Колесница Солнца. Восемь тетрадей индийской классической лирики в переводах С Северцева

В эти жаркие летние ночи,

отдыхая на плоских кровлях,

Как влюбленные тают душою

от негромкого струнного звона,

От дыхания губ любимых,

что трепещет, как винные струи,

И от песен их, что так быстро

превращаются в пламя страсти!

Летним утром юные жены,

чьи торчат еще кверху грудки,

Раньше всех жару ощутили

по вспотевшим своим подмышкам

И, одежды плотные сбросив,

что носили в холодную пору,

В шелк тончайший, полупрозрачный

одевают прелестные плечи.

Эта шея в жемчужных бусах,

будто в ярких катышках снега,

Эти груди, блестящие потом

и густым сандаловым маслом,

Пышных ягодиц полушарья,

златотканый пояс на бедрах —

Неужели от стольких сокровищ

страсть в мужчинах не пробудится?

Стонут птицы печально и хрипло

на ветвях, иссушенных зноем,

Обезьянья стая, измаясь,

еле тащится к горным дебрям,

Бродит буйволов тощее стадо —

хоть бы грязный пруд отыскался!

Да и люди со дна колодцев

лишь с трудом наскребают воду.

Вот лягушка, измучена солнцем,

выползает в поисках тени

Из пруда, что теперь наполнен

лишь горячей, зловонной грязью,

И, опасности не замечая,

тень находит, глупышка, под грозным

Капюшоном громадной кобры,

что сама одурела от зноя.

Вьется, крепнет под жарким ветром

злой огонь лесного пожара:

Вот он бросился с громким треском

к желтой чаще сухих бамбуков,

Вот пополз — окружил лужайку,

где паслись доверчиво лани,

И теперь, будто змей зубастый,

быстроногих кусает и жалит.

Тигры, вепри, слоны, олени

в диком страхе, в кровавых ожогах

Выбегают из чащи горящей

на широкую отмель речную

И, забыв об усобицах злобных,

на приятелей давних похожи,

Дружно к речке бегут обмелевшей

и, пыхтя, бросаются в воду.

В жгучий полдень пылают мужчины,

видя пышные бедра женщин,

Видя икры в ярких узорах,

наведенных багряной смолою,

Видя ноги в пестрых браслетах,

что звенят при каждом их шаге

Так зазывно, как будто клики

молодых лебедиц влюбленных.

Эти дни, когда зной полыхает

над прудами в лотосах ярких

И когда так приятно купаться

и носить жемчужные бусы,

Эти лунные жаркие ночи,

что томят вас, влюбчивых женщин,

Пусть ночами несут вам радость —

вам, на крышах поющих сладко.

Дождь, любимая, дождь многодневный,

столь желанный для всех влюбленных,

Дождь явился, как царь могучий,

в буйно-грозном великолепье,

Дождь, чьи тучи — слоновье войско,

исходящее брызгами страсти,

Дождь, чьи молнии — царские стяги,

а грома — боевые литавры!

Праздник туч отгремел над рощей,

из кустов выходят павлины,

На еще не просохших лужайках

пышный танец брачный заводят:

Возбужденные ласками ветра,

все быстрей, взволнованней пляшут,

И блестят яркопёрые шлейфы,

будто радуги с неба упали!

Пусть мрачна дождливая полночь,

пусть рычат то и дело тучи,

Что их тьма, если к месту свиданья

жажда гонит влюбленных женщин?

И пускаются в путь они дерзкий

через рощи, по тайным тропинкам,

Озаряемым лишь на мгновенья

быстро-жгучими вспышками молний.

Умастив свои груди сандалом,

узел кос цветами украсив,

Услыхав, как во тьме дождливой

громыхают-вздыхают тучи,

Через двор, из покоев душных,

где уснули свекровь со свекром,

Под навес молодая крадется,

где давно юный муж томится.

В ночь такую, когда с рычаньем

низко-низко несутся тучи,

На груди у любимых жены

прячут лица от вспышек молний,

Даже после обид и размолвок,

после вспыльчивых перебранок

С новой страстью они супругов

обнимают в жарких постелях.

Та, что в белых шелках лепестковых,

что лицом — распустившийся лотос,

Чьи ножные браслеты звонки,

будто клик лебедиц влюбленных,

Та, чье стройно-гибкое тело —

словно стебли созревших злаков,

Как на брачный праздник невеста,

осень, осень в наш край явилась!

Погляди, как густы вокруг селений

волны дружно поспевшего риса,

Погляди в даль небес осенних,

где кричат журавлиные стаи,

Погляди, как на пастбищах влажных

скот бесчисленный вольно бродит,

И поймешь, почему в эту пору

веселы крестьянские лица.

Даже сладкие лица красавиц

вид осенних цветов затмевает,

Даже девушек плавную поступь

вид плывущих гусей затмевает,

Длинных глаз отлив синеватый

ярких лилий краса затмевает,

А игру бровей шаловливых

рябь лучистых озер затмевает.

В пору осени ветры веют

свежих лотосов мягкой прохладой,

Стаи туч прогнав, рассиялись

все четыре стороны неба,

Сохнет грязь после долгих ливней,

реки чище, пруды прозрачней,

А ночами украшено небо

свитой звезд и царицей-луною.

Этот блеск луны, чьи гирлянды

серебрятся, пленяя душу,

Чье лицо — наслажденье взора,

чей нектар — освеженье сердца,[16]

Этот блеск превращается в стрелы —

в ядовитые стрелы страданья,

Если в грудь вонзается женам,

разлученным надолго с мужьями.

Синь осенних озер, где столько

ярких лотосов — алых, лиловых,

Столько пар лебедей влюбленных,

в возбужденье страстном плывущих,

Эта синь озер, где под ветром

заплетаются волн гирлянды,

Каждым вздохом мягкой прохлады

ранит душу тоской любовной.

В день осенний взгляни на любую

из красивых, счастливых женщин:

На груди — жемчуга ожерелий,

напоенных сандаловым маслом,

Над шарами ягодиц пышных

вьется пояс пестроплетенный,

А на лотосах ног сладкозвучно

и призывно бряцают браслеты.

Пусть, подобная деве счастливой,

чье лицо — распустившийся лотос,

Чьи глаза — словно два раскрытых

дивно-синих цветка озерных,

Та, что в белых шелках лепестковых, —

благодатная Осень-невеста

Драгоценнейшее из желаний —

из твоих мечтаний — исполнит!

В эти дни холодов, наступивших

после дружной осенней жатвы,

Грустно видеть, как лотосы вянут,

как роса леденит растенья,

Но зато как бесстрашны в поле

острия проросшей пшеницы,

Как чудесны в увядших рощах

жгуче-рдяные кроны лодхры!

В эти дни, холодов не пугаясь,

отдохнув после праздника жатвы,

Молодые красавицы наши

вновь готовы к праздникам страсти:

Грудь и плечи шафраном натерли,

душат волосы соком цветочным,

А на лотосы щек смугло-нежных

хной наносят узоры листьев.

В эти дни холодов посмотрите

хоть тайком на спящих влюбленных:

В мгле рассветной на смятом ложе

спят они в блаженной истоме —

Спят, сплетая дыханье и руки,

спят, дыша ароматом цветочным,

Спят, как два пловца на прибрежье,

переплыв бурно-пенное море.

Эти груди в царапинах свежих

после страстных забав с супругом,

Эти губы в ссадинах ярких

от его сладко-жгучих укусов —

Эти слишком явные знаки

жаркой, бурной, счастливой ночи

Скрыть на следующее утро

тщетно хочет жена молодая.

Вот другая — чуть-чуть постарше —

длинноглаза и длинноволоса,

С медным зеркальцем в длинных пальцах

на заре свои щеки румянит,

Видит рот в ярко-свежих укусах

и с негромким воркующим смехом

Ночь любовных забав вспоминает,

подмигнув своему отраженью.

Вот и третья, тоже измучась

от бесчисленных игр с любимым,

Трет глаза, что в ночи бессонной

стали парой лотосов красных,

И, одна наконец-то оставшись,

узел кос поправить не в силах,

Сонно щурясь, рассвет встречает

и, склонясь на подушку, дремлет.

Пусть и дни холодов наступивших,

дни, когда после шумной жатвы

Наполняются наши селенья

изобильем спелого риса,

Дни, когда синеву украшают

первых птиц перелетных гирлянды,

Пусть и эти дни, о подруга,

нам подарят спелую радость!

О моя дивнобедрая, слушай:

есть отрада и в месяцы стужи,

Сладок сердцу крик журавлиный

над полями, где кончилась жатва.

Год был милостив: в каждом доме —

рис, плоды, тростниковый сахар,

А от холода лучшее средство —

заводить любовные игры.

Наши жены, чьи круглые плечи

под одеждами теплыми скрылись,

Наши девы, чьи острые груди

притаились под пестрой тканью,

Даже мглу этой долгой стужи

постарались хоть чем-то украсить:

В черноту своих кос тяжелых

не цветы, так бутоны вплетают.

Даже самой холодной ночью

горячо и сладко мужчинам,

Если к ним прижимаются груди,

золотые от краски шафранной.

Даже самой студеной ночью

в юных, жарких, крепких объятьях

Забывают про холод мужчины —

наигравшись всласть, засыпают.

Посмотри на девушек наших:

даже в стужу цветут их лица,

Будто свежей росою омыты

золотистые лотосы-щеки,

И с утра, распустив свои косы,

до ушей подведя свои брови,

Молча, гордо они в каждом доме,

как богини судьбы, восседают.

Эти дни, что в дома приносят

много риса с пряной приправой,

Много сладких блюд, а за ними —

много радостных игр любовных,

Эти ночи, что стужей мучат

только тех, кто подруг не имеет,

Пусть, любимая, нам даруют

счастье, счастье — все больше счастья!

Тот, чьи жгуче-разящие стрелы —

из бутонов жасмина и манго,

Тот, чей сладок лук тростниковый,

тетива же — из пчел жужжащих,

Тот, чьи игры — пронзать и мучить

те сердца, что созрели для страсти,

Вечно юный воитель Васанта

вновь, любимая, к нам явился!

Вновь надели жемчужные бусы,

увлажнив их душистым сандалом,

На запястья — цветные браслеты,

пояса с бубенцами — на бедра

Наши жены, чьи дерзки груди,

пышны ягодицы и бедра,

А сердца изнывают от пыток —

сладких пыток Незримого бога.[17]

Эти ветки цветущего манго,

что, хмелея, целуют пчелы,

Эти ветки в свежих побегах,

что волнуемы ласковым ветром,

Эти ветки душистого манго,

если смотрят на них подолгу,

Острой страстью, внезапной страстью

грудь пронзают влюбчивых женщин.

Черный кокил на манговых ветках

опьянен, как вином, их цветами,

От волненья крылья топорщит

и подружку страстно целует.

А мохнатый шмель-сластолюбец,

сев на лотос полураскрытый,

Так жужжит, будто к юной пчелке

обращается с пылким признаньем.

Пояски в золотых узорах

так и дразнят, свисая с бедер,

А жемчужные яркие бусы

так и льнут к островерхим грудям.

В дни весны, призывая на помощь

звоны пчел да стоны кукушек,

Истомленные Камой жены

все бесстыдней мужчин завлекают.

Буйный ветер, что весело треплет

яркоцветные ветки манго,

Вешний ветер, что зовы кукушек

по горам и лесам разносит,

Теплый ветер, что так отраден

после жгущих порывов стужи,

То нахлынет, то прочь улетает,

похищая сердца влюбленных.

Снова пышные кроны ашоки

нежно-юной листвой заблестели,

А цветы их, как ветки кораллов,

язычками огня багрянеют.

Если девушка долго смотрит

на цветущую ярко ашоку,

Сердце робкое полнится грустью,

сладкой грустью — предвестьем счастья.

Он — в истоме глаз удлиненных,

ставших жаркими от опьяненья,

Он — и в бледности щек, и в чутких

остриях затвердевших грудей,

Он сегодня — в каждом движенье

гибких талий и пышных бедер,

Он во всем с новой силой ожил,

бог весны и любви — Камадэва!