Колесница Солнца. Восемь тетрадей индийской классической лирики в переводах С Северцева

Расстанься с радостью, как я, с печалью подружись,

Да, уж такие времена — смирись и не гневись!

Страх надо в знанье превратить, иначе не спастись,

Печаль же — хлеб насущный наш, питаться им учись.

Тебе я сердце в дар отдал, красавица моя,

К тебе стремлюсь, мой дивный лал, красавица моя,

Едва твой ясный лик узнал, лучи твоих кудрей,

Солнцепоклонником я стал, красавица моя!

Ты воздух наш: тобой одной и дышим, и живем,

Ты и огонь: влюбленный рой сожжен твоим огнем,

Ты и вода: даруешь нам истоки вечных сил,

Ты и земля: у ног твоих последним сном уснем.

Спросил я: «Сердце у меня — с кулак величиной,

Как уместилась в нем гора тоски моей ночной?»

Она ответила: «А глаз не крохотней ли сердца?

Он только шарик небольшой, а в нем — весь мир земной!»

Умела сладостно шептать и ободрять меня,

Умела сердце опалять — дотла сжигать меня,

Когда ж все муки я привык безропотно сносить,

Игре любовной предалась, чтоб проиграть меня.

Вчера я в улочку вошел возлюбленной моей,

Там плач и крики услыхал израненных людей.

Тут разум подошел ко мне и на ухо шепнул:

«Молчи, влюбленный дуралей, да уходи скорей!..»

Во тьму тобой я заточен, тюремщица сердец,

Ты знаешь, как остаток дней проводит твой певец,

Но пусть из сердца кровь течет — она течет не зря:

Блеснет заря, и эта тьма исчезнет наконец.

Все стрелы, что припрятал Рок в колчане боевом,

В грудь одинокую мою он мечет день за днем.

Но если так жесток и зол мучитель-небосвод,

Блажен лишь тот, кто под землей уже забылся сном.

О шахская милость! Гордыню познал я сполна:

Из золота, думал, теперь закажу стремена.

Но золото молвило: «Нет, я тебя недостойно!»

И ныне в железных оковах мне жизнь суждена.

Глаза мои — чаши, и слезы текут через край,

А дни моих мук ты не днями — веками считай.

Мой ад — неприступный Най, где в крови страдаю,

Вот и звучат мои вздохи, как плачущий най.[47]

Пусть мучитель мой Рок приказал в заточении жить,

Пусть в далеком краю осужден я в оковах тужить,

Пусть угасла надежда увидеться с дивной подругой,

Но не гаснет желанье хоть с образом дивным дружить.

Гора, которую тучи теперь окружают, — я,

Лоза, которую саблею острой сражают, — я,

Царь-лев, которого в тесную клетку сажают, — я,

Гордец, которого ныне все унижают, — я!

Если терпеть, будет жизнь только цепью обид,

Если стенать, это недругов лишь веселит.

Тешить врагов не хочу — буду молча терпеть я,

Гнев свой на милость, верю, судьба сменит.

Вечно горю я в пыланье страданий моих,

Вечно тону я в потоке рыданий моих.

Ах, уцелеет ли в этом огне и потоке

Хрупкий светильник надежд и мечтаний моих?

Тебя, мое солнце, как верный цветок, я жду,

От слез беспрерывных похож я на лотос в пруду:

Пока предо мной, солнцеликая, не засияешь,

Бутоны-глаза приоткрыть я сил не найду.

Что плачешь ты, темная туча, над краем степей?

Что плачешь ты, грустная птица, под сенью ветвей?

Зачем, о тюльпан огнецветный, разорван твой ворот?

Иль все вы, как я, разлучились с любимой своей?

В часы наших встреч мне казался подлее врагов

Тончайший, муслиновый, нас разделявший покров.

А что же теперь я отвечу горящему сердцу,

Когда разделяют нас тысячи тысяч шагов?

Поры цветов — ноуруза — ожидаю,

Стремясь к любимой, сам себя сжигаю!

Три свойства у свечи я перенял —

Смотри: я плачу, таю и сгораю.

Сахарных уст касался я дерзким ртом,

Миндалевидные веки твои целовал потом.

«Хватит, наглец!» — ты сердилась. А я отвечал:

«Разве не вкусно сахар смешать с миндалем?»

Не думайте, что от Адама

прелестниц земных краса,

Нет, ангелы это, не люди,

и родина их — небеса.

Спросите о них у Вамика,

Меджнуна или Фархада,

Чьи души в страданьях познали

их тайны, их чудеса.

О мой Сельсебиль отрадный,

я жажду, будь милосердна,

Душе ты моей желанна,

как жгучим губам — роса.

Тебя в ночи вспоминая,

от боли я бьюсь, как бьются

Летучие мыши и совы,

чуть утра блеснет полоса.

Хосров уже мертв, а мертвым

нужны ли слова утешений?

Дыханьем Исы разве стоит

спасать издохшего пса?

Я ей сказал: — Тебе ни слез моих,

ни муки, ни горячих слов не нужно?

Она в ответ: — Сокровище ищу,

и мне руин среди песков не нужно.

Я ей сказал: — Сгорит моя душа

в блистанье твоего лица младого!

Она в ответ: — И без того светла

моя свеча, ей мотыльков не нужно.

Я ей сказал: — О как бы наконец

в уединенье мне побыть с тобою?

Она в ответ: — С достойными дружу,

мне одержимых простаков не нужно.

Я ей сказал: — Зачем, ответь, зачем

меня ловила ты в силки печали?

Она в ответ: — Ты зерен захотел,

а почему тебе силков не нужно?

Я ей сказал: — Освободи меня,

освободи от пут любви злосчастной!

Она в ответ: — Увидишь вновь меня,

тогда поймешь: других оков не нужно.

Я ей сказал: — С тобою разлучусь,

кто мне тогда поможет, кто утешит?

Она в ответ: — А светлый образ мой?

Иных богатств тебе, Хосров, не нужно!

Когда я не вижу ее хоть миг,

тоска мою душу тайком убивает,

Когда же увижу ее с другим,

ревность меня клинком убивает.

Я с первого взгляда был ею сражен,

теперь же ее средь соперников вижу,

И жгучая зависть, и горечь тоски

мне сердце и ночью и днем убивают.

У посвященного в тайны любви

пытаюсь выведать я: как выжить?

Она ж меня мучит еще сильней:

сначала зовет, а потом убивает.

Не счесть ее жертв, но, гордясь и смеясь,

твердит: «Они умирают сами,

И глупый слух, что мои глаза

кого-то своим колдовством убивают!»

О сердце израненное мое,

на сладкий бальзам ее губ не надейся:

Она и бальзамом смеющихся губ

всех, кто мечтает о нем, убивает.

Доколь буду тайно рыдать? Все равно

меня выдают покрасневшие веки,

И едкая, злая людская молва

мне душу горячим стыдом убивает.

Любимая, не распускай своих кос:

твои развевающиеся пряди

Столько поклонников верных твоих

каждым своим завитком убивают!

К тому же и дерзкий, лукавый взор

способен прикончить толпу влюбленных,

А тех, что спасутся, стрелы ресниц

неумолимым дождем убивают.

Ах, если, Хосров, ты от ран умрешь,

взгрустнется ли той, что единым взглядом

Сотни и сотни таких, как ты,

на гордом пути своем убивает?

Эй, виночерпий, дай вина скорей:[48]

опять моя любимая вернулась —

Та, что прервет любой святой обет,

опять неотразимая вернулась.

Прочь покаянья! Розовым вином

хочу упиться в цветнике весеннем:

Возлюбленная роза в мой цветник

опять неугасимая вернулась.

Моим покоем, счастьем — всем была,

лишь с нею счастье возвратилось в душу,

Лишь с нею сердце возвратилось в грудь,

и радость несравнимая вернулась.

Так встрепенитесь же! Пора пришла

нам, мотылькам, играть с огнем палящим!

Кыбла влюбленных, свет святых бесед,

луна недостижимая вернулась.

Но локонов-арканов берегись

и взглядов-стрел, пронзающих мгновенно,

Светлей луны, стройней, чем кипарис, —

такой неумолимая вернулась.

Пускай сейчас меня услышит тот,

кто повторял: «Он раб ее несчастный!»

Нет, счастлив я! Счастливая любовь

опять непобедимая вернулась.

Казалась пташкой райской, что навек

сумела упорхнуть из рук Хасана,

Теперь он снова радостнее всех:

любовь невозвратимая вернулась!

Красой ты своей заставляешь

луну побледнеть, ревновать,

Богатство и власть превращаешь

в убогую, жалкую кладь.

Когда ты лицо открываешь,

луне наступает конец:

Когда поднимается солнце,

светилам другим не сиять.

Ты — все в этом мире: все ночи,

все дни — отраженья твои,

Ты вечна, а мрак и сиянье

приходят опять и опять.

Напрасно красу твою видят

свидетели — очи мои,

Ты высший судья — для чего же

свидетелей зря призывать?

Явилась ты, пышная роза,

и никнут нарциссы в саду,

Склонилась пред алым султаном

травинок зеленая рать.

Пить — грех, но греха не боюсь я,

ведь пью за твою красоту,

Ты все прегрешенья отпустишь,

ты — словно сама благодать.

Обуглилось тело Хасана

в пыланье мечты о тебе:

Когда разгорается пламя,

соломинке несдобровать.

Чашу в руки я взял: в ней миров отражалась основа,

Всех незрячих, волшебная, делала зрячими снова,

Все завесы она разрывала — и взорам дарила

Близорукость совы или зоркость светила дневного.

Кто-то ищет твой образ в звучанье стихов,

Кто-то — в мудрости, кто-то — в сиянье цветов,

Но блажен только тот, кто отверг оба мира

И тебя отыскать в своем сердце готов.

Ширин благородством и долготерпеньем горда,

Давудова арфа пленительным пеньем горда,

Якуб ароматом рубахи Юсуфа гордится,[49]

А ты, о любовь, моим горьким мученьем горда.

Что ни утро, раскрываюсь я, как радостный бутон,

Рад, что в море чувств сердечных я в пылинку превращен,

Счастлив я! Но снова сердце наполняется печалью,

Вновь от искорки страданья я пылаю, я сожжен.

О Урфи, свое сердце от всех заблуждений храни,

Ты свои увлеченья меняешь, как в юные дни.

Берегись, ароматам и краскам земным не поддайся:

В этом бренном саду не цветы — пустоцветы одни.

Если сердце стремится в любви раствориться навек,

Может даже кувшин благочестья разбить человек.

Где клокочет любовь и вздымается грозным потоком,

Только трусов да жалких юнцов привлекает ковчег.

Из земли и воды даже ангелов создал Творец,

Из чего же красавица — радость и мука сердец?

Из такого же праха? Нет, разница все-таки есть:

Создал их не Творец, а влюбленный безумец-певец.

На победу мы наше терпение не променяем,

На венец Кейкубада смирение не променяем.

Перед нами сокровищниц радости не открывайте:

На блаженство мы наше мучение не променяем.

Что ты стонешь, Урфи, что взываешь под бременем бед?

Нетерпеньем себе не поможешь и тысячу лет,

Ибо в каждом колодце томится Юсуф благородный,[50]

Но идут караваны, а все избавителя нет!

Кто любовью сражен, тот погиб, не оставив следа:

Он — никто и ничто! Пронесутся года и года —

Всех разбудит дыханье Исы иль труба Исрафила,

Лишь убитым любовью уже не восстать никогда.

Вино, и кровь, и слезы глаз моих

багрянцем пламенеют одинаково,

Янтарь, мое поблекшее лицо

и золото желтеют одинаково.

Пока сладчайшей влагой губ твоих

коварный наслаждается соперник,

Пью мед ли я, шербет, змеиный яд —

мой рот горит, мертвеет одинаково.

О юная весна моя, твой лик,

как сад цветущий, свеж и ароматен,

Твоя коса, сунбуль, весенний луг

благоуханьем веют одинаково.

И солнце, и луна, когда идешь,

покорно стелются тебе под ноги —

Луна, и солнце, и простая пыль

у ног твоих тускнеют одинаково.

Мрачны, темны, как ночи, дни мои

из-за волос твоих, что цвета ночи…

Ах, эти ночи, волосы твои

и дни мои чернеют одинаково.

О сколько горьких перлов, жарких слез,

глаза мои пролили в тьме разлуки:

Роса ночная, жемчуг ли, слеза —

блестят и голубеют одинаково.

Не счесть тебе, Сарфи, ни всех голов,

ни всех венцов, что под ее стопами:

Булыжник ли, венец иль голова —

она не сожалеет одинаково.

О, снова в пути караван влюбленных,

снова скитанье ждет впереди,

Идем по пустыням страстей и бедствий,

а тысячи новых невзгод впереди.

Здесь толпы влюбленных в песках погибли,

и каждый, кого бы я здесь ни встретил,

С печально склоненной главой шагает —

знает: лишь беды найдет впереди.

Идем из каких мы пристанищ — не вспомнить,

прошли мы по сотням долин страстей,

Прошли через сотни пустынь страданья,

а сколько еще их сот впереди?

О вы, мои спутники, ночью темной

не разочаровывайтесь во мне:

Лишь утром мольбы мои цели достигнут,

лишь утром, а утро грядет впереди.

Нет, мы не из тех, кто вслепую шагает, —

хвала небесам, есть премудрый глава:

Ведущий наш караван влюбленных,

идущий из года в год впереди.

Мое чело от земных поклонов

блестит, превратясь в зерцало судьбы,

Но я не устану — мой свет путеводный

все ярче горит и зовет впереди.

О ветер рассветный, счастливые вести

цветами по краю земли рассыпь —

За мрачною ночью моих страданий

встает долгожданный восход впереди.

Файзи не покинул того каравана,

что держит путь к священной Каабе:

Других обогнал он совсем немного —

совсем немного идет впереди.

Мир полон обманов! Из многих красавиц

лишь к верной душа устремиться должна.

Средь бурь, на земле не найдя опоры,

за небо душа ухватиться должна.

За собственный дастархан садиться —

вот лучшее, тут всегда ты желанен,

Довольствуйся и половиной лепешки,

коль целая жизнь тебе не дана.

Увы, достойнейшие из смертных

в нужде и лишениях жизнь проводят,

Ведь даже вещунья Хума питаться

одними костями принуждена.

Да, если владеешь истинным знаньем,

к чему обманывать и лицемерить?

Зайди лишь в один дукан — и известна

станет товаров твоих цена.

Все бремя мира взвалить на плечи

зря не пытайся, как бык чванливый,

Из праха ты сделан — от горсти праха

и то согнется твоя спина.

Фани, эту лавку страстей любовных

не открывай на любом перекрестке:

Ты весь состоишь из единого сердца —

тебе и подруга нужна одна!

Едва я кубок подниму — спешит незримый рок,

И кубок мой швыряет в прах неумолимый рок.

Так чем же усладить себя могу в подлунном мире? —

Как вихрь, преследует меня неукротимый рок.

Свой стан в кровавый шелк тиран согласен завернуть,

Чтоб скрылось, что его души еще страшнее суть.

Да, твердосердым покажи, что тоже твердосерд,

Железо захотел ковать — сам как железо будь.

Ты стар, Бедиль, покой и мир найди в своей груди,

Иссякло море юных дней — теперь причал найди.

Из седины твой саван ткут, вздохни хоть напоследок:

Не притворяйся, что конца не видишь впереди.

Наш полдень — словно луг, чьи травы зелены,

И в каждом стебельке — цветущий мир весны.

Спросил я колосок: — Что не цветешь, как роза?

А он в ответ: — Молчи! Вон жернова видны!

Да, в этом красочном саду — и розы, и шипы,

Средь них, несчастный, не нашел ты истинной тропы.

Ханжей не слушай! Чтоб узнать, хорош ты или плох,

Протри глаза: от пыли дней они давно слепы.

О горе! Я не смог найти путей самопознанья,

Как нить отчаянья длинна, как коротки свиданья!

Конец все ближе… Ни себя, ни мир не смог понять я,

Ужель известна лишь Творцу вся правда мирозданья?

Любимая из дальних стран, домой спеша, вернулась,

В венке из роз, бокал вина в руке держа, вернулась.

О радуйтесь, глаза мои: любовь пред вами снова,

Пусть сердце из груди ушло, зато душа вернулась.

О сколько душ в святых садах, в заоблачном краю,

Творцу благодаренья шлют, поют хвалу свою!

Но слушай: а кого в аду бранят и проклинают?

Того же яростно клянут, о ком поют в раю.

В пустыне призраков толпа людей видна,

Все ищут призраков — но зной да пыль одна.

Все жарче на земле, но не пожар пылает —

От взоров черных глаз вся жизнь раскалена.

На крышу дома поднялась души моей весна,

Чтоб красотой ее была посрамлена луна.

Но вижу: пред ее лицом сокрылось даже солнце —

Затмив и солнце, и луну, царит она одна.

За златом и вином хоть и скитаюсь я,

Взять славу и венец хоть и пытаюсь я,

Чего, чего добьюсь за жизнь двухчасовую?

Я — только вечный шах в стране небытия.

Коль по лугам любви ты осужден бежать,

Знай, что других путей тебе уже не знать.

Ах, каждый любящий всегда бежит по кругу:

Туда, где начал бег, притащится опять.

Увидеть глазом, но умом не убедиться — слепота,

И даже мед, что не дает нам упоенья, — кислота.

Одну одежду не сносить — зовется саваном она,

Один надежный будет дом — твоя могильная плита.

Тот золотой венец носил, взирая свысока,

А этот — войлочный колпак простого бедняка.

Но где венец и где колпак? Где головы обоих?

В забвенье канули навек под тяжестью песка.

Ты ищешь знанья в медресе — там только болтовня,

А где болтают вкривь и вкось, не проводи и дня.

Коль спор невежд да суд глупцов душе твоей претят,

Ходить не стоит в медресе: там дым, а нет огня.

Ты можешь свежесть райских кущ, чудесный Сельсебиль

Найти и раньше, чем с души стряхнешь земную пыль;

Здесь, на земле, и сотни кущ, и сотни сельсебилей

Найдешь ты, друг, прочтя стихи, что написал Бедиль.

Вставай, предел положи сомненьям,

довольно бесцельно тебе блуждать,

Твой взор нетвердый, взор беспокойный

должен спокойным и твердым стать.

Мир — это зеркало тайн, и открытых,

и скрытых от наших телесных глаз,

Постигнуть разумом их не можешь —

путем созерцанья стремись познать.

А если ты в суть вещей не проникнешь,

в их формах найди красоту! Смотри,

Как шапочку дерзко она заломила

и как завивается дивная прядь!

Пока не настало весеннее утро,

радуйся лунной ночи, мой друг, —

Ценить научись быстротечное время

и ни мгновения зря не трать.

О Галиб, сражаются непрерывно

страх и надежда в твоей груди —

Так пусть или взором тебя утешат,

иль меч вонзают по рукоять!

О Галиб! Основал твой род воинственный Заджам,

И дух твой чист, как сталь меча, служившего отцам.

Но век воителей прошел — и вот ты стал поэтом,

Из сломанной стрелы отцов ты сделал свой калам.

Скорбь — как жестокий суховей, несущий гибель нивам,

Он прах глупца и мудреца смешал одним порывом.

Кувшин я сыну завещал, чтоб с сердца смыл вином

И скорбь, и память об отце, усталом, несчастливом.

О милый друг, приди ко мне, душа скорбеть устала,

Чужие улочки покинь, сверни ко мне сначала.

Ты отвечаешь: «Не зови! Ведь я же смерть твоя!»

Ну что ж, незваною приди, пусть будет, как сказала.

Игрушкою в руках судьбы я пребывал всю жизнь,

Надежду на счастливый день я не терял всю жизнь.

Был нищ — мечтал разбогатеть… Никто, никто на свете

Мне ничего не обещал, а я прождал всю жизнь.

Страницы жизни своей исписал я — и вот конец,

В поэзии равных себе не знал я — и вот конец.

Под старость вино тебя утешало, Галиб-певец,

Но и вина нигде не достал я — и вот конец.

Время пришло: расправляют крылья

волны сверканья — волны вина,

Силой наполнились, жаждут полета,

жаждут дерзанья волны вина.

Снова с утра обитатели сада

опьянены ароматом весны,

Под виноградными лозами вижу

блеск и плесканье — волны вина.

Благословен приход долгожданный,

радостных дней сезона дождей:

Всю нашу жизнь превратит их дыханье

в море блистанья — в волны вина!

Трепет четыре волны пробуждают —

ветра, вина, и зари, и цветов.

В сердце очнувшемся будят желанья,

будят мечтанья волны вина.

Тайных видений моих тропинка

розами пламенными расцвела.

Взор нам слепят, заливают разум

волны сиянья — волны вина.

Дивно цветенье весны! Перед нами

тайны всей жизни открыла она!

Капле покажут путь к океану —

к счастью слиянья — волны вина.

Встань, о Мирза! Опьянись весною!

Благоразумье и трезвость — прочь!

Крылья расправив, пусть нас уносят

в высь мирозданья волны вина!

Ты создал полуночный мрак —

я факел жаркий запалил,

Ты комья глины сотворил —

я чашу для вина слепил.

Ты создал горные хребты,

пустынь бесплодные пески,

А я сквозь горы путь пробил

и цветники в песках взрастил.

Я — тот, кто в зеркало сумел

преобразить слепой гранит,

Я — тот, кто самый горький яд

в напиток сладкий превратил.

Газель с газелью делилась тайною думой:

«В клетку хочу — за оградою жить стальною!

Охотников столько, что сделалась степь угрюмой,

И нет нам, газелям, ни ночью, ни днем покоя.

Хочу, чтоб стрелок не сразил меня по дороге,

Хочу свое сердце избавить от вечной тревоги!»

Газель отвечала подруге такими словами:

«Уж если жить, то в опасности жить, дорогая,

Оттачивай смелость, словно клинок, — о камень,

Острее стань, чем острейшая сабля стальная!

Опасность — вот сила, что жить приучает смело,

Вот пробный камень — проверка души и тела».

Наступают мгновения просветленья:

веки вдруг соломинками задрожат,

И на краткий миг сразу в оба мира

изумленно заглядывает мой взгляд.

Ах, долина Любви далека отсюда —

за сто лет не домчаться, не долететь,

Но порой и столетнее расстоянье

может страстный вздох один одолеть.

Вот поэтому ночью и днем усердствуй,

край надежды не смей выпускать из рук,

Миг придет: сокровище из сокровищ

на пути усердья найдешь ты, друг!

Вздохнуло дерево, сказало вольной птице:

«Повсюду в жизни ложь, неравенство и гнет,

Позволил бы мне бог на крыльях в небо взвиться,

Достигло бы и я заоблачных высот!..»

И, устремляясь ввысь, успела крикнуть птица:

«Ты — тот, кто сам себе оковы создает!

Тому, кто с тяжестью земною породнится,

Вовек не ринуться в стремительный полет!»

Ты цель избрал? Стремись вперед, в пути не уставай,

Будь стойким — даже в час любви свой долг не забывай.

Будь как бегущий с гор поток: чем дальше, тем бурливей,

Тебе предложат берега — их в дар не принимай.

Тепло душе, когда друзья ведут беседы в храмах,

Цени друзей, но похвалам их шумным не внимай.

Сказал нам вещий Джебраил в день сотворенья мира:

«Душе и сердцу в сеть ума попасться не давай».

Гибка и многолика ложь, несокрушима правда,

И правду с ложью примирить нет средства, так и знай!

Весь мир проверь своею мыслью строгою —

Проверь свои поступки и дела.

Смотри, чтоб жизнь, как нищенка убогая,

Бесцельно и никчемно не прошла.

Твой сад объят осеннею тревогою —

Мрачнеет небо, тяжелеет мгла.

Но в вышине, твой взор лучами трогая,

Горит звезда, призывна и светла.

Пусть мир велик — ты должен сделать многое,

Чего создать природа не смогла.

Ведет к мечте, ведет крутой дорогою

Твой разум, раскаленный добела!