Крапивник

Главы 95–98. Пацифика

…

95. Пацифика.

…

Эд подсадил меня и следом тоже забрался на холодные мраморные перила беседки, метрах в пятидесяти от павильона. Музыка здесь звучала тише — можно было спокойно поговорить, постоять в темноте, вдали от толпы.

— Что-то я отвык от такого количество людей, — Эд грыз небольшую гренку с креветкой. На второй руке он уложил ещё две такие же. — Уж и не помню, когда в последний раз был на подобном мероприятии.

— От количества пафоса зубы скрипят.

Видимо, что-то прозвучало в моём голосе — Эд прищурился:

— Ты жалеешь, что пришла?

— Скорее да, чем нет. Я думала, окунусь в море ностальгии, а тут её… всего-то лужа.

— Я, признаться, тоже ожидал чего-то другого. Только не пойму, что не так.

— В наше время как-то… веселее было. Танцы, глупые выходки, розыгрыши, прощание с друзьями. Помнишь, когда ты выпускался, прямо в павильоне использовали это красивое огненное плетение с разноцветными снопами искр?

Эд засмеялся.

— У нас было что-то неожиданное и оригинальное, — продолжала я. — Сейчас же всё такое серьёзное — тошнит. Вроде магическая академия, а чудес никаких. Толи мир со временем деградирует, толи мы разучились видеть в нём сюрпризы.

— Наверное, проблема в том, что тут нет наших сверстников, — Эд укусил гренку снова и заговорил с набитым ртом. — Стыдно признаваться, но я никоим образом не был причастен к тому взрыву на нашем выпуском.

— Ещё этого не хватало. Хватит с тебя продажи алкоголя.

— Я больше выпил, чем продал, — Эда это веселило. — Ты серьёзно этого даже не заметила?

— Может, открою тебе тайну, но ты и трезвый-то довольно странный. Пьяные выходки не всегда отличаются от нормы.

— Ты утрируешь, — Эд покачал головой. — И вообще, похмелье на утро было весьма ощутимым. От меня должно было пахнуть перегаром.

— Ты проспал весь следующий день.

— Тебе не показалось это странным?

— Мы вернулись домой и легли в четыре часа утра. То, что ты — человек, способный проспать до трёх дня, ложась в двенадцать и не имея срочно работы — проспал в таких условиях до шести, вообще не странно. А потом ты принял душ, намазался одеколоном и поел. Проведя два часа на чердаке с каким-то барахлом, снова лёг спать.

— М-да… Видимо, я напился сильнее, чем думал, — хмыкнул Эд, опять хрустя жаренным хлебом. — Что они кладут в этот соус? Потрясающе.

— Ты бы не ел его столько. Весь вечер с этими креветками ходишь.

— Но это правда потрясающе! Только знаешь… я бы не на хлеб это клал, а, например, подавал к рису. Было бы ещё круче. И креветку запанировать.

— Если от них тебе станет плохо — сам будешь виноват.

— Нет, тебя буду винить, — саркастично усмехнулся Эд. — Конечно сам, Цифи, кто ж ещё?

— Ну, — я пожала плечами. — Будешь потом говорить, что я о тебе не забочусь.

Эд не ответил. Лицо вдруг как-то посерьёзнело.

— Вообще-то ты с этим даже перебарщиваешь.

— А как иначе? В Трое-Городе мы почти месяц жили под одной крышей. Снова. Здесь постоянно ходим вместе, друг у друга ужинаем. Что значит «перебарщиваю»? То, что мы расстались, ещё не значит, что я перестану о тебе беспокоиться…

Эд сосредоточенно разглядывал тёмную стену деревьев парка. Жевал гренку с имбирным соусом. Молчал.

— …хотя бы как о друге.

— «Друг» — это не то слово, которым я бы описал тебя. Среди моих друзей и приятелей всего одна женщина, с которой я спал. И та — проститутка Фелиция.

— Давай не будем о твоих девушках лёгкого поведения, — я потёрла средним пальцем висок. Не думать. Просто не думать. Я ему не жена и правом устраивать скандалы на почве ревности не наделена. — Но согласна, возможно, «дружба» не совсем подходящее слово.

— Да абсолютно.

Соус с гренки стёк ему на палец. Эдмунд слизал его и продолжил:

— Я на тебе чуть не женился. Это о чём-то говорит, не находишь?

— Да, да. Просто… Я не вполне понимаю, как тогда это нужно называть.

Эд пожал плечами:

— Либо инерция, либо рецидив.

— Что? — я во второй раз медленно повернула голову к Эду. Он горит про снова проснувшиеся чувства или несёт какую-то невнятную чушь, а я просто не догоняю его ход мыслей?

Щёки у него имели чуть более яркий румянец, чем всегда. По крайней мере, так казалось во мраке. Может, снова пьян? Разговаривает нормально, да и вполне в его духе. Но он сегодня пил — это я точно видела — ходил с бокалом.

Я продолжала рассматривать Эдмунда с любопытством и малой настороженностью — кто знает, что он сейчас выкинет.

Взгляд серых глаз на протяжении долгих секунд оставался спокойным и ничего не значащим. «Инерция или рецидив»…

— Относительно себя, я склоняюсь ко второму варианту, — Эд наклонился ко мне.

Видимо я упустила какое-то важное мгновение. Лишь на секунду, казалось бы, прикрыв глаза, я почувствовала на губах вкус имбиря.

И снова я что-то упустила. Мы уже сидели в прежнем положении, будто никакого поцелуя не было. Только две вещи напоминали о нём: пятно моей помады у Эда на губах и стойкое послевкусие соуса для креветок.

«Инерция или рецидив» всё-таки о чувствах.

— Я бы хотела попробовать снова, — сообщила я, поднимая глаза к небу, где, как мне показалось, пронеслась звезда.

— Чёрт, я надеялся, ты мне пощёчину влепишь, — проворчал Эдмунд.

— С чего бы? — его реакция меня разом насмешила и оскорбила. — Ты красивый, холостой, трудолюбивый, хозяйственный и с хорошей работой. Ладишь с моим ребёнком и сам проявляешь интерес. Я ничем не связанная вдова, которая вот вообще не против прибрать тебя к рукам. С чего ты взял, что можно вот так просто меня поцеловать и думать, что я не потребую продолжения?

— Цифи… — вздохнул Эд. — Ты мечтала в детстве стать принцессой?

— Не больше, чем все девочки, — пожала плечами.

— Ну-ну… а я, не меньше чем другие мальчики хотел стать рыцарем, который спасает принцессу от любого дракона, — Эд развёл руками и откусил последнюю гренку. — Как видишь, дракона скорее победишь ты, а в башне заперт я.

Я негромко засмеялась:

— О, Боже, Эдмунд… Ты, конечно, лапочка, но боюсь, тебе не быть принцессой. У них обычно нет подростково-уличного лексикона. Только в очень паршивых книгах.

Эд улыбнулся:

— Иногда кажется, я живу в такой.

— Это многое бы объяснило, — я покачала головой и прибавила, легонько касаясь его ладони. — В любом случае ни один из нас не королевская особа и пару по титулу искать не обязательно.

— С тем, что ты не принцесса, я бы поспорил, — хмыкнул Эд, окидывая меня быстрым, но выразительным взглядом. Что выражал этот взгляд? Помесь ностальгической грусти по ушедшей юности и мальчишеской влюблённость.

Прежде, чем я ответила, он соскочил с мраморных перил, сунул остатки хлеба за щёку и невнятно предложил:

— Пойдём назад? Ещё немного и мы с тобой отморозим себе почки на этой каменюге.

Я протянула руку и мягко подтащила Эда за воротник.

— Сообщаю тебе, профессор, — я запустила пальцы в мягкие витые волосы. — Ты непрошибаемый идиот, если думаешь, что я хочу другого рыцаря.

Эд посмотрел грустным обречённым взглядом, упираясь животом мне в колени и позволяя перебирать ухоженные локоны.

— Ты мой самый лучший на свете принц.

Нагнувшись, я коротко чмокнула его в губы.

— Ладно, пойдём. Я тоже что-то стала замерзать.

Эдмунд взял меня за талию и осторожно спустил с перил. Мы под руку зашагали к павильону.

…

96. Пацифика.

…

Эд открыл мне дверь. На белой рубашке красовалось зелёное резко пахнущее пятно.

— Вы закончили?

— Нет, — Эд отошёл в сторону, позволяя мне войти. — Подожди на кухне, у нас с Луной в зельевареньи… маленькое непредвиденное обстоятельство.

— Эд! — донеслось из кухни. — Оно кипит.

— Закрой дверь, — бросил мне Эд и убежал к Луне.

Я повернула ключ в замке и, поставив туфли на коврик, зашла в кухню.

Плотная пена лезла из кастрюли. Эд тихо крыл её матом, перебрасывая в таз глубокой тарелкой и половников. Луна быстро резала что-то, издалека напоминающее мягкую картошку.

Я села за стол. Когда урок закончится, пойдём с Луной на рынок.

Раздался звонок в дверь. Эд заворчал, ускоряя переброс пены:

— Прям сейчас тебе открыть, да? А не пойти б тебе… — далее последовало непристойное направление, по которому гостю предлагалось проследовать.

— Я открою, — сообщила я и добавила. — Прекрати ругаться, пожалуйста.

Вышла в коридор, повернула ключ.

— Оливия? — за дверью стояла подруга с корзинкой, пахнущей свежей выпечкой.

На кухне что-то с грохотом шандарахнулось на пол. Раздался вскрик Луны и громкий мат Эдмунда.

Я отскочила от двери и оказалась в кухне:

— Оба целы?!

— Нормально? — Эд смерил Луну, стоящую в метре от разлитого зелья. Она кивнула. — Значит оба.

Я призвала энергию и создала плетение, способное собрать пролитое с пола.

В кухню заглянула Оливия, оглядела обстановку, встретилась взглядом с Эдмундом, но сказать ничего не успела.

При попытке применения моё плетение разрушилось, ещё сильней расплескав зелье.

Корзинка опустилась на комод. Оливия применила эти же чары. Зелёная жижа собралась в сферу. Эд указал на кастрюлю:

— Лей сюда.

Недоготовленное опустилось в кастрюлю.

— Легко вам, магам воды, — Эд потёр нос и сообщил Луне. — Завтра закончим это варево.

— А ничего, что оно упало? — усомнилась дочь.

— Да пофиг. Вскипятим — нормально будет. Нам же это не пить.

Оливия применила ещё одни чары. Вытянула влагу и грязь из рубашки Эда. Зелёное пятно зелья пропало с ткани и отправилось в кастрюлю.

— Спасибо, — Эдмунд опёрся спиной о край высокого стола для готовки.

— Не за что, — Оливия секунду помолчала и растянув губы в широкой улыбке, развела руки.

Намёк был ясен. Эд подошёл к ней и обнял.

Луна не среагировала на это. Она раскладывала по ящикам использованные предметы и мыла посуду.

— Выглядишь живее, чем в последнюю нашу встречу, — Оливия особенно крепко сжала объятья и отпустила друга детства.

— Не могу сказать того же о тебе — вообще не поменялась, — усмехнулся Эдмунд, тоже убирая руки. — Ты чего пришла-то?

— Да знаешь… — Оливия покосилась на меня. — У меня подруга спонтанно из города уехала больше чем на месяц, а теперь вот вернулась и уже несколько дней даже записку об этом отправить не может.

— Да, виновата, — я развела руками. — Замоталась.

— А тут мне родители сообщили, — продолжала подруга. — Что ты вернулся. Напроситься на чай и посплетничать…

— …было твоей священной обязанностью, — покачал головой Эдмунд и указал на стол, — Да, знаю. Раз так, садись, сейчас воду на чай поставлю.

…

97. Пацифика.

…

Я вернулась из уборной и мельком глянула в окно: уже стемнело, шёл дождь и поднялся страшный ветел. Даже отсюда, почти из центра города, было слышно, как штормило море. Мы пока не собирались расходиться. Эд и Оливия старательно что-то объясняли Луне:

— Наши мамы дружили.

— Да. Сбагривать спиногрызов друг другу под предлогом одного возраста, было идеальным способом отдохнуть.

— Поэтому мы росли почти как брат с сестрой.

Эдмунд засмеялся:

— Что прости? А кого мамы в шутку обещали поженить?

— Не напоминай. И потом, у них бы это всё равно не получилось.

— Это точно, — Эд поднёс чашку к губам. — Такое странно даже представлять.

Я села. Окна тряхнуло особенно сильным порывом ветра. Эд неодобрительно на них покосился.

— Почему так категорично? — уточнила Луна.

— Да знаешь, сложно думать о романтике, если знаешь, что человека очень долго не могли приучить к горшку, — пожал плечами Эдмунд.

— Это ведь именно то, о чём стоит всем рассказывать, да? — Оливия покраснела и обратилась к нам с Луной. — Просто чтоб вы знали, этот рано приученный и сам не был лучше…

— Да, я должен был молчать, — Эд закрыл глаза ладонью, давя смех. — Пощади.

— Поздно спохватился, теперь все узнают, — покачала головой подруга. — Когда я в очередной раз обкакалась, он сделал тоже самое в знак солидарности. И мы вместе, на глазах у всех соседей гордо пошли сообщать об этом матерям.

— Мне было три года, и я был очень добрым ребёнком, — Эдмунд откинулся на спинку стула, заливаясь неловким смехом.

— Не уверена, что должна была это знать, — Луна опустила взгляд в чашку, чуть вздрагивая от беззвучного смеха.

За окном мелькнула молния и зазвучали раскаты грома. У нас же здесь было тепло и светло. Ужасно сейчас бездомным и беспризорникам. Просто ужасно.

Оливия налила себе ещё чая из почти остывшего чайника:

— Ой, слушай, а у тебя не валяются наши портреты? Помнишь, те, где мы в песке играем?

— Хм… Должно было что-то сохраниться.

Эд выбрался из-за стола и, призвав шарик сияющей белой энергии пошёл вверх по тёмной лестнице на второй этаж.

— Он всегда так одевается или только дома? — негромко уточнила Оливия. — Потрёпанный какой-то.

— Меня тоже сначала покоробило — всегда был эдакий столичный красавец и вдруг… — закивала я. — Но, знаешь, в рванье только дома. Всё, что на улицу — зашито. И всегда чистый.

— Пару раз в неделю даже бритый, — поддержала Луна.

Оливия качнула головой в бок, обозначая удивление.

— Всё в порядке, — успокоила я. — Хватало бы мне духа носить только удобное и не тратиться на красоту, я бы тоже так делала.

— Тогда вы стоите друг друга, — Оливия поглядела на Луну, до сих пор одетую в «учебное» платье, местами покрытое въевшимися пятнами зелий, трав и лекарств и тёмными отметинами от огня. — Все трое.

— Учусь у лучшего в этом, — выпалила дочь.

Я засмеялась. И отошла с чайником к камину. Чай совсем остыл, стоит подогреть.

— Цифи! — понеслось со второго этажа.

Недолго думая я взяла с каминной полки свечу, подожгла от пламени и направилась наверх по темноте коридора.

Поднявшись, я увидела, что дверь в кабинет открыта.

Зайдя внутрь, поставила свечу на краешек стола, так, чтоб свеча даже упав, не смогла бы поджечь бумаги Эда. Больше поставить её было некуда — ни единого комода или тумбы — только диван и забитые под завязку высокие шкафы с книгами и коробками.

Эд стоял на стуле, перебирая ящики на верху:

— На, возьми вот это, — он вручил мне большую тяжёлую коробку.

— Почему портреты не на чердаке или не в какой-то комнате, которой ты не пользуешься? Почему в кабинете?

— Они раньше были в комнате напротив кабинета. В пустой. Во время ремонта пришлось перенести сюда, а вернуть на исходную позицию, я просто поленился.

— Ремонт? А что там случилось?

— Однажды, во время метели вышибло стёкла — помнишь ту раму, которую мы с тобой сочли крепкой?

— Ну да. Таких, кажется было много. Здесь, на кухне, кажется, ещё в той комнате, где лежит кукла.

— Верно. Так вот, она не была крепкой. Её выбило, и всё завалил снег, покорёжило паркет, облезла краска на стенах… короче, пришлось чинить. Назад лень было нести.

Эд взял ещё несколько коробок.

— Должно быть тут. Пойдём.

Мы покинули кабинет. Руки были заняты — при всём желании ни один из нас не мог бы закрыть дверь. Сияющий шар энергии последовал за нами.

Спустившись, мы поставили коробки на стол. Эд заглянул в первую.

Особенно сильный порыв ветра бросил в стекло капли дождя. Рамы содрогнулись. Особенно центральная — старая.

— Ну и погода, — Оливия поёжилась. — Помнишь, когда мы рассказывали страшные истории на чердаке, и я потом боялась лежащую там картину?

— Помню картину, но не помню, что рассказал тогда.

Снова треск, стук и вой ветра.

— Только бы окна не выбило, — я подошла к стеклу и попыталась затянуть его шторами.

Вспышка молнии. Под оглушительную смесь звуков, в которую с секундным запозданием примешался звук грома, распахнулась оконная створка. Я отпрыгнула в сторону, когда она почти ударила меня.

Луна быстро принесла полотенце. Эд смотал ручки, чтоб окно не открывалось.

— О чём я и говорил, Цифи, — хмыкнул он. — Старые, убитые рамы.

— Ну да, — я вздрогнула. — Постой. А в кабинете… ведь тоже? Кажется, я забыла там свечку.

За секунду на его лице возник ужас.

Эдмундом вылетели из кухни со скоростью арбалетного болта.

Я последовала за ним. Правда с меньшей прытью и с большим изяществом.

Дверь в кабинет была распахнула. Оттуда слышался мат, шум дождя и гул. Гул словно из камина.

Окно было распахнуто. Свечу сбили шторы, отброшенные ветром. Загоревшаяся ткань всё ещё пылала на стенах, но Эда это не волновало…

Пространство вокруг стола заполнила крапива. Горящие расчёты лежали в зарослях. Растения сбивали пламя.

Многовековую книгу по разломам Эд тушил руками. Руками!

Я в ужасе смотрела, как он корчится и ругается, спасая бесценную книгу, как пламя на расчётах уродует стебли и листья крапивы, как они мнутся, ударяя по полу, покрытому десятками полыхающих бумаг. От листьев к потолку поднимался густой серый дым.

Эд может это чувствовать. Да, не в полной мере. Да, ему это не вредит. Но, как горят призванные им растения, он чувствует.

И ему больно…

Эд отпихнул старинный фолиант в безопасный угол — тот местами почернел, но сильно не пострадал — и сунулся к расчётам.

Пока огонь не перескочил со штор на стены, я сдёрнула их и бросила: одну на стол, другую — в крапиву, заодно перекрывая тому пламени приток воздуха.

Здесь пламя было сильным — горели не только листы, но и канцелярские принадлежности, и пару каких-то книг, блокнотов, и вся правая половина стола — левую я накрыла шторой. Крапива не спасала, и Эд опять полез в огонь руками, обжигаясь.

Я экстренно думала, что могу сделать. Лезть в огонь бессмысленно — только погорим — надо достать ещё покрывал или, может…

Пламя со стола перебросилось на чёрную витую прядь, прилипшую к потному лбу.

— Чёрт!.. — Эд схватился за лицо.

На миг в глазах помутилось. Под звон в ушах я увидела синюю вспышку.

Что-то загудело. Раздался звон стекла и лязг металла. Треск, шипение и грохот. Меня обдало водой.

…

98. Пацифика.

…

В висках стучал пульс. Кроме него, казалось, не осталось ни единого звука.

— Эд? — мой голос был едва слышен.

Я открыла глаза, в них всё ещё плясали пёстрые пятна от потухшего огня.

С обугленного дощатого пола, покрытого скукоженной чёрной крапивой, залитого огромным количеством воды, в коридор "стекали" листы бумаги и чёрные листья. Некоторые вещи, ранее помещённые на полках, валялись. Со стола был сброшен графин. И затопленный, изуродованный кленовый паркет усыпало крупными осколками.

Эд сидел возле ножки стола. До него не быстро доходило, что вообще произошло.

Словно по щелчку пальцев он спешно начал отряхивать книги от воды и аккуратно ставить на сухое место.

— Эд.

Он не ответил. Левая бровь была почти полностью сожжена вместе с ресницами, а от загоревшейся пряди на лбу остался загнутый обрубок сантиметров пяти. Эдмунд жмурился, сжимая в руках листы.

— Эд!

Я моментально оказалась на полу рядом с ним и принудительно повернула на себя бледное лицо.

Глаз был окружён покрасневшей кожей, на которой уже стали появляться волдыри, однако в остальном глаз выглядел здоровым.

Эд убрал голову и поглядел на черновик в руках. Листок с размытыми чернилами развалился, оставив на дрожащих от боли и травм пальцах тёмно-синие следы.

— На кой… чёрт?!..

Я качнула головой, не понимая вопроса.

Вокруг разрасталась крапива, врезаясь корнями в пол.

— На кой чёрт?! — он заорал мне в лицо.

— Эдмунд… — промямлила я. — Давай я сейчас принесу тебе мазь.

— Мазь? На кой чёрт мне мазь?! — он орал совершенно чужим хриплым голосом.

— У тебя ведь… руки все в ожогах. Тебе нужно…

— Мне было нужно спасти эти бумаги, а не утопить к хренам!

— Я же помочь хочу. Тебе нужно обработать ожоги.

На пороге кабинета возникли Оливия и Луна.

— На хрена лезть и всё портить?! — Эдмунд продолжал орать на меня и бросил короткий взгляд Луну. — Вас кто-то звал? Какие-то вопросы?

Луна сделала шаг назад, прижимая к животу руки, будто была в чём-то виновата.

— Не кричи на неё. Она здесь при чём? — через мгновение я чуть было не пожалела, что вообще раскрыла рот.

— Да чтоб тебя, Пацифика! Кто тебя просил?! — крик заглушил даже раскаты грома. — Зачем ты воду запустила?! Понимаю огонь — цепь случайностей, да. В каком-то смысле тут я сам виноват — рамы хилые в окна поставил, но плетение!..

Эдмунд встал, плетением снёс крапиву и принялся собирать книги.

— Эй, — негромко позвала Оливия. — Убрать воду?

— Убери, — кивнул Эд и трясущимися обожжёнными руками вытащил из брюк ремень.

Плетение моей подруги заставило воду покинуть помещение через окно. Эд слабо смотал ручки на окне, чтоб оно не открывалось.

— Могу ещё чем-то помочь?

— Чем, например?! — Эд старался затянуть узел потуже, но пальцы не слушались. Крапива снова покрывала пол.

— Например, с ремнём.

— Сам справлюсь. Спокойной ночи.

Эд отпустил ремень и нервно оглядел комнату. Он будто изо всех сил пытался осознать произошедшее и как-то справиться с эмоциями.

Мы с подругой переглянулись. Она понимала, что пора уходить.

— Луна, закрой за Оливией, — попросила я.

Уходя, дочь закрыла дверь кабинета.

Эд упёрся спиной в стену, запустив пальцы в волосы и ссутулившись. Он трясся. В глазах застыли паника и нежелание верить.

— Эдмунд, — тихо позвала я.

Частое тяжёлое дыхание на мгновение прервалось. На меня поднялись абсолютно безумные глаза.

— Ты здесь?..

Прежде чем я успела что-то сказать, он закричал:

— Я сказал вам всем свалить, тебе особое приглашение требуется?

— Не требуется, но… — я заколебалась на секунду. — Знаю, не лучший момент, но послушай… нам придётся остаться на ночь. По крайней мере Луне. На улице шторм…

Эд словно на полуслове перестал меня слышать, встав на коленки, он принялся собирать расчёты.

— …Идти опасно, брать повозку тоже. Да никто и не поедет сейчас. Она останется. Меня можешь выгнать, но не её.

Он меня игнорировал, подбирая листочки, книги и вещи. Бумага расползлась и засохла несимметричными бугристыми лужами, чернила смылись. Кое-где записи были различимы, но бесполезны без контекста.

— Ты меня слышишь?

Снова тишина.

— Эд?..

— Ууйди! — крик разорвал тишину.

Эд уронил книгу. Ему было трудно наводить порядком самому — руки почти не слушались. Тем не менее, он лихорадочно метался из стороны в сторону, пытаясь.

Эдмунд вдруг остановился и снова в панике огляделся с книгой в руках.

— Давай я тебе помогу, — я попыталась забрать у него из рук фолиант в обложке со множеством металлических украшений, царапающих ему кожу.

— Не тронь! — Эдмунд накрепко вцепился в книгу, но не удержал и увесистый предмет свалился на ногу. — Чёрт!

— Эд, прекрати! Перестань усугублять травмы и пойдём обработаем твои ожоги.

Он сделал пару шагов назад, прижимая к груди быстро поднятую книгу. Взгляд сместился на пол, где всё заполонили бумага и крапива. Эд шаг за шагом отодвигался к шкафу, будто всё ещё не мог определиться с реакцией: не то злиться, не то плакать, не то истерически смеяться. Все эти состояния молниеносно сменялись в его лице. Эда трясло.

— Тш, — я приблизилась, мягко приобнимая его за плечи. — Ну-ка, посмотри на меня. Всё будет хорошо. Слышишь?

Темные глаза на белом как полото лице стали особенно выразительными. И в них не читалось ничего хорошего.

Мне вдруг стало жутко от стеклянного взгляда.

Несколько секунд он наблюдал неотрывно. Не переводя взгляд ни на расчёты, ни на книги, ни на окно. Только я.

— Цифи, — в приятном голосе, сейчас немного хриплом, послышались знакомые нотки. — Я тебя всей душой люблю и ценю. Веришь?

Злоба, боль и обида. Нежелание ничего слушать. Всё то, что звучало в его словах сейчас, уже было тогда, много лет назад, когда он повредил источник.

Эд снова удалил крапиву, уже достававшую моего до плеч, но не цеплявшую руки из-за удачного местоположения.

— Так что, я тебя умоляю, не доводи до греха — скройся с глаз моих, — дёрганная, лающая речь. Эд, кажется, готов был расхохотаться, но глаза влажно блестели.

— Я просто пытаюсь помочь!

— Спасибо, Цифи, помогла уже, — большой палец дрожащей левой руки прижался к губам, заставляя меня молчать.

Эдмунд всё ещё не смотрел ни на что другое.

Должно быть, его разум, отчаянно нуждаясь в смене мыслей, отбросил факт утраты и переключился на агрессию в адрес источника проблемы и выбрал стратегию защиты от ужасной правды: при помощи смеха и агрессии.

— Я давно мечтал переписать черновики, которые уже почти потушил. Мне ж скучно! Спасибо, Циф.

Он чмокнул меня в лоб. Вернее, назвать это поцелуем не поворачивался язык. Просто нервное прикосновение — действие ни с чем не сопряжённое. Я почувствовала, как в волосы на затылке вплелись длинные узловатые пальцы. Мягко и аккуратно, но в сочетании с пустым растерянным взглядом непередаваемо жутко.

— Это вышло неосознанно, — прошептала я, осторожно прикасаясь к Эду.

Рука соскользнула с затылка и остановилась на плече, чтобы развернуть меня и повести к выходу из комнаты.

— Я не хотела, — я остановилась на пороге, не желая бросать Эда. Ему нужна помощь и нужно лечение. Даже если сейчас он не способен этого понять. — У тебя волосы загорелись! Я просто испугалась.

— Класс, — на лице была всё та же не располагающая к диалогу гримаса. — Просто потрясающе. Знаешь, я прямо вижу, как от этого факта расчёты начали восстанавливаться.

Эдмунд схватил с пола листик:

— Видимо вот это снова можно прочитать!

Он схватил с пола ещё несколько:

— Видимо эти теперь целые!

Охапка бумаг взметнулась к потолку и осыпалась дождём. Высушенные плетением Оливии, они медленно планировали на пол.

Эдмунд задрал голову, подставляя лицо падающей бумаге и свету маленького энергетического шарика, заменяющего ему светильник. Как Эд до сих пор не упустил его — для меня загадка.

Эдмунд поглядел на меня. С безумным, счастливым лицом. Мне показалось, он ждал, что я присоединюсь к его веселью, но с каждой прошедшей в тишине секундой радость превращалась в отчаянье. Быстро и неотвратимо менялось положение бровей и ритм дыхания.

— Уйди уже, — с лицом, заледеневшим в выражении помешательства от несчастья, попросил Эдмунд. — Пойди, не знаю… Постели кровати. Вам обеим уже пора спать.

Один из жгучих ростков, снова заполонивших пол, забрался под штанину, обжигая хозяину щиколотку. Эд резко ударил по нему пяткой, заставляя исчезнуть все побеги.

Я выскользнула из комнаты и закрыла за собой дверь.

Зажав ладонью рот, попыталась сдержать крик. Перед глазами мелькали события прошлого. Настолько плохо Эду было только после потери источника.

Но надо успокоиться. Хоть кто-то должен сейчас трезво мыслить. Не он, это точно.

Глубокий вдох.

Медленный выдох.

Я повторила себе, что не стоит реветь. Внизу Луна и не надо устраивать истерик при ней.

Глубокий вдох.

Медленный выдох.

Луна стояла внизу у лестницы, прислушиваясь. Такая маленькая и испуганная.

— Всё хорошо. Он просто злится. Разработки… сильно пострадали, — я чмокнула дочь в щёку. — Вот что, мы останемся на ночь. Надо найти постельное бельё и комнаты.

— Что у него с лицом? Слева, возле глаза.

— Обжёгся. Руки ещё хуже выглядят.

— Может, смешать ему охлаждающую смесь?

— Эд из тебя что, аптекаря воспитывает? — я мягко усмехнулась и пожала плечами. — Не знаю. Постарайся лишний раз его не дёргать. Сходи лучше, прибери на кухне, ладно? Я займусь кроватями, а потом и Эдом.

Она кивнула. Мы разошлись в разные стороны. Я краем глаза заметила, как она подбирает листочки принесённые потоком воды со второго этажа. Тоже кривые и неравномерно-голубые от чернил.

Я опять поднялась наверх. Кровати были только в двух комнатах: в спальне Эда — не думаю, что там мне будут рады, и в комнате напротив — там ляжет Луна. Видимо пойду на диван в гостиной.

Постельное стоит поискать во второй слева комнате, где раньше была комната его брата.

Вскоре я отыскала подходящие вещи в комнате Карстена и отправилась в комнату с кроватью Луны.

Окно здесь выходило не на ту сторону, откуда дул ветер и уцелело.

Старая кровать Эда, чудом пережившая пожар, всё ещё была крепкой. Вряд ли хоть что-то смогло бы "убить" это монструозную конструкцию из дубовых брусьев.

Готовя дочери постель, я обдумывала ситуацию с одеждой для сна. Себе стащу рубашку Эда. Что найти Луне?

Что-то загромыхало в кабинете. На весь дом раздался отборный мат.

Я опять отправилась в комнату Карстена. В сундуках и коробках я видела какое-то тряпьё.

В коридоре что-то мелькнуло, но я не придала этому значения.

Так… вот какие-то вещи. Ночная сорочка. Женская. Чистая…

Чья?

Может, моя, забытая в юности? Даже не знаю. По размеру похоже. Точно я уже не узнаю, но…

— Я не слышу, что ты говоришь. Не надо мямлить, — раздраженный голос Эдмунда не предвещал хорошего, но ещё не мог называться криком.

Я поспешила в кабинет.

В дверях стояла Луна.

Эд сортировал на столе бумажки по ему одному известному признаку.

— Я принесла тебе мазь и листочки.

— Класс. Спасибо. А теперь, будь добра, займись кроватями вместе с матерью.

— Луна, — я отдала дочке ночную сорочку. — Иди ложись.

Она бросила на учителя короткий напуганный взгляд и удалилась.

— Не срывайся на ней, — негромко попросила я. — Я всё понимаю, но…

— Да засунь ты своё понимание знаешь куда?! У тебя, я гляжу, прям каждый день смысл жизни сгорает!

Я попыталась сохранить спокойствие, но две особо неприятные мысли не давали расслабиться. Первая: Эд на меня кричит. Эд никогда не кричит. Во всяком случае, не от злости и не на конкретного человека. Ему очень больно и плохо. По большей части из-за меня. Вторая: это слышит Луна. Для неё он в некоторой степени заменил Роланда.

После глубокого вдоха я заговорила самым вкрадчивым голосом, на который была способна, так я всегда боролась с капризами маленькой Луны:

— Эдмунд, тебе больно, я вижу, но «смысл жизни» не слишком ли громкая формулировка?

— Ну конечно! Я утрирую, — сарказм и крик. Убойная смесь, когда речь об Эде. — Что, по мне не видно?!

— Эд, ну, работа — это ведь не смысл жизни.

— Для тебя, может, и нет, а на моём надгробье напишут, что я был врачом, аптекарем и профессором по магическим болезням. Больше на нём ничего не напишут! Даже того, что вообще-то я маг, пусть и такой!

Эд развёл руками, намекая на крапиву, неумолимо заполняющую всю комнату и уже начавшую покрывать основания стен.

— Всё! Да, Пацифика, что поделать, я — это моя работа. Ничего больше! — речь стала дёрганной — с перебивками на смех.

Я знала, что Эд свернётся комочком в углу комнаты, когда устанет или успокоится и чем скорее это состояние наступит, тем лучше. Тогда он не откажется от чая, пледа, обработки травм, может быть, даже от объятий. Тогда с ним можно будет спокойно побеседовать и окончательно успокоить. Но не сейчас. Сейчас надо просто подвести его к этому состоянию.

— Не говори глупостей, я могу привести ещё множество примеров того, чем ты можешь похвастаться. Начнём хотя бы с того, что ты учитель…

— Замечательно! Читаю лекции и снабжаю пивом друга, который на практике обеспечивает безопасность. Давай продолжим список тем, что я подсказываю дорогу тем, кто её спрашивает. По-моему, это повод для гордости!

Эд топнул, заставляя крапиву исчезнуть, но не прошло и секунды, как она снова начала пробиваться из паркета.

Я снова тяжело вздохнула, чтобы не закричать в ответ. Скорее всего что-то бессвязное — больше от безысходности, чем от злости.

— И это тоже хорошо, Эдмунд. А теперь, пожалуйста, давай обработаем ожоги. Это важно сделать, а то потом будет больнее.

— Да какая разница?!

Я мысленно прошлась по умственным способностям бывшего жениха — как, чёрт возьми, он может быть настолько умён, являясь при том полнейшим идиотом?!

— Господи, Пацифика, почему каждый раз, как ты появляешься в моей жизни, в ней творится какая-то хрень?! В прошлый раз разорвал источник, в этот — спалил расчёты. Какое, чёрт тебя дери, ты на меня навлекаешь проклятье?!

Воздух комом встал в горле.

— И оба раза тебе просто необходимо поорать на меня, как я по жизни не прав и как на самом деле мои проблемы незначительны! Успокойся, Эд! Не ной, Эд! Это не конец света, Эд! А надо было меня слушать, Эд! Эд, не ори на бедного ребёнка, который лезет под руки, когда было ясно сказано, чтоб не лезла! Не спорь со мной, очевидно, я всё понимаю лучше всех! Да, Пацифика?!

Эд приостановился, чтоб набрать в лёгкие воздуха и убрать крапиву, жгущую руки.

— Ну, молодец, что была тогда права! Иди, возьми с полки пирожок. Молодец, что сейчас пытаешься помочь, когда об этом не просили! Шуруй по всё тому же направлению!

Я плотно сжимала губы, стараясь не заплакать.

Хотелось сказать, что я никогда не хотела ему зла, но он это знал. Судя по фразе «молодец, что была тогда права» понимал это даже сейчас, в приступе ярости.

«Я хочу помочь» — уже сказала, и не раз.

Чувство, что я впрямь какое-то дурное предзнаменование, сдавило горло. И будто того было мало, в нём словно застряло что-то острое.

Крапива продолжала расти, плотным кольцом закрывая Эдмунда. Он молчал, буравя меня взглядом, будто ждал нападения.

Я не очень понимала, как в наступившей тишине течёт время. Прошло или пару секунд, или пару минут — знаю только, что всё это время давила слёзы, пока где-то внутри закипали обида и злость.

— Попытки предостеречь тебя от ужасных решений или заставить заботиться о здоровье… не были мне в радость. Но это проявления заботы, — не поднимая глаз, тихо, но твёрдо. — Более мрачные и менее романтичные, чем завтрак в постель, но не менее значимые. Потому, что я тебя люблю и любила, Эд.

Крапива приостановила рост. Наверное, мои слова были для Эдмунда как ведро холодной воды.

Теперь воздух перекрыл горло ему. Такого удара Эд не ждал. В глазах повисло непонимание, что делать дальше.

Одинокий, растерянный, запертый в крапиве.

— И, знаешь, я не только ругалась. Не моя вина, что из всего, что я говорила и делала, ты запомнил только плохое.

Эд отвёл глаза. Он снова ссутулился. Притих.

Покрасневший мизинец зацепил листик крапивы. Эд не отдёрнул руку, напротив, взял листик и задумчиво пошевелил, будто в маленьком рукопожатии.

Мягкое движение начавшей опухать ладонью заставило крапиву убраться. В руке осталась только макушка одного из растений. На этот раз побеги не полезли из паркета вновь.

— Пожалуйста, — его голос обрёл привычное звучание, пусть и очень тихое. — Дай я всё сделаю сам. Займи мою кровать — я всё равно туда не дойду сегодня.

Я поколебалась, но всё же повернулась к выходу.

Стоило взяться за ручку, как за спиной раздался едва слышный зов:

— Цифи.

Я оглянулась.

Эд стоял, накренившись из-за больной пострадавшей в пожаре коленки, глядя виновато и испуганно. То ли он забыл, что хотел сказать, то ли не решался. Он всё ещё вертел в правой руке макушку крапивы.

Лицо потерянное и безнадёжно печальное. Как после ссоры из-за супа. Я не хотела уходить. Не как в прошлый раз.

— Может… — он поглядел на крапиву и совершенно нелепо продолжил. — …тебе нужен листик?

Я невольно улыбнулась. Самое глупое, что я когда-либо слышала от взрослого человека, и всё же милое.

— Нужен, — я сделал пару шагов навстречу и забрала мятый кусок растения. Он всё ещё местам жглась, но не так сильно — основная «жалящая способность» досталась Эду.

— Принести тебе чай или одеяло? — я провела от плеча до локтя по руке Эдмунда.

— Нет. Ничего не надо, — он резко отвёл взгляд. Что-то опять щёлкнуло у него в голове, заставляя желать одиночества. — Иди спать.

— Как скажешь, но не молчи, если что-то потребуется.

Не дождавшись ответа, я вышла, прикрыв за собой дверь, оставив Эдмунда наедине с собой.

Комната, где легла Луна была закрыта. Нужно успокоить её, но… моё нынешнее состояние не поспособствует спокойствию, да и… я совру, если скажу, что имею на разговор силы.

Я заперлась в спальне. Положила макушку крапивы на тумбу, разделась и спряталась под одеяло.

В абсолютной темноте, слушая тихий шорох, доносящийся через стены из кабинета Эдмунда, теребила край одеяла.

Не видя дальше своего носа, оставила в покое ткань, нащупала оставленный растение и начала перебирать листочки.

Странное всё-таки растение — крапива…

Сорняк сорняком, но красивый, напоминает мелису. Вызывает боль и раздражения на коже, но при правильном использовании — просто находка для красоты, здоровья и кулинарии. Тронешь её — сто раз пожалеешь, но если не выбрасывать растение подальше с визгом боли, а погладить ещё раз или два, листики становится мягкими и безопасными.

Странное растение.