонятной, но нужной, дабы не сильно выделяться из толпы.

– Основывается церковь сия во славу Великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, в честь и память Иоанна Нового, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь, – громко произнёс священник, укладывая закладной камень.

Потом было кропление основания церкви с четырёх сторон, начиная с северной, против солнца с пением псалмов и чтением особой молитвы, пение перед водружённым крестом, лицом к востоку, молитвы призывания Святого Духа и коленопреклонённое: "Хвалим Тя, Господи Боже Сил…". Часы летели незаметно, и когда обряд был всё же закончен, Андрей даже не сразу поверил этому. Всё ждал, что церковники ещё что-то удумают. Но нет, церковь Иоанна Сочавского была наконец-то заложена, и через год ожидалось её освящение и первая служба.

Напоследок, князь решил вновь посетить старых знакомцев, набравших за последние годы ещё большую силу. Ныне "староста купеческий" Василий Никитич Тараканов по слову государя вёл суды совместно с наместниками и четырьмя целовальниками, менявшимися ежемесячно, дабы наместники новгородские судили по правде, а не "по мзде". Да и торговые дела у них шли куда лучше. Отчего они, сами того не подозревая, стали для Андрея этакими агентами влияния, поддерживая среди торговых людей мысль о развитии русского мореходства и необходимости обустройства нормального порта на Балтийском море, дабы плавать по всем государствам со своими товарами, да на своих кораблях.

Купцы гостя встречали на крыльце, с почётом. В трапезной слуги уже накрывали стол. Поскольку день выдался постный, то выставляли лишь безмясные явства – сельди, уху, белорыбицу свежую в рассоле, грибы, пироги кислые, кисели с маковым молоком, лапшу гороховую да оладьи. К делам, как всегда, перешли после сытного обеда.

– Тут такое дело, господа купцы, что надумалось мне развернуть ко всему ещё и Северную компанию. Дабы из славных Холмогор беспошлинно в ту же Европу товар возить. Да грумаландский ход развивать, да в Лукоморье дорогу проторить. А беседую я с вами потому как слыхал, что и вы на те места глаз положили. Ну, так чтоб не шкодили, да проторы друг другу не чинили, решил вот поговорить. Чай на Балтике друг дружке ножки не топчем, а уж на тех просторах и вовсе жить в дружбе надобно. Да помогать, коли в нужду кто попадёт. Как, купцы, сговоримся полюбовно?

Разумеется, Таракановы на предложение были согласны, обещали помочь князеву человеку на первых порах. Потом разговор зашёл о торговле, о потерях от гданьских каперов, да о прошлых предложениях Андрея по координации заморской торговли. Дело пусть и со скрипом, но продвигалось: хоть и привыкли каждый сам цену выставлять, а разумное зерно в том предложении рассмотрели. Так что купеческой гильдии скорее всего быть. И это не могло не радовать, хотя сроки и напрягали. Ну что поделать, не любили в эти времена спешить.

Вечером, когда изрядно захмелевший князь покинул купеческое подворье, братья крепко задумались.

– Я ничего не понимаю, – видеть полную растерянность на лице Василия Тараканова было дано не каждому. – Мы же всех слуг перешерстили не по разу. И что? Стоило только поговорить о том, чтобы Петька поехал в Холмогоры, как тут же заявляется в гости он и говорит, мол, давайте вместях всё делать. Кто? Кто та птичка, что поёт в чужие уши?!

– Того не ведаю, брат, – Владимир одним махом опустошил кубок. – Но могу сказать одно: от сотрудничества с князем мы ещё ни разу не прогадали.

– Так и я не против, но хочу знать, что не всё сказанное в этом доме станет достоянием чужих ушей. Узнаю кто, запорю на конюшне.

Интересно, сильно бы удивился Василий Никитович, если б узнал, что так "удачно" Андрей подгадал чисто случайно. Просто он читал когда-то у того же Зимина, что Таракановы интересовались не только Балтикой и что младший из них – Пётр Никитич – вёл свою деятельность аккурат в Холмогорах и на побережье Белого моря. Вот только когда он туда отправился, Андрей не знал, а поскольку его человек уже этой зимой выезжал в этот северный порт, то просто решил подстраховаться.

Дом, милый дом. Что ещё нужно человеку для счастья? Ну, кому как, а вот Андрею очень не хватало жены и дочки. А потому, добравшись до своего московского подворья, он с головой ушёл в простые домашние радости: подолгу возился с подросшей малышкой и не забывал уделять особое внимание супруге. Да такое, что по весне Варюша вновь понесла. Ну да не стоит сильно вперёд забегать.

Тем более что долго заниматься лишь домашними хлопотами у него не вышло: многочисленные дела очень скоро потребовали свою толику внимания.

Первым был Генрих, давно и прочно осевший в Бережичах. Андрей честно думал, что отработавший своё и получивший неплохие деньги немец с радостью вернётся в свой фатерлянд, однако бывший студент вновь сумел удивить. Подошедший к тридцатилетию Генрих как-то неожиданно пересмотрел свои взгляды на жизнь и заявил, что готов остаться и даже принять православие. Однако заматеревший Лукьян недаром ел свой хлеб и Андрей давно знал, что погуливающий на стороне (в основном по вдовушкам близкого Козельска) немец был сражён в самое сердце там, где и не гадал. В родных для него Бережичах. Нет, поначалу желания приказчика крутились возле одного, вот только девушка на предложение прийти ночью на сеновал обещала прихватить с собой кузнеца. А силой взять княжескую холопку немец не решился, помня о своеобразном отношении князя к подобным вещам. Попытка утешиться в объятиях вдовиц и лиц низкой социальной ответственности положительного результата не дала и, похоже, под давлением обстоятельств Генрих сдался. Вот только проживший столько лет на Руси немец законы знал очень хорошо, и терять волю желанием не горел. Вот и заявился в Москву с первым же обозом, прекрасно понимая, кто поможет решить все его проблемы. Вернее заявился с первым дощаником, потому как, имея прямой речной путь, глупо было бы возить товар из вотчины в столицу и обратно телегами. А что, дощаник бежит ходко, везёт много, и на лошадей тратиться не стоит. Недаром испокон веков главные дороги на Руси были речные.

Но в этот раз Генрих вёз не только собранный с бережичан столовый оброк, но и то, чего князь ожидал уже многие годы. Он вёз листы стекла, наконец-то получившиеся более-менее прозрачными и без большого количества свилей и мушек. Ну а кроме них для московского рынка были приготовлены и другие поделки: от дорогих, покрытых орнаментом бокалов, до простых бус из цветного стекла. Хинрих Брунс наконец-то запустил стеклозавод на полную.

А ведь сколько пришлось помучиться, прежде чем стало что-то получаться. Не в смысле изделий, тут заводик давно уже потихоньку приносил прибыль, и к двум первоначальным мальчишкам-подмастерьям уже прибавилось ещё трое, а в смысле создания больших стекольных полос. То, что получать стекло больших размеров начали еще в 14 веке, с помощью так называемого краун-метода, разработанному, как говорят, ещё сирийскими стеклодувами во времена фараонов, Брунс знал. И даже начал его изготовление в Бережичах. Но, обладая многими достоинствами, краун-метод имел существенный недостаток – максимальный размер полученных стеклянных дисков не превышал 1,5 метра, при этом их середина выбраковывалась, хотя у Андрея и она нашла своё место в хозяйстве. Почитай одних теплиц и парников ныне было больше пары десятков. Да и на московском дворе появилась своя зимняя теплица, балуя княжескую семью свежими огурчиками, зеленью и прижившимися на русской земле заморскими лакомствами, с лёгкой руки князя уже известных как помидор и тыква. Кстати, тыквенное варенье на меду (и это при условии, что тыква была вовсе не такой сладкой, как в его прошлом-будущем) очень понравилось старцу Вассиану, который и озаботился разведением данного овоща на монастырских грядках. Так что за судьбу тыквы Андрей теперь сильно не переживал.

Но вернёмся к стеклу. Так вот, такой размер, как и процент брака князя не устраивал, хотя и это стекло раскупалось довольно быстро. Однако, не зная досконально ни метод Фурко, ни флоат-процесс, Андрей был вынужден во всём положиться на его величество эксперимент да на любознательного немца, которому лишь подкидывал идеи. А уж тот подходил к полученной информации основательно. Сначала долго колдовал над расплавом, добиваясь максимальной прозрачности и лучшего качества. Когда результат более-менее удовлетворил даже князя, он перешёл к процессу вытяжки стеклянного листа. В своё время в интернете Андрей насмотрелся кучи роликов про различные производства и творения современных левшей, так что идеями он фонтанировал будь здоров! Но, как известно, между идеей и её техническим воплощением не просто так часто проходят долгие годы.

Вот и тут понадобился не один месяц, чтобы что-нибудь начало получаться.

Для начала озаботились созданием прокатного стана. Это в двадцать первом веке он у всех на устах, а многие ли представляют, как он выглядит? А уж в веке шестнадцатом… Чёрт его знает, что там придумал Леонардо, который, как известно, да Винчи, но даже в Европе это чудо техники только-только появилось на свет и ещё не стало повсеместным явлением. Так что думать пришлось всем, а на выходе получили массивный агрегат, в котором валки, отлитые из бронзы, устанавливались между мощными станинами. Цапфы-же валков помещались в подшипники, которые тоже уже были известны, но опять-таки применялись пока что редко и так же оставались достаточно дорогой и штучной работой, исполняемой и подгоняемой сугубо вручную.

После этого процесс стал выглядеть примерно так: расплавленную стекломассу доставали из печи и вываливали на поддон, где перемешивали щипцами, давая ей слегка остыть, после чего пропускали между валками. Полученный в результате блин быстро обрезали по заранее сбитому шаблону, после чего ещё довольно горячий лист отправляли на охлаждение.

Так получалось вполне удобоваримое изделие, значительно выигрывающее по сравнению с бычьим пузырём и слюдой.

Следующий этап состоял в том, чтобы получить лист стекла посредством вытягивания. Метод тоже не ахти какой прорывной и известный со времён всё тех же фараонов. Заключался он в следующем: на поверхность стекломассы, охлаждённой примерно до 1000 градусов, клали плашмя металлический стержень, а затем поднимали его вверх. Стекломасса вследствие высокой вязкости начинала тянуться вслед за стержнем в виде ленты. Однако по мере подъёма она стремилась сузиться и оборваться. В своё время всё в том же интернете Андрей видел несколько роликов на эту тему, а потому немцу было от чего примерно отталкиваться. Тут задачка стояла посложнее, ведь движение ленты стекла вверх осуществлялось при помощи валиков. После нескольких неудачных проектов и загубленных образцов, удалось-таки создать относительно работоспособную систему, приводимую в действие руками работников. Хотя и она не лишена была недостатков: помимо того, что с течением времени на листе начинал проявляться брак, так ещё и не была решена проблема частых обрывов ленты. И всё же новое производство позволило получить листы стекла изрядной длинны, которые обрезали всё так-же по заранее выбранному шаблону и тем самым получая довольно большое и одинаковое полотно со вполне приемлемой прозрачностью.

И вот теперь первую большую и уже не пробную партию и привёз на показ Генрих.

Оглядев получившийся результат, Андрей понял, что он подарит великому князю. Ведь его новый каменный дворец ныне сверкал слюдяными окнами. Так почему бы часть не заменить стеклянными? Да, злата-серебра он с того не получит, но ведь не всё можно измерить златом, а благосклонность правителя иной раз куда дороже стоит.

Что же касается флоат-процесса, то тут у Брунса оставались сложности, потому как кое-кто по причине банального незнания забыл сообщить, что процесс этот проходит в условиях защитной атмосферы из смеси азота и водорода. Короче, чем меньше кислорода, тем лучше для стекла. Хотя для зеркал получившееся стекло было вполне пригодно, но зеркала делать немцу, который собирался со временем покинуть Русь, никто позволять не собирался. Хватит ему и полученных умений.

Ну а личный вопрос своего управляющего Андрей решил, можно сказать, одним росчерком пера, и теперь уже точно его будущее полностью зависело от самого Генриха.

Следующим стал визит молодого Одоевского.

Ржавческая домна работала как часы, выдавая из себя сотни пудов чугуна, из которого Одоевские уже начали клепать ядра по заказу казны или переделывали его в железо, получая доход от продажи. Ну не сами князья, разумеется, но оба дела изрядно отягощали карман именно этих знатных мужей. И если старики смотрели на подобное сквозь призму устоявшихся жизненных взглядов, то вот у молодого Романа от полученных доходов в глазах заполыхал огонёк наживы. Он быстро сообразил, что родовой чести в том порухи никакой не было (формально то он только денег ссудил), а вот прибыток выходил немалый. Ну а то, что деньги это власть и влияние, он, как истинный аристократ, чуть ли не с пелёнок знал.

Однако подобное отношение к процессу было вовсе не тем, которое ожидал увидеть Андрей. Ему-то хотелось, чтобы молодая знать сильнее потянулась в капитализацию, или с ними будет так, как и в иной реальности: со временем их просто сметут "мужики торговые". Однако понимания в этом вопросе он пока что не находил даже у братьев.

– Да что б мужик торговый князем правил? – возмущённо фыркал всякий раз Михаил, едва разговор сворачивал на эту тему. – Да не было того отродясь и никогда не будет.

Сам Андрей давно устал от подобных споров. Лбом каменную стену не прошибёшь, только шишек наставишь. Слава господу, что русские купцы ещё своей силы не поняли. Ведь иной "мужик торговый" суммами побольше, чем знатный боярин ворочал. А пример Европы, в которой его собратья-купцы через финансовые кредиты, а то и просто силой королей да императоров ставили, у них перед глазами. И пусть о том не трубят на углах, но ведь шила в мешке не утаишь. И чем быстрее будет идти рост промышленности, тем быстрее они захотят свою толику власти. Может оттого и дожила сословная Империя до двадцатого века, что долго прозябала в своём патриархальном болоте? А тут он своими действиями возьмёт да и сдвинет лавину, что погребёт под собой зарождающееся царство. И кто подскажет, хорошо это или плохо. А то как бы лекарство не стало ядом, а его попытка подтолкнуть прогресс – смертельным пинком застывшему на краю пропасти. Вот только логика исторического процесса подсказывала, что капитализм это обязательный этап, минуть который можно, но стать при этом Державой никак нельзя. Хотя нет, может быть, и был вариант, но Андрей про него не знал, и многотомные труды по упущенной возможности не читал. А поскольку его действия на мировые процессы если и повлияют, то не сильно и не скоро, то и пришествие капитализма состоится обязательно. Так что прочь рефлексии. "Наши цели ясны, задачи определены. За работу", товарищ князь!

С Романом они тогда долго и плодотворно пообщались под сладкие наливки. Одоевский поделился планами на лихвинские залежи, а Андрей согласился с тем, что с тех-то домниц доход уже только им и пойдёт. Пусть, ему не жалко. Хотя, нет – жалко. Но пусть уж лучше они втянуться, а там, глядишь, сыновья да внуки уже по-другому думать начнут. А ему и учеников хватит, что такие печи у него в землях поставят. Железный рынок огромен и конкурентами они с Одоевскими ещё не скоро станут. Русь жадно поглощала всё, что создавали стихийно сложившиеся центры металлургии, и ещё завозила из-за границы. Так что, брысь, зелёное земноводное! Всё одно не потянет один Барбашин всю Русь, да и господь завещал делиться.

Третьим делом стала проверка пороховых производств, обустроенных на новый лад. Пообещал государю, теперь вот мучайся. Тут на своих-то семь потов сошло, прежде чем более-менее хороший порох получаться стал, а уж на государевых и вовсе проклял себя за инициативу. Хорошо хоть мастеров за прошедшие годы подготовить успел, а не то в этом году не до морских бы приключений было.

Вообще, порох ныне производили в небольших частных лавочках с коллективом в 5-15 человек, отчего производительность такого, с позволения сказать "производства", была очень не велика, а цена на порох весьма высока. Да и система ямчужных мастеров ещё только зарождалась и специальные амбары для производства селитры не охватили ещё всю страну. Хотя попытки укрупнения уже были, но до уровня настоящей мануфактуры они ещё не доросли, да к тому же, осуществляли эти попытки только иностранцы и на основе уже освоенного промысла. В общем, князю поневоле вновь пришлось вписать своё имя в историю.

Первым делом определились с поставками ямчуги-селитры к новообразованному Пороховому двору. Селитру ведь ныне производили в градах и весях по всей стране, однако единой системы как таковой ещё не сформировалось. Она находилась в стадии становления, и лишь Иван Грозный подведёт итог, обложив города и монастыри селитряной повинностью.

А потому, для избегания волокиты государь выдал Андрею грамоту, по которой тот мог сам выбрать тех ямчужных мастеров, что будут поставлять селитру ему напрямую. Пересмотрев множество вариантов, князь с удивлением понял, что, как ни странно, но наиболее качественная ямчуга поступала в Москву из района Белоозера. Поспорить с ним могла ещё селитра Новоникольского монастыря, чьи ямчужные ямы в своё время строились под его приглядом. Разумеется, не помочь родному монастырю Андрей просто не мог и потому закупать селитру на казённые средства стали и на Белоозере, и на Оке.

Потом пришло время искать место под сам завод. И если тот же мастер Алевиз свою не малую (аж под двести человек) мастерскую поставил на Успенском враге, то Андрей сразу предложил вынести опасное производство подальше от городских стен. Ведь сколь ни береглись в своё время в его вотчинах, а всё одно взлетали мужички на воздух. Да и по истории он помнил, как полыхали такие производства во времена частых московских пожаров. Да и место он уже присмотрел. Тоже историей подсказанное.

Существовал когда-то в верховьях речки Чечёры Великий пруд. А на северных его берегах был в своё время устроен царями Пушечный двор, просуществовавший аж до нашествия Наполеона. Ну и почему бы ради дела не объединить в одно события разных эпох? Тем более земли те принадлежали лично государю и проблем с постройкой возникнуть не могло.

Нет, он вовсе не собирался строиться рядом с Красным селом, хотя и на его жителей у князя свои планы имелись. Уж коли они могли позволить себе стеклить свои избы слюдой, то почему бы не предложить им и стекла оконного? И ему прибыль и слухи по земле расползутся. А слухи ныне не стой рекламы работают.

Государь на предложение уйти от столицы если и подивился, то виду не подал и добро своё дал. После чего и развернулась на берегах Чечёры большая стройка. Эпоха эпохой, а секретность секретностью. Потому как его пороховой заводик больше напоминал век девятнадцатый, а не шестнадцатый. Ведь то, что местным ещё только предстояло изучить, вычислить или определить опытным путём, для него уже было историей. А потому место под будущую мануфактуру для начала обнесли бревенчатой стеной, сквозь которую были прорезаны лишь двое ворот, и возле каждого поставлено по паре стражников. И уже внутри охраняемого периметра принялись ставить всё остальное.

Главным секретом и основой всего двора стали пороховые мельницы, в которых и происходил главный процесс производства. Работали они от энергии воды, но был предусмотрен и вариант с впряжёнными лошадьми. Впрочем, это было скорее лишним, ведь ещё целые века пороховые заводы будут действовать лишь в "талое время" – весной, летом и осенью, так как зимой увлажненная пороховая смесь замерзала и при кручении рассыпалась непригодную мякоть. Да и работа шла только в светлое время суток, потому что об освещении лучиной или свечами в пороховом деле не могло быть и речи, а про лампы Андрей как-то не подумал.

В основе самой мельницы были "новоизобретённые" бегуны, что сработали лучшие московские каменотёсы, потому как отливать их из металла Андрей пока не рисковал. С ними в своё время тоже пришлось изрядно повозиться. Ведь даже в Европе подобный способ ещё только начинал появляться, и повсеместно основу порохового действа составлял так называемый "толчейный способ", который вовсе не обеспечивал нужной однородности и плотности состава. Торжественное шествие по миру бегунной системы начнётся лишь с конца 16 столетия, а на Руси и вовсе появится лишь при Петре, но ведь Андрей недаром был попаданцем. А потому ещё в своей вотчине, задумавшись о своём порохе, начал конструировать нормальную пороховую мельницу.

Конструктивно его бегуны были сработаны с неподвижной чашей и вращающимися жерновами, а сами жернова были сработаны подвесными, дабы не касаться чаши-лежня. С такой конструкцией мучились потому, как она была более безопасна, ведь взрывы в неподвесных бегунах чаще всего происходили тогда, когда бегун тёрся об обнажённый от пороха лежень, а в подвесном варианте подобного быть не могло, что существенно повышало безопасность.

Сам процесс создания пороха занимал много времени, но конечный результат того стоил!

Для начала на бегунах по отдельности измельчались и перетирались селитра, уголь и сера. После этого, составные части смешивались и перетирались уже готовой смесью. Кстати, саму пропорцию смешивания мастера, приведённые Андреем, тоже держали в тайне. А то по нынешним то временам выходило, что в новый порох селитры куда больше шло, чем обычно, зато и нагара в стволе меньше будет и выстрел мощнее станет. А чтобы во время процесса зелье не взрывалось и не пылило, приготовленную смесь изначально увлажняли. Насколько увлажнять надо, то те же мастера определили опытным путём, ведь никаких приборов для измерения влажности у князя под рукой не было. И судя по получавшемуся результату, в промежуток 2–5 % они уложиться смогли.

Со стороны последующая работа выглядела примерно так: на лежень ровным слоем загружали просеянную смесь и примачивали её водой из обыкновенной лейки. Потом пускали бегуны на тихий ход и через несколько оборотов переводили на ход быстрый, после чего и шла основная работа по смешиванию и уплотнению. Время её было определено всё тем же вечным "методом тыка", и растягивалось от трёх до пяти часов. И всё это время мастер не сидел без дела, а следил за сухостью массы, подливая воду по мере надобности, и чтобы сама масса не была просто передвигаема по лежню вперёд, иначе часть состава, зажатая между отшибом и бегуном, может вследствие трения нагреться до температуры воспламенения. Во что это может вылиться, думаю, пояснять не надо.

Затем, всё ещё сырое зелье отправляли на дальнейшее прессование, для чего пороховую массу раскатывали в лепёшку и зажимали в винтовальный пресс, чего европейские, да и азиатские изготовители в эти времена ещё не делали. А ведь прессовка была нужна для получения пороха более высокой и однородной плотности. Это повышало его мощность и сроки хранения.

После прессования порох подвергался процедуре зернения. Сначала спрессованную лепёшку доставали из-под пресса и разламывали на куски при помощи молотков и инструментов, напоминающих стамески и небольшие кирки. Потом эти куски загружали в кожаные мешки и разбивали на более мелкие несколькими ударами молота на наковальне, потому как до дробильной машины мысли и руки у князя так и не дошли.

Получившиеся в результате кусочки клали на решета из свиной кожи, в которые помещались свинцовые шары. При трясении решета куски пороховой смеси истирались шарами, и измельченный порох проваливался сквозь решётку. Вообще сит было несколько, и все с разными размерами решета. Те комки, что не прошли ни через одно сито, отправляли на повторное измельчение, а мелочь, прошедшую даже сквозь самое мелкое – на повторное уплотнение с новой партией пороха.

Таким образом, на выходе получали пороховые зёрна разных сортов: средний (на глаз где-то 2–3,5 мм) для мушкетов и аркебуз, большой (около 4–5 мм) – для артиллерии, и очень большой (на 5–8 мм). Это был так называемый минный порох, хороший при проведении объёмных минно-взрывных работ. Мелкий сорт, предназначенный для пистолетов делать пока не стали, в виду отсутствия этих самых пистолетов.

Зернение – операция очень важная, потому что хороший порох должен состоять из твёрдых прочных зёрен. Применяемая ныне повсеместно пороховая пыль так называемая "мякоть" – сгорает слишком быстро, что может привести к разрыву ствола. И ещё – пороховую мякоть перед выстрелом нужно хорошо утрамбовать шомполом, поэтому заряжание ею ружья или пушки занимает куда больше времени, чем заряжание зернёным порохом, который не лип к стенкам, а свободно ссыпался вниз. Кроме того, мякоть легко отсыревает. Зерна же менее гигроскопичны, чем мякоть, и обеспечивают пороху большую метательную силу, что уже хорошо почувствовали на своей шкуре гданьские каперы.

После зернения полученный порох загружали в дубовые барабаны и вращали их несколько часов. Вследствие трения зёрен друг о друга и о стенки барабана у них сглаживались неровности и острые углы, а сами зерна приобретали округлую форму. Кроме того полировка ещё больше уменьшала гигроскопичность такого пороха.

Ну и под конец полученные гранулы отправляли в сушильни, потому как прошедший все предыдущие этапы порох всё ещё содержал в себе излишне много влаги. Ну а дабы не засорять его посторонней пылью, сушку проводили не как обычно, на солнце, а в специально сооружённом амбаре. И длился этот процесс тоже не один час.

Зато на выходе получался порох по своим качествам куда более близкий ко временам Бородина, чем к нынешним. Что и продемонстрировали великому князю, когда он прибыл оценить полученные результаты.

Причём демонстрация была очень наглядной. Из одной и той же пушки дважды выстрелили полным зарядом старого пороха, заодно замерив время, потребное на её заряжание, после чего дважды бабахнули новым порохом, чья навеска была меньше, чем у старого, а вот ядра всё одно полетели дальше. Ну и заряжалась пушка тоже быстрее, а ведь пушкари работали по старинке, без картузов и прочих ухищрений.

После чего устроили государю экскурсию по мануфактуре, с подробным объяснением, что к чему и зачем.

– А и хитро всё устроил, князь, – восхитился Василий по окончанию мероприятия, когда его и всю блестящую во всех смыслах комиссию повели к накрытым столам. – Я такого даже у иноземцев не видал, хотя пороходельных мастерских насмотрелся изрядно. Или хранят они от меня свои секреты?

– Ну, государь, секреты иные они утаивают, чего греха таить, но в данном случае они не виноваты. Такого ведь и в закатных странах ныне не узришь, что свои православные розмыслы удумали.

– Это что же за хитрые розмыслы у тебя, а князь? И почто у меня таких вот нет.

– Каюсь, государь, хотя и нет в том моей вины.

– Что-то заумно глаголешь, князюшка, – нахмурил брови Василий.

– Да просто всё, государь. Розмыслы мои из тех набраны, кого архиепископ Геннадий ещё при батюшке твоём в университеты заморские учиться отправлял. Они старались, учились, а как вернулись, так никому ненужные стали, потому как архиепископ к тому времени преставился, а новые люди замыслов великих его не поняли, да напротив, тех умельцев чуть ли не в ереси обвинять стали. С той поры мужички практически меж двор скитались, покуда мне на глаза не попались. Теперь вот, ряд заключив, мне служат, да умишко своё, ученьем отточенное, в дело пускают. Один вон стан печатный митрополиту ладил, другой вот мельницу пороховую смастерил. Зато видно теперь, что в университетах они не штаны о лавку протирали, как большинство студиозов, а действительно науки учили. Вот и весь секрет моих розмыслов.

Слушая Андрея, великий князь хмурился всё больше и больше. Но Андрей честно хотел думать, что знает истинную причину недовольства. Ведь упоминание им об университете было вовсе не спонтанным. "По секрету" от отца Иуавелия Андрей знал, что митрополит Варлаам и старец Вассиан недавно вновь подходили к государю с мыслями о возрождении православного Пандидактериона на московской земле. Вот и подсунул он государю для наглядности успехи тех, кто в этих самых университетах обучался. Нет, был, конечно, риск, что Василий Иванович вскипит и наворотит кучу глупостей, однако Андрей изучал государя уже не первый год и если что и понял о нём, так это то, что сгоряча тот рубит редко. Он, как и отец его, был осторожен до, хм, в общем, слишком осторожен, и предпочитал просчитывать свои действия не семь, а семьдесят семь раз, прежде чем принимать решение. Может потому большинство его начинаний и увенчалось успехом? А мысль, что московский князь по крови есть наследник императоров и потому величие павшего Рима православного надобно ныне возрождать в Москве, уже давно витала в потёмках кремлёвских коридоров. Ведь и старец Филофей, с которым Андрей ныне состоял в переписке, неспроста появился со своим "Москва – третий Рим". И ведь не был послан обратно в свои псковские палестины, потому как угадал нарождающийся тренд.

Так что Андрей, заводя этот разговор, потихоньку начинал верить, что Славяно-греко-латинской академии не придётся ждать ещё сотню лет, прежде чем появиться на свет божий.

– Хм, что же не кажешь сего умельца?

– Так, государь, ныне он по просьбе митрополита ладит ямчужные ямы у Свято-Троицкого монастыря. Ведь коль землицу они в скором времени отдадут, то решили иноки дорогую да нужную ямчугу готовить да на пороходельные дворы поставлять.

– Вот…, монашье племя, – усмехнулся в бороду государь. – Всё одно свою выгоду отыщут. Ну, давай, князь, веди к столам, а то, смотрю, бояре мои совсем слюной изошли. – И склонивши голову, тихо добавил: – А розмысла того хочу пред собой видеть в скором времени.

– Сполню, государь. Ныне же гонца пошлю.

– Вот то-то, – вновь улыбнулся Василий Иванович, явно принявший какое-то решение, отчего настроение его вновь улучшилось.

На последующем пиру он много шутил, громко смеялся над шутками хозяина, гостей и скоморохов и прилюдно одарил Андрея "шубой с царского плеча". Долгополая, алой парчи с золотым шитьём, шуба была невероятно тяжела и неудобна. А ещё излишне жаркая, так что с Андрея вскоре пот тёк семью ручьями. Но скинуть такой подарок на виду у свиты было бы большой глупостью, Андрей и так прекрасно видел, какими испепеляющими взглядами кидался в его сторону Ванька Сабуров. Так что пришлось стойко терпеть "шубную пытку", полученную им в награду за работу. И ведь что самое смешное, все, буквально все за столами считали его истинным счастливчиком, по заслугам или без меры (каждый ведь смотрел со своей колокольни) обласканным государем.

И что ещё хуже в Кремль, особенно на торжественные мероприятия, теперь придётся ездить в этом подарке, дабы народ не подумал, что молодой Барбашин возгордился без меры да такими вещами брезгует. Вот уж, правда, лучше б государь деньжат отсыпал или землицы какой прирезал. Всё лучше бы было. А сии зримые знаки государева благоволия Андрею и даром были не нужны. Подкинуть, что ли идею с орденами? И цацка дорогая и носить удобнее.

А потом заскочил Иван, а потом приехал из Княжгородка Игнат, а потом…

В общем, дел было столько, что Андрей чуть не взвыл.

В Вавельском замке царила предпраздничная суета. Люди готовились весело отметить день памяти святого апостола Андрея Первозванного. Да и правда, когда ещё выдастся так отдохнуть, ведь Анджейки – последний повод собраться и повеселиться перед скорым началом адвента – строгим предрождественским постом.

А вот Сигизмунду было вовсе не до празднеств. И виной тому были его коронованные родственники. Альбрехт, приходившийся ему родным племянником, вновь потребовал возвращение Королевской Пруссии и Вармии, а также выплату компенсации за "пятидесятилетнюю польскую оккупацию" этих земель в размене 30 000 гульденов в год. Понятно, что снести такое гордые паны не могли и вопрос об очередной войне между Орденом и Польшей был, можно сказать, делом решённым. Вот только это разом усугубляло и без того безрадостные дела на востоке. Там внучатый племянник Ягеллонов, московский князь Василий, продолжал неослабевающее давление на Великое княжество Литовское. После громких и довольно неожиданных успехов под Полоцком и Витебском, московит задумал вернуть земли, утерянные им после оршанского поражения. Шпеги-шпионы, буквально наводнившие пограничье, как один доносили о больших сборах московских ратей. Но поначалу к этому относились с лёгкостью, так как княжество как никогда было готово к бою. Новыми налогами, утверждёнными на Брестском сейме, удалось восстановить боеспособность армии. Паны-рады планировали обрушиться всею силой на Полоцк и Витебск, для чего в Вильно собирали всю осадную артиллерию. А против московских полков готовились нанятые у Польши гусарские хоругви. Но тут в дело вмешался крымский фактор.

В июле татарская армия во главе с Богатыр-Салтаном, выйдя из Крыма и пройдя Волынь, ударила на львовское, бельское и любленское воеводства, которые были подвергнуты жесточайшему разграблению, а отдельные татарские отряды дошли чуть ли не до самой Вислы. Понимая, что гоняться за кочевниками можно до морковного заговенья, союзная армия королевства польского и посполитое рушение с Волыни решили встретить татар на обратном пути под Сокалем. Но, увы, вместо славной победы на подобии Лопушного, вышла Орша наоборот. Союзная армия была разбита, и теперь он, Сигизмунд, вынужден был потратить немалые средства, нужные для войны, на выплату семьям погибших (а это без малого 2 102 флоринов деньгами и 1 944 флоринов сукном). Кроме того он ещё и оказался в катастрофической ситуации: помимо продолжающейся войны с московским князем на носу была война с тевтонским магистром и его союзниками – должно быть, узнав о гибели польской армии, Альбрехт возрадовался всеми фибрами своей католической души.

Но беды на этом не кончились. Видимо решив, что одними посулами ему Василия на астраханский поход не склонить, Гирей решил выполнить своё обещание помочь отнять у Ягеллонов Киев и Черкассы. И крымская армия повернула на Киев.

То, что в этом пограничном городе не всё хорошо, Сигизмунд знал не понаслышке. Киевский пушкарь Ян обратился к нему с просьбой освободить его от службы, так как городские власти задолжали ему за последние пять лет. Вот чем они думали? Неужели не понимали, что могут лишиться артиллериста? А то и того хуже, эти деньги могут заплатить те, кто придёт захватывать город.

По счастью Яна удалось удержать, и меткая стрельба немногочисленных киевских пушек помогла отстоять город. Простояв месяц под городом, татарская лава рассыпалась предавать окрестности огню и мечу.

Однако не только крымский хан терзал отечество. Московский князь тоже не стоял в стороне. Весной его войска атаковали порубежье, после чего, соединившись воедино, форсировали Днепр в районе Могилева и дошли до Минска, а оттуда и до окраин Вильно, сорвав при этом сбор войск к северу от Припяти, и даже умудрившись захватить личный обоз Радзивила, на что тот гневно жаловался ему. С таким трудом собранное войско уклонилось от решающего сражения, что, впрочем, не сильно расстроило московитов, вполне удовлетворившихся добычей и пленными. Из захваченного Полоцка выступила отдельная рать, разорившая окрестности Вильно, а потом, с подходом главных войск, ушедшая в рейд на Ковно. Город не взяли, но окрестности, давно не видевшие чужих войск и оттого достаточно богатые, были разорены в корень.

Однако походы вглубь территории были лишь серией быстрых разорительных набегов кавалерии, которые приводили к значительному экономическому ущербу и подавляли его волю к сопротивлению. Основная же сила выступила позже, когда стало ясно, куда направил свой основной удар крымский хан, и обложила Оршу и Могилёв. Мстиславль был просто обойдён и оставлен в крепкой осаде, причём князь Михаил Иванович Мстиславский повторно искушать судьбу не стал и, прихватив казну, успел сбежать в Вильно, надеясь отсидеться за столичными стенами.

Первой под московский гнев попала Орша. Город был подвергнут жесточайшему расстрелу из всех орудий. Стреляли и каменными ядрами, и чугунными и даже зажигательными, отчего в нём вспыхнуло множество пожаров. Две недели гремела канонада. Но, как оказалось, не на неё надеялись коварные московиты. Всё это время они копали тоннель под стены, куда заложили бочки с порохом и перед началом штурма просто взорвали их. Подумать только, по всей Европе к подземным минам прибегали лишь тогда, когда все иные способы взятия крепости не давали положительного результата, а московиты сделали упор именно на них. И ведь удачно у них вышло. Наместник оршанский князь Фёдор Заславский лично возглавил оборону пролома, но сдержать натиск нападавших ему не удалось. Орша стала очередным городом, потерянным в этой войне. Очередным, но не последним. Похоже, Василий твёрдо решил сделать Днепр границей с литовским княжеством.

Оставив в Орше крепкий гарнизон, московский князь повёл государев полк с артиллерией под Могилёв, уже взятый в осаду двухтысячным корпусом поместной рати. Городок хоть и был не из больших, но выгодное транспортное и удобное военно-стратегическое расположение делало его заманчивой целью. К тому же, после падения Смоленска в Могилёв переехали многие смоленские купцы, привезя с собой свои капиталы и свои дела и связи. Город рос, развивались его торговые связи с окружающими районами. Могилевские скупщики появляются в Орше, Копыси, Шклове, Кричеве, Мстиславле, Пропойске, Речице, Гомеле, Толочино, Смолянах, Лукомле. Здесь они скупали товары местного производства и сбывали привезенные товары, среди которых были и изделия могилевских ремесленников. Война заставила горожан заняться укреплением оборонительных сооружений, но до центрального замка руки у них так и не дошли, да и артиллерии в крепости почти не было.

Однако к чести всех могилевцев, город продержался значительно дольше Орши. За недостатком артиллерии, деятельный воевода Ян Щит-Немирович герба "Ястржембец" обосновал всю оборону на необычайной активности своих действий. Непрестанные вылазки небольшими партиями в полсотни человек, главным образом, ночью, были отлично организованы, производились в полном секрете и оказали обороне неоценимые услуги. Одновременно с этим горожане неустанно вели работу по заделке брешей и тушению пожаров. Однако сильнейший огонь московской артиллерии наносил большие разрушения в крепостной ограде и постепенно могилёвцы перестали поспевать с ремонтом. Видя это, московиты стали вести осадные работы ещё более энергично. Артиллерийский огонь поддерживался день и ночь; главным образом он был теперь направлен на воротную башню, которая не выдержала подобного издевательства и спустя неделю была обрушена вместе с частью стены. Брешь получилась до 300 шагов шириной, куда немедленно ринулись осаждающие. Схватка была недолгой, но кровавой. Воевода Немирович не пережил боя и крепость сдавал уже его преемник. Врагу в качестве трофеев досталась вся артиллерия: 3 серпантины, 2 небольших полевых орудия и десяток гаковниц, пятнадцать бочек пороха, формы для отливки ядер, олово, шлемы, панцири и иное снаряжение.

Ах, если бы к его стенам поспела армия, московит бы ушёл не солоно хлебавши, однако литвины предпочитали прятаться за стенами, а не пытать счастья в поле, потому что сил у них на подобное уже не было. Заодно была решена и участь Мстиславля. Несмотря на свои крепкие стены, он предпочёл открыть ворота перед возвращающейся победоносной армией. Хотя больших дивидендов ему это не принесло. Обжёгшийся на Смоленске великий московский князь больше никаких прав сдавшимся городам не давал.

А под конец, выскочивший из своего Путивля Шемячич, изгоном взял Любеч, вернувшийся в Литву по договору 1508 года.

И это был крах! Сил вести войну с разбушевавшимся соседом у княжества просто не осталось. Нужно было срочно подписывать мир, дабы в спокойной обстановке накопить силы и средства для новой войны. Ещё не родилась вестфальская система, но как политик, Сигизмунд нутром ощущал родившуюся с нею концепцию баланса сил. И так же понимал, что следующий раунд он поневоле начнёт с менее выгодных позиций. Но…

Но без польской поддержки княжеству не устоять. А в Польше отвергнувшая очередную попытку инкорпорации Литва была ныне никому не нужна. Великопольские вельможи как один выступали за то, чтобы все силы бросить на принуждение Ордена к капитуляции, дабы опереться, наконец, о Балтийское море. Даже верный Дантышек писал из Вены, что пора присоединить прусские земли к Короне. А зная о более чем тесных связях Кенигсберга и Москвы, мир с Василием становился более чем насущной проблемой.

Однако и московский князь, ныне почувствовавший свою силу, начал требовать невозможного: возвращение всех пленников-вязней, включая и тех, кого он, Сигизмунд, подарил европейским государям и папе римскому. Да ещё смел угрожать, что за ту нужду, что испытывают его люди в литовском плену, он забьёт всех литвинов, включая и Гаштольда, в колодки. И это известие вызвало среди магнатов глухой ропот, направленный и на московита, и на него, Сигизмунда. Ведь гордые паны-рада прекрасно понимали, кому ныне больше шансов в плен попасть, им или московским боярам. А своя судьба завсегда важнее.

Вот и сидел король в тяжких раздумьях, гадая как ему лучше поступить.