Концептология

Раздел 5. Семантика и прагматика (практический аспект в отношении к идее)

«Когнитивное требование “правильной” классификации обозначаемого удовлетворяется путем подведения его под определенную часть речи», — заявляет Е. С. Кубрякова. Относительно частеречных характеристик словесного знака, полнее всего выражающего концептум, высказаны разные точки зрения. Для Аристотеля только имя существительное может адекватно выражать понятие, такова точка зрения номиналиста. Современные толкования выработаны либо на основе только формальных критериев текста (Ю. Д. Апресян) или словаря (Ю. Н. Караулов), либо исходят из абстрактно философских определений типологического характера, тогда как концептум является конкретно национальным и исторически определенным проявлением ноумена в феномене концепта. Подобные указанным определения заранее ограничивают возможность свободно интуитивного осмысления национального концептума, ср.: «Концепты формируются на перекрестке именных и глагольных категорий» (Н. Д. Арутюнова) — «Есть основания полагать, что свойством быть ядром словесного ряда обладают слова-акциденции, а не слова-субстанции» (А. А. Холодович). Первое представляется более верным при понимании языка как действия, хотя это определение не различает объект проявления концептума (имя существительное) и предмет такой операции, которым является не только глагол, но и имя прилагательное — одинаково активные актуализаторы смысла в случайных проявлениях признака. Второе возвращает к мнению Ф. И. Буслаева, который также полагал, что самое общее значение лучше всего передавать прилагательным в форме среднего рода («слово-акциденция»).

По нашему мнению, концептум может проявиться (актуализироваться) в слове любой части речи; более того, части речи представляют собой скользящий спектр концептуальных проявлений, что позволяет точнее и надежнее представить сам концепт в его достаточно полном виде. Историческое событие — двоение имен на существительные и прилагательные — стало отражением настоятельной необходимости гибко выражать многочисленные оттенки концептов.

В корпусе ментального словаря представлена частотность следующих уровней залегания концептов (их генетическая связь с предшествующими формами — в тех же пределах сосчитанной части словаря):

общеславянские — 796

старославянские — 275

церковнославянские — 55

древнерусские — 448

новорусские — 833

итого 2407

Примечание. Подсчеты носят условный характер, поскольку одна и та же лексема может быть записана в разный раздел — в зависимости от того, какое значение она передавала в то или иное время, от образного до понятийного.

Поскольку все промежуточные между общеславянским и новорусским хронологические уровни определяются разнонаправленным движением нового лексического материала, объединяемого эпохой средневековья, их можно свести в общую группу:

общеславянские — 33.1 процента — условно «языческого» сложения;

средневековые — 32.3 процента — условно «христианского» сложения;

новые русские — 34.6 процента — условно «научного» сложения.

итого 100.0 процентов

Таким образом, каждая культурная эпоха оставляла примерно равное количество окончательно обработанных и активно использующихся в современной речи лексем, которые выражают национальный концепт на основе праславянского (общеславянского) концептума. При этом общие структурные принципы выражения новых концептов оставались прежними: суффиксы -ость, -ств-, -(н)ие или префиксально-корневые отглагольные имена типа удар, удел и т. п.; и структурно, и семантически (перебором исходных концептумов с постоянным «освежением» их содержательных форм) русский язык сохраняет единство во времени и в пространстве.

Сопоставления показывают, что все концепты хронологически подразделяются на три большие группы, отражающие важные моменты культурных переломов, отразившихся в общественном сознании.

Общеславянские и большинство древнерусских, преимущественно корневых, богаты символическими оттенками и до сих пор развивают свои значения на образной основе, т. е. напрямую от концептума. Определенно общеславянские лексемы — все символы, древнерусские — особенно ранние по образованию — образные понятия, т. е. те же символы, но «мягкого» смысла: понятие в образе («понятие через образ», т. е. образное понимание). Все новые образования, преимущественно производного характера, и особенно с конца XVII века суть чистые понятия, представляют собою полное выражение концептума в актуальном его проявлении. Например, концептум «знак» хронологически представлен последовательно именами имя — это символ общеславянского единства диалектов, знамя — это образное понятие древнерусского языка, знак — уже законченное и однозначное понятие, завершившее приближение к концептуму в самом начале XVIII в. Слова старославянского и раннего церковнославянского языка суть символы по определению: часто они замещают греческие концепты, заимствуя их путем калькирования или образного перевода (ментализации). Очень часто это может служить основанием для хронологии. Дата первой фиксации слова, представленная в словарях, во многом относительна; она отражает конечный этап в развитии соответствующего концептума, и факт состоявшейся символизации способен удостоверить относительную древность слова.

Трудность состоит в том, что часто оказывается сложным разграничить осл. и др. рус. в собственном смысле слова, поскольку первоначальные древнерусские тексты еще не выделяются из церковнославянских, а эти через старославянский язык связаны с общеславянским. Слово знамя определенно общеславянское, но в старославянских текстах не представлено (есть только производное знамение), а в разговорной речи имело узкий конкретный смысл; свое развитие семантика слова получила в древнерусском языке. Трудно разграничить и потому, что с точки зрения современного языка, в ретроспективе, и те и другие представляют собою символы, хотя и разной насыщенности; кроме того, «понятие» древнерусский язык растянуто во времени на шесть веков и потому также включает в себя возможные славянизмы. Еще раз необходимо подчеркнуть сугубую относительность представленных дат; многие слова уходят вглубь столетий, на ментальном уровне отражая концептумы, но по случайности не отражены в текстах, особенно на уровне бытовой лексики.

Старославянские определенно связаны с греческими концептами, кальками с которых они являются. Эти слова также могут развивать свои значения на образно-символической основе, пополняя состав отвлеченных понятий в развившемся на его основе церковнославянском языке русского извода. Древнерусские слова уже развивают вторичные образные значения, преимущественно на метонимической основе.

Церковнославянские по образованию вторичны, часто они представляют омертвевшее в своем смысловом развитии понятие (см. формы типа значение, отношение, отречение, отчуждение), вызывающее только новое понятие (значимость, относительность, отреченность, отчужденность и т. д.) — последние примеры выражают высшую степень формализации содержательного признака концепта при полной утрате его денотата (собственного предметного значения). Такие образования — понятийные по существу — появляются, начиная с середины XVIII в. и неуклонно множатся в наше время. Как «чистые понятия», они не имеют устойчивых эпитетов, не развивают символических значений и не могут быть определены как национально специфические. Это предел поиска концепта в словесных формах, который возвращает развитие содержательных форм концепта в суть самого концептума (отвлеченный = отвлеченность). В современных словарях общего типа указывается только признак прилагательного, а имя существительное дается как производное от него (-ость). Это естественное отстранение от понятия в пользу явного концептуального признака.

Тем не менее, спектр из трех составляющих инвариантов в массе слов представлен выразительно и в законченных формах.

Особое место занимают современные образования, которые в литературном языке полностью ориентированы на понятие. В низовых текстах и в разговорной речи сохраняется образно-символический окрас, подпитанный большой долей иронии, основанной не только социальными условиями словооборота, но и путающей сознание многозначностью русских слов.

Сравнение значений, представленных в словарях современной, диалектной и жаргонной лексики, указывают на существенное расхождение между ними: современные представляют содержательно переносные (символические) значения, диалектные выражают предметно конкретные, жаргонные — иронично издевательские, ср. соответственно власть: ‘правители’ — ‘послушание’ — ‘мент’. Жаргон, в принципе, представляет собой чистую эмоцию, только паразитирующую на образах национального языка, причем часто в намеренно искаженном виде (стёб). Это такая же попытка разрушить концепты народной ментальности, но не извне (как в случае заимствований), а изнутри, путем переиначивания исконного словообраза. Жаргон и особенно тюремное арго избегают концептуальных имен, ограничиваясь «голым» признаком, извлеченным из глагольной лексики и из имен прилагательных. Впечатление, что русский литературный язык и жаргон (арго) — это два разные языка, что определяется именно отсутствием в последнем концептуально заряженных русских слов.

Расхождение между бытовым народным и искривленно арготическим одинаково сводимо к исходному первосмыслу (первообразу), но в корне противопоставлено друг другу — бытовое восприятие «тянет нить» первообраза, создавая перспективу дальнейшей явленности концепта (значение — десигнат — содержание понятия), тогда как арго довольствуется старым образом, накладывая его на новые реалии (предметное значение — денотат — объем понятия). В то время, как арго представляет «деловой обрубок» искаженного концепта (мука — морфий, сумка — тюремная камера, сухарь — сухое вино, тыква — голова и т. д.), совр. представляет символические гиперонимы — доведенное до логического конца развитие первообраза, представляющее собой самое общее понятие, напрямую выраженное минуя символ или, точнее, с ним сопряженный, ср.:

тварь — о подлом, мерзком человеке, твердость — о твердом сопротивлении давлению, тень — о слабом подобии чего-л., терпение — о способности упрямо делать свое дело, ткань — все, из чего может составляться новая вещь (например — текст), тлен — обо всем, что не имеет истинной ценности, толк — о разумном содержании чего-л. и т. д.

Где соединяется то или иное слово с живейшими потребностями общества, требующими его преобразования, сказать трудно. Однако исходной точкой кристаллизации нового концепта как понятия становится согретый энергией личной эмоции образ, сложившийся в низших культурных слоях, так сказать, «в народе»; именно его социальная сила обеспечивает постоянный рост концепта. Ср. историю жаргонизма беспредел — сначала он представлен как образ бесконечно-безмерного состояния, затем — в соединении с типичными признаками воровской, идеологический, полный, правовой — как образное понятие и, наконец, как термин социального звучания «беспредел». За четверть века состоялось новое понятие общественной жизни, отражающее ее реалии. Символическое значение еще только складывается на основе первого столкновения основного, исходного (пространственного) и нового (идеологического) значений слова.

В случае другого жаргонизма — безнадёга — присущая ему эмоциональная разговорность сохраняет пока статус образа, а непроявленность типичных признаков не создает образного понятия — представлены только индивидуальные указатели типа вся эта, своя, такая. То же и относительно заимствования блат, сразу же ставшего термином понятия, но не создавший в себе ни образных, ни символических компонентов. Способно ли слово «расти назад», задним числом создавая образ из понятия, — сомнительно, почему и концептуальный статус слова под вопросом. Парадокс современного состояния заключается в том, что сегодня только редкие заимствования проходят этап ментализации, обычно в присущем нашему времени режиме иронии (дерьмократия, прихватизация). По этой причине объем понятия и предметное значение слова остаются в законсервированном виде и не изменяются. Невозможность появления типичных признаков делает такое слово мумифицированным продуктом, призванным заменить национальные концепты.

Примеры показывают, что в принципе концепт на уровне концептума семантически амбивалентен, он не несет следов политической ангажированности или узко местнических крайностей. Концепт представляет форму национальной идентичности, которая может быть развернута в любую сторону на уровне его содержательных форм, но жестко сохраняет свое исконное зерно (концептум). Всё это доказывает объективное существование концепта в его первозданной сущности.

В целом выборочное представление в словнике арготизмов и агнонимов (архаичных по смыслу, неупотребительных теперь слов) оправдано тем, что те и другие помогают восстановить утраченные сознанием звенья в развитии смысла — от исходной точки (агнонимы) до конечной (арготизмы). С той же целью представлен диалектный материал с его образными значениями на фоне образных понятий (символов) арго.

Содержательно, на уровне инвариантов, ясно, что общеславянские языческие лексемы выражают прагматическую («деловую») точку зрения на мир и направлены на вещность; древнерусские христианские нацелены на выделение признаков, выявляющих новые идеи, тогда как новорусские — на овеществленные признаки, фиксирующие их в слове: последовательность предъявления «дело» — «дельный» — «деловитость».

Одна и та же сущность может быть представлена разными именованиями: слово, термин, имя. «Слово есть средство образования понятий», — утверждал А. А. Потебня, термин есть форма понятия, представленная именем. Слово имеет значение, т. е. представляет содержание понятия — самую существенную часть словесного знака, его образ начиная с «внутренней формы». В соединении с объемом образуется цельное понятие, выраженное термином, т. е. смыслом, четко ограниченным собственным смысловым пределом. Поскольку образ заложен в значении слова, а само понятие в его целом есть термин, то основным объектом описания в словаре становится имя — образное понятие, т. е. символ:

Номинация

Образ . . = Слово

Понятие . . = Термин

Символ . . = Имя

В таком случае значение слова есть образ, значимость термина есть понятие, значительность имени есть символ.

Имя — единица полного выражения национального концепта, в символе представляющая одновременно психологический образ и логическое понятие как проявления человеческого разума.

Понять и определить идею концепта ученые смогли лишь тогда, когда сам язык помог им в этом своим исторически неуклонным приближением к концепту. Осознание этого случилось только в XVII веке, активно формировалось в XVIII веке и окончательно сложилось в XIX веке. Предикативным усилием мысли коллективное сознание проникло в виртуальные глубины подсознания и выработало современное представление о сущностях. Приблизительное представление об этом процессе дает развитие концепта знание (см. ниже).

Таким образом, концептум представляет собой ядро (сущность) национальной идентичности, философски глубинное нечто (μη ον — «мэон» как ‘не-сущий’ в смысле несуществующий); в таком случае, слово — художественно — лингвистическое его проявление, термин понятия — научное, а имя символа — национально культурное, наиболее приближенное к концептуму по сумме признаков и потому неисчерпаемое в толковании.

Например, в следовании водящий → вожатый → вожак → вождь концептум общий (водити ‘брать и вести (жену)’), но понятие в термине (водящий — актуализованный признак, вожатый — устойчиво понятийный признак) и особенно в символе имени (в двух последних случаях) различаются. Поэтому в ментальный словарь внесены имена вождь и вожак, но опущены водящий (ведущий) и вожатый. Попутно отметим, что сопоставление с западноевропейскими именами близкого смысла в словаре не приводится; например, англ. leader включает в себя все представленные оттенки, расширяя их до немыслимых пределов, что, несомненно, связано с исходным первообразом весьма широкого объема.

Следование имя — термин — слово выражает связь одновременности, т.е. присутствует в значениях каждого слова сейчас — в отличие от следования имя — знамя — знак, выражающего историческую связь последовательности в развитии понятия «знак».

Задание:

Чем различаются имя, слово и термин; каково их значение в развитии культуры? Какая теория символа вам ближе всего — и почему?

Оттолкнемся от мысли А. Ф. Лосева: «Выше слова нет на земле вещи более осмысленной. Дойти до слова и значит дойти до смысла».

Поскольку значений в слове может быть множество, и все они представлены в определенном контексте, то единство слова во времени и пространстве «держит» именно концепт как проявление концептума, формально представленный на письме «словом».

При представлении концепта не всегда удается соблюсти и передать тонкие грани между словарным определением и содержанием концепта; этому препятствует включенность в концепт как словесного образа, так и логического понятия. Поэтому в определениях ментального словаря, как правило, дается не прямое словарное значение слова (впрочем, представленное в материалах обоснования), а символический образ выражения концепта, ср.

Влияние — воздействие авторитетного лица или идеи на человека, подверженного новым веяниям, — а не этимологически верное вливание.

Ментальный словарь — это Словарь, т. е. организованный порядок слов с определенным лексическим значением, косвенно передающим смысл концептума. Поэтому в Словаре представлены разные лексемы, в сущности выражающие один и тот же концептум, но в различных его проявлениях (оттенках), ср. суть, сущность, существенность, существование.., община, общество, общественность... и т. д. как оттенки одного и того же концепта, представленного в исходных инвариантах суть, общий, но привносящие в них свои оттенки смысла, вызванные историческим развитием концепта.

При выборе представляемой формы слова предпочтение отдавалось концептуальным именам, которые в своей общей структуре максимально вбирают в себя все содержательные формы концепта — образ, понятие и символ, и тем самым приближаются к выражению самого концепта. Прежде всего это суффиксальные имена — отглагольные на -ние и отыменные на -ость: в них символическое значение сосредоточено в корне, понятийное в суффиксе, а образное — в производящей основе, ср. зна(ч)-им-ость или зна(ч)-е-ние. К числу концептуальных имен отнесены также новокорневые слова (в том числе и приставочные: замес, запор и т. д. наряду со старыми закон, залог, заряд...). Их активное образование в последние годы указывает на развитие нового типа концептуальных имен — символа как понятия (наряду со старыми звук, зык появляются и приставочные).

Это ментальный словарь, он отражает исторически обозначившееся движение русского сознания к концептуму как сущности, начиная с первообраза и кончая понятием или образным понятием (символом). Казалось естественным отметить этот путь «прибавления смысла» силой образа, точностью понятия и глубиной символа, каждый из которых буквально «впаян» в отдельную лексическую единицу — слово, термин или имя.

Каждая лексема как логически законченная единица языка содержит указание на концепт (образ в слове), содержание концепта (символ в имени) или отношение к концепту (термин понятия). Этим объясняются и оправдываются включения в словарь однокоренных слов, в разной проекции представляющих концепт как проявление концептума:

привет — приветствие — приветливость

одинаково выражают один и тот же концепт, но в разном смысле; первая лексема выдает образное происхождение, вторая — символическое, третья — понятийное; соответствующее отношение представлено и в ряду

знак — значение — значимость, закон — законность — закономерность, лик — лицо — личина — личность, простор — пространство — пространность, шутка — шутовство — шутливость и т.д.,

но каждое новое изменение слова приводит к наращению нового смысла.

То же наблюдаем в исторически представленных заменах типа:

привычай → привычка, призывание → призыв, принуждение → принужденность, прискорбие → прискорбность, притка → причина → причинность, прозорливство → прозорливость, пронырство → пронырливость, простодушие → простодушность, простосердие → простосердечие → простосердечность и мн. др. С таким же завершением фиксации концепта на понятийной основе с помощью «концептуального» суффикса -ость.

При единстве корня, дающем представление об исходном образе первосмысла (концептума), лексемы различаются как имена — символически (причина, страсть, убежище, убожество и т. д.) и как термины — понятийно (причинность, страстность, убежденность, убогость); там, где все трипризнака — по образу, понятию и символу — выделяют лексему из числа однокоренных, там выражено абсолютное отделение и по концептуальному признаку: странность уже не связана со страной.

Такие же замечания следует сделать относительно литературных пар типа предел — передел, издержки — выдержка, исход — выход и т. д., своим появлением обязанных столкновению народно-разговорных и литературно-книжных форм. Тут расхождение определяется общим семантическим законом, согласно которому «русские» формы сохраняют исходное образно-символическое значение и могут продолжать свое смысловое ветвление (передел — переделка — переделывание и т. д.), в формы «книжные» с самого начала фиксируют законченно понятийное значение и потому лишены свободы дальнейшего развития (предел, исход и т. д. только в сторону законченных форм типа предельность, исходность).

В целом, концепт шире понятия по объему (он состоит из образа, символа и только потом понятия), но у́же слова по содержанию (значению), поскольку при возможной многозначности слова концепт представлен единственным «первосмыслом» (первообразом концептума). В триаде «концептум — концепт — понятие» выражена последовательная объективация «первосмысла»: ментальный концептум — лингвистический концепт и логическое понятие с возвращением в ментальную сферу действия. Концепт как средний член триады, изъятый из сферы ментальности, обладает нулевой валентностью и потому в некоторых работах ошибочно используется как при выражении концептума, так и для передачи понятия.

Необходимо отметить и такую черту русской ментальности, как апофатический стиль мышления — утверждение отрицанием. Формула «да нет!» потешает недалеких юмористов и необразованных иностранцев, но это — обычное для такого мышления усиленное утверждение отрицания. По этой же причине многочисленные слова и термины с отрицательными без- (бес-), не-, у- закономерно представлены в ментальном словаре, тем более, что они остаточно сохраняют исконный смысл своего первообраза: без- — привативность «наличия — отсутствия признака» с оттенком «вне, кроме» с естественным для этого форманта смыслом «нахождения снаружи» данного признака (грешный — безгрешный; ср. бездушие, безвкусие, бессилие, бессмертие, бесстрашие и под., которые выражают вполне самостоятельные концепты); не- сохраняет слабую степень проявления признака, данного в сравнении (дюжий — недуг), у- — реальную противоположность, а не помысленное противопоставление (бог — убог, дар — удар). Намечается почти полное соответствие греч. α- (= без-), μη (= не-) и ου(κ) (=у-).

Задание:

Каковы условия и причины семантического движения — роль концептума в этом процессе?

«В словообразовании заключается потенциальный словарь языка. Сколько слов на -ость явилось в русском языке на наших глазах!» (П. М. Бицилли). Замечание почти столетней давности показывает экспансию понятийных слов (терминов).

В ментальном словаре приводятся как именные, так и глагольные формы выражения общего концепта — в случае, если в языке еще не выработано общее имя концепта; ср. вопить и вопль, жить и жизнь и т. д.; выработанные формы концептов передаются суффиксальными именами: на -ость от адъективных и на -ние от глагольных образований, ср. дикость, лютость от дикий, лютый и движение, мышление от двигать, мыслить. Историческая последовательность выражения различных содержательных форм концепта материализуется с помощью суффиксов, все больше обобщающих содержание самого концепта вплоть до полной его идентификации: от концептуального синкретизма бель к бело́та (XI в.), затем бели́на (XVI в.), бели́зна и бело́сть (1534) и к обобщению в новой форме бе́лость с выделением концептуального корня ударением. Ударение вообще помогает определить последовательность появления слов в речи: виде́ние конкретный образ от виде́ти, но ви́дение отвлеченный символ от ви́деть; добро́та, мокро́та конкретные образы, связанные с исконным типом ударения производных, а доброта́, мокрота́ — отвлеченные символы. Первые направлены законом акцентного подобия, вторые определяются давлением концепта и связаны с выражением смысла, приближающегося к концептуальной целостности в образованиях типа мо́крость — обязательно с ударением на корне слова как носителя концептума.

В целом, важно соотнесение всех производных от общего корня, выражающего концепт. Исторически такие слова возникали как следствие экспликации одного из оттенков синкреты, развивая естественный переход от концепта через образ и символ к устойчивому понятию, свойственному данному моменту развития мышления. В частности, сегодня самые отвлеченные по смыслу термины понятия образуются с помощью суффикса -ость.

На примере развертывания концепта «зна-ти» покажем логическую связь исторических отношений, отраженных русским языком. Общая системы деривации может быть представлена в следующем виде (в скобках дана дата первого известного упоминания слова):

(обозначение: символ, образ, понятие)

знаемый ‘известный’ (1076) → знаемость ‘сведение о чем-л.’ (1708).

Знати (X в.) — знатный ‘известный’ (1611) → знатность ‘родовитость’ (1722)

Знаток ‘специалист’ (1731)

значащий ‘значительный’ (1731) → значащий ‘имеющий смысл’ (1780)

Значити (1676) → значительный (1834) → значительность ‘важность’ (1847)

значимый (прич.) →значимость ‘значение’ (1907) = значительность

Значение ‘содержание, смысл’ (1731) → ‘понятие в слове’ (1907)

знакомый (1632) → знакомость (1709) = знакомство (1731)

Знакъ → знаковый ‘относящийся к знаку’ (1864) → знаковость ‘знаковый (1569) характер чего-л.’ (1973) ’метка’ → ‘знак’ (1731)

В цепочке переходов посредством предикативного усилия происходит снятие типичных признаков, выраженных именем прилагательным: значимость есть значимое, знаковый есть относящийся к знаку, а знаковость — имеющий знаковый характер и т. д. При этом образы и понятия до линии «значимый — значимость» представляют собой феноменальные сущности (субъекты), а за этой линией — сущности ноуменальные, отражающие помысленные объекты.

В исходе развертывания семантической парадигмы лежит корень *gno- ‘высшее знание’, в его финале — удвоенный суффикс *ot-tь → -ость (ср. доброта — добрость), отражающий наивысшую степень отвлеченности и тем самым — готовая форма для выражения современного понятия. Дальше эта семантическая парадигма развиваться не может. Генная память корня, его концептум (ген, как и жена ‘рождающая’, того же корня, что и знать) развили все возможные к настоящему моменту связи и отношения, доведя до логического конца развитие концептума в его явлении (в понятии концепта). Символ, созданный в XV в., путем накопления типичных образных признаков обернулся системой строгих понятий, в которой мысль вернулась к исходному противопоставлению разума и глагола — смысла и формы: знатность как форма и значительность как содержание на уровне феномена (явления), и знаковость формы при значимости смысла на уровне ноумена (сущности). Значимость знака осознали, выявили и зафиксировали в эпоху развития символизма (что вообще характерно), а внешнее его проявление — знаковость — уже в наше время, быть может, потому, что теперь казаться стало более важным, чем быть.

В последовательности переходов осуществляется «принцип Потебни»: субстантивация имени прилагательного (знаковый) выражает качество нераздельно от субстанции, слито с нею на правах символа; существительное с суффиксом -ость с отвлеченным значением качества выражает качественность саму по себе (знаковость), вне её носителя, поэтому она более отвлеченна, чем прилагательное — абстракция в полной мере. Это замечание относится ко всем образованиям на -ость, которые представлены в Словаре и которые отражают современную русскую ментальность «научного периода» ее развития.

Для начала возьмем на вооружение формулу Н. Д. Арутюновой: «Семантические типы формируются на пути от текста к смыслу, а не наоборот». Все новые оттенки смысла возникают в тексте — отсюда такое значение приобретают «классические тексты», т. е. такие тексты, которые и «породили» новый смысл.

Предыдущий пример дает основания для предварительных обобщений.

Грамматическая парадигма образуется общностью основы — парадигма структурируется набором окончаний.

Семантическая парадигма образуется общностью корня, т. е. сводит все однокоренные образования к общему концепту.

В обоих случаях принцип создания парадигмы чисто метонимический — удвоением формантов с выделением основного.

Только полная парадигма дает ключ к раскрытию концепта. Рассмотрим это на примере концепта «суть», состоящего из лексем сущее как первоэлемент в цcл., существо, др.-рус. существие (то, что существует), существенное как действительное при исходном суть и новых сущее (1731), существование (1782), сущность (1790), существенность (1847). Суть — присутствие во множестве как сущее и сущность в постоянном существовании существа.

Все однокоренные можно представить как образы сути, тогда как сама суть — символ.

Следовательно, образы символа предстают как образные понятия — своеобразные заготовки актуальных понятий, в свою очередь создаваемых сочетанием с прилагательным, уточняющим содержание нового понятия, ср. сытое существование... истинная сущность... полное сущее... (см. словарные статьи). Исходя из совокупности слов, представленных в семантической парадигме, можно установить концепт — «сущий».

Концептум «об» (ср. архаизм облый ‘круглый’, в расхожей речи «опущенный» до воблы) реализуется в парадигме общий, община, общество, общение, общественность и т. д. (см. словарные статьи). Это также образные понятия, представляющие образы «общего». Они также создают актуальные понятия с помощью добавления содержания в форме прилагательного; ср. гражданское общество, элитарная общественность, русская община и т. д. Если концептум в переводе на современный концепт — это «круглый», тогда образные понятия формируются вокруг идеи «круга»: общество — гражданский круг, община — хозяйственный круг, общественность — элитарный круг и т. д. Этимологически лат. предлог ob в значении ‘внутри’ дал термин объект — в отличие от термина предмет он обозначает помысленную сущность явленного предмета.

Точно также концепт «знак» (см. выше) подводит к содержательности его концептума: его смысл — «известный». Особое место суффикса -ость требует дополнительных пояснений.

Действительно, почти все образования на -ость являются новыми, выражают понятие, снятое с образа символа, т.е. с постоянного эпитета, передающего типичный признак символа: знак — знаковый, знать — знатный. В отличие от старых, возможных еще в древнерусском языке, слов на -ость, которые образовались от коренных прилагательных типа бързый — бързость, лихой — лихость, новые требуют предварительного выделения признака в прилагательном (субстантиват), что всегда предшествует сложению с суффиксом -ость, это особенность современной ментальности, погруженной в понятия, и необходимо знать точный их смысл (содержание в признаке значения), исходящий из исходного образного символа. Такие слова также отражены в словаре, иногда в виде самостоятельной словарной статьи. Ср.:

Притъкнути → притъча

‘уподобиться’ (XI в.) → ‘символ’ (1076)

‘доказать вину’ (XII в.) → ‘пример, образец’ (XI в.)

‘приставить’ (XVI в.) → ‘довод’ (1156), ‘неприятное происшествие’ (1229)

притчина → причинный → причинность

Причинити → причина

‘сделать’ (1231) → ‘порядок; правила’(1599)

‘обвинить’ (1689) → ‘преступление, вина’ (1613), ‘повод, основание’ (1627)

В исходном (символическом) распределении притча представлена как словесная «причина» (довод), а причина — как действенная (повод), и совместно они создают синкретичный символ притчина, поскольку согласно русской ментальности причина есть случайно «приткнутое» к действию или событию условие, которое воспринималось как «повинное» в произведенном действии (словом вина обозначалась именно причина). В русской ментальности причина понимается как вневременная сила повода в деле и довода в споре, схваченных сознанием в их единстве как опорных для мысли вех, признаков или силы воздействия.

Притчина сначала понималась как ‘преступление, вина’ или ‘неожиданный поступок’ (1614), затем как собственно ‘причина’ (1731), причем форма притчина очень часта (так еще в сочинениях Н. А. Бердяева); она же распространяется и на прилагательное притчинный — причинный, выступающее первоначально в значениях ‘опасный’ (1637), ‘виновный’ (1649), в выражении причинное место ‘детородный орган’ и только в начале XIX в. получает современное значение ‘имеющий причину’. От последнего значения прилагательного и образуется понятие «причинность» ‘отвлеченно-формальная идея причины’, взаимным притяжением связывающая повод, условие, причину и следствие единством действия и цельностью понимания как целесообразной связи «всего во всем». Тем самым понятие «причинность» — это гипероним нового уровня, для которого причина является одним из гипонимов видового смысла. Типичные признаки эпитетов подтверждают это: причинность может быть внутренняя, всеобщая, живая, историческая, основательная, эмпирическая. В отличие от этого, причина всегда видимая, глубокая, действительная, истинная, конечная, необходимая, определяющая, простая.

Историческая справка. В. И. Даль в своем Толковом словаре причину понимал еще очень конкретно, как «начало, источник, вину, коренной повод к действию», а введенное им понятие «причинность» как «доведение до уверенности в чем-либо, исходя от причины к причине» — в последовательности действий. Свое значение в выработке концепта сыграло и прилагательное в другой форме: приточный — ‘иносказательный’ и ‘усердный’ (XI в.), затем ‘опасный’ (1492) и, наконец, ‘имеющий касательство к чему-либо’ (1589), откуда заимствован и смысл слова причина.

Из этого сопоставления понятно, почему «строгие понятия» так необходимы для ментальной характеристики национального сознания. Они вовсе не столь «строги», как кажутся, и притом не всегда понимаются правильно или всеми одинаково. Исторический след остается в каждом новом понятии, своим специфическим оттенком определяя национальное своеобразие ментальности. В частности, ироническое отношение русского к тому, что попритчилось (померещилось) как причина состоявшихся событий: они вполне могут быть искажены чужим действием или вмешательством и во всяком случае иметь другие основания в своем толковании.

Нельзя исключать и зависимость понятийных значений от калькированных слов, ср.:

отвлеченность (1847) ← отвлеченный (1782) ← отвлечение (1704 — или ранее) относительность (1790) ← относительный (1771) ← отношение (1704 — или ранее)

Здесь оба предшественника русских слов на -ость являются кальками: отвлечение от лат. abstractio и отвлеченный от лат. abstractus, отношение от лат. relatio и относительный от лат. relativus. Наличие кальки у признака (типичного признака символа) ускорило образование форм на -ость, которые появились еще в конце XVIII в.

Соотношение актуальных лексем при реконструкции концептума может приобретать самые разные позиции. Например:

Жал- — концепт в неопределенном значении ‘острая боль’

Жаль — исходная синкрета Осл.

Жалеть — символический образ Осл — ‘печалиться’

Жалоба — символ Осл. в значении ‘печаль’

Жалованье — символическое понятие XII в. др.-рус. от осл. жаловати ‘оказывать милость, сострадание’ — явно переносное значение

Жалость — в совр. понятие из Осл в значении ‘скорбь, печаль’

Таким образом, каждое отдельное слово современного языка представляет собою осколок явленного в мир концептума, материально заложенного в словесном корне: ведать, ведение, ведание, ведьма, ведун и т. д. — все содержат исходный первосмысл глубинного знания. Смысл слова направлен в обратной перспективе от его корня. Иначе слово предстает в поздней прямой перспективе от субъекта речи, все зависит от того, какие слова субъект знает, использует и какими особенно дорожит. Так образуются слои слов, у каждого свои, особенные и неповторимые. Можно заметить, что в крестьянской речи почти отсутствуют заимствованные слова и кальки высокого стиля, особенно новейшие. Только кальки на основе греческого языка как очень древние вошли в народную речь через язык церкви. Вся эта — наплывающая — масса слов образует вертикальную линию словоупотребления, тогда как линия горизонтальная создается общей потребностью думать, соображать и действовать в изменяющихся условиях жизни. Таков «русский крест» словесной массы — и в точке пересечения ее с живым функционированием ежеминутно образуются, используются и тут же исчезают миллионы словесных единиц, ведомых неведомой силой коренных концептумов.

В конечном счете, однокоренные слова, составляющие семантическую парадигму, укладываются в синергийные триады:

Категория «Справедливость» — это совместное (с-) право, устремленное к правде в достижении праведности. Категория «Действительность» — это касание (дѣ-) действа посредством действия внешних сил. Исходным является первый элемент — корень (прав-, дѣ-), который уже содержит в себе последующую специализацию значений, проявленных со временем.

Все представленные слова одного корня отражают общий концептум одной семантической парадигмы, но в разной степени, в этом смысле характерно высказывание эссеиста Льва Аннинского:

«В русской речи, как известно, суффиксы значат больше, чем корни. Вот и вслушайтесь: интеллигентский и интеллигентный — есть разница? Еще какая! А куда мы в таком случае прицепим слово интеллигент? К интеллигентности или к интеллигенции? Это вам не нюансы литературности, от этого приговор зависит...»

Рассматривая все поле представленных в Словаре концептов, мы определенно установим общую цепь слов, их выражающих и восходящих к общеславянскому языку как своей основе, но постепенно дробящихся на частные проявления концептума как в форме внешней (префиксация и особенно суффиксация), так и в содержательной (символические и понятийные). Это обстоятельство доказывает, что народная ментальность развивалась, никогда не пресекаясь никакими внешними факторами и независимо от воли людей. Ментальность онтологична. Самый древний слой — общеславянский — настолько развит в движении содержательных форм, что сегодня содержит полный их комплект; это помогает поэтам в их игре со словом, но мешает серьёзным людям выражать посещающие их мысли. Ситуация сегодня та же, какая возникла в начале XX века, когда питерский студент Виктор Шкловский провозгласил необходимость в «освежении слова», стертого от долгого употребления. А тщетные попытки символистов одолеть возникшую трудность свидетельствовали о том, что и на крайних рубежах — в символе — слово семантически развилось до самого конца. Семантически слово теперь не развивается, оно насилуется иронией.

Средневековье началось с момента христианизации, и калькирование греческих слов обогатило понятийный аппарат ментальности посредством описанной выше ментализации с последующим обогащением русскими признаками путем идеации. Именно тогда и происходило переключение с образа на символ как основную содержательную форму — и этот словесный слой остался на уровне рефлектирующего сознания, мало проникавшего в низшие слои общества. Владению этими словами нужно было учиться.

Идентификация приблизила общественное сознание к понятийному мышлению, развив логическую культуру, и тут оказали свое влияние кальки с западных языков, почти на столетие опережавшие русский в процессе словесного «мужания мысли». К этому времени, к началу XVII века, действие русского реализма сохранялось еще достаточно сильным, так что и заимствованные слова четко распределялись между отвлеченно вещными (гвалт... блат) и абстрактно идеальными (герой... идея), причем в привативную пару они поступали только, если освобождались от узко понятийной (заимствованной) доминанты, развив образно-символический стержень, т.е. оставались на уровне образного понятия. В этом также состояло влияние реализма на становление нового слоя русской ментальности. Понятие должно было пройти этап погружения в понятие образное.

Сказанным определяется стратегический принцип Словаря: показать концептуальный инвентарь русской ментальности в его развитии, совершенствовании и, в конечном счете, в приближении к реальному концептуму как конечной цели развития человеческого сознания.

В заключение покажем числовое соотношение лексических групп, выражающих концепты (подсчеты на том же неполном составе Словаря):

• имена корневые — 578 (22.3 проц.)

• имена префиксально-корневые и составные (двух корней) — 454 (17.6 проц.)

• имена с суффиксом -ость — 400 (15.4 проц.)

• имена с суффиксом -(н)ие — 382 (14.8 проц.)

• имена с суффиксом -ств- — 149 (5.8 проц.)

• имена с суффиксом -ота — 24 (0.9 проц.)

• имена с суффиксом -ина — 30(1.1 проц.)

• имена с другими суффиксами — 347 (13.3 проц.)

• глаголы — 102 (4.0 проц.)

• прилагательные — 82 (3.1 проц.)

• местоимения, наречия и союзы — 46 (1,7 проц.)

• итого 2601 (100 проц.)

Примечание: некоторые формы сосчитывались дважды в соответствии со своей структурой.

Таким образом, корневые имена разного рода составляют 39.9 процента, суффиксальные — 51.3 процента с преобладанием суффикса -ость (15.4 процента от всех слов); все имена представляют 92.2 процента слов, остальные части речи составляют 8.8 процента.

Знаменательно совпадение числа имен с суффиксами -ние (древнерусский тип) и -ость (преимущественно новорусский тип) — это отражает равномерность хронологического распределения лексем, передающих русскую ментальность. Заметно, что отглагольные на -ние (стремление) и отадъективные на -ость (устремленность) одинаково активны и образуются постоянно. Более того, в устной речи намечаются дальнейшие дифференциации с помощью ударения: мы́шление, обеспе́чение — состояние, мышле́ние, обеспече́ние — действие. «Кто привык мыслить отвлеченно на русском языке, тот создает постоянно все новые и новые отглагольные существительные на - ение, и действительно, мы знаем, что со времени возникновения русского философского языка таких слов у нас накопилось во множестве» (П. Бицилли).

Задание:

Опишите все признаки «семантической парадигмы».

Несколько раз мы использовали материалы ментального Словаря, составленного под моим руководством. Необходимо описать принципы этого Словаря и его результативные возможности. Несколько слов об идеографических словарях, составленных в последнее время.

Словарь Караулова менее всего подходит к числу ментальных. Это словарь психологических ассоциаций, составленных эмпирически на основе словарных статей толковых словарей. Критика давно разобрала эту работу, оставив о ней неблагоприятное впечатление.

«Язык семантических множителей» Ю. Д. Апресяна есть всего лишь перевод семантики слова на логический уровень («взять — сделать так, чтобы иметь самому...»), т. е. представляет собой формулирование концепта как общего понятия вне национальных образно-символических его составляющих. В широком смысле это — синтаксис правил образования семантики слова как системы значений, данный через типологию пропозиций. Поскольку московская школа лингвистики исходит из предложения как основного объекта исследования, такие толкования концепта вполне понятны. «Интегральная лексикография», собирающая воедино все признаки слова в их совместном действии, исповедует принцип целостности «системы» при отсутствии цельности — «сборности вместо соборности», по точному слову Н. А. Бердяева. Выход на другой уровень при анализе слова (синтаксический или акцентологический, например) смещает семантическую перспективу и дает искаженную картину смысла.

Хорошим подсобным материалом могли бы стать аналитические словари типа «Нового объяснительного словаря синонимов русского языка» под редакций Ю. Д. Апресяна, первый выпуск которого вышел в 1997, а последний в 2003 году. Это не ментальный словарь, потому что его авторы отказываются от синтеза полученных в результате изучения материала выводов; да и подбор примеров-иллюстраций вызывает известные сомнения.. Установление структуры и смысловых границ концепта в словаре создает определенные трудности, потому что кроме синонимов слова представлены и как омонимы: голый 1 и голый 2 по существу разные слова (‘не покрытый обычной одеждой’ и ‘лишенный обычного внешнего покрытия’), что позволяет авторам дополнить список синонимов словами, обычно неизвестными синонимическим словарям (декольтированный, открытый, непокрытый в первом случае и непокрытый во втором). В результате у имен существительных происходит разрыв семантических связей, разрушающий символический тонус слова, ср. дом 1 как здание, строение, постройка, корпус (!) и дом 2 как жилище, жилье, жилплощадь, резиденция (!). Все остальные значения слова дом устранены, и возникает представление об убогости русской ментальности. Символ подавлен понятием. Это тем более верно, что для пояснения имен прилагательными использованы не все наличные (домовый и домовой отсутствуют). Как это и было описано в статьях редактора (Апресяна), все слова первого тома посвящены описанию «антропоцентрической лексики», поскольку «нет никаких других концептов, которые могли бы конкурировать с антропоцентрическими»; однако на концептуальном уровне все такие концепты символичны, что не отражается в тексте словаря. Это чисто механическая подача наличного материала по семантическим «долям» на основе заданного алгоритма описания. Впечатление такое, будто составители приноравливают русский материал к каким-то типологическим схемам, очень напоминающим «примитивы» Анны Вежбицкой.

Наиболее удачным ментальным словарем русского языка остается «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля, особенно в прижизненных его изданиях; но он устарел как в материальном, так и в идеографическом отношении. Не случайно этот словарь переиздается в последнее время. Он дает собирательное толкование словарных единиц, которые весьма условно можно считать концептами. Но гнездовой способ подачи материала показывает движение концепта во времени и пространстве, посредством производных слов создавая картину дифференциации исходного концептума, его специализацию и (в формах глагола и прилагательного) — пределы далеко зашедшей идеации исходного признака концептума; нахлынувшая в начале XX века волна нового типа идентификации (номинализации), посредством суффикса -ость, прервала дальнейший путь собственно русского движения ментальности.

Соглашаясь с мнением Шарля Балли о том, что «составление подобных [идеографических] словарей является отнюдь не механической работой, а творчеством, требующим тонкого чутья языка и вообще очень большого такта и вкуса», составители Словаря обретали большую помощь в уже опубликованных трудах лингвистов, сверяли свои разработки с их интуициями. Тем самым оказалось возможным преодолеть объективные недостатки такого рода работы: избежать и «внешнего пути» составления словарных статей (от словника, составленного на основе авторитетных словарей), и одновременно слишком сильного влияния личности автора на характеристику описываемого концепта. Согласованная информация различного происхождения и содержания позволяет углубить семантическую проекцию словарной статьи, избегая «внутреннего круга» толкований. Постоянное изменение точки зрения на воссоздаваемый концептум позволил выразить его с достаточной степенью объективности, точности и надежности.

Большинство современных словарей дают значения слов, актуальных для данного исторического момента, и притом нормативно как рекомендацию к использованию. В этом содержится известное несоответствие: момент настоящего действия определяется образцами (текстами) прошлого. Наш Словарь — намеренно исторический, он по возможности описывает тысячелетнюю историю слов в их развитии. Развитие продолжается и в наше время, и в тот момент, когда вы читаете эти строки. Задача читателя — остановить движение на момент восприятия текста, вникнуть в его суть и тем самым понять концептум в том виде, в каком он существует от века, внутренне не изменяясь. Это индивидуальный процесс считывания информации, представленной в данном Словаре.

В Словаре представлены иллюстрации в виде высказываний авторитетных русских деятелей и писателей; эти цитаты необходимы для углубленного проникновения в сущность концептов, в их смысл. В отличие от объективного значения (особенно предметного), которое онтологично, смысл определяется конкретным контекстом как фоном концепта, и, следовательно, смысл является индивидуальным проявлением значения, он гносеологичен.

Терминами совр. — сленг — диал. — жарг. — арго в ментальном словаре представлена концептуальная замена лексикографических терминов «разговорное» — «просторечное» — «грубое» — «высокое» и под.; стиль здесь заменен функцией, а дробности классификации — собранностью социальных характеристик. В анализе логика подавляет психологию, которая должна вернуться в момент работы читателя со словарем. Таковы возможности разной социальной среды, экспериментируя со словом, выявить и обозначить концептуальное зерно первосмысла.

Представление о концептуме — виртуальном феномене знания — дается аналитически в обратной перспективе познания, от этимона к современным текстам. Синкретизм концепта читательской волей должен воссоздаваться синтетически в прямой перспективе — возвращением к концептуму на основе представленных в словаре материалов. Свою роль здесь играет интуиция и вербальный опыт читателя, поэтому окончательные результаты прочтения могут различаться у разных лиц — это эффект синкретизма концептума, до конца не раскрывающегося. Подобное представление национального концепта позволяет увидеть его объемно, цельно и по возможности полно — в той степени, какая достигается современной его разработкой. Таким образом, сам принцип концепта как феномена подсознания диктует двунаправленную проекцию в его постижении, и герменевтический подход к этой процедуре кажется вполне оправданным.

В заключение укажем связь между представленными членами словарной статьи и теми позициями, которые определяются известными философскими точками зрения. А именно, материалы, представленные под знаком (=) — эпитеты-определения — соотносятся с позицией реализма, под знаком (-) — современные ментальные характеристики — с позицией номинализма, под знаком ([]) — текстовый материал — концептуализма. Тем самым в Словаре отражается полный состав наличных проявлений ментальности во всех возможных формах.

Трудность в том, что познавать новое, неизвестное, вообще сложно и трудно. Но в том и состоит интеллектуальное действие сознания, в котором посредством познания возникает новое знание. Русский писатель Борис Зайцев выразил эту мысль такими словами:

Истина всегда свежа, «оживлена», слепое повторение же не истина, новый человек есть живо воплощающий этот свет и духовность, что не со вчерашнего дня существует. Но всякий, кто в себе растит и выхаживает этот свет, чем больше ему удается, тем более он творит новое, высший тип, к которому стремится человечество.

«Творить новое» знание и призван Словарь русской ментальности.