Колесница Солнца. Восемь тетрадей индийской классической лирики в переводах С Северцева

Тому, кто от времени, от пространства,

От всей Вселенной неотделим,

Тому, кто в себе одном воплотил

Всю полноту всеобщего знанья,

Тому, кто с начала и до конца

Постиг свою суть и свою природу,

Ему, Блистательному, Всеблагому,

Исполненному покоя, — слава!

Тех, кого почитают премудрыми,

Одолели зависть и жадность,

Тех, кого почитают владыками,

Растлевают зло и гордыня,

Всех же прочих гнетет невежество —

Беспросветное тупоумие,

И при виде такого упадка

Умолкает мое красноречие.

Тот герой, что жемчужину вырвал бы

Из клыков подводного чудища,

Пересек бы на хрупком суденышке

Океана просторы бурные,

Кто бы смог даже кобру злобную,

Как венок, возложить на голову,

Все равно переспорить не сможет

Возгордившегося глупца.

Кто-то, быть может, из горсти песка

Масло выжать сумел,

Другой, быть может, жаждой томясь,

Воды из миража испил,

Третий, быть может, в дальнем скитанье

Зайца поймал за рога,

Но нет никого, кто бы смог переспорить

Упершегося дурака.

Вкусив только первые крохи знанья,

Я, будто слон в безумье весеннем,

Был возбужден — обуянный гордыней,

В душе восклицал: «Я — великий мудрец!»

А после все чаще и чаще начал

Общаться с истинными мудрецами

И, переболев лихорадкой гордыни,

В душе говорю: «Я — великий глупец!»

От пламени можно спастись водой,

От зноя полуденного — под зонтом,

Быка и осла усмиряет палка,

Слона, распаленного похотью, — анк,

От злого недуга избавит лекарство,

От яда — чтение заклинаний,

Одно лишь не сказано даже в шастрах:

Как можно избавиться от глупца!

Его не украсть и хитрейшему вору,

Зато раздают его всем, кто хочет,

И хоть раздают, а оно возрастает

И до скончанья времен не погибнет —

Это сокровище — знанье!.. Пред теми,

Кто этим незримым богатством владеет,

Отбросьте гордыню, земные владыки!..

Бессмертно знанье, — что с ним сравнится?

Нет, украшают людей не браслеты,

Не бусы из лунномерцающих перлов,

Не благовония и не гирлянды,

Не сложно-затейливые прически —

Непрочно все это! Прочна, долговечна

Лишь сила изящного, мудрого слова,

И вечно, нетленно из всех украшений

Лишь то, что зовется «украшенной речью».

Знание — вот что людей украшает,

Знание — самый надежный клад,

Знание — это наставник наставников,

Знание — счастья и славы исток,

Знание — истинный друг в скитаньях,

Знание — главное из божеств,

Даже цари превыше богатства

Знание чтят… А невежды — скоты!

На тех, кто с родными живет в согласье,

Милостив к слугам, суров к негодяям,

Чтит добродетельных, искренен с мудрым,

С царем осторожен, бесстрашен с врагом,

На тех, кто с женщинами настойчив,

Со старцами немощными терпелив, —

На них, искушенных в этих искусствах,

Держится весь наш мир земной.

Как жизнь возвышает

Счастливых великих поэтов,

Постигших все тайны

Искусства напевной речи!

Ни старость, ни смерть

Им страха уже не внушают,

Их плоть и душа

Блистают чистейшей славой.

Подобострастно хвостом виляя,

Угодливо ластится подлый пес,

Валится на спину перед кормильцем —

Лишь бы подачку скорей получить.

А мощный слон снисходительно смотрит

На груду лежащих пред ним угощений,

Сто раз попросить его ласково нужно —

Он лишь тогда соизволит поесть.

Сонмы миров на своих капюшонах

Змей Шеша держит тысячеглавый,

А этого змея спиной подпирает

Громадная черепаха Курма,

А тяжесть ее терпеливо выносит

На мощной груди Океан всемирный…

О, сколь безграничны и чудны деянья,

Что совершают великие души!

Любой, кто разбогатеет,

Сейчас же становится умным,

Начитанным и благородным

И правил святых знатоком.

Он и храбрец, и красавец,

И остроумец тонкий —

Ах, сколько достоинств людям

Блеск золота придает!

Если ты хочешь, разумный владыка,

Умело доить эту землю-корову,

Тогда свой народ накорми сначала,

Как сытно откармливают теленка,

И если народ постоянно будет

Твою ощущать благую заботу,

Тогда и земля, как волшебное древо,

Дарить тебе станет любые богатства.

Будто капризная потаскуха,

Себя ведет иной властелин:

Смешались в поступках его своенравных

И ложь, и правда, и лесть, и брань,

Он то милосерден, то беспощаден,

То глупо скуп, то нежданно щедр,

Но главное, главное в жизни его:

Вечная жажда — жажда богатства.

Пусть кобры капюшон

Рубинами украшен,

Но стала ли от этого

Безвреднее змея?

Пусть негодяй и лжец

Познаньями украшен,

Но станет ли от этого

Безвреднее подлец?

Если ты скромен, считаешься глупым,

Тверд в убежденьях — значит, заносчив,

Если ты честен, слывешь хитроумным,

Если ты храбр, назовут жестоким,

Если правдив, сочтут простодушным,

Красноречив — прослывешь болтливым…

Где ж добродетельный, чья добродетель

Не оклеветана подлецами?

Если жаждут злата, к чему еще зло иное?

Если есть клевета и ложь, то к чему убийства?

Если мудр человек, для чего ему быть аскетом?

Если чист, для чего ему дальних святынь искать?

Если ты величав, то к чему тебе украшенья?

Если добр ко всем, то к чему семейные узы?

Если подлинных знаний достиг, то к чему богатство?

Если рухнул позор на тебя, то нужна ли смерть?

Луна, потускневшая в блеске дневном,

Прелестница, блекнущая с годами,

Лицо красавца, лишенное мысли,

С увядшими лотосами пруды,

Раджа, стремящийся лишь к богатству,

Труженик честный, погрязший в бедах,

Приближенный к трону злодей — таковы

Семь стрел, пронзающих мою душу.

Как можно счастливым быть при радже,

Возвысившем самых отпетых злодеев,

Забывшем о низости кармы своей,

Созданной в прежней, нечистой жизни,

Как жить при радже, лишь по воле случая

Власти добившемся, злом, своенравном,

Радже, потакающем всем порокам

И ненавидящем все добродетели?

Дружбу со злым, коварным, бесчестным

Сравнил бы я с тенью перед полуднем,

А дружбу с честным, чистым, достойным

С послеполуденной тенью сравню:

Дружба с бесчестным сперва велика,

Потом убывает, совсем исчезает,

А дружба с честным сперва скромна,

Зато растет и растет неуклонно.

У рыбы, плещущейся в воде,

У лани, пасущейся на лужайке,

У добродетельного человека,

Живущего в радости и добре,

Всегда в этом мире враги найдутся:

Рыбе грозит хитроумный рыбак,

Безгрешной лани — жадный охотник,

А добродетельному — клеветник.

Чело, к стопам святого наставника

Низко, почтительно наклоненное,

Щедрость ладоней, похвал достойная,

Чистые мысли, правдивая речь,

Неодолимая сила безгрешности,

Строки святые, звучащие в памяти, —

Вот что поистине тех украшает,

Кто и без всяких богатств богат!

Хорошо, справедливо жить, от неправого дела

Отстраняться, хотя бы под страхом утраты жизни,

Никогда к недостойному с просьбой не обращаться,

Если помощь нужна, не просить о ней даже друга,

Быть в любом несчастье несокрушимо стойким,

По стезе величайших стремиться!.. Но кем подписан

Этот труд добродетельной жизни — столь же суровый,

Как обет стояния на острие меча?[24]

Капля, упав на жаровню горячую,

Даже следа по себе не оставит,

А упадет на листочек лотоса —

Долго сверкает жемчужным блеском,

А в раковину попадет морскую —

Станет жемчужиной настоящей!

Таким становишься, с кем общаешься, —

Низким, средним или высоким.

Смотри: под грузом плодов созревших

Склоняются ветки пышных деревьев,

Смотри: обложившие небо тучи

Готовы пролиться свежею влагой, —

Вот так добродетельные и скромные,

Следуя только веленью сердца,

Без всякого умысла и корысти

Делятся с ближними всем, что имеют.

Как солнце утренними лучами

Лотосам помогает раскрыться,

Как лилий белые хороводы

Луна пробуждает щедрым сияньем,

Как туча влагу льет бескорыстно,

Так добрый, не ждя никакой награды,

Лишь повинуясь голосу сердца,

Ближним своим всегда помогает.

Есть такие, чей дух, и слова, и тело

Добродетелью, словно нектаром, полны,

И чреда их высоких, добрых деяний

Свет и радость дарит всем трем мирам.[25]

Что же доброго есть и в людях других,

По частичкам в душе они собирают,

Возвышают и вновь изливают в мир…

Но таких добродетельных много ль на свете?

Не успокоились боги, когда, океан взбивая,

Много чудесных сокровищ извлечь сумели,

Не ужаснулись, когда вместо чудо-нектара

Сперва получили страшный, смертельный яд,

Не прекращали боги тяжких усилий,

Пока наконец не добыли напиток бессмертья,[26] —

Вот так добродетельный муж: пока не достигнет

Цели заветной, усилий не прекратит.

Пусть иногда на земле он спит,

А иногда — на роскошном ложе,

Пусть иногда лишь коренья ест,

А иногда — тончайшие яства,

Пусть иногда он в лохмотья одет,

А иногда — в наряд драгоценный,

И в счастье, и в горе с равным упорством

Восходит все выше могучий дух.

Тот, чья душа бесстрастна,

Не ведает пламени гнева,

Чье сердце не ранят стрелы

Заманчивых женских взоров,

Кого не сжимает петлей

Жажда земных наслаждений,

Тот, стойкий, победоносно

Пройдет через все три мира.

Для тех огонь превращается в воду,

Безбрежное море — в простую канаву,

Вершина Меру — в ничтожный камень,

А царь зверей — в ручную козу,

Для тех гирляндой становится кобра,

Смертельный яд — напитком бессмертья,

Чьи души, мысли, тела сияют

Святостью, чтимой всеми людьми.

Голодна была крыса — измучась, отчаясь,

Как-то ночью корзину она прогрызла

И попала тотчас же в пасть змеи,

Притаившейся в темной этой корзине,

А змея, насытясь, набравшись сил,

Уползла сквозь дыру, что прогрызла крыса…

Исполняй же свой долг! Лишь во власти Судьбы

Нас, людей, возвысить иль уничтожить.

Вот лысый, с непокрытой головой,

Которую нещадно солнце жжет,

Спешит тенистый уголок найти —

Садится под развесистою пальмой,

А с пальмы падает большой орех

И с треском разбивается о череп:

Куда б ни шел наказанный Судьбой,

За ним идут и все его несчастья.

Смотри, мой друг: негодница Судьба —

На грубого горшечника похожа —

Схватила, мнет мою живую душу,

Как будто глины безответный ком,

И, на гончарный круг ее швырнув —

На колесо тревог и злоключений,

Бьет, беспощадно кружит этот круг, —

Что с нами сделает Судьба, кто знает?

О глупая, злая Судьба! Забудь,

Забудь про умысел свой коварный:

Увидеть ты хочешь, как от несчастий

Разрушатся стойкость и добродетель.

Но знай: настанет конец времен,

Реки иссякнут, моря исчезнут,

Рассыплются самые прочные горы,

А добродетельные — устоят!

Мы богам поклоняемся, — но ведь известно,

Что и боги — во власти Судьбы проклятой.

Что ж, восхвалим Судьбу! Но ведь может она

Раздавать только то, что предписано Кармой.

Если ж в Карме исток всех наград и расплат,

Что пред нею Судьба, что бессмертные боги?

Так восславим великую силу — Карму,

Люди, боги, весь мир покоряется ей!

Той, чья воля была, чтоб внутри Мирового Яйца,[27]

Как в кувшине гончар, оказался бессмертный Брахма,

Той, что мудрого Вишну во имя тягчайших деяний

Десять раз воплотиться на бренной земле обрекла,[28]

Той, что Рудру[29] могучего нищим заставила стать,

Сделав череп смиренною чашею для подаянья,

Той, что Сурье лучистому по небу вечно скитаться

Приказала, — владычице Карме хвала и слава!

Кто, придя в этот мир, где властвует Карма,

Добрых подвигов жертвенных не совершил,

Тот глупцу подобен, что варит кашу

В драгоценном сосуде из бирюзы,

Топит печь сандаловыми дровами,

Землю плугом из чистого золота пашет

И деревья камфарные рубит, решив

Оградить свое поле, где просо посеял.

Ни прекрасная внешность, ни родовитость,

Ни покорность правилам благочестья,

Ни усердная служба, ни даже ученость

Нам в грядущем не принесут награды.

Лишь благие поступки, что мы накопили

В наших прежних, самоотверженных жизнях,

Нам награду сулят — лишь на доброй почве

Может дерево добрые дать плоды.

Благие дела, совершенные в прошлом,

В новом рожденье хранят человека:

Спасут его жизнь от любых несчастий —

Всегда и везде, наяву и во сне,

Спасут и на самой опасной вершине,

И в бурном потоке, и в буйном пожаре,

В бою оградят от ударов вражьих,

А в дебрях от хищников злых спасут.

Для того, кто в прежних рожденьях

Добрых дел совершил немало,

Лес погибельный, лес ужасный

Превращается в светлый город,

Все, кого он встречает в жизни,

Для него — друзья и родные,

Вся земля перед ним блистает,

Как собранье дивных сокровищ.

Искусные движения бровей,

Застенчивые, милые улыбки,

В глазах — то зов лукавый, то надменность,

То быстрый гнев, то искры озорства,

Игривая походка, речь с запинкой —

Все это, как и многое другое,

Увы, не только украшенье жен,

Но и губительное их оружье!

С игриво нахмуренными бровями,

С ланитами, рдеющими стыдливо,

С губами, то блещущими улыбкой,

То дрогнувшими от притворного страха,

Толпою теснятся прелестные девы,

И ярко их быстрые взоры сверкают,

Как будто все стороны света осыпав

Несметными лотосами голубыми.

Лицо, чье сияние посрамит луну,

Глаза, чья краса над лотосами смеется,

Кожа, чей блеск затмит золотые слитки,

Косы, чья чернота синей черно-синих пчел,

Уже располневшие бедра, высокие груди,

Подобные лобным выпуклостям слона,

Лукавая, тонкая речь — вот истинные украшенья

Самых чудесных, юных, желанных дев.

Из всего, тобою увиденного,

Что милей лица ланеглазой?

Из всего, тобою услышанного,

Что прелестней ее щебетанья?

Из всего, тобою отведанного,

Что вкусней ее нежной губки?

Из всего, тобою испуганного,

Что чудеснее чутких грудок?

Чей дух младые девы не смутят

Лукаво-шаловливыми глазами

С их блеском мимолетным, что похож

На взгляды робких, глупеньких газелей?

Чей слух не ранит мелодичный звук

Бубенчиков на пестрых поясочках

Да сладкий, будто стон гусей влюбленных,

Ножных браслетов мерный перезвон?

Неправы мудрейшие наши поэты,

Когда о женщинах так твердят:

«Прекрасны они, — но людского рода

Все-таки слабая половина!»

Как можно слабыми называть

Тех, кто ударами взоров стремительных

Даже могучего Шакру сражают,

Не говоря уж о прочих богах!

Бог беспощадный, чей стяг украшен

Изображеньем морского чудища,[30] —

Только слуга, исполнитель прихотей

Каждой красавицы тонкобровой:

Зорко следит он, в чью сторону глянет

Она хоть искоса, хоть мимолетно,

И в обреченного тут же, без промаха

Шлет остро-жгучие стрелы любви.

Ах, без моей ланеглазой

Весь мир темнотой окутан!

Пусть ярко горит светильник,

Пусть жарко пылает огонь,

Луна серебро разливает,

Мерцают лучистые звезды,

Блистают алмазы — и все же

Без милой весь мир во тьме.

Высоки упругие груди,

Широки, соблазнительны бедра,

Молодой ее лик прелестен, —

Что ж ты мучишься, мое сердце?

Это все для тебя доступно,

Стань лишь доблестней, стань достойней —

Без трудов и дел благородных

Не достичь желанных сокровищ.

Ах, кого не прельстит этот жаркий, сладкий,

Ветерку, напоенному страстью, подобный,

Полный ласковых слов, вдохновленных любовью,

Но притом столь доверчивый и наивный,

Этот пылкий, горячий от жажды слиянья,

Предвещающий праздник безумца Смары,

Нежно-трепетный шепот газелеглазых

В полумраке вечернем, в укромном месте?

Пока мы не видим любимой,

Желаем хотя бы увидеть,

Увидим — и сразу же вспыхнет

Безумная жажда объятий,

Когда ж наконец обладаем

Своей дивноглазой подругой,

Надеемся мы, что отныне

Ничто наших тел не разделит!

Цветы жасмина в ее прическе,

Чуть приоткрытые, влажные губы,

Сандаловой мазью с шафрановой пудрой

Благоухающий юный стан,

Сладостный хмель островерхих грудей —

Вот что нам кажется подлинным раем,

Истиной высшей, а мир остальной —

Вниманья не стоящим дополненьем.

Как радостно с подругою любимой,

Когда сперва «нет, нет!» она твердит,

Потом тебе смущенно отдается,

Лишь проблески желанья ощутив,

И наконец, упрямство позабыв,

Сама бесстыдной страстью распалясь,

Все горячей зовет тебя всем телом

К взаимным ухищрениям любви.

Конечно, бессмысленны грешные радости —

Быстро окончатся все их услады,

И стоит лишь горестного презренья

Вместилище всех грехов — этот мир,

И все ж ничего нет лучше на свете,

Чем дело благое — забота о ближнем,

И все ж ничего нет чудесней на свете,

Чем ласки подруги лотосоглазой.

Вы, отвергшие все пристрастья,

Вы, проникшие в суть явлений,

Ждем сужденья вашего твердого:

О премудрые, что же нам делать?

То ли к склонам гор нам стремиться,

Где простор для духовных раздумий,

То ли к дивным холмам крутобедрых,

Где рождается сладость желаний?

Говорю вам искренно, люди,

Говорю вам чистую правду,

Для любого из трех миров

Это истинно и достоверно:

Хоть и нет ничего приятней,

Чем объятья широкобедрых,

Но и нет ничего отвратней,

Чем рожденные ими несчастья.

«О как прекрасна она! Какие чудесные бедра!

Глаза подобны синим цветам плавучим!

А как высоки островерхие, спелые груди!

Как выгнуты брови! Лицо — словно дивный лотос!» —

Вот так перед первой же встречной красоткой пьянеет,

Млеет, глазеет восторженно муж ученый,

Хоть из простых она — и совсем его недостойна…

Воистину неодолимы любовные заблужденья!

Есть, говорят, сладчайший нектар,

Но есть и горчайший яд,

А для меня и нектар, и яд —

В ней, в пышнобедрой моей:

Любит меня — как спелый тростник,

Утолительна и сладка,

Не любит — как сок ядовитых лиан,

Мучительна и горька.

Кто сотворил эту странность — женщину:

Чашу, где яд перемешан с нектаром,

Шкатулку с обманами, лес непролазный,

Душе преграждающий путь к спасенью,

Ловушку для смертных, врата в преисподнюю,

Поле, чьи всходы — уловки да козни,

Скопленье грехов, твердыню безумий,

Исток своеволия, вихрь сомнений?

Сказать по правде, мы сами знаем,

Что ликом она — совсем не луна,

Глаза — не пара лотосов синих,

А груди — не из крупинок злата.

Но все же, внимая лжи стихоплетов,

Мы славим, глупцы, красоту подруги,

Стараясь забыть, что дивное тело —

Всего лишь кожа, мясо да кости.

Для игривых красавиц игривость — привычка,

А влюбленному мнится, что это — любовь.

Погляди-ка на лотос: как ярко он рдеет,

Но ведь это не признак стыдливых чувств.

А восторженный, пьяный от страсти шмель

Целый день лишь над этим лотосом кружит:

Видно, думает, глупый, что рдеет цветок

Потому, что и вправду в него влюбился.

Свежий лотос — лицо у этой красотки,

Отливающее жемчужным блеском,

А припухлый рот — словно сочный плод,

Нам протянутый дерзким лукавцем Мадху.

Но пройдут года, — и как всякий плод,

Так и этот начнет увядать и горкнуть,

Будет сморщенный рот не нектар дарить,

А одни лишь несчастья, гниль да отраву.

Ловец, у которого рыба на стяге,[31]

Забрасывает в океан бытия

Свою рыболовную снасть с крючками,

Которую женщиной мы зовем,

И ловит на гибельную приманку

Ее припухлой нижней губы

Наши сердца, будто рыб обреченных,

Чтоб их на жаровне страсти испечь.

О сердце мое! Не вздумай,

Как путник неосторожный,

Бродить по лесам да взгорьям

Прекрасного, пышного тела:

Не лезь на вершины-груди,

Не смей забираться в рощу —

Там прячется враг коварный,

Разбойник по имени Смара!

Уж лучше коброй был бы я ужален —

Блестящей, скользкою, иссиня-черной,

Чем жгучими очами этой смуглой,

Двуногой, гибкой, молодой змеи!

Ужаленным помочь и лекарь может,

И знающий заклятья, а меня,

Сраженного лукавым, быстрым взором,

Ни снадобья, ни мантры не спасут.

Слышу пенье — счастливое пенье моей подруги,

Вижу танец ее походки, движенья рук,

Несравненную сладость вкушаю ее поцелуев,

Обоняю запах ее, осязаю грудь, —

Как меня вы губите, пять моих чувств земных,

Пять разбойников алчных, о как вы меня обманули:

Обокрали мой разум, похитили из души

Мои лучшие мысли, высшие устремленья!

Эта блудница — костер:

Дрова — ее нежные члены,

Огонь — ненасытная страсть,

А жертвы — судьбы влюбленных,

И льются в этот костер

Погибшие юные годы,

И сыплются в этот костер

Пропащие, глупые деньги.

Зачем еще мечете в нас, красотки,

Томные взоры прищуренных глаз?

Бросьте усилья пустые, бросьте —

От нас ничего уже не добьетесь!

Уж мы не те: миновала юность,

О жизни в лесу мы теперь помышляем,

Развеян обман — этот мир для нас

Отныне подобен никчемной травинке.

Зачем ты, Кандарпа-негодник, тянешься снова

К цветочному луку, чтоб вновь тетива зазвенела?

Зачем ты, о коял-чудесник, опять оглашаешь

Окрестный простор переливами нежных призывов?

Довольно, красотки, терзать меня стрелами взоров —

Игривых, сладостных, скромных, пылких, палящих!

Теперь буду пить я нектар святых размышлений

У ног божества, чье чело украшает Месяц.[32]

Покиньте, разумные, ваших лукавых подружек,

Спешите отречься от быстротечного счастья,

Да станут отныне подругами вашей жизни

Мудрость и дружба, безгрешность и состраданье.

Ведь в мрачном аду вас от пыток не оградят

Ни гордые груди, украшенные жемчугами,

Ни дивные бедра, с игриво на них звенящим,

Украшенным яркими камешками пояском.

Красавиц быстрый шепот, их дыханье

Прерывистое, мед их нежных губ,

Зовущие коснуться, поиграть

Высоких грудей чаши золотые —

Что до всего до этого счастливцу,

Чей дух и мысли погрузились в йогу,

А потому одно лишь излучают:

Ко всем на свете равную приязнь.

Когда в неразумье я жил, и слепы

Были глаза, помраченные Смарой,

Чудилось мне: «Вот любимая дева —

Весь мир озарен ее красотою!»

Теперь же, когда бальзамом прозренья

Глаза свои грешные исцелил я,

Вижу воочию: все три мира

Пронизаны вечным блистаньем Брахмы.

До той лишь поры сияет

Счастливому правдолюбцу

Исток безупречных истин —

Светильник чистейшего знанья,

Пока его вдруг не погасит

Легкий, как трепет бабочки,

Первый же взмах игривый

Черных ресниц красавицы.

Есть на земле храбрецы, способные

Даже в безумную брачную пору

Слону рассечь одурелую голову

Или сразить распаленного льва,

Но нет, я уверен, среди храбрецов,

Даже отважнейших и сильнейших,

Такого, кто смог бы в сраженье весеннем

Кандарпу дерзкого одолеть.

До той поры способен муж достойный

Идти по жизни праведным путем,

Стыдом смиряя страсть, блюдя приличья,

Покуда рой неотразимых стрел,

Ресницами густыми оперенных,

Бедняге прямо в сердце не вонзит

Оттянутый почти до нежных ушек

Лукавый лук изогнутых бровей.

Пусть кто-то в книгах мудрости начитан,

Благочестив, душою просветлен,

Как мало стойких — до конца способных

Стезею добродетели идти —

И как заманчив ключ, что так легко

Ворота в адский город отпирает:

Лукавоглазый и лианобровый,

Игривый, в руки нам скользящий ключ!

Благоуханьем веют ветерки,

И юною листвой сияют ветки,

Из рощи стоны коялов слышны,

Томящихся желаньем встреч любовных,

Чело подруги — после жарких ласк —

Усеяно жемчужинками пота…

Ах, чья душа от счастья не цветет,

Когда весны цветенье наступает?

Вот явилась весна — как сладки

И томительны зовы кукушки,

И как нежен, как благоуханен

Теплый ветер со склонов Малайи,

Но чем слаще весна, тем горше

Боль души, разлученной с любимой,

Видно, даже нектар чистейший

В чаше горя отравой становится.

Как радуют нам душу в месяц чайтра

Гирлянды из цветов разнообразных,

И голоса поэтов вдохновенных,

И руки нежные, как лунный свет!

Как наше сердце веселит свиданье

В опутанной лианами беседке,

И кояла напевный, сладкий зов,

И ласки, и лобзания любимой!

В жаркую пору, лунною ночью

Что лучше подружек газелеглазых,

Чьи юные плечи и груди душисты

От влаги сандаловых благовоний?

А свежесть покоев, политых водой,

Сиянье луны, дуновенья прохлады,

Блеск чисто вымытой верхней веранды —

Все разжигает соблазны любви.

Душистость венков, опахала шуршащие,

Блики луны, зеркала прудов,

Запах цветочной пыльцы и сандала,

Чаша с отличным, свежим вином,

На верхней веранде, до блеска вымытой,

Лотосоглазая в легкой одежде —

Вот что беспечным счастливцам дарят

Чудесные ночи жаркой поры.

Чистый, сверкающе-вымытый дом,

Улыбка подруги лотосоликой,

Сияние месяца, запах сандала

И ярких гирлянд, восхищающих взор, —

Все это и вправду сведет с ума

Любого, кто хочет отдаться страсти,

Но не того, кто отверг этот мир —

Решил не касаться земных соблазнов.

Чьи сердца не обрадует эта пора

Дней прохладных, дней долгожданных!

Как красиво вздымает она в небесах

Дожденосные, гордые тучи,

И как пышно жасмин ароматный цвести

Заставляет, и как нежданно

Дивногрудой красавицей может она

На пути твоем обернуться!

И счастливое сердце, и несчастливое сердце

Наполняются одинаково сладким томленьем,

Если в ближних лесах послышатся на рассвете

Упоенных счастьем павлинов нежные клики,

Если ветры повеют, спеша разнести ароматы

Белоцветной кутаджи и огнецветной кадамбы,

Если склоны холмов оденутся яркой травою,

А небесные склоны — несущими дождь облаками.

С неба свисают густые тучи,

На горных склонах пляшут павлины,

Земля у подножий цветущих деревьев

Осыпана яркими лепестками,

И если дождей уже ждать недолго,

А путь еще долог к родному дому,

На что свой взор может бросить странник,

Чтоб хоть немного тоску заглушить?

Здесь молнии вспыхивают гирляндой,

Там ароматы струит кетака,

За гулким громом, рожденным тучей,

Слышнее зовы подруг павлиньих —

И в эти дни обновленья природы,

В дни, напоенные страстным безумьем,

Легко ли красавицам длинноресницым

Сносить томленье долгой разлуки?

Когда все сильней льет ливень

Из туч, величаво гремящих,

И молний блеск златожгучий

Все ярче, — тогда и радость,

И страх, и страсть все острее

Пронзает дерзких красавиц,

Спешащих во тьме непроглядной

К объятьям своих любимых.

Из-за жестокого ливня не могут

Дома своих милых покинуть подруги,

Из-за холодных, знобящих порывов

Еще горячей и тесней объятья,

А ветер студеный, несущий туманы,

Бодрит изнемогших от ласк любовных —

Вот так даже скверные дни хеманты

Отраду даруют счастливцам страстным.

Когда осенней ночи половина

Прошла, изнемогла в пылу объятий,

И с милою вдвоем на плоской крыше

От ласк любовных отдохнуть пора,

Тот, кто не выпьет из лианогибкой

Руки своей подруги утомленной

Глотка воды, прохладной, с лунным блеском,

Тот, право, неудачник иль глупец!

Он треплет ей волосы, он заставляет

Глаза смежать, как в разгаре страсти,

Так нагло у ней под одеждой шарит,

Что все волоски становятся дыбом,

Волнует ей грудь и с такою страстью

Ее целует, что зубы ноют, —

Так женщине зимний бесстыдный ветер

Изображает объятья супруга!

Пусть в чертогах каждого сердца

Воцарится премудрый владыка —

Йог блистающий, светоч знанья,

Разгоняющий тьму незнанья,

Бог, чьи волосы украшает

Лунный серп, сверкающий ярко,

Бог, спаливший лукавого Каму,[33]

Как огонь мотылька сжигает!

Недра земные изрыл я в поисках кладов,

Долго дробил и обшаривал горные руды,

Пересекал я страны, одолевал океаны,

Сил не щадя, ублажал я многих владык.

А сколько ночей на кладбищах я провел,

Читая старинные, страшные заклинанья!..

И что же?.. Не смог добыть и потертой монеты.

Желание благ земных, угомонись наконец!

О, как трудно было насмешки глупцов сносить,

У которых не раз находился я в услуженье,

Слезы сдерживал я, жил с душою опустошенной

И однако смеялся, владык своих потешал,

Даже руки молитвенно складывал перед столбами

Из монет золотых, хоть и знал их жалкую цену…

О зачем же ты, голод, рожденный никчемным желаньем,

Перед низким и грешным плясать заставляешь меня?

Не утолили мы жажды земных наслаждений,

А эта жажда всю жизнь наслаждалась нами.

Не плоть мы мучили, чтобы очистить душу,

А наши души мучили нашу плоть.

Еще не увяли желанья безумные наши —

Увяли мы сами от этих жгучих желаний,

И видно, не мы проводили весело время,

А время легко и весело нас провело!

Вот и угасло желание наслаждений,

Даже порой забываю, что я — человек,

В небесные выси былые друзья удалились —

Единодумцы, душе дорогие, как жизнь.

Лишь с помощью посоха двигаюсь еле-еле,

День ото дня в глазах все густеет тьма,

А глупое тело мое — хоть уж почти мертво —

Все еще хочет жить, все еще смерти боится.

Желанья — как река, чьи волны — заблужденья,

В ней притаились крокодилы страсти,

И древу нашей стойкости и силы

Она упорно подрывает корни,

Над нею кружат вороны-заботы,

А берега — из острых скал-тревог,

Но йог, что эту реку пересек,

Блистает духом, радуется сердцем.

Сев на колени аскетов, живущих в горных пещерах,

Восторженно размышляющих о Всевышнем,

Дикие птицы струят умиленные слезы

Из глаз, опьяненных вечною радостью Брахмы.

А мы — увы! — драгоценные дни наши тратим

На призрачные дворцы да на резные ограды

Вокруг прудов, услаждающих праздные взоры,

Да пышных садов для суетных наших веселий.

Раз в день безвкусную, жалкую пищу

Кидают мне в плошку для подаянья.

Земля — мое ложе, а дряхлое тело

Осталось последним моим слугой.

Одежда — обрывок ветхой дерюги,

Гнилой, в десятках грубых заплат.

Но горе! — лишенный всех благ земных,

Никак не отвергну земных желаний!

Мотылек, ничего не зная о смерти,

Устремляясь к свече, погибает в огне,

Рыба, хитрости гибельной не понимая,

Устремляясь к наживе, глотает крючок.

Как же мы, хоть и ясно видим опасность,

Сами рады пойматься в сеть Камадэвы,

Где и пламень жгуч, и крючки остры —

Всех безумий любовная страсть безумней!

Если горло иссохло от жгучей жажды,

Люди пьют прохладную, вкусную воду,

Если голод терзает пустой желудок,

Люди пищу глотают с острой приправой,

Если мучает похоть, в объятьях женских

Утоляют ее, — но все это, брат мой,

Только снадобья для леченья плоти,

Так зачем их считают истинным счастьем?

Свой высокий дворец изукрашенный,

Груды злата, сынов уважаемых,

Красоту жены, радость молодости —

Вот что ценит не знающий истины.

Но достигшие знанья поняли:

Мир — темница, счастье — изменчивость,

И в леса, и в пещеры идут они,

Чтобы жизнь окончить отшельниками.

В любом наслажденье — страх перед злой болезнью,

В богатстве — страх перед кражей и разореньем,

В учености — страх перед ложью, в знатности — перед паденьем,

В честности — перед бесчестьем и клеветою,

В силе — страх перед хитростью, а в красоте — перед старостью,

В каждой душе и плоти — страх перед смертью…

Да, в этом мире ничто не свободно от страха,

Свобода от страха — лишь в отверженье мира.

Рождение наше заранее смертью отравлено,

Чудесная молодость — старостью неотвратимою,

Покой и довольство — растущей страстью к наживе,

Спокойное счастье — игрой изощренных женщин.

Правленье царей отравляют их злодеяния,

А жизнь лесного аскета — хищные звери,

Любую отраду и радость — их быстротечность…

Так что же, скажи, не отравлено в этом мире?

Быстры наслажденья земные — подобны вспышкам

Молний, легко играющих в сумраке туч,

Зыбка наша жизнь — росинкой она дрожит

На лотосовом листе, что колышет ветер,

Умчатся юные страсти, обуревавшие душу, —

И, все это ясно поняв, не медли, разумный,

В йогу свой ум погрузить — в доступный для всех

Путь размышленья, стойкости и совершенства.

Вся наша жизнь — изменчивые волны,

Вся юность — только горсточка мгновений,

Все, что сокровищами называют, —

Пустой мираж, игра воображенья,

Все наслажденья — будто вспышки молний,

Объятья женщин — и того короче…

Лишь верный Брахману плывет бесстрашно

Через пучину страха перед жизнью.

Когда в утробе — ты томишься, скорчась,

Во тьме и тесноте нечистой плоти,

Когда ты молод — радость всех объятий

Отравлена страданьем и разлукой,

Когда дряхлеешь — терпишь униженья

От молодых, насмешливых красавиц…

Скажите ж, люди: есть ли в этом мире

Хотя бы малая крупица счастья?

Злой тигрицей старость подкрадывается,

Бьют, как вражьи клинки, болезни,

Как вода из горшка надтреснутого,

Все быстрей вытекает жизнь,

И тем более мне удивительно:

Хоть и знает про все это смертный,

Все равно совершать торопится

Злой поступок за злым поступком.

Слава тебе, о всесильное Время!

По воле твоей ушло без возврата

Все: и могучий царь-повелитель,

И блеск надменный его столицы,

И речи его советников мудрых,

И смех луноликих беспечных красавиц,

И толпы чванливых вельмож, и поэты,

И все их пышные славословья!

Сменяются рассветы и закаты —

Так день за днем проходит наша жизнь.

За сменой дел, за тяжестью забот

И время протекает незаметно.

Мы зрим рождение, старенье, смерть,

А собственной кончины не страшимся…

О, сколь безумен этот бренный мир,

Что пьет хмельной напиток заблуждений!

Не смог достичь я подлинных знаний,

Не смог накопить никакого богатства,

С достойным почтеньем не смог исполнить,

Отца провожая, свой долг последний,

Даже во сне обнимать не решался

Красавиц игривых, дев длинноглазых…

Да, не как люди живем — как вороны,

Объедки с чужих пиров подбирая.

Те, которыми были мы рождены,

Уж давно покинули жизнь земную,

Те, с которыми в юности мы росли,

Тоже скрылись в мире воспоминаний,

А теперь и мы уже день за днем

Неизбежной своей ожидаем кончины —

Как деревья на берегу песчаном,

Наклонились — готовы в поток упасть.

Человеку дан срок не больше ста лет,

Но примерно треть уходит на сон,

Из того, что останется, треть на детство

И на старость тратит каждый из нас,

А сколько еще на болезни, разлуки,

Заботы, нелегкую службу владыкам!..

Где уж нам для счастья время найти

В этой жизни, бегущей, как волны речные?

Промчалось детство, полное надежд,

И жаждущая ласк любовных юность,

Изведаны и нищета, и роскошь,

И быстротечность радостей земных,

И вот уже согбенный человек

С усталою душой, с одрябшим телом,

Как роль свою закончивший актер,

За занавес уходит — в город Ямы.

Ты — земных богатств повелитель,

Мы — властители слов-сокровищ,

Ты гордишься доблестью бранной,

Мы смиряем любую гордыню,

В жажде злата к тебе приходят,

А ко мне — чтоб очистить разум,

Ты меня уважать не хочешь,

А уж я тебя и подавно!

Мы довольны одеждой из лыка,

Ты — атласным своим одеяньем,

Пусть наш облик внешний различен,

Одинаково наше довольство.

Только тот безнадежно беден,

Чьи желания — безграничны,

Для того же, кто всем доволен,

Безразличны богатство и бедность.

Голод смиряю лесными плодами,

Жажду — студеной водой из ручья,

Земля — мое самое мягкое ложе,

Одежда моя — из древесной коры,

И как нестерпимо глядеть на тех,

Кто низменным чувствам своим угождает —

Алчет хмельных, медовых напитков,

Жаждет все больше и больше монет.

Земля — ты лишь глины хрупкий комок,

Крупинка в безбрежном море Вселенной,

А сколько жадных, жалких царьков

В безумствах войн тебя рвут на части!

Но много ли благ могут людям дать

Земных властолюбцев нищие души?

Плюю и на них, и на толпы ничтожных,

Ждущих, чтоб кинули им хоть медяк!

«Что ты мечешься, что волнуешься,

О душа неразумно-тревожная?

Успокойся — и жди неизбежного,

Все равно: что назначено — сбудется!» —

Так твердил я — и вот успокоился,

И теперь, не грустя о несбывшемся,

Не тревожась о будущем, радуюсь

Я одним лишь нежданным радостям.

О душа! Все иллюзии смой отныне

И служи лишь Несущему Лунный Серп,[34]

Свой последний приют, свой шалаш убогий

На прибрежье Небесной Реки поставь.

Разве можно верить волнам игривым,

Пузырям на воде, блеску молний в небе,

Улетающим искрам, причудам счастья,

Ускользающим змеям, неверным друзьям?

Что с того, если даже богатства твои

Утолить позволяют любую страсть?

Что с того, если ногу поставить ты смог

На главу поверженного врага?

Что с того, если хватит твоей казны,

Чтоб любого, кого решишь, подкупить?

Даже если земное твое тело

Проживет миллионы лет, — что с того?

Уж если способен ты к размышленьям,

То размышляй о самом великом —

О том бесконечном, безмерном, бессмертном,

Кто все мирозданье объемлет, — о Брахме!

А много ли проку во всех этих тщетных,

Бесчисленных мыслях ничтожных людишек

О власти над странами, о наслажденьях,

О всяческих благах, и прочем, и прочем?..

Ты проникаешь в Паталу — мир подземный,

Пересекаешь всю необъятность неба,

Все страны света стремительно обегаешь —

Поистине, о человек, твоя мысль крылата!

Так что же ты, странствуя мыслью своей повсюду,

Не видишь ни в чем вездесущего, чистого Брахму?

А кроме него — под землей, на земле или в небе —

Кто сможет душе твоей ниспослать спасенье?

Одрябло тело, нетвердой стала походка,

Повыпали зубы, и потускнели глаза,

День ото дня к тому же и слух слабеет,

И губы кривятся, и с них сочится слюна,

А речь до того невнятна, что ни родня,

Ни даже старуха-жена разобрать не может…

О горе! Когда ты стар и лишь в тягость близким,

Врагом становится даже сын родной.

Быть может, подвижником стать святым —

Возле священной реки поселиться?

Иль в мире людей достойно прожить,

Покорно служить добродетельным женам?

Пить ли нектар сладкозвучных стихов,

Припасть ли к источникам мудрых писаний?

Не знаем, как жизнь провести! А ведь жизнь —

Всего лишь горстка быстрых мгновений.

Исчезло почтенье, умчалась юность,

Все меньше друзей, разбежались слуги,

Истрачены деньги — нет горстки монет,

Чтобы подать святому скитальцу…

Да, мудрому только одно остается:

В безвестной хижине поселиться

На склонах скалистого Хималая,

У вод священных дочери Джахну.

Прекрасно кружево лунной ночи,

Прекрасны цветы на лесных опушках,

Прекрасны беседы в кругу достойных,

Прекрасны волшебные песни поэтов,

Прекрасны слезы страстно любимой,

Когда в гневе тебя она упрекает, —

Прекрасны, конечно, но непостоянны…

Ах, чуждо мне это — не по душе!

Разве жить не привольно в доме твоем

И не слышится песнь благозвучная?

Разве счастье слиянья с возлюбленною

Нашу жизнь не делает радостной?

Но, сочтя эти краткие радости

Ненадежней светильника, гаснущего

От порханья бездумной бабочки,

Мудрый муж в леса удаляется.

Когда ж побредем мы из края в край,

Тоскуя по миру истинных чувств,

С душой, переполненною слезами,

Шепча восторженно: «Шива! Шива!» —

И счастье познаем лунных ночей,

Пронизанных тишиной звенящей,

Сев где-нибудь на песчаном прибрежье

Священной реки, Небесной Реки?!

Когда в Варанаси поселюсь я,

На берегу бессмертной реки,

И, только тряпкой стыд прикрывая,

Буду взывать, воздевая ладони:

«О Шамбху! О сокрушитель Трипуры!

О Гаури муж! О трехокий! Помилуй!» —

Тогда будут дни мои пролетать,

Словно ничтожные искры-мгновенья.

Им, принимающим милостыню как святыню,

Себе находящим пристанище где угодно,

В любое мгновенье глядящим на этот мир

Как на пучок быстро вянущих сорных травинок,

Еще не сбросившим темную тяжесть тела,

Но в радости светлой уже непрерывно живущим, —

О сколь легко достается по милости Шивы

Йогам таким к избавленью истинный путь!

Повязка на бедрах, заплатанная, гнилая,

Такой же изодранный плащ на худых плечах,

Довольство любой, даже самою жалкой пищей,

Беспечный сон хоть на кладбище, хоть в лесу —

Если такая свобода в тебе утвердилась

И если праздником стало в твоей душе

Соединение с вечным, — к чему тебе нужно

Властвовать даже над всеми тремя мирами?

Земля — его просторная постель,

Рука-лиана — мягкая подушка,

Небесный свод — незыблемый чертог,

А ветерок — рабыня с опахалом,

Луна — его светильник, отрешенность

Желанней, чем объятия супруги, —

Так спит святой мудрец — роскошно, сладко,

Как царь, но без его земных забот!

Вернутся ли вновь те счастливые дни,

Когда неподвижный, в асане лотоса,

Молча сидел я средь скал гималайских,

Возле истоков священной Ганга

И в мыслях о вечном величье Брахмы

Сливался с ним просветленной душою,

А дряхлые серны, пугливые серны

Ласково терлись о плечи мои?!

О мать Земля! О отец мой Ветер!

О брат Небосвод! О сестра Вода!

О друг мой Огонь! Вам всем посылаю

Прощальное анджали — мой привет.

Да, это с вашей помощью щедрой

Обрел я полнейшее, чистое знанье,

Не рухнул в бездонный мрак, а теперь

Сольюсь с лучезарностью Парабрахмы.