Концептология

Раздел 8. Методика исследования концептов

Разные Школы и направления в отечественной лингвистике предполагают свой подход к исследованию концептуальных структур. Обычно это обусловлено также и самим определением ключевого термина — концепт. Согласно мнению Ю. С. Степанова, «концепт — это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт — это то, посредством чего человек ... сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на неё» (Степанов, 2001: 40). По его мнению, структура концепта трёхслойна: 1) «основной, актуальный признак; 2) дополнительный или несколько дополнительных, «пассивных» признаков, являющихся уже не актуальными, «историческими»; 3) внутренняя форма, обычно вовсе не осознаваемая, запечатлённая во внешней, словесной форме» (Степанов 2001: 44). В современных исследованиях культурные концепты определяются обычно как многомерные смысловые образования в коллективном сознании, «опредмеченные» в языковой форме. В. И. Карасик и Г. Г. Слышкин отмечают наличие в структуре концепта трех компонентов: понятийного, ценностного и образного (Карасик, Слышкин, 2001: 77-78, Слышкин, 2000). В. Я. Мыркин предлагает своё определение концепта: это «блок знания, представляющий собой совокупность конкретнообразных (зрительных, слуховых, вкусовых, тактильных, обонятельных), понятийных (в том числе ценностных), прототипических, гештальтных, фреймовых, сценарных и пр. элементов в психике человека» (Мыркин, 2002: 46- 47). В. В. Колесов обращает внимание на то, что концепт предстает в своих содержательных формах как образ, как понятие и как символ (Колесов, 1992: 81).

В краткой и сжатой форме ниже излагаются основные принципы изучения концепта и концептуальной структуры, принятые в Кемеровской школе концептуальных исследований.

1. Выбор ключевого слова — репрезентанта концепта. У одного концепта может быть несколько слов-репрезентантов (например, мудрец, мудрый; луна, месяц и их производные; sky и heaven и их производные).

2. Сбор фактического материала: в него входят компоненты словообразовательного гнезда, свободные и устойчивые сочетания с ключевым словом — репрезентантом концепта (в том числе паремии в широком смысле этого термина), тексты (иногда без узкого ограничения их жанровой специфики, если цель — максимально полно выявить структуру концепта). Определяются временные границы относительно изучаемых текстов (XX век, XIX—XX вв. и пр.).

3. Исследование этимологии слова-репрезентанта концепта — выявление мотивирующих признаков (это происходит на основе анализа этимологических и историко-этимологических словарей, затем выявляются соответствующие примеры в языковом материале; на этом основании делаются выводы об актуальности/ неактуальности этих языковой картины мира того или иного периода).

4. Анализ фактического материала на предмет определения образных концептуальных признаков (определяются группы признаков живой и неживой природы; признаки неживой природы: вещества, стихий, артефактов, пищи; признаки живой природы: вегетативные, витальные (признаки всех живых существ), зооморфные (анималистические, орнитологические, энтомологические, ихтиологические), антропоморфные (индивидуальные: признаки характера, волеизъявления, эмотивные, ментальные, занятий; социальные: религиозные, интерперсональные, этические). Они свойственны всем концептам в той или иной мере[1]. У заимствованных концептов и тех, что появились в концептуальной системе недавно, эти признаки развиты слабо.

5. Выявление понятийных признаков на основе анализа словарных дефиниций (анализу подвергаются все возможные толковые словари). Именно сравнение толкований репрезентантов эквивалентных концептов позволяют определить «пропущенные» в русских словарях семы и семемы, потому что хороших (полных) словарей у нас в русской лексикографии попросту нет! Затем — на основе словарей синонимов — определяются дополнительные понятийные признаки. Далее происходит поиск выявленных признаков среди фактического материала. Определение их частотности, которая является критерием их актуальности для современной русской языковой картины мира. Словарная статья построена (как пишут сами лексикографы) по принципу «от самых частотных к редко употребляемым». Однако фактический материал этот принцип не подтверждает! Фактический материал показывает наличие понятийных признаков концептов, «пропущенных» как нашими толковыми словарями, так и иноязычными (Пименова, 2007).

6. Определение категориальных признаков, среди которых дименсиональные (признаки размера, объема, веса), квалитативные (качественные признаки), квантитативные (количественные), пространственные, темпоральные, ценностно-оценочные признаки (признаки ценности — образные: это признаки имущества, (драго)ценности; собственно-оценочные: общая и частная оценка (хороший/ плохой), рациональная, эмоциональная, бенефактивная и пр. виды оценок). Такие признаки позволяют определить место исследуемого концепта в ценностной национальной картине мира и отнести его к определенной области бытования.

7. Описание символических признаков (на основе словарей символов, толковых словарей (редко) и анализа фактического материала). Привлекаются мифологические словари, этнографические данные, фактический материал и др.

8. В некоторых случаях исследуются сценарии (например, при анализе концептов князь, богатырь, радость).

9. Описание стереотипов, свойственных той или иной лингвокультуре. Стереотипы связаны не со всеми концептуальными структурами. Стереотипы определённо связаны с политическими, идеологическими и иными социальными концептами (см., например, концепты Сибирь, сибиряк и др.)

9. Возможен психолингвистический эксперимент (особенно при описании концептов, относящихся к сфере «страна и ее жители глазами жителей другой страны»: концепты Америка, Россия, Германия, Франция, Турция, Китай и др.).

10. Сведение полученных признаков, образующих структуру концепта, и количественных данных в общую таблицу. Описание этой таблицы с позиций частотности признаков, их актуальности в языковом материале, соответствия в сравниваемых концептуальных системах, определение национальной специфики и собственно эквивалентности признаков концептов (в случае сопоставительного анализа).

На всех этапах исследования концептов привлекаются данные из разных научных источников и смежных дисциплин: этнологии, этнографии, психологии, медицины, философии, мифологии и т. д.

Задание:

На конкретных примерах покажите развитие структуры того или иного концепта.

В России первой докторской диссертацией, посвященной исследованию концептов, была диссертация М. Вл. Пименовой «Концепты внутреннего мира человека (русско-английские соответствия» (2001), основные положения которой были изложены в монографии (Пименова, 1999).

Методика изучения концептов в Кемеровской школе концептуальных исследований формировалась постепенно. Первоначально детальному изучению подвергались образные признаки концептов, то, что в зарубежной лингвистике именуется концептуальными метафорами. Оказалось, что «за бортом» анализа остается часть языкового материала, которая постепенно вовлекалась в процесс описания

Концептуальная структура формируется шестью классами признаков: мотивирующим признаком слова — репрезентанта концепта (иногда в словаре может быть указано несколько мотивирующих признаков, это зависит от истории слова, когда первичный признак уже забыт и не воссоздается), образными признаками (выявляемыми через сочетаемостные свойства слова — репрезентанта концепта), понятийными признаками, объективированными в виде семантических компонентов слова — репрезентанта концепта, а также синонимами, ценностными признаками (актуализируемыми как в виде коннотаций, так и в сочетаниях со словом — репрезентантом концепта), функциональными признаками (отображающими функциональную значимость референта, скрывающегося за концептом), категориальными признаками (дименсиональными, квалитативными, квантитативными, ценностно-оценочными, пространственными и временными), символическими признаками — выражающими сложные мифологические, религиозные или иные культурные понятия, закрепленные за словом — репрезентантом концепта, ироническими признаками (выражающими утрату ценностного компонента в структуре концепта, которая в концептуальной картине мира первоначально существовала; ср. концепт тёща). Понятие есть часть концепта; понятийные признаки входят в структуру концепта. Процессы концептуализации и категоризации тесно взаимосвязаны и взаимопереплетены между собой. Эти процессы помогают нам вычленить некий объект — реально или виртуально существующий — из общего фона подобных объектов, наделить его общими с другими и присущими только ему одному признаками (Пименова, 2007: 17).

Исследование концептуальной структуры позволяет выявить более глубокие и существенные свойства референта. Такие свойства представляют обобщённые признаки предмета или явления, которые считаются самыми важными и необходимыми для их опознания. Референциальные признаки формируют структуру концепта. Структура концепта — это совокупность обобщённых признаков, необходимых и достаточных для идентификации предмета или явления как фрагмента картины мира. Изучение языка и отдельных его единиц способно приоткрыть тайны познания мира народом. «Общение людей есть не что иное, как обмен добытыми результатами теоретического и практического познания мира от самых элементарных единиц информации до универсальных законов, относящихся к природе мироздания» (Колшанский, 1976: 5). Познание есть процесс образования или выявления признаков объектов мира, это процесс построения информации или упорядочивание знаний о мире.

Концепт и слово и сочетания слов, репрезентирующие концепт, образуют единство; их единство можно сравнить с образом айсберга. Соотношение слова и концепта можно уподобить видимой и невидимой части айсберга. Компоненты лексического значения слова выражают значимые, но не в полном объёме, концептуальные признаки. Концепт объёмнее лексического значения слова. Концептуальные признаки, объективированные в виде сем и семем, — это элементы далеко не полной структуры концепта, т. к. в эту структуру включаются и другие, не менее значимые, признаки. Структура концепта гораздо сложнее и многограннее, чем лексическое значение слова. Остановимся подробнее на методике концептуального анализа. В качестве примера возьмем концепт сердце.

Концепты отличаются от лексического значения тем, что сохраняют свою структуру, не теряют включенные в эту структуру признаки на всём протяжении истории народа (ср. с явлением десемантизации слова). Структура концептов только пополняется за счёт появления дополнительных признаков. Такое пополнение зависит от развития материальной и духовной культуры народа. Так, например, сердцем в народе до сих пор называют «подложечку», «солнечное сплетение»; в научной парадигме сердце — это телесный орган, от которого зависит кровообращение; из-за развития науки и техники у концепта сердце в XX веке появился новый образный признак — ‘мотор’ (сердце — пламенный мотор), сам человек, тело и его части при этом представляются метафорами механизма (сердце работает; отлаженная работа организма; сердце, как часы). Формы для выражения того или иного признака концепта могут устаревать, сами признаки не устаревают и не исчезают. Появляются новые формы для их языкового выражения. Слово хранит память о концептуме — внутренней форме.

Язык — хранилище народного, национального мировидения. В языке мир классифицируется по специфическим признакам. Признак концепта — это атом смысла; при возникновении слова первичным будет мотивирующий признак (в этом случае речь идёт о внутренней форме слова). По мере освоения в речи слово обрастает дополнительными смыслами, что связано с интерпретацией и познанием нового. Далее появляются вторичные значения слова, для которых свойственно «овеществление» абстрактных смыслов: мотивирующий признак характеризуется приращением образных признаков, «примеривающих» рождающийся концепт к уже существующим в сознании носителей языка. Эти образы в дальнейшем предполагают развитие понятийных признаков. Одновременно в структуре концепта появляются категориальные признаки и признаки природного и предметного миров.

Выявление структуры концепта возможно через наблюдения за сочетаемостью соответствующих языковых знаков. Концепт рассеян в языковых знаках, его объективирующих. Чтобы восстановить структуру концепта, необходимо исследовать весь языковой корпус, в котором репрезентирован концепт — лексические единицы, фразеологию, паремиологический фонд, включая систему устойчивых сравнений, запечатлевших образы-эталоны, свойственные определённому языку. Существенную помощь окажут также и авторские контексты, т.к. писатели и поэты используют языковой фонд, варьируя формы для выражения того или иного признака концепта, при этом, однако, они редко создают новые признаки.

Так, например, у концепта сердце в его структуру входит витальный признак ‘сон’. В русском языке существует выражение, прямо вербализующее этот признак — сон сердца. Авторы могут использовать его почти дословно в разных контекстах (И сердца трепетные сны. Пушкин. Евгений Онегин; Опять ты сердцу посылаешь Успокоительные сны... Некрасов. Тишина; Сердца сон, кромешный, как могила! Клюев). При этом встречаются разные варианты объективации конкретного признака у одного и того же автора (Смеется сердца забытью И с тьмой сливает мановеньем Мечту блестящую свою. Баратынский. Бал; Где сердца ветреные сны И мысли праздные стремленья Разумно мной усыплены... Баратынский. Князю Петру Андреевичу Вяземскому; И сердца пламенные сны! Баратынский. Две доли). Сон может осознаваться как некое физическое качество (сонное сердце). Сны сердца интерпретируются как некое физическое или ментальное состояние, выражающееся в соответствующих глагольных предикатах (Уймитесь, волнения страсти! Засни, безнадежное сердце! Кукольник. Сомнение; Милая, мне скоро стукнет тридцать, И земля милей мне с каждым днём. Оттого и сердцу стало сниться, Что горю я розовым огнём. Есенин. Видно, так заведено навеки...; Сердце, хоть ты бы заснуло Здесь на коленях у милой. Есенин. Глупое сердце, не бейся...; Но сердце снова тихим сном В минувшем любит забываться. Пушкин. Нет, нет, напрасны ваши пени...; Та жизнь прошла, И сердце спит, Утомлено. Блок. Та жизнь прошла...; Где б ни скитался я, так нежно снятся сердцу Мои родные васильки. Бальмонт. Где б я ни странствовал; Сердцу снится душистый горошек, И звенит голубая звезда. Есенин. Ах, как много на свете кошек...; Край любимый! Сердцу снятся Скирды солнца в водах лонных. Есенин. Край любимый! Сердцу снятся...).

Структура концепта может расширяться за счет авторских инноваций. В английский язык вошел фразеологизм to wear one's heart upon one's sleeve. При дословной передаче образность этого выражения совершенно непонятна носителям русского языка («носить сердце на рукаве»). Мотивировка соотносится с исторической реалией — существовал рыцарский обычай носить на рукаве своей одежды цвета своей дамы. У. Шекспир вкладывает это выражение в уста Яго (он говорит «Я буду носить сердце на рукаве на расклевание галкам» в значении «если бы я ходил с душой нараспашку, меня заклевал бы любой глупец»), презиравшего открытых и откровенных людей, умевшего скрывать свои чувства. Шекспировский фразеологизм употребляли в своих произведениях многие авторы, сохраняя или переосмысляя его первоначальные форму и значение (ср.: I've had something up my sleeve. Christie. The Mystery of King's Abbot).

Исследование концепта происходит в несколько этапов. Первый этап — анализ мотивирующего признака (мотивирующих признаков), т. е. внутренней формы слова, репрезентирующего концепт. В случае нескольких репрезентантов выделенные мотивирующие признаки сравниваются между собой. Второй этап — определение способов концептуализации как вторичного переосмысления соответствующей лексемы: исследование концептуальных метафор и метонимии. Третий этап — выявление понятийных признаков концепта путем описания лексического значения слова-репрезентанта концепта посредством определения его семантических компонентов (здесь уместноговорить о компонентах значения, или семах/семемах), описание синонимического ряда лексемы-репрезентанта концепта. Четвёртый этап — изучение категориальных признаков. Пятый этап — изучение символических признаков концепта. Возможны шестой (изучение стереотипов и/или иронических признаков) и седьмой этап — исследование сценария. Сценарий — это событие, разворачивающееся во времени и/или пространстве, предполагающее наличие субъекта, объекта, цели, условий возникновения, времени и места действия. Такое событие обусловлено причинами, послужившими его появлению (Пименова, 2003:58-120).

Как появляется концепт и как развивается его структура во времени? Ядром будущего концепта, который в дальнейшем обрастет новыми признаками, служит мотивирующий признак, положенный в основу номинации. Как пишет О. М. Фрейденберг, «первобытное мышление не знает отвлеченных понятий. Оно основано на мифологических образах» (Фрейденберг, 1978: 19). Другими словами, первоначальное развитие концептуальной структуры предполагает развитие образов на основе внутренней формы слова — репрезентанта концепта, т. е. образные признаки концепта — следующий этап переосмысления мотивирующего признака. Затем параллельно развиваются абстрактные понятийные признаки и оценка, при этом оценка может исторически меняться на крайне противоположную, как это произошло с концептом мечта в русском языке: «доминированием религиозного мировоззрения объясняются отрицательные коннотации, характерные для слова мечта в начальный период его существования (мечта страшная, чудовищная, обманчивая, лукавая, бесовская). Иначе обстоит дело в конце XVIII — начале XIX вв., идеалом становится самоценная, полностью независимая личность, способная творить миры, хотя бы с помощью воображения. При романтическом взгляде на мир далекое (мечта, воображаемый мир) оказывается более привлекательным, чем то, что рядом (реальная действительность, повседневность). Именно в этот период слово мечта получает более активное употребление и положительные коннотации» (Сергеев, 2005: 9). Рассмотрим структуру на примере концепта сердце.

Мотивирующим называется такой признак, который послужил основанием для именования некоего фрагмента мира, это внутренняя форма слова. В зависимости от времени появления слова в языке у соответствующего концепта может быть несколько мотивирующих признаков. Чем древнее слово, тем больше мотивирующих признаков у концепта, скрывающегося за этим словом. «Внутренняя форма есть тоже центр образа, один из его признаков, преобладающий над всеми остальными. ... Внутренняя форма, кроме фактического единства образа, дает еще знание этого единства; она есть не образ предмета, а образ образа, т. е. представление» (Потебня, 1993: 100). Новое слово появляется в языке на основе признака, уже зафиксированного в ранее существовавшем слове — концептуме (в терминологии В. В. Колесова). Мотивирующие признаки не исчезают, они функционируют в виде стертых метафор, переходя иногда в понятийные признаки (т. е. сохраняют прежнюю актуальность), их влияние заметно в развитии многих признаков, входящих в разные группы структуры концепта.

Середина и сердце — однокоренные слова. Внутренняя форма слова сердце связана с признаком того, что находится внутри тела, в самой его сердцевине. Этот признак подтверждается данными из других языков. Так, сердце в верхнелужицком языке wutroba (ср. в рус.: утроба), греч. cardia («сердце» и «середина»), др.-ирл. cride при новоирл. croithe «середина», «сердце». Индоевропейский корень *k’rd-; ср. лит. sirdis, латыш. sirds; к этому корню восходят латин. cor, гот. hairto, др.-в.-нем. herza (совр. нем. herz), англ. heart, арм. sirt. Во многих языках лексема сердце имеет сходное звучание; ср.: укр. сердце, блр. сэрца, болг. сърце, с.-хорв. срце, словен. srce, чеш. srdce, словац. srdce (ср. рус. разг. серёдка; сесть в серёдку «сесть посередине, между кем-либо», быть в серёдке). Старославянский — срьдьце, общеславянский — *sьrdьce, корень *sьrd. Этимология слова сердце связывается с понятием середины, сердцевины, глубины (ср. сердцевина дерева; жить в самом сердце города; находиться в самом сердце страны; Картечь хватила в самую средину толпы. Пушкин. Капитанская дочка). Мотивирующий признак развился до символического. Глубина — символ тайного, нераскрытого, непознанного, непроявленного. Иное название глубины — бездна, символика которой дополняется значениями, развивающими символику Великой Богини- матери: любовью, жизнью, творением-рождением. Великую тайну составляют душа и сердце человека — та тайна, постижение которой составляет подлинный смысл жизни. В глубине человеческой природы сокрыт «потаенный сердца человек». Глубина есть цель устремлений познания мира. Сакральное значение глубины — центр, сосредоточение всех истин, абсолютная ценность, подлинная красота, высочайшая степень проявления скрытых качеств и возможностей.

Образные концептуальные признаки — первичный этап осмысления внутренней формы слова. Для исследователя интересна история появления тех или иных образных концептуальных признаков. О. М. Фрейденберг (1978: 20) замечает, что до понятийного мышления причинность не осознавалась. Мышление носило пространственный, конкретный характер; каждая вещь воспринималась чувственно, и образ воспроизводил только внешнюю сторону предмета — то, что было видимо и ощутимо. Огромное значение имела слитность субъекта и объекта. Все предметы представлялись тождественными. Со временем характер мышления народа меняется, и причинно- следственные связи становятся основным способом переноса признаков разных понятий. Об образных признаках концепта сердце подробнее см.: Пименова, 2007.

Под понятийными понимаются признаки концепта, актуализированные в словарных значениях в виде семантических компонентов (сем/семем) слова — репрезентанта концепта. Для анализа понятийных признаков привлекаются данные не только словарей современных языков, но и данные исторических словарей и словарей диалектов. Понятийные признаки концептов могут быть выявлены на основе анализа синонимов слов — репрезентантов концептов. Признаки, отмечаемые в толковых одноязычных словарях, представляют собой далеко не полный перечень понятийных признаков.

Научная и наивная картины мира могут в своих моделях чрезвычайно о отличаться друг от друга. Расхождение это вызвано развитием науки в обществе. В языке фиксируются не только новые знания, но и знания, когда-то существовавшие у носителей языка. Язык хранит в себе первичные знания о природе, человеке и его месте в этом мире. Первичные знания фиксируются в языке в виде архаичных признаков концептов.

Архаичными понятийными называются признаки концептов, зафиксированные в исторических и историко-этимологических словарях конкретных языков, но не отмеченные в словарях современных языков, а также признаки, диктуемые языковым материалом, но отсутствующие в словарях. Архаичные признаки выражают наивные, обыденные представления народа на природу и человека, которые не утрачены языком, но уже не осознаются носителями современного языка. Архаичные признаки возможны только у тех концептов, история репрезентантов которых достаточно древняя.

Одним из редко употребляемых признаков, сохранившихся только в народной речи, является признак ‘желудок’ у концепта сердце: засосет в сердце (ср.: засосёт в желудке). В Остромировом Евангелии зафиксирован пример объективации этого признака: Отѧготѣѩть срдца ваша обѣдениимь и пиѩньствиемь и печальми житиискыми (Лук. XXI. 34). В «Словаре русских народных говоров» (2003: 190) это значение зафиксировано: «сердце. 2. желудок. «Сердцем крестьяне называют желудок. Когда они говорят, что сердце болит, это значит, что у них давит под ложечкой» ... Под сердце подкатывает. а) О катаре желудка. б) О желудочной боли. Сердце давит. Об ощущении тяжести, давления в желудке. Сердце давит, задавило, сосет. Хочется, захотелось есть».

Архаичные признаки сердца функционируют до сих пор в измененном виде. Начиная с эпохи Возрождения сердце, пронзенное стрелой Амура, стало символом любви земной. Этот символ сопровождается девизом «Все побеждает Любовь». В католической традиции эта эмблема связана с днем святого Валентина (покровителя всех влюбленных). Метафора свинца на сердце относит к крылатому греческому богу Эросу, у которого было два типа чудесных стрел: золотые стрелы, попадая в сердце, несли мощный заряд любви, свинцовые стрелы гасили страсть в сердце.

В словарях русского языка не отмечено значение у лексемы сердце, известное тем, кто пользуется игральными картами. В английском одна из мастей игральных карт именуются hearts, в русском называемых черви/червы или червонная масть, обозначенная при помощи символического изображения одного или нескольких сердец. В народных говорах отмечены значения у слов сердце и сердцовки, которые метонимически связаны с тем, что соответствующая масть с изображением сердца на картах именуется черви (червы): «сердца́. мн. Дождевые черви» (СРНГ, 2004: 194), «сердцовки. мн. Дождевые черви» (там же: 195). Название масти игральных карт восходит к древнерусскому глаголу чьрвити со значением «красить в красный цвет» (Фасмер IV: 334), ср. латинское слово vermiculus «красный», образованное от vermiculus «червячок, кошениль, из которой добывали пурпурную краску».

Ценностно-оценочные признаки отображают ценностную картину мира этноса в двух вариантах — образном (через признаки ценности, имущества, богатства) и оценочном (через аксиологические признаки). Так, например, первоначально рана, кровь сердца были связаны с идеей жертвоприношения: «Плата кровью за освоение новых пространств бытия и обретение новых ступеней свободы выступает как атрибут существования людей на всем протяжении истории» (Адамчик, 2006: 91). Сердце и кровь — символы жизни: жизнь была платой за новые пространства в битвах (заплатить своей кровью; ценой чьей крови).

Символическими называются такие признаки, которые восходят к существующему или утраченному мифу или ритуалу и могут восприниматься в виде метафоры, аллегории или культурного знака. Миф сохраняет ранее распространенное в народе представление о мироустройстве. В процессе развития народа мифы утрачиваются, но их возможно восстановить, анализируя стертые метафоры. «Религиозные ритуалы — это типичный пример деятельности, в основе которой лежат метафоры. Метафорика религиозных ритуалов обычно включает метонимию: объекты реального мира замещают сущности в соответствие некоторому аспекту реальности так, как это понимается в религии» (Лакофф, Джонсон, 2004: 250).

Символы культуры, запечатленные в концептуальных структурах, многообразны и многоаспектны. Так, сердце издавна символизировало душу. Душа есть символ жизни, источник жизненных сил. Эти признаки наблюдаются и у сердца: сердце есть средоточие жизни, сосуд, содержащий в себе жизненные соки — кровь. Сердце воспринимается как вместилище души и как ее заместитель. И сердце, и душа соотносятся не только с эмоциональной сферой жизни человека, но и его интеллектуальной сферой (ср.: It ... confirming her most unfavourable opinion of his head and heart. J. Austin. Sense and Sensibility). «Многие древние культуры не делали различия между чувствами и мыслями. Человек, который “позволяет сердцу управлять головой”, считался скорее разумным, чем глупым» (Тресиддер, 1999: 330). В Библии сердцу свойственны все функции сознания: мышление, волеизъявление, ощущение, эмоции, совесть; сердце выступает центром, средоточием жизни. Сердце символично представляет «внутреннего человека», т. е. божественную составляющую человека единого — внешнего и духовного.

В символической картине мира русского и английского народов отобразилась теоцентрическая модель мира: бог — центр мира «большого» и «малого» — Макрокосмоса и Микрокосмоса. Середина, центр мира при этом — земля или солнце, центр тела — сердце. Другими словами, модель мира представляла собой круг с центральной точкой посередине. Круг считался символом совершенства, а модель круга (сферы) с обозначенной центральной точной служила образом Бога и мира (круг с точкой посередине является древним астрологическим и астрономическим символом солнца).

Символическое отождествление сердца с Богом не случайно. Многие религии мира сходятся во мнении, что сердце — место Бога, сам Бог или его часть: «В буддизме сердце — суть природы Будды. ... В китайском буддизме сердце является одним из восьми Драгоценных Органов Будды. ... В индуизме сердце — божественный центр, место обитания Брахмы: это Брахма, это все, Атман» (Словарь символов: Интернет-ресурс). Согласно Библии, человек был создан из праха земного — глины. При этом в сердце хранится искра Божья — часть Бога. Бог скрывается в теле, в сердце, как в бесформенном коме глины (Well, this cold clay clod Was man's heart: Crumble it, and what comes next? Is it God? Browning. Love in a life).

Язык аккумулирует в своей системе знаков те знания, которые предшествовали научному познанию. Как пишет В. П. Владимирцев, «“народнопоэтическая кардиология” как прототип и аналог кардиологии научной — это целая система взаимообусловленных “первичных” представлений о сердце и их выражений в обряде, тексте, слове, “знаке”, образе» (Владимирцев, 1984: 204). Глубина сердца в народном восприятии есть скрытая для осознания настоящая, истинная личность, сокровенное «я», раскрыть которое призывали древнеиндийские, древнеегипетские и древнегреческие мудрецы: «Познай самого себя, и ты познаешь весь мир». Весь мир в человеке, и человек есть целый мир — афоризм, повторяющийся у многих философов. Г. В. Лейбниц утверждал, что в самом себе человек должен увидеть целый «мир, полный бесконечности».

Концептуальные признаки связаны, с одной стороны, с символическими традициями в национальной культуре, с другой — с продолжающимся осмыслением мотивирующих признаков слова — репрезентанта концепта. У концепта сердце отмечены признаки Слова, Логоса. Концептуальные признаки слова-сердца определяются мотивирующим признаком ‘середина’ и ассоциативными связями между понятиями звука, слова, Бога и гармонии, которые наблюдаются у сердца. Слово «в мистической традиции — символ божественной власти. Индуистское представление о том, что вибрация священного первородного звука сделала задуманный мир явным, встречается во многих традициях» (Тресиддер 1999: 341). В Библии сказано, что мир был создан словом Божьим, в Евангелии от Иоанна встречаем такое утверждение: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Ин. 1: 1-4). Иоанн говорил о Слове жизни, о предвечном Логосе, Втором Лице Троицы: «И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его, славу как единородного от Отца» (Ин. 1: 5,7). Логос — образ слова-мысли, выступающего в качестве творящего и упорядочивающего принципа мироздания. Сердце-слово есть тайна (высказывать все тайны сердца). Филон Александрийский учил, что Логос — это посредник между Богом и космосом, одновременно созидающая сила, именно через Логос человеческий разум способен понять и постичь Бога. «Логос неразрывно сопряжен с идеей центра» (Адамчик, 2006: 103), т. е. сердца.

Многие религиозные системы содержат в себе идею искупительной жертвы. Приобретаемые при жертвоприношении или самопожертвовании духовная энергия, чудесные способности равнозначны утраченному — принесенному в жертву или перенесенному негативному опыту. Языковые картины мира хранят в виде стертых метафор архаичные черты древних обрядов и ритуалов. Эти отголоски забытых традиций можно проследить, наблюдая за устойчивой, сохранившей доныне свою производность, метафорой «сердце- жертва».

Отголоски былых верований и мифов мы находим в непонятных современному носителю языка признаках концептов. Так, например, отзвуки древних взглядов на мир указывают на существовавшие ритуалы жертвоприношения, в том числе относящиеся к сердцам животным. В русском языке сохранились признаки жертвы злаковой — сердца из теста, хлеба, — замененной кровавой жертвы. Как пишет Дж. Фрэзер, «К другому празднику мексиканцы вылепливали статуэтку в виде людей, которые ... лепили из теста, приготовленного из семян разных сортов... Им поклонялись, поставив в молельне каждого дома. ... На рассвете жрецы пронзали эти изображения веретенами, отрубали им головы, вырывали сердце и приносили их хозяину дома на блюдце. После этого их съедали домочадцы» (Фрэзер, 1986: 460). В мифологиях разных народов замена кровавой жертвы на жертву злаковую (так называемый «дух хлеба») сохранились отголоски ритуальных жертвоприношений. «В число животных, облик которых якобы принимает дух хлеба, входят волк, собака, заяц, лиса, петух, гусь, перепел, кошка, козел, корова (вол), свинья и лошадь» (Фрэзер, 1986: 418).

Как указывает Э. Бенвенист, «жертвоприношения бывают разной природы и носят разные названия в зависимости от того, заключаются ли они в предметах или в молитвах. Поскольку сама молитва есть жертвоприношение, она действует собственной силой; в виде жестко фиксированных формул, сопровождающих ритуал, — она устанавливает отношения между человеком и божеством при посредстве царя или жреца» (Бенвенист, 1970: 368). Ф. И. Буслаев писал, что у глагола молить «в областном наречии вятском» отмечено значение «колоть, резать», что «молить в значении приносить жертву, давать обет употребляется в древнейших рукописях Ветхого Завета. ... Потому-то к глаголу молить и приставляется возвратное местоимение ся, которое теперь здесь ничего не значит, но первоначально имело смысл, т. е. приносить себя в жертву, а не умолять или просить себя. Отсюда же явствует, почему молиться употребляется с дательным падежом, т. е. приносить себя в жертву кому. ... О самоубийце доселе говорится намеком на языческую жертву: “вот це и чорту баран”» (Буслаев, 2006: 80-81). Первоначально принесение в жертву себя соотносилось с мифами, в которых выражались космогонические представления (тело великана Имира послужило основой создания мира и Вселенной). В христианстве Бог воплотился в своем Сыне — Иисусе, в Библии именуемом Логосом, т.е. молитва — словесное (в речи или в мысли) обращение к Богу — есть повторение акта творения, когда пожелание человека, выраженное в его молитве, исполняется. Бог всемогущ, в его силах исполнить любое пожелание: «Знаю, что Ты все можешь, и что намерение Твое не может быть остановлено» (Иов, 42: 568).

В русском устном народном творчестве встречается несколько устойчивых формул, в которых так или иначе описываются действия с сердцем и другими сакральными телесными органами: «вынимать сердце со печенью», «вырвать / вынимать ретиво сердце», «досмотреть / посмотреть ретиво сердце»: Ты пори у него груди белыя, Вынимай у него ретиво сердце, Ретиво сердце и со печенью! (былина «Илья Муромец на Соколе-корабле»), Тут хватал-то Алеша саблю вострую, Срубил-то Идолищу буйну голову, Распорол- то его белу грудь, Вынимал-то тут ретиво сердце, Поставил буйну голову на востро копьё, Натыкал его сердце на кинжалище, И поехал назад (в) стольный Киев-град (былина «Алеша Попович и Тугарин Змеевич»), Уж я вырву ретиво серьцё со печенью (былина «Иван Годинович»), Выдергивал кинжалище острое, Спорол у нее белую грудь Посмотрел во утробе чадо милое (былина «Дунай»), Неси ты мне ножище-кинжалище, Распорю я у Кощея груди черные, Посмотрю я сердце богатырское (былина «Иван Годинович»). При действии изъятия сердца и печени «в славянских традициях мотивировки, как правило, отсутствуют, а это определенно означает, что на славянской почве практика давно исчезла из бытования», «за этими описаниями несомненно скрывались представления о значимости сердца и печени» (Смирнов, 2004: 24). Однако в некоторых родственных культурах такая мотивированность может быть обозначена: «Южнославянская вештица поедает человеческие сердца; дотрагиваясь чудесной палочкой до груди спящего человека, она вынимает его сердце и съедает, после чего тело на груди срастается; человек без сердца в будущем обязательно умрет» (Берегова 2007: 369). Ср. в англ.: ...And in ten minutes from the time of firing the animal's heart and liver were lying smoking before us. Haggard. King Solomon’s mines; So we took the heart and liver and buried them for a few minutes in a patch of snow to cool them off. I laggard. King Solomon’s mines; Or I'll have your heart and liver out. Dickens. Great expectations; ...Or you go from my words in any partickler, no matter how small it is, and your heart and your liver shall be tore out, roasted and ate. Dickens. Great expectations. Сердце и печень объединяет символ крови; кровь есть локус души и жизненных сил (Пименова 2004). Для крови характерно взаимодействие с огнем и солнцем. Кровь издревле была связана с жертвоприношением. Различные жидкости: молоко, мед, вино, — используемые в ритуалах жертвоприношения, олицетворяют кровь.

Жертвоприношение сердца является одним из способов общения с Богом: сердце — это Бог или место Бога в теле человека. Вынув сердце, человек зрит Бога в нем. Сердце в таком случае выступает в качестве посредника между земным миром и божественным. Эта аллегория для современного носителя языка ранее воспринималась буквально. Общение с миром богов грозило человеку его уничтожением. А так как взамен погибает жертвенный объект, тот, кто приносит жертву, может не опасаться за собственную жизнь.

Другая сторона такого жертвоприношения отражала представление о единстве жизни и смерти: жизнь переходит в смерть, и наоборот. Сердце как заместитель души или ее место — сердце — есть источник жизни в теле человека; исторгнув этот источник, жрец лишал человека жизни в этом мире, отсылая его душу в мир иной. Принесение в жертву сердца означало конец смертного существования и начало жизни вечной. Жизнь воспринималась как бесконечное повторения ритма рождения, смерти и возрождения. В некоторых мифологических традициях земная жизнь понималась как лишенная ценности, ложная, неистинная, иллюзорная.

В некоторых культурах соком сердца, его жизненной силой — кровью — напитывалось солнце — Бог. Жертвоприношение обеспечивает циркуляцию жизненной силы — энергии — в космосе: от божества к природе и ее части — человеку, от человека — посредством принесения жертвы — вновь к божеству.

Общепринятым и не вызывающим сомнений утверждением является то, что язык отражает особенности проживания народа (климат, ландшафт, быт и пр.). В сознании современного человека сталкиваются две различные исторические традиции. Первая отражает ценности, идеалы и представления людей, сложившиеся как формы исторического опыта бытия в мире и образующие ядро сознания человека, т. к. именно это ядро и есть концептуальная картина мира, которую человек осваивает с языком. Другая историческая традиция обусловлена системой научного знания, которая не появилась одномоментно, а развивалась в течение всего периода становления народа. Система научного знания осваивается сознательно, именно это знание человеку дается со школьной скамьи, а концептуальная система скрывается в недрах языка, познается стихийно, неосознанно, ее усвоение происходит с момента рождения. Человек, не задумываясь, употребляет те или иные формы языка, потому что так принято. Редко кто из носителей языка задумывается, почему кровь называется рудой, насекомое с красными крыльями — божьей коровкой, а сердце имеет эпитет ретивое. Многие слова языка восходят к утраченному мифу, скрытому символу.

Исследование развития концептуальных структур в диахронии и в сопоставительном аспекте — перспективы особых направлений когнитивной лингвистики. Сложность таких исследований заключается в том, что многие концептуальные признаки в древних текстах отсутствуют, что связано со спецификой их функционирования. Воссоздать структуры концептов возможно, обратившись к фонду устного народного творчества. При этом особое внимание следует обращать на изменение категорий и форм мышления в разные эпохи, на смену верований и переходы в интерпретациях одних и тех же категорий.

Задание:

1. Какие архаические признаки концептов внутреннего мира Вы знаете?

2. У всех ли концептов существуют символические признаки в их структурах?

Рассмотрим развитие структуры концепта грёза и способов его объективации в русской языковой картине мира. Разные исследователи указывают на различные мотивирующие признаки слова грёза. Одним из таких признаков является ‘сон’: и. е. *gureig- → греч. βριζω «дремлю, являюсь сонным», «сплю», «исчезаю» + рус. грёза (Pokorny, I: 485). Дальнейшее осмысление мотивирующего признака ‘сон’ привело к появлению образного вещественного признака ‘хмель’ (Она встанет с постели, выпьет стакан воды, откроет окно, помашет себе в лицо платком и отрезвится от грезы наяву и во сне. Гончаров. Обломов). Первоначальная связь этих признаков метонимическая: хмель, хмельной напиток может быть причиной сна. О. М. Фрейденберг (1978: 20) замечает, что до понятийного мышления причинность не осознавалась. Мышление носило пространственный, конкретный характер; каждая вещь воспринималась чувственно, и образ воспроизводил только внешнюю сторону предмета — то, что было видимо и ощутимо. Огромное значение имела слитность субъекта и объекта. Все предметы представлялись тождественными. Признак ‘хмель’ поэтому появляется у грёзы поздно, в XIX в., когда изменился характер мышления народа, и причинно-следственные связи стали основным способом переноса признаков разных понятий.

Среди способов восприятия зрительные впечатления преобладают в познании мира, в том числе и внутреннего. Грёза описывается признаками видения, сновидения, которые выражают идею внешнего и внутреннего — духовного — зрения (Дева сонною рукой Протирала томны очи, Удаляя грезы ночи. Пушкин. С португальского; И теперь, в смутном сквозь грезу видении обнаженного поля, в волнистости озаренных холмов, ... — ему почудились знакомые теперь и властные черты. Андреев. Сашка Жегулёв) и слуха (Но все грезы насквозь, как волшебника вой, Мне слышался грохот пучины морской... Тютчев. Сон на море). Последующая их трансформация привела к появлению среди образных таких признаков, как ‘зрячее существо’ (И зоркость грез мрачили дни, Лишь глубоко под грудой пепла Той веры теплились огни. Брюсов. Вячеславу Иванову) и ‘говорящее существо’ (В поэмы страсти, в песни мая Вливали смутный лепет грез. Брюсов. Ученик Орфея; Все — зовы грез, все — зовы к песне: Лишь видеть и мечтать — умей. Брюсов. Пока есть небо).

У концепта грёза определены пути дальнейшего осмысления мотивирующего признака ‘сон’: ‘сон’ → ‘сновидение’ → ‘видение’. (Я слышал утренние грезы Лишь пробудившегося дня... Тютчев. Играй, покуда над тобою...). Свои сны-видения облекают в слова (Свои им грезы расскажите, Откройте им: богов земных О чем тщеславие хлопочет? Пушкин. Гебеджинские развалины; На другой день я уже рассказывал свои грезы наяву Параше и сестрице, как будто я все сам видел или читал об этом описание. Аксаков. Детские годы Багрова-внука). Этот признак грёзы развивается дальше и переходит в категориальный признак ‘звук, слово’ (Ищу восторгов и печали, Бесшумных грез певучий стих. Брюсов. Не так же ль годы, годы прежде...).

Мотивирующий признак ‘сон’ актуален в современном русском языке. Однако он был вытеснен на «вторые роли» более частотным понятийным признаком ‘мечта’: «2. устар. сновидение; видение в состоянии бреда, полусна и т. п.» (СРЯ, I: 345).

Синонимами сна выступают слова сновидение, видение, грёзы, кошмар (Александрова, 1993: 416). Проследим объективацию у концепта грёза соответствующих синонимам признаков.

Интерес представляют способы развития и варианты актуализации структурных концептуальных признаков. Грёза есть сон (Природа знать не знает о былом, Ей чужды наши призрачные годы, И перед ней мы смутно сознаем Себя самих — лишь грезою природы. Тютчев. От жизни той, что бушевала здесь...), в том числе видение (С детских лет — видения и грезы, Умбрии ласкающая мгла. Блок. Благовещение) и дурной сон — кошмар ([Мать] Что со мною? Отец... Мазепа... казнь — с мольбою Здесь, в этом замке мать моя — Нет, иль ума лишилась я, Иль это грезы. Пушкин. Полтава). Сон человека обычно сопровождается видениями (И эта греза снилась мне, Пока мне птичка ваша пела. Тютчев. Н.П. Кролю; Я понял, что я сплю, что все — и замок, и Гуго, и Матильда, и моя любовь к ней — лишь моя греза. Брюсов. В башне; Я утром увидал их — рядом! Еще дрожащих в смене грез! Брюсов. Раб). Сны бывают без видений (Без грез Даже в лихой Мороз Сладко на сене Спать. Есенин. Поэма о 36; В изнеможеньи и в истоме Она спала без грез, без сил. Брюсов. Habet Illa in Alvo). Сновидения-грёзы оцениваются как легкие и тихие (Явлюся я... не другом их былым, Не призраком могилы роковым, Но грезой легкою, но тихим сновиденьем. Апухтин. Memento mori), сладкие (Духи поселялись в глаза, чтобы взглядом испортить кого, падали рассыпною звездою над женщиною, предавшеюся сладким, полуночным грезам, тревожили недоброго человека в гробу или, проявляясь в лихом мертвеце, ночью выходили из домовища пугать прохожих, если православные забывали вколотить добрый кол в их могилу. Лажечников. Басурман), мрачные (Безумный, сон покинул томны вежды, Но мрачные я грезы не забыл. Пушкин. Князю л. М. Горчакову), зловещие (В волненьи мыслит: это сон! Томится, но зловещей грезы, Увы, прервать не в силах он. Пушкин. Руслан и Людмила), нелепые (И приходило тогда чувство такого великого покоя, и необъятного счастья, и неизъяснимой печали, что обычный сон с его нелепыми грезами, досадным повторением крохотного дня казался утомлением и скукой. Андреев. Защита), кошмарные (И не были спокойны их ночи: бесстрастны были лица спящих, а под их черепом, в кошмарных грезах и снах вырастал чудовищный мир безумия, и владыкою его был все тот же загадочный и страшный образ полуребенка, полузверя. Андреев. Жизнь Василия Фивейского), чудовищные (А Иуда презрительно улыбнулся, плотно закрыл свой воровской глаз и спокойно отдался своим мятежным снам, чудовищным грезам, безумным видениям, на части раздиравшим его бугроватый череп. Андреев. Иуда Искариот).

П. Я. Черных отмечает еще один мотивирующий признак у грёзы: ‘то, что вызывает смятение, смущение, что волнует, пугает’. Этот признак восходит к лит. grežti «вертеть», «выкручивать», «сверлить», grožyti (← graižyti) «вращать», «выкручивать», graižus «скрученный», «согнутый», «искривленный» (Черных, I: 215), этот признак также сохранился в современном русском языке в разделенном виде: ‘волнение’, ‘смущение’ (Черных, I: 215). Образный признак ‘посетитель’ здесь также основан на метонимии — тот, кто вызывает волнение, смущение, пугает (его посетили странные/ пугающие грёзы). Еще В. И. Даль отметил у грёзы соответствующий категориальный признак ‘бред, игра воображения во сне, в горячке или наяву’ (Даль, I: 392), в современном русском языке функционирует его вариант — ‘болезнь’ (Опять недуг его сломил, И злые грезы посетили. Пушкин. Братья разбойники; Хотел снять больного слезы И удалить пустые грезы. Он видел пляски мертвецов, В тюрьму пришедших из лесов То слышал их ужасный шепот, То вдруг погони близкий топот, И дико взгляд его сверкал, Стояли волосы горою, И весь как лист он трепетал. Пушкин. Братья разбойники). Этот признак сопровождается только отрицательной оценкой (злые / пустые / пугающие грёзы).

В словаре П. Я. Черных встречается такой мотивирующий признак грёзы, как ‘ошибка’ (от др.-рус. съгрѣза: Черных, I: 215). Этот признак через метонимию был переосмыслен в образный признак грёзы ‘объект любви’ (И убегала, хохоча, Любя свою земную грезу. Гумилев. Осенняя песня). Последний признак также связан с категориальным признаком ‘тайна’ (Ты, томясь во мгле страстей, В тайне сердца любишь грезы, сны лесные в их пленительности. Бальмонт. Горькому; Есть великое счастье — познав, утаить; Одному любоваться на грезы Свои. Брюсов. И, покинув людей, я ушел в тишину...).

Мотивирующий признак ‘ошибка’ и соответствующие образные признаки развились в три категориальных признака: ‘знание, опыт’ (И снова будут чисты розы, И первой первая любовь! Людьми изведанные грезы Неведомыми станут вновь. Брюсов. Habet Illa in Alvo), ‘обман’ (Но долго ль юноша несчастный Жил в сердце Веры? Много ль слез, Ее сердечных первых грез, У ней исторг обман ужасный? Баратынский. Цыганка; Не надо обманчивых грез, Не надо красивых утопий; Но Рок подымает вопрос: Мы кто в этой старой Европе? Брюсов. Старый вопрос), ‘иллюзия/ нечто невероятное’ (Рок принял грезы, Вновь показал свою превратность: Из круга жизни, из мира прозы Мы вброшены в невероятность! Брюсов. Товарищам интеллигентам; Я отказываюсь от всех моих грез и иллюзий! Брюсов. Моцарт).

Признак ‘знание, опыт’ пересекается с еще одним категориальным признаком грёзы — ‘чары/ волшебство’ (Так не буду ждать я казни От моих волшебных грёз. Я люблю вас без боязни, Без искусства и без слёз. Адамович. Я люблю вас так безумно...; И в ту же ночь я был прикован У ложа царского, как пес. И весь дрожал я, очарован Предчувствием безвестных грез. Брюсов. Раб; Соблазны мысли, чары грез, — От тяжкой поступи тапира До легких трепетов стрекоз, — Еще люблю, еще приемлю, И ненасытною мечтой Слежу, как ангел дождевой Плодотворит нагую землю! Брюсов. Веселый зов весенней зелени...; Даль туманная радость и счастье сулит, А дойду — только слышатся вздохи да слезы, Вдруг наступит гроза, сильный гром загремит И разрушит волшебные, сладкие грезы. Есенин. Моя жизнь). Этот признак указывает на древнюю историю концепта, сохранившего в своей структуре образы магического мышления.

У грёзы выделен мотивирующий признак ‘смешение’ (от др.-рус, съгрѣзъ: Черных, I: 215). Этот признак основан на восприятии грёзы как состояния между сном и явью (Грезы мешаются с действительностью; так недавно еще жил жизнью, совершенно непохожей на эту, что в полубессознательной дремоте все кажется, что вот-вот проснешься, очнешься дома в привычной обстановке, и исчезнет эта степь, эта голая земля, с колючками вместо травы, это безжалостное солнце и сухой ветер, эта тысяча странно одетых в белые запыленные рубахи людей, эти ружья в козлах. Все это так похоже на тяжелый, странный сон... Гаршин. Встреча).

Процесс создания образов, представляемых как существующие, называется мечтой. Мечта-грёза иногда расценивается как глупость (Каждый час бьет медленно, и когда, переутомленный От этого удручающего спокойствия и этих глупых грез, Я подхожу к окну немного подышать... А. А. Плюшар. Пушкину). Образные признаки мечты-грёзы отличает большее количество источников метафоризации (Другие грезы и мечты Волнуют сердце славянина... Пушкин. Вадим). Грёза характеризуется как неупорядоченный, неосвоенный космос, ‘хаос’ ([Треплев:] Вы нашли свою дорогу, вы знаете, куда идете, а я все еще ношусь в хаосе грез и образов, не зная, для чего и кому это нужно. Чехов. Чайка) и одновременно как освоенный, известный ‘мир’ ([Тригорин:] Любовь юная, прелестная, поэтическая, уносящая в мир грез, — на земле только она одна может дать счастье! Чехов. Чайка), познанный во всех значимых его частях, среди которых ‘земля’ (Мы все родимся затем, чтобы умереть, и, на несколько часов раньше или позже, всем придется покинуть тот ничтожный атом грезы, что называется землей! Брюсов. Е. А. Баратынский), ‘солнце’ (Под лучами юной грезы Не цветут созвучий розы На картинах Красоты, И сквозь окна снов бессвязных Не встречают звезд алмазных Утомленные мечты. Брюсов. Осеннее чувство), ‘луна’ (Родятся замки из грезы лунной, В высоких замках тоскуют девы, Златые арфы так многострунны, И так маняще звучат напевы. Гумилев. На мотивы Грига; Холодный ветер, седая сага Так властно смотрят из звонкой песни, И в лунной грезе морская влага Еще прозрачней, еще чудесней. Гумилев. На мотивы Грига), ‘облако’ (Греза счастья ... плыла медленно, как облако в небе, над ее головой... Гончаров. Обломов). Мир грёзы заселен. Прототипами освоенного и освещенного (и, следовательно, познанного) пространства грёзы могут быть ‘дом’ (Как странно, как сладко входить в ваши грезы, Заветные ваши шептать имена, И вдруг догадаться, какие наркозы Когда-то рождала для вас глубина! Гумилев. Капитаны), ‘дворец’ (Не хотелось думать ни об чем, не хотелось открывать глаз, но хотелось видеть перед собой светозарные дали мечты, дивно-торжественные арки, переходы и залы во дворцах сияющих грез... Брюсов. Моцарт). Мир грёз отличает особая погода (Рождались звёзды, зорька догорала, Умолкло море, роща задремала. От знойных грёз кружилась голова. Немая ночь меня околдовала, Я говорил безумные слова. Червинский. Не верь, дитя...).

Для грёзы характерна концептуализация посредством стихийных признаков ‘огня’ (И в грезах пламенных меж призраков иных Я вижу образ твой, созданье дум моих... Апухтин. Ночь; Да, это был лишь сон! Минутное виденье Блеснуло мне, как светлый метеор... Зачем же столько грёз, блаженства и мученья Зажёг во мне неотразимый взор! Лохвицкая. Там стоят высокие гробницы, Огненные грезы Люцифера, — Там блуждают стройные блудницы. Гумилев. За гробом; И чем несноснее становились страдания тела, чем изнеможеннее страдальческий вид, способный потрясти до слез и нечувствительного человека, тем жарче пламенел огонь мечтаний безнадежных, бесплотных грез.... Андреев. Сашка Жегулёв), ‘дыма/ чада’ (Я пел бы в пламенном бреду, Я забывался бы в чаду Нестройных, чудных грез. Пушкин. Не дай мне бог сойти с ума...), ‘воды’ (А видали ль, к изголовью Как приникнув в море грёз, Обольется сердце кровью, Глаза выноют от слёз? А. Андреев. Кокетка).

Образная часть структуры концепта грёза представлена признаками ‘растения’ (И вот живые эти грёзы, Под первым небом голубым, Пробились вдруг на свет дневной... Тютчев. Первый лист; Молится старушка, утирает слезы, А в глазах усталых расцветают грезы. Видит она поле, поле перед боем, Где лежит убитым сын ее героем. Есенин. Молитва матери), ‘птицы’ (Греза счастья распростерла широкие крылья... Гончаров. Обломов; К тебе грёзой лечу, Твоё имя шепчу. Милый друг, нежный друг, По тебе я грущу. Л. Г. Ночь светла; Чтоб снова испытать раздумий одиноких И огненность и лед, И встретить странных грез, стокрылых и стооких, Забытый хоровод. Брюсов. Сеятель), ‘насекомого’ (Уста были замкнуты целым роем прелестнейших грез. Гоголь. Мертвые души).

Процесс познания характеризуется способностью человека описывать объективную и виртуальную реальность как «очеловеченную», соразмерную ему самому. Отсюда уподобление психических явлений человеку, наделение их антропоморфными признаками. Именно они являются наиболее распространенными в структурах концептов внутреннего мира. Грёза рождается и умирает, она способна перемещаться в пространстве, посещать людей, ее отличает настойчивость и воинственность, она властвует и влияет на других; ей свойственны женские черты характера (ср.: Я дочь полей и, как поэта грёзы, Капризна я, изменчива, вольна. Юрьев. Зачем любить, зачем страдать...).

Выделены следующие антропоморфные признаки грёзы: ‘младенец’ ([Поэт:] И тяжким, пламенным недугом Была полна моя глава; В ней грезы чудные рождались... Пушкин. Разговор книгопродавца с поэтом; Образы пройденного пути: и солнце, и камень, и трава, и Христос, возлежащий в шатре, тихо плыли в голове, навевая мягкую задумчивость, рождая смутные, но сладкие грезы о каком-то вечном движении под солнцем. Андреев. Иуда Искариот; В болезненной темноте закрытых ставен, среди чудовищных грез, рожденных алкоголем, под тягучие звуки упорных речей о погибшем первенце у жены его явилась безумная мысль: родить нового сына, и в нем воскреснет безвременно погибший. Андреев. Жизнь Василия Фивейского), ‘двигающееся существо’ (Снова мрак... и разбитые грезы Унеслись в бесконечную даль. Есенин. Слезы; Вспоминая.., я с ясностью понимаю, в какие времена унесла меня греза. Брюсов. В башне), ‘настойчивое существо’ (О совесть, в этом раннем Разрыве столько грез, настойчивых еще! Пастернак. Разрыв; Куда от странной грезы деться? Гумилев. В библиотеке), ‘властитель’ (...Ему чудилось, будто свершается один из далеких, забытых, прекрасных снов — так властны были грезы и очарование невидимых полей. Андреев. Сашка Жегулёв; И, у далеких грез в неодолимой власти... Брюсов. Памятник), ‘влиятельное существо’ (В зале он взглянул на нее: она была слаба, но улыбалась странной бессознательной улыбкой, как будто под влиянием грезы. Гончаров. Обломов), ‘посетитель’ (И злые грёзы посетили. Пушкин. Братья разбойники; Болезнь ужасная прошла, И с нею грезы удалились. Пушкин. Братья разбойники; Какие грезы посещают его? Чехов. Сильные ощущения; Приветствуй лишь грезы искусства, Ищи только вечной любви. Брюсов. Отреченье), ‘воин’ (Дремота, воспользовавшись его неподвижностью, уже было начала тихонько одолевать его, уже комната начала исчезать, один только огонь свечи просвечивал сквозь одолевавшие его грезы, как вдруг стук у дверей заставил его вздрогнуть и очнуться. Гоголь. Мертвые души; Под беспорядочным напором грез, художественных образов прошлого и сладкого предчувствия счастья как бы шепчась с самим собой. Чехов. Мечты; Безжалостность и нежность, для грезы — сердце пленное, Сын бога — жертва богу, земной — среди богов. Бальмонт. Колибри; ...Но в это время сумрак тает, будильник — враг неясных грез поет петушью каватину на механических басах. Васильева. Василиса), ‘труп’ (Когда, иссякнув, станем подвизаться На поприще похороненных грез? Пастернак. Спекторский).

Слово грёза в контекстах часто сопровождается эпитетами неземная, небесная. Как было указано выше, грёза часто концептуализируется признаками небесных тел и светил, и тогда понятно и объяснимо появление у грёзы эпитета светлая (Пойми меня! Пойми, что безнадежно Я откажусь от милый светлых грёз, Чтоб дать тебе изведать безмятежной Святой любви, отрадных чистых слёз. Котляревская. О, позабудь былые увлеченья...; Светлые грёзы являлись Клуду в эту минуту... Афиногенов. Белые лодьи). Небо во многих языковых картинах мира представлено через признаки ткани, полога, шатра, занавеса. Эти признаки встречаются и у грёзы (И кровь любовью брызнула к сердцам. И молния, узор небесной грезы, Велела быть грозе и лить дождям. Бальмонт. Рождение любви).

Образные признаки соотносятся как с первым, так и со вторым понятийным признаком грёзы: ‘видение в состоянии полусна’ и ‘мечта, создание воображения’ (СРЯ, I: 345). На это указывает языковой материал. Видение в состоянии полусна стирает грань между реальным и виртуальным миром (Сомкнула ли глаза — то же самое неземное существо, которого видела в сонных грезах детства, лежит у ног ее, сложив белые крылья. Лажечников. Басурман; Довольно песен, грез и снов Среди лазоревого леса. Гумилев. Осенняя песня). Мечта, создание воображения больше похоже на состояние забытья (На лице его удовольствие любопытства сменилось умилением; он не дремлет, но, кажется, забылся в сладких грезах; старцу мечтается милый, незабвенный сын, которого он ласкает. Лажечников. Басурман; Но если она заглушала даже всякий лукавый и льстивый шёпот сердца, то не могла совладеть с грёзами воображения... Гончаров. Обломов). Есть примеры, указывающие на соотнесенность грёзы с воспоминанием (Он жил былым, своим воспоминаньем. Перебирая в грезах быль и сны, И весь казался обветшалым зданьем, Каким-то сказочным преданьем. Брюсов. Сатирическая поэма; И в пространстве звенящие строки Уплывают в даль и к былому; Эти строки от жизни далеки, Этих грез не поверю другому. Брюсов. Я действительности нашей не вижу...).

Мечта есть синоним слова грёза (Александрова, 1993: 179); ср.: [Мать:] Бог с тобою, Нет, нет — не грезы, не мечты. Пушкин. Полтава; Другие грёзы и мечты Волнуют сердце славянина: Пред ним славянская дружина, Он узнаёт её щиты... Пушкин. Вадим; С тем, что певуче и нежно, не спорь. Сердце я. Греза я. Воля я. Сила я. Вместе оденемся в зарево зорь. Бальмонт. В зареве зорь; Когда-то он настойчиво превозносил мечту и грезу над действительностью. Трифонов. Валерий Брюсов. В некоторых контекстах слова мечта и грёза взаимозаменимы (Пусть голос северного барда Был слаб, но он гласил восторг В честь мирового авангарда: Того, кто грезу Леонардо Осуществил и цепь расторг. Брюсов. К стальным птицам; Наш век вновь в Дедала поверил, Его суровый лик вознес И мертвым циркулем измерил Возможность невозможных грез. Брюсов. Кому-то; Теперь же, когда вместе со смертью пришла свобода от уз, — с горькой и пламенной страстностью отдался он грезам, в самой безнадежности любви черпая для нее нужное и последнее оправдание. Андреев. Саша Погодин; Наш мир, раскинув хвост павлиний, Как ты, исполнен буйством грез... Блок. Комета).

Грёза — создание воображения (Но если она заглушала даже всякий лукавый и льстивый шепот сердца, то не могла совладеть с грезами воображения: часто перед глазами ее, против ее власти, становился и сиял образ этой другой любви; все обольстительнее, обольстительнее росла мечта роскошного счастья, не с Обломовым, не в ленивой дремоте, а на широкой арене всесторонней жизни, со всей ее глубиной, со всеми прелестями и скорбями — счастья с Штольцем... Гончаров. Обломов; Но в том напряжении и тех грезах, которые наполняли ее воображение, не было ничего неприятного и мрачного; напротив, было что-то радостное, жгучее и возбуждающее. Л. Толстой. Анна Каренина; В этих грезах все реже и реже мелькали пышные залы дворца и прежние друзья принца Антонио. Брюсов. Под старым мостом), это состояние иногда воспринимается как безумие, при этом у грёзы может быть эпитет дивная (Он грезил дивными грезами светлого, как солнце, безумия; он верил — верою тех мучеников, что всходили на костер, как на радостное ложе, и умирали, славословя. Андреев. Жизнь Василия Фивейского). Безумие понималось как состояние, приближающее человека к Богу.

Грёзы — свойство детства и юности (Стану слушать те детские грёзы, Для которых — всё блеск впереди; Каждый раз благодатные слёзы У меня закипают в груди. Фет. Только станет смеркаться немножко...; О грезах юности томим воспоминаньем, С отрадой тайною и тайным содроганьем, Прекрасное дитя, я на тебя смотрю... Лермонтов. Ребенку), к ним проявляют обычно негативное отношение (Во тьме глухих ночей, глотая молча слезы (А слез, как счастия, я ждал!), Проклятьями корил я девственные грезы И понапрасну проклинал... Апухтин. Сегодня мне исполнилось 17 лет...; На родине моей не светит просвещенье Лучами мирными нигде, Коснеют, мучатся и гибнут поколенья В бессмысленной вражде; Все грезы юности, водя сурово бровью, Поносит старый сибарит, А сын на труд отца, добытый часто кровью, С насмешкою глядит. Апухтин. Из поэмы «Село Колотовка»),

Первоначально мышление не отличало ощущения от чувств и мыслей. Мотивирующий признак ‘смешение’ наблюдается в развившихся у грёзы категориальных признаках ‘мысль’ — этот признак оценивается амбивалентно (Но вновь в уме моем стеснились мрачны грезы, Я слабою рукой искал тебя во мгле... Пушкин. Выздоровление; Клоками сбиты волоса, Чело высокое в морщинах, Но ясных грез его краса Горит в продуманных картинах. Есенин. Поэт; И проходишь ты в думах и грезах, Как царица блаженных времен, С головой, утопающей в розах, Погруженная в сказочный сон. Блок. Кармен), ‘замысел’ (А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!.. Гоголь. Мертвые души), ‘ощущение’ (Все эти давние, необыкновенные происшествия заменились спокойною и уединенною жизнию, теми дремлющими и вместе какими-то гармоническими грезами, которые ощущаете вы, сидя на деревенском балконе, обращенном в сад... Гоголь. Мертвые души), ‘чувство’ (Но и друг наш Чичиков чувствовал в это время не вовсе прозаические грезы. Гоголь. Мертвые души).

Понятийный признак ‘мечта, создание воображения’ по метонимическому переносу переходит в категориальный ‘занятие/ времяпрепровождение’ (Когда исполнюсь красотою, Когда наскучу лаской роз, Когда запросится к покою Душа, усталая от грез. Гумилев. Credo; Теперь же, когда вместе со смертью пришла свобода от уз, — с горькой и пламенной страстностью отдался он грезам, в самой безнадежности любви черпая для нее нужное и последнее оправдание. Андреев. Сашка Жегулёв; Там он ложился на песок и целыми часами любовался на бег волн, отдаваясь своим грезам. Брюсов. Под старым мостом; Почти не имела образа Женя Эгмонт: никогда в грезах непрестанных не видел ее лица, ни улыбки, ни даже глаз... Андреев. Сашка Жегулёв; Что томиться грезой неземной? Брюсов. Детские упования).

Как видно из приведенной выше таблицы, образные признаки возникли, с одной стороны, за счет метонимического переноса: «способов ... развития образа известно множество, но средневековое сознание предпочитало метонимию, т. е. перенесение признака с одного предмета на другой по принципу смежности, функции (часть = целое)» (Колесов, 2000: 12). С другой стороны, образные признаки появлялись вследствие особого способа видения мира и соответствующей его категоризации — единства природы и человека, их общих признаков. Для современного сознания существовавшая ранее метонимическая связь уже утрачена, требуется логическое объяснение этой связи, и соответствующие признаки воспринимаются как метафорические.

Современный человек с трудом осознает то, какими языковыми ресурсами он используется в повседневности. Особенно это заметно при анализе признаков концептов. Так, в выражениях выстрелить из пушки и стрелять глазами наш современник с трудом заметит метафору стрелы: выстрелить букв. «выпустить стрелу»; глагол пестовать в значении «воспитывать» пришел из кулинарии, буквальное значение этого глагола «готовить в ступке при помощи песта»; в глаголе воспитывать мы уже не видим метафору питания: воспитывать букв. «вскармливать (для роста)». Такие же трудности будут в прочтении метафоры глубины в выражении углубиться в лес, метафор наказания громовержцем в сочетаниях молния поразила, удар молнии. И это указывает на то, что за период существования этноса изменилась концептуальная картина мира, при помощи которой носитель языка осознает действительность.

Ментальность представляет всё разнообразие духовной — интеллектуальной и эмоциональной — жизни человека в языковых категориях. Языковое мышление связано с концептуальным делением мира, многоаспектность такого деления соотносится со способами его осмысления, учитывающими различные планы существования мира, уровни его представления, разного рода измерения, отношения между фрагментами мира или человеком и участком мира. Огромная роль в концептуальном делении мира принадлежит культуре народа, в которой нашли свое отражение историческое развитие нации, нравы, традиции, обычаи, мифология и религия народа. Таким образом, ментальность как интеллектуальная деятельность обнаруживает связь с процессом познания, спецификой осмысления мира и его фрагментов, с одной стороны, с другой — с языком и материальной и духовной культурой народа.

Задание:

Рассмотрите структуру концепта мечта и сравните ее со структурой концепта грёза.

Познавательные концепты противопоставлены художественным концептам. В художественном концепте заключены понятия, представления, чувства, волевые акты, приписываемые автором своим персонажам или увиденные читателем текста. Как пишет Л. Ю. Буянова, «каждый художественный текст/ дискурс можно интерпретировать как личность, завершившую речевой акт, но не перестающую мыслить. Множество интерпретаций, множество воспринимающих, множество ассоциаций, связанных с перцепцией каждого конкретного текста, характеризуются неопределённостью и непредсказуемостью реакции. Художественный концепт является как бы заместителем образа, в силу чего природа художественного освоения мира отличается эмоционально-экспрессивной маркированностью, особым словесным рисунком, в котором красками выступают эксплицируемые вербальными знаками образы и ассоциативно-символьные констелляции» (Буянова, 2002: 2).

Исследование культуры отдельного народа и отдельного писателя возможно в рамках такого явления, как самопознание: «Для того, чтобы способствовать индивидуальному самопознанию, культура должна воплощать в себе те элементы психологии, которые являются общими для всех или для большинства личностей, причастных к данной культуре, т.е. совокупность элементов национальной психологии. При этом воплощать такие элементы культура должна ярко, выпукло, ибо чем ярче они будут воплощены, тем легче каждому индивидууму познать их через культуру в самом себе» (Трубецкой, 1995: 119). Язык — составная часть культуры. Язык народа есть не только инструмент общения и воздействия, но и средство усвоения культуры, получения, хранения и передачи культурно-значимой информации.

Концептуальная система — это основа языковой картины мира, в том числе авторской. Концепты — составные части концептуальной системы —объективируются в виде слов или сочетаний слов, в которых «прочитываются» признаки фрагментов языковой картины мира.

Признаки концептов, представляющие национальную картину мира, консервативны. И в то же время картина мира народов меняется, структура признаков концептов расширяется за счёт продолжающего познания мира. Развитие науки, культурные процессы дополняют сведения о мире, в том числе о мире внутреннем. В языке отражены знания о человеке: человек описывается как сложное образование, что лишь отчасти можно объяснить существующими и существовавшими ранее мифологическими и религиозными представлениями. Анализ концептов приводит к выявлению архаичных знаний о мире. Эти знания не относятся к разряду научных, это народные, обыденные представления, на них накладывают отпечаток меняющиеся религиозные и научные воззрения социума. Любой автор пользуется фондом языка при описании своих чувств, переживаний, мыслей. При этом он воссоздает признаки концептов, которые уже существуют в языковой картине мира, но иногда он изобретает новые признаки. Авторские признаки, не входящие в структуру национального концепта, именуются окказиональными.

Каждая культура имеет свою модель — картину мира. Содержание культуры представлено различными областями: это нравы и обычаи, язык и письменность, одежда, поселения, работа (труд), воспитание, экономика, армия, общественно-политическое устройство, закон, наука, техника, искусство, религия, проявления духовного развития народа. Все эти области в языке реализуются в виде системы кодов культуры. «Язык — уникальный архив исторической памяти народа, отражение его образа жизни, верований, психологии, морали, норм поведения» (Кошарная, 2002: 26). Код культуры — это макросистема характеристик объектов картины мира, объединенных общим категориальным свойством; это некая понятийная сетка, используя которую носитель языка категоризует, структурирует и оценивает окружающий его и свой внутренний миры. При переносе в языке характеристик из одного кода в другой возникает метафора или метонимия. Код культуры — это таксономия элементов картины мира, в которой объединены природные и созданные руками человека объекты (биофакты и артефакты), объекты внешнего и внутреннего миров (физические и психические явления). Коды культуры проявляются в процессах категоризации мира.

В языке отобразилось свойство мышления человека, живущего в природной и социальной среде, переносить на свой внутренний мир и его объекты антропоморфные, биоморфные и предметные характеристики, что закрепилось в виде метафор и метонимии. Способность человека соотносить явления из разных областей, выделяя у них общие признаки, находится в основе существующих в каждой культуре системе кодов, среди которых растительный (вегетативный, фитоморфный), зооморфный (анимальный, териоморфный), перцептивный, соматический, антропоморфный, предметный, пищевой, химический, цветовой, пространственный, временной, духовный, теоморфный (божественный). Растительный, зооморфный и антропомофный коды иногда объединяют под общим название биоморфного (натуралистического) кода. Основу культурных кодов составляет мифологический символизм, суть которого состоит в переносе образов конкретных предметов на абстрактные явления (в том числе внутреннего мира). Устанавливая параллелизм объектов физической (реальной) и виртуальной (иллюзорной) действительности, мифологическое сознание основывается на гносеологических операциях сравнения и отождествления.

Антропоморфный код делится на индивидуальный и социальный субкоды. Кодам культуры в основной своей части свойственен изоморфизм, т. е. в каждой культуре наличествует весь перечисленный спектр кодов, однако не все элементы указанных кодов будут изофункциональны. Поиск специфических элементов, отличающих тот или иной код культуры, позволяет указать на особенность культуры, отраженной в мышлении народа. Элементы кодов выступают как классификаторы и квантификаторы друг для друга, за ними закреплена некоторая символическая культурная соотнесенность. Национальную культуру отличают специфические языковые образы, символы, образующие особую систему кодов культуры, с ее помощью носитель языка описывает окружающий его мир, используя его в интерпретации своего внутреннего мира. Образы, признаки которых относятся к кодам культуры, функционируют в режиме подобия.

Рассмотрим авторскую картину мира С. А. Есенина с позиций особенностей описания художественного концепта сердце — ключевого для русской культуры. Концепты внутреннего мира обычно представлены в языке посредством метафор. Некоторые метафоры, которые используются для описания внутреннего мира, отличаются большей универсальностью, проявляются в разных языках и культурах, а другие метафоры являются культурноспецифическими или авторскими. Рассмотрение метафор с точки зрения их универсальности и специфичности позволяет выявить общие механизмы репрезентации концептов в авторских языковых картинах внутреннего мира; метафора — это важный механизм, при помощи которого мы понимаем абстрактные понятия, относящиеся к сфере внутреннего мира человека, и рассуждаем о них (см. подробнее: Пименова, 2004).

Сердце — важный символ русской культуры, символ чистоты (Что я сердцем чист. В том краю, где желтая крапива...), честности: сердцем клянутся (Но я готов поклясться Чистым сердцем. Стансы). Сердечный — ласково-сострадательное именование человека в традициях русской культуры (Да, родимые, да, сердешные! Страна негодяев). Сердце мое, сердечко — ласковое обращение (Выходи, мое сердечко, Слушать песни гусляра. Темна ноченька, не спится...).

Все концепты внутреннего мира наделяются признаками и свойствами живой природы. Сердце уподобляется растению (Вы ль за жизнь его сердцем не индевели. Исповедь хулигана), цветку (Маком влюбленное сердце цветет. Белая свитка и алый кушак...), ягоде (Сердце, тронутое холодком. Не жалею, не зову, не плачу...), дереву (И грусть мне сердце точит. Песня старика разбойника), полю (Васильками сердце Светится. Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха; Всколыхнулось сердце. Песнь о Евпатии Коловрате), поляне в лесу (В сердце ландыши вспыхнувших сил. Я по первому снегу бреду...), лесу, охваченному огнем чувства (Зажигай сердца пожаром. Кузнец).

Сердце — сакральный центр жизни. Для сердца свойственны функциональные признаки. Сердце — орган жизни (Сердце бьется все чаще и чаще. Да! Теперь решено. Без возврата). Нарушение целостности сердца приводит к смерти (Саданул под сердце финский нож. Письмо к матери). Сердце — орган любви в широком смысле, в том числе любви к Родине (Сердцу милый край! Ленин), орган эмоциональных переживаний (Волнуясь сердцем И стихом. Метель), орган выражения эмоций (Но одна лишь сердцем улыбнется. Голубая да веселая страна...). Сердце — орган познания эмоционального мира, обучения чувствам (Я учусь моим сердцем Цвет черемух в глазах беречь. Хорошо под осеннюю свежесть...), орган обращения к Богу (Смиренным сердцем молюсь тебе. Твой глас незримый, как дым в избе).

В авторской картине мира С. А. Есенина сердце выражено с позиций витальных признаков; оно бывает живое и мертвое; после смерти сердце, как живое существо, превращается в прах (Живое сердце не стучит. Гори, звезда моя, не падай; И сердце превратится в прах. Гори, звезда моя, не падай). Сердце, как живое существо, спит и видит сны (Сердцу снятся Скирды солнца в водах лонных. Край любимый! Сердцу снятся...; Видно, мол, сердца их не разбудишь... Шел господь пытать людей в любви...), обладает голосом (Слушай мое сердце. Закружилась пряжа снежистого льна...), разговаривает, шепчет (Только сердце под ветхой одеждой Шепчет мне. Сторона ль ты моя, сторона!), пьет опьяняющие и трезвящие напитки (Пей, сердце! 1 мая; Уж сердце напилось иной, Кровь отрезвляющею брагой. Пускай ты выпита другим...; Но сердце хмельное любви моей не радо... Сонет), устает (Коль сердце нежное твое Устало. Письмо к сестре). Живому сердцу наносят раны (Наносить сердцу скорбные раны. Слезы), оно болеет (Сердце больное тревожишь. Вьюга на 26 апреля 1912 г.) и его исцеляют (Не исцелить сердца вам наболевшего. Думы).

Как живое существо, сердце обладает перцептивными признаками: сердце осязает (Потому так и сердцу не жестко. Ты запой мне ту песню, что прежде...; Пусть для сердца тягуче колко. Мир таинственный, мир мой древний...), слышит (Но голос мысли сердцу говорит. Русь Советская). Сердце — орган слуха (Слушать сердцем овсяный хруст. Кобыльи корабли), нужный человеку для восприятия природы (Знать, недаром в сердце мукал Издыхающий телок. Пантократор). Обыденная картина мира несколько отличается по представлению способов восприятия. Так, существует, отличный от научной картины мира, способ восприятия, именуемый уловление (уловить ухом, уловить глазом). Этот способ актуален для сердца — у С. А. Есенина органа восприятия прошлого (Он ловит сердцем тень былого. Поэт).

Как добычу, сердце рвут, терзают и поедают чувства-хищники (Но мне другое чувство Сердце гложет. Стансы; Грустно... Душевные муки Сердце терзают и рвут. Грустно...; Ну, а ты даже в сердце не вранишь. Какая ночь! Я не могу), мысли-думы (Сердце гложет плакучая дума... Туча кружево в роще связала...). Хмель не вызывает никаких чувств (Пьяный бред не гложет сердце мне. Улеглась моя былая рана...).

Продолжением витальных признаков выступают признаки антропоморфные. Сердце уподобляется человеку. Сердце, как человек, испытывает эмоции и чувства: сердце любит (Только не встретил Он Сердцу любимых. Песнь о 36; «Что же, красив ты, да сердцу не люб». Белая свитка и алый кушак...), боится, переживает невзгоды (Есть у сердца невзгоды и тайный страх. Пугачев), радуется и успокаивается (Кто же сердце порадует? Кто его успокоит, мой друг? Листья падают, листья падают), волнуется и тревожится («Лишь сердце потревожь». Жизнь — обман с чарующей тоскою), тоскует (И сожмется твое сердце от тоски немой... О дитя, я долго плакал над судьбой твоей...), бывает равнодушным (Проходил я мимо, сердцу все равно. Не криви улыбку, руки теребя...).

Сердце, как человек, наделяется ментальными способностями: оно знает (Слышу я знакомый сердцу зов. Мечта), помнит (Я хотел, чтоб сердце глуше Вспоминало сад и лето. Дорогая, сядем рядом...; Сердцу приятно с тихою болью Что-нибудь вспомнить из ранних лет. Синий туман. Снеговое раздолье...), выражает свои мысли (Что не выразить сердцу словом И не знает назвать человек. Ты прохладой меня не мучай...). Сердце бывает глупым (Глупое сердце, не бейся! Глупое сердце, не бейся...), сумасшедшим (Сумасшедшее сердце поэта. Ты такая ж простая, как все...).

Одним из способов уподобления человеку выступает концептуализация сердца соматическими признаками (признаками тела): (ср.: К сердцу вечерняя льнет благодать. Черная, потом пропахшая выть!; Безо шва стянулась в сердце рана. Мечта; Узнать, что сердцем я продрог. Цветы). У сердца есть части тела, «лицо» и отдельные его части, например, брови — сердце способно хмуриться ([Хлопуша:] Что жестокостью сердце устало хмуриться? Пугачев).

Антропоморфный код дополняется признаками волеизъявления — у сердца есть желания ([Барсук:] Сердце ж спиртику часто хочет. Страна негодяев), признаками характера, среди которых ‘неласковость’, ‘упорство’, ‘дикость’, ‘доброта’, ‘беспутность’, ‘озлобленность’, ‘робость’, ‘нежность’ (Если б знала ты сердцем упорным. Заметался пожар голубой...; И сердцем ... степной дикарь! Пугачев; И сердцем стал с тех пор добрей. Цветы; Но озлобленное сердце никогда не заблудится. Пугачев; Сердце робкое охватывает стужа. Девичник; Сердце нежное твое... Письмо к сестре), интерперсональными признаками: ‘отношение’, ‘родство’ и ‘ласка’, ‘примирение’ (Есть везде родные сердцу куры... Тихий ветер. Вечер сине-хмурый; Сердце ласкаете. Звезды; Помирись лишь в сердце со врагом. Золото холодное луны...; Сердце неласково к шуму. Корова).

В русской языковой картине мира концепты объективируются признаками неживой природы. Для сердца актуальны предметные признаки, а именно признаки артефактов: ‘зеркала’ (Пучились в сердце жабьи глаза. Пугачев), ‘светильника (Трудно сердцу светильником мести Освещать корявые чащи. Пугачев), ‘сосуда’, в котором находятся мысли и чувства (Сердце радо в пурге расколоться. Пугачев; Я пришел ...с полным сердцем. Страна негодяев; Разве мысль эта в сердце поместится. Пугачев), ‘нити’ (Я всегда хотел, чтоб сердце меньше Вилось в чувствах. Может, поздно, может, слишком рано...), ‘гвоздя’ (Непутевым сердцем я прибит к тебе. Ах, метель такая, просто черт возьми!). Сердцу свойственны признаки имущества: ‘товар’ и ‘залог’ (И сердце свое не продашь. Анна Снегина; Невеселого счастья залог — Сумасшедшее сердце поэта. Ты такая ж простая, как все...).

Сердце поэтом представлено признаками стихий — первоэлементов мира: ‘огня’, ‘воды’ (Кипяток сердечных струй. Ну, целуй меня, целуй...; Прояснилась омуть в сердце мглистом. Я обманывать себя не стану...), ‘земли’, ‘камня’ (Схороня в своем сердце любовь. Что прошло — не вернуть; Ну как тут в сердце гимн не высечь. 1 мая). В авторской картине мира С. А. Есенина у сердца не отмечены признаки ‘воздуха’, характерные для русской языковой картины мира.

С позиций пространственных особенностей для сердца актуальны признаки ‘тайника’, где находятся сокровенные мысли и свойства характера (Затаил я в сердце мысли. Край любимый! Сердцу снятся...), ‘хранилища’ чувств (В сердце радость детских снов. Чую радуницу божью...). Сердце наделяется признаками ‘дома’, у которого есть окна (А в сердце светит Русь. О пашни, пашни, пашни...), углы (Сердце, больной уголок. Небо сметаной обмазано...), в этом доме живут и отдыхают (В сердце почивают тишина и мощи. Задымился вечер, дремлет кот на брусе...), в доме-сердце горит свет-жизнь (Тихо погасли огни благодатные В сердце. У могилы). Жильцами сердца обычно бывают чувства (Много в сердце теснилось чувств. Этой грусти теперь не рассыпать...). Само сердце представляется через метафору жильца, и его домом является страсть (В глупой страсти сердце жить не в силе. Я обманывать себя не стану...).

Сердце — это особый мир, в котором строят дом (Но в сердце дома не построил. Теперь любовь моя не та...). В этом мире своя погода: холод, стужа (И сердце, остыть не готовясь. Я помню, любимая, помню...; Сердце остыло. Вечером синим, вечером лунным...), метель (Сердце метелит твоя улыбка. Плачет метель, как цыганская скрипка; У меня на сердце без тебя метель. Голубая кофта. Синие глаза), жара, зной (В сердце тоска и зной. Грубым дается радость). Сердце — место Бога, веры (А в сердце Исус. Я странник убогий).

Временная парадигма концепта сердца состоит из признаков времен года: весны (Помоги мне сердцем вешним Долюбить твой жесткий снег. Серебристая дорога...; За пробуженный в сердце май? Сукин сын), единиц времени: дня прошедшего (На сердце день вчерашний, О пашни, пашни, пашни...), времени суток: ночи (И на сердце изморозь и мгла... Видно, так заведено навеки...; Залегла забота в сердце мглистом. Я обманывать себя не стану...).

Окказиональные признаки сердца в произведениях С. А. Есенина немногочисленны: сердце отождествляется с яйцом (Проклевавшись из сердца месяца, Кукарекнув, взлетит петух. Инония), сумой (В сердце снов золотых сума. Пой же, пой), песней (Ты сердце выпеснил избе... Теперь любовь моя не та...), самородком (Сердце станет глыбой золотою. Руки милой — пара лебедей...), свечой (Воском жалоб сердце Каина К состраданью не окапишь. Пугачев).

Как показал анализ способов концептуализации сердца, для авторской картины мира С. А. Есенина наиболее актуальными выступают вегетативные признаки поля, витальные признаки сна и опьянения, много- и разнообразные эмоциональные признаки, ментальные признаки памяти и знания, интерперсональные признаки ласки, пространственные признаки, в особенности признаки дома, признаки погоды — холода, мороза, жары, стужи, метели, временные признаки ночи. Особую специфику его видения и ощущения внутреннего мира составляет связь сердца с песней, словом и тайной.

1. Адамчик, В. В. Словарь символов и знаков / В. В. Адамчик. — М.: ACT, Мн.: Харвест, 2006. — 240 с.

2. Александрова, 3. Е. Словарь синонимов русского языка : практический справочник / 3. Е. Александрова. — 7-е изд., стер. — М.: Русский язык, 1993. — 495 с.

3. Бенвенист, Э. Словарь индоевропейских социальных терминов / Э. Бенвенист. — М.: Прогресс-Универс, 1995. — 456 с.

4. Берегова, О. Символы славян / О. Берегова. — СПб.: Диля, 2007. — 432 с.

5. Борискина, О. О. Теория языковой категоризации. Национальное языковое сознание сквозь призму криптокласса / О. О. Борискина, А. А. Кретов. — Воронеж: ВГУ, 2003. — 211 с.

6. Буслаев, Ф. И. Догадки и мечтания о первобытном человечестве / Ф. И. Буслаев. — М.: РОССПЕН, 2006. — 704 с.

7. Буянова, Л. Ю. Концепт «душа» как основа русской ментальности: особенности речевой реализации / Л. Ю. Буянова // Культура. — 2002. — № 2 (80). — Режим доступа: http://www.relga.rsu.ru/n80/cult80_l.htm

8. Владимирцев, В. П. К типологии мотивов сердца в фольклоре и этнографии / В. П. Владимирцев // Фольклор и этнография: У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. — Л., 1984. — С. 204-211.

9. Даль, В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. / В. И. Даль. — С.- Петербург, 1996.

10. Карасик, В. И. Лингвокультурный концепт как единица исследования / В. И. Карасик, Г. Г. Слышкин // Методологические проблемы когнитивной лингвистики; под ред. И. А. Стернина. — Воронеж: ВГУ, 2001. — С. 75-79.

11. Колесов, В. В. Концепт культуры: образ, понятие, символ / В. В. Колесов // Вестник СПбГУ. — Сер. 2. — 1992. — № 3. — С. 30- 40.

12. Колшанский, Г. В. Некоторые вопросы семантики языка в гносеологическом аспекте / Г. В. Колшанский // Принципы и методы семантических исследований. — М.: Наука, 1976. — С. 5-31.

13. Кошарная, С. А. Миф и язык: опыт лингвокультурологической реконструкции русской мифологической картины мира / С. А. Кошарная. — Белгород: БГУ, 2002. — 288 с.

14. Лакофф, Дж. Метафоры, которыми мы живем / Дж. Лакофф, М. Джонсон. — М.: Едиториал УРСС, 2004. — 256 с.

15. Мыркин, В. Я. Понятие vs. концепт; текст vs. дискурс; языковая картина мира vs. речевая картина мира / В. Я. Мыркин // Проблемы концептуализации действительности и моделирования языковой картины мира: материалы Межд. науч. конф.; отв. ред. Т. В. Симашко. — Архангельск: Поморский гос. ун-т, 2002. — С. 46-47.

16. Пименова, М. В. Особенности репрезентации концепта чувство в русской языковой картине мира / М. В. Пименова // Мир человека и мир языка; отв. ред. М. В. Пименова. — Кемерово: ИПК «Графика», 2003. — С. 58-120. — (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 2).

17. Пименова, М. В. Этногерменевтика языковой наивной картины внутреннего мира человека: монография / М. В. Пименова. — Кемерово: Кузбассвузиздат; Landau: Verlag Empirische Pädagogik, 1999. — 262 с. — (Серия «Этнориторика и этногерменевтика». Вып. 5).

18. Пименова, М. В. Концепты внутреннего мира (русско-английские соответствия): дис. ... д-ра филол. наук / М. В. Пименова. — Санкт-Петербург, 2001. — 497 с.

19. Пименова, М. В. Концепт сердце: образ, понятие, символ: монография / М. В. Пименова. — Кемерово: КемГУ, 2007. — 500 с. — (Серия «Концептуальные исследования». Вып. 9).

20. Потебня, А. А. Мысль и язык / А. А. Потебня. — Киев: СИНТО, 1993. — 190 с.

21. Сергеев, С. А. Особенности объективации концепта мечта в русской языковой картине мира: автореф. дис. ... канд. филол. наук / С. А. Сергеев. — Новосибирск, 2005. — 20 с.

22. Словарь русских народных говоров. — Вып. 37: Свято-Скимяга / гл. ред. Ф. П. Сорокалетов. — М.: Наука, 2003. — 415 с.

23. Словарь русского языка: в 4 т. — 2-е изд., испр. и доп / под ред. А. П. Евгеньевой. — М., 1981-1984.

24. Словарь символов. — Режим доступа: http://dic.academic.ru/dic.nsf/simvol/778

25. Смирнов, Ю. И. Сердце и печень врага / Ю. И. Смирнов // Сибирский филологический журнал. — 2004. — № 2. — С. 4-25.

26. Степанов, Ю. С. Константы: словарь русской культуры / Ю. С. Степанов. — М.: Академический Проект, 2001.

27. Тресиддер, Дж. Словарь символов / Дж. Тресиддер. — М.: ФАИР-ПРЕСС, 1999. — 448 с.

28. Трубецкой, Н. С. История. Культура. Язык / Н. С. Трубецкой. — М., 1995.

29. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. / М. Фасмер. — Изд-е 2-е, стереотип. — М.: Прогресс, 1987.

30. Фрейденберг, О. М. Миф и литература древности / О. М. Фрейденберг. — М.: Наука, 1978. — 605 с. — (Серия «Исследования по фольклору и мифологии Востока»).

31. Фрэзер, Дж. Золотая ветвь / Дж. Фрэзер. — М.: Изд-во политической литературы, 1986. —703 с.

32. Pokorny, J. Indogermanisches etymologisches Wörterbuch / J. Рокоту. — Bern, 1959. — Bd. 1