Князь Изгой

Глава 10

— Звал, боярин?

— Не боярин я. Гость из погоста на море, Прохором кличут, — ответил подошедшему здоровяку.

— Не слыхивал про такой, — босяк жадно поглядывал на исходящий жиром окорок.

— В Обонежской пятине погост сей, далече. Да не стой столбом, присаживайся. В ногах правды нет, — отрезал себе половину окорока и остальное пододвинул собеседнику. — Угощайся, ничего за сие не стребую. У нас в погосте говорят: дают — бери, а бьют — беги.

Немного помявшись, мужик присел и вцепился в мясо зубами, с трудом сдерживая себя.

— Держи, — передал я ему нож из голенища, — с ним сподручней будет.

Некоторое время молча ели. А когда принесли мёд, то сперва сам отпил из братины, а после передал гостю.

— Твоё здоровье! — сказал он прежде, чем приложился к ковшу. — Хорош мёд! Крепок. Давненько таковой не пивал. Горыном меня кличут, из Кривобора родом, — пробасил великан и снова впился в окорок.

— А по батюшке, как тебя величать?

Горын удивленно вскинулся.

— Завидом отца кликали.

— Ты, Горын сын Завидов, аккуратней. На жирное шибко не налегай, — я пододвинул к нему каравай.

— Нешто я не понимаю, чай не дурак, меру знаю.

— Голодал ранее?

— Приходилось.

Пока Горыня налегал на мёд да на еду, я больше налегал на сбитень и дожидался пока гость дойдёт до кондиции. Но тот даже и не думал пьянеть.

— Давно в Новосиле обираешься?

— Почитай третью седмицу, — ответил он с набитым ртом.

— Издалече бежал то?

Горын прекратил есть, насупился и зло посмотрел на меня.

— Ты в гляделки то не играй, разбоем занимался али охолопили, мне усё одно. Чай не тиун. Токмо мыслю мужик ты крепкий, да за меч знаешь с какой стороны браться, — я показал на шрамы на руках и лице. — Или сказывай всё как на духу, или бери каравай да иди отсель на все четыре стороны. Нету времени из тебя правду клещами тянуть.

— А мне что с того будет?

— Ежели не соврешь, может и помогу чем али на работу к себе возьму, а там ужо как сложится. Всяко лучше, чем на торгу побираться.

— Это да.

Горын, немного помявшись, выложил свою непростую историю. Кривобор, откуда он был родом, стоял на реке Чепец в Вятской земле, как я понимаю где-то рядом находится современный Киров. Ещё век назад земли были частью Суздальского княжества, а ныне там, фронтир — вольная земля, куда бежали как холопы, так и смерды со всей Северо-Восточной Руси.

До семнадцати лет Горын помогал отцу в выделке кож и в изготовлении конской сбруи, вот-вот должен был жениться и стать образцовым сыромятником. Но что — то пошло не так, баял, что не желал сосватанную отцом девку в жёны брать. По реке же шёл струг повольников или ушкуйников, с ними то и сбежал из-под венца. С его слов, а там хрен его знает, как оно было на самом деле. К бабке не ходи, девку ту обрюхатил.

Сказывал, что меховым и рыбным делом промышлял, с черемисов да с пермян дань меховую собирал. Вполне может быть. Ушкуйник не всегда разбойник. Да не настало время их полноценных походов пока, в лучшем случае пощипывали всякую мелочь у границ Орды. Ушкуйник в первую очередь вольный, свободный человек, занимающийся торговлей. Разбой, так, при случае. Главный профит повольников, захват выгодных промысловых мест — пушных, рыбных, соляных, монопольная торговля да обложение данью диких племён.

Пять лет ходил Горын с новгородскими удальцами под началом воеводы Хвата, прежде чем нашла коса на камень. Возвращаясь после очередного набега на черемисов, ушкуйники набрались в Нижнем Новгороде и были пленены в полном составе тамошними боярами по жалобе ордынского чиновника.

Два долгих года провёл на добыче соли в одном из озер в низовьях Волги, прежде чем с побратимами бежал. Перейдя Волго-Донской волок с ватажкой, пошли они вверх по Дону и были пойманы аж в Воргольском княжестве, где-то близ Ельца. Воргол этот, странное место, что-то вроде рынка, где холопов и беглых со всей Руси продают. В основном в Сарай, Каффу или Азак. Учитывая, что Русь входит в Орду на правах провинции, в теории такое возможно. Насколько мне известно баскаки отвечали в том числе за поимку беглых невольников, но в реальности механизм сей почти не работал, ибо князьям самим людишек не хватало. Здесь же аж целый рынок. Чудеса.

Горын баял, что зимой прямо перед побегом к ним пригнали гридней княжича Мстислава, а его из поруба перевели на заготовку дров. Благодаря тому и бежал, убив прежде надсмотрщиков и захватив лошадь. Подался не со всеми, а чуть в сторону. Нашёл добрых людей, помогли, путь к Новосилю подсказали.

После этой истории, возникло больше вопросов, чем ответов. Следует Богдана попросить узнать, что за торг такой, а особо про отношения между Новосильским, Елецким и Воргулским княжествами. Да и самого Горына придётся брать, чувствую, далеко не всё тот выложил.

— Браты тама у меня. На крови друг другу клятву давали. Ежели кто на Русь дойдёт, всё продаст, но побратимов выкупит из рабства басурманского, — Горын сжал кулачищи, а голову опустил ниже плеч.

Я дружески похлопал его по плечу и спросил:

— А скажи-ка, Горын, много ли тех гридней пригнали?

— Не ведаю то, Прохор. Десятка два, а может и более.

— А дороги ли ныне невольники в Ворголе?

— Дык смотря кто.

— Ты же понимаешь, про кого сказ. Вои треба добрые, может и выкуплю кого.

Великан невольно почесал затылок, прежде чем ответить:

— Меньше чем за рубль всяко не отдадут. Но это смотря за кого. Могут и пять попросить.

— Н-да. Дороговато. А сам то, что думаешь делать?

— Мне бы броню добрую, да сулицу али меч. Далече отсель до Вятки. Резан хочу подзаработать, а там и к дому двину. Кину клич, может и наберу гривн для выкупа братов.

— Что же, в этом деле смогу помочь. Недалече кузню ставлю. Коли будешь справно работать, к осени будет тебе броня добрая и меч, и резаны. Кормят у меня без платы, но и работы много. Что же до братов твоих, то дело не моё. Если бог даст резан, в травень поеду в те места, может и выкуплю кого. Но обещать не буду.

— И на том благодарствую Прохор.

— Так идёшь ко мне, али как?

— Токмо дурак, от такого откажется! А ты хоть и чудной, но слово держишь. Я нутро людское аки волк чую.

— Резан то много должен? — спросил я усмехнувшись.

— Дык, почитай два десятка.

— Держи, — отсчитал я ему серебряных кругляшей. — Буду ждать у складов Ипата. Спросишь на торге, как те найти.

— Так ведаю где.

Горын неверующе смотрел на монеты, держа их в огромной ладони. Не принято здесь под честное слово неизвестным такие суммы давать.

— Прохор, мигом я.

— Стой! — осадил я рванувшегося к выходу Горына. — Взвар, да блины ужо несут с клюквенной подливой. Поснедаем, так и беги…

Когда вернулся к складу, великан ожидал у дверей со счастливым видом. Значит, не смылся с резанами. Отрадно, что не ошибся, всё же в людях побольше молодых смыслю.

Определил Горына по старой специальности кожами заниматься, а там посмотрим. Пора и о сопровождении позаботиться, а такому великану самое место в личной охране.

Егорка с прочими ребятами с третьего дня сидел в избе с большой печью, ко всему Прохор деревянных труб добавил для выпуска дурного воздуха и дыма, да два малых очага на полу сложили. Были два котла кованных, горшков видимо-невидимо, да лари длинные, чудные на вид. Главный же у нас дядька Мал, тот умел дёготь гнать, оттого Прохор и поставил за печью присматривать.

По первой дали нам золу, мы ту в горшок насыпали, а после горячей водой проливали. Горшки у Прохора чудные, у них на дне дырки! Через те дырки водица сочилась в горшок, что под ним находится. И ту водицу по три десятка раз сквозь золу проливали, прежде чем она белела, да аки кисель густая становилась. Сей кисель варили в котле, а соль белую в короб собирали.

Токмо Прохор на этом не остановился. Он что удумал то, с торга свезли землицу навозную, да дюже вонючую. И землю сию мы промывали, да куда больше и чрез рогожу сцеживали. Жижу сию кипятили, да сызнова цедили, да по много раз. Вечером же Прохор приходил, да волшбу творил. В воду ту какой-то поплавок из меди клал, да пыль из белого камня сыпал. Наутро, из той воды сызнова выпаривали соль, да токмо иную. Я ту на язык попробовал, так она сладкая малость, да щиплет здорово.

Сию соль в чисту воду Прохор сыпал, черпаками мерил да соль из золы добавлял. Сызнова ту воду кипятили и выливали на доски косые, что в ларе длинном, и тако многие разы, отчего на доске мелкая соль оседала. Прохор глаголет, то есм селитра!

Дружок мой Емелька мыло варил. Про то и не знал ранее, ибо у нас то, в Новосиле токмо золой стирают да грязь в бане трут. По первой свиной жир топили, а тот ужо добавляли в воду, куда Прохор прежде соль из золы сыпал да поплавком мерил. Вот ту воду Емелька и варил, да мешал то и дело, а после соли сыпал, токмо обычной, отчего та водица становилась густой аки каша. Сию кашицу мы в коробки малые раскладывали, да на мороз выносили. Вот и весь сказ.

Ныне же Прохор горшков принес, да из них столб собрали высокий. В котёл же хмеля налили, да огонь развели, а поверх тот столб из горшков поставили и замазали. Токмо то необычные горшки, дно у них с дырками, а поверх каждой горшочек махонький из меди, да с щелями, да трубки хитрые с плошками. Работа не трудна. Вовремя воду подливай, да смотри за водицей вонючей, что из малой трубки сливается, дабы та лилась, жару от углей в меру должно быть. Так-то. Прохор много слов чудных глаголит, нам же наказал чтобы языком не мололи лишнего на людях. Значит, верно, ворожит!

По периметру площадки достраивают забор высотой два с лишним метра. Слишком много лишнего народа под ногами крутится. Местные меня, мягко говоря, задрали нравоучениями. Им, видите ли, снежные избы глаз мозолят. Объяснения, что наши соседи по погосту, лопари,[2] каждую зиму строят такие дома не «прокатывали». Градус общественного мнения качался от кудесника, до чудака с изрядно повредившейся головой. Богдан, то и дело сующий нос в дела стройки, и вовсе сник. Ибо, по местным понятиям, строить полноценный дом из снега — дурь несусветная. И даже малая цена и очевидный комфорт для работ и мои пояснения мало кого вразумляли. Я в некотором шоке. У половины Ивани в окна лед вставлен, а Прохор, видишь ли, волшбу затеял.

Внутри площадки оставлены самые приличные ёлки, а вокруг снеговой навал, как украшение. В центре площадка снежная, утрамбованная, вроде плаца. За ней ангары снеговые и клети деревянные строят. Прочие подсобные строения и склады стоят так, чтобы и места вокруг в достатке было, и никто друг другу не мешал. Логистика продумана и для стройки, и для дальнейшей работы. Возвышаются горки торфа, песка и глины, да и траншеи под выжигание угля отрыли. Движется дело.

Втянул носом аромат… Борщом пахнет. Здесь его ещё не знают. Что-похожее есть, но настоящего со сметаной, со шкварками и лавровым листиком не знают, ибо и свекла дороговата и традиций нет. Варят борщевые или бурые щи, то бишь похлёбку, содержащую квашеный компонент именуемый по-старорусски «борщ». Обычно калью, где в роли кваши служит огуречный рассол, либо хлебово со свекольным квасом или квашенной свёклой, ага есть и такая. Но по мне, блюда на большого любителя.

Другое дело борщ, только его готовить целое искусство. Правильно сварить бульон, процедить. Баланс верный найти, если нужно кислее — добавить больше квашеной капусты, а дабы подсластить — свеклу, морковь и лук. Поджарку правильно сделать. Веками наработанных тонкостей масса, а то, что заместо картошки репу кладём, так оно к лучшему. С ней борщ ещё вкусней стал. Хлебушек ржаной, поджаренный на масле, да чесночком натёртый… У-м-м-м.

Вкусная еда — залог хорошей работы и хорошего отношения к работодателю, об этом я завсегда помню, оттого и мало кто бежал, не смотря на все чудачества Прохора. Потому и вдовушек отбираю, что с любовью к готовке относятся и соображают маленько. Новации не сильно большие: терка, нож-овощечистка с вертикальным зубчатым лезвием и весы. Ко всему и соль и воду чистили, через угольный фильтр пропускали.

Пришли и формы для блоков. Ангары запланированы немаленькие. Шестьдесят метров в длину, пять в ширину, а высота верхней точки свода — шесть с половиной метров. Столь массивное сооружение нуждается в хорошем ленточном фундаменте, потому и лёд потребовался.

Траншея с трубой выходила аккурат между будущими ангарами, а к ней и крепили шланг, а тот шили на совесть. Стыки соединяли через накладки, прошивая двойным швом и проклеивая водоупорным клеем.[2] Кожу пропитывали мастикой: на две части пчелиного воска брали часть масла конопли и часть скипидара. Последний получали «химики» путём нагрева натуральной хвойной живицы[2] с водяным паром в гибриде колпаковой колонны и Ranbiki.[2] Плошки и диски для той изготовили гончары, а малые колпачки и трубки кузнецы по меди сладили. На колонне той и спирт из хмеля выгоняли, и скипидар из смолы, и кислоту из уксуса, только колпачки меняли. Бражной колонне не требуется точная настройка и баланс между подачей пара и флегмообразованием — рано или поздно тарелка заполнится и выйдет в рабочее состояние, да и захлёба считай нет.

Шланг же утепляли добро, обматывали тот шерстью пополам со скрученными жгутами конопли, а после плотно увязывали мешковиной и прошивали. В самый конец вшили кованную трубку с замком — защёлкой, а коническую заглушку вырезали из чаги.[2] Собрали и опалубку из снеговых блоков. Напор воды неплохой, потому шланг на рогатину, закреплённую на санях, подвесили и давай в опалубку ту лить словно бетонный раствор.

И не обычный лёд намораживали, добавляли в воду хвою и щепу получая пайкерит. Этот композит в четыре раза прочней чистого льда, обладает ковкостью и оказывает примерно такое же сопротивление механическим воздействиям как бетон М 200. Но что самое важное, у него низкая теплопроводность, а значит тает в разы медленней льда, так что надеюсь ангар простит подольше.

Народу от прочих дел много освободилось, потому на кладку разом тридцать человек поставил. Благо опыта те набрались изрядно. Помимо иглу и малых ангаров сложили высокий забор вокруг лагеря, да выстроили снежный городок к Масленице. Ещё до обеда уложили семь рядов первого ангара и довели высоту стен до метра сорока, а к ночи и второй осилили.

Снег как теплоизолятор кратно лучше льда, ко всему он выводит избыточное тепло наружу, впитывает излишнюю влагу и в помещениях всегда сухо, а днём светло так, что читать можно. Но как только пытаешься получить комфортную температуру в двадцать-двадцать два градуса, блоки из снега начинают таять, как эскимо в жаркий день. Оттого и не разрешал костров внутри разводить. Эскимосы вроде изолировали иглу тюленьими шкурами, подвешивая те на удалении от стен, чтобы обеспечить циркуляцию прохладного воздуха между ними и стенкой иглу. Жаль, шкур нет, тем более тюленьих, а те, что были, на одежду ушли. Да и не только в шкурах дело. При завешивании свода, эффект солнечного освещения сходит на ноль. В тёплом иглу темно, как в подвале. Спрашивается, ради чего тогда сыр-бор городить? И всё же, выход имелся. Будем изолировать теплые места и воздуховоды деревом и пайкеритом и проектировать грамотную схему циркуляции. Отдельно тёплый воздушный контур, отдельно холодный.

В качестве наполнителя для арочных ледовых «окон» попробовали волокна конопли. Вышло неплохо. Блоки и плитки в семь раз прочней ледяных! Таяли медленней, а света пропускали немногим меньше, чем чистый лёд. Гибкость, в сравнении с «хвойным», вариантом увеличилась в пятнадцать раз, а про обычный лёд и говорить нечего. Во всяком случае лёдоконопляную плитку сгибали под углом девяносто градусов и ничего ей не было.

Деревянные формы для литья пластин и чистых ледовых блоков смазывали конопляным маслом, а для регулирования влажности или вентиляции оконных блоков оставляли продухи. Чтобы их сделать в формы перед заливкой вставляли выточенные из дерева и смазанные жиром стержни, а после застывания выбивали. Для «окон» и световых колодцев использовали как чистый лёд, так и композит.

Работа шла споро. Широкая тура,[2] сколоченная из брёвен, опиралась на три фермы, установленные на грузовых санях, а те тянули по заранее отлитым ледовым колеям. Некоторые элементы тур и шаблоны, по которым выкладывали стрельчатый архивольт,[2] отлили из пайкерита. Удобный материал, что ни говори. Можно пилить, рубить, даже гвозди в тот вбивать. В моё время из него чего только не строили, от отелей и сорокаметровых соборов, до лодок и кораблей, да и здесь всякие козлы, да подкладки, да шаблоны сподручней из льда отлить, чем из дерева рубить.

Блоки подавали на туру малым журавлём, а перед укладкой, для лучшей сцепки, прокатывали шерстяным роликом, смоченным в тёплой воле. Прозрачные оконные блоки комбинировали со снеговыми. При хорошей погоде, за день, до пятнадцать метров свода укладывали.

Снеговые дома чем хороши? Тем, что чем крепче мороз на улице, тем в них теплей. Пять-шесть градусов внутри всяко было. По сравнению с карачуном на улице, тропики. Бывало, селяне заходили в недостроенные ангары крестились, а кто-то и за кресты-амулеты хватался. Вроде и свод не стеклянный, и в снежные городки все играли. Во всяком случае остатки такого я в Новосиле своими глазами видел.

— Не токмо лопари такие строят, — объяснял я им, — ведомо ли вам, что ежели гости в голой степи в снежный буран попадают, они в снегу норы роют. А в тех, самый лютый мороз пережить можно?

— Тако и есть, Прохор.

— Вот ты Гнат, давеча сказывал, что на медведя ходил. А где он, по-твоему, зимует?

— Знамо где, в берлоге.

— А берлога та где? Не в снегу ли? Снег, словно пух тепло Солнца в себе держит. Днём его собирает, а ночью выйти наружу не даёт. Вот ежели бы мы целиком терем изо льда сладили, то тогда холод нас до самых костей пробрал.

— Выходит, Прохор, что малые оконца из льда токмо чтобы свет в дом пускать, да дом не сильно захолаживать?

— Верно то, Гнат.

— А опилки, да хвоя к чему?

— Так чтоб крепче было и не таял лёд, то не снег…

Кивали, соглашались с доводами… Но чувствую, не убедил. Мистическое мышление, чёрт его побери. Внутри высокого ангара со стрельчатым сводом слишком много пространства, не в каждом соборе такое увидишь. Светло, словно на улице. Свод лучится. Уложенные в шахматном порядка ледовые блоки причудливо преломляют лучи, создают непередаваемую игру солнечных зайчиков. Кто входил в первый раз обычно открывал «варежку» и подолгу рассматривал игру света. Чудно же! Признаться, и сам подобного эффекта не ожидал. Для местных же, после крестьянских изб с их низеньким потолком это светопреставление полный разрыв шаблона.

Низкий вход не делали, а чтобы обеспечить постоянный приток насыщенного кислородом воздуха в торцы закладывали деревянные трубы, с заглушками, для ручного регулирования. При входе в тамбур, камышовые маты поднимали как жалюзи, по направляющим, а вторую «дверь» аналогичной конструкции ладили из войлока. Нашли мне мастера, что умел шерсть валять. Для ускорения вычесывания, сбили ручной барабанный кардер.[2] По моей подсказке, в горячую воду добавляли немного мыла, ибо его раствор значительно уменьшает трение между волосками шерсти, а под воздействием сжимающих и давящих движений ладоней они располагаются в толще материала так, как их ни за что не удалось бы расположить в сухом войлоке.

На шерсть планов громадьё — валенки, одежда, ткань. Только не сейчас, не время. И так на одни пологи две недели ушло. Без машин как-то кисло всё выходит и дорого.