Колдун 2

Глава 18

Мишка, так и не дождавшись вечером Петра, решил заглянуть к нему сам. Взяв привезенных от Егоровых яиц, огурцов и половину краюхи испеченного матерью хлеба в качестве гостинцев, он отправился в гости.

Дверь ему открыла молодая женщина в халате.

— Ой, а вы к кому? — удивилась она, с интересом рассматривая парня. Судя по всему, Мишка пришелся ей по вкусу, и она разулыбалась, поправляя халатик и накрученные на бумажки волосы.

— А Климов Петр дома? — мило улыбнувшись в ответ, спросил парень.

— Петр? Дома, — по лицу женщины пробежала гримаса отвращения. — Со своими дистрофиками вон возится. Всю комнату ему заблевали, — голос женщины стал презрительным и холодным. — Притащил заразу, а мы теперь мучайся! А ну как нас всех поперезаражают неизвестно чем?

Мишка, не церемонясь, молча отодвинул ее в сторону и широким шагом направился к комнате Петра. Тихонько открыв дверь, он окинул взглядом чисто вымытую комнату с распахнутым окном.

На кровати лежали двое стонущих детей, то и дело содрогавшихся в жестоких рвотных спазмах, а между ними метался взмыленный Петр, подавая ведро то одному, то другой, обтирая бледные лица мокрым полотенцем и ворча:

— … вот зачем? Говорил же я вам… Ну потерпите немножко, и все можно будет кушать… Картошку-то на что погрызли? Тем более сырую? Ну разве же можно?..

Парень, аккуратно разувшись у порога и поставив на стол авоську с принесенными гостинцами, подошел к кровати и, отодвинув Петра в сторону, молча положил руку на лоб девочке.

— Эээ… Ты откуда?.. Уйди, Мих, не до тебя сейчас… — попытался оттолкнуть парня Петр.

— Не мешай, — тихо проговорил Мишка. — Сходи лучше чая крепкого завари. Сделай им по кружке, только сладкого. Сахар в авоське, в кулечке.

Не дожидаясь, пока Петр выйдет из комнаты, Мишка приступил к лечению, но это оказалось очень непросто. Прикоснувшись к детям, он увидел их воспоминания, почувствовал их эмоции, окунулся в пережитое ими. И одновременно его окатило тем, что чувствовали дети сейчас. На долю секунды окунувшись в этот жуткий коктейль ощущений и воспоминаний, Мишка едва удержался, чтобы не оторвать руку ото лба ребенка — настолько это было… страшно.

Судорожно задвинув нахлынувшие на него образы в самый отдаленный уголок сознания и возблагодарив неведомые силы за то, что давно научился это делать, парень приступил к лечению, но страшные картины из прошлого детей то и дело пробивались сквозь установленный им заслон, вспыхивая короткими кадрами перед глазами.

Ком подступил к горлу, и его затопила лютая ненависть и ярость на фашистских садистов, именовавших себя докторами. В эту секунду он мечтал разорвать каждого из этих нелюдей на крохотные кусочки голыми руками. Внутри шевельнулось и резко рванулось вперед то страшное, что сидело в нем, готовое убивать, уничтожать, рвать на клочки все живое, что встретится на его пути…

Мишка невероятным усилием успел ухватить это и засунуть рвущееся наружу нечто на место, не позволив вырваться ему наружу и причинить детям вред. Рухнув на колени — дрожащие от испытанного ноги перестали его держать — он вновь вернулся сознанием к девочке. Прикладывая невероятные усилия, он отгонял от себя кошмарные видения и из последних сил концентрировался на лечении. Но впервые сраставшиеся и оживавшие цветные нити, пытавшиеся распрямиться и создать правильный, красивый рисунок, его не радовали. Он видел, что обоим детям требовалась его помощь немедленно, прямо сейчас, но двоих одновременно он не мог «видеть», да и совладать с хлынувшим потоком пережитых кошмаров от двоих сразу Мишка бы не сумел. Поэтому он чередовал детей, уделяя каждому по паре минут.

Отвернувшись от переставшей стонать девочки, закрыв глаза устало откинувшейся на влажную подушку, он положил руку на лоб мальчику. Через минуту притих и тот, так же устало закрыв глаза. Убедившись, что рвотные спазмы прекратились, Мишка снова вернулся к девочке.

Петр смотрел на происходящее ошалевшими глазами. Вдруг, вспомнив, что ему было велено сделать, подхватил ведро и деревянной походкой вышел из комнаты. Когда он вернулся, неся исходящий паром чайник, дети, вполне здоровые на вид, сидели на кровати и испуганно таращили глазенки на Мишку, обессиленно привалившегося к той самой кровати.

— Ты им чаю сделай пока, только пусть остынет, — устало улыбнулся он. — Горячий нельзя, — сглотнул, пытаясь промочить пересохшее горло, и добавил: — А мне водички дай, если не сложно. Я пока тут чуток посижу, отдохну.

Петр стоял в ступоре истуканом, не сводя с Мишки округлившихся глаз. Молодой парень, несколько минут назад бодрый и полный сил, сейчас выглядел ненамного лучше узников концлагеря: бледный, худой, с синюшными обводами вокруг глаз, лоб покрыт каплями испарины… Да и внезапно появившиеся морщинки внешне удвоили его возраст.

Рука, державшая чайник, непроизвольно дернулась, и кипяток плеснул Петру на ногу.

— Чёрт! — зашипел тот и словно очнулся. — Водички? Ага, щас… — тут же заметался он по комнате с чайником в руках и снова ошпарился.

Дрожащими руками поставив чайник на стол, он суетливо напоил Мишку, навел чаю, расплескав едва не полчайника по столу, ринулся поправлять детям подушки, неверяще попутно ощупывая каждого. Взгляд его упал на свернувшегося калачиком на полу бледного Мишку.

— Мих… Ты это… Ты не помирай только… — испуганно зашептал он, дрожащими руками подсовывая парню под голову схваченную с кровати подушку. — Мож, неотложку позвать, а?

— Нее… — мотнул головой Мишка, не открывая глаз. — Мне просто полежать надо. Я скоро очухаюсь. Петь, ты только не прикасайся ко мне, ладно? Ты не бойся, не помру. Полежу маленько, и встану.

Открыв глаза, парень обнаружил себя заботливо накрытым одеялом. Дети, тихонько перешептываясь и прижимаясь друг к другу, сидели за столом, сжимая в тощих ручонках уже пустые стаканы. Скользнув взглядом по комнате, он увидел Петра, рывшегося в небольшом шкафу, вытягивая оттуда свой небогатый гардероб и прикидывая, как бы и во что переодеть детей — вещей у них практически не было, а все, что имелось, было перепачкано рвотой.

Вздохнув, Мишка поднялся, потер онемевшее лицо ладонями и улыбнулся настороженно следящим за ним испуганными взглядами вмиг замолчавшим детям. Лизавета, переводя огромные, невероятно синие глаза с Мишки на Петра и обратно, еще крепче прижалась к мальчику.

Услышав шевеление за спиной, Петр повернулся и, увидев сидящего на полу Мишку, бросил очередную тряпку в кучу на полу и наклонился над парнем.

— Мих, ты как? — с тревогой заглядывая во вновь помолодевшее лицо парня, спросил он. — Мож, чайку тебе сделать, а? Дак я щас, я мигом, — выпрямляясь, засуетился он.

— Погоди, Петь. Успеем чаю напиться. Малых вон выкупать бы да переодеть, не ровён час простудятся в мокрой одежке-то, — вставая на ноги и хватаясь за спинку кровати, чтобы не упасть, проговорил Мишка.

— Без сопливых знаю… — проворчал Петр, снова шагая к шкафу. Схватив очередную тряпку, он развернул свою майку, оценивающе глянул на нее и в раздражении бросил в кучу на полу. — Было б еще во что переодевать-то… — озадаченно почесал он затылок и, вздохнув, поднял с пола майку и снова развернул. Подумав, опять вздохнул и бросил ее на кровать.

Мишка, проводив майку взглядом, тоже вздохнул:

— Ты ступай воды поставь погреться да ребят искупай, а во что одеть, я ща придумаю, — и, пошатываясь, вышел из комнаты.

Едва выйдя за дверь, парень понял, что переоценил свои силы. Слишком сильно он выложился, стараясь помочь ребятам и борясь со своей темной сущностью. Едва прикоснувшись к детям, он вообще удивился, как они еще живы. Да и слабы те были настолько, что было странно, как они глаза-то открытыми держать могут. Влив каждому из них по хорошей порции силы и прежде всего остановив рвоту, он принялся чистить их организмы. Ужасаясь тому, что ни один орган у детей не работает нормально, он метался по их организмам, подлечивая то там, то здесь… Почувствовав, что его силы на исходе, Мишка огромным усилием воли остановился. Вовремя. Хоть не свалился в обморок, напугав детей. Им и так досталось.

С трудом спустившись по порожкам секции, парень добрел до лавочки, утопавшей в кустах сирени.

«Эх… Подпитаться бы от кого, как тогда от тех двоих… — промелькнула мысль в Мишкиной голове. — Но черт… Нельзя». Мишка вздохнул и прислонился головой к шершавому стволику. Напротив него уселась серая полосатая кошка с белыми лапками и принялась старательно умываться. «Интересно, а с животных тоже можно энергию брать? — задумался он. — Может, попробовать? Это же не люди…» Но, оценивающе взглянув на доверчиво улегшуюся перед ним кошку, парень передумал — жалко стало пушистую красавицу.

Переведя взгляд на темное небо, расчерченное светом звезд, словно тонкой паутинкой, он расслабился, буквально растворяясь в нем. Ему казалось, что он плывет куда-то, покачиваясь на мягких и теплых волнах, его окутывает какое-то непонятное спокойствие, нега, неторопливость… Растворившись в таких приятных ощущениях, он блаженно прикрыл глаза. «Дети! — сквозь напавшую на него дрему вдруг молнией пронзила его мысль. — Им нужна одежда!»

Вскочив с лавки, он чуть не бегом ринулся домой. Влетев в свою часть этажа, он направился к Зининой комнате, мельком удивившись, что так быстро восстановил силы.

— Зин, это… Там Петр сына с дочкой привез, разыскал, чудом в концлагере выжили… В общем, одеть им совсем нечего, только и есть, в чем приехали, — затараторил Мишка, едва женщина открыла дверь. — У тебя там от детей не осталось одежки, из которой они повыросли? Пригодится все, у малых вообще ничего нет.

— Ох ты ж Боженька… — прикрыла рукой рот женщина и, втащив Мишку в комнату, бросилась к шкафу. — Щас, Мишенька, щас… Мариночка, дочка, ну-ка иди скорей сюда, помогай… А вы чего глаза вылупили, балбесы? — прикрикнула она на севших в своих кроватях мальчишек, раскрыв рот следящих за происходящим. — А ну живо сюда все трое! Маришка сейчас, что вам мало, доставать станет, а вы глядите, чтоб все чистое было! И не дай Бог пятнышко мне пропустите! — рыкнула она на сыновей. Те мигом повыскакивали из-под одеял и поспешили к сестре, достававшей с полок вещи. — Миш, а детки-то большие? — опомнилась Зина. — Не малы вещи-то им будут?

— Маленькие, Зин, и худые очень. Лизавете семь, а Костику восемь, но они маленькие совсем, едва лет на пять выглядят, да кости одни торчат, — отозвался Мишка. — Не с чего им расти было…

— Ох, Господиии… — Зина вытерла руками выступившие на глазах слезы. — Бедняжечки… Вот ведь ироды проклятые… Чего с детями-то делали… — всхлипнула она. — Маришечка, ты перебери пока, а я Вере сейчас скажу, тож, поди, от Ваньки чего осталося…

Зина, хлюпнув носом, выскочила за дверь, а девочка, оглянувшись вслед матери, кинула взгляд на свой стол и, подскочив, быстро высыпала из стоявшей на нем коробки цветные карандаши. Собрав, подбежала к Мишке:

— На, тоже им отдашь. А со мной мальчишки поделятся, правда? — глянула она на братьев. Те поспешно закивали. — Только в карман сейчас спрячь, а то мама расстроится и будет стараться мне новые купить…

— Спасибо, — кивнул Мишка девочке и погладил ее по голове. — Думаю, ребята таких еще и не видели…

— Как это? — вылупил глаза старший. — Что, карандашей не видели?

— А где? — пожал плечами Мишка. «Вот как умирают, видели. И как убивают, тоже видели. Как собаками травят… в печах жгут… А игрушек… Игрушек не видели», — промелькнула у него мысль. — Они в плену у фрицев были. Ничего хорошего они там не видели, — тихо проговорил он.

Мальчишки притихли, задумавшись.

— Я помню, как фрицы мамку с сестрами и братом убивали… И других людей тоже. Я так боялся тогда… — опустив голову и вытерев кулаками слезы, почти прошептал старший. — Миш, а вы на войне всех фрицев убили? Они больше не вернутся? — поднял он слишком серьезные для десятилетнего мальчишки глаза на Мишку. Марина потянулась к нему и крепко обняла, тихонько покачивая, и тоже вопросительно посмотрела на парня.

— Всех. Они больше никогда не вернутся. Войны больше не будет, — серьезно ответил он.

Дверь распахнулась, и в комнату ввалились Зина с Верой с ворохом вещей в руках. Зина, схватив простынь, расстелила ее прямо на полу, и они сгрузили туда принесенные вещи и отложенные Мариной. Зина быстро перетряхнула оставшиеся и добавила еще вещей в кучку. Увязав все в узел, его вручили Мишке.

— Неси, завтра еще наберем, — смахнув прядь со лба, сказала Вера. — Еда у них есть? Может, собрать чего быстренько?

— Еда есть. Им пока еще нельзя много есть, умрут. Петр их понемножку кормит, бульонами в основном… Вот окрепнут слегка, тогда все есть станут, — проговорил Мишка, беря узел. — Спасибо! Пойду отнесу, а то он их сейчас искупает, а одеть и нечего.

Когда Мишка притащил узел, накупанные и завернутые в простыни дети, сонно потирая глазенки, сидели на чистой кровати, а Петр, устроившись напротив них, сшивал лоскуты, совсем недавно бывшие его майкой, и пытался рассказывать им нечто вроде сказки.

Обернувшись на посторонний шум, он замолчал на полуслове и так и застыл с открытым ртом, глядя на Мишку, опустившего перед ним свой узел. Молча проводил взглядом руку парня, залезшую в карман и вытащившую оттуда горсть цветных карандашей.

— Э… это чего? — заикаясь, не сразу выговорил Петр, так и сидевший с вытянутой на длину нитки рукой.

— Карандаши, — улыбнулся Мишка. — Маришка, Зинина дочка, передала ребятам, — протянул он на раскрытой ладони карандаши детям. — Ну же! Берите! Будете ими рисовать. Я вам завтра бумаги принесу, и рисуйте! А это, — махнул Мишка рукой на узел, — детские вещи и немного обуви. Перебирай, и давай уже ребят оденем. Там все чистое, это Зина с Верой отдали.

Развязав дрожащими руками узел, Петр принялся вынимать одну за другой детские вещи. Аккуратно складывая их на этажерку, он нашел ночную рубашку для Лизаветы и мягкие штанишки и кофточку для Костика. Велев детям одеться, он налил по полстакана жидкого киселя и протянул его им.

— Пейте и спать, — тихо проговорил он. — Только медленно, маленькими глоточками, а то с ложки кормить стану.

Медленно у ребят получилось сделать только один глоток. Остальное, настороженно переводя взгляд с Петра на Мишку, они проглотили моментально. Петр недовольно заворчал, а Мишка, подойдя к ним, положил обоим руки на головы. Постояв так пару минут, он кивнул и уселся за стол.

Костик, найдя руку Лизаветы, молча потянул девочку к себе. Та, бросив опасливый взгляд на Петра, быстро переползла к мальчику и забралась под одеяло у него за спиной. Следом лег и Костик. Мужчина только вздохнул.

— Не могу отучить их спать вместе… — словно извиняясь, пробормотал он. — Так и липнут друг к другу.

— Пусть, — улыбнулся и Мишка. — Не обижайся, Петь, но ты для них пока еще чужой и страшный, хоть и отец. Да и обстановка для них чужая, непривычная. Они не знают, чего ожидать и как вести себя. Дай им время. Привыкнут, освоятся…

— Да освоились уже… У меня аж сердце остановилось, как с работы пришел, — опустился на стул рядом с Мишкой Петр. — Думал, и не откачаю… Соседку попросил за неотложкой сбегать, так столько выслушал… — махнул он рукой. — Бог с ней. Спасибо, ты помог. Не думал я, что ты умеешь… вот так, — неопределенно покрутил он руками.

— Ты тока молчи о том. Не умею я ничего, обычный я, — мрачно посмотрел на него исподлобья Мишка. — Проболтаешься — запрут где-нибудь да изучать станут, а я того не хочу.

— А о чем болтать-то? — нахмурился Петр. — Было что ль чего? Я ничего не видал… Вещички ты вот откуда-то притащил мне, да чаю сделать детям посоветовал. А чего было-то, а?

— Кстати, кто-то чаем меня напоить обещался, — улыбнулся Мишка. — А сам зажал чаёк-то? Водички пожалел? — подначил он Петра.

— Ох… Как же это я… — подорвался Петр, схватил чайник и умчался на кухню.

Вернувшись, он заварил чай, нарезал хлеба, принесенного Мишкой, и уселся напротив, жадно вгрызаясь в горбушку.

— Устал я, Мих… Покуда довез их, думал, с ума сойду… — пожаловался он. — А сегодня вот одних оставил, так чуть сам не помер. Пришел домой, а они лежат на полу, за животы держатся да блюют дальше, чем видят. Сами грязные все, моськи перепачканные… Сперва-то и не понял, почему они в земле-то, а опосля гляжу — а на полу картошка сырая валяется, надкусанная, в крови вся, — мужчина провел по лицу рукой и, подперев ею лоб, устало продолжил: — Я ж им супа оставил, киселя по стаканам разлил. Объяснил, что им только по чуть-чуть есть можно, а они… Сколько они так валялись, я не знаю. Съели весь суп, кисель выпили, хлеба я вчера половину буханки взял, им по чуть дал, думаю, вечером еще дам. А они все слупили. Манку — и ту сырую сжевали… Что нашли, в общем… — вздохнул Петр. — Ну и результат…

— Наголодались они, Петь… В лагере-то всё мало-мальски съедобное в рот тащили… А где ты их нашел? Там тоже не кормили, что ли? — нахмурился Мишка.

— В монастыре нашел. Кормили… Но в основном киселем и бульоном. Хлеба не давали — боялись. Манку им жиденькую варили, на воде, аль чуть молоком забеленную, да по ложке давали. Они ж едва выжили, Мих… — Петр снова тяжко вздохнул и потер глаза пальцами. Помолчал немного, и продолжил бесцветным, хриплым голосом: — Матушка Мария сказала, им оставили их как самых тяжелых. Вот Костика оставили, Лизавету да еще восьмерых ребятишек. Шестеро померли, так и не очнувшись, двоих девчонок прихожане удочерили, а эти двое вот остались. Год они пролежали, монахини за них молились, раза три уж отпевать собирались… Покрестили они их. А они все дышали. А потом и глаза открывать начали. Только плохо им совсем было. У Костика вон с ногами беда — ходить не может, крючит их… У Лизаветы зубы все выпали, чуть коснется чего деснами — кровят. У Костика три зуба осталось, больше нету. То ли выпали, то ли выбили их, не знаю. И тоже рот вечно в крови. Руки у обоих плохо работают — все жилы им иголками порвали, не руки, а страсть Божья. И номера на руках выбиты, да большие такие, яркие… И не поперек, как у взрослых-то, а вдоль, по всей руке получились. Видать, как маленьким выбивали, а потом они росли, и номера вместе с ними. Да чего я рассказываю-то… — горестно махнул он рукой. — Ты и сам все видал.

Петр замолчал, прикрыв глаза ладонью. Мишка ждал, разглядывая заварку на дне кружки. Посидев и справившись с эмоциями, мужчина продолжил:

— Их обоих в келье держали. Сперва-то они вставать не могли, ослабли сильно. Потом Лизонька потихоньку подниматься начала. Сползет со своей кровати, на коленках к Костику приползет, к нему залезет, обнимет, и лежат вместе. А есть не могли. Чуть больше съедят, или окромя киселя да ложки манки чего — рвет их. И сильно. Видать, внутрях у них все попортилось. Не знаю… Вот чуть оклемаются с дороги, к докторам поведу, вдруг помочь смогут? — Петр, оглянувшись на спящих детей, встал и, пошарив рукой по верху шкафа, достал пыльную солдатскую фляжку. Плеснув в кружки воды с чайника, он поболтал содержимое и выплеснул в раскрытое окно. В освобожденные от остававшейся заварки кружки плеснул немного спирта. Протянув одну Мишке, вторую, выдохнув, опрокинул в себя. Занюхав рукавом, отодвинул от себя фляжку. — Я-то Костика искал. Все приюты, все госпитали, все архивы обошел, запросы куда только не отправлял — поначалу все без толку было. А опосля ответ мне пришел…

Петр рассказывал, а Мишка полез в его воспоминания — так ему было привычнее. И слушая ровный голос мужчины, Мишка смотрел…