Колдун 2

Глава 6

По настоянию Егорова и при немалом его участии Мишку после небольшой проверки взяли в шестой класс вечерней школы. Сама школа располагалась в городе, что парня, впрочем, немало порадовало — у него появился неоспоримый повод перебраться жить поближе к школе.

От завода, куда он устроился учеником токаря, ему выдали комнату в общежитии, и Мишка незамедлительно переехал туда — дар начинал уже ощутимо давить, требуя выхода, а вот куда его выпустить, парень не находил.

Егоров, явно не желавший отпускать его из-под своего контроля, тем более что начал замечать у парня первые признаки нервозности и понимавший, что у Мишки снова начинается период «застоя», как он про себя называл подобное его состояние, возражал, боясь, что мальчишка не справится со своими возможностями и что-нибудь натворит. Но на помощь Мишке неожиданно пришла Наталья Петровна.

— Отпусти его, Паша, — тихонько подойдя к мужу сзади, положила она ему руки на плечи. — Отпусти. Мальчик он взрослый, умный. Пусть учится жить. А к нам он на выходные приезжать будет.

— Конечно! Обязательно, — с облегчением кивнул Мишка, улыбнувшись ей.

— Ты не понимаешь! — резко обернулся к жене Егоров, накрыв ее руку своей.

— Понимаю, Паша, понимаю. Тяжело ему у нас, — Наталья Петровна, улыбаясь, ласково смотрела на Мишку, и тот опустил голову под ее взглядом. — Он вольная птица. Не связывай его, Паша, не надо.

Егоров, переводя взгляд с жены на сидевшего опустив голову парня и обратно, молчал. Нет, ему было, что сказать, но он боялся выдать Мишкину тайну и в сердцах сболтнуть при жене лишнего. Зря он затеял этот разговор дома, но на улице шел дождь, и уйти от лишних ушей не получилось.

Неожиданно на его руку, легшую на стол, опустилась Мишкина рука, и в голове зазвучал голос мальчишки:

— Павел Константинович, вы же видите — я скоро перестану контролировать то, что сидит во мне. И не говорите, что вы не понимаете, о чем я. Я как бомба, которая неизвестно когда рванет. Я опасен. Действительно опасен. Поэтому мне лучше быть подальше до тех пор, пока я не придумаю, что с этим можно сделать. И можете не говорить вслух, думайте, я услышу, — в потемневших, серьезных глазах парня мелькнула улыбка.

Егоров растерянно поднял глаза на Мишку. Тот слегка улыбался кончиками губ, не отрываясь глядя на него. Полковник посмотрел долгим взглядом в пугавшие его своей засасывающей глубиной Мишкины глаза. Смотрел до тех пор, пока парень не закрыл их, прерывая зрительный контакт с полковником.

— Не надо, Павел Константинович, — просительно произнес мальчишка вслух, посылая полковнику свои ощущения от зрительного контакта с ним. Егоров вздрогнул и побледнел, наконец поняв, как Мишке тяжело сейчас, и в каком диком напряжении он находится каждую секунду, каждое мгновение, удерживая в себе рвавшееся наружу нечто.

— А в городе… Там тебе не страшно? — мысленно спросил Егоров.

— Там вокруг много людей. Если станет совсем тяжко, могу полечить кого-нибудь. В автобусе, например — в давке никто ничего не заметит и не поймет, — также мысленно ответил ему Мишка.

— Хорошо, Миша, — медленно кивнул Егоров. — Но на выходные мы ждем тебя дома. Ты понял?

— Спасибо, Павел Константинович, — облегченно выдохнул Мишка и искренне, широко улыбнулся. — Я буду очень рад вернуться домой!

На заводе его прикрепили к крупному, мрачному молчаливому мужику с деревяшкой вместо ноги по фамилии Климов. Указав Мишке его станок, Климов, не утруждая себя знакомством с учеником, показал ему, как тот работает, и в двух словах объяснив пару простейших операций, отошел к своему рабочему месту. Поняв, что наставник не собирается тратить на него свое время, Мишка вздохнул и попытался повторить то, что тот показал ему. Испортив штук десять заготовок, он наконец сообразил, что и как нужно делать. Дело пошло поживее. Но все равно слишком медленно — пока Мишка возился с одной деталью, его наставник успевал сделать штук пятнадцать — двадцать. Подошедший к нему в разгар рабочей смены бригадир только головой покачал и, обложив неумеху трехэтажным матом, отогнал Мишку от станка. Сопровождая свои действия отборными комментариями, он разобрал рабочее место, ногами расшвыряв кучи металлической стружки, ветоши, пустых емкостей из-под масла и солидола и еще Бог знает чего, установил под рабочей частью станка пустой ящик для сбора металлической стружки, расставив заготовки так, чтобы их было удобно брать во время работы, и, подготовив рабочее место, подозвал парня.

— Гляди, тля, как надобно-то, да запоминай, дубина ты стоеросовая, — объяснял он Мишке, смотревшему на него совершенно ошарашенным взглядом. — Стоишь неправильно, болванки хрен знает где, шагать не можешь… Еще раз разведешь такой же бардак возле станка — уволю к хренам собачьим! Короче, берешь вот эту хреновину, одеваешь сюда, потом толкаешь ее, чтоб зажало, — медленно показывал он Мишке, что от того требуется. — Потом опускаешь эту херовину и срезаешь отсюда все лишнее. Испортишь мне заготовки — вычту из зарплаты. Все понял? — поднял он глаза на стоявшего подле него парня.

Мишка только кивнул.

— Вставай давай, тля, я погляжу, чё ты понял, осёл ты безрукий, тля, — смачно сплюнув себе под ноги, проговорил бригадир.

Вздохнув, Мишка встал, как показывал Михалыч. Так работать было и вправду удобнее и быстрее. Повторив за бригадиром все действия, парень ощутил, насколько проще ему работать. Улыбнувшись и показав большой палец, он принялся за работу. Теперь он отставал по скорости от соседа деталей на пять-семь, а количество брака резко снизилось. Успокоив себя тем, что скорость — дело наживное, Мишка углубился в работу.

Не все ладилось и с учебой. Уставший после смены Мишка с трудом доплелся до школы. Отыскав свой класс, он вошел в кабинет и скромно уселся за последнюю парту в надежде, что так он будет менее заметен — у парня после тяжелой смены уже не оставалось сил ни на знакомство, ни на собственно учебу. Но после первой же смены убедившись в тяжести неквалифицированного труда, он понял, что будет учиться уже хотя бы ради того, чтобы иметь возможность уйти от этого до печенок осточертевшего ему за первый же день работы станка. Но с началом урока парень едва не взвыл — он понимал слова, но смысл сказанного совершенно ускользал от него. А когда его вызвали к доске на алгебре, он стоял и смотрел на написанное задание как баран на новые ворота, кроша в руке мел и совершенно не понимая, что он должен сейчас сделать. Плотно забытая десять лет назад школа давала себя знать.

Смертельно уставший, Мишка, топая после уроков в общежитие, с тоской думал о том, сколько он напрасно потратил времени. И чего ему было не учиться в свое время? Каким же он был идиотом! А теперь придется самостоятельно разбираться в этих дебрях, пытаясь продраться сквозь школьные премудрости. А ведь ему еще и на работу завтра утром… И стихотворение надо выучить. И уроки сделать. И… как же есть-то хочется!!! На работу он с собой обед не брал, понадеявшись на заводскую столовую. Столовая не работала, и Мишка остался без обеда. Перед школой поесть было естественно негде и нечего, и сейчас тоже перехватить что-либо не представлялось возможным. Ну ничего, у него дома в сумке за окном висит заботливо сваренная Натальей Петровной картошечка, аж половина жареной курочки и вареные яйца. Вспомнив о предстоящем ужине, Мишка прибавил шагу.

Войдя в свою комнатушку, парень сбросил ботинки и, схватив со стола чайник, поспешил на кухню. Поставив его греться, он торопливо прошагал обратно и, не собираясь утруждать себя разогревом ужина, распахнул окно и потянулся за сумкой. Недоуменно пошарив рукой по пустому крючку, он высунулся в окно и обозрел пустой подвес. Не веря глазам, снова ощупал его руками. Потом, едва не вываливаясь, стену под ним. Сумка так и не появилась. Ошарашенный Мишка закрыл окно, постоял возле него, пытаясь осознать масштабы произошедшей катастрофы, принес с кухни чайник и, залив кипятком заварку, снова открыл окно. Сумки на крючке по-прежнему не было.

— Сперли, сволочи! — Мишка, опершись пятой точкой на подоконник, грязно выругался. Есть хотелось. Хотя нет. Есть ему хотелось еще в обед, а сейчас ему хотелось жрать. Но жрать, благодаря каким-то ушлепкам, ему теперь было нечего. И чего он картошки-то с собой не взял? А ведь Наталья Петровна просила… Тащить ему, видите ли, не хотелось! Ну точно дебил. Не приспособленный к самостоятельной жизни дебил и неумеха. Вздохнув, Мишка взял кружку и, глуша вопли голодного желудка горячим крепким чаем, уселся за уроки.

Неделя самостоятельной жизни прошла как в кошмаре. Работа выматывала, сводила с ума, уроки просто добивали. За продуктами он бегал во время обеденного перерыва, на ходу запихивая в рот что-ничто хоть мало-мальски съедобное. Дар рвался наружу, разрывая его на части. Спать Мишка тоже не мог, хотя и уставал зверски. В итоге и на заводе, и в школе парень бродил, словно сомнамбула, борясь еще и с наваливавшейся дремотой. Как мог, он пытался скинуть напряжение в магазинах, в очередях, в той же школе… Но разве много скинешь мимолетными касаниями?

В итоге в субботу, отработав последнюю смену на этой неделе и дождавшись окончания уроков, он подошел к учительнице по алгебре.

— Нина Петровна, простите… Но я сильно отстал по математике, не могли бы вы со мной позаниматься после уроков? Или в воскресенье, — Мишка смотрел на пожилую учительницу, про себя умоляя ее согласиться.

Женщина внимательно посмотрела на парня.

— Вы сколько спите, молодой человек? — оглядев его осунувшееся лицо и выразительные синяки под темными, напоминающими провалы в никуда глазами, поинтересовалась она.

— Всю эту неделю больше четырех часов не получалось, — виновато ответил Мишка, умолчав о том, что это он находился в горизонтальном положении, а вот спал, точнее, дремал час-два от силы. — Нина Петровна, да вы не переживайте, я привычный. На фронте часто и того поспать не удавалось, — встряхнув головой, он попытался добавить в голос бодрости.

— И вы хотите еще час потратить на дополнительные занятия? — ровным голосом поинтересовалась она. — На сон останется уже три часа. Выдержите? И как долго?

— Нет, — широко улыбнулся Мишка. — На самом деле, на сон будет оставаться гораздо больше времени. Я же начну понимать задания, и смогу делать уроки гораздо быстрее. Так что по времени для сна я только выиграю.

— На фронте… Вы воевали? — склонила она голову, не отрывая от него взгляда. — У вас в деле это не отмечено, да и я ни разу не видела, чтобы вы носили ордена.

— Недолго. С сорок третьего… — опустил голову Мишка. — А ордена… Пусть лежат. Я же не за ордена воевал.

— Стесняетесь, — вздохнув, резюмировала она. — Напрасно. С алгеброй у вас действительно беда, — совершенно без перехода продолжила Нина Петровна. — Боюсь, придется начинать с азов. Вы готовы оставаться после занятий… скажем, в понедельник, среду и субботу? В субботу подольше позанимаемся, в воскресенье выходной, отоспитесь, — задумчиво проговорила она. — Ну так что?

— Конечно! Спасибо огромное! — с облегчением выдохнул обрадованный Мишка, даже не рассчитывавший на такое количество дополнительных занятий. Такими темпами он быстренько остальных догонит, и сможет подтянуть литературу, а затем и историю. Ну и русский язык надо тянуть… Но этим он уже после математики займется.

— Тогда прошу, — указала на опустевшую парту Нина Петровна. — Для начала давайте определимся с тем, что вы помните.

Мишка вместе с Ниной Петровной вышел из школы заполночь. Во время занятий он немного поделился силой с женщиной и незаметно подлечил ее, и та была бодра и полна сил, в отличие от выжатого словно лимон и измученного парня. Да, немного силы он сбросил, но этого было мало, очень мало… Он уже физически ощущал себя откровенно плохо: голова кружилась, в глазах окружающее двоилось и раскачивалось, голова была похожа на перезревший арбуз — только щелкни по ней чуть сильнее, и она лопнет, развалится на части, разбрызгивая по сторонам содержимое.

Он вызвался проводить учительницу до дома, и та не стала отказываться, по пути принявшись гонять его по таблице умножения, заставляя делать в уме вычисления и решать простейшие уравнения. Доведя Нину Петровну до ее подъезда, Мишка повернул обратно и широко, торопливо зашагал в сторону заводского общежития.

В какой-то момент затянутое весь день тучами небо наконец-то разразилось давно собиравшимся дождем, но не привычным осенним, мелким, а проливным. Дождь хлынул стеной, мгновенно промочив его до нитки.

Обрушившиеся на молодого человека ледяные струи дождя стали последней каплей, и то, что так давно поселилось в нем, широкой волной рванулось наружу, отодвинув сознание парня куда-то на задворки, позволяя лишь наблюдать.

От земли вокруг Мишкиных ног по спирали, с каждым мгновением все больше набирая силу и скорость, закручиваясь в воронку смерча, поднялся ветер. Спустя пару секунд Мишка оказался в центре воронки из поднимавшейся от земли пыли, опавшей листвы, мелких веточек и мусора, вращавшихся вокруг него с бешеной скоростью и устремлявшихся в небо. Воронка ширилась и поднималась все выше. Ветер, крутившийся вокруг парня, подхватывал и буквально размалывал струи дождя в пыль, не позволяя упасть на него даже капле. Интуитивно он поднял руки вверх, направляя рвущуюся из него силу навстречу льющейся с неба воде. Крутящийся столб ветра послушно устремился вверх, перестав расширяться и вытягиваясь все выше и выше.

Парень чувствовал, что этот непонятный ветер буквально вытягивает, выпивает из него силы. Он и рад был бы уже остановить это безумие, но не мог. Он не мог ничего — ни шевельнуться, ни опустить поднятые вверх руки, ни сделать шаг, ни остановить силу, вытекавшую из него широким потоком. Как он ни пытался, как ни напрягал волю, стремясь уменьшить этот поток, у него ничего не получалось. Он был всего лишь сторонним наблюдателем в собственном, уже не подчинявшемся ему теле. А затем наступила темнота.

Очнулся он от того, что его тормошили. С трудом открыв глаза, Мишка уставился на нестарую еще женщину в платке и с метлой подмышкой, трясшую его за плечо. Увидев, что парень открыл глаза, она облегченно выдохнула:

— Ну слава Богу! А то я уж грешным делом подумала, что ты помер. Чего разлегся-то посреди двора, ась? Ну-к вставай давай! Али пьяный ты? — голос ее становился все громче, плавно переходя с облегченных интонаций на возмущенные.

— Нет, теть, не пил я, — поворачиваясь на живот и с помощью женщины поднимаясь на ватные от слабости ноги, ответил Мишка. — Голова что-то закружилась… Видать, контузия снова догнала.

— Ну я и думаю: вроде как и не пахнет от тебя, а валяешься, точно неживой, — в голос тетки снова вернулись заботливые и тревожные нотки. — Батюшки, а молоденький-то какой… Неуж на фронте был? Аль при бомбежке накрыло тебя?

— На фронте при бомбежке и накрыло, — слабо улыбнулся ей с трудом стоявший на ногах Мишка, обозревая чисто выметенный ветром круг диаметром метров шесть, в котором они и находились с дворничихой. За пределами этого круга все было усыпано сорванной с деревьев последней листвой и ветками, и даже одно дерево неподалеку от них было вывернуто неведомой силой с корнями и буквально отброшено на пару метров от бывшего места обитания. — Теть… А чего тут было-то?

— Ох, милок… А кто его знает-то? — опершись на метлу, проворчала та, с тоской глядя на предстоявший ей объем работ. — Сперва-то дождь ливанул как из ведра, и, почитай, почти сразу прекратился. Минут пять — и небо очистилось, звездочки показались. Я-то возле окна стояла. Спать ложилась, услышала дождь да подошла поглядеть, сильный ли. Поглядела… Покуда до окна дошла — дождя уж не стало, гляжу — а тучи будто крутит кто, и те быстро так в разные стороны расходятся, а за ними небо чистое-чистое. А вот ветра-то не было, ни, — покачала она головой. — Чего это с деревом так, не пойму я… Да и тут — вон словно буря какая была, а тута, гляди, чистенько все, словно выметено. Ты-то ничего не видал? — с надеждой взглянула она на поеживавшегося в мокрой одежде парня.

— Не, теть… Я, видать, раньше упал. Даже дождя-то не видел, хоть и промок вон весь, — пробормотал Мишка, пряча глаза. «Повезло, что это вырвалось вот так, и вроде никто, кроме того дерева, и не пострадал», — промелькнуло у него в голове. — Теть, пойду я, дома прилягу, а то чегой-то плохо мне, — проговорил он, по-прежнему не поднимая на собеседницу глаз.

— Ступай, милок, ступай, да переоденься, не то простынешь напрочь в мокром-то… — закивала головой тетка. — Ты б в больницу, что ль, сходил, а?

— Схожу… Завтра обязательно схожу, — послушно кивнул он тетке и поплелся домой.

— Дойдешь сам-то, аль проводить? — донесся в спину заботливый голос.

— Дойду, — отозвался Мишка. — Я потихоньку, теть…

Дорога до дома оказалась долгой. Мишка то и дело присаживался на встречавшиеся ему годные для этого поверхности, чтобы перевести дух. Сил не было совершенно. Он был абсолютно опустошен, выпит до дна. Больше всего ему сейчас хотелось вот прямо здесь свернуться в клубочек и уснуть. Но нельзя. И, превозмогая буквально валившую его с ног слабость, Мишка только колоссальным усилием воли переставлял заплетавшиеся от слабости ноги. Добредя до общежития, он с трудом поднялся в свою комнату и кулем рухнул на кровать.