Колесница Солнца. Восемь тетрадей индийской классической лирики в переводах С Северцева

Ни счастливые дни, ни печальные дни

Не продлятся всю жизнь — им положены сроки.

На изменчивый ход наших судеб взгляни —

То дают, то берут, то добры, то жестоки.

Да, поистине духом велик только тот,

Кто спокоен и тверд, кто исполнен бесстрастья

И во дни торжества, и в годину невзгод,

И в пучине скорбей, и в обители счастья.

О наш Кришна — пастух, махараджа, герой,

Ты, что был незапятнан пороком и скверной,

Смысл и суть я постиг нашей жизни земной,

Размышляя о жизни твоей беспримерной.

Чей позор или славу запомнил народ,

Тот проклятьем иль песней с людьми остается,

Остальное лишь несколько дней проживет

И заглохнет в забвенье, как в старом колодце.

Боль и радость, успех иль позор — лишь плоды

Наших прежних, дурных или добрых, деяний.

Мощны силы судьбы, приговоры тверды —

Что на свете законов ее постоянней?

Слабодушный не сбросит тяжелых оков

И погибнет в трясине тоски и сомнений,

А достойный, страданья и скорбь поборов,

Поднимается вверх — от ступени к ступени.

Этой ночью в светлом сновиденье

он ко мне явился, как живой, —

Тело от желанья содрогнулось,

в сердце вспыхнул трепет огневой.

Над лицом моим лицо склонил он,

с пылкой радостью к устам приник…

Пробудилась я — и что случилось,

почему исчез он в тот же миг?

Был мой сон чудесен, но обманчив —

до сих пор обида душу жжет:

Не смогла я счастьем насладиться —

слишком скоро наступил восход.

Как жасмин цветущий, я пылаю,

он шмелем летит на мой призыв,

Но рассвет приносит боль утраты,

нас, влюбленных, снова разлучив.

Ах, недолго я была богатой —

ярких снов исчезло волшебство…

Горе мне — алмаз бесценный выпал

из подола сари моего!

Она прошла — и понял я: красивей в мире нет!

Она прошла — и с жадностью взираю ей вослед.

Ведь даже если нищего наследство скоро ждет,

Быть жадным и завистливым он не перестает.

Природой дивно созданы, черты ее светлы!

Лицо подобно лотосу, глаза — как две пчелы,

Как две пчелы на лотосе, что меду напились

И расправляют крылышки — вот-вот умчатся ввысь.

Сегодня я красавицу увидел по пути —

И разум зачарованный не знаю чем спасти.

Ее живые прелести я взглядом пожирал,

На горы златоверхие — на грудь ее — взирал.

А бог любви подсматривал — за дерзость проучил:

Мой разум одурманенный под стражу заключил.

Тебя надеясь повстречать, он бродит при луне,

На ложе стонет и дрожит в тоскливом полусне.

Куда с рассвета ни пойдет — к ручью или холму,

Во встречной девушке любой ты чудишься ему.

Не так ли, редкостный цветок из виду потеряв,

В тоске, безумье кружит шмель среди кустов и трав?

Пусть манго, джатаки, жасмин привлечь его хотят,

Стал безразличен для него их цвет и аромат.

Забыл о них влюбленный шмель, нектара их не пьет,

Лишь тот единственный цветок теперь его влечет.

Тебя узрев, к тебе одной стремиться будет он:

Чем очарован человек, к тому и устремлен.

Так воду на краю горы не сдержишь никогда —

Стремиться будет вниз и вниз упрямая вода.

Из влажных лотосов устроив ложе,

его с трудом я погрузила в сон,

Но лотосы желтеют, увядают —

так с головы до ног он раскален.

Сандал его не лечит — распаляет,

луна подобна злейшему врагу,

И если средств целебных не отыщем,

за жизнь его ручаться не могу.

О Радха, сжалься! Разлучась с тобою,

он сохнет и слабеет день за днем,

Тебя не видя, больше жить не хочет,

снедаемый мучительным огнем.

Врачи отчаялись, помочь не могут,

теперь не человек он — полутруп,

Одно лекарство есть, одно спасенье —

нектар твоих благоуханных губ.

Стыдливую к тебе я привела,

а это стоило больших усилий —

Будь бережливым, если хочешь ты,

чтоб наслажденье вы сполна вкусили.

Смотри, как терпелив мохнатый шмель:

сев на цветок, он не ломает стебля —

Не торопясь сосет душистый мед,

лишь осторожно лепестки колебля.

Так поступай и ты — понравься ей,

и, если это вскоре удалось бы,

Придет опять — еще не раз придет,

и больше не потребуется просьбы.

Она, как ветка сириса, нежна,

будь нежен с ней, как подобает Кришне,

И следуй наставленью моему —

не проявляй поспешности излишней.

В час первой встречи не пугай ее,

не дай прорваться бешеному пылу,

Пусть ваша страсть день ото дня растет,

как месяц в небе, набирает силу.

Ей даже в шутку грубость не скажи —

то было б непростительной ошибкой!

Тогда без страха вновь она придет —

придет к тебе с доверчивой улыбкой.

Ночь кончается… Лотос уже приоткрылся слегка,

Закружилась пчела — видно, милого ищет дружка.

Все тусклее светильник, а даль горячее, ясней,

Это всходит заря, и склоняется мрак перед ней.

Отпусти меня, Кришна, — теперь я хочу отдыхать,

Будет бог благосклонен — увидеться сможем опять.

Тот любовник умен, кто желанья возлюбленной чтит,

А иначе сердцам неизбежный разлад предстоит.

Знает даже грабитель: всему есть разумный предел;

Дай цветку отдохнуть — ты напиться нектара успел.

В час первого слиянья, первых ласк

бог Камадэва голоден и жаден:

Будь сдержан — второпях не раздави

сладчайшей из чудесных виноградин.

Не жадничай, стыдливой овладев,

смиряй свое мучительное пламя:

Достойный лучше с голоду умрет,

чем станет есть обеими руками.

О Кришна! Ты, конечно, очень мудр

и должен знать не хуже, чем другие,

Как боязно слонихе молодой

почуять жезл погонщика впервые.

Она решилась встретиться с тобой

лишь после долгих просьб и увещаний,

Так постарайся милой угодить —

ей сразу станешь ближе и желанней.

Настойчиво к любви не принуждай,

так делают лишь грубые невежды,

Она нежна — не рань ее души,

в порыве страсти не порви одежды.

С ней наслаждайся лишь до той поры,

пока твой натиск терпит благосклонно,

Но отступи, едва заметишь ты,

что смотрит недовольно, утомленно.

И за руки поспешно не хватай,

увидев, что уйти она готова, —

Так демон Раху, изрыгнув луну,

ее тотчас же не глотает снова.

Обещал мой любимый, что ночью весенней

возвратится знакомой тропой,

Обещал, что опять будет ночь наслаждений,

обещал — и простился со мной.

Дни весны наступили — высоко и звонко

распевает кукушка в лесу.

Где же друг дорогой? Нарушать обещанье

благородным мужам не к лицу.

Вот и час наступил — не явился желанный,

да куда же он мог запропасть?

Вот и срок миновал — до сих пор утоленья

не нашла моя тайная страсть.

Для меня будто с запада солнце восходит…

Блеск луны заливает мой сад…

О, как манго цветет! О как жадно и сладко

под деревьями пчелы жужжат!

Попадись мне Творец, я б связала его

и в глубокую яму столкнула с досады!

Если женщину он красотой наделил,

дать в придачу и мужа достойного надо.

Стала юность врагиней смертельной моей,

стало тяжкой обузой прекрасное тело.

Пусть кому-то желанна моя красота,

а меня она, видно, сгубить захотела.

Ах, подруга, не спрашивай, как я живу, —

не торопится милый ко мне возвратиться.

Чует сердце мое: в чужедальнем краю

он сегодня другою пленен чаровницей.

На этом ложе каждый день рассыпаны цветы —

Ждет нежноликая твоя: вот-вот вернешься ты.

Где ты проводишь дни весны, сказать я не берусь,

А люди спрашивать начнут — им отвечать стыжусь.

О Кришна, светлую судьбу не должно омрачать!

На ложе вянут лепестки — ты не пришел опять.

Под райской сенью провела дни юности она,

Под ядовитым древом жить теперь принуждена.

Давно ль весенний ветерок ей радости дарил?

Теперь его душистый вздох ее лишает сил.

Давно ли ей журчал ручей, что жизнь полна утех?

Теперь журчанье этих струй — как равнодушный смех.

А зов кукушки долетит из ближнего леска —

И разрывает сердце ей тревога и тоска.

Сандаловую мазь достав,

что снега холодней и чище,

Все тело я растерла ей,

увядшее без сна и пищи.

Весь день пытаюсь я помочь,

а ей становится все хуже,

Ведь злой недуг ее — внутри,

а мазь целебная — снаружи.

О Кришна, выслушай меня:

ужель в беде ее оставишь?

Ужель, мучителем прослыв,

себя навеки обесславишь?

Отчаясь вновь тебя узреть,

уже не веря новой встрече,

Она в беспамятстве лежит —

лишилась разума и речи.

Уже до горла поднялась

ее душа — спеши помочь ей:

Светильник жизни золотой

угаснуть может этой ночью!..

В дни долгой разлуки жила я мечтою одной:

Дождаться бы Кришны — дождаться любою ценой!

И тайным желаниям внял благосклонный Творец:

Вернулся любимый — явился ко мне наконец.

Ко мне, о подруга, вошел он, улыбкой светясь,

И вспыхнуло сердце: мечта моей жизни сбылась!

Вошел он — и глянул в лицо, и уже через миг

Объятья сомкнул и к губам моим жадно приник.

Узрел мои груди высокие — стал их ласкать,

Рукой торопливою сари на мне распускать.

А я обмирала, от счастья любви чуть жива,

Пока он шептал мне сладчайшие в мире слова.

Сидела я совсем одна в пустом своем дому,

Гляжу — идет нежданный гость к порогу моему.

Вернулся он из дальних стран! А только в дом вошел

Ударил гром, и хлынул дождь, отвесен и тяжел.

Что будет, если видел нас болтливый мой сосед, —

Об этой встрече в тот же час узнает целый свет!

Стемнело в доме, ливень лил, днем наступила ночь,

А я — что сделать я могла? Не гнать же гостя прочь!

Как оправдаюсь я теперь? Что скажут обо мне,

Узнав, что с ним я допоздна была наедине?

А как мы переждали дождь, что делали вдвоем,

Любовь спросите — только ей известно обо всем.

Красны от бессонницы веки твои:

они — как усталые птицы,

Как пара чакоров, упившихся всласть

нектаром луны-чаровницы.

Недвижны красивые брови твои,

и все-таки нет в них покоя —

Владыка любви лишь на миг отложил

свой лук после трудного боя.

О милая Радха, со мной не хитри —

подругу обманывать стыдно:

Уклончивы, сбивчивы речи твои,

но счастье твое — очевидно.

Две груди твои — наливные плоды,

созревшие в мирных долинах, —

Теперь словно две золотые горы

с цветами на острых вершинах.

Небрежно откинуты пряди со лба,

и видно по каждой примете:

Добился лукавый владыка любви

сладчайшей победы на свете!

Из объятий ее отпускать не спеши,

повредить это нежное тело не бойся:

Хоть и гнется цветок под тяжелым шмелем,

все равно не сломается, не беспокойся.

И не слушай молений пугливых ее,

и не верь, если шепчет: «Не надо, не надо!..»

А иначе скорее наступит рассвет,

чем добыта желанная будет награда.

Пусть измучатся губы — целуй без конца,

в ней ответные волны любви пробуждая,

Как чудесно, когда разгорается страсть

постепенно, как в небе луна молодая!

Объятья его беспощадны,

не тронул его мой плач,

Прошу об одном, подруга:

меня до рассвета спрячь.

С трудом от него спаслась я —

взгляни на меня сама:

Порвалось мое ожерелье,

слиняли кармин и сурьма.

Смотри: мои бедные груди

в царапинах от ногтей,

Как если бы на слониху

набросился тигр-злодей.

В укусах мой рот, я плачу,

готова я жизнь проклясть,

Подобно луне, попавшей

к демону злому в пасть.

Как море, безбрежна полночь,

все тонет в угрюмом сне,

Молю, чтоб скорее солнце

на помощь пришло ко мне.

А Кришне скажи, подруга,

пускай он меня не ждет:

Он тело мое изранил —

он душу мою сожжет!..

Яшода качает младенца Кришну —

тихонько качает его в колыбельке,

Сидит под навесом она тростниковым,

задумчивым голосом так напевает:

«Ты, сон-хранитель, сон-утешитель,

приди, малыша моего убаюкай!

Да что же ты, сладкий сон, не приходишь,

тебя мой сынок давно ожидает!..»

А Кришна то прикрывает глазки,

то губками зашевелит беззвучно,

И, видя, что в дрему дитя погрузилось,

умолкла добрая мать Яшода.

Сурдас поет: — Лицезренья Вишну

достигнуть даже богам не просто,

А эта крестьянка владыку мира,

как сына, баюкает в колыбельке.

Во дворике под вечерним небом

расстелено пестрое одеяльце,

Дитя копошится на одеяльце,

с улыбкой любуется старый Нанда.

Склонилась, малютку поцеловала,

готовить ужин стала Яшода,

А муж остался играть с младенцем,

что скоро губителем асуров станет.

Стемнело… Нанда зажег светильник,

фитиль промасленный ярко вспыхнул,

Увидел малыш, как огонь танцует, —

беззубым ротиком рассмеялся.

Так был хорош мальчуган, что Нанда

позвал жену, чтоб она взглянула…

Сурдас поет: — Да славится Кришна —

бог, подрастающий в дальнем селенье.

Ножонку в ротик себе засунув,

сосет ее, копошится Кришна,

Лежит он один в своей колыбельке,

играет — ножкой ее качает.

А Брахма тревожно взирает с неба:

что происходит с его мирозданьем?

В испуге провидцы: земля содрогнулась —

не змей ли ее многоглавый колеблет?

Трясутся слоны, держащие землю,

и боги дрожат: не конец ли мира?..

Сурдас поет: — Это маленький Кришна

качает ножонками колыбельку.

Вошел потихоньку Кришна-проказник

в жилище одной из крестьянок-соседок:

Съел масло, разлил молоко, простоквашу,

побил, забавляясь, кувшины и плошки.

Была маслобойка старинная в доме —

ее на куски разломал забияка,

Дремавших детей простоквашей обрызгал

и прочь побежал, крича по-павлиньи.

Но тут появилась у входа соседка —

успела схватить убегавшего Кришну,

Глядит — вся посуда в дому перебита,

течет молоко из разбитых кувшинов.

Тут крепче схватила она шалунишку:

«Сейчас отведу к почтенной Яшоде!..»

Сурдас поет: — Что же матери делать?

Ужели ей с мужем покинуть селенье?

«Возьми-ка ты его, хозяйка Нанды! —

во двор вбежала и кричит соседка. —

Хороших же родителей ты дочка,

и славно ты воспитываешь сына!

Я из дому сегодня отлучилась,

а он забрался, творога наелся,

Один бы ел — и то большой убыток,

а ведь позвал еще троих воришек!

Прочь кинулись они, меня завидев,

вбежала я, споткнулась, растянулась,

А твой сынок ко мне подкрался сзади

и привязал косу мою к кровати!..»

«Послушай, мама: это всё уловки —

она сама в свой дом меня зазвала,

Всех муравьев, залезших в этот творог,

я для нее вытаскивал все утро.

Пока я в доме у нее работал,

она в постели с мужем забавлялась!..»

Сурдас поет: — Смешно Яшоде стало,

соседка же смутилась — удалилась.

«Сейчас мы сына твоего видали,

он землю ест, почтенная Яшода!» —

Так закричали дети, и поспешно

домой Яшода притащила Кришну.

Одной рукой схватила за ручонку,

в другую прут взяла, сказала строго:

«А ну, сынок, сейчас же выплюнь землю,

иначе отхлещу тебя, негодник!..» —

«Тебе мальчишки глупости сказали,

сама увидишь, если в рот заглянешь!»

И в рот ему крестьянка заглянула

да так и замерла от изумленья.

Весь мир она увидела огромный:

леса, хребты, могучие потоки,

Вон океан раскинулся бурливый,

а вон вздымается гора Шумеру…

Застыла пораженная Яшода,

и выпал прут из пальцев оробелых…

Сурдас поет: — Все три огромных мира

в себе вмещает бог-малыш веселый.

Сначала коварную Путну отправил Канса —

отправил в Брадж, велев погубить младенца.

Сидела Яшода, держа на коленях сына,

когда приблизилась к ней демоница злая.

Чудесной красавицей обернулась Путна, —

увидев ее, рассудок теряли люди,

Вот так и Яшода, узрев ее, не спросила

ни кто она, ни откуда она явилась.

Зато мальчугана святого с первого взгляда

узнала Путна — асуров злых исчадье.

«К твоим стопам, досточтимая мать, склоняюсь!» —

пропела Яшоде, в душе умехаясь злобно.

И Кришну из рук ее взяв, с коварной усмешкой

прекрасному мальчику грудь дала демоница,

А были груди полны смертельного яда,

но есть ли на свете яд, божеству опасный?

К груди демоницы приник догадливый Кришна

и высосал жизнь ее: закричав протяжно,

На улице сельской упала, скончалась Путна,

приняв свой истинный, безобразный облик.

«Глядите! Глядите!» — сбегались селяне Браджа,

дивились, счастливые, что не погиб ребенок.

«Большая беда миновала!» — твердили люди,

и в каждом доме звучала и пела радость.

Сурдас поет: — Когда повелитель Канса

узнал о том, что мертва демоница Путна

И что малолетним Кришной она убита,

тревога и страх жестокое сердце сжали.

Был асур Кагасур, что ворона облик принял,

послал его Канса, чтоб мальчика заклевал он.

К стопам владыки склонился хищный Кагасур,

исполнясь гордости, радостно в небо взвился.

«Конечно, легко с этим пащенком жалким справлюсь,

а мне властелин обещал большую награду!» —

Так думал Кагасур и вот, долетев до Браджа,

кружиться стал над жилищем старого Нанду.

С гурьбою детей играл перед домом Кришна,

схватил его демон и устремился в небо,

Но так ему стиснул горло бесстрашный мальчик,

что, бросив добычу, прочь полетел Кагасур.

Упал перед Кансой, а тот вопрошает поспешно:

«Ты что назад прилетел, не закончив дела?» —

«Спасибо еще, что вернулся к тебе, владыка,

пока я жив, меня ты послушай, Канса:

Сам бог воплощен в младенце! Ручонкой детской

меня он за горло схватил — и вот умираю!..»

Сурдас поет: — Господь, погубитель Кансы,

избрал этот облик во имя спасенья мира.

Могуч был Канса, но пришел в смятенье —

за жизнь свою впервые испугался.

Совет созвал он — демоны явились,

один другого злее и громадней.

Им повелитель говорит: «Что делать?

Грозит нам гибелью жестокий мальчик!

Сначала Путну хитрую послал я —

он жизнь ее, как сок из тыквы, выпил,

Кагасура схватил и задушил он

и бездыханным под ноги мне бросил,

С тех пор дрожу я, жду, не сплю ночами:

вдруг и сюда он явится однажды?..»

И полководцы-демоны в смятенье

внимали стонам плачущего Кансы:

«Как может мальчик быть таким могучим?

Кто ж это, кто — несущий мне погибель?..»

Сурдас поет: — Чтоб мир земной очистить

от злых владык и чудищ кровожадных,

В простом селенье, под крестьянской кровлей,

богоподобный мальчик подрастает.

По чащам весенним блуждает Радха,

идет по лесным, извилистым тропкам,

Идет — и цветы по пути собирает

дева из Браджа с глазами газели.

Рассыпались пряди по юным ланитам,

как будто по лотосам — рой пчелиный,

А губы ее — будто мякоть манго,

и влажен пленительный серп улыбки.

Как два холма — наливные груди,

а чуть пониже — пупок глубокий,

Как будто у двух вершин золотистых

змея потайную вырыла норку.

Пьянящая чаша — округлые бедра,

стан изгибая, плывет, как лебедь,

Края ступней — в багряных узорах,

звенят на лодыжках цветные браслеты.

В зарослях спутниц своих заметив,

она окликает их: «Эй, подружки!..»

Сурдас поет: — В расцветающей роще

чудесно красавицу Радху встретить!

Качается на качелях Кришна —

качается вместе с милой Радхой.

Узрев красоту этой дивной пары,

смущаются и луна, и солнце.

Прохладный, благоуханный ветер

легко овевает тела влюбленных,

Взлетает с ними и дышит сладким,

густым, опьяняющим ароматом.

Где блещет зеленый берег Ямуны,

цветами увитые видишь качели?

Их сделали женщины из селенья,

что краешком глаза следят за Кришной.

Так развлекаются в мирном Брадже,

где столько рощ, густых и тенистых,

И столько пастушек — подружек милых

для возмужавшего юноши Кришны.

И каждый день — все новые игры,

все новые песни, все новая радость…

Сурдас поет: — Мудрецы и боги

Кришне-флейтисту желают счастья!