Князь Изгой

Глава 7

Торговые ряды занимали не меньше двух гектаров! Зерно, меха, дичь, железо и медь, мясо и кожи, посуда, травы и скот, всего и не перечислишь. Корыстые гости (так именовали здесь иноземных купцов и посредников, торгующих чужим товаром) составляли корыстный ряд. Ну и название!

Большая часть мест в рядах принадлежала городским ремесленникам, торгующим собственной продукцией, а кое-кто прямо на торге и работал. Рядовичи выбирали старшину, который решал вопросы с мытарем и таможенником, держали общие склады. Старшины от всех рядов входили в суд рядовичей, что разбирал спорные торговые дела. Очень похоже на арбитражный суд или, скорее, третейский.

Играли гусляры, гудели дудочники. Народ веселили скоморохи. Офени,[2] одетые в лохмотья и обвязанные амулетами, дополняли картину колоритного средневекового рынка. Разряженные в дорогие меха бояре и богатые смешивались с горожанами среднего достатка, а порой и с откровенными бродягами, одетыми в лохмотья. Присутствовали стражники, а при них мытари, они строго следили за сбором налогов. Богдан пояснил, первые от князя, а вторые от дерюги.[2]

Шум. Гомон. Весёлый смех повсюду. Молодые мужики предлагали всякие квасы да горячий взвар из кадей, закутанных шкурами. Людское море рассекали, словно изящные яхты, красивые девушки со связками баранок на шее. Нет на красотках ярких белил, помад из ртути и идиотской моды на чернение зубов. Первозданная естественная красота и слегка подведённые углём брови.

— Баранок, Баранок! Кому баранок!

— Кому квась, на хрене? Квась!

— Коврижки свежие, медовые! Коврижки!

— Пироги! Кому пироги? С зайцем, да с рыбой!

— Пироги! Пироги квасные, да ряжные.[2] Налетай честной люд! — зазывали народ раскрасневшиеся на морозе отроки с лотками полными медовых ковриг и пряников, пирогов и высоких дымящихся пирамидок, украшенных фигурками курников. Запах обалдеть! Повеяло чем-то родным, детством. Едва слезу не пустил. Наш то рынок в тридцатые не так уж и сильно по духу отличался. А после войны уже не то было, ушёл уже русский дух, с корнями ушёл.

Естественно, я не совал никуда свой нос, не спрашивал лишнего. Поначалу ходил по рядам, да глазел. Говорил купцу что нужно, советовался, а после, Богдан, который чувствовал тут себя как рыба в воде, приценивался и крепко торговался. По моей личности никаких проблем не возникло, ибо Богдан называл меня, как и было уговорено, Прохор сын Михаила, торговый гость из Погоста на море. Поскольку про этот погост тут никто слыхом не слыхивал, сошёл за инородца и на «кривой» говор внимания не обращали. Чужаков на торжище хватало.

Первое, что необходимо купить — еда для работников и скота. Об этом Богдан сразу упредил. Ибо батраки зимой не сколько за резаны, сколько за харчи идут работать. И так и сяк вечером прикидывал. До следующего урожая на каждого следует заложить сто пятьдесят килограмм зерновых, да пятьдесят овощей, плюс мяса. Ко всему нужен запас кормов для птиц и скота. Мужиков, что будут срубы ставить также кормить надо, да запасы на всякий пожарный. Богдан говорит, весной цены на жито взлетают чуть ли не в два раза. Не удивительно, ведь зерно на Руси всегда было ходовой валютой, сдавшей позиции лишь во второй половине XX века.

Сани вокруг окова, эдакой большой бочки, окованной по верху железными обручем с тамгой,[2] — это и есть здешние зерновые ряды, оптовые. Чуть подальше та же картина, но с коробами заместо саней. И там, и там весы или скалвы, между которыми мечется мытарь с выпученными, то и дело бегающими, поросячьими глазками.

— Чтобы нельзя было урезати, — пояснил Богдан, показав на оков. — В прошлые лета во Мценске верх то обрезали, а значится что?

— Плутовали?

— Как есть, плутовали. Многих обманули, а ещё бывает, в окове второе дно делают. Но токмо не у нас. У нашего дерюги не забалуешь! Померное платим честно! — при этом он отчего-то плутовато отвёл глаза.

На торге там и сям стояли точки с клеймёнными гирями и казёнными весами, к которым то и дело подходили продавцы с покупателями. Со своими весами нельзя! Побьют, а после ещё и штраф наложат. За каждый чих берут. На весы положил товар плати подъёмное, взвесил — весовое. Привел весы в равновесие плати припуск. Один кочан капусты завесил, а тебя уже три раза ободрали. Вот это я понимаю бизнес, есть куда нашим расти.

С налогами полный аут. Есть мыто сухое и мыто водяное, кстати, тут его могли брать даже частные лица. Только князю али дерюге плати. Головщину брали со всех, кто шёл в торговом караване, с местных четверть резана, с приезжих резан, а с иноземцев и вовсе два. Вот такая дискриминация. На торге с товара брали ещё и «явку». Чем дальше находится место, откуда ты приехал с товаром, тем больше явку ту заплатишь.

Главный налог тамга довольно расплывчатый сбор, оставляющий широчайшее поле для коррупции. Его брали и за крупную сделку, и за пересечение границы, с непроданных товаров, и за транзит по территории княжества. Местные платили символические суммы от четверти до резана, в зависимости от того во сколько товар оценят. Таможенник то на рынке один, а вот мытарей при нём полно. С иноземцев же, да иногородних тамгу брали от двух, до четырёх процентов от стоимости товара. После оплаты гостям выдавали деревянную табличку, что те предъявляли мытарям на торге.

Полозовое брали с саней, мы его прямо у реки уплатили. Были ещё какие-то задние калачи, костки, рукознобное, узольцовое, порядное, перевоз, проезжее… Сам чёрт в этих сборах ногу сломит! Покупатели платили осьмничее, пошлину, равную одной восьмой от стоимости товара. От померного та отличалась тем, что взималась с денежной стоимости, а не с мерной. Осмьничее поболее тамги будет, да только собрать его куда трудней. Кто в здравом уме пойдет к мытарю? А к каждому продавцу фискала не поставишь. Богдан осмьничее не платил, ибо все налоги я самым тщательным образом записывал. Запредельное количество сборов ведёт к игнорированию и коррупции, сия азбучная истина актуальна для всех стран и времён. И я людей понимаю. Если платить всё что положено, быстро по миру пойдёшь.

Оттого, мелкие торговцы предпочитали откупиться. Дал полрезана и торгуй травами-грибами сколько душе угодно. Вот и у Богдана всё на мази. Подскочил к мытарю, что-то ему на ушко нашептал, а после в руку серебра сунул. И всё шито-крыто. Опять лезу в тетрадку с таблицами. Тяжело всё же местные меры длины и веса даются. Непривычно, да и неудобно. Богдану хорошо, у него словно калькулятор в голове вшит.

Вот что вышло по мерам объёма: оков равен двум половинам или четырём четвертям, или восьми осьминам, а что это такое осьмина я и без них знал. Русские меры сыпучих тел восходят к римским, точнее к византийским. Амфореус, он же квадрантал равен двадцати шести с четвертью литров и у нас известен как четверик. В осьмине же их, четыре, следовательно, объём окова, примерно восемьсот сорок литров. Такими огромными кадями, конечно, не торгуют, ими измеряют, а зерно отпускают четвертными оковами. Принимая во внимания естественную влажность пшеницы, в каждом окове где-то шестьсот тридцати килограмм зерна, плюс минус пять. Оптовая цена окова пшеницы двести десять резан. Тут же юг, земля родит лучше. Зачем спрашивается выращивать дешёвую рожь, когда пшеница стоит в два раза дороже? Из Новосильского княжества водным путём её везут в Москву, в Коломну, а то и в сам Торжок.

Оков ржи оценивали в сто тридцать резан, пшено — в двести сорок, овёс — в девяносто, гречку — в триста, полбу — в сто восемьдесят, горох али чечевицу, называемую здесь журавлиным горохом, — в двести тридцать. Стоимость «плавала» в зависимости от урожая, качества жита, объёма партии и померного налога, что брали с меры, в нашем случае, с четверти. Богдан торговался здорово, с огоньком да покрикиваниями, залюбуешься!

Добрын нашептал, племянник собаку съел на оптовой торговле зерном. Куда лучше отца в хитросплетениях разбирается. Потому и в Новосиле сидит. По осени пшеницу, да жито[2] скупает, а в зиму крицы сырые и уклад местный. Зерновых да бобовых приобрели шесть оков на шесть рублей с полтиной. Дешёвого же ныне овса аж десять оков, а это ещё четыре рубля с полтиной. С продавцами жита у Богдана были какие-то свои взаимозачёты. Он менял заложенное зерно, какие-то берестяные расписки друг-другу передавали. В итоге, оплатил живыми деньгами два рубля. Богдан сам такую схему предложил. Как ознакомился с моим списком, так и сказал:

— Резан на тови задумки не хватит.

По соседству овощами торговали, в возах. Воз — мера весовая и он равнялся трём берковцам,[2] то есть тридцати пудам. Почти полтонны. Так вот, воз овощей стоил рубль. Получается, они чуть ли не вдвое дороже ржи! И то не всё. Воз свёклы оценили в два рубля, а поштучно продавали ещё дороже — пол резаны за корешок. Правда в возах овощи не держали, мороз как никак. На торжище выставляли малую часть, укрытую рогожей и соломой. Приобрёл на два рубля жёлтой моркови, мелкой свеклы, лука, репы да кореньев хрена. В соседнем ряду соления в ушатах, да бочонках. Очень дёшево — двухведёрный бочонок груздей обошёлся всего в три резана. Солёные огурцы и капуста стоили вдвое дороже грибов! Помимо них взял мочёной клюквы и яблок.

В соседнем, травном ряду, скупил у бабок невеликие запасы лесного ореха, Иван-чая, листьев крапивы и смородины, мяты да зверобоя. Сухих ягод боярышника и шиповника, малины и липового цвета, сухого ревеня и белых грибов. Набрал и трав лекарственных, и трав для покраски, и пряностей «отечественных» — испечённые на раскалённом камне семена петрушки и тмина, высушенную руту, любисток, тимьян, чеснок в связках, да высушенные ягоды можжевельника. На местном торжище на удивление много разнообразных и недорогих даров природы, воспользовался сим обстоятельством по полной.

Перешли к «настоящим» пряным лавкам, где заодно разжились солью. Три пуда обошлись в сорок резан. У иноземцев прикупил лавровый лист, зёрна горчицы, да сухие гранатовые корки, они хороши при расстройствах живота. Перец горошком дороговат, а про прочие пряности говорить нечего, их чуть не на вес золота продают.

Следующими по плану покупок у нас скотные ряды. Те располагались особняком от торга. Бараны нынешней зимой были чрезвычайно дёшевы, восемь резан за голову! Богдан сказывал татары пригнали их от бескормицы, оттого и цена малая. Козы не сильно дороже, по четырнадцать резан, но они куда меньше барашков по весу. На рубль вышла дюжина баранов, да восемь коз, на молочко. Куры, утки да гуси по два резана. Птиц взял четыре десятка, яиц хоть и немного несут, но на бульон самое то. Ко всему ещё два порося.

Из скота крупного, да рогатого взяли пару телят двугодок по сорок пять резан, вола и три мерина.[2] Богдан сторговал коней у каких-то оборванцев всего по полтине, что и по местным меркам чрезвычайно дёшево. Воз сена, в пятнадцать пудов обошёлся в семь резан, а возов тех взяли четыре. Итого на соль, да на корм, да на самих животин ушло три рубля да сто девяносто шесть резан.

В скотных рядах обратил внимание на белёсые выходы селитры. Похоже на одном месте скот не один десяток лет держат. К бабке не ходи, если землицу промыть, полпроцента селитры наберу, а то и больше. Сразу на то внимание Богдана обратил:

— Ведаешь, что это? — показал на белёсый налёт.

— Соль?

— Соль, но необычная. Индийская.

— Слыхал про такую. Бают персы ту волжским путём к немцам возят. А что, дорогая?

— Не ведаю цену. Но ежели встретишь. Бери не раздумывая. Куплю всю. Вот что хочу обговорить. Мне бы этой землицы пудов эдак сто собрать да в Ивань привезти. Ты вроде как с местным мытарем на короткой ноге.

— Тьфу, мелочь какая! Сделаем, княже, об чём речь.

— Богдан! Латыняне сказывают: «и у стен есть уши».

— Понял, понял, — он притворно поднял руки. — Прости, запамятовал.

Пошли дальше. Дичи богатый ряд: лосятина, оленина, косули, огромная туша тура, а также бобры да зайцы. Здесь же меха были, но они нам без надобности. Рыбный ряд состоял из корзин полных замороженной местной рыбы. Зимой она стоила дороже мяса, поэтому и не брал ту. Единственное, не удержался, приобрёл подкопчённого осетра, в том килограмм двадцать и всего за тридцать резан! Уж очень аппетитно выглядел. А запах, не передать!

После, путь лежал в мясные ряды, где на крюках висели части туш. Половина, разрубленная вдоль, называлась полть, а тушу, очищенную без головы и ног, именовали стягом. Свиные же туши, состояли из двух «сорок» и стоили по двадцать резан. При чём тут сороки, я так и не понял, сколько мне Богдан не пытался это объяснить. Недорого сторговал половину бычка, будет чем работников в первое время кормить.

Закончив со съестным, отправились к скудельникам.[2] Поговорил с мастерами, узнал про запасы глины, передал формы точёные, для прессовки, да объяснил, что с ними делать.

— Дивные выйдут твои горшки. Без дна. Да трубки всякие. В толк не возьмём, для чего сия придумка?

— А вам и не к чему в толк брать. Берётесь али, нет?

Взялись. Дивились поначалу. По сто раз переспрашивали как обжигать, что да как, но в конце концов по рукам ударили. У них же набрали дешевых горшков всяких-разных для готовки. Ученических, те шли без узоров и личной печати мастеров. В ряду и подсказали, кто продаёт глину. В городе её заготовкой целая артель занимается. Буртовщика то нашли, да только глины при нём не было. Договорились, что завтра приедем к ним сами.

Перешли к огородникам[2] и с готовыми срубами, на которые я так рассчитывал вышел облом. Думал за три копейки купить клетей, что продавались в неимоверно дешёвую цену, по двадцать резан. Ага, разбежался. Цена та была за сруб без доставки и сборки. Типа купил и забирай.

— Четверти[2] то у вас есть сухие? — начал заход издалека.

— Как не быть.

— И сколь?

— Виверицу за дубовый кряж. Ежели березну, явор иль бор[2] брать будешь, то от неё третью часть. Ясень али вишнь — пол резаны.

— Возьм у вас кряжи да четверти. Так же хочу четыре клети малых поставить, да большую.

— В городе, али где ставить?

— В Иване. Слыхали про такую?

— Слыхать то слыхали. Да кто же тебе сруб в эдакую даль потащит? Зачем сие? Не, мы клети токмо в городе ставим. Лета жди, тады по Зуше сплавить можем. Никак иначе. Ежели санями тянуть, клеть тебе считай в пятеро дороже встанет.

— Ничто. Тако он на своём горбу оттащит. Видали каков вымахал? Не меньше твого коня утянет!

Высмеяли меня. Объяснили дураку, что избы ставят из свежего леса, срубленного по крепкому морозцу. Как-то я этот момент упустил. Зимняя рубка… При температуре около минус двадцати по стволу дерева перестают ходить соки. Жизнь в нём, включая грибковую и плесневую, почти прекращается. Зимний лес не гниет, не заражается плесенью. Срез бревен зимнего сруба более светлый, на нём нет тёмных пятен, синевы и практически нет перепадов цвета из-за движения соков. Рубка зимой связана не только с занятостью народа в летнюю страду, опыт поколений играет. Договорились, срубы мне огородники будут ладить по месту, из свежего леса.

— Тако что ставить будем? Повалушу али четверик?

— Восьмерик с прирубом[2] — ответил, и на меня уже посмотрели более уважительно, с немалым интересом.

— С перевозом, с повалом аль с выбором? Бревна в великую пядь али больше?

— В малую.

— Рубить како? В обло простое, али с шипом?

— Куда ужо ему с шипом? В охряп самое верно![2]

Раздался смех, подтянулись прочие плотники, решившие потешиться над заезжим гостем.

— Нет. Дурной то руб, по-нашему будете избы ладить! — ответил я.

— Как то дурной?!

— Енто как, по-вашему то? Ась.

— Откель сам будешь? — в разговор включились прочие плотники, задетые неосторожным замечанием и слушающие разговор в пол-уха.

С час мы спорили, да обсуждали. Чертежи мои по рукам пошли, такую диковину здесь не ставили. В итоге купил три десятка сухих четвертей, да половин: дубовых, ясеневых, берёзовых да липовых. Договорился с огородным старшиной на четыре средних сруба, да один большой. Пропитание, да чернорабочие им в помощь с меня. Он же взялся и вторую артель найти, ибо для одной объём работ был слишком велик. Артельщики, по дюжине работников в каждой «бригаде», приедут завтра. За работу запросили рубль с полтиной. А что? Нормально. Вопрос с лесом взялся уладить Богдан. С ним не всё так просто, опять какой-то налог надо платить. Обложили ими со всех сторон. Что-то мне это напоминает, здесь разве суммы поменьше, да «договориться» проще.

Соседний ряд тесляров[2] вытянулся длинной змеёй. В том набрали пустых бочонков, ушат, коробов да вёдер разных объёмов, доски разделочные, толчеи, корыта. Посуда: ковши, черпаки, миски с горками уложены в плетённые из липовой коры короба размером с хорошую бочку. Расходный товар, всего по виверице за штуку. Набрал с запасом для будущих батраков, сомневаюсь, что они со своей посудой придут.

У ложкарей задержался. Как можно пройти?! Настоящий рай для этнографа. Любуюсь как те сидя за прилавком начерно выдалбливали углубление, после, резцом-крючком выбирают начисто. Уверенным движением ножа, мастер срезает лишнее с ручки, придавая ей небольшой изгиб. Минут двадцать и готова ложка, почти поточное производство. Красоты невероятной. Вытянутый, яйцевидной формы черпачок и изогнутая ручка, заканчивающаяся утиной головкой, придавали ложке образ плывущей птицы. Ложки на любой вкус и цвет. Дорогие и дешёвые, с небольшим, как бы приподнятым на гребешке плоским черенком, с орнаментом, плетёнкой обрамляющим и поясок, и лопасть, репчатые, коренные с костками, с фигурными прорезными черенками в форме рыб, коньков, уток, лебедей и… Снова женщина-змея в стилизованном виде. Дешевле прочих «чёрные» ложки из берёзы. Формы они сферической, с ограненным черенком с коковкой — утолщением в виде срезанной пирамидки. По четверть резана за две штуки. Их взял для работников, то есть чёрного люда. Себе и гостям подороже «красные», с орнаментом, резанные из вишни.

Особо приглянулись тверские ковши, они разительно отличались от мценских и белёвских. Если последние были выдолблены из чурок, то тверские вырезаны из цельного корня. Сохраняя форму ладьи, они вытягивались в ширину из-за чего казались немного сплющенными. Носовая часть у них задиралась кверху и заканчивалась двумя конскими головками. Рукоять прямая, граненая. Верхняя же их часть украшена орнаментальной резьбой. Белёвские ковши ладьевидной формы смотрелись не хуже. Круглое сферическое дно и рукояти в форме крючка с прорезным орнаментом в виде уточек. Красиво. Видно же, мастерство резчики не одно поколение нарабатывали. Как такую красоту не купить?

Выточенные на станке сосуды, выделялись в ряду тесляров, как бензогенератор среди развала с лаптями. О-о-о! Как раз то, что доктор прописал. И станочек точильный у мастера имеется и пила малая, и помощников много. Местный хай-тек. Постоял посмотрел на инструмент, на работу мастера. Спросил сколь у него помощников, сможет ли распределить и проверять заказы у коллег, если сам с объёмом работ не справится? Долго тонкости обговаривали, прежде чем ему оставил заказ. Педант. В отличии от соседей, все изделия этого мужика с сединой на висках и лицом Таноса отличались аккуратностью и выверенностью форм. Помимо образцов, оставил чертежи ящиков для промывки поташа с размерами, в пядях и ногтях. Он должен выдолбить деревянных труб и выточить соединители, лопат да лопаток разных размеров и три дюжины сборно-разборных форм для формовки. Большого искусства, чтобы колоть и ровнять дощечки одинакового размера, не нужно, а вот для более тщательной обработки их придётся рубанком, да после фуговать, а такого инструмента ещё не ведают на Руси. Да что у нас, его и в Европе не знают, он появится лет через сто, когда возникнет потребность в ткацких станках, водяных колесах и чистовой обработке усиливающих элементов корпусов галеонов. Сам то рубанок достаточно древнее изобретение, но с развалом Римской империи, он с множеством прочих технологичных девайсов минул в лету.

Не зря как папа Карло трудился. Передал Ставру, так его звали, рубанки, фуганок и наждачную бумагу. Приложил образцы шкантов,[2] да подходящий под размер бурав, а также образцы форм.

— Где же ты такой чудный струг то приметил?

— У ромеев, у них он рубанок зовётся. Ножей я тебе дам к нему, а прочее и сам сладишь.

— И то правда, — ответил он, покручивая в руках подошву рубанка. — Нет в нём ничего дивного.

Показал и как формы собирать, и как рубанком работать. Сперва сам сделал дощечку, после он. Ставр хотя и подивился инструменту, но мигом ухватил, как с ним работать, все же струг принципом действия на рубанок похож. Объяснил, форма должна быть такая, чтобы щелей между досок не было.

— Вона смотри, ежели воды в форму налить надобно, та не уходит. Уразумел?

— Уразумел, Прохор. Токмо плати и за работу, и за струг сей, ибо он мне без надобности.

Без надобности, так без надобности. Заплатил вперёд полтину. Остальное, отдам как приму работу. В конце ряда, где торговали плетёными коробами и корзинами взял по возу прутка для корзин, лыка из липы да мха сушёного для конопачения. Стоили они сущие копейки. Обратил внимание на мальчишку, что сидел рядом с дряхлым дедом. Плели бедолаги малые лукошки. Красивые, с крестами и оберегами. Оба истощены до последней крайности и одеты в худые тряпки, совсем не подходившие для зимы. Стало их жалко, они будто пришлые гости на празднике жизни. Лица отрешённые, взгляд затравленный, руки от голода трясутся. И хоть корзины их малые мне без надобности, они могут обучить батраков. Обузой не станут. Купил пару корзинок и положил сверху два резана и ковригу. После, озвучив условия пригласил на работу. Пол резаны в день и полный кошт. Для оборванцев такое предложение — спасение в голодную зиму. Обещали подумать. Ага, вона как у деда глаз загорелись.

Напоследок посетили заморский ряд, где продавали дорогие товары. Посмотрел, поглазел на стекло, на византийские кубки, на шелка и парчу, на серебряные височные кольца, колты и вычурные фибулы и пошёл дальше. Нам туда, где цветными металлами торгуют. И на торге таких мест три. На небольших столиках разодетые и чернявые персы и армяне с важными лицами продавали бесформенные кубики и ромбики белого и красного цвета. Выбор не велик: персидский уклад, медь, олово да свинец. Цены на цветмет и сталь безумные: персидский уклад две тысячи сто резан за пуд, грязная медь в слитках — семьсот, олово — шестьсот сорок! Свинец отчего то дешевле, «всего» четыреста восемьдесят. Нам крупно повезло, что торговцы, следующие в Литву, нынче на торге остановились. У них цена на половину дешевле, чем в Москве али в самой Литве. Обычно в Новосиле ими не торгуют, спросу нет. Если же в монастыре брать, там за медь три шкуры сдерут.

После множества трат наличности считай не осталось. Пятьсот тридцать шесть резан, а ведь ещё сани покупать, да мелочёвки всякой. Богдану так и изложил.

— Хочу много меди, но денег нет.

Предложил замутить бартер. На торгу пуд слюды в зависимости от качества стоил от пяти до семидесяти рублей, то есть много дороже персидского уклада. Так и сказал ему:

— Меняй слюду на медь по любому курсу, а расходы пиши на меня.

Богдан сперва отнекивался. Но я настырный когда нужно. Тем более медь и олово нужны кровь из носу. Из чего ещё лить то прикажите? Чугун я не получу пока не будет тиглей, а они будут, когда найдём огнеупорную глину. А сие дело долгое. Богдан сперва с дядей пошушукался. Потом они вместе сходили за каким-то армянским торговцем по имени Нарек и уже втроём долго тёрли с персами. Торговались жарко, ожесточённо. Да я ещё время от времени подливал масла в огонь повторяя, что мол цена у нас в Новгороде на медь вдвое меньше, чем тут. Лишь через час с лихом, к моей великой радости, срослось дело. Богдан сменял чистой и не очень слюды на полпуда персидского уклада и столько же олова, два пуда меди и двенадцать весовых гривн[2] свинца, повесив на меня ещё четырнадцать рублей долга.

Медь выбирал тщательно. Хотя было бы из чего выбирать. Говно, оно и в Африке говно. Единственное, с оловом повезло. Оно и само неплохого качества, так ещё заметил среди слитков несколько палочек с серебристым оттенком — сурьма! На Руси этот металл не знали вовсе. Однако само слово уже известно. Фишка в том, что им именовали не саму сурьму, а её сульфид чёрного цвета, использующийся как порошок для чернения бровей. И стоил он в разы дороже металла, который не сильно котировался из-за того, что сурьмяные бронзы уступали в качестве не только оловянным, но и мышьяковым. Сурьму частенько мешали с оловом и «впаривали» по более высокой цене. Непрофессионалу, различить металлы почти невозможно. Всё вышло как нельзя лучше. Как-бы случайно выбрал «палочки» сурьмы. Купец на радостях, что надул дурака, вдвое скинул цену на осколки разбитой вазы из прозрачного стекла. Выбрал какие на линзы пустить можно, а черные точки и пузырьки… Да хрен с ними, переживу как-нибудь.

В итоге, и денежку сохранил, и товары купил из второго списка: подмоченной бумаги, соды, буры да поташа, два короба извести, точильного камня, малость плинфы для укладки печи, верёвок и мешковины. Одежды себе повседневной под размер. У скорняков сбрую для лошадей да кожи сыромятной и выделанной: бычину, бугай, выросток, козлин, овчин, яловку. Всякие обрезки, мездру и сухожилия[2] дали в нагрузку, считай за даром.

В мясном ряду: рогов и костей да бочоннок обрезков с жиром. В прочих лавках: сани-розвальни, лопат деревянных, короб хлебов печёных и к ним медовых ковриг. Горшок масла козьего, копчёный кабаний окорок, нутряной жир медвежий да барсучий, бобровую струю,[2] по бочке кваса белого и хмельного сусла. Заодно прояснил что с мерами объёма для жидкостей дело обстояло немногим лучше, чем с длиной.[2]

Последние резанные монеты ушли на ставленый мёд и заморские лакомства: изюм, мягкий инжир и твёрдый, как камень, урюк. Пришлось поддерживать реноме, а то вон как подозрительно на меня Богдан зыркает. Он то считает, что я князь, а «князь» скупает самое дешёвое, да ещё и торгуется. Со стороны смотрится очень странно, даже больше, невместно.[2]

Вовремя остановился с покупками. Придушил жабу. И так денежку из неприкосновенного запаса истратил. Богдан обещал через две седмицы оставшийся рубль с полтиной подкинуть. Но, разумею лучше резерва поболее оставить. Кто его знает, что ещё потребуется? Покупки заносили в приложение к «ряду», что составили в двух экземплярах, под роспись. Богдана такой подход сильно удивил, я бы сказал больше, покоробил. А может и зря наговариваю. Без него меня бы на торгу как липку ободрали. Ко всему рискнул отцовыми деньгами, взял на себя хранение и доставку товара. Такие вещи нужно поощрять. Пообещал парню рубль сверху, да мзду за подбор работников. Не знаю почему, но моим словам верили куда больше, чем бумаге. Статус?

Богдан пригласил остановится в доме отца. Но так как последний был в черте города, подумав, отказался от сомнительного предложения и остался на складе. Угостил хозяев осетром, открыл и купленный бочонок стоялой медовухи.[2] И не разу не пожалел, что переплатил. Вина хорошего ныне днём с огнём не найти, ко всему в него всякую дрянь мешают для пущей сладости, типа свинцового сахара. Медовуха же, совсем другое дело. Выпьешь ковш и ноги разом отнимаются. Да и язык она хорошо развязывает, что пригодится в будущем. А вкус то какой! Словами не передать. Куда до неё нашей магазинной, варёной. Слово за слово. Добрын рассказал, как по кузнецам с моими заказами сходил. Обмыли покупки, обсудили что вести в Ивань в первую очередь, что во вторую, а что и на складе может подождать…