Колдун 2

Глава 8

Стоя возле своего шкафчика, Мишка торопливо вытирал мокрую голову. Сушиться времени уже не было — первым уроком шла математика, и вчера Нина Петровна грозилась устроить контрольную. Он уже не боялся никаких проверочных работ, но опаздывать совершенно не хотелось.

— Слышь, Миха, — сосед по шкафчику вышел из душа и, неторопливо вытираясь полотенцем, аккуратно промокнул натертую плохо пригнанным протезом культю. — Давай седня с нами? Суббота, в доме культуры вечером оркестр играть станет. Дим Димыч вчерась посылку от родни получил, наливочки вишневой обещался прихватить бутылочку. У него тетка знатную наливочку варит. Посидим, выпьем по маленькой, девок потискаем, — заговорщицки толкнул он парня локтем. — Пойдем?

— Не, Сань, не могу. Спасибо за приглашение, — заправляя рубашку в брюки, отозвался Мишка. — Мне в школу надо. Контрольная сегодня.

— Слушай, да кому твоя школа-то нужна? — удивленно уставился на него мужчина, зажав полотенце коленями. — Пойдем, Мих. Ребята обидятся.

— Мне нужна. Мне выучиться надо. Не хочу всю жизнь болванки обтачивать. Не мое это, Сань. Да и пить мне совсем не хочется, не люблю того. Ни к чему, — Мишка аккуратно повесил рабочую одежду в шкафчик и, захлопнув дверцу, продел в дужки замок.

— А девки? Бобылем же ты всю жизнь не проживешь? — склонив голову набок, хитро прищурился Санек. — А мы тебе такую девку склеим, закачаешься! Вот какую захочешь, ту и склеим. Девки нынче сговорчивые…

— Рановато мне пока о женитьбе думать, Саш. Вот выучусь, тогда и искать стану. Самостоятельно, — припечатал Мишка, убирая ключ в карман брюк. — Ладно, Саш, побежал я, опаздываю.

— Ну беги, беги, ученик… — зло прищурившись, посмотрел во след Мишке Саня. — Гляди тока не добегайся…

Вернувшись домой со школы, Мишка с удивлением увидел дремавшую сидя на табуретке возле его двери Зинаиду. Тронув привалившуюся спиной к стене женщину за плечо, Мишка тихонько позвал ее:

— Зин… Зина… Ты чего тут? Случилось чего? — нахмурившись, он с тревогой заглянул ей в лицо.

— Ой, Мишенька… — встрепенулась женщина, подскакивая. — А ведь я тебя ждала… Ты раздевайся, руки помой, а я пока супчику тебе разогрею, голодный, поди, — затараторила женщина, бросившись в направлении кухни.

— Какого супчика? Зиин? — чуть громче позвал ее Мишка в недоумении. Не получив ответа, он, стянув с головы шапку, задумчиво почесал в затылке. — Ничего не понимаю… — проворчал он, открывая комнату.

Едва Мишка успел переодеться, как раздался стук в дверь, и в приоткрывшуюся щелку просунулось лицо Зинаиды.

— Вот, Мишенька, давай, покушай. Голодный ты небось, — посмотрев на совершенно ошалевшего Мишку, застывшего посреди комнаты, Зинаида бочком протиснулась в дверь и поставила на стол миску с исходившим вкусным паром варевом. — Кушай садись, вот хлебушка тебе, а я сейчас чайку налью, — она повернулась, чтобы снова бежать на кухню.

— Зин, подожди… — отмер наконец Мишка. — Ты чего это? Зачем? Ты лучше детей накорми! Карточки-то тебе хоть вернули?

— Ох, Мишенька! — улыбаясь, опустилась на стоявший возле стола стул Зинаида. — Вернули, милок, все до единой вернули! Ты садись, садись, кушай, а я расскажу тебе пока, — довольная Зинаида подперла щеку рукой, приготовившись рассказывать.

Поняв, что отделаться от нее удастся, только поев и выслушав ее, Мишка пододвинул к столу табуретку и взял ложку.

— Умм, как вкусно! Зин, ты в милицию-то ходила? Заявление написала? — не отрываясь от процесса опустошения тарелки, поинтересовался Мишка.

— Ходила, ходила, — закивала Зинаида. — И заявление написала на этого ирода. И карточки мне все вернули. Вот опосля обеда прям домой все и принесли. Я-то на смене была, а дома Мариночка моя оставалась. Вот ей тот, со шрамом который, все обписал, так она ко мне на работу прибегла с бумагами, чтоб я подписалась, значит, и сказала, что он и карточки наши все возвернул. Не успел этот ирод их потратить-то, — торопясь поделиться радостью, рассказывала Зинаида. — А все ведь благодаря тебе, Мишенька! И как ты тока додумался-то, что Илюшка-то вор и ирод проклятый? — закачала она горестно головой. — А ведь порядочным человеком притворялся… Я ж и подумать не могла, что он это…

— Да я тоже, Зин… — положил ложку в опустевшую тарелку Мишка. — Я ж его за мальчонку ударил, пацаненка жаль стало… А он трусом оказался, вот и выложил все, стоило к стенке его прижать, — тяжело вздохнул Мишка, опираясь подбородком на руку. — Не думал я, что такие гнилые мужики есть… Да какой он мужик… — махнул рукой Мишка и поднялся. — Спасибо тебе, Зин, накормила. Только больше не надо меня кормить, у тебя вон малых детей четверо, их прокорми попробуй.

— Что ты, что ты, Мишенька! — замахала на него руками Зинаида. — Да ежели ж не ты, все бы мы с голоду-то и вовсе бы пропали! Так что ж мне, тарелки супа что ли жалко?

— Вот и отдай ту тарелку детям, — нахмурился Мишка. — А еще, Зин… — он подошел к шкафу и запустил руку под лежавшее на полке одеяло. Достал оттуда карточки на питание и, оторвав треть, протянул Зинаиде. — Вот, держи.

— Миша… Ты чего это, ась? Ума, что ли, лишился? — поднявшись со стула и попятившись к двери, почти прошептала Зинаида. — Зачем ты? Сам-то что кушать станешь? Даже и не вздумай, не возьму я! — уцепившись за ручку двери, Зина дернула ее на себя. Мишка, быстро шагнув к ней, прижал дверь рукой, не выпуская женщину.

— Зин, бери. У меня в прошлом месяце карточки за восемь дней пропали, в позапрошлом за пять. Я ж их просто выброшу, а у тебя детей четверо, их кормить надо. Так что бери, все равно ведь сгорят, — снова протянул ей Мишка карточки. — Бери, Зин. Ребятам молока побольше дашь, да и хлеба хоть поедят. Бери.

Зинаида нерешительно протянула руку и взяла карточки.

— Мишенька… Может, не надо, а? Самому сгодятся… Сам-то что кушать станешь? — жалобно взглянув на него снизу вверх, тихо проговорила Зина.

— Если не хватит, к тебе приду, нальешь мне супу, — улыбнулся Мишка, отпуская дверь.

— Приходи, Мишенька, приходи! — быстро-быстро закивала она. — Даже и не сумлевайся… Я тебе завсегда рада!

— Ну вот и договорились, — еще шире улыбнулся Мишка. — И это, Зин… Ты мне больше ничего не таскай, ладно? Надо будет, я сам спрошу.

— Да ты разве ж спросишь… — расстроенно махнула на него рукой женщина. — Ты ж в жизни не спросишь…

— Надо будет — спрошу, обещаю, — успокоил её парень. — Зин, мне еще уроки сделать надо. Спасибо тебе за ужин! Я рад, что все так хорошо закончилось, — он отошел к столу и принялся доставать тетради.

— Ой, и мне ребят проверить надо, а то эти оболтусы и сами не угомонятся, и девчонке спать не дадут, — заторопилась Зина, открывая дверь. Мишка подождал, пока дверь за ней закроется и углубился в учебники.

Утром Мишка постучался к Вере и протянул ей карточки на десять дней и немного денег.

— Это что? Зачем? — испуганно уставилась на него женщина.

— Затем, что ребенок голодать не должен. А ты наверняка без хлеба и еды сидишь, — спокойно проговорил Мишка.

— Найду я еду… Теперь, когда этого нет, мы с Ванечкой выкарабкаться сможем, — убирая руки за спину, гордо вздернула подбородок Вера.

— Да я и не сомневаюсь, — улыбнулся Мишка. — Это не в долг, Вер. И даже не тебе. Это твоему сыну. Ты видела детей из концлагеря?

Вера качнула головой и опустила глаза.

— А я видел. Вот таких детей, — он кивнул головой в сторону любопытно выглядывавшего из-за матери худющего мальчишку, — мы выводили из концлагеря. Я не хочу видеть изможденного ребенка в мирное время, — жестко сказал Мишка. — Прежде я не вмешивался потому, что у тебя был мужчина, и это был твой выбор. Теперь ты одна. И это… — Мишка снова протянул ей деньги и карточки, — не тебе. Ты взрослая женщина, и справишься сама. Это для твоего ребенка. Он пока еще не в состоянии справиться сам. Бери, Вер. И дай сыну молока. Когда он его видел в последний раз?

На глазах женщины блеснули слезы.

— Спасибо, — прошептала она, неуверенно протянув тонкую, прозрачную руку и беря карточки. — Я верну… Получу и верну.

— Не нужно, — улыбнулся ей Мишка и, развернувшись, отправился на работу.

Следующие пять месяцев прошли для Мишки под знаком кошмара. О его «подвиге» узнал весь завод. Встречные мужики уважительно здоровались и сердечно жали при встрече руку, приглашая его на разнообразные вечерние посиделки. Мишка отказывался, ссылаясь на школу и уроки. Вскоре пошли и шепотки: зазнался парень, нос дерет. Негоже такое поведение для комсомольца и героя войны!

Мишку вызвали на комсомольское собрание для разбора его поведения. Опешивший от подобного поворота парень отпросился со школы.

После многих общих слов его пригласили на импровизированную сцену. Встав перед собравшимися, Мишка выслушал о своем зазнайстве и нежелании жить по заветам Партии и Комсомола, что он является отщепенцем и категорически не желает вливаться в коллектив завода, игнорируя все попытки старших товарищей втянуть его в общее дело.

Для начала было предложено высказаться тем самым товарищам. И вот тут мнения разделились. Большая часть выступавших считала Мишку хорошим, ответственным человеком, смелым и честным, готовым прийти на помощь товарищам. Но были и те, кто был за то, чтобы исключить зазнавшегося, нелюдимого молодого человека из рядов комсомола.

Наконец дали слово и Мишке. Он подумал и начал:

— До сих пор я считал, что, согласно заветам нашего великого вождя, Владимира Ильича Ленина, каждый комсомолец должен быть честным, справедливым, стремиться к самосовершенствованию и учиться, учиться и еще раз учиться. Я работаю честно, надеюсь, что неплохо, — тут он взглянул на бригадира, и тот согласно кивнул в ответ, — не только выполняю, но и перевыполняю план. А так как я работаю, мне некогда заниматься сплетнями и разговорами, обсуждать девиц сомнительного поведения и их прелести. Также мне некогда бегать в ближайшую рюмочную за стаканчиком и подогревать свой рабочий пыл алкоголем. Я вообще очень отрицательно отношусь к алкоголю. Не люблю и не хочу употреблять его. Если хотите, это мои моральные принципы. Также, следуя заветам Владимира Ильича, я учусь в вечерней школе рабочей молодежи, поэтому после работы всегда спешу на занятия. У меня есть цель закончить школу и поступить в институт. Я хочу вырасти и стать достойным человеком, достойным членом партии и комсомола. В чем же мое зазнайство и нелюдимость? В том, что вместо танцев я провожу время за книгами? Или в том, что вместо веселых компаний выбираю занятия? Найдется ли здесь хоть один человек, кому я когда-либо отказал в помощи? Или не подал руки? Грубо ответил? Не найдется. И мне не в чем раскаиваться и виниться, разве что только в том, что я к чему-то стремлюсь. Но разве это плохо? — Мишка обвел глазами всех собравшихся и, проигнорировав несколько злобных взглядов, отошел к свободному стулу.

— Верно он говорит, — мрачно проговорил Петр Климов, тот самый молчаливый и нелюдимый мужик, к которому Мишку прикрепили в первый же день. — Чего пристали к пацану? Лучше, если он ханку жрать станет?

— Точно, точно! — подскочил со своего места небольшого росточка вертлявый Степаныч, тоже из их цеха. Степаныч, прошедший всю войну в хозвзводе, бывший страшным бабником и умевший втереться в доверие и выпросить что угодно у любой женщины, ни дня не был трезвым, но его обаяние и жизнелюбие заставляли мгновенно забыть об этом маленьком недоразумении. — Мальчишка добьё сделал, да и завсегда он ноймальный, не лезет никуда, яботает и учится себе, учится да яботает, — махая руками, торопливо затараторил он. — Ты, пайя, их не слухай, — тут же повернулся он к Мишке, — то они из зависти! Сами-то никуды не годятся, вот и к тебе лезут! — Степаныч вновь развернулся к председателю собрания, попытавшемуся прервать его и усадить на место. — А ты, Гйишка, дуйяк. Самый яспоследний дуйяк и дубина, коль тех мояльных уёдов слухаешь! И не о том собъяние собъял! Ты б лучшей бы вот об чем подумал: яботаешь, яботаешь, а ни выяботки тебе, ни заяботка, одна ябота…

— Верно, Степаныч!

— И то дело!

— Молодец, Степаныч! А то развели тут, понимаешь…

— Дело, Степаныч!

— И то верно! А ну, отвечай, Гришка! Правильно Степаныч сказал! — понеслось со всех сторон хором.

Довольный собой Степаныч уселся на свой стул и, не обращая боле внимания на поднявшийся гвалт, развернулся к сидевшей позади него румяной поварихе, что-то принявшись ей рассказывать. Гришка, молодой еще, но довольно бойкий и ушлый парень лет двадцати, работавший на конвейере и являвшийся председателем заводской комсомольской ячейки, растерялся. Степаныч ловко повернул собравшихся рабочих на наболевшую тему, которая звучала ежедневно и постоянно, и увел собрание от основного вопроса, возвращаться к которому рабочие явно больше не желали.

С большим трудом угомонив разошедшихся работяг, Гришка кое-как закончил собрание и предложил всем разойтись и хорошо подумать над вопросами, которые всех волнуют. И попытался все-таки подытожить собрание:

— Товарищи, давайте все же решим, что станем делать с Ростовым?

— Да пошел ты! Чего пристал к парню-то, в самом деле?

— А чего с им делать? На доску почета повесь! Вверх ногами, — вызвав взрыв хохота, уже от двери крикнул какой-то парнишка.

— Отстань, Гришка! По делу бы чего сказал, а то и правда — пристал к парню! Учится он — и нехай учится! Не ворует же, в конце-то концов, и не ханку лакает, как некоторые!

— Точно! Правильно Димка сказал: на доску Почета повесь парня! — снова понеслось одновременно и со всех сторон разом.

Сдавшийся председатель лишь рукой махнул вслед расходившимся рабочим.

По итогам комсомольского собрания большинством голосов было решено не только оставить Ростова в комсомольской организации, но и вывесить его фотографию на Доску Почета.

Тем бы история и закончилась, если бы не затаивший на него зло Сашок. Не мог он простить Ростову тот отказ влиться в дружную компанию. Потому, подговорив дружков, решил дождаться его после школы в одном из многочисленных темных переулков. После войны в городе еще оставалось множество полуразрушенных домов, пострадавших от бомбежек. Вот в одном из таких домов и устроились шестеро молодых мужиков, чтобы поучить зазнавшегося нахала.

Как ни устал Мишка, но выучка разведчика дала себя знать. На фронте от привычки замечать малейшую неправильность, слышать каждый выделяющийся шорох, видеть чуть неровно легший снег и доверять своей интуиции зависела жизнь. И сейчас опытный глаз мгновенно выхватил из общей картины и следы на подтаявшем снегу, и вытоптанную площадочку, и пнутый в раздражении сугроб. Мишка весь обратился в слух. Не замедляя шага, он «включил» внутреннее зрение. От заброшенного полуразрушенного дома, стоявшего около тропинки, к нему кучно потянулись шесть нитей. Парень почувствовал нервное, нетерпеливое ожидание, злобу и ярость. «Меня ждут», — понял Мишка и, стянув с рук рукавицы, расстегнул тулуп и поправил на плече сумку с учебниками, чтобы иметь возможность сбросить их одновременно одним движением.

Когда парень поравнялся с домом, из-за угла на него дружно вылетели шесть темных силуэтов. Чего не учли нападавшие — так это того, что Мишка владел приемами рукопашного боя. Прекрасно научившись управляться с некоторыми гранями своего дара — жить хотелось, а когда от твоей скорости зависит твоя жизнь, волей-неволей станешь использовать абсолютно все доступные тебе ресурсы — Мишка выпустил из себя рванувшийся навстречу опасности поток, хлынувший из каждой поры и мгновенно сделавший воздух тягучим, словно патока. Нападавшие фигуры резко замедлились, зависая в густом воздухе. Мишка несколькими точными движениями отправил их отдохнуть. Потом подошел, положил им ладонь на лоб. Влив каждому порцию жгучего стыда и неимоверного раскаянья, он зациклил эти ощущения на негатив. Отныне эти шестеро были обречены испытывать стыд и раскаянье не только за плохие поступки, но даже за мысли. Мрачно усмехнувшись, парень подобрал с земли тулуп и сумку, надел рукавицы и отправился домой.

В общежитии тоже было «весело». Подойдя к своей двери, он только вздохнул: на поселившейся возле нее табуретке лежала аккуратно сложенная и выглаженная одежда, которую он вчера развесил сушиться, а рядом с ней маленькая плетеная корзиночка с пирожками. На кухне обнаружился заботливо оставленный на углях горячий чайник и ведро с горячей водой, чтобы он мог ополоснуться.

С того памятного вечера Вера и Зина, не сговариваясь, взяли над Мишкой шефство. Теперь, если он оставлял на веревке сушиться свои вещи, женщины выглаживали их и клали возле его двери. Зная, что он будет ругаться, на глаза ему не показывались, но непременно оставляли горячий чайник на углях и ведро горячей воды.

От молодых девушек и их матерей ему тоже не было прохода — каждая мать мечтала выдать за него свою подросшую дочку, потому очень скоро Мишка начал попросту бояться выходить в общую кухню — непременно кто-нибудь из кумушек начнет ему рассказывать, какая у нее умница дочка — и мягкая, и послушная, и слова поперек не скажет, и хозяйственная, и экономная, и красавица, и детей родит, и за детьми да за мужем ходить станет, а уж какие пирожки она печь умеет… И принимались пичкать парня теми самыми пирожками. Очень скоро Мишка взвыл волком: покоя не стало вовсе. На заводе прохода не дают, молодые женщины и девушки на обеде наперебой предлагают попробовать то борщ, то запеканку, то киселька принесут, то пироги. В школе беда — многие заводские девушки тоже учились там же, и Мишке не было прохода: то объясни, то помоги, я не понимаю, позанимайся со мной… И тоже не забывали подкармливать: то яблочка принесут, то огурчиков соленых, то картошечки, то тех же самых пирожков. Поначалу Мишка спокойно отказывался от подношений, потом начал злиться, потом сердито отчитал несостоявшихся невест… Вроде и притихли девки, но стоило сунуть руку в сумку — и там лежало яблоко, или заботливо завернутый в плотную бумагу бутерброд, или пирожок. А плохо разбиравшихся в математике и не умевших решать задачи девушек прибывало в геометрической прогрессии.

В общежитии с теми мамашами и девушками вроде разобрались Вера с Зиной — они на пару успешно гоняли заботливых мамочек, не подпуская их к парню, девкам же не единожды досталось мокрым полотенцем поперек спины. Подношения, правда, не исчезали, и записочки в них оставались, но теперь Мишка хоть пройти на кухню после школы мог спокойно, не боясь ни на кого нарваться.

Сэкономленные продуктовые карточки он постоянно подпихивал то Зине, то Вере. Женщины отказывались, отнекивались, но после того, как Мишка у них на глазах разорвал и выбросил несколько карточек, смущаясь, стали брать их, взамен периодически дожидаясь парня после школы и угощая его ужином.

Сам Мишка едва ли не волком выл от такого внимания — какие девушки, поспать бы! А тут прохода не дают. Еще и дар рвется наружу, и к названным родителям по воскресеньям ездить тоже надо — парень попробовал было пропустить один выходной, так Павел Константинович после обеда сам к нему явился, и, отчитав парня и задав ему знатную трепку, буквально за шкирку приволок к бледной от переживаний за него жене. Видя, как семья Егоровых искренне волнуется за него, Мишка больше не пропускал выходные, исправно являясь пред очи приемных родителей.

Вскоре нашлось и решение проблемы с даром, рвущимся наружу. Нервное напряжение и усталость вовсе не способствовали контролю над ним, напротив, лишь усиливая его давление. Однажды вечером, возвращаясь со школы, он увидел, как подросшие озлобленные беспризорники, сбившиеся в стайку, напали на одиноко идущую женщину. Не размышляя, Мишка несколькими приемами раскидал мальчишек, а после, вспомнив удачно проведенный над Сашком с приятелями опыт, точно так же влил мальчишкам хорошую порцию стыда и жажду к обучению, также вложив и закрепив каждому из них в голове страстную мечту стать прекрасным инженером, летчиком, ученым и кораблестроителем. Выплеск дара на несложные, в общем-то, действия оказался очень мощным, приведя Мишку едва ли не в состояние тряпочки.

Наконец-то найдя способ сливать энергию, Мишка теперь частенько ночами прогуливался по злачным районам и пустырям, выискивая буйные компании и никому не нужных сирот, сбежавших из приютов и жаждущих свободы, легких денег и наживы, направляя их на путь истинный, а заодно избавляясь от излишков копившейся в нем силы.

К лету среди хулиганов и беспризорников за Мишкой прочно закрепилось прозвище «Колдун». И хотя никто не мог понять, что именно и как Мишка делает, но улицы города постепенно становились все спокойнее и безопаснее, а шайки малолетних бродяг и великовозрастных любителей легкой наживы распадались либо перебирались в отдаленные районы города, где Колдун не появлялся.

Едва дождавшись окончания учебного года и успешно сдав все экзамены, Мишка взял на заводе отпуск и, предупредив приемных родителей, отправился на поиски Тамары.