Крапивник

Главы 27–29. Пацифика

…

27. Пацифика.

…

— Давай, рассказывай, — Оливия поскорее уселась на стул и взяла из миски кусочек сыра.

— Что рассказывать?

Я поставила две чашки, кофейник, сахар и молоко.

— Как Луна?

— Как Луна — пока не знаю, — я наполнила чашку кофе и положила одну ложку сахара. — Почта пока не приходила. Уже начинаю думать, что нужно просить брата поехать за Луной.

— То есть о результате разговора с дочкой почившего учителя она до сих пор не сообщила? Да уж, не слишком она спешит.

— Да… но я пока надеюсь, что сегодня-завтра письмо дойдёт. В наш район почта обычно приходит около часа дня, поэтому, может, ты даже застанешь этот момент.

— Хорошо, а деньги и жильё у неё там есть?

— Да. Живёт у родственников учителя. Даже если вдруг они её выгнали, по меньшей мере, она может поселиться в гостинице. Денег хватит.

— Вот как.

— А у тебя что? — я попыталась выгнать из головы переживания. — Как Джонни? Уже определился куда пойдёт после школы?

— Ох… — Оливия потёрла висок, всем видом показывая, какая головная боль её старший сын. — Сегодня он хочет в гончарное дело, вчера хотел секретарём в Научное Общество. Завтра захочет быть плотником в порту. У меня уже голова трещит. Как до мая протянуть — вообще не понимаю.

— Кошмар, — я макнула печенье в кофе. — Это, конечно, ужасно, что он не унаследовал магический дар.

— Да. Вот кто придумал, чтоб заканчивать школу нужно в четырнадцать? Можно подумать, в это время дети понимают, где хотят работать.

— Да. Я, если честно, даже сомневаюсь, что стоит в шестнадцать признавать детей совершеннолетними. Есть, конечно, исключения, но, по большей части, это всё ещё дети.

— И не говори. Ужас.

Мы почти синхронно сделали по глотку кофе.

— А мы с мужем решили сделать ремонт на кухне.

— Да? С чего вдруг?

В коридоре вдруг послышался какой-то шорох.

— Кажется, почту принесли, — дернулась я. — Подожди минутку.

Я заспешила к входной двери. И впрямь, под щелью для почты валялось пару конвертов. Один из банка — свидетельство о поступлении зарплаты. Второй от Луны.

— Оно пришло! — я влетела в кухню и рухнула на стул. — Прости, я должна прочитать.

— О, как удачно. Вслух прочитаешь?

— Ага. «Привет, мам. Две новости: хорошая и плохая. Плохая: Адэры меня не взяли. Хорошая: я всё равно нашла учителя».

— Та-а-ак, — Оливия расплылась в хитрой улыбке. — Кажется, у меня даже есть догадка кто это.

— У меня, к сожалению, тоже, — пробурчала я и, цепляясь за надежду ошибаться, продолжила чтение. — «Его зовут Эдмунд Рио».

Я остановилась в попытке понять, чего хочу больше: выругаться или заорать «я так и знала!».

— Ну, что, мать? — усмехнулась подруга. — Неси вино, отметим.

— Ты хотела сказать запьём, — выдавила я.

— Не-а, именно отметим.

Так… главное спокойствие… Главное, не включать истеричку-алкоголичку. Вспомни последнее похмелье, Пацифика.

Я задержала дыхание. Пять, четыре, три, два, один…

Выдохнув, я заставила себя опустить глаза к письму:

— «Скорее всего, ты его знаешь, потому что вы ровесники, но он учился на светлом (он тебя помнит) и служил с папой в пустынях после академии. В Трое-Городе городе он одновременно врач и аптекарь. Заодно имеет научную степень по магическим болезням.

В целом, он ничего, хоть и со своими тараканами в голове, поэтому я продолжу обучение у него. У меня, кстати, прогресс. Получилось сдвинуть энергию с места.

Луна»

— Вот, видишь, профессор, доктор, папин друг и просто хороший дяденька. Луна в надёжных руках.

— А чему ты радуешься? — хрипло поинтересовалась я. — С чего вдруг он взял её на обучение? Ты можешь объяснить, что у него в голове? Я вот не понимаю.

— А что? Думаешь, он тебя ненавидит и хочет отомстить через ребёнка?

— Нет, это вряд ли, но всё-таки… Обиделся, ушёл, а теперь вдруг возится с Луной.

— Не забывай, что Роланд для Крапивника — хороший друг, который спас ему жизнь, и что Луна — милый маленький ребёнок в трудной ситуации. По-твоему, при таком раскладе, все его мысли будут исключительно вокруг тебя вертеться?

Я нахмурилась. Это было совершенно верное размышление, но высказано было в такой категоричной форме, что капризный ревнивый голосок в голове начал ворчать.

Я сделала глоток кофе, заставляя внутреннего демона заткнуться, и кивнула:

— С этим согласна. Но радоваться тут всё равно нечему.

— На твоём месте, я бы написала одно письмо дочке, а второе Эду, — подруга подмигнула и потянулась к печенью. — На чём я остановилась? Ах, да, на ремонте.

Я спрятала письмо в карман и сосредоточилась на подруге. Просто не думать. Думать в данной ситуации — абсолютно лишнее, как и действовать. Надо просто успокоиться и попить кофе. Вечером подумаю над всем этим.

…

28. Пацифика.

…

— Здравствуй, мам, — поздоровалась я, как только дверь моего родного дома открылась, позволяя увидеть престарелую мать.

— Здравствуй, — она сделала шаг в сторону, открывая проход в дом. — Что это ты без предупреждения? Что-то случилось?

— Да не, всё хорошо, просто нужно найти одну книгу.

— Это какую же? — мама закрыла дверь.

— По высшей магии.

— Подожди, ты часом не про ту, которую твой отец подарил…?

— Да, Эдмунду… — кивнула я, понимая, что внезапный интерес к книге, забытой несостоявшимся зятем, вызовет у родителей вопросы, на которые придётся ответить.

— Она на чердаке, — мама прищурилась. — Я тогда займусь ужином. Папа вернётся с работы где-то через час. Посидишь вечер с нами, расскажешь какие у тебя новости. Какие у Луны.

Мы с матерью прошли в столовую, где в буфете лежал ключ от чердака.

— Вот он, держи, — мама дала мне ключ.

— Спасибо, — кивнула я и отправляясь к лестнице.

Пыльный чердак встретил меня тяжёлым застоявшимся воздухом. Я заперла дверь и распахнула окно, избавляясь от не лучшего «приветствия». Хорошо бы здесь убраться, да только зачем? Сюда заглядывают пару раз в год. И то ради коробки с зимними вещами.

Я подошла к большому шкафу и открыла скрипучую дверцу. Этот шкаф хранил амулеты-носители и памятные вещи. Мама сентиментальна — она хранит всё, что прагматичный отец не успевает выкинуть.

На верхней полке стояла большущая коробка. Туда были спрятаны все вещи, оставшиеся после расставания с Эдом. Придётся порыться в этих воспоминаниях.

Книга, которую я искала, не была нужна никому в нашей семье, потому и лежала тут все семнадцать лет. Половина из нас не поняла бы в ней ни строчки, а вторая половина — это мои малолетние племянники, не умеющие читать.

Я спустила коробку на пол и развязала бечёвку.

Внутри на самом верху лежала аккуратно сложенная рубашка. Со временем молочно-белая ткань пожелтела и начала источать неприятный запах. Что-то не припомню, стирала ли я её, прежде чем убрать.

Помню, я часто брала у Эда одежду. Конкретно эта рубашка валялась где-то среди моих вещей в день, когда Эд пропал. Тогда она ещё пахла одеколоном и средствами для волос.

— Да, точно, я её не стирала. Неудивительно, что она воняет. Так стоп… — голову вдруг посетила спонтанная мысль.

Мы с Эдом почти полгода жили у него, не состоя в браке. При том, что нам было по шестнадцать-семнадцать лет. Законом это не запрещено, но немалая часть общества, особенно возрастная, порицает такое поведение. Тем не менее, нам ни разу не попался человек, который открыто бы высказал своё «фи».

Хотя… мы же не орали об этом на каждом углу. И с ближайшим окружением повезло.

— Надо побыстрее найти книгу, — нахмурилась я и выложила пару коробочек с амулетами-носителями и прочим барахлом, которое муж никогда не должен был увидеть. Никакого желания ворошить прошлое у меня не было. — Мне нужна только эта чёртова книга.

Но вдруг в руках оказалась тряпичный мешочек с артефактами-накопителями.

Внутри что-то ёкнуло. У Эда были любимые изображения. По большей части он увёз их с собой, но эти, уже сложенные в мешочек для перевозки, забыл, оставив их одиноко лежать на письменном столе.

Эти воспоминания были ему дороги.

Я высыпала амулеты-носители, подписанными неразборчивыми наборами склонённых влево букв, на подол платья.

Первый артефакт сформировал темноволосого мальчишку пятнадцати лет. Невысокого, угловатого, вполне симпатичного для своего возраста. Мы с ним сидели на каком-то заборе, с бутербродами. Странно, я совершенно не помнила историю этого амулета, но дата на нём сообщала, что сделано изображение в ноябре, в год, когда мы были на втором курсе. Это одно из первых свиданий.

Действуя уже почти бессознательно, я взяла второй амулет.

Он показал нас уже зимой. В лесу из огромного сугроба мы сделали себе личную горку. На следующий день пришли в академию простывшие, поочерёдно хлюпали носами, пока преподаватель не отправил нас в больничное крыло.

Я достала небольшое зеркальце — амулет, позволявший записывать некоторый промежуток времени. Активировав амулет, я увидела в отражении снежный лес и краешек головы мальчика.

— Короче, — заговорил артефакт. — У нас тут горка, но долго кататься без тёплого домика холодно, поэтому мы выкопали пещеру.

Прямо под горкой была сделана дыра, закрытая каким-то ящиком. Отодвинув его и забравшись внутрь, мальчик показал в артефакт убежище, где я, сидя на пледе, разливала чай из теплоудерживающей бутылки.

— Собственно, принцесса ледяного замка. Скажите что-нибудь, мисс?

— У тебя уже губы синие. Пей чай.

— Засчитано.

Запись на этом закончилась.

Я достала следующие несколько артефактов. Портреты из академии. Совместные уроки и перемены. Ничего сверхинтересного.

А вот следом появилось зеркальце времён конца второго курса.

Шёл май. Мы сидели на берегу крохотного островка в широкой реке. Я предложила Эду доплыть до него, но как выяснилось, его заявления «да умею я плавать, расслабься» слишком приукрашивают ситуацию. На деле Эд едва мог продержаться на воде несколько секунд и большую часть пути шёл по выращенным водорослям.

Я активировала зеркальце. Эту запись вела я:

— Вот взгляните на этого идиота, который полез в воду не умея плавать.

— Ой, да умею я.

— Ага, я уже посмотрела. Лучше посмотри в зеркало и скажи, что если ты утонешь — я тут ни при чём.

— Если я утону, — парень указал на меня. — Это была её идея.

— Кажется, ты хочешь ещё поплавать, Эдмунд.

Остановилась запись.

Летом между вторым и третьим курсом мне пришлось уехать к родственникам, а Эд гостил у своего друга. Мы обменивались письмами, но ни разу не виделись. Когда встретились в начале третьего курса, он заметно вырос.

Я открыла следующий накопитель. Эдмунд — красивый шестнадцатилетний юноша — стоял в новеньком полосатом свитере. Я подарила его в октябре, когда стало холодать, а Эдмунд продолжал ходить в тонкой рубашке. Это не сильно помогло ситуации, но с наступлением морозов он всё-таки стал надевать его.

На глаза попался продолговатый артефакт — вторая попытка кого-то из наших ровесников-менталистов собрать прибор, записывающий не только модели предметов, но и их движение. На нём записан вальс. Я просмотрела его сотни раз поле расставания, каждый раз заливаясь слезами, но сейчас он не включался — разрядился.

В следующем носителе оказалась проекция прохладного утра. Восторженный Эдмунд сидел на корточках в парке, обнимая утку. Обнял утку — радости полные штаны. Шестнадцать лет парню.

Что дальше? Штук пять моих портретов и зеркало.

Оливия. Совсем ещё девчонка. Она светилась весельем и бодро шептала:

— Здравствуйте те, кто однажды заглянет в это зеркало. Я Оливия Гроул и со мной мой коллега, Аслан Нерт.

Девушка навела отражение на паренька, создающего плетениями одинаковых птичек.

— Всем привет, — тихо поздоровался он.

— Сегодня мы с Вами изучим поведение стаи крапивников в естественной среде. Но нужно вести себя тихо, чтобы не спугнуть их. Как известно, крапивники не живут стаями, но мы с Асланом обнаружили новый вид, копирующий модель поведения пчёл. Есть рабочие птицы и один лидер стаи. Полюбуйтесь.

На широком бортике фонтана спал Эдмунд. Вокруг него прыгали контролируемые Асланом птички, засовывая листья и веточки ему в кудри.

— Посмотрите, рядовые птицы приносят лидеру дары, сам же он в это время отдыхает. Какова его роль в стае? Защита семейства и увеличения популяции. Кстати, об этом, мы видим, как к стае приближается самка.

В зеркале появилась я. Я только освободилась из лап преподавателей и совершенно не понимала, чем занята эта троица.

— Что здесь происходит?

— Обратите внимание, она приближается к чужой стае неуверенно, но не останавливается — её заинтересовал лидер крапивников.

Я села на бортик фонтана и в окружении птиц стала выбирать из волос спящего юноши мусор.

— И чего вы пытались добиться?

— Самка выражает интерес, помогая лидеру стаи чистить перья. Пока он не отвечает взаимностью.

— И не ответит, — буркнула я, откидывая последнюю соринку. — Дайте ему поспать.

— Аслан, — Оливия передала зеркало приятелю и он, наведя на друга начал диктовать:

— Этот вид крапивников высоко развит и почитает лидера как царя. Посмотрите, они ему поклоняются.

Птички выстроились перед Эдмундом и стали громко синхронно чирикать, качая головками в поклонах.

Юноша поморщился от громки звуков и, открыв глаза, резко сел, сопровождая это руганью. А как ещё реагировать, когда тебя будят поклоняющиеся птицы?

— Мы стали свидетелями пробуждения лидера стаи крапивников, — Оливия забрала зеркало и практически тыкала им в лицо Эду. — Посмотрим, как он отреагирует на нового члена общества. Примет ли в свою стаю постороннюю?

Эд обвёл взглядом всех присутствующих, осмысливая сказанное, и повернулся ко мне. До него удивительно быстро дошло, что происходит.

— Чирик.

— Ты будешь им подыгрывать? — я вскинула бровь, всем видом показывая, что Эдмунд ведёт себя глупо.

— Чирик-чирик, — пожал плечами он.

Закатив глаза, я тяжело вздохнула:

— Ну, допустим, чирик-чирик.

— Кажется, лидер принял её в стаю. Рабочие радуются, теперь у них есть королева и скоро появятся новые птенцы.

Птички облепили нас, громко чирикая. Эд приобнял меня одной рукой, подняв вторую, создал на ней крохотную птичку, и тут же усадил этот очаровательный пернатый шарик на мне на плечо.

Эд мог чувствовать то же, что и птица. Зная это, девочка из воспоминания почесала птичке короткую шею.

— Итак, сегодня мы стали свидетелями одного дня из жизни стаи. Дикая природа удивительна.

Изображение сменилось моим отражением. Я отложила зеркало.

Взгляд упал на коробку со значком ателье. И вторую, с названием именитой ювелирной мастерской.

В коробочке от ювелира лежал тонкий и лёгкий золотой венок с прозрачными камешками. В том же стиле гребень, серёжки, два браслета, колье и обручальные кольца.

У Эдмунда были такие же запонки. Из всех предметов комплекта у меня не было лишь их. Он даже своё кольцо не забрал. Наверное, думал, что оно мне пригодятся.

Я надевала эти украшения на свою свадьбу и давала для венчания сестрам. Но надеть кольца, предназначенные нам с Эдмундом, на церемонии с Роландом или подарить младшим рука не поднялась.

Заколов волосы гребнем, я придвинула ближе большую коробку. Где-то тут должны быть туфли.

А вот и они.

На свет появилась коробка, из которой возникли белые туфельки на небольшом каблучке. Они были порядком стоптаны. Их я надевала не раз и не два. На чердаке они оказались, придя в негодность, но куплены были для свадьбы.

Надев их, я открыла коробку из ателье. Платье. Желтоватое, ни разу не использованное платье.

Я приложила его к себе, заглядывая в зеркало.

Даже сейчас, потерявшее вид от сырости и холода платье было прекрасно: не слишком пышное, с золотистыми лентами по швам и узорами из плюща, в тему украшений.

Жаль, теперь оно мне не по размеру. В талии и рукавах узко, а на груди и вовсе не сойдётся.

Я прицепила к венку фату и надела.

Красота.

Взгляд упал на конверт в коробке. Письма и бытовые записки. Написанные с правой стороны слова всегда были несколько смазаны. Эдмунд был левшой — когда он писал рука тёрлась о бумагу — тетради всегда были неряшливыми, а ребро ладони и мизинец — грязными.

Среди листков, исписанных стройными рядами неразборчивых букв, нашлись такие послания как: «В доме нет еды», «Я не нашёл рубашку», «Я зол. Ты знаешь, что сделала», «Хочу курочку», «Я разбил зеркало», «Почему я через записки слышу, как ты на меня орёшь?» и «Сделаешь на ужин картошечку?» с изображением очень голодной птички. Эдмунд ужасно рисовал. Несчастный крапивник в его исполнении будто разом страдал плоскостопием, косоглазием, рахитом и умственной отсталостью. Бедное создание. И всё же милое — «художник» явно очень старался.

— Моя ж ты лапочка, — я погладила бумагу, обращаясь не то к Эдмунду, нее то к крапивнику.

В руках оказался затёртый от постоянного чтения и покорёженный слезами листок.

Против воли из памяти возник день, когда Эд ушёл. Он… был сам не свой после ссоры. А в тот день… я пришла домой, а он исчез, забрав большинство вещей и оставив записку.

Записку с извинениями, в которой не было даже лёгкого намёка на злость и обиду. С искренней нежностью и заботой.

На глаза заранее навернулись слёзы, но руки не выпускали листок.

«Ты была права, когда говорила, что не стоит ехать на практику. Признаю, я дурак.

Я забрал книги. Доел суп (спасибо, вкусный). Все артефакты отключил. Забрал печенье. Украл у тебя из шкатулки пару ленточек. Не то чтобы они могла потребоваться мне в ближайшее время, но все мои куда-то делись. Они теперь твои, если найдёшь.

И, кстати, присмотрись к Роланду Солена, ты ему небезразлична.

Извини, что так вышло. Люблю тебя.

Эд

Постскриптум: никто и никогда не найдёт ответ на вопрос, зачем представляться в записках, которые больше некому написать (грустный смех)»

На бумагу упала слеза.

Тогда не знала, что думать, не знаю и сейчас. Невнятные извинения «за то, что так вышло», теплота и явное нежелание ранить… Что он в конечном итоге чувствовал?

Если злость и обиду — почему так пишет?

Если нет, почему ушёл?

Я всё-таки задела его. Но чем? Я ведь много глупостей наговорила. Какая именно перешла грань?

В чём была сложность уж если не сказать всё лично, так хоть добавить на листок пару строк объяснений? Я хоть знала бы, за что извиниться при встрече. А встреча уже в этом мае, когда у Луны начнутся экзамены.

Я знаю, что должна извиниться, но нужно ли это ему? Или мне лучше просто замолчать?

Слёзы стыда и бессилия скатывались со щёк, падая на лист.

Внизу раздались голоса — отец вернулся и теперь, наверняка выслушивал от мамы новость о моём появлении. Время неудобных вопросов наступит очень скоро.

Я вытерла лицо, задержала дыхание, досчитала до десяти и, запихнув листы в конверт, швырнула к остальному барахлу, продолжая разбирать коробку.

— Книга.

Вот и она. Конечно, на самом дне.

— Где ж ещё тебе быть?!

…

29. Пацифика.

…

Вернувшись домой, я поглядела на часы. Спать ещё рано, да и не так сильно я устала. Разговор с родителями был весьма спокойным — они просто послушали, сделали какие-то выводы, но меня в них не посвятили. Начинает казаться, что и они, и Оливия, и Освальд с работы — всё смотрят за мной как за подопытной крысой и знают что-то, чего не знаю я.

— Надо написать ответ Луне.

Я подняться на чердак за коробкой, и достала из подвала несколько банок маринованных огурцов. Обернув их тряпочками для сохранности, поставила закатки в коробку и взялась за написание письма для дочери.

— «Здравствуй, Луна

Очень рада за тебя»

Не, не так. Не так чтоб я и рада.

— «…Я не возражаю против твоего решения. Я прекрасно помню Эдмунда и полностью ему доверяю».

Звучит очень… Лучше без части про доверие.

— «и уверена, что он станет хорошим учителем.

Я положила тебе огурчиков на случай, если у вас их нет (насколько я знаю, Эдмунд не особо их любит, и вряд ли делал закатки).

У меня новостей не много — сходила в театр. Была у бабушки с дедушкой. У них тоже всё в порядке.

И на будущее, пожалуйста, пиши чаще»

Я переписала текст с черновика, спрятала письмо в конверт, подписала именем дочери, вложила в коробку к банкам, и наложила заклинание, защищающее от воды. Не хотелось бы, чтобы рассол испортил бумагу, если банка разобьётся.

Взяв книгу по магии, я обернула её в ткань и повторила заклинание.

Что ж… настало время для второго письма. Но сложности возникли ещё при написании приветствия: как обратиться к Эдмунду? Просто по имени или более официально? Наверное, по имени. Всё-таки других знакомых из академии я при встрече так называю. Но не сокращённым: не «Эд», а «Эдмунд».

— «Здравствуй, Эдмунд»

И что дальше? «Рада была узнать, что ты хотя бы не мёртв»? Звучит именно так, как я это ощущаю, но совершенно неправильно.

— «Приятно знать, что ты в порядке.

Надеюсь, ты не против, что я положила Луне немного огурцов. Она их любит, а ты, насколько я помню, нет. (Предположила, что и на зиму не мариновал)»

Так. Звучит… не совсем плохо. Хотя…

Чем больше я думаю, тем меньше мне нравится. Но один раз я уже поговорила не подумав.

— Да нет, нормально, — я снова принялась скрести пером по черновику. — «Спасибо, что взялся учить Луну».

Теперь надо как-то спросить про зарплату. Не будет же он учить её бесплатно. Но как-то неловко вот так в открытую писать про деньги.

— «Я полагаю, наследники Адэра передали тебе деньги на её содержание и оплату труда? Если нет или этой суммы не будет хватать, сообщи».

Всё равно плохо. Но эту тему надо обсудить, раз Луна ничего не написала.

— «И ещё кое-что. Не знаю, нужна ли она тебе, но у меня осталась твоя книга».

Осталось, наверное, самое трудное — прощание и подпись. Вот как закончить письмо, чтоб и с теплотой, и не переборщить?

Я задумчиво уставилась в стену, невольно задумываясь в вине. Но я уже почти закончила, не напиваться же ради последней строчки.

— Жду ответа… жду ответа… «всегда на связи. Пацифика».

Я ещё раз перечитала письмо. Что ж… это не шедевр, но лучше, чем я надеялась.

Забавно, как сильно изменился у меня с годами почерк. Он и сейчас красивый, но уже не та каллиграфия, которой я пользовалась во времена академии.

Я запечатала конверт, подписала, защитила чарами и спрятала в коробке.

На конверте от письма Луны был указан обратный адрес. Я перенесла его на коробку, вписала дочь адресатом и завязала посылку. Завтра отнесу на почту.