Концептология

Раздел 4. Смысл (семантический аспект в отношении к слову)

«Как может то же самое слово при одинаковом значении иметь столь разный смысл, — заметил известный специалист по культуре речи С. М. Волконский, — когда мы на суше говорим земля или когда на палубе кто-нибудь крикнет: «Земля!». Изменяется смысл слова».

О смысле и значении написано много, интересно и поучительно. Нашей целью является не пересмотр текстов и тем более не изменение определений. Хотелось бы показать соотношение «смысла текста» и «значения слова», рассмотреть их в их взаимной связи и определить простой способ их выявления. Всегда любопытно наблюдать, как данные речи сгущаются в факт языка, давая возможность проникнуть в их двуединую сущность — в суть национальной ментальности.

Действительно, устойчивые сочетания значение слова и смысл текста скрывают в себе сущностное различие между значением и смыслом, во всяком случае — в русском словоупотреблении. Сказать «смысл слова» и «значение текста» — значит перевести обсуждение за пределы узкой семантики в общекультурную плоскость. Значение несет знак, в данном случае — словесный: слово. Смысл же имеет текст, «сплетенный» из многих значений тех же знаков-слов. Значение во всех случаях требуется определять, а определяется понятие; смысл же следует раскрыть, а раскрывается символ. За словом скрывается понятие, за текстом — символическое содержание. В этом случае справедливо определение А. Ф. Лосева: «Символ вещи действительно есть её смысл» — говоря иначе, и значение слова есть выявленный на основе конкретного текста его смысл. Не секрет, что лексикографы значения слов определяют по типичным контекстам, извлекая их из признаваемых классическими текстов. По этой причине понятие «смысл» шире понятия «значение».

Воспользуемся мнением современного философа (Д. К. Бурлака), те же понятия изъясняющего в студенческой аудитории. По его суждению:

Смысл — это дух в сфере идеального, духовно целостный разум, духовно насыщенная мысль... Смысл образуется при общении субъектов, в данном отношении он реальность сколь созданная, столь и творческая... Смысл — определенность, соединенная с потенцией ее преображения... Смысл — внеположенная вещи сущность, вытягивающая ее за наличные пределы трансцендентная энергия... Смысл часто служит синонимом цели... смысл аналогичен понятию в гегелевской его трактовке, но понятие выражает общее и всеобщее, а смысл нацелен на уникальное, поставленное в максимально широкий контекст... Смысл — разумная и осмысленная форма духовного познания ...Грань между символом и понятием есть одновременно и их переход. Когда отсутствует или утрачивается понимание переходности символического и понятийного, их неслиянности, но и нераздельности, тогда символ превращается либо в голую схему, либо в идол, тотем (выделения ключевых слов мои. — В. К.).

Таким образом, символ, заменяя значение в тексте, выступает в виде такого же понятия, но только образного понятия, т. е. понятия, осложненного образом — исходной содержательной формой всякого слова. Действительно, образность присуща тексту в целом и проявляется в нем, преобразуя реальность в соответствии с задачами, поставленными автором текста. Понятие в идеале однозначно и четко входит в систему логических категорий, не подвластных авторским чувствам и ощущениям. Символ же «умирает» в понятии, подобно тому, как и словарное определение, раз данное, убивает символический смысл словесного знака, «стирая» его исходный синкретизм, связанный с конкретным действием в жизни. В сущности, постоянное взаимодействие значения и смысла создает мерцающую ткань текстов, всегда новых, свежих и авторски неповторимых, хотя и здесь дело обстоит гораздо сложнее, чем кажется.

Обобщая, сформулируем соотношение смысла и значения следующим образом: смысл структурируется, он функционально оправдан и действует на грани синхронии, существует в настоящем; значения систематизируются, а поскольку они постоянно изменяются, то и существуют в диахронической проекции; они историчны.

«Мы познаём только признаки» — заметил выдающийся филолог А. А. Потебня; это верно. Сознание выделяет замеченные им признаки предмета и на этой основе создает себе представление о вещи в целом — в ее отличии и сходстве с другими предметами. Исторически древнейшим средством фиксации признаков были причастия, только они выполняли функцию сказуемого. В последующем сознание образовало двоение форм, причастия разложились на прилагательные и на глаголы, одинаково способные передавать признаки в любой форме: признак уподобления (белый свет) и признак сравнения: (свет как сила). Сравнительные обороты развили законченные суждения, которые оформились в виде предложений, выработав личную глагольную форму: свет — сила, свет — это сила, свет родит силу и т. д. Признаки же уподобления имели индивидуальный характер, поскольку выделялись из своего имени на правах типичных признаков, принадлежащих только данной предметности. Например, признак скорости в каждом случае имел видовое отличие, можно было сказать быстра реченька, ясный сокол, скора ящерка и т. д. (семантика прилагательных определялась этимологическим родством с семантикой соответствующих имен), но невозможны комбинации типа скорая реченька, ясная ящерка, быстрый сокол и т. п. Устойчивые сочетания двух слов представляли собой образное понятие, эквивалентное современному понятию «скорость». Современное понятие образуется путем устранения образности из «образного понятия», а снятие образности исключает его из числа «живых». Следовательно, можно определить, что «Понятие» — это наиболее точно осознанный на данный момент концепт, явленный в логической форме; понятие представлено в застывшем виде как не подверженный изменениям актуальный концепт, готовый для практических действий. Это своеобразная схема реальности, лишенная многих качеств и признаков самой реальности.

Имеется два типа значений — собственно значение, связанное со словом (словесное значение), и предметное значение, связанное с предметом (референтом). Их двоение отражает двоичность сознания в левой и правой областях полушарий мозга. Сведение их в одно до необходимой резкости и отчетливости и создает понятие, организуя понятийное мышление. Образно-символическое мышление сохраняло своеобразие каждого типа значений в их отдельности и своеобразии. Подобным было всякое мышление до XVII века (в Европе понятийное мышление образовалось чуть раньше). При таком мышлении, представленном, в частности, в сказочных сюжетах, слово символического содержания одновременно исполняет две функции (символ замещения). Вот как понимает это известный фольклорист С. Б. Адоньева:

В структуре значения фольклорного знака могут быть выделены референтная и не референтная «области», тесно связанные между собой. Если слово употребляется в «профанном» контексте, актуализируется референтное значение. Если же оно использовано для создания ритуального текста, то на первый план выступает вторая из названных областей... Вербальный знак сказочного текста одновременно корреспондирует к референту (к вещи), который он обозначает в профанной ситуации, и к значению этого референта (денотату), которое актуализируется в момент сакрального контакта, когда сам референт становится знаком».

Другими словами, одновременно проявляют себя оба значения, составляющие смысл знака; например, в Ипатьевской летописи 1425 г. под 1146 годом дана запись: Простѣ бо бѣ ему путь Корачеву — где наречие воспринимается двузначно: ‘(идти) просто (т. е. легко)’ и путь-дорога проста — ‘открыта’. В тексте Слова о полку Игореве таких примеров много как раз потому, что это былинный текст.

В отличие от значений, двумя своими формами организующих понятие, смысл соединяет слово с вещью, и слово осмысляется в тексте. Это нижняя горизонтальная линия семантического треугольника, которая в принципе может иметь множество продолжений — в отличие от значений, которые конечны, поскольку создают круг. По-видимому, лексикографы, извлекая из образцовых текстов смысл слова, неправильно выдают его за значение, дробя единое значение на множество так называемых переносных значений. По существу, это излеченные из контекстов риторические тропы (метонимии, синекдохи, метафоры), а не значения слов.

Рассмотрим это положение на историческим примере (в скобках даны даты первой фиксации значения в текстах).

ДОМ: 1 ‘кров’ (XI в.) → 2 ‘домочадцы’ (XI в.) → 3 ‘хозяйство’ (XII в.) → 4 ‘здание’ (1230).

В зависимости от того, какой язык положен в основу этимологизации, определяются разные этимоны слова дом: ‘семья’ или ‘(со)здание’; факт расхождения указывает на то, что в исходном образе содержалось представление о ‘семейном крове’, созданном усилием коллектива. Сужение значения до ‘здание’ происходило позже всего — когда уже

появились соответствующие постройки, терема и чертоги. Факты русского языка подтверждают исходный образ ‘крова’, например, в адвербиализованных формах типа до́ма (XI в.) и домо́ви (907) → домой (XVI в.) — утраченных падежных формах склонения. Они как раз и сохраняют исконный смысл слова ‘домашний кров’.

Определения к слову также подтверждают указанную последовательность значений, ср. соответственное следование прилагательных 1) отчий (даже отний) — 1125; 2) отцов — 1150; 3) отцовский — 1578 (отеческий — 1132, отецкий — 1515); 4) отца (дом отца) XVII в., представленные в памятниках. Затем распространилось аналитическое представление, данное образным понятием: дом (по)стоялый (1628), дом архиерейский (1691), дом божий (XVII в.), дом убогий (XVII в.) и т. д.; в XVIII в. представлено уже несколько десятков образований, а в XX в. они стали приобретать символическое значение (белый дом — правительственная резиденция, большой дом — резиденция тайной полиции, желтый дом — приют умалишенных, и т. д.).

Историческое следование производных согласуется с указанным распределением значений, ср.: 2) домашний первоначально в знач. ‘семейный’ (XI в.); ср. домочадцы как обозначение коренного населения (XI в.), затем как жителей дома (1219), 3) домовитый (912), домашнее (домачнее) с XII в., 4) домо́вый (XVII в.) при более ранней форме домо́вный (1598), сохранявшейся до XIX в. Относительно позиции 1 сведений нет, но с известной долей вероятности к ней может быть отнесена форма домово́й (записана только в XVII в., когда стало возможным описывать языческую терминологию); ударение на окончании соответствует правилу исконного распределения ударений у слов подвижной акцентной парадигмы, тогда как ударение домо́вый вторично (образовалась в новое время в соответствии с семантическими условиями речи).

С точки зрения лингвистической доминанты в наше время основным значением слова дом является ‘здание’, а три другие разбросаны как условие (‘кров’), причина (‘семья, род’) и цель (‘хозяйство’). Исторически эти co-значения постоянно изменялись местами; так, в средние века основой выступало значение ‘хозяйство’ (ср. Домострой), а в древнерусском долго оставалось значение ‘кров’, символически включающее в себя и значение ‘род’ (в старославянских текстах только эти два значения и представлены). Положение то же, что и в фонетических соотношениях, когда при сохранении звучаний изменяются признаки различения. Всё дело в отношении доминантных сем друг к другу; между прочим, это объясняет постоянное стремление лексикографов обновлять толковые словари, приводя их словесные значения в соответствие с узусом данного времени. Однако главным значением во все времена остается значение концептуальное — в нашем случае это ‘кров’.

В Словаре эпитетов даны прилагательные только к значениям ‘род (семья)’ и ‘хозяйство’, причем эти определения либо нейтральны (большой, хороший), либо в связанном виде только с этим именем представляют образное понятие (богатый, бедный, гостеприимный, зажиточный и т. д. дом). Наоборот, в значении ‘здание’ все определения создают символический оттенок смысла, созданный на понятийной основе: белый дом, большой дом, желтый дом, казенный дом, публичный дом, торговый дом и т. д. Способность «впадать в символ» и доказывает актуальность этого значения слова дом сегодня.

Пример иллюстрирует мысль о расхождении между значением слова и переносным значением его, которое, направляемое коренным концептумом, возникает в определенный момент истории, отражая обстоятельства народной жизни.

Задания:

1. Местоимения помогают мыслить не понятиями, а образами. Исходя из этого, определите, какое конкретное значение имеет слово дом в следующих сочетаниях с местоимением: мой дом, свой дом, весь дом, этот дом?

2. Чем формально отличаются исторически возникающие определения отчий кров, отцов род, отецкое (отцовское) хозяйство, дом отца?

Воспользуемся дискурсивным характером нашего мышления и высветим смысл имени с двух сторон: со стороны определения перед именем и со стороны предиката после имени; обе позиции предстают в предикативном усилии мысли и потому субъективны, но отбор сравнений уточняется объективно общим смыслом конкретного высказывания и направлен значением основного слова. Таким образом, путей выявления значений слова, необходимых для воплощения концепта, у нас всего два. Первый — конструирование понятия на основе сочетания имени с определением-прилагательным, представляющем конкретное содержание понятия (сон железный — Тютчев). Второй — посредством суждения, т. е. подведения значения слова к общему роду, также проявляющегося в тексте на основе интуитивного приближения к концепту (любовь есть сон — Тютчев).

Признаки выражения в форме прилагательного могут представать в трех видах, они могут быть типичными, реальными или образными. Типичные признаки раскрывают символ, как выражение основного его свойства: белый свет, сине море, железная воля и т. д. Реальный признак создает актуальное понятие: белый цвет, Черное море, железная дорога и пр. Образный признак образует метафорический образ: белое братство, беспокойное море, железное сердце. Могут возникать и причудливые оксюмороны типа железный пух, но они не отражают концептуального стержня основного слова и в принципе могут возникать по любому авторскому капризу. Такие мы не будем принимать во внимание, как лишенные информативной силы при определении концепта.

Начнем с атрибутивных сочетаний, избрав для этой цели символ «любовь». Слово любовь очень частотно, обеспечено множеством текстов, что удобно при массовом переборе контекстов, приведенных в качестве иллюстраций к словарной статье «Ментального словаря русского языка», над которым сейчас работаем.

Проверим это заключение на реальном материале — на тех эпитетах, которые определяют символ Любовь. В «Словаре эпитетов» представлено более 280 определений, которые явным образом делятся на четыре группы. Эти группы можно обозначить как «типичный признак», а также признаки, выражающие «глубину», «интенсивность» и «длительность» своего проявления, в том числе и не типичного признака:

Признак = качество

типичный = приписанный

глубинный = поверхностный

интенсивный = длительный

Коренные признаки качества — типичные признаки — весьма ограничены числом (что понятно) и от прочих отличаются тем, что способны образовать именные сочетания, ср. жаркая Л, пламенная Л, страстная Л и т. д., которые могут заменяться сочетаниями жар любви, пламя любви, страсть любви — так же, как и все относительные нового сложения (братская Л., детская Л, женская Л и т. д.). Все остальные определения подобной замены лишены или изменяют смысл целого сочетания, ср.: крепкая, слепая, долгая, безумная и т. п. любовь; вечная любовь дает обратимое сочетание любовь века, с новым значением всего оборота.

«Глубинные» признаки (в «Словаре синонимов» их 46) представлены прилагательными типа высокая, крепкая, острая, открытая, простая, прочная, слепая, чистая и др.

«Интенсивных» определений больше всего (218), в их числе безбрежная, беззаветная, безмерная, безумная, ненасытная, духовная, живая и пр.

«Длительных» отмечено всего 16, например, вечная, давняя, долгая, краткая, неизменная и под.

«Интенсивные» находятся на крайнем полюсе схемы, что указывает на их способность развиваться (или продолжить классификацию более дробными видами). Судя по структуре прилагательных, среди которых много конфиксальных типа безумный, они позднего образования.

В принципе, указанная последовательность типов, по-видимому, отражает исторически возникавшие страты (слои) в их накоплении средствами языка: типичные → глубинные → интенсивные → длительные. При этом каждый последующий тип очевидным образом связан с предыдущим; например, глубинные от типичных отличаются мало — только тем, что типичный признак исходит из самой предметности, тогда как глубинный привходит извне, ср. жаркая, жгучая — крепкая, прочная. Но оба признака роднит их постоянство при определяемом предмете.

В конечном счете, перебирая отмеченные в употреблении эпитеты, мы очерчиваем пределы десигната — признаки различения, выявляющие содержание концепта и явленные в содержании понятия. При этом, как это заметно, в роли понятия (образного понятия) выступает все сочетание в целом, поскольку вечная любовь отличается от неверной любви, а эта последняя — от слепой любви и т. д. по списку. Образное понятие раскрывает символ, уточняя каждый раз оттенок и грань его бесконечного проявления. Таким образом, с помощью определения мы конструируем понятие, годное только для понимания данного конкретного случая.

В «Словаре эпитетов» к слову «дом» даны определения только для значений ‘домочадцы (семья, род)’ и ‘хозяйство’; все они составляют со своим именем существительным устойчивое сочетания по принципу типичного признака, ср. богатый дом, бедный дом, гостеприимный дом, зажиточный дом, отцов дом, чинный дом и т. д. Не забудем, что это «словарь эпитетов», и потому здесь нет актуальных признаков, в современном языке связанных со значением ‘здание’. Последние и предстают в сочетаниях типа белый дом, большой дом, желтый дом, казенный дом, публичный дом, торговый дом и т. п., в основе своей понятийных (белый дом — выкрашенный в белую краску), но развивающих переносные значения, ср. белый дом ‘резиденция правительства’, казенный дом ‘тюрьма’ и т. п.

В принципе, историческая смена актуальных признаков (а они составляют словесное значение) способна представить историю цивилизации. Покажем это на прилагательном от корня зем- (отражает одну из четырех стихий древнего мира):

Общество: зем-ьн-ой — относящийся к земле, как к месту жительства (996 г.)

Государство: зем-ьск-ий — относящийся к власти (земство) (998 г.)

Основание: земл-ян-ой — сделанный из земли (996 г.)

Хозяйство: земел-ьн-ый — обрабатываемая земля (1076 г.)

После этого необходимо подвести черту и представить пятое определение земл-ист-ый, которое впервые отмечено в 1786 г. и в Словаре Академии Российской толкуется как ‘содержащий части земли’, в Словаре 1847 г. как ‘похожий на землю’, и только в словаре Грота-Шахматова получившее значение ‘серовато-бледный (о цвете лица)’. Это метафорическое и позднее значение выходит за пределы исконной субординации, которую можно представить в следующей схеме:

Основа земляной → условие земельный; причина земной; цель земский

Обращает на себя внимание расхождение в формах: «идеальные» отношения общества и государства обслуживает исконная форма корня земь, а «реальные» хозяйственные отношения — новая форма земля. Все это укладывается в схему реализма: идеальное как высокое обслуживается архаичными формами, а реально-вещное — новыми, разговорными.

Задание:

На основе выбранных из «Словаря эпитетов» нескольких слов проанализируйте семантическую сеть отношений по изложенным выше принципам.

Второй путь конструирования понятия осуществляется в логическом суждении, т.е. в подведении символа Любовь к возможному роду путем сопоставления с разными сущностями; в результате «понятие» актуализируется в текстах на основе интуитивного приближения к концепту. По-видимому, в нашем сознании содержится скрытое понятие (концепт), неявно представленное в подсознании, что и дает возможность сопоставления. В результате этой операции мы очерчиваем границы денотата — предметного значения, представляющего объем понятия.

Четкой границы между адъективными сочетаниями и суждениями нет, в обоих случаях их объединяет предикативность, у адъективных сочетаний скрытая; ср.: «Здесь, погрузившись в сон железный, Усталая природа спит» (Тютчев). Метафоричность сочетания сон железный усиливается перестановкой имени и прилагательного, в результате чего образуется скрытая предикативность (сон — железный). У прилагательных притяжательных предикативность выявлена сильнее, ср. солдатская любовь, плотская любовь (любовь солдата, любовь плоти).

Подбор цитат осуществлен, в основном, методом случайной выборки. Это не предложения, а законченные высказывания, включенные в определенный жанр (по М. М. Бахтину) и как таковые требуют своего стилистического комментария. Количество цитат при каждом слове указывает на относительную активность употребления слова в современной речи; при отсутствии или редкости современных текстов, использованы цитаты из старых авторов, углубляясь до XVII века.

В словарной статье приводятся многие определения «понятия- символа», ср.: «Любовь — тоже понятие, как и всякое другое понятие» (Шелгунов). — «Любовь не есть понятие, которое можно анализировать и исследовать» (Кавелин). — «Нет, любовь не надо «определять», достаточно однажды по-настоящему пережить её» (И. Ильин). — «Любовь — как бы мы ни старались скрыть её имя в холодных понятиях солидарности, чувства общения, социальной связи — есть начало, скрепляющее всякое общество» (Федотов). — «Надо очень остерегаться слова любовь, которое и раньше звучало многосмысленно, а теперь смысл и совсем потерялся... На языке простого народа любовь часто выражает грубо-чувственную сторону, а самая тайна остается тайной без слов» (Пришвин) и т. д. В конечном счете, следует согласиться с Ю. С. Степановым в том, что «в русской культуре концепт Любовь понятийно не развит», добавив: этот концепт постоянно развивается в границах национального символа. В отличие от понятий, «балета бескровных категорий» (Г. Шпет), символ склонен к постоянным изменениям и гибко реагирует на изменяющиеся ситуации.

Таким образом, в последовательном снятии случайных отклонений и в подведении многочисленных видов к общему для них роду мы получили развернутую перспективу концепта Любовь, представленную в русских классических текстах и в русском восприятии. Это сложное символическое образование, столетиями накапливавшее существенные признаки своего бытия в русской культуре. Можно различить слои (страты) семантических типов и представить их метонимическое движение во времени. Метафорические переносы осуществлялись позже всего и до сих пор часто выглядят как авторские фантазии талантливых писателей. Несмотря на это, и они следуют жесткой норме выхода из концептума и всегда определяются его исходной семантикой. В материале, данном в словарной статье «Любовь», содержится множество сближений по принципу сравнения, в результате чего Любовь сравнивается с жалостью, с жаждой, с возрождением и т. д. Все многообразие материала укладывается в пять групп, с некоторыми отклонениями в частностях.

Вот эти группы:

1. Влечение — влечение, жажда, пожар, стремление, порыв, сила и т. д.

2. Жалость — болезнь, жалость, сострадание и т. п.

3. Связь — долг, обмен, привязанность, связь и др.

4. Единение — возрождение, единение, единство, радость жизни и пр.

5. Награда — благо, благодать, награда, вечное мгновение и т. д.

Любопытно сравнить полученную таким образом классификацию с установленными П. Флоренским «направлениями в любви» — на основе греческого материала, который первоначально калькировался:

«Итак, греческий язык различает четыре направления в любви: стремительный, порывистый эрос, или любовь ощущения, страсть; нежную органическую στοργη или любовь родовую, привязанность; суховатую рассудочную αγαπη или любовь оценки, уважение; задушевную искреннюю φιλια или любовь внутреннего признания, личного прозрения, приязнь».

Первые четыре группы определенно соотносятся с греческими типами, установленными на основе классических текстов, в том числе и христианских:

1. Влечение как ощущение — ηρος = любовь да ласка

2. Жалость как чувство — φιλια = любовь и дружба

3. Единение как привязанность — στοργη = совесть-любовь

4. Связь как уважение — αγαπη = совет да любовь

В представленной последовательности типы содержательно усиливаются — от ощущения до разумного основания. Однако греческий материал не дает пятого типа — награды благодати. Это несомненное добавление христианства, включившего в национальную ментальность «духовную составляющую» концепта в соответствии с общим представлением русского реализма: идея равновелика вещи. Включение пятого типа обязано переходом в режим реализма, сменившего прежнее номиналистическое мировоззрение. Потому что, как это выразил Л. Толстой, «Любовь дает людям благо, потому что соединяет человека с Богом». Отторжение от номинализма подтверждается отсутствием признака sex, теперь приобретаемым путем заимствования (в известной среде) английского слова.

В качестве примера был избран концепт Любовь как наиболее сложное концептуально образование. Предметная лексика вообще легче для анализа, хотя и она в современных условиях развивает переносные значения, впрочем, постоянно связанные с концептуальным ядром. Это — непременное условие того, что переносное значение будет принято русским сознанием как свое собственное. «Своим ничего не надо доказывать», — справедливо заметил русский философ, и так оттого, что всё уже выражено — в слове.

Системные связи можно раскрыть на таком же рассмотрении текстовых предикатов. Например, предикатами концепта Дух в русских текстах (см. словарную статью) выступают: мышление, сознание, разум, идея, принцип — интеллектуальные составляющие; дуновение («дыхание Божие»), энергия, творческая активность, источник деятельности, свобода и в конечном счете «христианская метафора — Любовь», облаченные в ипостаси Сущность, Существо и Бог — несомненно волевые (мужские) начала. Предикатами концепта Душа выступают двоящиеся начала, поскольку, в отличие от единого Духа, Душа может быть душой человека и душой Мира. Душа мира дана как непрерывная движимость во внепространственной бесконечности, глубокая существенность чувств и мысли в волевом усилии, представленном во внерассудительном анализе. Душа человека — самодвижущая сила в замкнутом целом, нерасторжимое бестелесное качество святости и зверства («сплав Бога и зверя») с преобладанием моральных признаков чувства, совести и страсти — чувственно-мистические (женские) начала. Все эти предикатные признаки представлены в толкованиях текстов. Западноевропейских параллелей не много из-за редкости примеров; так, концепт Дух представлен только предикатами сознание, принципы и свобода.

Дополним примеры текстами, предикативно изъясняющими концепт Дом:

«Оставил дом и ушел в пустыню» (Ремизов) — «Государство было домом» (С. Булгаков). — «На Святой Руси нужен свой дом, своя семья» (Хомяков). — «Дом — это самая устойчивая капсула человеческого бытия, даже умирая, переходим из одного домка в другой» (Визгин) — все в значении жилища, родного крова; «Сердятся как во всяком русском доме» (Розанов). — «Дом — человеческое общество, поселенное на известном месте» (Кавелин). — «Дом как связь поколений, центр семейных преданий» (Чичерин). — «Врасплох захвачен российский старый дом» (Бунин). — (Дружба) «между ‘домами’ на ‘улице’, называемой Историей (Аннинский). — «Дом — будущее, summa детей» (Розанов) — все в значении семьи, рода, домочадцев. Это значения являются основными, поскольку восходят к концептуму, а концептум — средство, держащее единство слова во времени и пространстве. Другие два значения встречаются преимущественно в «бытовых» текстах: «Баба... порядком вела дом» (Личутин) или в поговорке «Дом вести — не лапти плести» — значение хозяйства, основное значение слова ‘здание’ представлено в текстах поэтов: «Современные дома-крысятники строятся союзом глупости и алчности» (Хлебников). — «Помнишь, как строили дом...» (Гребенщиков). В любом случае за пределы четырех значений субординации предикативные признаки не выходят.

Задание:

Слова, выбранные для работы по предыдущему заданию, наполните текстами по Интернету и составьте алгоритм порождения смысла. Проверьте, насколько совпадает ваш результат с определениями толковых словарей.

Синкретизм (от греч. συνκρητισμος — соединение, букв. «слитность») — нерасчлененность предметов и явлений в древнем сознании, отраженная в словесном знаке. Это исходная точка развития смысла. Совершенно справедливо символически описала этот семантический момент Н. Д. Арутюнова:

Простота не пустота. Простота — это истоки, начала, элементы, аксиомы. Их место — в глубине. В них записан генетический код явления, его судьба. Из них выводимы механизмы усложнения

Такова, действительно, форма действия древнего мышления, основанного на эквиполентности (равнозначности) целостно выделенных объектов восприятия в режиме «стихийного материализма»; таков реальный номинализм, в сознании, представленный образами действительности. Все признаки объекта совмещены в образном представлении и еще не выделены аналитически. Именно таким представляет себе мир младенец, только-только осваивающий, между прочим, принципы мышления в слове. Называя вещь, субъект одновременно обозначает все ее существенные признаки. О семантическом синкретизме настойчиво говорят представители контенсивной лингвистики (см. ниже), для которых синкрета является «первословом-первопредложением».

Многозначность признаков представлена в их целом — в отличие от современной многозначности понятий, в коллективном сознании дробящих мир на конкретные части. Функциональное отличие состоит и в том, что синкретизм связан с обозначением одной «вещи» во всей сумме ее признаков (относится к десигнатам S), тогда как многозначность связана с обозначением предметных значений D. Многозначность (полисемия) возникла на основе тропеических (первоначально метонимических) переходов, включавших множество объектов в общую номинацию: переносные значения определялись вещным миром, и давно замечено, насколько невозможны в переводах тонкости переносных значений слова, определяемых их национальным характером.

Современная многозначность слова есть результат исторического развития словесного знака, заключительный этап частых «приращений смысла» слов.

Постепенное увеличение предметных значений слова D приводило к сужению словесного значения S, но до известных пределов, как правило, до четырех основных значений (ср. слова: глубина, дом, дорога, рассмотренные в настоящем очерке). В противном случае содержание понятия (=словесное значение) истончилось бы до нуля, полностью разрушив семантическую сеть отношений. Но исходное зерно смысла — концептум — оставалось в неизменном виде: все переносные значения исходят из общего — кров. Значения изменяются, концепт неизменен. Исходный семантический синкретизм разрушался в результате постепенной специализации прежде слитных в сознании предметных значений слова. Исторически мир открывался навстречу человеку в обратной перспективе — тогда как современная полисемия обращена от человека в прямой перспективе словесных значений.

Многозначные слова современных языков возникли в результате многовекового процесса познания мира; именно многозначные слова стали гиперонимами родового значений (глубина, дорога), обеспечив создание национальных литературных языков и выбросив слова видового значения в маргинальные сферы действия, прежде всего — в диалектную речь.

На исходном синкретизме основан миф, на средневековом культурном синкретизме — символ, из современной многозначности вырастает представление о понятии, якобы точном и научном. Существует устойчивое мнение, что промежуточным моментом в переходе от исходного синкретизма к современной многозначности являлась так называемая диффузность (от лат. diffusio ‘растекание’, т. е. ‘рассеянность (значений)’) — несобранность контекстных значений в различных словесных формулах. Таково положение средневековых текстов, которые отличались тесной привязкой основного слова к смыслу всего контекста; ср.: чюдьная икона и дивьная церковь — прилагательные еще не синонимы, они обслуживают свои имена, и икона творит чудо, а церковь посвящена Богу (концептуальный смысл слова диво, ср.: лат. deus и греч. ‘божество’).

Последовательность процесса перехода синкретизма к многозначности удачно показана в книге Л. С. Шишкиной «Язык и познание: опыт лингвистической антропологии». По мнению автора, происходят «различные операции содержательной конкретизации, связанные с развитием категорий», т. е. развитие языка было направлено потребностями совершенствования мысли, осознанием существенных сторон действительности. Следующим выводом автора оправдывается широкий исторический подход к анализу русских концептов:

Отношения, которые начинают различаться в социуме, в складывающейся картине мира, постепенно входят в язык, отражаясь в развитии соответствующих мыслительных категорий и тем самым проясняясь. Поэтому исходная выделенность чревата множеством интерпретаций уже внутри языка. Следовательно, требует тщательного исследования изменение качества звукового символизма при переходе на уровень содержательных конкретизаций. Необходимо установить, в каком случае в языке действительно мог иметь место первичный синкретизм, а в каком мы навязываем синкретичность структурам, которые еще не различаем из-за неразработанности аналитических процедур... Удается показать, насколько сложным и длинным был путь выхода человека разумного из родового бессознательного. В языке маркировалась и с помощью языка развивалась первичная духовная деятельность человека... Значение обусловлено генетически и потому постоянно.

Дело в том, что «фигура из поэтической формы становится внутренней логической формой. Язык растёт» — заметил Г. Г. Шпет. Иначе говоря, словесное значение переходит из сферы образа в режим понятия.

Задание:

Назовите отличия, существующие между семантическим синкретизмом и многозначностью; в чем смысл промежуточной формы смысловой диффузности?

Указанным процессам категоризации способствовали тропы, напрямую связанные с предметным значением слова D, прежде всего метонимия — основной троп эпохи Средневековья (см. примеры, в Словаре показанные под знаком *). В старорусский (собственно уже великорусский) период стала развиваться и метафора как отражение состоявшегося уже перехода на словесное значение S, в связи с развитием русского реализма и процессом идеации.

История семантического развития в слове дом представлена здесь не случайно. Это пример сопряжения семантики слова и действия риторических тропов, создающих переносные значения слов. Последние специально не выделяются и не классифицируются в иллюстрациях к словарным статьям; распределение по тропам вообще носит искусственный характер внешнего порядка и способно обеднить концептуальный анализ излишним теоретизированием. Примеры приводил уже А. А. Потебня. Сочетание типа горючее сердце как раскрытие одного из символических значений слова сердце есть переход от орудия к действию — это метонимия, причем символическая метонимия, как образованная на стыке двух производящих: горѣти и горе («родство значений ‘горе, печаль’ и ‘жечь, гореть, печь’ элементарно» — ЭССЯ, т. 7, с. 40). Создание на этой основе отвлеченного имени типа горючесть есть обозначение предмета по типичному признаку (горючий), то есть от части к целому — это синекдоха, а вот выражения типа горючесть сердца есть прямая метафора, которая в ранние средние века исключена как органически возникающая на основе самого языка. Соотнесение конкретного с отвлеченным именем — типичный пример метафорического мышления — тогда попросту невозможно. Современное «освежение образа» горячее сердце и особенно горящее сердце (Данко) есть метафора, поданная в режиме непроизвольной иронии.

Этот пример иллюстрирует последовательность появления тропов в русском языковом сознании: метонимия — синекдоха — метафора — ирония. Заметен рост метафорических переносов с XVII в. (иногда чуть ранее), тогда как древнерусские переносные значения характеризуются метонимической составляющей с выходом в синекдоху (перенос по функции). В некоторых словах указанная хронологическая граница выражена яснее (см. Словарь), чем в приведенных примерах, мало обеспеченных надежными историческими данными.

Исключительная особенность современного типа переносов состоит в тяготении к иронии. Особенно ирония распространена в разговорной речи и прежде всего в арго. Эта черта языка была замечена в середине прошлого века, и с тех пор исключительно развилась. М. М. Бахтин писал:

Ирония вошла во все языки нового времени (особенно французский), вошла во все слова и формы (особенно синтаксические. Ирония, например, разрушила громоздкую «выспреннюю» периодичность речи). Ирония есть повсюду — от минимальной, неощущаемой, до громкой, граничащей со смехом. Человек нового времени не вещает, а говорит, то есть говорит оговорочно. Все вещающие жанры сохраняются как пародийные.

Именно поэтому так трудно работать современным пародистам — в обстановке, когда любое высказывание воспринимается как пародия или вульгарный стёб. По-видимому, такое положение связано с полной смысловой «насыщенностью» слова, ставшего, с одной стороны — символом, в любой момент готовым к замещению смысла, с другой — с гиперонимом (выделением слов родового смысла — основная тенденция всякого литературного языка), готовым служить суждению и понятию, — возникает перекрестье метафоры и синекдохи в их развитых формах. Это — тупик, который должен быть преодолен, если мы хотим получить точный и ясный, но вместе с тем образный язык, являющийся национальной особенностью нашей речи.

Внимательное изучение только что рассмотренного примера показывает, что все поступающие в распоряжение носителей языка значения никогда не отходят от корневого первосмысла, а только обогащают представление о мире путем расширения предметного значения слова. Содержание признака, т. е. словесное значение обычно остается постоянным, неизменным и полным во всех случаях — оно напрямую связано с концептом. Дом как хозяйство, как обитатели дома, как здание, воплощающее представление о домашнем крове, физически различаются только на уровне предметных значений.

Такое положение легко соотносится с основной установкой номинализма: семантическое движение по линии «вещь — идея», т. е. варьирование предметных значений, которые крепятся на общей значимости — единстве признака дома как крова. Семантическое (значение — значимость) и лексическое (слово) в аналитическом представлении разведены.

В бытовом сознании подобное разведение двух сущностей и представлено аналитическим удвоением слов. Например, дорога в современных словарях дается в четырех значениях, каждое из которых концептуально может быть выражено и своим собственным однозначным словом. Исходное значение ‘полоса земли, служащая для езды и ходьбы’ содержится в самом слове дорога; все остальные значения, которые приписываются этому слову: ‘пространство, по которому осуществляется движение’ содержится в слове путь (выражение на ложном пути вызывает представление о концепте «преодолевать (трудности)»); «направление движения’ — в слове тропа (проложить тропу вызывает представление о концептуальном смысле «пробивать (дорогу)»); значение ‘конечная цель движения’ выражено словом стезя (жизненная стезя вызывает представление о концепте «достигать (цели)»). Поэтому не вызывает удивления двоение в речевых формулах типа стежка-дорожка, тропки-дорожки, путь и дорога, которые показывают, что слово «дорога», представленная во всех представленных сочетаниях, обозначает род, а остальные три — виды путей-дорог.

Четырехчастность пространственных границ — обычная вещь в пространстве трех измерений, все слова метонимически расширяются до четырех граней; ср. еще слово глубина и т. д. Метонимии словарны, поскольку связаны с предметным значением денотата и прошли путь исторического развития — они отражают реальные отношения.

Удвоение имен было (и до сих пор является) способом образования образных понятий. В XVI—XVII вв. таких примеров множество, они восходят к народнопоэтической традиции двоения типа стыд и срам, горе не беда, радость и веселье, которые находят свое отражение и в некоторых библейских текстах. Все они выступают в роли «предпонятий», скрывая в себе указание на то, что, например, стыд и срам — не стыд, а срам, и не срам, а стыд — апофатический отрицанием утверждается новый признак номинации: сопряжение личного стыда и коллективного осуждения в посрамлении. Вот как, например, представлена разработка символа «вор» в текстах предпетровского времени: вор и зажигальщик — поджигатель, вор и богоотступник — изменник, вор-разбойник — бандит, воры и тати — собственно воры, воры и плуты — мошенники, воры блядины дети — богоотступники и т. д. Употребление слова «вор» является значимо родовой меткой отрицательного качества того, что следует за ним в качестве видового слова, и одновременно выступает новым признаком в образном понятии. Перед нами тот момент формирования «понятийного мышления» в соотношении «род — виды» (синекдоха), когда роль понятия выполняет сдвоенное слово. Еще в самом начале XIX в. Андрей Болотов на этом принципе строит повествование о своей жизни, образно пытаясь передать понятие о существенных ее моментах.

Современное сознание пользуется всеми типами словесных переносов, накопленных традицией и часто неосознаваемых как тропы ввиду их естественного «затухания». По этой причине пользуются родовым термином «перенос», «переносное значение» или даже «метафоризация», зачисляя в метафоры все виды и типы переносных значений. Обычная леность мысли современного интеллигента, перегруженного разными техническими сведениями и неспособного задуматься о тонкостях самого процесса развития переносных значений слова. Да и знаний об этих тонкостях маловато, не говоря уж о том, что «развитие», тем более «история» ныне не в чести — главное быстро «сделать дело»: не научная причина, а практическая цель стала задачей современной науки. Сам язык способствует этой позиции, затушевывая прошлые движения смыслов; например, все метонимические переносы в толковых словарях даются как законченно словарные, отстоявшиеся со временем, и приняты на вооружение современным сознанием. Мы увидели это на примере слова «дом».

Понятна постмодернистская забывчивость исторического накопления в слове переносных смыслов. «Уплощение» всех тропов, сведение их в общий синхронный ряд объясняется ремесленным характером современных художественных творений. Когнитивная лингвистика, направленная на изучение «смыслов языка» (не речи, и художественной меньше всего), как раз интересуется тем, что обходит своим вниманием современная прагматическая «поэтика». Оказывается, что исторически происходила смена тропов-переносов, а это шаг за шагом обогащало семантические возможности словесного знака, доводя его до совершенства. Наметим основные линии этого поучительного процесса, который носит «общечеловеческий характер», хотя в различных языках и развивался с разной скоростью, интенсивностью и конечным результатом.

Рассмотрим показательный пример, который позволит представить проблему аналитически.

1. Следы как сущность человека, в личном воображении представляющие образ человека, оставившего на земле эти следы. По существу перед нами остатки мифологического сознания, ставящего знак равенства между человеком и его следами; вынув след из земли и произведя соответствующие манипуляции, можно этому человеку навредить. Говоря «следы» и подразумевая человека, мы используем метонимию, простейший троп сходства по смежности, в режиме философского номинализма, основная установка которого «от вещи» преследует цель описать предметное значение слова или, в логических понятиях, объем понятия. Понятия как такового еще нет, оно выражено образно, а каждый образ существует сам по себе.

2. Расширение близкого контекста преобразовало метонимию в синекдоху: человечьи следы, оставил следы и другие парные формулы уточняли принадлежность «следов» или вводили логическую операцию опознания целого по части. Замещение одного другим есть признак символа, или образного понятия, а уклон в логические операции выдает новые формы мышления, не обязательно связанные с принятием христианства, как иногда считают. Это такое же сравнение по смежности, как и при метонимии, но более дифференцированное и четкое благодаря наличию других слов в речевой синтагме. Речевыми формулами долго пользовались в обиходе, и только «высвобождение» слов из состава такой формулы привело к «затуханию» данного тропа; пока формулы были живыми, тропеический их характер сохранялся. Возможность создания разных формул, одинаково составленных на синекдохе, вызывало новый тип противопоставлений их друг другу. Если образ воображался, то символ представлялся, а включение этого символа в идеальный ряд вводил его в равноценные отношения с самим описываемым предметом; философски это реализм, признающий равноценность вещи и идеи о ней, точнее — узко эссенциализм, утверждающий совместное их существование на равных основаниях. Отличие от предыдущего тропа в том, что теперь говорится не о цельной «вещи», а об её существенной части, описанной важным признаком выделения.

3. Дальнейшее расширение близкого контекста происходит уже в момент освобождения слова из состава формулы, становятся возможными грамматические новации. Так, высказывание оставил свой след представляет уже собственно метафору, это сопоставление по сходству функций весьма отвлеченного характера, отошедшего от конкретности первых двух тропов. Перевод ключевого слова в форму единственного числа достигает этого результата, поскольку такое имя, в отличие от формы множественного числа, напрямую представляет понятие о предшествующем символе; это символический перенос в контекстно развернутое понятие. В известном смысле, это уже не чистый реализм, а переход к концептуализму, который отличается тем, что вещь воплощается в слове, исходя из её идеи, полученной на втором моменте. Каждое слово, освобожденное из словесной формулы, представляет собой отдельную единицу, которая противопоставлена любому другому слову же, но не на принципе равнозначности, как при метонимии, а на принципах привативности, т.е. неравноценности противопоставляемых слов, ключевое из которых маркировано (отмечено) своим особым признаком.

Отличие первых двух моментов от третьего состоит в том, что метонимия и синекдоха представляют признаки различения целого, т. е. являются простым переименованием одного и того же, метонимия в цельном виде, синекдоха по отдельным, но существенным признакам. Метафора представляет готовый знак, который автоматически заменяет описываемый предмет. Так, след в приведенном метафорическом тексте никак не связан с реальным следом, оставленным ногой человека, а есть отчужденное указание на известные успехи, скажем, в науке или искусстве. Смысловой разрыв между тремя тропами в принципе проявляется и в других сочетаниях с тем же ключевым словом, например — пойти по следам (синекдоха) и пойти по следу (метафора). И здесь форма единственного числа обозначает понятие в идее, отличаясь от предметной собирательности множественного числа.

Объективное движение смыслов в такой именно последовательности подтверждается сопутствующей сменой указанных условий, а именно: номинализм — реализм — концептуализм в смене философских ориентиров познания нового в русской традиции; образ — символ — понятие в смене содержательных форм самого ключевого слова; различные признаки — знак по существу. Восхождение метафоры на уровень самостоятельного знака объясняет сохранение метафоры как тропа, в отличие от метонимического — метафорическое значение не стало еще словарным. Последовательное усложнение мысли в языковых формах путем замены тропов представляет неуклонное движение ко все более интеллектуализованным тропам, все дальше удаляющимся от предметности мысли в сторону идеальную. В современном сознании развивается новый абсолютный троп, развивающий смысловое наполнение слова новыми обертонами, — ирония. Например, высказывание оборвать след (но не оборвать следы) представляет собой иронический оксюморон, поскольку реальные следы оборвать невозможно, а абстрактно понимаемый след вполне возможно и оборвать. Не исключено, что скептически- негативная ирония есть проявление концептума в исторической точке полной насыщенности словесного знака всеми возможными значениями в их механическом, лишенном единства, собрании — ответ на вызов со стороны цельного в своем совершенстве концептума.

В целом все переносные значения слов соответствуют идеологии реализма с его антропоцентрическим олицетворением, соотносят культурно духовное с естественно физическим миром в словесных вариантах; например церковнославянское кладязь сохраняет отвлеченное значение источника знаний (например), а русское народное колодец — обозначает конкретный предмет бытового обихода.

Относительно общего значения слова существуют известные сомнения; некоторые лингвисты отказывают ему в существовании.

Общее значение словесного знака предполагает наличие сем, которые являются общими для всех проявлений этого знака, всегда остающихся при любом употреблении слова. Главное значение есть то же общее, но всегда независимое от контекста значение слова. Основное значение определяет все переносные значения слова, являясь своего рода семантической доминантой, основой, организующей семантическую парадигму. В иерархии значений слова дом общим значением является ‘кров’ — оно скрыто присутствует во всех остальных трех значениях слова. Главное же значение определяется конкретно исторически. Для современного русского литературного языка таковым будет значение ‘здание’, но в средневековых текстах мы находим указания, что не определяемым контекстом значением слова дом было ‘домочадцы’ или даже ‘хозяйство’: от него образовано значение ‘храм’, ср. Дом святой Софии, царский дом, даже Домострой.

Конечно, в сознании обычного человека реально присутствует лишь общее значение, обращенное в сторону концептума; оно помогает ему в момент речи проецировать это значение на извлекаемый из памяти образ (не понятие), в свою очередь способствующий экспликации уже главного (на данный момент) значения.

Задания:

1. Какова роль тропов в семантическом движении смыслов?

2. Какие тропы организуются на основе общих, главных и основных значений слова? Какова роль контекста в развитии тропов?