Красные следы на белой коже

11. Порка

Воспоминания о боли сохраняются гораздо дольше, чем воспоминания о нежности. Потому что чувства Хозяина иллюзия, а следы от кнута — настоящие. Вот они, багряные полосы, по спине вниз, словно диковинные цветы расцвели на тонкой чувственной коже.

Комнате было тихо, я не хотела шевелиться, боясь нарушить эту тишину. Хозяин не обманул — он действительно пришел спустя пару часов. Вокруг его запястья змеей свернул свои тугие кольца кнут. Я этот раз Хозяин разрешил мне кричать и плакать сколько угодно.

Я отстраненно глядела на пальцы — он приказал мне не зажиматься, но, не сдержалась и все равно попыталась прикрыться руками, за что и получила. Пальцы прочертила красная полоса. Тогда Хозяин снова велел заковать мне руки в браслеты и пристегнуть к ошейнику. Он сказал — это для моей безопасности. Теперь кожаный наконечник, не встречая сопротивления, ложился на мои бока, обжигал спину, скользил по ягодицам.

После Хозяин ушел. Оставил меня в темноте, сотрясающуюся от рыданий — свет никто так и не удосужился включить, а мне и подавно было не до этого.

Спустя несколько минут пришел Ян. Он молча поставил перед моим носом поднос, расстегнул браслеты. Зачем-то отошел к стене. Я машинально отметила, что двигался Ян скованно — при каждом вдохе сжимался, словно это он, а не я побывал под пытками Хозяина. На лице Яна застыла маска нестерпимой муки. Еле шевеля правой рукой, Ян смазал мои ссадины той мазью, что давал мне в прошлый раз. Он больше не пытался домогаться меня и, вообще, вел себя подозрительно отстраненно. Молча проведя все манипуляции со мной, Ян ушел.

Распластавшись на полу — ламинат приятно холодил горящую после порки, кожу — я раскинула в стороны руки. Прикрыла глаза. Воспоминания не заставили себя долго ждать.

Мне снова восемь лет. Тогда у родителей была собака — чудесный щенок пекинеса, Нюка. Мы часто гуляли с ней на собачьей площадке — лесок за домом, выделенный для нужд местных собачников. Это был август, самое его начало, когда Нюка оказалось в пасти здоровенного алабая. Псина терзала Нюку, хрипя и мотая башкой из стороны в сторону, а из пасти летела кровавая пена. На мгновение я оцепенела, но страх за Нюку не оставил мне выбора. Схватив валявшуюся неподалёку, палку, я кинулась вперед. Алабай среагировал мгновенно: выпустив щенка, он с готовностью прыгнул вперед, вцепляясь мне в руку. Повалил на землю. Не знаю, как бы закончилась эта история, если бы не выбежавший из леса хозяин пса. Он пнул алабая по морде носком ботика, заставляя того отступить.

— Забирай свою мышь и вали отсюда! — орал он, — пока сильнее не досталось!

Нюка сучила лапами и беспрестанно визжала. Часть ее шкуры так и осталась лежать там, на поляне. Я подхватила щенка здоровой рукой и рванула домой. Я очень боялась не успеть. Боялась, что Нюка умрет пока я бегу.

Помню, как отец подбежал ко мне, стоило только войти в квартиру. Ему хватило только одного взгляда на мою руку. Он кинулся на улицу, в чем был — в тапках и трениках, сжимая ружьё в руках.

А потом два человека в форме полиции много курили на кухне, в сотый раз терзая мать расспросами. Отца я больше не видела.

Нюку похоронили за забором детской площадки. Я навсегда запомнила ее взгляд: поначалу дикие, обезумевшие глаза, расширенные от животного страха, зрачки и гортанный крик, а после — обречённость. В последние минуты своей жизни Нюка вдруг успокоилась. Она больше не кричала, только тихонько постанывала, закатывая глаза.

Наверное, таким же взглядом повзрослевшая, я смотрю на Хозяина. Говорят, собаки чуют смерть.

Через полгода после того, как отца забрали, пришла бумага, после которой мать долго молчала, а после сидела с подругой на кухне, где они долго о чём-то шептались. «Гипертонический криз» — все, что я смогла разобрать из этого разговора, когда прислонившись ухом к щели под дверью, пыталась подслушивать. Что такое этот «криз», я не знала, но поняла — папы больше не будет.

После похорон мать начала пить. Нет, она ни словом, ни делом, ни разу не дала мне понять, но я и без нее знала — в смерти отца виновата только я.

Наконец-то я поняла, за что мне эта боль. И буду принимать ее с радостью, если это поможет мне избавиться от чувства вины.

Я бы так и пролежала до самого утра, если бы мысли снова не принялись крутиться вокруг Хозяина. Интересно, часто он так развлекается? Тут сердце пропустило удар и забилось в рваном ритме — а сколько у него еще таких, как я? Может быть, в данный момент он наслаждается болью какой-нибудь другой девушки? Возможно, даже где-то рядом, буквально в соседней комнате… Я сглотнула.

Мысль была глупой, противоречила всем законам логики. Нет, конечно, Хозяин вряд ли являет собой образец нравственности и добродетели, но что-то внутри подсказывало мне, что я — единственная. Лицо расплылось в улыбке. На мгновение — всего на секунду, она поверила, что она нравится ему. Нет, нет, это бред. Наверное, я совсем выжила из ума.

Я перевернулась на живот. Крепко обняла себя за плечи, чуть прикусила губу. Воспоминания о Хозяине будили в теле странное, до этого момента невиданное чувство. Внезапно мне захотелось, чтобы он вошел в комнату. Хотелось, чтоб он гладил ее, проводя губами по груди, чтобы он вжался в нее, как тогда, в ванной. Я хотела чувствовать его на себе. Ощущать его в себе. Перед глазами стояло его лицо — то, с каким наслаждением он смотрел, как я бьюсь, извиваясь под ударами кнута, как слезы стекают по лицу куда-то в район подбородка. Боже, я готова поспорить на все что угодно: Хозяин получал удовольствие, глядя на то, как перешагивая через себя, я принимаю наказание. И, я с точностью могу сказать, что для него это лучшее доказательство моей покорности.

Утро застало меня в той же позе — распластанной на полу, со спиной в рубцах, кое-где из них проступили капели крови. Если Хозяин и удивился, то виду решил не подавать.

− Лиса, тебе было больно?

Я молча кивнула. Какая, собственно, разница? Что изменит мой ответ? Ничего. Едва касаясь кончиками пальцев тех мест, куда вчера приходились удары, Хозяин любовно оглядел меня, словно любуясь делом рук своих. Велел подняться и лечь на кровать. Согнул мне ноги в коленях.

− У тебя волшебный голос, Лиса, − прошептал он, − просто нереальный. Когда ты плачешь, у меня просто крышу сносит.

Не дожидаясь ответа, он принялся меня целовать — горячо, исступленно, с какой-то дикой, звериной горячностью. Не прерывая поцелуя, приспустил брюки.

Дальнейшее помнилось смутно. Прикрыв глаза, я стонала в его приоткрытый рот, громко и пошло, с каждым толчком шире разводя ноги.