Красная лилия

ГЛАВА XVIII

Дома, в своей квартире на Чёпманнторьет я размышлял: все совсем как в «Десяти негритятах»[15], только наоборот. Один за другим появляются предполагаемые убийцы, проясняется мотив. Бенгт Андерссон любит Сесилию. Она отвергает его, потому что влюблена в другого. Теперь Габриель Граншерна. Если он собирался провести остаток дней в тишине и спокойствии в своей усадьбе, наслаждаясь жизнью на природе, то он ошибался. «Наша северная страна, наша героическая Нурдланд», — сказал Густав, и глаза его сверкнули. Нет, он смотрел и улыбался не как обычно. Потому что он отправился в поход, чтобы нанести удар. А Габриель был в числе жертв! Насколько дорожил он своей репутацией? Или утраченная честь значила для него больше, чем смерть? Что может скрываться в других архивах? То, что Габриель принимал участие в кровавых расправах СС над русскими и польскими евреями? И что об этом знал Густав?

Можно задать себе вопрос: а что скрывают все остальные? Например, Андерс Фридлюнд. Когда я на поминках намекнул на то, о чем говорил Густав, он тоже ужасно отреагировал и ушел. Последнее время он, как и его жена, был нервным и каким-то странным. Не таким, как обычно. А Йенс Халлинг оказался почти в такой же ситуации, что и Андерс. Не потому, что он метил в премьер-министры, а потому, что, по слухам, должен был стать к осени шефом всего концерна. «Если не произойдет ничего непредвиденного», как говорил Густав. Теперь я начал понимать, почему в тот вечер царило такое странное настроение. Тогда я просто удивился, почувствовав, что что-то не так. Что за всем сказанным таился скрытый смысл. Густав сидел в своем кресле: в одной руке сигара, в другой — рюмка с ликером. Делал намеки, полные скрытой ненависти, которые понимали только посвященные.

Габриель называл его садистом. И я был с ним согласен. Но он играл с огнем, который в конце концов вспыхнул и испепелил его. Если, конечно, я не преувеличивал всего, что слышал и видел.

Я зевнул, выключил телевизор, но все равно не мог сосредоточиться. Не было смысла говорить с Калле Асплюндом о Габриеле. Его все равно подозревали меньше других. Я зевнул еще раз, взял газету и полистал ее. Я уже собирался швырнуть ее на пол по дурацкой привычке, которую может позволить себе холостяк, как мой взгляд остановился на фотографии на странице, посвященной бизнесу. Йенс Халлинг. Слухи наконец оправдались. Подробное представление и общее мнение, что он займет пост шефа концерна ИМКО этой осенью, после того как уйдет на пенсию директор Тандбергер, один из грандов шведской промышленности. Власть, влияние, деньги — все это приходит с таким положением в экономике. Я подумал об открытом, улыбающемся лице Йенса. Он производил впечатление человека, которому можно доверять, полного лучезарной невинности, наверное, очень необычной среди деловых людей. Неужели он убийца, неужели за ясным, спокойным взглядом могло такое скрываться? Мне трудно было поверить, но кто знает, когда на карту поставлено так много…

Я вздохнул, газета упала на пол, и я заснул сидя. Проснулся в четыре утра, замерзший, злой, с затекшими ногами. А Клео спала себе в спальне на моей подушке, и когда я согнал ее, она зло сверкнула на меня глазами. Но потом опять смилостивилась и маленьким клубочком свернулась у моих ног. Вскоре мы оба спали.

Весь следующий день прошел в суете. Казалось, клиенты заждались меня, накопив жажду покупок. А это необычно для лета. Я едва успел съесть ланч, ограничившись «мюсли»[16] с простоквашей в своей конторе, которая служила и кухней за индийской шалью на двери, защищающей от посторонних взглядов. Во второй половине дня наплыв клиентов спал, стало полегче, я вернулся в контору и поставил на плиту чайник. Когда я пью слишком много кофе, у меня начинается изжога. Чтобы избавиться от нее, я пользуюсь горстью зерен миндаля. Это помогает и куда полезнее всевозможных препаратов. Клео сидела на окне, притворяясь, что ловит муху. Но все время она косилась в мою сторону, поняв, что настало время перерыва на чай. Клео знает также: если повезет, ей перепадет печенье с кардамоном. Это одна из ее слабостей. Печенье и свежая салака. В том, что касается удовлетворения своих назойливых желаний, она настолько бессовестна, что мне приходится держать печенье в шкафу под замком. Задвижку она открывает, крючок скидывает.

Я поставил бело-голубую чашку мейсенского фарфора на маленький серебряный поднос в стиле рококо. Рядом — сахарницу и молочник той же эпохи, того же мастера. Нет, сахаром я не пользуюсь, просто захотелось гармонии. Почему бы не приложить чуть-чуть усилий, чтобы достичь душевного баланса? Чайник со свистком выполнил свой долг: упругая струя пара сообщила, что вода для чая готова, и вскоре чуть отдающий дымком аромат «Эрл грей» наполнил и контору, и всю лавку. Но тут открылась дверь. Зазвенел мой тибетский верблюжий колокольчик.

Вот так всегда, подумал я. Чай будет остывать, станет горчить, напоминая по вкусу дубильную кислоту, а я — ублажать нескольких тетушек, которые обойдут всю лавку, все повертят, чтобы посмотреть на цену, зададут тысячу и один глупый вопрос и уйдут, не купив ничего.

Но я ошибся. Это были отнюдь не тетушки в поплиновых пальто с расшитыми сумками, в соломенных шляпках с лентой на седых волосах — летней униформе шведских тетушек. Хотя жаловаться мне глупо. Тетушки — мои лучшие клиентки и когда надо что-нибудь купить, и, в не меньшей степени, продать. Их закупки чаще всего ничего из себя не представляют, особенно что касается цены, но они всегда обходительны, милы и часто приносят чудесные вещички, которыми я потом и занимаюсь. Бывают вещи и побольше. То бюро, то шкаф. Нет, я люблю обхаживать своих тетушек.

Но вместо тетушки на пороге стоял дядюшка, если оставаться последовательным в терминологии. Сосед через улицу, мой коллега Эрик Густавссон, присматривавший за лавкой в мое отсутствие. Для тех, кому было интересно, в моем окне даже висела записка с указанием адреса его лавки. Эрик — большой оригинал. Любит одеваться немного экстравагантно, даже, как некоторым кажется, вызывающе, но у меня свое мнение на этот счет. Я обычно называю его «Кто есть кто» — по биографическому справочнику о «ведущей десятке» Швеции в управлении, экономике и культуре. И в других областях тоже. Но Эрику не надо заглядывать в эту толстую книгу. Он знает все о своих соотечественниках. Особенно такое, чего не прочесть в официальных биографиях. Такие сведения, которые не всегда украшают, но тем они и интереснее.

— Привет, Эрик. Ты пришел как раз к чаю. Садись, я сейчас быстренько организую чашку и для тебя.

Я обрадовался, что не поленился накрыть стол серебром и мейсенским фарфором. Эрик гурман и эстет, он умеет оценить красивое даже в будни.

— Значит, ты уже вернулся, — улыбнулся он и протянул мне руку. Как королева, приветствуя подданного. Неужели он ожидал, что я поцелую ее в знак почтения? Но он явно не удивился, что я этого не сделал, и принял все совершенно естественно.

Сегодня на нем были рубашка цвета темно-синей сливы и повязанный вокруг шеи желтый шарф. Поверх рубашки — небрежно наброшенный на плечи свитер, а брюки того же канареечного цвета, что и шарф. Замшевые туфли тоже темно-синие, на запястьях — по паре золотых браслетов. На мизинце поблескивал кроваво-красный рубин.

— Так точно. Спасибо за то, что присматривал за моим ящичком. Хотел зайти к тебе раньше, но дел по горло.

— Если ты думаешь отделаться чайным пойлом за тот изнурительный труд, какой свалился из-за тебя на мою шею, то ты ошибаешься, — улыбнулся он кокетливо и плюхнулся на густавианский стул. — Минимум — ланч. В «Оперном подвале» или в «Пяти домиках». А может, небольшой обед на двоих, а? — он вновь с удовольствием улыбнулся и поправил волосы.

Удивительный человек, подумал я. Знали бы бюрократы о его существовании, обязательно засадили бы куда-нибудь. Эрик совершенно не вписывается в среду обычных смертных, он выпадает из любой статистики. Живет своей собственной жизнью среди прекрасных вещей и празднеств, полон поэзии и миражей. Каждый день принимает таким, какой он есть.

— Ну а чем же ты занимался, пока я изнурительно трудился, чтобы обеспечить свое существование? Спасибо, да. Молока — с удовольствием, но без сахара. Надо думать о фигуре. Тебе уж точно, ты ведь поправился за то время, что мы не виделись?

— Совсем нет, — я со злостью втянул живот. Он был прав, и это раздражало меня. Я только ел и спал. Живем-то мы один раз, между прочим. И в отпуске надо лелеять себя.

— Разве ты был не в Аскерсунде? В лесу, — и при этом он взял мое нежное печеньице. Я ведь пеку сам, из сухой смеси. Но об этом я никому не рассказываю. О смеси.

— Был и даже влип в историю с Густавом Нильманном.

— Ах, ах, ах, — восторженно зарокотал он. — Где половнику быть, как не в горшке. Не успеваешь уехать отсюда, как уже новый убийца стоит там и посмеивается над тобой. Да, я читал об этом. Ужасная история. Теперь у людей нет ни стиля, ни уважения к положению. Убить губернатора!

— Отравлять — всегда было удовольствием для высшего класса. Вспомни Юхана III и Эрика XIV или семью Борджиа. Ниже королей и пап тебе не удастся спуститься, так что не жалуйся.

— Да, но ты же понимаешь, что я имею в виду, — возразил он и поднял глаза, помешивая серебряной ложечкой в чашке. — Да, я, конечно, знал Густава Нильманна в те времена, когда он куролесил. Настоящий ловелас. За каждой юбкой бегал, — неодобрительно добавил он.

— Ты виделся с Уллой? Его женой?

— Еще бы, но при более простых обстоятельствах. — Чем какие?

— Еще задолго до того, как она стала государственной советницей и губернаторшей и все такое прочее. Она работала в канцелярии в риксдаге, а по вечерам крутилась в «Рич и Сесиль». Я ее отлично помню. Она принадлежала к компании молодых амбициозных дам, — и он улыбнулся иронически.

— Что значит амбициозных?

— У них была своя цель — удачно выйти замуж. Подняться по социальной лестнице, «стать» чем-нибудь, вернее сказать — поймать мужа, который уже «был» кем-то. Это происходило давно, за несколько лет до всех этих глупостей с равенством, и я не знаю, чего они сейчас еще хотят. Тогда считалось чуть ли не неприличным для молодой девушки работать. Они должны были изучать историю искусств или какой-нибудь язык в высшей школе. Потом помолвка, вернее, объявление о помолвке с молодым человеком «с карьерой». С деньгами, конечно, и желательно из обнищавшего дворянства.

— И Улла поступила именно так?

— Точно. Ее папа был каким-то мелким чиновником. А мама пеклась о престиже семьи. Я знал их хорошо. Так что Улле повезло, хотя финал столь трагичен. Густав Нильманн действительно был удачлив в жизни, по крайней мере внешне. А этого было вполне достаточно для Уллочки. Социальное положение, деньги, статус. Для нее это много значило. Она всегда была карьеристкой.

— Я встретился с ними дома у Халлингов. У Йенса Халлинга. Я прочитал, что он должен стать шефом ИМКО. Мы знакомы с учебы в Упсале.

— Тогда ты о нем знаешь больше, чем я. Папа, конечно, директор банка в Юрсхольме. Но на днях я что-то слышал о нем, — и он подмигнул мне, как всегда в восторге, что обладает тайной, которая еще не известна мне.

— Лучше возьми еще печенья и рассказывай.

— Ну да, конечно, все это сплетни, пустая болтовня. Я встретил одного коллегу. Янссона с Нюброгатан, ты знаешь. Так вот, он организовал штаб-квартиру для Йенса Халлинга.

— Неплохо, — сказал я. — Выложил что-нибудь около миллиона, а?

Эрик кивнул, вытерев уголки рта белоснежным носовым платком.

— Думаю, да. А когда я удивился, из чего, мол, он мог сколотить такого сорта денежки в сегодняшней Швеции, Янссон намекнул на «большие дела». Точно он не знал, только слухи из вторых рук, но что-то связанное с Ближним Востоком. Оружие — туда, а нефть — оттуда. Для Южной Африки.

— Но ведь из этого ничего не получается?

— Получается, получается. Конечно, получается. Там им нужно оружие, а у них есть нефть. А в Южной Африке есть оружие, а они хотят иметь нефть. Нужен лишь посредник. Большие комиссионные стекаются на счет в швейцарском банке. Нет, дорогой друг. Если хочешь играть в первой лиге, мало сидеть здесь, на Чёпманнагатан, и копошиться с антиквариатом. Надо выходить в большой мир. А Йенс Халлинг знает дело. Ведь помимо прочего этим занимается его предприятие. Оружием для Швеции и других нейтральных стран, — Эрик заговорщически улыбнулся. — Спасибо за чай. Ничтожная компенсация за мои труды. Надеюсь на более существенное пожертвование. Может быть, где-нибудь на стороне, а? Не забудь, что я лю-ю-ю-блю икру уклейки. А сейчас мне пора в свою лавку. Слишком долго она закрыта. У меня нет средств отсутствовать так долго, как ты. Может, ты тоже торгуешь оружием?

Я улыбнулся, когда он ушел. Эрик действительно оригинал, но он друг. К тому же набит знаниями и информацией почти обо всем. В том числе и о людях. Хотя, что касается Йенса, то не злые ли это лишь слухи? Зависть королевской Швеции: она не терпит успехов Йенса. Но, как говорится, нет дыма без огня. Маленькой лучинки всех слухоразносчиков. И я вспомнил белый «ягуар» Йенса, как отремонтированы его двор, предметы антиквариата. Нужны денежки, чтобы жить так красиво. Но у директора крупнейшего предприятия страны зарплата должна быть пропорциональной его вкладу и функциям. Конечно же, злой оговор. Но если за всем этим что-то кроется, то у Йенса есть повод радоваться: в мемуарах Густава он не будет фигурировать. Иначе пришлось бы ему распрощаться со своим изобретением. Торговца и экспортера нефти не сделали бы шефом концерна ИМКО. По крайней мере того, кто идет против закона и приличий. Если данные Эрика Густавссона правильные, в моей коллекции есть еще один кандидат. Габриель, Андерс или Йенс. Все трое хотели что-то скрыть, все трое облегченно вздохнули, когда Густав Нильманн исчез со сцены, а с ним и его мемуары. Бенгта тоже нельзя забывать. Отвергнутый, брошенный. Потерявший свою девочку, которая ушла к Густаву.