Концептология

Раздел 1. Основные понятия и определения

Концептология — учение о концептах, представляющих собою сущности общенародного подсознательного, выраженного вербально, в словах и грамматических формах родного языка. Сущности даны в существовании существенных связей и отношений сути вещей, идей и словесных масс. Синкретичная форма суть — и глагол, и имя — воплощает в себе существование множественности вещей в единстве идеи (они суть, истинная суть). Метафизическое содержание «сути» мы проясним впоследствии — это и станет предметом нашего изложения.

Концепты представляют собой опорную сеть коренных понятий национальной культуры, существующую вне времени и пространства; они даны как помысленные сущности параллельно с вещным миром; они познаются интуитивно и всеми носителями данной культуры воспринимаются одинаково, но с разной силой, энергией и отдачей.

В отличие от других направлений научной когнитивистики (от лат. cōgnōsco ‘познаю’), концептология отличается тремя базовыми чертами: она ономасиологична, это речь говорящего, а не слушающего; она «лингвальна», г. е. подается со стороны речевой деятельности, а не логических суждений; она исторична, ибо рассматривает концепты в развитии, в семантическом преобразовании.

Подобно тому, как норма в своем действии в конце концов замирает в неизменном стандарте, так и система (языка, значений и т. д.), идеальная сущность нормы, сужается в точку концепта — той абстрактной и виртуальной единицы, которая направляет движение человеческой речи и мысли, но сама неподвижна в вечности. Зерно концепта — концептум — полное отсутствие субстанции-материи, и концепт создается из пересечения множества линий сознания, образующих мерцающую сеть отношений. Следовательно, это «зерно» постигается интуитивно.

Русские философы Серебряного века различали три вида интуиции: интуицию чувственную, интеллектуальную и мистическую. Выдающийся математик, академик А. Д. Александров, в свое время наш ректор, дал математическую формулу интуиции: интуиция — это очень мало знания, но очень много нахальства. Если студенческое нахальство принять за интуитивное озарение, тогда формула интуиции предстанет как соотношение числительного «знание» и знаменателя «интуиция». Числовое совпадение числительного и знаменателя, составляющего полную единицу, предстает как интуиция чувственная, основанная на чувственном опыте; это сфера деятельности биологии. Если в числительном ноль — перед нами мистическая интуиция, т. е. скорее наитие и даже инстинкт; это сфера действий психологии. Когда числитель и знаменатель численно равны, представляя ситуацию 50:50, перед нами интуиция интеллектуальная; это сфера действия логики, призванной восполнять наличные формы опыта логическими конструкциями, среди которых немало ложных.

Существование вне времени и пространства определяется исходной точкой развертывания концептума, сложившегося в давние времена на неопределенной территории. Чувственно это опыт поколений, интеллектуально — идеальная сущность, мистически — воля Божия (или эквивалентных ей природных сил). Характерная особенность концептов — они суть создания мысли, но мысли коллективной, co-знание народа, генетически передаваемое в артефактах культуры.

Что же касается разной силы и энергии восприятия индивидуумом, то это зависит от личной одаренности, развитости мышления и степенью образованности. Познавать концепты столь же сложно, как и пользоваться ими: обычно человек знает обыденные концепты, освоенные им с детства, он различает воду, гору и лес, но в недоумении останавливается перед концептами «благо», «добро», «зло» или «любовь» и «свобода». Изучение гуманитарных наук, и особенно в школе, есть погружение ученика в ментальный мир русских концептов, освоение их в различной форме; научные термины на основе иностранных языков восполняют мир русских концептов и часто представляют собою их переформулировку. Усложнение концептуального мира происходит постоянно, каждая эпоха выделяется преимущественным вниманием к определенным концептам с забвением остальных.

Переформулировку и «забвение» можно иллюстрировать на соотношениях типа естественный — естественность, существенный — существенность, женственный —женственность и сотнях других, выражающих один и тот же концепт, но в различных формах. «Застывание в предметности» имени существительного приводит к «забвению» имени прилагательного, которое само по себе уже не употребляется, а только служит восполнением видового понятия; ср. естественный продукт, естественная форма, естественное событие — в отношении к родовым продукт, форма, событие и в противоположности к «неестественным» их проявлениям. Открытие «теории относительности» в начале XX века вызвало активное распространение слов с суффиксом -ость, выражающих максимально абстрактное представление о сущности, заложенной в словесном корне и представленной в имени прилагательном. Такие имена существовали и раньше, но образовывались от коренных качественных прилагательных, ср. бѣлъ — бѣлость, живъ — живость, старъ — старость. К концу XVIII века началась экспансия слов на -ость, образованных уже от относительных прилагательных, а к началу XX века любое, в сущности, имя прилагательное, в том числе и заимствованное, могло соединиться с этим суффиксом, выражая высшую степень абстрактности признака, ср. папиросность моей сигареты у Бальмонта. Собственно говоря, у поэтов начала века эта тенденция и развивалась, именно поэты остро чувствуют духовное давление времени.

Историческая справка. «Приближение к концепту» проходило в течение тысячи лет.

Первым представлением о значении была мысль о разуме, оформленном глаголом: разум — содержание, глагол — форма (глаголом называли слово речи). Кирилл и Мефодий придерживались такой точки зрения, у нас на Руси так полагал Кирилл Туровский в середине XII в. Разум понимался как способность познавать, как представление образа и смысла слова, прямо как содержание, а также как довод, принцип и даже закон. Такова Древняя Русь с ее «стихийным материализмом».

Второй термин явился как калька с греческого syneisis ‘здравый смысл’ в слове съмыслъ, в старославянском языке понимаемый как разумность, т. е. более отвлеченно, чем разум, а в древнерусском как ум, разум, замысел, намерение или содержание (мысли) с XII в., а в современном значении едва ли не с XV в. Смысл не в глаголе, как разум, а в слове, под которым понимался текст. То же соотношение мысли и слова, что и прежде, но уже ближе к сути дела — не представление образа, а идея мысли, не простое гол-гол, а слышимое и узнаваемое слово. В отличие от внешнего разума, понятие смысла проникает в суть вещей, но носит амбивалентный характер: смысл еще и разумность, но вместе с тем и своего рода значение. Таков символизм реализма.

Третий термин еще ближе к представлению о знаке: слово значение впервые фиксируется в словаре 1731 г., происходит от глагола значити ‘указывать’ (1676), и определенно связано с понятием (термин, который впервые появляется в то же время — 1704 г.). Значение уже полностью связано с мыслящим субъектом и стало восприниматься как объективное понятие. Это уже новая эпоха рационализма, которая в теории познания именуется концептуализмом — от латинского слова conceptus ‘понятие’.

Первый круг движения мысли завершен, и Пушкин своим афоризмом связал концы и начала «постижения смысла», он сказал: «Нет, не будем клеветать разума человеческого неистощимого в соображении понятий, как язык неистощим в соображении слов». Разум и глагол. Да, на протяжении тысячелетия русская культура находилась в сфере аристотелевских идей, согласно которым языковое и логическое разведены «телесно», но сопряжены «духовно» — язык и мысль развернуты в параллельные линии, совместно противопоставленные предметному миру (вещь). Мир развивался в обратной перспективе — он раскрывался навстречу человеку, и человек впитывал в себя всё богатство мира, насыщался им, вознося благодарности Богу. Зримым остатком такого положения осталась русская икона, по традиции сохранившая обратную перспективу. XIX век перевернул перспективу познания — она стала прямой. Человек сам стал определять точку зрения, начала и идеи, важные и полезные для него. Так с «коперниканской революции» Канта началось движение к концепту — вглубление в суть «вещи в себе» («для себя»).

Кант создал научную теорию познания, сосредоточившись на мышлении, что обратным образом привело к выделению сознанием вещи; вещь стала философской проблемой, раньше на нее не обращали внимания, поскольку исходили из неё в своих суждениях. По закону контраста (идея — предмет) возникла мысль о вещи в себе (an sich), непознаваемой и таинственной. Постижение «вещи в себе» и стало задачей философии на следующие два века.

Мы говорим о перспективе, но реально нет никакой перспективы — всё двумерно, как на детском рисунке или в мазне абстракционистов. Пространства также нет — есть конкретное место, да и видим мы мир перевернутым. Времени тоже нет — есть только настоящее, и русский язык доказывает это, сводя систему времен к прошлому состоянию (результату завершенных действий) и модальности будущего (хочу пойти, стану работать, буду делать и т. д.); категории вида и времени разведены в сознании. Цвета нет также, и человечество исторически совершенствовало цветовосприятие на черно-белом фоне (все цвета — отсутствие цветов). Летописи отражают этот процесс: в XII в. радуга трехцветная, в XV в. уже пятицветная, фиолетовый мы осознали только в XVIII в. с подачи западных языков. Японцы различают более двухсот оттенков цвета — дальневосточный воздух создает вибрацию цветовых оттенков в зависимости от времени дня. Художники видят цвет не так, как обыватели, в сознании обобщающие оттенки собирательно родовым словом, подобно тому, как в древности красный цвет обозначался как красивый (исконное значение слова красный). Именно язык подтверждает, что многие народы просто «не видят» те или иные цвета, и потому нет слов, их обозначающих. В чем же дело? Дело в мозге. Мозг совершенствовал и углублялся в новую реальность, создавая новый мир мысли, выстроившей прямую перспективу, поставившей мир на ноги, разделившей пространство и время на составные части, и расцветивший мир красками.

Одновременно с тем изменялось и представление о внешнем знаке помысленного. Разум оформлялся именем, смысл — знаменем, и только значение — знаком.

Имя понималось как именование (человека) или название (предмета) — это нечто возлагаемое, и «дать имя» — значит познать (см. текст Библии) (Этим занимается сегодня средняя школа). Знамя — термин конца XIV в., сначала в значении пятна, метки (1389), потом воинского стяга (1552) и позже всего как отвлеченного знака. Термин знак отмечен с 1628 г. (этимологи восстанавливают слово знакъ как общеславянское в значении ‘знакомый’), т. е. раньше, чем значение. И в этом отношении мысль все больше приближается к сути дела. То, что прежде возлагалось со стороны, становится смыслом устойчивого знания — знаком значения. Все выделенные курсивом слова восходят к одному корню *gn- (как и жена, и ген) — Нечто, порождающее новое — зерно первосмысла содержалось уже в древнем корне и последовательными толчками мысли выбрасывало из себя всё новые идеи-термины, дойдя в конце концов до нашего — концепта (от латинского conceptum ‘зерно’).

Задание:

Тренировка вербальной интуиции: с какими эмоциями вы свяжете междометия ах, ох, их, эх, ух — ха, хо, хи, хе и фу (как замену ху)? Каков общий принцип различения двух этих рядов? По каким признакам эти междометия в вашей трактовке носят «русский характер» (ср.: «хо-хо-хо! — сказал Пнин по-русски». Набоков).

Введение в оборот градуальных триад привело к переосмыслению сущности взаимных отношений. На место противоречий, вражды и расколов пришла доктрина, взывающая к совместному действию: syn-ergeia ‘содействие’. «Синергизм означает совместное функционирование органов и систем» — определяет суть учения математик Р. Г. Баранцев. В узком смысле синергетика есть неравновесная термодинамика как часть теоретической физики.

Это понятие продолжает развитие смысла, заложенного в понятиях «совесть» (совместная ответственность — «ведает, что творит») и «сознание» (совместное знание). При этом и совесть, и сознание (поздняя калька с латинского conscientia) одинаково восходят к греч. syneidos, тем самым отражая противопоставление того, что знают, тому, о чем ведают. Знать можно умом, ведают — сердцем (духом). Типично русское противопоставление головы сердцу, вещного — вечному.

Диалектические триады являются минимальной единицей синергетики, представленной на языковом уровне семиодинамикой.

В своей книге «Синергетика в современном естествознании» Р. Г. Баранцев обобщил основные свойства синергии как целостного знания в условиях совместных действий всех компонентов целого, и прежде всего — совместного действия рациональных, интуитивных и эмоциональных свойств человеческой личности.

Общие принципы синергии удивительным образом накладываются на основные свойства русской ментальности, как они описаны в книге В. В. Колесова «Русская ментальность в языке и в тексте». Представим некоторые в их последовательности.

Синергия не разделяет, а объединяет, в познании идет от целого к частям (от рода к видам), анализ заменяет синтезом и, как целостное, создает смысл целого; триады представляют собой устойчивые парадигмы, включающие в себя центр как нулевую точку отсчета; именно центр обеспечивает целостность триады, одновременно не осознаваясь как заглубленный в подсознание компонент триады. По этой причине русская ментальность сторонится середины-середняка, как «пустого места», предпочитая крайности. Так, в триаде «власть — закон — народ» закон представляет собой нуль, которым можно пренебречь. Синергия, таким образом, апофатически (утверждением в отрицании) представляет нелинейность, незавершенность, неоднозначность, случайность в проявлении смыслов, а также предпочтение образности логическому выстраиванию суждений. Таковы особенности языка синтетического строя, на котором основана русская ментальность.

Каждая триада сохраняет возможность своего развития. Власть народа ограничивается справедливостью, справедливость власти удостоверяется народом, а справедливость народа подтверждается властью. Или: свобода народа в ее пределах устанавливается законом, законность народа ограничивается свободой, а законность свободы фиксируется народом и т. д. Замены концепта народ невозможна, любая подстановка будет всего лишь представлением части категории «народ» на месте родового «народ», а синекдоха не дает усиления позиции, она ее варьирует. Человек, элита, партия и т. п. всегда сохраняют родовую характеристику концепта народ, и это указывает на то, что этот концепт составляет реальный корень триады. Это единственная «вещная» часть категории рода, которая и создает вариации всех прочих идеальных компонентов — и идеальную власть, и словесный закон.

Подобные подстановки возможны и во всех остальных триадах, и в каждой из них в качестве коренного выступает «нижний правый» — вещный концепт. Между прочим, только он в полной мере отражает логическую увязку рода и вида «по-русски»: «вид — он же и род», человек и любой коллектив как виды народа существуют наряду и совместно с самим народом в его целом как родом.

По мнению Р. Г. Баранцева, верхние компоненты триад познаются интуитивно: левые — чувственной, а правые — интеллектуальной интуицией. Поскольку русская ментальность доверяет интуиции больше, чем рациональности, можно предложить другую точку отсчета, от интуиции. Основываясь на суждениях петербургских лейбницианцев, можно понимать и так: верхние компоненты познаются мистической интуицией, левые — интеллектуальной, а правые — чувственной интуицией.

Наличие триад позволяет снимать противоречия, возникающие между попарными противоположностями, в этом случае «третий лишний» исполняет роль «третейского судьи». Так (пример Р. Г. Баранцева), противоречие между законом и народом снимается властью, между народом и властью — законом (суд), между властью и законом действует уже народ. Разбалансированность социального устройства возникает там и тогда, где и когда этот ментальный закон не действует.

Троичность предъявления содержательных форм концепта «образ — символ — понятие» толкуется следующим образом. Образ в столкновении с понятием образует образное понятие, т. е. символ; истолкование символа образом образует понятие, а символ в понятии создает образность (текста).

Представленная в «Концептологии» идея концепта синергична, поскольку она описывает совпадающие энергии двух движений — ментального концепта и языковой формы слова, своим конечным результатом объективирующих содержательные формы одновременно и слова, и мысли: образ, символ и понятие.

Историческая справка. Синергетика, или теория самоорганизации, возникла как научное направление в середине XX века в среде естествоиспытателей, но быстро получила распространение среди представителей смежных наук, в том числе и гуманитарных. Очень скоро стало ясно, что синергия соответствует русскому ментальному тонусу, отражая присущую ему идею Всеединства и укорененную в философском реализме.

Мы не раз встретим троичные связи троиц-триад. Необходимо понять содержательный смысл тернарных отношений в объективном мире.

Русский философ Н. А. Бердяев справедливо утверждал, что «Всё в мире есть опрокинутая троичность», «опрокинутая» в идеал христианской Троицы. Другой идеалист — Томас Гоббс — полагал, что все троично согласно формуле суждения: субъект — связка — предикат и, опуская связку, невозможно мыслить логически. Были и другие попытки найти реальным отношениям символические подобия, а метафизическая тоска вопрошанием «третьим будешь?» переносит вопрос в практическую плоскость — «и дело пойдет!». В недавнее время возникло влиятельное научное направление, для которого троичность как действующее минимальное множество стало определяющим содержанием — синергетика.

Смысл в том, что единственный погружен в мысли, двое встречаются в разговоре, привлекая слово, но трое приступают к действию, исполняя дело. Мыслитель одинок, оратор требует другого, но трое не смогут договориться, не испытав дела. «Чтобы обрести себя, нужен не только Другой, но и Третий» (Т. М. Горичева) — который делает выбор. И Дух святый действует по слову Бога-Сына благодаря помысленной силе Бога-Отца. Символ Троицы приводится по традиции. Его вполне можно заменить и физическим эквивалентом. Так, физики определяют категорию Материя через неделимое единство Вещества — Энергии — Информации. Суть не меняется, но предстает нагляднее — как всё, что представлено не символом, а в понятии.

Синкретизм «мысль — слово — дело» составлял единство древних времен, и у славян был термин, выражавший это триединство: вещь. Даниил Заточник в XII веке заметил: «Князь не сам впадает в вещь, но думцы вводят» — то самое единство «слова и дела», которым предшествует мысль. Известно, что помысленное Слово действительно оплотняется в Вещи; о том говорят первые строки Библии.

Задание:

Сыновья титана Иапета и Климены прямо противоположным образом понимали указанную триаду: Прометей-прозорливец представлял ее как мысль — слово — дело, а Эпиметей-рассудительный как дело — слово — мысль. Чем отличаются эти перспективы и кого из братьев следует назвать «задним умом крепок»?

Параллелизм идеального и реального не носит абсолютного характера, существуют разрывы отношений и известные ограничения, реальное шире и богаче идеального. При согласовании идеального и реального возникает проблема «универсалий» — идей, известная с античных времен: универсальная идея существует до вещи, после вещи или в самой вещи? Универсалия — от лат. universalis — ‘всеобщий’, ‘всецелый’; всё конкретное, что объединяется в равноценной идее.

Известны три кардинальные программы научных исследований. В их основе лежат разные гносеологические подходы. В чистом виде они могут быть описаны таким образом — выразительно на основе семантического треугольника:

Первая программа исходит из «вещи» как предмета исследования, данного нам в ощущении, и тут же забывает о ней, устремляясь к выяснению связей между идеей вещи и обозначающим ее словом. Это англо- американский номинализм, самим термином обозначивший предмет особенных своих забот — слово (от лат. Nomina ‘имя’) — аристотелевский идеализм. Поскольку единственной связью вещи с идеей является предметное значение слова, то номиналиста интересует объем понятия как данный ему метод (предмет исследования), а содержание понятия представлено как заданная цель исследования (его объект). Содержание понятия = лексическое значение слова представляет собой признаки различения и предстают в виде образа.

Вторая программа исходит из слова как предмета исследования, сразу же оставляя его в стороне как данное, и сосредоточивается на связи идеи вещи непосредственно с самой вещью. Это русский реализм, самим термином указывающий на свой предмет — реальность идеи наряду с действительностью вещи (от вульгарного лат. realis 'вещественный ’ из res ‘вещь’) — платоновский идеализм. Поскольку единственной связью слова с идеей является лексическое значение слова (= содержание понятия), то реалиста интересует в первую очередь содержание понятия как объект и данный в исследовании метод, а объем понятия — как заданную в исследовании цель (объект). Соотношение идеи и вещи в их взаимной замене выявляет основной объект — символ.

Третья программа является результатом развития западноевропейской философии, это концептуализм в различных национальных формах. Концептуалист исходит из готовой, уже известной идеи как предмета исследования, тут же теряя к ней всякий интерес и занимаясь связью слова с вещью. Сам термин концептуализм обозначает предметное поле исследования (лат. conceptus — понятие, т. е. идея в узком смысле). Понятие целиком, в своем содержании и объеме, предстает как метод (предмет исследования), тогда как его целью (объектом) является общий смысл, который выражается в содержательной форме понятия, тем самым возвращаясь к исходной точке, но в помысленном виде по принципу а=а.

Каждая из трех возможных точек зрения, исходя соответственно из вещи, идеи или слова, естественно не «видит» собственной опоры и озабочена только уяснением бинарной связи двух своих противоположностей. Это определяется физиологической способностью человека постигать лишь двоичные связи путем их метонимического сопряжения. В частности, реалист хотел бы узнать, каким образом идея порождает вещи (дела, события, революции и прочие ценности), потому что идея для него так же реальна, как и связанная с нею вещь. Равным образом номиналист озабочен мыслью о том, каким образом идея воплощается в слове, и бьется в безнадежных попытках понять эту связь, доводя философские исследования на эту тему до исчезающе помысленных глубин — за которыми бездна формальностей и скучных рассуждений; вещь для него — в стороне, на вещи он победно сидит, сытно отрыгиваясь. Концептуалист же всегда все знает, поскольку с самого начала ему понятна любая идея, и все его старания связаны с попытками согласовать слово и вещь.

Историческая справка. «Идея» Платона и «форма» Аристотеля — одно и то же, но представленное в разных культурах: греческая ιδεα — идеальная сущность, тогда как переведенная на латинский язык forma — ‘наружный вид’ все той же идеи — обретает признаки вещности. По существу, в зазоре между ними и возникло представление о равновеликости идеи и вещи, представленной в своей наружной форме; реализм как производное от номинализма. Концептология исходит из того, что форма и смысл текучи и одновременно устойчивы, каждая форма заряжена своим смыслом, и каждый смысл существует в своей собственной форме. Это объясняется природным (органическим) свойством концепта, который является формой (содержательных форм) при наличии концептума — коренного смысла идеи.

«Революционность» современной философской мысли состоит в том, что сегодня отношения между тремя компонентами Троицы-триады перевернулись: номиналисты изучают вещь, исходя из познанной (как им кажется) связи слово=идея (неономинализм), концептуалисты изучают идею, исходя из познанной (как им кажется) связи слово=вещь (неоконцептуализм), а реалисты изучают слово, исходя из безусловно познанной связи идеи=вещь (неореализм). Этим объясняются такие, казалось бы, несвязанные друг с другом явления быта, как «вещизм» в США (и в Европе), увлечение мыслительными концептами на Западе и неимоверное словоизвержение в нашем отечестве. Различие между классическими и современными точками зрения есть различие между обратной и прямой перспективой взгляда наблюдателя; современник исчисляет мир «от себя», тогда как философ-классик пристально всматривался в этот мир.

Промежуточный характер концептуализма приводит к тому, что и номиналист, и реалист временами незаметно склоняются в его сторону, и такое уклонение в «манихейскую ересь» часто мешает определить действительную позицию ученого, который самим своим статусом должен доказывать, представляя найденные истины в понятиях. Лингвист по определению становится номиналистом, поскольку его материал — язык, он изучает слова, а по цели — концептуалистом, поскольку его интересуют связи слова с известной идеей (семантика).

Вот причина, почему национальные культуры недоверчиво взирают друг на друга, прощупывая пути вербовки на свою сторону — варварски нагло номиналисты, интеллигентно осторожно концептуалисты и с полной доверчивостью к чужим речам (словам, которым они верят) отечественные реалисты.

Сказанным определяется и место трех христианских «культур» в истории человечества.

Номинализм, как ясно, рождает «человека природного», и Природа в центре его интересов. Это Робинзон современности, прошедший выучку героев Марка Твена и Жюля Верна — мастер на все руки, готовый пристроить к делу любую ценную идею, полученную из чужих рук; «технологический человек». Западный человек, со времен Декарта живущий в условиях идейной сытости, есть объект Культуры, это «культурный человек», пресыщенный всеми благами, к которым так тянутся дикие люди из Азии и Африки. Теперь культурный человек хочет понять Идею, которая обеспечила ему комфорт и радости жизни — неторопливо и осторожно, как в романах Пруста и Джойса.

Православный человек находится между ними и по преимуществу есть «человек Культа» — в самом широком смысле этого слова: тут и культ слова, и культ личности, и культ природы, и всего прочего тоже Культ. Все дело в том, что и западные «культуры» также вырождаются в свои противоположности: в схоластику мышления или в вульгарное поклонение вещи.

Такова идеальная картина трех цивилизаций. Современное состояние сдвинуто «по фазе» и представляет собою «смешение языков». Чистота каждой из позиций нарушена в результате миграций и политических, а также военных действий их главарей. «Усреднение цивилизации» идет по линии глобализации, и конечный результат неясен. Он неясен потому, что в силу вступают новые цивилизации, нехристианского окраса, прежде всего иудаизм и мусульманство. Если иудаизм, прикормленный христианством за века его спасения, мягко внедряется в складывающуюся цивилизацию, расширяя свое небеспристрастное и небескорыстное влияние, то мусульманство заявило о себе решительно и агрессивно. Что получится ... сказать трудно. Можно только предполагать, что — ничего не получится, если «биологическая масса» носителей этих культур сохранится в своем существовании. Потому что вкорененная на ментальном уровне генетическая сила — концептуальная по существу — предохранит культуру в ее идентичности. Простое сравнение показывает это. Противники глобализации на Западе и в России при общей неприемлемости идеи глобализации расходятся в ее толковании: концептуалисты не против глобализма, но за «правильный», гуманный глобализм, реалисты же просто антиглобалисты, отрицают всякую попытку создания всемирного единства с уничтожением национальных подробностей жизни. Другими словами, возникает все та же проблема «двух отрицаний», идущих из античной традиции: меон и мекон — просто «нет...» и «никогда и ни в коем случае — нет!».

Следует отметить, что последовательность появления этих программ в истории русского самосознания есть последовательность именно явления, а не замены, никогда нет конкуренции между номинализмом, реализмом и концептуализмом, которые и не осознавались как противоречащие друг другу тенденции, и использовались в научном исследовании как требования выработанного наукой метода.

Ориентация на ту или иную гносеологическую парадигму обеспечивает содержание исследования; уклонения в ту или иную сторону определяются авторским темпераментом, но не только. В основе выбора лежит предпочтение ментальности. Вот как очень точно описывает Дмитрий Галковский расхождение между двумя субъектами русской истории в отношении к слову:

Мандельштам допустил грубейшую ошибку, придав русскому слову номиналистическое значение... Бердяев и Мандельштам вкладывали в понятия «реализм» и «номинализм» разный смысл. Мандельштам, говоря о номинализме русского языка, имел в виду его рассыпанность, анархизм, существование каждого слова как замкнутого микрокосма, монады. Слова для Мандельштама имели «вещный» характер. Их нельзя свести к абстрактным категориям. Бердяев же, говоря о номинализме (и соответственно реализме) языка, вел речь о мнимости, фиктивности слов и, соответственно, об их реальности, связи с действительностью. Ошибка Мандельштама в недооценке «живости» русского языка, способности его к сцеплению слов в различные иерархические структуры, весьма слабо связанные с миром вещей. Бердяев же не понимал, что русское слово само по себе несвободно. Русское слово несет в себе яд несвободы... Самостоятельность слова (номинализм) и самостоятельность сцепления слов, вызывающая создание идеального мира (реализм) приводят к свободе фантазий и к их бездушному отрыву от реальности. Номинализм же как фиктивность слова и реализм как его существенность и способность к влиянию на мир реальный приводят к ложной сбываемости.

Влияния личного темперамента сказывались в национальной принадлежности оппонентов: Бердяев склонял свой «реализм» в сторону концептуализма, тогда как Мандельштам пытался совместить свой «номинализм» с реализмом.

Принципиальный синкретизм Концептологии предполагает использование всех трех программ, но в различной плоскости исследования.

Все три имеют своим центром Слово, но в реализме Слово дано, а в номинализме и концептуализме оно задано — с целью определить идею (номинализм) или ее окончательно сформулировать (концептуализм). Для реалиста Слово — материал, основа исследования, для номиналиста — метод описания, для концептуалиста — цель познания («эпистема»). Соединение всех трех программ в общую модель позволяет видеть объект объемно и целиком.

Впоследствии на примерах мы выясним, каким образом «синкретизм программ» позволяет работать с конкретным материалом.

Задания:

1. Как вы понимаете слова А. Ф. Лосева: «Слово есть сама вещь, понятая в разуме»? Отобразите эту мысль графически (семантическим треугольником).

2. В чем отличия между Западом и Россией в изменении идеологии познания?

3. Какова сущность русского реализма?

В поисках основных различий, существующих между русским (православным) и западным (католически--протестантским) миросозерцанием исследователи давно обнаружили нескрываемое свойство западной мысли — ее ориентацию на сугубую рациональность, практичность и предметную вещность. Необходимо прояснить, каким образом возникло такое различие в умах общего племени индоевропейцев, появилось исторически недавно.

Лев Шестов утверждал, что именно александрийский еврей, мудрец Филон вписал в Четвертое Евангелие фразу εν αρχη ην ῾ο λογος — «вначале было слово», и тогда уже «культурные народы согласились принять Библию, ибо в ней было всё то, чем они привыкли побеждать». Оставим на совести философа его суждение, но вдумаемся в сам факт: иудей выразил мысль, которая стала основой всех последующих движений европейского разума.

Значительно позже, в XII веке, гений Аристотеля подарил Европе ту великую мысль, что мысль и язык взаимозависимы, что идея не может существовать без воплощения в слове, что логическое и языковое представляют собою две стороны одного листа, на котором и записаны знаки культуры. Разорвать их никак нельзя, но их «разорвали» разделившиеся христианские конфессии. Из двоичной формулы

ratio = мысль → ментальность

logos = язык → духовность

католичество извлекло первый член, а православие — второй. Это обусловило и особенности средневековых европейских литератур, и отношение к ним разных слоев общества.

Разумеется, на практическом уровне существования это не приводило к тому упрощенному состоянию, которое часто приписывается сегодня русским: будто в отличие от логически строгой мысли и прагматической рассудочности западного человека мы обретаемся на уровне образов и впечатлений и неспособны к разумному решению проблем. Рассудительность и практическая тонкость мысли русского мужика поражает иностранца с XV века, с этим тоже все в порядке. Речь идет о предпочтениях: для русского сознания духовно идеальное, возвышающее над бытом выше приземленно человеческого рационализма. Дух направляет мысль, а не наоборот. Следовательно, слово движет мышление.

Не забудем, что ratio и λογος представляют собою одно и то же единство логического и лингвистического, мысли и слова, и только выражено оно в латинском или в греческом термине. Мы наследники византийского Логоса, но даже сравнение смыслов греческого и русского слов, λογος и «слово» при внешнем их подобии показывает различия, существующие между культурами. Греческий термин образован от глагола со значением 'говорить (собирать)', тогда как «слово» — от глагола со значением 'слушать'. В греческом слове преобладает идея разумности, того же ratio, тогда как для славянского употребления более характерно значение, связанное с выражением духовного, а не рассудочного знания. В греческом подчеркивается индивидуальная возможность человека распоряжаться своим собственным «логосом», а в славянском указана зависимость личного «мнения» или суждения от общего, соборного восприятия или знания (совместного co-знания) — не личным разумением человека, а божьим произволением, в которое надлежит «вслушаться». Такое предпочтение коллективного и возвышенного существенно, оно подчеркивает направленность славянского выбора. Оказывается, даже при переводе греческого термина λογος славяне заимствовали то, что изначально было природно своим, то, что ближе их духу: «Ratio есть человеческое свойство и особенность; Логос метафизичен и божествен» — отмечал А. Ф. Лосев.

Историческая справка. Можно привести множество определений термина «рацио», но, к счастью, у нас есть возможность ограничиться единственным, зато исчерпывающе убедительным. Примем это определение за исходное; оно выведено на основе этимологии латинского слова.

Мартин Хайдеггер в лекциях «Положение об основании» (1957) сообщает, что основание и есть перевод слова ratio, но и разум также является переводом слова основание. Понимание рацио как основания идет от Лейбница и представлено, таким образом, в немецком языке; во французском ratio и есть разум.

Ни то ни другое не соответствует полностью этимону латинского слова: «Ratio относится к глаголу reor, основной смысл которого таков: ‘принимать нечто за что-либо’; подставляется, подкладывается именно то, за что нечто принимается», a «Ratio означает учет (Rechnung)», который определяет отчет и то, что в самой вещи является определяющим. Другими словами, речь идет о символе.

Так, уже в Европе одно и то же исходное слово, представленное как «разум» и как «основание», дало двойную истину; «основательные» немцы противопоставлены «рациональным» французам.

Кроме всего прочего, слово ratio представляет еще множество других со-значений, и в их числе ‘сумма, итог’, ‘денежные отношения’, ‘дела, вопросы’, ‘выгода, интерес’, ‘проблемы разума’, ‘образ мыслей’, ‘доказательство’ и т. д. При всем различии между немецким и французским пониманием рацио прагматическая установка налицо в обеих ментальностях.

«Теперь мы мыслим по-латински, — продолжает Хайдеггер, — а следует углубиться и мыслить по-гречески», потому что «и в римском слове ratio говорит некое греческое слово; это слово λογος», связанное с глаголом λεγειν, что означает присутствовать (апwesen). «Что означает λογος? — смысл его от глагола со значением ‘собирать, класть одно к другому’»: в конечном счете — сказать. Логос — сказание. «Здесь установлена взаимопринадлежность бытия и принципа ratio, бытия и основания как основания разума».

«Когда мы спрашиваем, что же такое «основание», то прежде всего мы имеем в виду вопрос о том, что означает слово; слово что-то означает; оно дает нам нечто понять, и именно потому, что говорит из самого Нечто», и тогда «сущее является нам как объект, как предмет».

Типичное рассуждение философского реалиста, который исходит из равенства бытия и идеи, одномоментно исходящих от слова и в слове зашифрованные. Более того, к слову сводящего реальность бытия и идеи, поскольку только словом они и являются в мир. Нечто как Сущее опредмечивается в слове, представая «как объект, как предмет».

Если сказанное соотнести с русским эквивалентом (Логос → Рацио → Сказ), станет ясным, что речь постоянно идет о том, на чем все покоится, в чем все заключается, из чего все вообще исходит. Это Нечто — концепт, который определяет меру и степень понимания, так что Логос, предшествуя рацио, это Рацио определяет «зерном первосмысла» — conceptum. Основание и одновременно Разум.

Равным образом и Логос — вовсе не Слово, как перевели его в Евангелии от Иоанна (1,1-5) Кирилл и Мефодий, и не Verbum, как перевел это слово св. Иероним. Перевод слова мужского рода словом рода среднего было катастрофической ошибкой ранних переводчиков с греческого. Обычно они подыскивали слово того же грамматического рода; так требовалось символикой текста. Слово λογος к моменту составления и переводов четвертого Евангелия накопило уже до тридцати значений: ‘изреченное’, ‘суждение’, ‘определение’ (философский термин), ‘предсказание’, ‘постановление’, ‘повеление’, ‘условие’, ‘обещание’, ‘предлог’, ‘доказательство’, ‘известие’, ‘предание’, ‘право говорить’, ‘тема разговора’, ‘разум’, ‘мнение’, ‘значение’ и т. д. и только в последнюю очередь ‘слово’ — значение, которое получило распространение как новое и весьма удачное. Это значение гиперонимично как род, оно охватило множество других значений слова и потому оказалось удобным в культурном обиходе. Внимание останавливается на двух линиях выражения сопряженных с ним гипонимов видового смысла: проблема «речи» и проблема «мысли» одинаково выражаются старинным греческим словом. «Задумано — сказано», «сказано — сделано» — и все это в одном слове: λογος. Между прочим, славяне в X веке такое же единство мысли — слова — дела передавали новоизобретенным словом вещь. Таким образом, «учитывая семантический диапазон греческого λογος, лучше всего было бы для перевода его на русский язык выбрать из его значений то, что диктуется общим смыслом первых строк Евангелия от Иоанна, а именно: ‘причина, основа, основание’ — первооснова, причина, первопричина — понимается как аристотелевская «движущая сила», как двигатель, давший толчок для сотворения мира. Различие между аристотелевским пониманием этого двигателя и христианским пониманием логоса-первопричины заключается в том, что логос не только был причиной сотворения мира, но и продолжает действовать в нем» (Хайдеггер).

Из этого следует, что более удачными эквивалентами греческого λογος могли бы стать латинское ratio и славянское вещь в исконном их значении. Именно эти слова все чаще стали употребляться в богословских истолкованиях евангельских истин. Именно они обладали смыслом «основание в слове и деле». Быть может, это уберегло бы слово вещь от того семантического падения, в которое оно попало сейчас, по смыслу оставаясь вечным и не становясь вещным.

Однако, сводя значения обоих терминов воедино, мы получаем первобытную точку их соединения. Логос-рацио есть основа основ ментального сознания на уровне подсознательного, это нечто ускользающее из мысли, поскольку одновременно есть и не-есть, здесь и не-здесь, сейчас и не-сейчас. Современная когнитивистика присвоила этому Нечто-Ничто (мэон и мэкон) новое имя — концепт, тем самым переводя энергию божественного Слова- Логоса на мирской уровень логической единицы сознания.

Задание:

Прав ли Томас Гоббс в своем мнении относительно идеального суждения, которое обязательно должно состоять из субъекта, объекта и связки? Ср. англ. It is а реп и рус. Это перо.

Науке известны три формы выявления действительных признаков путем противопоставления реальных вещей: это эквиполентная, градуальная и привативная оппозиции, представляющие возникающие противоречия в различных проекциях.

Эквиполентность — языческий принцип равновесия в равнозначном противопоставлении вещей и явлений: «свет — тьма», «день — ночь», «право — лево», «мужчина — женщина» и т. д. равновелики и равноценны как проявления природного мира.

В III веке н. э. отцы Церкви утвердили богословское учение о Троице — триедином, единосущном, неслиянном и нераздельном Божестве. Это был выход из заколдованного круга языческой эквиполентности в диалектику троичного состава — минимального множества тоже равновеликих членов. Возникла градуальная оппозиция. После X века Восточная и Западная Церкви разошлись в толковании Троицы. Восточная (православная) понимает Троицу как следование от Бога-Отца к двум другим ипостасям — Богу-Сыну и Духу Святому; такое толкование стало наводящим принципом мышления, в любом следовании признающим родовидовые отношения (Отец — род, Сын и Дух — виды), а, следовательно, и действие метонимии (в широком смысле) как основного тропа в расширениях смысла слова. Западная (католическая) Церковь признает связь Бога-Отца и Бога-Сына в их совместном противопоставлении Богу-Духу Святому; это толкование стало наводящим принципом мышления, в любом следовании утверждающим нейтрализацию двух в третьем, тем самым в католическом следовании filioque («и сына») создались условия для перехода к привативной оппозиции.

Привативная оппозиция возвращает мышление к бинарному (двойному) противопоставлению, когда один его член несет признак различения, а другой его лишен. Уже в IX веке троичность «тело — душа — дух» была сведена к привативности «тело — душа», появились трактаты, повествующие о «Споре Тела с Душою», в которых Душа побеждала как отмеченная признаком, которого Тело было лишено.

Примеры:

Как гносеологический инструментарий, оппозиции могут быть приложены к любой сфере познания. Рассмотрим несколько примеров.

В фонетике противопоставление гласных е—о было эквиполентным в древности (е передняя неогубленная — о задняя огубленная, различие по разным признакам), входило в градуальный ряд гласных разного происхождения (среди них фонемы ь, ъ, ê, ô) в старорусском языке и вошло в привативное противопоставление в современном литературном языке (е неогубленная — о огубленная). Фонетический смысл звуков вряд ли менялся — изменялась система противопоставлений, отношения между фонемами. Только в условиях эквиполентной равноценности двух фонем стало возможным использование их на следующем уровне различений — морфонологическом, когда чередование е—о стало определять морфологические отношения (беру—бор, везу—воз и подобные). Это чередование стало магистральным в системе языка, захватывая все типы чередований (например, носовых гласных и их рефлексов в грязь—груз — из сочетаний еп—on) и неоднократно повторяясь в производных чередованиях, например, в чередовании фонем ь—ъ или е—о после мягких согласных. Именно равнозначность фонем дала толчок важнейшим чередованиям, двоично осмыслявших мир сущего.

Аналогичны и изменения в семантике. Строгая однозначность слов (остаточно представленная в былинных текстах) в течение всего средневековья сменилась градуальной многозначностью (см. значения слов типа глубина, дом и т.д., в сущности, у каждого имени), а теперь предстает в новой однозначной привативности терминологического характера. Последнее противопоставление не выражено ярко в прагматике действия, но уже настойчиво формулируется учеными (А. А. Потебня, теперь В. М. Марков). Это противопоставление отражает уровень понятия в понятийном мышлении, однозначного по определению, хотя субъективное представление о понятии по-прежнему неоднозначно. Демократия, по крайней мере, понимается разными субъектами различным образом, и традиция подсказывает, что она может быть властью народа, властью для народа, властью через народ (на выборах), но практически используется в значении «власть над народом». Предшествующий принцип (градуальность) властвует над происходящим, определяя границы возможного семантического предпочтения; так, слово дом развивает однозначность ‘кров, здание’, а глубина стремится к однозначности ‘содержание в глубь’, поскольку это определяется концептуальным зерном исходного смысла этих слов. Тем самым семантика слов сворачивается в точку концепта, удостоверяя ее незыблемую вечность.

Общественные отношения также отражают последовательную смену принципов противопоставления. Человек в древнем обществе подчинялся принципу эквиполентности, равноценности с другими членами этого общества, в средневековье развивается градуальная оппозиция иерархических отношений, современное представление о личности полагает самостоятельный статус человека в отношении других людей, но только в личностном плане («слишком много о себе думает!»), тогда как градуальность сохраняется в плане социальном. Вообще, предпочтение привативности характерно для умственной «элиты», «народ» живет в измерении градуальности. Так, тернарную композицию «Троицы» Рублева Вяч. Вс. Иванов толкует посредством двоичных привативных противопоставлений, тем самым омертвляя скользящую диалектику образов иконы. «Сведение к привативности» — основной порок современных неисторичных представлений о прошлом. Это болезнь номинализма, намертво привязанного к «вещи», которая всегда должна быть представлена как актуальная, т. е. как присутствующая здесь и сейчас (или тут и теперь в питерской транскрипции), объективно отстраняющей субъекта от наблюдаемого действия.

Историческая справка. У славян первые сведения об использовании оппозиций находим в трактате Иоанна Болгарского «Шестоднев» (X век); он пользуется еще апостольским следованием Бог-Отец — Бог-Сын — Бог-Дух святой, но знает уже и триады православного толка. Иларион Киевский в 1054 году использует двойные противопоставления эквиполентного типа: свет — тьма, закон — благодать и т. д., но богослов и философ Кирилл Туровский в середине XII века предпочитает уже триады, умножая в своих текстах троичные сущности, признаки и отношения. Троичность представлена и в устном народном творчестве — кроме древнейшего жанра, эпических былин, где представлены эквиполентно равнозначные величины. Привативную бинарность осторожно вводил у нас в XVIII веке Григорий Сковорода, не свободный от влияния западной мысли. Этот век вообще стал переломным в русском сознании, обеспечив господство понятия в суждении, заменившего символ в ритуале и приведя к победе привативности во всех сферах сознания и общественной жизни.

Задания:

1. Какова логика и вытекающие из неё последствия введения католического принципа filioque при православном прочтении ипостасей Троицы?

2. Как наводящий принцип познания, Троица наводила на привативность, усиливая рациональность, или создавала родо-видовые соотношения. Принцип нейтрализации — и усиление духовности (Сын = Духу, «дух» — синоним понятию «личность» до XIX в.).

3. Каковы оппозиции в противопоставлениях воля — свобода с расширением в собственность; правда — истина с расширением в истинность, стыд и срам с расширением в совесть? Какой член становится маркированным в каждом случае? Каково логическое направление в развитии русского сознания?

В. С. Юрченко предложил современный тип оппозиций с числом 4 как «лингвистической константой» (от лат. constans, constantis — ‘постоянный’) в формуле «1 + 3»; это «смысловая постоянная» в речи. Например,

Координация — субординация → примыкание; согласование; управление

Или

глагол — имя → существительное; прилагательное; числительное

и т. д.

Координация от лат. со(п) — ordinatio ‘расположение в порядке’, субординация от лат. sub — ordinatio ‘приведение в порядок’. Во всех случаях левый член корреляции (1) существует реально (вещно), в уже обнаруженном порядке, например, высказывание «дом сорок квартира пять»; троичность правых членов представлена в сознании, есть помысленная сущность (например, синтаксические структуры, охваченные соответствующими типами синтаксических связей).

Здесь совмещены эквиполентно-привативные и градуальные оппозиции, единственность реального основания и троичность вытекающих из него помысленных сущностей; троичность связей скреплена энергией синергетики. Справедливо заметил русский философ: «Четверица есть та же троица, но данная не как состояние, а как развитие» — в явлении. Семантическая константа самодостаточна, внутренне замкнута и постоянна; в сущности, она представляет помысленные различительные признаки концептов основания.

Именно, на семантическом уровне лингвистическая константа проявляется в соотношении «основание» — исходное общее значение концепта, и трех непременных следствий в виде тропеических производных:

основание дорога ‘полоса земли...’ →

‘движение по полосе земли...’ (=путь) — условие;

‘направление движения по...’ (=тропа) — причина;

‘цель направления движения по...’ (=стезя) — цель

Левый член реален, правые помысленны и совместно представляют категорию «причинность», которая проявляется в следовании (сверху вниз) «условие» действия основания, «причина» действия и его «цель». В явном виде это проявление (соответственно) образа — понятия — символа. И логические «причинности», и концептуальные содержательные формы связаны с реальным основанием и являются его производными. Их число конечно и не превышает трех, возможные новые тропеические производные вторичны и выступают в качестве метафор. Так, в субординации «ширина: широта — широкость — ширь» значение ‘большой размах чего-либо’ метафорично и возникло уже в новое время; в субординации «высота: вышина — вершина — высь» значение ‘высшее качество, значительный уровень развития’ метафорично и возникло позже всего, уже в новое время; в субординации «глубина: глубость (др. рус.) — глубокость — глубь» переносное значение ‘значительная степень проявления’ также вторично. Вторичные значения не укладываются в сетку семантической константы. Это другой уровень сознания. Сравнение с концептом Длина показывает, что здесь субординация не развилась, присутствуют только два члена — основание «длина» и условие «длиннота», причины и цели нет, они отсутствуют, поскольку их роль взял на себя концепт Глубина (такова специфика национальной ментальности). Из этого сравнения следует, что метонимические переходы ранней поры были обеспечены наводящими видовыми по смыслу лексемами (путь, тропа, стезя в случае концепта Дорога — см. п. 9), включением которых и могла развиваться метонимическая связь отношений. Вещность другого слова создает идеальный смысл многозначного слова. Дальним следствием представленных отношений является утверждение, что подобные связи возможны и представлены только у тех концептов, которые способны размещаться в трехмерном пространстве, ср. еще значения концепта Дом:

Основание ‘здание’ → условие — ‘кров’ (жилье); причина —‘семья (род)’; цель — ‘хозяйство’

Исторически основания изменялись в соответствии с обстоятельствами жизни семейного коллектива; в древности основанием выступало значение ‘кров’, в средние века — ‘хозяйство’, в современном представлении ‘здание’ и т. д., и переосмысление этих признаков составляет суть ментального процесса познания.

Именно таков хронотоп, формулу которого

пространство → настоящее; прошедшее; будущее

можно читать так: пространство (реальное основание как простор) в настоящем (помысленное условие существования), представленное в проекции от прошедшего (причина) в будущее (цель). Категория Воля предстает как

воля → свобода; собственность; собство = особенность,

где в синергийной связи находятся три концепта от общего корня (зерна) собь в примерном значении ‘сам в себе, сам по себе, сам на себе’.

Примечание. В говорах собь ‘собственность’ — т. е. причина всего действия; В. И. Даль понимает собь как нравственные свойства, личные духовные качества человека, его богатство). Свобода от *svobъ ← svojь ‘сам по себе, свой собственный’, исторически связано с свобьство, собьство ‘правовое положение свободного члена рода’.

Категория Власть также предстает в схеме семантической константы как

власть → правление; правительство (государственный строй); господство

Таково концептуальное соотношение образа, понятия и символа в общем отношении «причинности»; реальное восприятие власти конкретно; в литературном тексте власть — это послушание, в диалекте — правители, в арго — мент.

Равным образом физическое толкование символа Троицы определяет основание «Материя»:

Материя → Вещество; Энергия; Информация,

но как физическое, она проявляется и в вещном виде: материя на платье, отравляющие вещества, сила (энергия) пара, информация о том, что, например, «у попа была собака...» Необходимость наличия основания в свое время подвигла С. Н. Булгакова ввести понятие Четвертой сущности — Софии; следовательно, богословская форма той же константы такова:

София → Бог-Отец как условие существования; Бог-Сын как причина действия; Бог-Дух святой как конечная цель действия

Примечание. Имеется в виду концептуальный смысл Софии — сама в себя погруженная сущность, порождающая явленные сущности. Мысль Булгакова — снятое подобие православного следования категории София:

София → Вера как условие; Надежда как причина; Любовь как цель

По суждению русских философов на рубеже XIX—XX вв., «причинность» шире понятия «причина», причинность включает в себя условие, собственно причину и цель на незыблемом фундаменте основания, которое всегда наличествует и всегда присутствует согласно «закону достаточного основания» (Лейбниц): «ничего не делается без достаточного основания». Главное в явлении причинности — движение, только движение вскрывает внутренние связи вещей, являясь проявлением творческой, а не логической, причины. Таково философское оправдание реальности «формулы Юрченко».

Задания:

1. Каким лингвистическим фактом определяется семантическое развитие концепта в построении семантической «постоянной»?

2. К координации или примыканию относится высказывание В. С. Черномырдина «Лучше водки хуже нет»? «В историю войдет его фраза, которая ёмко выразила то, о чем можно написать три тома, — «лучше водки хуже нет». Он создавал свой новый русский язык, и если бы он был писателем, то разряда Набокова и Платонова, которые тоже создавали свой русский язык» (Известия, 2010. С. 207).