Красная лилия

ГЛАВА XVII

На этот раз хватит. Блаженна радость, что длится постоянно, но я не настолько богат, чтобы держать лавку на Чёпманнгатан и дальше закрытой. Надо ехать в Стокгольм, снять вывеску «Закрыто. Отпуск» и включаться в дела. Ведь в принципе я живу, не задумываясь о завтрашнем дне. Может, и не совсем так; я должен бы в удачные годы откладывать на черный день, равномерно распределять доходы, но ничего не поделаешь. В моей сфере, в сфере «культурного посредничества», как я обычно ее называю, можно неделями сидеть молча в пустой лавке, а потом вдруг, в один день, продать шкаф в стиле барокко и бюро в стиле рококо и «начесать» много прекрасных тысячных банкнот на еду, квартплату, налоги и прочие жизненные невзгоды. Но именно тогда не удается закрыть лавку надолго и обзавестись сетями в деревне в разгар рыбалки.

Я упаковал вещи, собрал книги и уложил их в пластиковые сумки. Убрался в избушке, вытащил все из холодильника и морозильника и даже разморозил этот белый шкаф на кухне. Навел чистоту за плитой, пропылесосил под кроватью, вытряс ковры и почувствовал себя примерным квартиросъемщиком. Налив кофе в термос и проверив, что все оконные задвижки в порядке, телевизионный шнур вынут из розетки и дверь заперта на два поворота, я сел в машину, пристегнул ремень и двинулся к дому, в Стокгольм, в его Старый город.

Обычно после отпуска я чувствую себя бодрым и отдохнувшим, полным радости предстоящей работы. Но на сей раз было иначе. Нет, это не значит, что я физически не отдохнул. Но я чувствовал раздражение, болезненное неудовольствие оттого, что с убийством Густава Нильманна — полная неясность, что я все еще не был уверен, действительно ли Сесилия Эн покончила с собой. Хотя это не мое дело. Я не полицейский. Ответственность несет Калле Асплюнд.

Проезжая через Аскерсунд, через опущенное стекло машины я услышал, как старичок на крыше отбил четыре удара на часах, салютуя мне на прощание. Потом я проехал Эребру. По левую руку впереди выросла Арбога, за ней вдали от бетонного канала автострады проглядывала Эскильстуна. Но я не обращал внимания на природу, не интересовался летним великолепием ландшафта средней Швеции. Я не мог отрешиться от мыслей о смерти Густава. И Сесилии — красивой, красивой Сесилии. Я встречался с ней всего пару раз, но она уже что-то значила для меня. И вот она мертва. Выжав газ до предела, я обогнал датский трейлер с загруженным до отказа прицепом. Зло сигналя, я вложил всю агрессию в гудок, когда он не прижался к обочине. Удивленное лицо шофера мелькнуло в зеркале заднего вида. Я увидел, как он выставил палец в мой адрес, и, возможно, поделом мне. Но мне надо было дать выход своему бессилию, почувствовать, что я владею ситуацией.

Когда адреналин вернулся к более нормальному уровню, я успокоился, вспомнил Уллу и наш с ней разговор после похорон. «Среди тех, кто был на обеде у Халлингов, сегодня нет никого, кто не рад от души», — сказала она. И звучало это, будто она действительно так думала.

Хотя не мое это дело, я снова и снова думал о происшедшем. Я не буду вмешиваться, перебегать дорогу Калле, и все же. Ничего не стоило немного пристальнее посмотреть на эту историю. Не потому, что я питаю какие-либо иллюзии на этот счет. Да и доступа к фактам Калле и сведениям СЭПО у меня нет, но на какие-то интересные данные я натолкнулся еще раньше.

Перед самым Стрэнгнэсом я свернул на мое любимое место отдыха, если ехать по дороге «Е-3» с запада. О его нахождении надо знать, чтобы суметь вовремя замедлить ход, свернуть и попасть в небольшой идиллический кудрявый лесок, защищающий от взглядов со стороны дороги, и с птичьим пением за стеклами машины. Там можно попить кофейку и вытянуть ноги, не боясь, что тебе помешает дорожное движение или же попутчики.

Я пробежался несколько сот метров по дороге через поле, чтобы размяться, потом обратно, достал термос и пакет печенья с пряностями.

«Если бы я был методичным, — подумал я, наполняя красный пластиковый стакан горячим черным кофе, — надо было изучать все шаг за шагом. Искать и рассматривать, думать и собирать и смотреть, что же получается. Знать только, с чего начать. Взять, например, Габриеля. Что я знаю о нем? Граф, генерал и холостяк. Живет на пенсию с экономкой, старой преданной служанкой. Его экономическое положение потрескивает, сельское хозяйство приносит ему столько же, сколько и другим, но доходы есть. В любой момент он может набрать сотню тысяч со стен и столов, так что нужды он не испытывает. По крайней мере с экономической точки зрения. Сказал ли Густав на обеде у Халлингов что-нибудь обидное, что могло задеть Габриеля? Ведь это был единственный раз, когда я видел их вместе. Посмотрим…» И я начал вспоминать, как мы сидели за столом, о чем говорили потом в салоне и как Густав расположился с рюмкой ликера в руке, фатально влюбленный в «Априкот брэнди».

Мы говорили о красных лилиях. О Фагертэрне. И Густав сказал что-то вроде «эти великолепные цветы, вероятно, попали сюда с юга» и задал Габриелю вопрос, смысл которого тот не совсем понял. «В красных лилиях есть что-то тропическое, — сказал Густав. — И ничего от северной страны, нашей героической северной страны, фронта против варварства».

Ничего больше я не вспомнил, а это не густо. Разве можно убить человека только за то, что, по его мнению, красные лилии Фагертэрна кажутся тропическими? А что еще я знаю о Габриеле? Что он консервативен, но это вполне можно было понять, зная все его прошлое. Дело Веннерстрёма? Может быть, что-нибудь здесь? В коллекции Густава находится его пистолет, к тому же Веннерстрём был офицером, как и Габриель. Возможна ли какая-либо связь между ними? Какие-нибудь еще не раскрытые обстоятельства? Нет, это звучало неубедительно. Я не мог представить себе Габриеля неразоблаченным тайным агентом, который убил Густава, чтобы не допустить этого.

Тут сзади меня остановилась машина. Должно быть, не я один владел этой земляничной поляной. И я собрал свои вещички, размялся, сел в машину и вырулил на Стокгольм.

Дома у фрю Андерссон состоялась торжественная церемония встречи. Я имею в виду не кофе, предложенный мне ею в своей квартире на Чёпманнгатан, 11, а Клео. В диком возбуждении носилась она по маленькой кухоньке вдоль стен и мяукала во все горло. Наконец, сделав финальный поворот, она вспрыгнула мне на плечо, урча, ткнулась своим холодным носом мне в ухо, потом улеглась на коленях и уснула.

В лавке стоял затхлый запах закрытого помещения и заброшенности. Я распахнул обе двери на улицу и окно на кухне, а в витрине выставил кое-что из дорогих вещей, спрятанных на лето, чтобы напрасно не привлекать воров.

Пока я возился, я не мог отделаться от мыслей о Габриеле. Его пруд с красными лилиями раздражал меня. И то, что я никак не мог найти им место в моей картине-головоломке. В ней, правда, еще не хватало многих частей, но кое-что уже было. Может, поступить, как в детстве? Выложить сначала кусок, который точно знаешь, и строить рисунок вокруг него? Скажем, красную лилию из Фагертэрна или пруда Габриеля Граншерны, а потом прикладывать красные, зеленые и синие куски и смотреть, подходят ли они. Зеленые — для листьев, на которых растут красные лилии, синие — для воды и красные, кроваво-красные — для цветов и жестокой смерти, унесшей и Густава и Сесилию. Кстати, а не возникли ли картинки-головоломки в восемнадцатом веке? В качестве учебной карты для принца Уэльского, чтобы научить его собирать куски британской империи.

А кто знает что-нибудь о старых генералах? Кто мог бы рассказать? И тут, стирая пыль с суповой миски солдата береговой артиллерии, стоявшей на нижней полке в шкафу, я вдруг вспомнил. Как звали знаменосца землячества «Сёдерманландс — Нэрке Нашун», который на мальчишнике разлил гороховый суп, и нам пришлось на первое пить горячий пунш? Сделал он это, конечно, непреднамеренно, просто пытался поставить флаг землячества в гороховый суп. Нурдлюнд? Разве не так? Да, и работал он в Музее армии. Кажется, каким-то интендантом. Я встретился с ним год назад, когда продавал старое полковое знамя с аукциона под Траносом. Оно лежало на самом дне сундука, и сначала мне показалось, что это был кусок материи, которым затыкали щели, чтобы не было сквозняков. Развернув ее, я понял, что я нашел. И Нурдлюнд позаботился о нем. Правда, поначалу я его не узнал. Хотя не могу сказать, что он особенно обрадовался, когда я ему напомнил о гороховом супе. Конечно же, он должен кое-что знать об ушедших, подобно Габриелю, на пенсию офицерах и о том, как складывалась их карьера.

Мне повезло, когда я позвонил на следующее утро и нашел его в служебном кабинете. Я напомнил ему о полковом знамени, ничего не говоря о гороховом супе. Не хотел рисковать. Конечно же, он в отпуску и не очень занят и, конечно же, охотно поможет мне. Только если это не связано с чем-нибудь секретным.

Во второй половине дня вывеска «Скоро буду» появилась за стеклом двери моей лавки. Абсолютно четкий признак экономического легкомыслия. Сначала несколько недель валялся, читал плохие книги, спал и ел. А потом, едва успев приехать домой, опять мчусь выяснять всякие пакости. Но я утешал себя мыслью о том, что не потрачу очень много времени. Да и, кроме меня, это не касалось никого.

Через полчаса я сидел в просторной комнате в Музее армии, глядя поверх кирпичной стены придворной конюшни. По другую сторону стола сидел знаменосец землячества «Сёдерманландс — Нэрке Нашун», вернее, бывший знаменосец, а сейчас первый интендант Ингвар Нурдлюнд. Сзади него теснились материалы в переплетах и в папках, а на столе грудились пачки документов и актов. Все выглядело многообещающе.

— Прежде чем начать, расскажи мне, что ты ищешь и как ты будешь пользоваться информацией, которую я могу предоставить.

Он посмотрел на меня внимательно, машинально поправил галстук жестом, показывающим: все должно быть корректным и чистым, он, боже упаси, не станет принимать участия в каких-либо легкомысленных действиях.

— Речь идет об убийстве, — я конспираторски наклонился к нему. Он откинулся на спинку своего высокого стула.

— Убийство? Офицера? — он испуганно смотрел на меня.

— Во всяком случае не Карла XII. Так что можешь успокоиться. Нет, между нами говоря, убит один человек, и вполне возможно, что речь идет о вымогательстве, — соврал я, но только чуть-чуть. Ведь скрытую угрозу Густава можно назвать и так. — А я помогаю полиции в расследовании.

— Ты? Но ты же торгуешь антиквариатом?

— Точно. Это-то их и привлекло. Когда у них появляется слишком слабая теория, которая базируется больше на интуиции, чем на фактах, они посылают меня. Если они дадут маху, то могут быть привлечены к судебной ответственности инспектором по юридическим вопросам и все такое прочее, а я простой торговец антиквариатом, что с меня возьмешь: просто жертва плохой репутации.

— Понимаю, — сказал он медленно. Но я видел, что он не понимал.

— Я очень хороший друг ведущего расследование. И он попросил меня кое-что деликатно разузнать, что самому ему не удается.

— А почему не удается? — подозрительность вновь вернулась к нему.

— Потому что это станет известным, газеты раздуют дело, и он рискует, что может пострадать кто-нибудь невинный. Сейчас они только на стадии догадок. Вот поэтому я здесь.

— А-га, — сказал он неуверенно, подергал свою тонкую бородку и нервно покрутил широкое кольцо доктора наук. — Что бы ты хотел узнать подробнее?

— Знаешь ли ты генерала по имени Габриель Граншерна?

— Граншерна, Граншерна, — он посмотрел через окно, и рука снова оказалась в бороде. — Не могу точно сказать, что знаю. Что-то такое припоминается, но не могу вспомнить точно — что. Он, должно быть, на пенсии?

— Да, минимум лет десять. Не знаю, может быть, он был как-то связан с делом Веннерстрёма или замешан в нем. Или он совершил когда-то какой-то необдуманный поступок.

— Прямо вот так сказать ничего не могу, но могу посмотреть, нет ли чего-нибудь в наших досье. Сейчас у нас здесь работают несколько историков и пользуются для своих исследований архивом. Я посмотрю, что можно сделать. Если найду что-нибудь, что можно выдавать. Ты понимаешь, у нас очень строгие правила. Например, никаких секретных документов выдавать нельзя.

— Понимаю, — сказал я и встал. — Во всяком случае, очень мило с твоей стороны не отказать мне в помощи. И не сбивайся с ног с этим делом. Я, как всегда, рыскаю в неизвестности. Если найдешь что-нибудь, позвони, ладно?

Но он не позвонил. Шли дни, и будни затянули меня: я приводил в порядок счета, планировал, что купить для рождественской торговли, изучал списки аукционов и возможные цены. И вот однажды вечером, когда я смотрел по телевизору какую-то американскую комедию, он позвонил.

— Говорит Ингвар Нурдлюнд. Ты один?

— Да, и телефон не прослушивается, — сказал я, пытаясь пошутить.

Но казалось, что он не настроен на шутки.

— Я нашел кое-что, возможно, интересное для тебя. Но ты должен действовать конфиденциально. Мне не положено давать информацию такого рода. Но раз уж речь идет об убийстве и я знаю, что некоторые случаи ты распутывал. А потом можешь намекнуть полиции — они могут выбрать служебный путь. Это важно.

Я понял. Служебный путь важен, даже если ты работаешь в Музее армии.

— Чертовски мило с твоей стороны. Я никогда не назову твоего имени. Так на что ж ты наткнулся?

— У нас проводится сейчас исследование о шведах, участвовавших в войне на стороне Гитлера. Не мы непосредственно, а один исследователь пользуется нашим архивом. Я говорил с ним, проглядел его документы, — и он замолк.

— Ну и?..

— Оказывается, несколько сотен шведов служили в немецкой армии во время войны. Большинство из них — младший командный состав, молодые парни, дравшиеся против мирового коммунизма и наивно верившие в свою непогрешимость. Хотя чаще всего — жажда авантюризма. Они получили образование в Германии, а потом как пушечное мясо были отправлены на Восточный фронт. Здесь они сначала поступали в танковую дивизию СС «Викинг». Потом большинство из них были переведены в дивизию СС «Нурдланд».

— Прости, что ты сказал?

— «Нурдланд», дивизия СС «Нурдланд».

Вдруг я снова оказался в столовой Халлингов. Мягкий отблеск горячих языков пламени, возбужденные гости. Смех, звон бокалов. И голос Густава. Ясный и холодный. «Наша героическая Нурдланд[14], барьер против варварства».

— Алло, — послышался голос. — Куда ты исчез?

— Я здесь. Просто кое-что вспомнил. Довольно интересное. Больше, чем ты можешь себе представить. А ты нашел Граншерну в документах?

— И да и нет.

— Что ты имеешь в виду?

— Он и есть в них, и нет. Из них следует, что он был добровольцем и учился в военной школе «Ваффен-СС» в Бад Тёльтце. Но не под своим именем. Там он называл себя Фредрик Карлссон. И участвовал в войне на Восточном фронте. С успехом, очевидно, потому что много раз награждался орденами. Получил железный крест. Потом, после тяжелого ранения, его отправили домой. Но все это замалчивалось. Отец его был очень влиятельным. А поскольку он называл себя Карлссоном, то все это никогда и не всплывало. Но нет ничего, что свидетельствовало бы о том, что он замешан в военных преступлениях. Хотя о таком никогда не узнаешь.

«То, что спрятано в снегу», — подумал я. Одно из любимых выражений Густава. «То, что спрятано в снегу, появляется при оттепели».