Князь мертвецов

Глава 20. В кружок с Адой

— Теперь вам придется идти со мной на кружок — хотите вы или нет! Я и впрямь побаиваюсь ходить вечером одной.

— Почему Родион Игнатьевич не посылает с вами лакея?

— Потому что у нас не осталось лакеев, только сторож, а он, знаете ли, пьет. — Ада поморщилась. — Так что провожатый из него не очень хороший. Но главное, ни папа, ни мама не желают, чтобы я посещала эти собрания.

— Почему?

— Им не нравятся те, с кем я там встречаюсь. Они не нашего круга, впутаны в дурные дела, рано или поздно за них возьмутся жандармы, а поскольку сюда, к нам, ссылают неблагонадежных из центральных губерний, то уж отсюда всех отправят прямиком в Сибирь — и меня вместе с ними! После чего я буду безнадежно скомпрометирована и меня уже никто не возьмет замуж. И Лидию из-за меня не возьмут, и Зину, и Капу с Липой и даже Алю! Некоторым из моих друзей отец попросту отказал от дома за их высказывания о положении народа. А когда я вступилась, назвал меня предательницей, — сказано было так легкомысленно-беспечно, что сразу понятно — слова Родиона Игнатьевича весьма задевают Аду.

— Но ведь это же правда. — вздернул бровь Митя.

Ада отпрянула, будто он ее ударил, и попыталась убрать руку со сгиба его локтя, но Митя придержал ее тонкие невесомые пальчики.

— Я не слишком разбираюсь во всех этих… «Земля и воля», «Черный передел», «Народная расправа», «Народная воля», «Южнорусский рабочий союз». — он пошевелил пальцами, пренебрежительно сгребая всех господ рэволюционэров в одну кучу.

— Не слишком? — неожиданно ослабевшим голосом повторила Ада, а Митя смутился. Все верно, в свете о столь грубых и ничтожных материях не говорят, зато говорят в полицейских участках и жандармском управлении — хочешь-не хочешь, а наслушаешься. Но вот настолько забыться, чтоб выдать свою осведомленность… Предки, какой mauvais ton[19]! Стыдно.

— Но право же, Ада, суть всех этих народников, анархистов, теперь еще в Германии новомодные марксисты появились… — если уж выказал неприличную осведомленность — отступать поздно. — В том, что они придут к власти — и семейство Шабельских лишится всего, что составляет привычный для вас образ жизни. Как там… «Земля Божья, а не помещичья, все равно как вода, воздух или солнце. Если я скажу, что солнце — мое, вы же не будете мне платить за то, что оно светит?»

— «Сказка о четырёх братьях»? — Ада остановилась, глядя на Митю в полном ошеломлении. — Вы… читали?

— Попадалась… в конфискованной литературе. — сухо обронил он.

А что еще было делать, пока, тренируя навыки автоматонной езды, возил отцовских сыскарей на казенном паро-коне? У отца в участке изъятые пропагандистские брошюрки стопками валялись, вот и читал, дожидаясь следователей.

— Ах, ну да, конечно, — Ада расстроилась почти до слез. Кажется, она уже успела в своих фантазиях причислить Митю к тайным симпатикам рэволюционэров. — Только я не боюсь чего-либо лишиться, потому что в нашей нынешней жизни безмерно много лишнего, ненужного! — она воинственно сверкнула стеклышками пенсне. — Когда я закончу восьмой класс, смогу сама преподавать в гимназии — и буду получать жалование. Мы уже сговариваемся с другими девочками из нашего класса, чтоб снять квартиру, и жить вместе. Нашего жалованья вполне хватит на все нужды, даже на приходящую прислугу! — она с торжеством поглядела на Митю.

— Ваши сестры могут с вами не согласиться.

— Ах, оставьте! Почему мои сестры заказывают себе десятое платье и дюжинную пару обуви, а работницы ткацкой фабрики… — тон ее наполнился ядом, — … латают единственную юбку, в которой ходят и зимой, и летом!

Митя покосился на Аду. Она просто так сказала или знает историю Леськи? И кто рассказал — Даринка?

— Если мои сестры не станут желать излишнего, они справятся с жизнью своими силами. Зинаида могла бы зарабатывать на автоматонных гонках, да-да! А может даже и строить их не хуже мужчин, если бы ей только позволили! — глаза у Ады заблестели. — Капа и Липа… не знаю, чем они займутся, наверняка это будет нечто ошеломляющее! Но занятие себе найдут непременно. Аля — она не только поесть любит, но в свои тринадцать готовит лучше нашей кухарки. Но, конечно, девушке дворянского происхождения невместно проводить время на кухне! Так что поверьте, ни одна из нас не пропадет. Разве что Лидия…

— Лидия выйдет замуж за одного из ваших друзей, когда те придут к власти, и он обеспечит ей и десятое платье, и дюжинную пару обуви, — меланхолично сказал Митя.

Ада даже остановилась, и все же выдернула руку из-под его локтя. Посмотрела на Митю огромными, невероятно серьезными глазами и с чувством сказала:

— Поверьте, они не такие! Вот вы сами убедитесь — мы почти уже пришли.

И указала на с немалым вкусом сделанную вывеску над вовсе даже не мелкой, а вполне пристойных размеров лавкой. Пристроенная к стене кованная лестница вела на второй этаж. Ступеньки забренчали под ногами и тогда Митя тихо спросил:

— А Даринка? Дарья, чем она займется, если не будет имущества Шабельских, за которым она должна присматривать?

— Станет свободной, — грустно ответила, Ада и со вздохом добавила. — Может быть… Ведь кроме нас есть еще и Петька, а он — создание совершенно беспомощное.

Митя удивленно посмотрел ей вслед: если уж барышни мечтают о независимости, то уланский офицер должен как-то дать лад собственной жизни. Но кажется, Ада была серьезна.

— Я часто думаю об этом. Вот мы все разлетимся так или иначе, а Даша так и останется где-нибудь в имении, вечно нянчиться с Петькой! Разве это судьба для девушки? — она ступила на площадку, отгороженную кружевом перил, и отрывисто постучала в окованную железом дверь.

Та немедленно распахнулась и в проеме появился улыбающийся Тодоров:

— Ада, я ра… Ооо! — вид маячившего позади Ады Мити заставил его замереть как Лотову жену[20], и тут же расплыться в восторженной улыбке. — Вы пришли! Надо же, в самом деле! Заходите же скорее! — и без всякого стеснения ухватив Митю за рукав, затащил внутрь.

— Новый гость? — навстречу им вышла красивая, чуть полноватая дама с толстой косой, короной уложенной вокруг головы. — Поставлю еще чашку.

— Да, мама! Мы даже не рассчитывали на Дмитрия, а он пришел! — весело откликнулся Тодоров, и не озаботившись представить Митю даме, поволок дальше. Вот же — невежа.

А вот дом Мите неожиданно понравился. И подумать не мог, что ему может понравиться квартира над лавочкой, но здесь было непривычно мало мебели и много простора. Занавеси из легкой ткани вместо привычного пыльного бархата колыхались под ветерком, пол выложен светлой доской, и блестел от воска. А редкие безделушки отличались изяществом и были расставлены так, что мгновенно приковывали взгляд. У кого-то в этом доме отличный вкус, столь необычный для простолюдинов.

— Смотрите, какой сюрприз! — завопил Тодоров, почти вталкивая Митю в комнату.

В небольшой гостиной воцарилось каменное молчание, сидящие вокруг круглого стола под лампой с солнечно-золотистым абажуром юноши и барышни — всего человек семь — начали медленно поворачиваться к ним.

— Неприятный, — хмуро буркнул гимназист Гирш.

Сидящий рядом парень постарше, здоровяк, похожий на принарядившегося грузчика, ахнул, переводя взгляд с Тодорова на Митю:

— И вправду Христо сынка полицейского начальника пригласил! А я думал — шутишь!

Сидящие начали переглядываться, прокатился шорох. Троица барышень за столом придвинулись друг к дружке поближе, будто опасаясь от Мити нападения.

— Дмитрий — мой гость, — внушительно объявил Тодоров.

— Тодоров сошел с ума, — меланхолично сказала девица в блузе с пышными рукавами и широкой юбке. Таких, кажется, называют «лампочками».

— Дети, пейте чай и не ссорьтесь! — мама Тодорова поставила на стол еще одну чашку, и одарив всю компанию строгим взглядом, вышла.

— Ну что ж, присаживайтесь. Не будем сердить мадам Тодорову, — здоровяк-«грузчик» со скрежетом отодвинул стул за спинку. И усмехнулся, разглядывая Митю будто мешок, который предстояло закинуть на склад. Желательно, на самый верх штабеля.

Митя молча повернулся к позабытой всеми Аде и повел к стулу ее. Усадил. Ада потупилась, но сидела очень прямо, чувствуя скрестившиеся на них взгляды.

— Цирлих-манирлих! — фыркнула «лампочка». — Еще руку поцелуйте!

Митя протянул раскрытую ладонь, предлагая девице подать руку. Одна ее соседка, пухленькая и белокурая, ахнула, то ли восторженно, то ли возмущенно, вторая, худенькая барышня с остреньким личиком, лукаво усмехнулась.

— Вот недоставало! — гневно запищала «лампочка», пряча руки за спину, будто Митя мог схватить ее силой. — Вы девушкам руки целуете, потому что за людей не считаете! Думаете, мы настолько вам не ровня, что вас это даже не унизит! Как как животное приласкать!

— Сударыня, я еще ни одному коту не целовал лапы, — серьезно объявил Митя.

Худенькая барышня звонко расхохоталась:

— А мне поцелуете? — почти подпрыгнула она на стуле. — Мне никто рук не целовал, все за человека считают! Так и помрешь равноправная и не целованная! — она покрутила перед собой растопыренными ладонями, и сунула руку в отметках чернил Мите под нос.

— Сара! — прикрикнул на нее Гирш.

Едва не захлебнувшийся воздухом Митя быстро взял себя в руки — фигурально выражаясь, а ладонь барышни — буквально, и склонился как в лучших домах Петербурга.

— Вот так вот! Видали! — прижимая ладонь к груди с торжеством вскричала барышня. И скорчила остальным рожицу.

— Эта егоза — Сара, сестрица Гирша, противница целования рук — Ривка Лифшиц, ее отец в еврейском училище преподает, и Наташа Сидорчук, кассирша из магазина «Вѣнскiй шикъ» — вмешался Тодоров.

«Помилуйте Предки…» — только и мог безнадежно подумать Митя. Право же, какое чудное общество.

— Гирша знаете, тут Петр и Иван, — Тодоров кивнул на соседа здоровяка — очень худого юношу с лицом, будто со средневековых фресок.

— Сосланы в Екатеринославскую губернию под гласный надзор полиции, — любезно сообщил здоровяк. — Может, хватит уже разыгрывать малый прием императорского дворца? После познакомитесь, если надо будет. Давайте уже к делу!

Митя невозмутимо кивнул и уселся. Кроме чайных чашек и пары скромных блюд со сладостями вокруг самовара были сложены в стопку брошюрки. Митя скользнул взглядом по корешкам, отметив ту же «Сказку о четырех братьях», «Хитрую механику» и даже несколько подпольных изданий «Работника».

— Все запрещенные, — любезно сообщил здоровяк Петр. — Расскажете папеньке своему, пусть конфискует!

— Благодарю, у него есть, — равнодушно ответил Митя. — И даже издания получше.

На самом деле равнодушие давалось ему нелегко. Книги на столе относились к безусловно запрещенным. Сын начальника Департамента полиции на сходке с запрещенной литературой! Такое и отцу карьеры может стоить, а самому Мите… это не фрондировать перед Лаппо-Данилевским, строя из себя либерала. За такое не только тетушка Людмила Валерьяновна, но и дядюшка Белозерский может в захолустное юнкерское училище законопатить. На перевоспитание!

— Мы их продаем, в поддержку ссыльных, — с энтузиазмом сообщил Тодоров.

Час от часу не легче — теперь еще и распространение нелегальщины. Самое разумное, что он мог сделать — встать и уйти. Он покосился на предвкушающие лица Ивана с Петром, на барышень, представил, как станут они хохотать, когда за ним захлопнется дверь: «Полицейский сынок сбежал от страха перед стопкой книжек!» Невыносимо!

— Мы собрались, потому что император издал указ, чтоб бедных студентов не принимать в гимназию, — изрядно конопатый паренек в гимназической форме вскочил, нервно заправляя складки тужурки сзади за ремень. И забубнил, глядя в стол и то и дело меняя местами ложечки. — А еще сегодня приезжал попечитель учебного округа. И наши товарищи, они, в общем, подслушали, что директору велено от недостаточных[21] учеников избавляться. Чтоб если кто как отличник получает пособие — валить на экзаменах и пособия лишать. Первым делом тех, которые… — он виновато покосился сперва на Гирша, потом на Сару. — Иудейского вероисповедания. Потому что из гимназии они в университет поступают, а там иудеев должно быть не больше пяти процентов.

— Почему пяти-то? — почти шепотом спросила Сара.

— Деньги на университеты от податей идут. Евреев в империи пять процентов, значит, и податей с них на пять процентов. Только вы от природы учиться любите, а мы, росские, ленивые.

Еще один гимназист вскочил с воплем:

— Я лучше Гирша учусь!

— Так не я ж это сказал, Васечка, это они в разговоре Победоносцева цитировали! — конопатый покосился на Митю и торопливо исправился. — Господина Победоносцева, обер-прокурора святейшего синода. Что евреи, если их свободно пускать, все места в университетах займут, потому как умные, а нам места не останется!

— Меня еще никто так не оскорблял! По национальному признаку, — Васечка медленно опустился на стул — взгляд у него был ошалелый.

Гирш захохотал:

— Самое ошеломляющее признание гения моего народа! Вот уж признали — так признали! А у отца-то гадали, чего это Лаппо-Данилевский про пять процентов заговорил?

— Лаппо-Данилевский? — вмешался Митя.

На него посмотрели, будто внезапно заговорил самовар.

— Иван Яковлевич, отец вашего приятеля Алексея…

Митя оскорбленно моргнул.

— … подал в земство проект, чтоб не только в гимназиях, а ни в одном учебном заведении города не училось больше пяти процентов евреев. Включая ремесленное училище, — ядовито-любезным тоном процедил Гирш. — Там мы тоже, выходит, соперники представителям более угодных вероисповеданий.

— Хватит ныть, Гирш! — зло процедил Васечка. — Конечно, мы соперники, мы с тобой всегда соревновались! И я собираюсь соревноваться дальше! Я не позволю ни господину Победоносцеву, ни Лаппо-Данилевскому меня унижать! Я и без их сомнительной протекции лучший в классе!

— В этом году лучший все-таки Гирш, — робко напомнил конопатый.

— Вот именно! И как я его обгоню, если его выгонят?

Митя посмотрел на разъяренного Васечку с невольным одобрением — такая позиция ему была близка и понятна.

— Мы должны переговорить с теми, у кого родители в земстве, чтобы они остановили Лаппо-Данилевского и… — Васечка вдруг уставился на Митю столь хищно, что тот невольно поежился, — … это ты, оказывается, хорошо придумал, Тодоров, вот его позвать! Послушайте, — потянулся он к Мите.

— Будете уговаривать полицейского сынка за бедняков вступиться? Еще и за иноверцев? — зло выпалил здоровяк Петр. — Так он вам и поможет, как же!

— Петр прав, — почти иконописный лик Ивана был бледен, лишь глаза лихорадочно блестели. — Решать маленькие, частные вопросы — бессмысленно! Не сверкайте на меня глазами, Гирш, вопрос с образованием — маленький и частный. Лишь полное изменение общественною уклада даст возможность свободно жить и учиться, а изменить общество может… — он судорожно закашлялся, прижимая ладони к впалой груди, а Петр решительно рубанул воздух ладонью и закончил:

— Только террор! Вот, глядите… — он сунул руку сзади за пояс и вытащил тоненькую брошюрку, бросив ее поверх остальной книжной стопки. — Это Морозов, «Террористическая борьба». Почитайте! Там верно сказано: если казнить каждого царского сатрапа, повинного в зле — чудовищный молох государственной власти, лишающей собственных подданных права на жизнь, знания, счастье, наконец, остановится!

— Замолчите! — выкрикнула Ада, зажимая уши руками.

— Действительно, Петр, как-то вы… — пробормотал Тодоров, косясь на Митю.

— Замолчите не потому, что здесь Митя! — Ада отняла руки от ушей, на щеках ее пылали алые пятна, но голос был спокоен. — А потому, что ваши слова — омерзительны! Ничего вы своим террором не добьетесь, кроме того, что вас посчитают жестокими сумасшедшими!

— Согласен с Адой! — поддержал Тодоров. — Только всенародный Земский собор с представителями всех сословий…

— Думаешь, такие как он, — Петр кивнул на Митю, — позволят этот ваш всенародный Собор? Нет уж, дорога только одна! — Петр деловито перелил чай в блюдце и принялся звучно всасывать его, заедая кусками сахара. — Вот начинает такой Победоносцев на нас давить — а в него бомбой! Другой начнет — и в него бомбой! Живо поймут, что они сами живые, только пока людям вздохнуть дают!

— Поэтому первым делом был убит именно тот император, который как раз и дал — «вздохнуть», — насмешливо протянул Митя.

— Александр и вернул лишь те свободы, на которые народ и без того имел право! — вскинулся Иван.

— Да он за папашу своего испугался — полицейских, псов царского режима, впереди всех надобно, чтоб не мешались. — прищурился Петр.

— Как бы вам объяснить, Петр, — вздохнул Митя. — В эту игру ведь не только вы играть можете…

— Это ты о чем, полицейский сынок? — тот начал угрожающе приподниматься.

— Я, безусловно, боюсь за отца — поэтому, пожалуй, убью вас обоих, просто чтоб не рисковать, — тоже начал подниматься Митя.

Лицо его оставалось невозмутимым, но мысли отчаянно метались. Что ему на самом деле делать? Оставлять этих двоих в надежде, что всё лишь пустые разговоры, нельзя: мало ли когда они перейдут от болтовни к делу и кто станет их жертвой. И впрямь убить? Слишком много вопросов, слишком велика огласка. Сдать отцу? Та же беда — откуда он, Митя, знает про Ивана с Петром и их планы.

— Митя, что за глупости — что значит, убью? — Ада обеими руками вцепилась ему в локоть.

— Эй, Петр, сядь! Сядь немедленно, я сказал! — Тодоров и Гирш повисли на Петре. Грохнуло.

В первый момент Мите показалось, что это Петр ринулся на него в атаку. Но тот замер напротив, недоуменно прислушиваясь.

Снова загрохотало — и стало ясно, что колотят дверь. И Митя даже знал, чем — ножнами шашки.

— Откройте! Именем государя-императора немедленно открывайте! Полиция!