Команданте

Глава 20 – Свадьба пела и плясала

Молодожены под надзором калавайя Контиго и местного малакку плеснули чичи из глиняных кружек на землю. Все, благосклонность матери-природы Пачамамы получена, с этого момента Пакари замужняя женщина и проблему можно считать окончательно закрытой.

Решение нашлось неожиданно, когда Вася обратил внимание на тоскливые взгляды, которыми каждый раз провожал девицу Искай – маленький индеец запал на красотку, целеустремленно осаждавшую касика. Удивляло, что Искай не делал никаких попыток сблизиться с ней, что при его репутации секс-террориста и главного бабника в штабе было довольно странно. Дня через два Вася заметил, что Искай свой интерес к Пакари старательно скрывает и, когда касик перехватывает его взгляды, делает вид, что занят иными делами и вообще чисто погулять вышел. Еще несколько дней ушло на то, чтобы догадаться, что Искай соблюдает субординацию, в его понятиях Пакари – женщина касика и потому табу.

Так что все, что потребовалось сделать, это мимоходом обозначить при Искае, что Пакари касика не интересует и что она полностью свободна. Как только Искай начал подбивать клинья, Вася облегченно вздохнул и постарался поддержать его стремления и вот нынче свадьба. Причем не одна.

Если первая пара выглядела более чем традиционно в красных свадебных пончо, со всеми необходимыми кечуа атрибутами, то вторая даже не была на виду – падре Луис обвенчал Хорхе и Монику в лагере, вдали от посторонних глаз. Бумагу о государственной регистрации, без которой брак в Боливии считался недействительным, постановили получить позже, когда молодожены доберутся до Кочабамбы. Так-то никаких проблем нет – спуститься с гор в ближайший городок да и расписаться в алькальдии, но Габриэль при первом же намеке на это взвился и сказал, что ему будет легче пристрелить обоих, чтобы не мучались. И в самом деле, расписаться под чужими именами – убить саму идею законной регистрации брака, расписаться под своими – убить самих себя, потому как сведения немедленно попадут в руки полицейских информаторов. Так что только большой город, в идеале Ла-Пас или Санта-Крус, где брачующихся не знают.

Община расстаралась – стол накрыли человек на двести. Разумеется, при помощи и соседей, и партизанской казны и даже той самой айлью, из которой некогда за живость характера выперли жениха с его друганом Катари, нынешним шафером.

А в посаженые отцы, главное лицо на индейской свадьбе, определили даже не касика, а Гевару, чему Вася был откровенно рад – индейцы признали Че за своего. И язык он выучил прилично, и в минках[73] участвовал, и многие общины получали помощь герильерос через главнокомандующего Повстанческой армией. Да и остальные интернационалисты не отстают – что сотня кубинцев, что растущие в числе перуанцы, чилийцы, аргентинцы и колумбийцы, все участ местные языки. И в свою очередь, учат местных испанскому.

Искай и Пакари положили друг другу в рот листья коки и тем самым закончили церемониальную часть ритуала, теперь осталось только есть, пить и веселиться. Народ степенно расселся за столами, уставленными блюдами из кукурузы, вяленым мясом ламы, бобами, картофелем, овечьим сыром и салатом из острого перца, лука и помидоров. Простая крестьянская еда, но у Васи шевельнулась мысль – а не дополнить ли экспортную фирму в Париже этническим рестораном? Бешеные же деньги люди платят за снедь, которую бедняки ели, лишь бы не помереть с голоду! Все эти буайябесы из остатков рыбы, поленты из найденного по сусекам и прочее фондю из каменно-черствого сыра.

Чича лилась рекой, к зависти стоявших на внешних постах партизан – впрочем, им обещана компенсация на следующий день, когда караульные и связисты поменяются местами со «второй сменой», ныне сидящей за столом. Радистов припахали ради бережения от налетов авиации – вокруг, в радиусе километров двадцати, развернули наблюдательные посты. Не абы что, но минут за пять до появления самолетов предупредить успеют, а за такое время можно пробежать полдороги до канадской границы, а уж до отрытых в каждой общине щелей так и вообще запросто.

Размякший от пары кружек чичи дед Контиго довольно наблюдал разгорающееся веселье – вот уже заиграли музыканты, вот народ пустился в пляс, вот вытащили на середину жениха с невестой…

– Иди-ка сюда, Тупак.

Поскольку посох калавайя лежал немного в сторонке, да и руки Контиго заняты кружкой, Вася подошел к деду без опаски.

– Ты бы переженил своих воинов на местных девушках, – выдал рекомендацию полулекарь-полушаман.

– Э-э-э…

– Хватит им втихушку обжиматься. Пусть лучше детей плодят.

Вот дед молодец, о других заботится, а о собственном внуке хрен. Но Контиго, будто услышав васины мысли, прихлебнул чичи и буркнул:

– За себя не беспокойся, скоро.

Касик обомлел – что скоро? Женят его? Или дети? И… Исабель??? Она же в письмах ничего не говорила… Мысль забегала ужаленной мышью. Так, март, сейчас лето, значит, ноябрь-декабрь? Дед, конечно, поддал, но помня его прежние фокусы с переселеним душ или излечением Че от астмы, с которой не могли справиться лучшие врачи континента, есть смысл к его словам прислушаться. Надо написать Исабель. А если она промолчит? О! Надо связаться с Барбарохой и попросить выяснить обстановку в Париже.

Найдя выход, Вася немного успокоился и принялся разглядывать своих бойцов и командиров. Римак… Нет, этот сам подыщет, хозяйственный парень, и жену себе подберет под стать. Катари? Пожалуй, вполне может последовать за Искаем. Хосе… С Хосе сложнее – идея женить его на Тане вспыхнула и увяла мгновенно. Таня по своему характеру вполне может крепко вляпаться, несмотря на все наставления Габриэля, Антонио и новоприбывшего Хавьера, и что тогда? Сорвет у Хосе крышу окончательно, никакой калавайя не поможет.

Стратегические мысли прервал налет чолитас – местных женщин и девушек, утащивших касика на импровизированный танцпол плясать под веселые уайно[74].

Второй день свадьбы герильерос отпраздновали тоже, хотя многие разъехались по местам – обстановка на границах свободной зоны к длительному веселью не располагала, рондас то там, то здесь прощупывали общины. И хотя никаких серьезных успехов, кроме разгрома Сейбаса, да и то, в основном из-за внезапности, они не достигли, но в напряжении партизанский край держали. В ответ герильерос, в первую очередь силами городских ячеек при поддержке профсоюзного ополчения, провели несколько рейдов на собрания и помещения фалангистов – с пальбой, рукоприкладством и реквизициями. Изъяли немаленькое количество оружия, пусть старого и разнобойного, но в общинах все пригодится. Ну и по сельским подстрекателям, лавочникам и зажиточным рондас прокатились «акции устрашения», пока в виде подметных писем и мелких поджогов.

С утра штабные, поскольку многие командиры и бойцы были на здесь же, провели награждение отличившихся. Выше всего как награда котировались наручные часы, следом шли глушители, оптические прицелы, лопатки и мачете, хорошие ножи и другие полезные в партизанском быту изделия, вплоть до гамаков с москитной сеткой.

После чего руководство Повстанческой армии отправилось по городам и весям проводить выборы – штаб постановил не ограничиваться самоуправлением в рамках отдельных общин, а сформировать органы власти для всей зоны. Никаких проблем тут не предвиделось, кооперация айлью в использовании тракторов, ткацком производстве и тому подобном позволила за последний год наработать неплохие связи и понимание, кто тут готов пахать, а кто просто глотку дерет. Но надзор за таким масштабным мероприятием все равно нужен, не хотелось бы первый блин скомкать. Да и поднатаскаться самим тоже полезно – впереди общий съезд новоизбранных депутатов.

Награжденные же в большинстве своем остались на двухнедельные курсы «красных командиров» – почти полное затишье в боях с армией и приезд свеженького фрунзака Филиппа в помощь Хоакину позволило выдернуть людей из строя и усадить за парты. Вася уже давно заметил, что даже минимальное систематическое обучение существенно повышает качество работы и пренебрегать этим никак не следовало.

– Кстати, ты сам не хочешь поучиться? – спросил его перед уходом Че. – Съездить в Гавану или даже в Москву, там академии…

– Учиться буду обязательно, но потом.

– Это почему же? – команданте даже отвлекся от раскуривания дареной трубки.

– Чую, что мы накануне больших событий. Не сегодня-завтра придется брать власть.

– Ого, с чего же такая чуйка?

– Армия ослаблена, власть пошатнулась, но американцы наращивают усилия. Если нарисовать график возможностей государства от времени, то мы сейчас где-то около нижней точки, – Вася изобразил прутиком в пыли картинку «потенциальной ямы».

– То есть вчера было рано, завтра будет поздно? – процитировал Ленина Гевара.

– Примерно так.

Армия, занятая зализыванием ран, на происходящее реагировала вяло, ей предстояло пройти еще через одно унижение – суд, назначенный над мятежниками. К его открытию партизаны захватили Айкиле, солидный по боливийским меркам трехтысячный город, даже с железнодорожной станцией, пусть и тупиковой. Вот по железке в город и приехал «журналистский паровоз» – собранная стараниями партизан внутри страны и усилиями сочувствующих за границей команда репортеров из боливийских и зарубежных газет. Вася и Че подергали за все доступные ниточки и в Айкиле прибыли перья из Перу, Аргентины, Чили, Франции, Испании и даже США. Последнюю представлял сам Рики Цоси, доставивший в багаже еще несколько моторолок.

Город был выбран не из-за того, что в нем делали лучшие в стране чаранго[75], а из-за наличия вместительного здания Трибуналес, местного суда, куда и притащили всю свору журналистов, добрую сотню свидетелей и захваченных в Пасарапе парамилитарес. Отвечавший за все это Инти даже сумел выписать из Ла-Паса известного адвоката и суд, хоть и скорый, и упрощенный, имел теперь все необходимые атрибуты.

– Подсудимый, встаньте.

– Вы не имеете права!

– Это народный суд, право нам дал народ. Ваше поведение может быть истолковано, как неуважение к суду.

В присяжные набрали и городских, и сельских, разного рода – Инти был уверен в доказательствах. В зал заседаний, помимо журналистов и публики привели послушать и разоруженных полицейских с военными, которых застукали в городе, вокруг пятнадцати подсудимых стоял конвой из десяти бойцов в черно-красных банданах и повязках. Выступавший за прокурора Поло быстро огласил список преступлений – бессудные убийства, изнасилования, поджоги, грабежи…

Дальше потоком пошли свидетели и улики, начиная от пачек фотоснимков до извлеченных из жертв пуль, показания жителей Сейбаса и Пасарапы… Не ограничиваясь судом и журналистами, партизаны раздали брошюрки с обвинениями и фотографиями всем в зале. Столичный адвокат умело выловил пробелы в доказательствах по нескольким арестантам и потребовал освободить их.

Присяжные совещались около часа, затем судья огласил приговор и репортеры метнулись на почту, отправлять телеграммы и звонить в редакции. На следующий день газеты вышли с парными заголовками – суд над мятежниками в Ла-Пасе, несмотря на доказательства, отпустил почти всех, за исключением пятерых генералов и полковников, отправленных под трехлетний домашний арест. Даже невзирая на всплывший приказ Рохелио Миранды расстреливать депутатов в случае сопротивления. Ну а что, госпереворот же национальная забава, за что тут в тюрьму? Общественного порицания достаточно.

Контрастом к этому шли сообщений из Айкиле – трое оправдано полностью, четверо отпущены на поруки, восемь признано виновными, приговор приведен в исполнение немедленно. Даже упрощенное партизанское судопроизводство впечатлило доказательной базой и подходом к делу и, несмотря на жестокость наказания, заметно выигрывало в глазах простых людей по сравнению с комедией в столице.

Касик прошел вдоль строя и еще раз осмотрел бойцов. Кто бы мог подумать весной 1966 года, что у него будет больше двух тысяч воинов, да еще таких… Твердо держали матовые от смазки винтовки и пулеметы рядовые герильерос, радостно скалились недавние выпускники минометных курсов, гордо несли свои ящики радисты… Колонне Серапио поставлена непростая задача – ей предстояло пройти через контролируемую властями территорию, на юго-запад департамента Ла-Пас, населенный индейцами-аймару, и создать там вторую свободную зону. Недаром и сам Серапио и все его бойцы тоже аймару. Ну, за исключением пятерых инструкторов, но на фоне полутора сотен их и не заметно.

Задачу решали по этапам – там, в треугольнике между Колкире, Куиме и городком со смешным для Васи названием Сика-Сика уже куплены несколько усадеб-финок и заложены первые склады. Второй фронт имени Пумасинку шел той же дорогой, что и первоначальный отряд Че, только с гораздо более глубокой разведкой и гораздо более широким обеспечением. Часть людей туда уже переправили, вернее, инфильтровали под видом обывателей, но вот минометы придется тащить все двести километров на себе, везти их слишком стремно. Чтобы не изматывать бойцов, запланировано нечто вроде эстафеты – около крупных дорог намечены площадки, где привезенная на грузовиках смена будет принимать вооружение от прошедшей свою часть маршрута и двигаться дальше. Если все пройдет по плану и аймару присоединятся к Тупаку Амару, что весьма вероятно, судя по их настроениям, то под контролем партизан окажется четверть страны.

И это не последний отряд, который щупальцами выбрасывает свободная зона. Уже завтра касику предстоит смотр колонны «Хорхе Масетти»[76], состоящей из аргентинцев, парагвайцев и гуарани, им назначено уйти на самый юг департамента Тариха, на границу с Аргентиной и даже за нее.

Еще через день, если, конечно, он успеет добраться до нужного лагеря – формирование колонны «Педро Атуспария»[77], с которой он рано или поздно уйдет в Перу и потому к ее подготовке касик относился максимально серьезно, выбивая из штаба лучших бойцов-кечуа, а из начхоза Римака – лучшее снаряжение. Сначала в перуанские края отправится Чино, следом Эустакио и Бланко, индейцы из Аякучо. Первоначальным районом намечены окрестности тамошней Тараты (да, в Латинской Америке полно повторяющихся названий), у границы с Чили и Боливией, затем должно начаться движение на северо-запад, в сторону Куско.

Но сначала – Боливия.

«Площадь 14 сентября», точнее, скверик сто на сто метров с пыльными кебрачо и пальмами в самом что ни на есть центре Кочабамбы – прекрасное место для встреч. Вдоль одной из сторон площади стоит двухэтажное здание присутствий, с префектурой и полицейской комендатурой департамента, в центре водружена колонна с орлом в ознаменование давно позабытых побед, кругом праздные люди, причем их немного – конечно, если сейчас не перерыв в конторах. Все просматривается насквозь, конспирируй, сколько душе угодно. В самом деле, кто сможет заподозрить в обычном горожанине, сидящем на скамеечке прямо напротив фронтона с государственным гербом, одного из самых разыскиваемых подпольщиков?

Обозревая красоты колониального стиля – все эти ручки и дверные молотки из потемневшей бронзы на солидных створках красного дерева, упрятанных вглубь галереи первого этажа или ряд узеньких балкончиков с коваными решетками вдоль этажа второго – человек прихлебывал горячий кофе, аккуратно придерживая новомодный картонный стаканчик за ободок, чтобы не обжечься.

– Эй, Пако! – окликнул его шедший мимо мужчина.

– Пабло! Привет!

Прохожий затормозил и приземлился на ту же скамейку, обычное дело – случайно встретились два приятеля и теперь обсуждают последние новости.

– Что стряслось? Почему экстренный вызов? – продолжая безмятежно улыбаться и держать кофе на отлете, спросил Пако.

– У нас два ареста. И есть подозрение, что за Уюни поставили слежку, – столь же радостно ответил Пабло.

– Общие места проверял?

– Да. Все трое из последнего выпуска.

– Немедленно выводи остальных, пусть залягут на дно как минимум недели на две.

– Уже. Всех, кроме Рикардо.

– Подозреваешь?

– Да. Под чужим флагом его проверить не успели, а сомнения появились еще тогда. Сейчас подождем – если Рикардо останется на свободе, значит, дело в нем.

– А если они намеренно его арестуют? – Пако допил кофе, смял и опустил стаканчик в стоящую рядом урну.

Пабло поддернул брюки и повернулся вполоборота к собеседнику:

– А давай его арестуем мы. Чужой флаг, да еще и в острый момент, а?

– Годится, я займусь. Где держат арестованных, знаешь?

– В криминальной полиции, на берегу, где пожарка.

– Готовь боевую группу.

Обычные с виду горожане встали, обнялись на прощание и разошлись.

Через два с небольшим часа две полицейские машины подъехали к дому, где снимали квартиры студенты, и вскоре фараоны вывели одного из жильцов с закрученными за спину руками. Вслед им неслись проклятия и летел мусор, студенты даже попытались заблокировать выход из дома и полиции пришлось пробиваться силой. Чья-то крепкая рука не пожалела швырнуть банку с томатным соком, отчего чуть ниже уцелевшего заднего стекла расплылось кровавое пятно.

– Негодяи! Убийцы! Дерьмо! – неслось вслед отъезжающим машинам, в одной из которых дергался арестованный.

Но стоило джипам завернуть за угол, как «жертва диктаторского режима» успокоился и потребовал сообщить о нем капитану Веласкесу и еще одному человеку по адресу, указанному на визитке из нагрудного кармана. Что и было сделано, только другими людьми и существенно позже, когда были найдены останки Рикардо.

В тот вечер две боевые группы подполья действовали независимо – да и взаимодействовать они никак не могли, поскольку Ла-Пас и Кочабамбу разделяли почти двести пятьесят километров.

Первая сразу после заката выдвинулась к владению генерала Миранды, где он отбывал домашний арест в двенадцати комнатах с балконом и садом, телевизором, радиолой, недавно привезенной из Америки кухней, тремя слугами и пуделем. Возможностей общения с миром генерала тоже не лишили – и гостей он принимал, и телефонная линия работала исправно. До самого последнего момента, когда ее перерезали боевики Авраама Гильена.

Наутро ночевавший в сторожке привратник открыл дверь, впустил слуг и через пять минут подпрыгнул на месте от ужасного вопля – горничная обнаружила труп генерала. Сбежавшиеся садовник и повар поорали в молчащую телефонную трубку, затем сообразили добежать до соседей позвонить в полицию и министерство обороны, откуда немедленно выехала толпа разнообразных начальников, на фоне которой потерялись криминалисты.

Еще через час чины армии и полиции в молчании глубокомысленно разглядывали записку, оставленную на застреленном в лоб Миранде – «Да будь ты проклят, ты всех нас предал».

Этот клочок бумаги запустил розыск таинственных «нас» и самые неправдоподобные слухи, отчего после публикации новости о загадочной смерти генерала в газетах, самоубился еще один из домашне-арестованных, а два других попросили, чтобы их спрятали в бронированные камеры и приставили вооруженную охрану.

В Кочабамбе же все прошло не так таинственно, а скорее наоборот – весомо, грубо, зримо. Боевики позаимствовали у бравых бомбейрос[78] ярко-красную машину, снесли ей навесик у входа и заблокировали двери криминальной полиции, а потом с крыши пожарного авто проломили черепицу и вломились в здание сверху и через окна.

Поскольку нападавшие гранат не жалели, вышло все быстро, шумно и кроваво.