Комсомолец. Часть 1

Глава 15

Я окинул комнатушку погреба прощальным взглядом. Не собирался сюда возвращаться. Прикинул: всё ли сделал, чтобы произвести нужное впечатление на тех, кто явятся сюда после моего звонка. Убедился, что бывшая пленница Каннибала не останется незамеченной. Хотя её укутанная покрывалом фигура слегка сливалась с фоном из груды мешков. Но всё же решил, что не увидеть её не получится. Уж очень приметно блестели при тусклом искусственном освещении спутанные волосы. Да и голые женские коленки смотрелись со стороны лестницы ярким белым пятном.

Подумал, что Рихард Жидков вряд ли захочет спрятаться за стеллажами, откажется от помощи медиков. Хотя… подобная возможность всё же была. Зареченский каннибал мог и попытаться освободиться своими силами. Что ему стоило притаиться за стеллажами? Он мог дождаться, пока уйдут медики. И после этого избавиться от пут. Вывих ключицы — не смертельная рана. Подобную неприятность Жидков мог и перетерпеть. А если всё же освободится… то в суете, что должна была возникнуть во дворе его дома, мог и улизнуть. Вероятность такого исхода я посчитал ничтожной… но всё же не нулевой.

Я обнулил её ударом обуха топора по спутанным лодыжкам Каннибала. Треск костей заверил меня, что в ближайшие дни Рихард Жидков не сможет совершать пешие прогулки. Хозяин дома скорчился от боли — шарф заглушил его крик и хрипы. От звуков его голоса бывшая пленница взвизгнула. Прижала к ушам ладони. «А вот теперь это уже причинение тяжких телесных повреждений, — подумал я. — Сегодняшний день по количеству нарушений законодательства уже почти переплюнул достижения моей прошлой жизни — это если не считать экономические преступления».

— Даша.

Я занёс ногу на ступеньку. Но вдруг застыл. Обернулся.

Встретился взглядом с бывшей пленницей.

По щекам женщины скользили слёзы — блестели, точно утренняя роса на траве.

— Что? — переспросил я.

— Меня зовут Даша, — сказала женщина.

Смотрел на её едва шевельнувшиеся губы, пытался понять: действительно ли женщина со мной заговорила, или же у меня начались галлюцинации — выдавал желаемое за действительное.

— Я им расскажу.

— Что расскажешь?

— О трупах в огороде, — сказала бывшая пленница. — И… о нём.

Она кивнула на Жидкова (тот бился в судорогах на полу, рычал и поскуливал). Смахнула с лица влагу. Слёзы одна за другой скатывались по её щекам, падали на покрывало. Глаза женщины больше не казались стекляшками — смотрели на меня внимательно, настороженно, устало.

— Хорошо, — сказал я. — Сейчас вызову скорую помощь. Жди.

Лопата мне всё же пригодилась. Я подпёр ею дверь. Чтобы приехавшим на вызов медикам не пришлось рыскать по двору в поисках погреба.

— Алло! Скорая?! Дядя Рихард упал в погреб! Он сильно расшибся! Он сломал ногу… и что-то ещё. Я не могу его вытащить! Помогите! Поскорее! Пишите адрес: улица Александра Ульянова, дом тридцать восемь. Поспешите! Ему очень больно! Я оставил калитку открытой! Приезжайте!

Я протёр телефонную трубку платком — на всякий случай. Отошёл от таксофона, остановился в тени каштана, огляделся по сторонам. По проспекту Гагарина сновали машины. Мне всё ещё непривычно было видеть разом такое количество советских ретроавтомобилей. Да и полупустая проезжая часть без малейшего намёка на пробки выглядела необычно. Взглянул на огромный плакат, что красовался на стене дома: рабочие и колхозники работали «во благо страны». Прочёл: «Слава труду!». Вспомнил, что именно на этом месте в девяностых видел рекламу американских сигарет.

Снял будёновку, спрятал её за пазуху: поленился открывать чемодан. Подвернул рукава на футболке, чтобы скрыть дыру на локте. Проследил за тем, как из автобуса торопливо выбирались люди — им на смену в салон ринулись те, что ждали этот рейс, стоя на остановке. Советские граждане пыхтели, бурчали. Но я не услышал со стороны распахнутых дверей ни единого бранного слова. Должно быть, никому не хотелось ругаться в это солнечное воскресное утро. Увидел, что сразу несколько мужчин ринулись к ларьку «Союзпечать» — выстроились в очередь, шаря по карманам в поисках монет.

Решил присоединиться к ним: чтобы меньше светить лицом в ожидании приезда скорой. Всё же занятый чтением газеты человек привлечёт меньше внимания, нежели неизвестно что высматривавший незнакомец. Моя очередь подошла быстро. Продавщица в ларьке отпускала товар со скоростью опытного работника кафе быстрого обслуживания. Мне было всё равно, что покупать. На моём выборе сказались предпочтения стоявшего передо мной мужчины — тот приобрёл еженедельник «Футбол-Хоккей». Вспомнились слова Пашки Могильного о том, как сложно застать в ларьках эту газету. Потому я и сделал выбор в её пользу — вручил продавщице новенький пятак.

Старался не привлекать к себе внимание спешкой. Свернул газету в трубку, прогулялся до остановки, где сидела худая хмурая женщина — продавала семечки. Потратил пять копеек на стакан ещё тёплых жареных семян подсолнечника (они приятно согревали через ткань кармана ногу). Неторопливо зашагал по уже проторенному маршруту: к улице Александра Ульянова. Не собирался идти к дому Каннибала. Рассчитывал, что там разберутся и без меня. Но был обязан убедиться в том, что диспетчер скорой помощи не проигнорировала мой вызов. И что Даша «настучала» на Рихарда Жидкова.

Я прошёл мимо дома Пимочкиных — туда, где заранее заприметил под ветвями абрикоса чуть покосившуюся лавку. Спрятал за стволом дерева чемодан, смахнул с деревянного сидения пыль и чешуйки сухой зелёной краски. Уселся, стараясь не выпускать из виду калитку в заборе дома номер тридцать восемь. Взглянул на большое фото незнакомого футболиста в коротких белых трусах, полосатой футболке и гетрах. Пролистал газету, просматривая фотографии и заголовки. Прислушивался, не едет ли скорая: та не спешила, хотя больница, насколько я помнил, находилась неподалёку.

Наткнулся на отчёт о двадцать четвёртом туре чемпионата СССР по футболу. «Футбольная неделя не оказалась насыщенной играми, — прочитал я. — Но была интересной. …» С непривычки мне трудно было разбирать «прыгающие» буквы газетного шрифта. Да и плохая контрастность надписей вынуждала напрягать глаза, вызывала тоску по моему оставшемуся в далёком будущем «наладоннику». «К огорчениям я бы отнёс явно неудавшийся матч столичных армейцев с минчанами, после которого остался неприятный осадок, а к радостям — хорошие игры столичных «Торпедо» с «Динамо» и «Спартака» со СКА. …»

Углубился в чтение статьи Николая Морозова, заслуженного тренера СССР. И вдруг услышал дребезжание приближавшегося ко мне автомобиля. Бросил в рот очередную семечку, раздавил её зубами; приподнял голову — выплюнул мимо газеты лузгу. Увидел бежевый микроавтобус с красным крестом на борту. «РАФ-977И. Не РАФ-977ИМ: у того боковые окна и боковая дверь шире», — подумал я, неожиданно вспомнив прочитанную в прошлой жизни статью о советских автомобилях.

Опустил глаза, уткнулся в газету. Микроавтобус прогрохотал мимо — затормозил у двора тридцать восьмого дома. «… В чём дело? — продолжил я читать статью Морозова. — Неужели автозаводцы растеряли все свои достоинства? …» Хлопнули дверцы. Два человека в белых халатах поспешили через приоткрытую калитку во двор Рихарда Жидкова. Снова подал голос пёс — я отчётливо слышал его лай даже в полусотне метров от будки. «… Дело, на мой взгляд, в отсутствии волевой стабильности отдельных игроков…»

«Тбилисским динамовцам, судя по результату игры с «Нефчи», пауза доброй службы не сослужила. …» Дочитывал статью заслуженного тренера СССР, когда со двора Жидкова появился один из медиков с папиросой в руке. Он подошёл к скучавшему в кабине водителю, принялся тому что-то объяснять. До меня доносились лишь отдельные звуки. Я не расслышал ни единого слова, но уловил тон разговора — резкий, взволнованный.

Мужчины то и дело посматривали на дом Жидкова. Пускали табачный дым, жестикулировали. Мне оставалось только гадать, о чём именно они разговаривали. Но я надеялся, что события шли согласно моему плану: бывшая пленница Зареченского каннибала передала работникам скорой помощи полученную от меня информацию. И те сейчас обсуждали, что делать с этими сведениями.

Медик замолчал, резко развернулся — поспешил обратно к дому (к спуску в погреб?). Водитель выбросил в окно недокуренную папиросу, поправил кепку. Микроавтобус сорвался с места, промчался мимо меня — вскоре свернул к проспекту Гагарина. «Поехал делать доклад в милицию? — подумал я. — У них рации в машине нет? Сломалась? Или в эти времена все пользовались только таксофонами?»

Изучал турнирную таблицу футбольного чемпионата страны («Спартак» с тридцатью очками и всего лишь одним проигранным матчем занимал первую строчку). Когда вернулся автомобиль скорой помощи. Водитель выбрался из машины — вразвалочку зашагал во двор, где работали медики. Я смотрел ему вслед, лузгал семечки, шуршал газетой. Пытался догадаться: мужчина вызвал ещё одну машину скорой помощи (чтобы увезти и Жидкова, и его пленницу), позвонил в милицию или сделал и то, и другое?

Кончики пальцев окрасились типографской краской. Поплевал на них, вытер о платок. Усмехнулся, вспомнив, что газеты сейчас принято использовать вместо туалетной бумаги. Как шутил Пашка Могильный, вагоны с туалетной бумагой шли прямиком на местный колбасный завод. До конечного потребителя, по его словам, бумага доходила не иначе как в виде популярных сортов колбас. Шутки шутками. Но я помнил, что шутки редко появлялись «на пустом месте». «Кто его знает, как там сейчас происходит», — подумал я. Современные колбасы пока не пробовал.

Зевнул, уткнулся в газету — рассматривал строки, где волнами вздымались слова (ужасное качество полиграфии — читать такую прессу никакого здоровья не хватит: быстро испорчу зрение). Слушал лай собаки, пытался уловить шум приближавшихся к дому Рихарда Жидкова автомобилей. И вскоре действительно различил дребезжание. Скосил на дорогу взгляд. Забросил в рот семечку. Увидел быстро мчавшийся по просёлочной дороге жёлтый Москвич-408 с мигалками на крыше.

Мелькнула мимо меня горизонтальная полоса на кузове автомобиля — голубая. Поднятая машиной пыль заставила меня чихнуть. Поморгал, слезами убирая из глаз пылинки. Убедился, что милиционеры не ошиблись адресом — припарковали машину рядом с микроавтобусом скорой помощи. «Ну, наконец-то, — мелькнула в голове мысль. — Отстрелялся. Мавр сделал своё дело, мавр может вымыть тело». Из машины выбрались люди в милицейской форме. Захлопали дверцы.

«Самое время сваливать, — подумал я.

Вернулся водитель машины скорой помощи. Забрался в микроавтобус, закурил. В мою сторону мужчина не глядел — посматривал во двор Рихарда Жидкова. Я встал с лавки, стряхнул с брюк лузгу. Не стал дожидаться, пока явившиеся на вызов бригады обратят на меня внимание. Лениво повертел головой, будто раздумывал, куда пойти. Сунул под мышку газету, подхватил чемодан. И поспешил прочь от уже поднадоевшего мне дома номер тридцать восемь по улице Александра Ульянова.

Я изначально не ставил себе цель вершить правосудие. Что случится с Рихардом Жидковым дальше, меня мало интересовало. Посадят его в тюрьму или приговорят к высшей мере наказания — не имело значения. Сумеют ли милиционеры доказать, что именно Жидков убил тех людей, что зарыты в его огороде — не факт. В девяностых подобными вещами не заморачивались. Быстро «повесили» трупы на умершего старика, не особенно заморачиваясь доказательствами (или я о тех доказательствах просто не знал?).

Меня не покидали мысли о том, что я так и не раздобыл «железного» подтверждения причастности Рихарда Жидкова к убийствам тех людей, чьи кости лежали в земле, рядом с его домом. И даже сам себя «до конца» не убедил, что Рихард и был «тем самым» Зареченским каннибалом. Похищение и хранение оружия — не убийства и каннибализм. «Пусть хоть в этом времени следствие поработает», — подумал я. Считал: получится у советской милиции доказать причастность Рихарда Жидкова к убийствам или нет — то отдельный разговор.

Но уже за «похищение человека» и «незаконное лишение свободы» Каннибалу светил реальный срок. Так что у него долго не будет возможности закапывать под своими окнами новые кости. Если он вообще когда-нибудь вновь окажется на свободе: я всё же надеялся, что милиция не позволит трупам из огорода Жидкова стать «висяками». Я размахивал свёрнутой в трубку газетой, шагал по тротуару в тени деревьев. В очередной раз размышлял, стоило ли мне вообще ввязываться в связанные с преступлениями «делишки».

«Может, стоило ограничиться только спасением от маньяка Светы Пимочкиной?» — в очередной раз промелькнула в моей голове мыслишка. Я снова отмахнулся от неё, как от постыдной. Вспомнил лицо сидевшей в подвале Зареченского каннибала женщины — той самой Даши со шрамом на верхней губе. Представил, что ей пришлось пережить, и что могли испытать другие жертвы Каннибала. Вновь пообещал себя, что не буду играть в сыщика или мстителя, а всего лишь подправлю кое-какие моменты будущего.

Я зажмурился, шагнув на ярко освещённый участок тротуара. Опустил взгляд на неровный асфальт, на свои поношенные туфли и потёртые штанины. Отметил, что теперь смогу немного приодеться. Не факт, что взятых в доме Жидкова тридцати рублей хватит на полное обновление гардероба (о нынешних ценах на одежду я пока имел очень приблизительное представление). Но уж на новые брюки их должно было хватить (а может и на обувку). «Тридцать рублей, — подумал я. — Скромно нынче платят за разоблачение маньяков».

До автобусной остановки мне оставалось идти меньше сотни шагов, когда я услышал звонкий оклик.

— Гражданин!

Автобуса я на горизонте не наблюдал. Спешить к остановке не видел смысла. Поэтому позволил себе проявить любопытство: оглянулся в поисках «гражданина». Но вместо подозрительного человека в мешковатом костюме и серой шляпе (именно с таким образом ассоциировалось строгое слово «гражданин») увидел, что меня догоняли молодые мужчины (лет по двадцать пять) в модной по нынешним временам одежде и с красными повязками дружинников на рукавах.

— Гражданин! — крикнул один из дружинников, обладатель рыжей шевелюры и таких же рыжих усов. — Да, да! Мы к вам обращаемся! Стойте!

Рыжий дружинник указал на меня пальцем, точно взял мою фигуру на мушку пистолета. Так и бежал — с вытянутой рукой. Вторую руку он прижимал к карману, в котором позвякивали монеты. Его черноволосый напарник чуть отстал, шумно дышал, будто гнался за мной десятки кварталов — от самого проспекта Ленина. То и дело смахивал со лба капли пота. Звуки шагов дружинников эхом отражались от стен домов. На груди у мужчин, точно капли крови, блестели комсомольские значки.

— Стою, — откликнулся я.

Поставил чемодан на землю. Подавил желание картинно поднять руки. Похлопал себя по бедру свёрнутой газетой. Почувствовал диссонанс: утро — дружинники. Эти два понятия в моём представлении не сочетались. Потому что со слов Могильного и Аверина я представлял: дружинники дежурили по вечерам, кружили по городу по редко освещённым фонарями улицам, распугивали преступников. Увидеть парочку мужчин с красными повязками утром я никак не ожидал. И точно не представлял, чем привлёк их внимание.

— Народная дружина, — выдохнул рыжий.

Мужчина показал повязку на рукаве, вынул из кармана с переставшей позвякивать мелочью корочки — продемонстрировал их мне (в закрытом виде). Его напарник не потрудился ничего предъявлять — лишь пытался успокоить дыхание. В этом времени я пока отыгрывал роль наивного юноши. Потому не заглянул в документ, не проверил подлинность печати и не сверил фотографии с образцами реальных физиономий дружинников. Только кивнул и вопросительно приподнял брови.

— Чем могу помочь? — спросил я.

— Что в чемодане? — выдохнул черноволосый.

Он, наконец, сумел выпрямиться; чуть отдышался.

— Это ваш чемодан, гражданин? — спросил рыжий.

Мне вдруг почудилось, что я вновь очутился в Зареченске девяностых годов и встретил милицейский патруль. Вот только тогда грозный вид и тон охранников правопорядка подтверждали автоматы Калашникова. Сейчас же… Я посмотрел на дружинников. Из атакующего арсенала те имели лишь свистки на тонких верёвках; а вместо милицейской формы и бронежилетов — красные ленточки на рукавах и значки с изображением серпа и молота, с надписью «Дружинник».

— Конечно, мой, — сказал я. — А чей же ещё?

Дружинники переглянулись.

— Раннее утро и ты тут… с чемоданом, — сказал черноволосый. — На вокзал что ли собрался? Или спёр его где-то? Что-то мы раньше тебя в нашем районе не видели!

Я вдруг словно увидел себя со стороны: щуплый парень в поношенной одежде (аля беспризорник), несущий откуда-то рано утром чемодан — подозрительная личность.

— И… откуда ты его несёшь? — спросил рыжий.

Мужчина шагнул в сторону — отрезал мне путь к ближайшему переулку.

«Твоё-то какое дело?!» — хотел возмущённо гаркнуть я: правильно реагировать на подобные наезды в прошлой жизни научился. Но прикусил язык. Вспомнил, что «наивный юноша» обязан был ответить грозным дружинникам совсем иначе.

— От знакомых иду, — проблеял я. — Вещи у них оставлял. Перед тем, как мы в колхоз на картошку поехали. Вот, теперь забрал — отвезу в общагу.

Мужчины оглядели меня с ног до головы — будто прикидывали, походил ли я на студента.

— И где живут твои знакомые? — спросил черноволосый.

— На Александра Ульянова, — сказал я.

— Да неужели? — встрепенулся рыжий. — И какая у них фамилия?

На его лице появилась торжествующая улыбка.

Я насупился — как и поступил бы на моём месте настоящий первокурсник.

— Вам-то что? — сказал я. — Зачем вам их фамилия? Можно подумать, вы всех жителей в этом городе пофамильно знаете.

Улыбка рыжего дружинника превратилась в ухмылку.

— В городе-то, может, и не знаем, — сказал мужчина. — Но улице Ульянова — всех. Я там родился, вырос и живу, чтоб ты знал. Так от кого ты тащишь вещички?

— От Пимочкиных, — «нехотя» пробормотал я.

— Это которые двадцать пятом доме живут?

— В тридцать втором, — сказал я.

— Точно, — сказал рыжий. — В тридцать втором.

Кивнул своему напарнику.

— И что лежит у тебя в чемодане? — спросил черноволосый.

— Всё, что лежит — всё моё, — с вызовом сказал я.

При ответе даже умудрился пустить петуха — сорвался на писк: ну точно, как случалось с моим старшим сыном в его семнадцать лет.

— И всё-таки, что там? — спросил рыжий.

Он был на полголовы выше меня — явно наслаждался своим превосходством в росте: даже бока руками подпёр в знак своей неимоверной важности.

— Одежда. Моя. Кеды. И книга про Павку.

— Про кого?

Рыжий нахмурился.

— Про Павку Корчагина, — сказал я.

— Покажи, — потребовал черноволосый.

«А жирно тебе не будет? — подумал я. — Вы право-то имеете досматривать личные вещи граждан? Что-то я сильно сомневаюсь в ваших полномочиях, господа-товарищи». Но вместо того, чтобы «послать» дружинников «далеко и надолго», я изобразил «наивного» юношу. Бросил на асфальт газету (та развернулась, явив взорам дружинников изображение футболиста в полосатой футболке). Щелкнул замками, приподнял потёртую крышку. И только теперь вдруг вспомнил о лежавшем в чемодане обрезе из винтовки системы Мосина.

— Вот, — сказал я.

Протянул дружинникам лежавшую поверх свёртка с обрезом книгу.

— Что это? — спросил рыжий.

— Книга про Павку, — сказал я.

Взгляды дружинником метнулись к обложке книги. Но не задержались на ней — тут же опустились ниже. Потому что увидели нечто более интересное, нежели книга Николая Островского.

— Твоя? — спросил рыжий, провёл рукой по усам.

Оба дружинника приблизились ко мне, будто притянутые магнитом. Но не поднимали на меня глаза.

Я заглянул в чемодан — посмотрел на выглядывавший из-под края пледа огрызок винтовочного приклада.

Сказал:

— Моя.

Подумал: «И как я мог позабыть об огнестреле? Интересно, склероз достался мне вместе с телом? Или это мой собственный — старческий?»