Контрабандисты Гора

Глава 7

Меня вместе с несколькими другими девушками течение многих дней держали в то ли подвале, то ли темнице, у подножия лестницы, на сырой, провонявшей соломе. Только по изменению тусклого света, просачивавшегося внутрь сверху, сквозь узкие зарешеченные окна, мы могли судить о времени проведённом здесь. Первые четыре дня меня держали в сирике, но потом его сняли. Наконец-то я смогла свободно двигать руками и ногами, и не чувствовать тяжесть на своей шее. Насколько беспомощны мы, находясь в сирике, но и, возможно, красивы. Однако, спустя всего два дня, меня, как и некоторых других, приковали к стене. Они могут делать, да и делают, с нами всё, что они придёт в голову. Это было сделано посредством ошейника и цепи, которая шла к тяжёлому кольцу, свисающему со штыря, вмурованного в стену. Теперь я чувствовала себя ещё более беспомощной, чем когда носила сирик, в котором я хотя бы могла перемещаться, хотя и маленькими шажками. Также сирик позволяет поднимать руки, например, чтобы поднести пищу ко рту, когда нам разрешают использовать для руки, чтобы питаться. Теперь я могла перемещаться не далее, чем на два или три фута от стены. Ошейник тяжело оттягивал мою шею, цепь лязгала при каждом моём движении. Несомненно, самого подвала, или темницы, с её толстыми, массивными стенами, было вполне достаточно, чтобы удержать нас на месте. Внутри помещения мы были совершенно беспомощны, учитывая стены, зарешеченную дверь наверху узкой каменной лестницы, нашу наготу, мужчин вокруг и много чего ещё, но, как мне кажется, у цепей, того или иного вида, скорее всего, была и другая цель или цели. Не исключено, они должны были послужить для нас символическим, консультативным или, возможно, поучительным моментом, который должен был окончательно избавить нас от сомнений в том, что мы были рабынями, только этим и ничем, кроме этого. Или же, возможно, дело было просто в том, что мужчинам нравится видеть нас такими, столь уязвимыми и беспомощными в таких узах, в узах, которые они выбрали для нас. Я предполагаю, что должна была бы негодовать из-за своей наготы и таких вот ограничений, а также из-за частого выставления на открытое, публичное, тщательное исследование, стоило только мужчинам того пожелать. Они рассматривали и оценивали нас так, словно мы были животными, впрочем, мы теперь и были животными, и прекрасно сознавали это, особенно, когда были вынуждены пить и есть из корыт, стоя на четвереньках и не имея права использовать руки. Но я почему-то сочла, что всё это, моя беспомощность, моё подчинение бескомпромиссному мужскому доминированию, так или иначе, мне подходит, соответствует, успокаивает и волнует. Здесь, как никогда на Земле, я почувствовала себя женщиной, впервые, радикально и фундаментально женщиной, далеко вне того, что я испытала на Земле. Можно сказать, что здесь я, наконец-то, изучила, кем я была по своей природе и характеру. Мне больше нет нужды симулировать быть кем-то ещё, своего рода искусственным мужчиной, псевдомужчиной или гротескной копией мужчины, ни даже чем-то напоминающим мужчину, или существом, для которого пол должен быть незначительным или не важным, а то и вообще существом среднего рода, без пола и без смысла к существованию, меньше чем ничто, не больше, чем социально сконструированный артефакт. Теперь я была той, кем я была на самом деле, причём полностью, пусть мои ноги по щиколотку тонули в гнилой соломе, пусть я была нагой и находилась на другой планете. Несомненно, это было связано не только с моими потребностями и той несчастливостью, с которыми я столкнулась на Земле, но также и с мужчинами этого мира, доминирующими, властными, зрелыми, рассматривавшими меня как женщину и как рабыню, и обращавшимися со мной как с таковой. Эти мужчины оказались настолько естественными, настолько ошеломительными и сильными, что перед ними я окончательно осознала себя рабыней, что перед ними я могла быть только рабыней.

Женщины вокруг меня постоянно менялись, одних приводили, других уводили. Иногда в подвале появлялись мужчины в богатых одеждах, разительно отличавшихся от простых туник охранников. Они рассматривали нас, сверялись с какими-то списками, делали в них какие-то пометки. В работорговом доме, пока шёл процесс моего обучения, я изо всех сил налегала на гореанский, стараясь улучшить мои знания и произношение. Всё же это был язык моих владельцев. Достаточно часто мне, когда я допускала ошибку в грамматике, или осмеливалась плохо подбирать или использовать неподходящее слово, приходилось чувствовать предостерегающий удар хлыста от моих наставниц, носивших, так же как и я, клеймо и ошейник. Здесь, в этом подвале, или в темнице, в этом отношении мне было намного легче. Здесь мои ошибки вызывали только развлечение, насмешки или презрение. Зачастую я обменивала часть своих порций на уроки языка. Несколько раз некоторым из нас приказывали встать в ряд, широко расставив ноги и держа руки на затылке, и обследовали. Со мной это было сделано дважды. Иногда ту или иную рабыню отводили в сторону и использовали прямо на соломе. Для большей части нас гореанский был родным языком, далеко не все мы, сидевшие в том подвале, были иномирянками, животными, доставленными из мира рабынь. Гореанки часто подлизывались к охранникам, пытаясь выведать у тех хотя бы крохи информации. Они перекрикивались с часовыми от подножия лестницы, поскольку вставать на ступени рабыням не разрешалось, за исключением тех случаев, когда их приводили в это место или забирали из него. Боюсь, разведать им удалось немного. Фактически наверняка мы знали только то, что находились около воды. Снаружи доносился плеск прибоя. Через некоторое время я поймала себя на мысли, что могу понимать большую часть из того, что говорили гореанки вокруг меня. Из их переговоров я уяснила, что это здание, довольно большое, судя по размеру подвала, было своего рода складом, товары из которого, по крайней мере, те, которые хранились в нём в настоящий момент, будут отправлены куда-то на север. Это следовало из случайно подслушанных замечаний и обмолвок. Охранникам, похоже, самим было неясно, где именно на севере находится пункт назначения. Теперь даже во сне я говорила по-гореански.

Я часто думала о том мужчине, с которым меня свела судьба в магазине, перед которым я впервые почувствовала себя рассматриваемой как та, кем я втайне от всех считала себя, то есть как рабыня.

Я не могла забыть его, единственного среди всех прочих.

Я в мельчайших подробностях помнила нашу встречу на складе, когда он перевернул меня на спину. Я смотрела на него, возвышающегося надо мной, лежащей у его ног, нагой, связанной и беспомощной. Я узнала его мгновенно. Подозреваю, что он даже не вспомнил меня. А смотрела на него и спрашивала себя, представлял ли он себе, когда увидел меня в магазине, в юбке, блузке и свитере, как я могла бы выглядеть голой, беспомощно связанной, голой рабыней у его ног. Когда наши глаза встретились впервые, меня поразило страннейшее, шокирующее ощущение, что я не только подходящая рабыня, стою перед настоящим господином, возможно впервые в жизни, но что я могла стоять перед Моим Господином. Мои колени ослабли, дыхание стало быстрым и прерывистым. Я испугалась, что ещё немного и упаду в обморок. А ещё я почувствовала странное желание встать перед ним на колени и покорно склонить голову в жесте подчинения. Тогда я повернулась и убежала, чуть не сталкиваясь с пораженными покупателями, чем немало озадачила своих коллег. После нашей встречи на складе, когда он оказался не в состоянии узнать меня, а может мне это только показалось, я не видела его вплоть до дня моей продажи. Как часто во время своего обучения, я украдкой бросала быстрые взгляды вокруг себя, на охранников, на посетителей и потенциальных покупателей, на дрессировщиков и врачей, надеясь увидеть его! Я знала, что из меня вышла бы слишком бедная рабыня, чтобы представлять интерес для такого мужчины, возможно, человека высокого мастерства, статуса и богатства, тем не менее, я не оставляла надежды увидеть его. Я была уверена, что это именно он был тем, кто привёл меня к раскалённому железу и ошейнику. Это говорило о том, что я, как минимум, ему понравилась! Но я так и не увидела его, вплоть до того дня, когда меня, вместе с другими, посадили в демонстрационную клетку. У таких клеток важное предназначение. Они позволяют потенциальным покупателям осмотреть товары перед торгами, сравнить, сделать пометки и так далее. Выставочная и демонстрационная клетка заметно отличается от обычной рабской клетки. Начнём с того, что обычая рабская клетка, как правило, предназначена для одной единственной жительницы. Она крохотная. Объём её таков, что рабыня внутри обычно не может ни стоять, ни лежать вытянувшись во весь рост. Кроме того, прутья решётки поставлены очень близко. Из-за этого рабыню, находящуюся внутри, не так просто хорошо рассмотреть. Малые размеры позволяют устанавливать много клеток даже в помещении с довольно ограниченным объёмом. Некоторые разработаны так, чтобы их можно было закрепить вместе, или даже уложить штабелем. Выставочная клетка — совершенно другая. Во-первых, она довольно большая. Рабыня внутри ней может не только стоять, но и перемещаться, причём с непринуждённостью. Расстояние между прутьями большое, хотя и не настолько большое, чтобы девушка смогла между ними протиснуться. Оно ровно такое, чтобы позволить клиентам, прохожим и просто зевакам, наслаждаться относительно беспрепятственным исследованием товара, который будет предложен позже на торгах этого же дня. Девушку можно подозвать к решётке для более пристального осмотра, и она, если от неё потребуют, должна улыбаться, позировать, принимая различные позы и так далее, чтобы покупатель мог составить лучшее представление относительно её цены. Девушка не осмеливается возражать. Плеть всегда рядом. Некоторые из девушек сами пытаются привлечь внимание тех или иных покупателей, особенно молодых и красивых парней, или тех, кто одет в одежды побогаче, то есть тех, у кого кошельки будут тяжелее. Иногда в клетке вспыхивают потасовки, если одна рабыня, возможно по неосторожности, попытается привлечь взгляд возможного покупателя, на которого уже положила глаз другая её товарка, или даже оттолкнёт её, чтобы продемонстрировать свои прелести. Рабыни в такой клетке в основном должны помалкивать, общение друг с дружкой, или с мужчинами по ту сторону решётки, мягко говоря, не приветствуется. Мы можем ответить на вопросы, относительно своего обучения, происхождения, степени знания гореанского и так далее. Стандартная фраза, которую нам разрешают произносить, и даже требуют, это ритуальная просьба: «Купите меня, Господин». Каждая из нас отмечена, на левой груди жировым карандашом надписан номер лота. Мне сказали, что моим номером был — сто девятнадцать. Варварок обычно оставляют неграмотными.

В клетке нас было несколько, возможно, больше, чем было бы подходящим для имеющегося пространства и для удобства рассмотрения, но торги, насколько я поняла, планировались большие, обещавшие растянуться не на один ан. Очевидно, многих рабынь планировали закупить для вывоза из Брундизиума, одним или несколькими таинственными покупателями, которых, казалось, не слишком волновал вопрос цены. Соответственно, различные дома, представленные на аукционе, стремились принять активное участие в столь привлекательном мероприятии. На рынке Брундизиума в это время оказалось много рабынь, что, в основном, было следствием политических событий, которые, кажется, имели место где-то на юге. В результате на рынке сложилась необычная ситуация, товар вроде бы в относительном изобилии, и в то же время цены, что интересно, оставались относительно устойчивыми. Очевидно, причиной этого диссонанса стали покупатели, не испытывавшие трудностей с монетами, и планировавшие вывезти товар и вести свои дела где-то в другом месте.

Мужчина указал на меня и жестом подозвал к прутьям демонстрационной клетки.

Это был он!

На мгновение у меня перехватило дыхание. Воздух с трудом удавалось пропихнуть в лёгкие. Я едва могла двигаться. В течение стольких дней и недель я надеялась снова увидеть его, жаждала увидеть его, и теперь я была вызвана им к решётке! Я испугалась, что мои ноги ослабли настолько, что ещё немного, и они не смогут держать мой вес. Было трудно дышать. Я чувствовала себя почти так же, как в нашу первую встречу, когда я увидела его впервые. Но теперь это я была в его мире, а не он в моём. И я была нагой молоденькой кейджерой, смотревшей на него сквозь прутья выставочной клетки. Сначала я боялась, что я не смогу дойти до решётки, но я справилась. Потом, приблизившись к нему, я испугалась ещё больше. Мне хотелось броситься на живот, протянуть руку между прутьями, дотронуться до него и просить, умолять его купить меня. Мог ли он не знать, что я была его рабыней, с того самого мгновения, как увидела его? Но, к своей тревоге, я поняла, что он не узнал меня. Он не узнал меня! Я ничего для него не значила! Я была уверена, что однажды он нашёл меня представляющей интерес, иначе я не оказалась бы здесь, иначе Кеф не выжгли бы на моём бедре. Но, возможно, он нашёл сотни женщин, достойных схожего интереса. Чем я была для него? Возможно, всего лишь одним из пунктов в бухгалтерской книге, ещё одним маленьким, гладким животным, ещё одним куском рабского мяса.

Я хотела поговорить с ним, мне так много надо было ему сказать. Но слова застряли у меня в горле.

Возможно, я должна была в ярости закричать на него, обвинять и трясти прутья в беспомощном и бесполезном гневе. Но я этого не сделала.

Не он ли был тем, кто увидел меня, оценил и счёл целесообразным принести меня в неволю? Разве я не должна была ненавидеть его за это?

Вместо этого я скорее хотела встать перед ним на колени.

Я хотела быть его. Его собственностью.

Я хотела жить для него, любить его и служить ему, полностью и самоотверженно. Но я была не достойна даже того, чтобы принести ему сандалии в своих зубах.

Не думаю, что у меня даже получилось стоять перед ним как полагается рабыне, красиво, гордо выпрямив спину и покорно опустив голову.

Я закрыла глаза, чувствуя, как слёзы просачиваются между сомкнутыми веками. А когда я их открыла, его уже не было. Он ушёл.

Он даже не вспомнил меня.

Меня должны были продать. Вскоре я должна буду принадлежать другому.

Я вернулась к остальным девушкам, упала на колени, спрятала лицо в ладони и разрыдалась.

Со скрипом распахнулась дверь на верхней площадке лестницы.

Я подняла взгляд туда. Увесистый ошейник оттягивал мою шею. От ошейника к кольцу шла тяжёлая, толстая цепь. Я нисколько не сомневалась, что эти ошейник и цепь, как и все остальные в этом подвале изначально предназначались для мужчин, возможно преступников или военнопленных, приготовленных к отправке в карьеры или на галеры. Я предположила, что этот подвал или темницу, арендовали или выкупили для размещения рабынь из-за нашего количества, необычного для этого места или сезона. Я мало что понимала из того, что происходило вокруг нашей тюрьмы. Можно сказать, что и ничего. Никто не собирался нас информировать. Мы — кейджеры. Предполагается, что любопытство нам не подобает. Стали бы пастухи делиться своими планами с веррами или кайилами? Конечно, я бы предпочла цепи, браслеты и прочие аксессуары работоргового дома, в котором меня обучали. Они лёгкие, тонкие, тщательно выделанные, привлекательные и предназначенные для женщин. Они, как клеймо и ошейник, предназначены для того, чтобы подчеркнуть и усилить нашу красоту. Узы женщины, как и её одежда, если ей таковую разрешат, должны служить для того, чтобы на неё было приятно посмотреть. В них она должна быть оформлена, представлена и показана предельно волнующе и привлекательно, чтобы у любого, кто её видит, возникло желание её купить. Полагаю, что осталось только добавить, что также мы в них столь же прекрасны и женственны, сколь и беспомощны. Они ограничивают нашу свободу с совершенством.

Судя по всему, было раннее утро.

По лестнице спустились три человека. Один держал несколько коротких отрезков шнура и полосы тёмной ткани, с плеча второго свисало несколько петель верёвки. Последний из вошедших, одетый в синюю тунику, нёс доску для письма и карандаш.

Рабыни вжались в стены, словно хотели быть как можно дальше от них.

Если я не сбилась со счёта, то это был мой одиннадцатый день, проведённый в этом, то ли подвале, то ли темнице. Мне уже приходилось видеть этих троих прежде, возможно, четыре или пять раз. Они были охранниками или дежурными, которые приводили девушек сюда, или сопровождали их вверх по лестнице на выход из подвала.

Без приказа или сопровождения охранников нам было запрещено подниматься по этой высокой, узкой лестнице шедшей вдоль одной из стен и заканчивавшейся зарешеченной дверью, открывавшей доступ к остальным зонам хранения. Нам было известно назначение шнуров, полос ткани и длинной верёвки.

В доме и в этом подвале, из разговоров девушек я узнала о прекрасном Ко-ро-ба, шумном Харфаксе, могущественном Аре и даже о далёкой, обширной Турии.

Почему нас не могли купить для таких мест?

Но мы узнали шнуры, полосы ткани и длинную верёвку.

— Всем молчать, — предупредил нас товарищ в синем.

Мы уже стояли на коленях, поскольку находились в присутствии свободных мужчин. В этом мире рабов и свободных отделяет пропасть. Подозреваю, что немногие на моей прежней планете были бы не в состоянии хотя бы начать постигать характер этой пропасти. Разумеется, это касалось и меня в бытность мою на Земле. А потом я стала рабыней. Свободный человек — человек, рабыня — нет. Она — животное, и как таковое её обычно отмечают клеймом и ошейником. И как любое другое животное, она может быть продана и куплена, и с нею будут поступать так, как понравится её владельцам. У свободного человека есть каста, клан и Домашний Камень. Рабыня не имеет ничего, она сама принадлежит. Свободный человек сознаёт себя свободным и ощущает себя таковым. Рабыня знает о своей неволе, и ощущает себя соответственно. Она существует для господина и надеется, что он будет ею доволен.

Глаза мужчины скользнули по нам, стоявшим на коленях в грязной соломе, голых, замерших в ожидании под их оценивающими взглядами.

Конечно, мы были напуганы. Мужчины могли сделать с нами всё, что им могло понравиться. Мы были рабынями.

— Вспомните номера своих лотов, — приказал товарищ в синем, с доской и карандашом.

У нас не было имён. Нас ещё никак не назвали. Да даже если бы нас назвали, если бы назвали вообще, то это были бы не имена, а рабские клички, данные нам хозяевами, которые могли их с такой же лёгкостью отобрать или поменять, стоило им только этого захотеть. А разве у верра или тарска есть имя?

— Я называю номера, а вы встаёте в линию, стоя, лицом ко мне, голову держать опущенной, запястья скрещенными за спиной, — сообщил нам мужчина в синем.

В прежние разы в шеренгу вызывали то десять, то, и это гораздо чаще, целых двадцать девушек.

— Шестьдесят восемь, — вызвал он, глядя на доску и сверяясь со своими записями.

— Господин, — откликнулась рыжая девушка.

Она встала и, звеня цепью сирика, поспешила к указанному месту. Сирик с неё было снят и брошен к подножию лестницы, а она тут же скрестила запястья за спиной и опустила голову. Она была девушкой рослой, возможно, пять футов и девять дюймов, или около того. Обычно караван выстраивали по росту, начиная с самой высокой и заканчивая самой маленькой девушкой.

— Сорок один, двадцать два, сто шесть, — продолжил зачитывать мужчина в синем.

— Господин, — отзывалась каждая из вызванных, идентифицируя себя.

Они заняли свои места, две сразу, после чего их избавили от сириков, а две позже, после того как с них сняли ошейники, державшие их у стены.

— Восемнадцать, — произнёс мужчина.

— Нет, нет, нет! — закричала девушка, вскакивая на ноги.

И она бросилась бежать. Проскочив мимо товарища в синем, разбрасывая солому ногами, рыдая, спотыкаясь, падая и вскакивая снова, девушка устремилась к лестнице, наверху которой, почти под потолком манила тёмная, зарешеченная дверь. А когда до лестницы осталось несколько футов, она закричала от боли. Тот из мужчин, который принёс моток верёвки, поймал беглянку за волосы и, остановив резким рывком, развернул её, грубо бросил к своим ногам и присел рядом, продолжая удерживать за волосы. Затем он выпрямился, сердитым рывком поставив рабыню, закричавшую от боли, на ноги, и согнул её в талии в ведомое положение, держа её голову у своего бедра. Через мгновение она уже стояла перед товарищем в синей тунике. Мужчина, продолжая удерживать девушку за волосы, другой рукой заломил её маленькие руки за спину и сжал своей лапой в запястьях. Она тихонько скулила. Удерживаемая таким способом, она могла смотреть только вниз, в солому у своих ног. Она держала голову неподвижно, чрезвычайно неподвижно, только так она могла избежать усиления боли, поскольку рука охранника продолжала сжимать её волосы в кулаке.

— Я разочарован, восемнадцатая, — покачал головой мужчина в синей одежде.

— Простите меня, Господин, — пролепетала рабыня.

— Ты неловко двигалась, — сообщил он ей, мягким голосом, словно желая пожурить. — Ты была неуклюжа. Фактически, Ты упала. Это свободные женщины могут позволить себе двигаться неловко, неуклюже, натянуто, однако они в своём праве. Но Ты, Ты должна иметь в виду, что Ты больше не свободная женщина. Теперь Ты — кейджера. Уверен, тебе известно, что кейджеры должны двигаться красиво, с очарованием и изящностью, а в ситуации вроде этой, только с разрешения.

— Да, Господин, — всхлипнула восемнадцатая.

— Я надеюсь, Ты не поранилась? — осведомился он.

— Нет, Господин, — ответила девушка.

— Ты не имеешь права на это, поскольку Ты — чья-либо собственность, — напомнил ей мужчина. — Твой хозяин не обрадовался бы, узнав, что Ты понизила ценность его имущества.

— Да, Господин, — простонала она.

Я не думала, что ей был известен её хозяин. Не больше, чем всем остальным нам, присутствовавшим в подвале. Мы понятия не имели, ни кем мы были куплены, ни по какой причине. Разве что, основываясь на слухах, мы пришли к выводу, что нас должны были отправить куда-то на север, в некий неизвестный пункт на побережье.

— Отпусти её, — велел товарищ в синей тунике охраннику.

Девушка тут же упала на колени, опустив голову к самым ногам мужчины с доской и карандашом.

— Я была из Торговцев, — глотая слёзы, попыталась оправдаться она, — из Высоких Торговцев!

— Больше нет, — заметил товарищ в синем.

— Да, Господин, — не могла не признать рабыня.

— Теперь Ты сама — товар, — добавил он.

— Да, Господин, — согласилась она.

— Тебе очень повезло, что в своём коротком, глупом и опрометчивом побеге Ты не успела добраться до лестницы, — сказал мужчина.

— Да, Господин.

— Иначе Ты была бы наказана.

— Да, Господин, — прошептала восемнадцатая. — Спасибо, Господин. Простите меня, Господин.

— Тебе не кажется, что было бы уместно выразить благодарность тому, кто спас тебя от избиения? — намекнул он.

— Да, Господин, — поспешила согласиться рабыня.

Она повернулась и поползла к тому из охранников, который пресёк её столь опрометчивое бегство.

— Спасибо, Господин, — прошептала девушка и, опустив голову, губами и языком в течение некоторого времени уделяла внимание его ногам.

Целование и облизывание ног господина — весьма распространённое умиротворяющее поведение рабыни. Это — ритуал, такой же как целование плети, являющейся символом её подчинения. Но такое поведение или ритуалы, часто богаты и сложны. Например, нас учили облизывать и целовать плеть мужчины такими способам, которые могли бы довести его до безумия от страсти. Кроме того, это, конечно, имеет свой эффект ни а рабыню. Думаю, очевидно, что целование ног также является символом подчинения, причём столь же богатым по своей значимости. Например, этот процесс прямо указывает на то, что рабыня — животное своего владельца. Часто — это умиротворяющее поведение. Им рабыня может выразить своё раскаяние, свою благодарность и любовь. Также, это — способ, который можно использовать, чтобы напомнить господину о себе и попросить о внимании. Порой я начинала ощущать приближение тех потребностей, которые иногда могут быть очень мучительными для нас. Как это страшно, быть настолько во власти мужчины, быть настолько переполненной потребностями, что становишься полностью зависимой от него! Как она надеется и умоляет о том, чтобы он оказался расположен оказать ей милосердие и доброту. Она — всего лишь рабыня. Для себя я решила, что должна бороться с такими вещами. Но, с другой стороны, я не желала бороться с ними, скорее я хотела так принадлежать своему господину, быть его полностью. Я лишь надеялась, что он окажется добр ко мне. Подобного поведения, целования и облизывания ног, в своей ненависти к рабыне иногда может потребовать свободная женщина, которая тем самым хочет напомнить девушке, что она — невольница, не больше, чем собственность, незначительное движимое имущество.

— Теперь Ты, Восемнадцатая, — сказал товарищ в синеё тунике, — можешь занять своё место в строю.

— Спасибо, Господин, — поблагодарила она и, поднявшись на ноги, встала рядом с остальными, скрестила свои запястья за спиной и склонила голову.

Это — красивая поза и очень подходящая для рабынь. Кроме того, девушку в таком положении удобно связывать и прикреплять к каравану.

Я подумала, что она легко отделалась. Безусловно, ей не удалось добраться до лестницы. Не думаю, что я или остальные, сильно возражали, или посочувствовали ей, если бы она получила несколько ударов плетью. Фактически, как не печально это признавать, мы, скорее, только порадовались бы этому. Восемнадцатая не была особо популярной среди нас особой, по причине её заносчивости, её важничанья и претензий на превосходство. Пусть-ка она порыдала бы под тугой кожей! Перед плетью мы все равны. Вот и надо было дать ей изучить это! Также у неё был более низкий номер, как по сравнению с моим, так и с большей частью остальных девушек в подвале, что указывало на то, что она была выставлена на торги раньше нас, фактически очень рано. Нетрудно догадаться, что это тоже не способствовало нашей любви к ней. Безусловно, лучшие могли быть предложены и позже, всё зависело от стратегии продаж. Я заключила, что в том доме, в котором обучали меня, как правило, самые прекрасные бриллианты с «ожерелья работорговца» обычно распределяли так, что бы они выставлялись равномерно в течение дня и вечера. Предположительно, это украшает и разогревает торги, возбуждает ожидания и позволяет извлечь выгоду из внезапного восхищения. Такая стратегия, в теории, удерживает покупателей, подготавливает и держит в напряжении.

Почему мужчины не выпороли её? Конечно, она была очень красива. У меня даже возник вопрос, не были ли рабовладельцы более снисходительны к красивым рабыням. Нет, подумала я по размышлении, они — гореане. Но почему они не стали наказывать её? Впрочем, она не добралась до лестницы. Мне даже стало жаль, что она не смогла добежать до неё. Мне даже стало интересно, не могло ли её наказание зависеть от количества ступенек лестницы, на которые она успела бы подняться. Иногда может показаться, что в такие вопросы вовлечена пикантная арифметика. Хотя может быть, это только кажется. Впрочем, она в любом случае не достигла лестницы.

Удары плети — вещи довольно неприятные. Меня били ей однажды во время моего обучения, чтобы дать мне представление об этом. У меня не было никакого желания снова почувствовать нежность, пусть и краткую, этого орудия, пятиременной гореанской рабской плети, разработанной специально для наказания и улучшения рабынь, но не оставляющей незаживающих шрамов, которые могли бы понизить ценность товара. Я настолько боялась почувствовать это снова, что была готова пойти на всё, лишь бы избежать этого. Но одновременно я чувствовала неописуемое волнение и острые эмоции, ощущение уверенности и безопасности, даже идентичности и реальности, от осознания себя объектом её внимания, от осознания того, что она будет использована на меня, если бы я окажусь не в состоянии полностью удовлетворить запросы своего господина. Плеть, как ничто другое, превосходно заверяла меня в том, что я была рабыней.

— Сто девятнадцать, — произнёс товарищ в синем.

— Господин! — откликнулась я, чувствуя внезапно накативший страх.

Как естественно это слово вырвалось у меня!

На моей прежней планете, на работе или на улицах, мне никогда не приходило в голову, что я могу быть настолько унижена, что я буду превращена в рабыню, и что это так мне подойдёт. Я никак не ожидала, что буду стоять на коленях перед мужчинами, принадлежать им, полностью и бескомпромиссно, в полном значении и реальности, выраженном в слове «Господин».

Но в этом мире всё обстояло именно так.

И всё же, как естественно это слово слетело с моих губ!

Ключ вставили в замок ошейника, повернули, и тяжесть свалилась с моей шеи. Я могла покинуть своё место у стены и занять место в шеренге. Я, как и остальные до меня встала туда, опустив голову и скрестив запястья за спиной.

Девушка, стоявшая передо мной, как я ранее указала, прежде была из касты Торговцев, и даже высоких Торговцев, независимо от того, что это могло бы означать. Конечно, она как-то попыталась похвастаться перед нами этим фактом. Правда, её хвастливая декларация, не принесла ей ничего кроме насмешек и издёвок со стороны её сестёр по цепи.

— А где же твои одежды и вуали? — спрашивали у неё.

— Не тебя ли я в последнее время видела исключительно голой, если не считать превосходного сирика? — спрашивала другая.

— А мне показалось, что два дня назад, — издевалась третья, — я видел как тебя приковывали за шею к стене.

— Если у неё есть каста, — рассмеялась четвёртая, — то это каста голозадых.

— Вот-вот, взгляните на её голую задницу! — воскликнула пятая.

— На ней же клеймо! — прыснула шестая.

— Ах, моя дорогая, — всплеснула руками вторая. — Выходит, Ты всего лишь лживая рабыня.

— Рабыня не может лгать, — сказала третья.

— Боюсь, что тебя следует наказать, — заявила шестая.

— Пожалуйста, не надо! — вскрикнула девушка, но другие схватили её, бросили в солому и избили.

После того раза она больше не говорила с остальными, словно могла бы всё ещё быть свободной. Тот случай намекал на то, что очень многие относились к Торговцам, мягко говоря, с нелюбовью, по-видимому, завидуя их богатству. О них говорят, что они ничего не производили, и ничего не делали, а были разбойниками без логова, разбойниками, которые грабили, ничем не рискуя, проливали кровь золотыми ножами. Члены касты Торговцев, конечно, очень отличались друг от друга. Ими могли быть и странствующие коробейники, и владельцы больших домов, ведущих бизнес в дюжине городов. Торговцы, и на мой взгляд вполне оправданно, расценивают себя как одну из высших каст, однако немногие гореане причисляют их к таковым. Традиционно высшими кастами считаются пять: Посвященные, Строители, Врачи, Писцы и Воины. Рискну предположить, что никто не решится подвергнуть сомнению тот факт, что Воины — высшая каста. Впрочем, пусть Торговцы и не являются высшей кастой, но очевидно, что они — важная каста. Говорят, что это именно они заправляют в советах и пишут законы, что их золото прячется и позади тронов, что города прислушиваются к их словам, что даже Убары зачастую берут у них в долг. Несомненно, среди Торговцев, как и в любом другом сообществе людей, найдутся как проницательные, благородные, честные, прилежные и верные своему слову, так и лживые, жадные, жестокие, чёрствые, продажные и бессердечные. Девушка, стоявшая в шеренге передо мной, как она утверждала, когда-то могла быть из высоких Торговцев, и наверняка была богата. Но теперь она была частью, причём, очень незначительной частью богатства кого-то другого. Насколько потерянной она чувствовала себя среди нас, настолько изолирована и одинока она была, насколько уменьшена по сравнению со своим прежним статусом, насколько презираема своими сёстрами по рабству. Ничего удивительного, подумала я, что она, возможно, дав выход накопившемуся напряжению, столь абсурдно и глупо, попыталась добежать до лестницы. Трудно сказать, чего она ожидала там, на верхней площадке, может того, что просунув руки сквозь прутья сможет вызвать жалость, а может, думала, что дверь не будет заперта и она сможет выбраться на свободу?

Неужели она не знала, что у гореанской рабской девки, коей она теперь была, не было ни единого шанса на побег? Уж не думала ли она, что её заклеймили, чтобы освободить? Э нет, здесь клеймят именно для того, чтобы покупать и использовать.

Разумеется, у меня тоже не было никаких шансов избежать неволи. Куда мне здесь было бежать? Моё собственное тело, отмеченное раскалённым железом, объявляло меня рабыней. Рано или поздно, мне всё равно придётся носить ошейник. Я не боялась ошейника. Я знала, что принадлежала ему. Он будет заперт на моей шее, и я не смогу от него избавиться. Он будет публично и подобающе объявлять меня рабыней, зачастую ещё и идентифицируя рабовладельца, собственностью которого я была бы. Иногда, если рабыне дают имя, то оно также может появиться на ошейнике. «Я такая-то, рабыня такого-то», «Я такая-то, принадлежу тому-то» и так далее. Иногда надпись на ошейнике довольно проста: «Я принадлежу тому-то», «Я — собственность того-то» или просто «Верните меня тому-то». Будь у меня выбор, я знала, о чьём ошейнике я бы попросила. Но выбора у меня не было никакого. Я была рабыней.

Типичный ошейник практичен и информативен, лёгок и удобен, а кроме того привлекателен. Иногда я задавалась вопросом, не завидовали ли свободные женщины нам и нашим ошейникам. Они значительно усиливают красоту женщины, как эстетически, так и, конечно, своей значимостью. Они возбуждают мужчин, и имеют свой эффект и на женщину. Разве они не сообщают ей о том, что она такое и для чего она нужна? Я знала, что отличалась от других девушек, по крайней мере, от некоторых из них. В отличие от них, я даже на Земле знала о том, что была рабыней. Несомненно, со временем, они тоже должны были прийти к пониманию того, что были рабынями, причём были ими всегда, испытывая лишь недостаток в господине и ошейнике. Это стало бы для них возвращением к себе домой, к тому, чтобы быть принадлежащими и доминируемыми. Какая гормонально нормальная женщина не захочет встать на колени перед господином? Разве это не достаточно очевидно из их снов и их чувств? Кому не захочется быть принадлежащей мужчине? Кто не захочет чувствовать его узы, его губы и руки на своём теле, принадлежащем ему, владеемом и покорённом, рассматриваемом им так, как он того пожелает? Какая женщина не хочет, чтобы её так небрежно и беззаботно, но так властно, лаской приводили к подчинению, вынуждая терять себя от наслаждения ради удовольствия мужчины, принуждающего её вынести, хочет она того или нет, потрясающие, спазматические экстазы подчинения, экстазы, о которых она будет просить снова и снова, как его покорённая рабыня?

— Какой была твоя каста? — спросила меня как-то одна из соседок.

— У меня не было никакой касты, — ответила я.

— Она же варварка, Ты что, не видишь? — вступила в разговор другая девушка.

— Послушай, как она говорит, — посоветовала третья. — Это сразу заметно по её акценту.

— Она даже не в состоянии как следует говорить на языке, — усмехнулась четвёртая.

— У варваров не бывает касты, — объяснила вторая.

— Варварки глупы, — заявила третья.

— И вовсе я не глупа, — возмутилась я.

Мужчина в синей тунике продолжил называть номера лотов.

Были вызваны семнадцать девушек, пять из которых носили сирики, четыре, включая меня, были прикованы цепью к стене, а остальные имели возможность наслаждаться относительной свободой и могли перемещаться по помещению, как им хотелось, за исключением разве что того, как уже было отмечено, что они не могли без разрешения подниматься по лестнице, ведущей к зарешеченной двери.

Мы стояли в шеренге в указанных нам позах, опустив головы и скрестив запястья за спиной, и ждали. Мы уже не раз видели, для чего использовались длинная верёвка, шнуры и полосы ткани. Нас должны были увести из подвала. Шнур двумя петлями обвился вокруг моих запястий и, мгновение спустя, рывком затянулся, закрепив мои руки за спиной. Чуть позже длинная верёвка была завязана узлом на моей шее, после чего оба охранника пошли дальше, занявшись запястьями и шеей той девушки, что стояла передо мной, той самой, которая утверждала, что была из высоких Торговцев. Вскоре после этого позади меня встал мужчина с полосами ткани в руке.

— Подними голову, — приказал он, и в то же самое мгновение я ослепла.

В этот момент я вдруг почувствовала, что меня охватывает паника. Насколько совершенно беспомощной чувствуешь себя, когда Ты связана, привязана и неспособна видеть! Обычно это делают, начиная с конца каравана, и движутся к его началу. Предположительно, это помогает сохранять спокойствие в колонне и снижает вероятность того, что кто-то, запаниковав, бросится наутёк. Я помнила неблагоразумное бегство той девушки, что теперь стояла рядом со мной. Я услышала, как она в ужасе заскулила, похоже, ей тоже уже завязали глаза. Насколько же мы беспомощны!

— Повернулись налево, — послышалась команда.

Говорят, что любопытство не подобает кейджере. Обычно нас и держат в неведении. Несомненно, это помогает держать нас под контролем. Зачастую мы не знаем ни того, куда нас должны вести, ни того, что собираются с нами сделать. Мы — рабыни, и этим всё сказано. Когда нас привели в это место, мы тоже были в караване, на наших глазах были повязки, а руки связаны за спиной. Мы были бы не в состоянии узнать ни внутреннюю часть здания, ни его внешний вид, ни улицы вокруг. В действительности, всё, что мы знали, это то, что находились в Брундизиуме. Очевидно это — большой город и порт. Также, по плеску волн и запаху моря можно было сказать, что подвал в котором нас держали, располагался где-то у воды. Ещё, как уже было отмечено ранее, мы предполагали, по крайней мере, на это указывали слухи, что нас должны были отправить куда-то на север.

Я почувствовала, как верёвка немного пошевелилась, а затем натянулась, надавив на заднюю часть моей шеи, и я сделала первый шаг.

— Осторожно, ступеньки, — предупредил нас мужской голос.