Колдун 2

Глава 9

Мишка давно уже чувствовал, что Тамара жива. С того памятного дня, когда он не смог ощутить ставшую привычной и незаметной, словно дыхание, связь с подругой, прошло примерно пару месяцев, и он снова почувствовал, что девочка живет. Поначалу нить была тонкой и прерывистой, она то пропадала, то вновь появлялась. Постепенно связь крепла, все реже исчезала, и, наконец, восстановилась полностью. До этого лета Мишка жил одной мечтой — найти девочку, найти ее во что бы то ни стало!

Всю зиму он списывался с Бирюком, теперь работавшим в Министерстве Государственной Безопасности РСФСР. Более подробно о его работе Мишка ничего не знал, но то, что Егору доступны многие способы поиска людей, ему было известно. По его просьбе Захаров отправлял бесконечные запросы во все эвакогоспитали, расположенные по линии их участка фронта. И о чудо! Из одного госпиталя Захарову пришел ответ, что в середине октября 1943 года к ним в тяжелейшем состоянии поступила девочка лет десяти-одиннадцати в форме рядового Советской Армии. Данных о ребенке не существовало, никто не знал ни ее имени, ни фамилии, ни откуда она вообще взялась. Санитар, сопровождавший тяжелораненых в полете, мог сказать только, что при взлете самолета в Ильске один из солдат принес ребенка из разрушенного города, накануне занятого советскими войсками.

Состояние ее формы давало ясно понять, что она носила ее, и носила уже довольно давно. Характерные потертости, возникшие во время носки, указывали на то, что девочка имела и боевое оружие, то есть воевала. Но кто она, с какой дивизии — оставалось неизвестным. Запросов от ее командования не поступало, что, впрочем, было неудивительно: в том бою погибло две дивизии прежде, чем подошло подкрепление.

Сама девочка в сознание не приходила, и врачи, видевшие ее состояние, удрученно качали головами — маленькая воительница не выживет. Только ее сердечко слабо, тихо, но упрямо продолжало биться.

Чтобы хоть как-то записать ребенка, врачи дали ей имя Катюша. Частенько, стоя над ее кроватью, они говорили: «Вот это настоящий воин!» Так ее и записали: Екатерина Воин, указав в скобочках рядом с именем, что имя вымышлено.

А еще во внутреннем кармане ее гимнастерки, возле сердца, было обнаружено старое, порядком уже затертое письмо на имя Федора Владимировича Коврова. Что это было за письмо, каким образом оно попало к девочке, и почему было ей настолько дорого, никто не знал. Но письмо занесли в перечень ее личных вещей, упаковали в пакет из прочной бумаги и привязали ей на руку, словно бирку, чтобы не затерялось.

Проведя несколько первых, срочных операций, ее самолетом отправили глубоко в тыл, в Свердловск, в один из ведущих военных госпиталей. При подготовке документов для отправки был послан запрос в дивизию, защищавшую Ильск. От временно исполнявшего обязанности командира запасной дивизии полковника Егорова майора Веснова пришел ответ, что Екатерина Воин у них в дивизии не числилась. Списки дивизии майора Черных также были проверены, и указанная женщина там отсутствует. От командования трех дивизий, пришедших на помощь защитникам Ильска, ответа не было, так как запросы им никто не отправлял, а потому Екатерина Воин была записана как рядовая 143 пехотной дивизии полковника Жданова, первой подошедшей на помощь защитникам Ильска.

В Свердловске маленькая воительница перенесла семь тяжелейших операций. В сознание девочка приходить начала, но ни двигаться, ни говорить она не могла. Встал вопрос, куда отправлять странного ребенка после выписки. Всем было понятно, что на фронт она не вернется, и ни один из детских приютов ее в таком состоянии не примет.

Одна из медсестер, ухаживавшая за Катей, решилась вскрыть конверт, привязанный к ее руке. Прочитав письмо, она задумалась. Письмо было адресовано некоему Федору Коврову, более того, о девочке там не было ни слова, но оно явно попало к ней не просто так, и не просто так она его хранила. Значит, человек, солдат, которому оно было адресовано, как минимум ей знаком. Но жив ли еще тот солдат? Скопировав с письма оба адреса: и полевой почты, и домашний в Куйбышеве, медсестра написала письмо Федору Владимировичу Коврову на фронт по указанному в письме адресу полевой почты. Также она отправила телеграмму ему и Ковровой Елене, указанной в письме, в Куйбышев. Само письмо она вложила обратно в конверт и снова привязала к руке девочки.

Получив от Захарова письмо с вложенным в него ответом на запрос, Мишка едва дождался отпуска. На накопленные деньги купил билет на самолет до Свердловска и помчался в указанный в письме госпиталь. Отыскав там врача, работавшего в госпитале и в 1943 году, он узнал, что девочку тот помнит, больше того, несколько операций проводил именно он. Но сведения, полученные от доктора, Мишку огорчили. Врач очень хорошо помнил, что она была сильно изранена, особую тревогу вызывали травмы спины, головы и не заживавшая огромная рана на бедре, кроме того, из-за серьезнейшей травмы головы девочка не могла двигаться и говорить. Ей было проведено две весьма рискованных операции на мозге, но результатов они не дали. Мишка насторожился, узнав, что маленькую пациентку забрал отец.

Сунувшись в воспоминания доктора, он нашел в них Тамару. В первый момент парень не узнал ее, настолько она изменилась. Из ярких, лучистых глаз Томки словно ушла жизнь. Они стали темными и тусклыми. Личико, едва выглядывавшее из обмотавших голову бинтов, сильно похудело, заострилось, побледнело и словно стало еще меньше, щеки ввалились, взгляд стал безразличным и рассеянным. Она словно смотрела в никуда. У Мишки сжалось сердце. Он почти нашел Тамару, и она жива, но в каком она состоянии?! И кто забрал ее? Куда увезли? Где она сейчас?

— Доктор, а откуда ее отец узнал, что Томка… то есть Катюша здесь? — задумчиво спросил Мишка.

— Кажется, ему написала одна из медсестер, по-моему, ее звали Зоя… А может, и нет… — потерев виски пальцами, ответил врач. — Молодой человек, а вы кто этой девочке? — опомнился наконец он.

— Я? Я ее брат, — рассеянно отозвался Мишка, и, вздохнув, продолжил: — Ее зовут Тома, Тамара. Тамара Руденко. Она герой. Герой Советского Союза. Где ее отец, я не знаю. Мать погибла в сорок третьем, и один брат тоже. А я… я был на задании, когда ее ранили, — возле Мишкиных губ четко обозначились горькие складки. — А где найти ту медсестру, Зою? — вдруг поднял он голову и мрачно посмотрел тяжелым взглядом на врача.

— Зою? Ммм… — доктор задумчиво обхватил свой подбородок и потер его. Потом покачал головой. — Видите ли, молодой человек… Медсестры во время войны были очень востребованы… Многие проходили обучение здесь, а потом отправлялись на фронт. Я плохо помню ту девушку, и не знаю, куда она исчезла. К сожалению, я вряд ли тут смогу помочь.

— А бумаги? — вскинулся вдруг Мишка. — Если Томку… Катюшу переводили в другой госпиталь, должны же были остаться записи о том, куда ее перевели!

— Это если переводили, — задумчиво ответил ему доктор. — А если выписали… то вряд ли.

— Но можно ведь посмотреть? И как вообще Тамару отдали первому попавшемуся человеку? — возмущенно всплеснул руками Мишка. — Мало ли кто ее забрать хотел?

— Он совершенно точно узнал девочку… — покачал головой врач. — Он плакал, глядя на нее. Сидел на ее койке, держал за руку и плакал.

Мишка снова полез в воспоминания доктора. Проходя мимо палаты, где лежала Томка, тот привычно приоткрыл дверь и хотел войти, проверить маленькую пациентку. Но на ее кровати сидел крупный седой мужчина и держал ее за руку, поглаживая ту большим пальцем руки. Вторая рука, искалеченная, у него висела на груди, на перевязи, а из-под задравшейся штанины виднелся деревянный протез. По ввалившимся, с довольно свежими шрамами от ожогов щекам мужчины, покрытым небольшой щетиной, медленно катились слезы. Доктор, не решившись нарушить встречу, шагнул назад и тихонько прикрыл дверь.

Парень тряхнул головой, отгоняя видение.

— Доктор, а где можно посмотреть записи о раненых? — задумчиво спросил он.

— В госпитальном архиве. Это в подвале. Там, где выход, есть лестница вниз. Попросите кого-нибудь в регистратуре, вам помогут, — поднялся врач. — Вы извините, молодой человек, но меня ждут больные.

— Конечно, — поднялся и Мишка, протянув доктору руку для пожатия. — Спасибо, доктор. Вы мне очень помогли. И спасибо вам за Тамару… — коротко пожав руку врачу, Мишка широкими шагами вышел из кабинета.

В архиве они с весьма пожилой и говорливой медсестрой отыскали запись о том, что Коврова Тамара Федоровна, в скобочках стояло ее вымышленное имя Екатерина Воин, была выписана из госпиталя 18 февраля 1944 года. Расписка от отца, Коврова Федора Владимировича, прилагалась. Там же была и выписка из истории болезни о ранениях и проведенных операциях с припиской «К дальнейшей воинской службе не пригодна». Была исправлена и дивизия, к которой была приписана Тамара: 32 Танковая дивизия под командованием майора Федотова Руслана Яковлевича.

Мишка задумался. Когда он только попал на фронт, дивизией командовал майор Федотов. Но в том первом для него серьезном танковом сражении Федотов погиб, и командиром дивизии стал майор Черных, тогда же и получивший звание майора. Дивизия указана верно… Получается, что Тамару забрал кто-то, кто знал ее, знал дивизию, знал, что командиром был Федотов, но не знал, что Федотов погиб.

Тамару в тот день, когда они пришли, отправили в санчасть, и там она пробыла дня три, пока ее не забрал Степаныч. Да и потом, после следующего, страшного боя Тамара не вылезала из санчасти, его искала. Получается, это кто-то из раненых в том бою? Тогда все сходится… Его ранили, он не знал о гибели Федотова, в санчасти он видел Тамару… У Мишки голова шла кругом. Подумав, он полез в воспоминания Тамары. Перебирая их, нашел воспоминание о Федоре, об отданном девочке письме, а самое главное, Федор сказал Томке, что он из Куйбышева, и очень просил ее разыскать его после войны.

Мишка опустился на лавочку в парке. Если Тамару действительно забрал этот самый Федор, значит, искать ее следует в Куйбышеве. Парень прикрыл глаза и попытался вспомнить свои ощущения во время полета. Его тянуло куда-то словно канатом. И он помнил, как радостно забилось сердце, когда они взлетали. Все его существо тянулось к подруге, и он ясно чувствовал, что движется в правильном направлении. Но спустя время он понял, что точка притяжения стала уходить в сторону, а потом и назад. К Свердловску он подлетал с привычным тянущим ощущением слабого зова.

Мысленно представив себе карту, он попытался вспомнить, где территориально располагается Куйбышев. И если он правильно помнил, он должен был пролетать в стороне от этого города. Теперь все сходилось.

Прикинув, сколько у него осталось денег, Мишка вздохнул. Если Тамара действительно в Куйбышеве, он заберет ее, и обратно им нужно будет возвращаться вдвоем, значит, от Куйбышева будут нужны два билета. Да и до самого Куйбышева ему еще надо добраться. И Тамару надо будет хорошо кормить. Сам-то он обойдется малым, а вот ей будет нужна хорошая, питательная еда, а это снова затраты. А если девочка не восстановилась? Тогда расходы возрастают многократно.

То, что Тамара может и не захотеть с ним ехать, Мишке в голову не приходило. Она была его, и парень даже мысли не мог допустить, что она решит остаться в Куйбышеве.

Прикинув и так и этак, он решил ехать в Куйбышев на поезде. Да, добираться дольше, зато дешевле. Так он сможет пусть немного, но сэкономить.

Наконец, выстроив у себя в голове план, Мишка отправился на вокзал за билетом.

Приехав в Куйбышев, первым делом он отыскал справочное бюро. Узнав, как добраться по адресу, указанному в письме в воспоминаниях Тамары, он торопливо зашагал к трамваю.

Выйдя на остановке, отыскал нужный дом. Поднявшись на третий этаж, постучал. Вскоре за дверью послышались неровные шаги, и та распахнулась. Перед ним стоял тот самый седой мужчина из воспоминаний доктора, только чисто выбритый и с уже зажившими ранами.

— Эээ… Здравствуйте, — проговорил Мишка. — Вы Ковров Федор Владимирович?

— Да, я, — кивнул мужчина большой головой. — Здравствуй, — и вопросительно уставился на Мишку.

— Я ищу Тамару, — взглянул на него парень. — Она была ранена, и в госпитале сказали, что вы забрали ее в 44 м, — проговорил Мишка.

— Ты кто? — нахмурился Федор. — И зачем тебе моя дочь?

— Я Мишка, Заяц, — подумав, парень назвался старым прозвищем. Он уже успел отвыкнуть от него — в последние годы с легкой руки Бирюка его иначе как Колдуном и не звали. — Это я привел ее с братом и сестрой в дивизию.

— Зайди, — приглашающе мотнув головой, Федор открыл дверь пошире и посторонился. Когда Мишка вошел, он кивнул в сторону кухни: — На кухню ступай.

Мишка аккуратно разулся и прошел в небольшую, но уютную кухоньку. Федор вошел за ним следом. Бухнув на плиту чайник, он подкинул в топку мелко нарубленных дровишек и, выпрямившись, серьезно взглянул на Мишку.

— Ну чего застыл истуканом? Садись, — кивнул он на табурет, стоявший перед столом. — Зачем тебе Тамара?

— Она была ранена, я не знал, куда ее увезли… — растерялся Мишка. — Я хочу забрать ее.

— Зачем? — прищурился, глядя на него, мужчина.

— Ну… Это же Тамара… Моя Тамара… — окончательно растерялся парень под тяжелым взглядом мужчины. — Понимаете…

— Нет, — спокойно ответил Федор. — Не понимаю. Тамара считает нас с Леной своими родителями, Надежду, нашу дочь — своей сестрой. Она живет в семье, которую любит, и которая любит ее, учится, здесь у нее друзья, знакомые. Зачем рушить ее жизнь?

— Но… Неужели она обо мне ни разу не говорила? О Степаныче, об Арсене, о полковнике Егорове? — удивленно уставился на него Мишка. — Мы искали ее… Я искал. Долго. Очень долго… — парень нервно взъерошил волосы. — Но я был на фронте… Я не мог уйти так просто, вы же понимаете… А после войны… Я искал ее. И нашел, — он прямо взглянул на Федора.

— Хм… Нашел… — вздохнул Федор и, поднявшись, принялся разливать по кружкам чай, видимо, давая себе время обдумать ответ. Наполнив кружки, он вернулся к столу и поставил одну перед Мишкой. — Я не знаю, кто ты, парень, и что тебя связывает с Тамарой… Но она стала мне дочерью. Там, в санчасти, после боя, я не смог отговорить ее остаться. И помог спрятаться. Она… удивительная девочка. Тамара боец. Боец по характеру, по жизни, — Федор замолчал, задумавшись. Потом, словно опомнившись, протянул руку и, взяв со стоявшего неподалеку стола тарелку с оладьями, протянул ее Мишке. Парень, беря тарелку у него из рук, прикоснулся к его руке, но, привычно отодвинув хлынувший в него поток эмоций и воспоминаний, выжидательно уставился на Федора. Вздохнув, мужчина продолжил: — Ты спрашивал, не вспоминала ли Тамара о ком-нибудь… Не вспоминала. У неё было очень тяжелое ранение головы, и она… Она потеряла память. Тамара ничего не помнит, — тяжело, словно нехотя роняя каждое слово, проговорил Федор.

— Но… Я… — Мишка заметался. Он мог помочь ей. Ему нужно к ней только прикоснуться, и она вспомнит! Но сказать об этом Федору? И как сказать, если не говорить о даре? Или открыться?

— Что ты? — поднял на него глаза мужчина. — Тамара ничего не помнит. Она считает нас с Леной своими родителями, и я не хочу что-либо менять, — строго и серьезно проговорил он. — Тем более я не отпущу дочь в неизвестность. Она еще не до конца поправилась, она нуждается во внимании и уходе. Здесь у нее своя комната, все условия, хорошее лечение, прекрасные врачи, уход… А что можешь предложить ей ты? — впился он глазами в Мишкино лицо.

— Я… Я тоже люблю Томку, и сделаю все, чтобы она выздоровела, — выдержал его взгляд Мишка.

Федор, бесконечную минуту не отводивший взгляда, вдруг опустил голову, обхватив ее руками и тихо, как-то обреченно заговорил:

— Она не помнит ничего… Но до сих пор кричит ночами, Миша. Если бы ты слышал, как она кричала первое время… Просыпалась в холодном поту, дрожа от пережитого, пыталась вспомнить, что ей приснилось, и не могла… — голос у Федора стал хриплым, уставшим. — Она ребенок еще, Миша. Ребенок не должен был пережить то, что пережила эта девочка. Если бы ты знал, сколько ночей мы с Леной просидели у ее кровати, чего нам стоило поднять ее на ноги, сколько времени с ней работали врачи, чтобы уменьшить последствия душевных ран, восстановить ее психику… Чего нам стоила ее первая улыбка, ее радостный смех… — мужчина выпрямился, нервно стряхнул со стола несуществующие крошки, помолчал и продолжил: — Ты хочешь увидеть ее? Тамара скоро придет со школы, с дополнительных занятий. Да, ты нашел ее. Но я не хочу, чтобы вы встретились. Я боюсь, что она вспомнит! Вновь вспомнит все то, через что она прошла. И все начнется сначала: кошмары, слезы, тоска, обреченность… — Федор поднял голову. — Уезжай, Миша. Богом прошу: не трогай девочку. Если она дорога тебе, оставь ее в покое, дай ей спокойно жить…

Мишка сидел, опустив голову и крепко обхватив горячую кружку руками, слушал и думал. Да, у него были воспоминания Федора, и он их обязательно рассмотрит, но позже, позже… Сейчас же… Он чувствовал, что мужчина не врет, и что он прав. Что может он предложить Тамаре? Повесить ее на Егоровых? Нет, они, конечно, примут ее, но правильно ли это будет? Забрать девчонку от любящих ее родителей, выдернуть из ставшего привычным окружения и увезти к чужим людям? Или в общагу? Мишка вспомнил обстановку общежития и передернулся. Нет, туда ее тащить точно не стоило.

Как он ни пытался найти способ устроить Тамару, выходило, что влезь он — и сделает только хуже. Получается, что сейчас, наконец отыскав подругу, он должен от нее добровольно отказаться? И спокойно жить дальше, зная, что она не знает, не помнит ни о нем, ни о том, кто она на самом деле, ни о том, что было… А может, Федор прав, и ей действительно ни к чему об этом помнить?

Мишка взвешивал и крутил и так, и эдак… По всему выходило, что Федор прав, и срывать сейчас Томку с привычного места глупо. Ему переехать в Куйбышев? — мелькнула мысль. А зачем? Чтобы быть рядом с Тамарой, иметь возможность видеть ее издалека, но не иметь возможности с ней поговорить, подойти, взять за руку…

Вдруг Мишка ясно, словно живого, увидел Арсена. Увидел его в ту минуту, когда показал другу, как он погибнет, и когда умолял его вернуться назад в надежде обойти, обмануть смерть… Арсену понадобилось меньше минуты, чтобы сделать выбор между жизнью и смертью, между риском для него и обреченностью для себя. Арсен не колебался, идя на смерть, зная, что идет умирать, чтобы сохранить ему, Мишке, жизнь. Так почему же он, Мишка, сейчас колеблется? А ведь перед ним выбор гораздо проще, чем был перед Арсеном! Ему лишь предстоит выбрать между терзаниями и спокойной, счастливой жизнью подруги. И он колеблется? Выбирает? Между чем и чем?

Шею и щеки Мишки залила краска стыда. Когда же он успел стать таким… собственником, таким эгоистом, что собственное желание видеть подругу рядом он сейчас ставит выше ее здоровья, счастья, ее покоя? Как он вообще может даже допускать подобные мысли? Что с ним случилось? В кого он превратился? Когда перестал быть человеком? В какой момент он начал думать лишь о себе, о своих желаниях, о своих чувствах, совершенно не считаясь с чувствами и желаниями других людей? Или это то, что сидит в нем, внушило ему все эти чувства, заставляя осознавать себя особенным, всемогущим, сверхчеловеком, для которого чувства и желания других людей уже не имеют значения?

— Дядь Федь… Можно, я буду вас так называть? — поднял на мужчину тяжелый, потемневший взгляд Мишка.

— Можно, — кивнул Федор, спокойно и уверенно глядя на сидевшего перед ним юнца, практически мальчишку. Он не помнил его. Слышал, что в одном из танков на фронт приехал какой-то пацан, навел шороху в отряде. Их даже поднимали по тревоге, искали пацана… Не нашли. Сам пришел перед тем боем. А следом появилась и девочка. Он помнил ее твердый, решительный взгляд карих глаз, на дне которых затаились и боль, и страх, и неуверенность. Они дрожали в ее глазах, грозясь прорваться наружу. Но вот она прошептала: «Я пионерка! Я клятву давала!» — и словно по волшебству из ее глаз исчезло все, кроме твердой решимости и уверенности в правильности принятого решения. Она тогда удивила его. Вот этой своей упрямой верой в то, что она обязана встать на пути врага. Маленькая пчелка готова была пойти в бой против огромного зубастого кота. Федор был уверен, что девчонку не оставят на линии фронта, и уж тем более не возьмут в разведчицы. Отправят с первой же машиной в тыл, и все дела. Но и расстраивать девочку сейчас ему не хотелось, и он шутки ради подсказал ей, где можно спрятаться. Кто же знал, что она воспримет его совет всерьез? И тем более останется в дивизии?

— Спасибо. Дядь Федь, я сейчас уеду. Вы правы: я не смогу дать Тамаре то, что дали ей вы. И ломать ей жизнь я совершенно не хочу. Поэтому я уеду. Единственное, о чем я попрошу: восстановите ее ордена и медали. Она их заслужила, — Мишка вздохнул. Перед его глазами замелькала Тамара: хохочущая и разбрасывающая вокруг себя разлетающиеся миллионом разноцветных радуг прохладные брызги воды, испуганное, белое лицо ее в ельнике, когда они прятались от немецкого патруля, серьезный, сосредоточенный взгляд, когда она рассказывала командирам о спрятанных возле ее деревни танках, испуганно дрожащие побелевшие губы и застывшие льдинками глаза, когда она решила, что убила диверсанта… Взяв себя в руки, он продолжил: — Я оставлю вам адрес Павла Константиновича Егорова. Тамарины ордена хранятся у него, равно как и документы на них. Разведчики, уходя на задание, всегда сдают все документы и ордена командиру… — Мишка помолчал, опустив голову. — У полковника находится и представление Тамары к ордену Героя Советского Союза посмертно. Вы можете доказать, что она жива, и получить его. Кстати, настоящая фамилия Тамары — Руденко, отчество Михайловна. Я не знаю, как вы будете объяснять ей ее ордена, но они должны быть у нее. Она их заслужила, — повторился он и, быстро черкнув на лежавшей возле стола на подоконнике тетради адрес Егорова, поднялся.

— Она знает, что была на фронте, и о том, что была разведчицей, тоже, — вздохнув, тяжело поднялся и Федор. — Я как-то должен был объяснить ей ее ранения. Ничего лучше, чем сказать правду, мы с Леной не придумали.

— Я пойду… Тамара уже совсем рядом. Нам не стоит встречаться, — опустив голову, Мишка направился к входной двери. Обувшись, он постоял несколько секунд, крепко сжимая в руках ручку небольшого чемоданчика и, вздохнув, произнес: — Спасибо вам за Тамару, дядь Федь. Пусть она будет счастлива. Если будет нужна помощь — вы можете связаться со мной через полковника Егорова.

Мишка развернулся и взялся за дверную ручку.

— Подожди, Миша, — остановил его вдруг Федор. — Погоди минутку. Я сейчас…

Мужчина исчез в одной из комнат. Спустя минуту он вернулся, неся фотографический снимок, и протянул его Мишке.

— 9 мая, в День Победы, это была пятница, мы вечером гуляли в парке, и там был фотограф. Вот… Тамара здесь очень красивая, — улыбнулся он, с любовью глядя на фото в Мишкиной руке. — Удачный снимок получился.

— Спасибо… — слабо улыбнулся Мишка, вглядываясь в знакомые и одновременно незнакомые уже черты.

— Всё, иди, — распахнул дверь Федор. — С Тамарой все будет хорошо. Я никому не позволю обидеть ее, — тихо и уверенно проговорил Федор.

Мишка кивнул и шагнул за порог. Спустился на один пролет. Ощущение, что Тамара совсем рядом стало невыносимым. Бросив на ходу взгляд в окно, он словно наткнулся на стену.

Под окном, возле подъезда, стояла стайка девушек с книжками в руках. Они весело о чем-то щебетали, срываясь на смех. Одна девушка в светлом платьице, стоявшая вполоборота к Мишке, казалась чуть старше своих подружек. Из-под распущенных каштановых волос ее от виска к щеке шел большой, хорошо заметный даже на таком расстоянии рваный шрам. Свободной рукой она опиралась на изящную, с любовью выточенную трость.

Мишка буквально прилип к стеклу, впитывая в себя образ подруги. Сейчас он с особой ясностью понял, что едва не совершил огромную, страшную ошибку — Тамара среди подруг держалась уверенно, спокойно. Она была весела и беззаботна, точно яркая птичка.

Вдруг, словно почувствовав его взгляд, Тамара повернулась и подняла голову. Их глаза встретились. Девушка мгновенно посерьезнела и до боли знакомым движением сдвинула бровки, пристальнее вглядываясь в окно.

С забившимся в тревоге сердцем Мишка отскочил от окна. Судорожно оглядевшись, он, перескакивая через ступеньку, рванул наверх. Добежав до площадки верхнего этажа, он замер, сквозь лестничный пролет глядя вниз. Не рискуя больше подходить к окну, он боялся даже дышать. Ему казалось, что стук его сердца громом разносится по всему подъезду.

Открылась входная дверь, послышались девичьи голоса, неровные шаги и легкий стук трости, в пролете мелькнуло светлое платье. Парень затаил дыхание.

— Том, да ты чего? Голова заболела? — раздался незнакомый голос.

— Нет, ничего… Надюш, не волнуйся, все в порядке… — Томкин голос стал более глубоким, в нем появились новые нотки. Теперь его невозможно было спутать с полудетским голоском, к которому привык Мишка, но это все равно был ее, родной для него голос, пусть и повзрослевший.

Шаги приближались. На площадке третьего этажа они замерли. На стук открылась дверь. Снова стукнула трость, нерешительные, неровные шаги в сторону лестницы… Мишка отпрянул от пролета. Стараясь не издать ни звука, слился со стеной.

— Тамара? Что там? — раздался взволнованный голос Федора. — Тамара? Что-то случилось, дочь?

— Нет, пап, все хорошо… Показалось. Кошка, наверное… — растерянный голос девушки, поспешный стук трости… Наконец хлопнула дверь.

Мишка перевел дыхание и сполз по стеночке. Отерев со лба выступивший пот, он дождался, пока сердце чуть успокоится, поднялся и тихо, на цыпочках, стараясь не издать и звука, спустился вниз. Выйдя из подъезда, он неспеша пошагал к вокзалу.