Красный тряпочник (СИ)

Глава III. ГРАД ОБРЕЧЁННЫЙ

Moskau — fremd und geheimnisvoll,

Türme aus rotem Gold,

Kalt wie das Eis.

Moskau, doch wer dich wirklich kennt,

Der weiß ein Feuer brennt

In dir so heiß.

DschinghisKhan, «Moscau»[1].

— Как эти трагикомичные персонажи? — оказавшись снова в носу самолёта, Коломин кивнул на Саню и Андрея. — Не буйствовали?

— Да вот только взрослый часто дёргался и матерился на меня. Пришлось пару раз «успокоить» его. — Света уставилась на связанных захватчиков. — А парень вёл себя прилично. В хвосте прошло всё хорошо?

— Относительно благополучно. Террористы отделались небольшими гематомами, — улыбнулся Ярослав.

— Вы такой смелый. — Светлана улыбнулась в ответ. — Вы же из сил специального назначения? Как вы справились со всеми ними?

— Долгая и, к сожалению, секретная история, — вздохнул Коломин. О борт самолёта что-то легонько стукнулось. Над дверью выхода загорелась лампочка.

— Трап подлетел. — Стюардесса побежала разблокировать дверь наружу. — Я открою.

Дверь в кабину отворилась, и в щёлочке появилась голова Зорина.

— «Альфа» ждёт со стороны всех выходов. Света, Ярослав, без лишних движений, — предупредил КВС. — Я рассказал им, что вы обезвредили захватчиков, но они могут не поверить.

— Они поверят, — уверенно сказал Коломин.

Дверь начала плавно отворяться, и вовнутрь дохнуло свежей прохладой. Слышался звонкий звон сирен, Ту-144Э окружало кольцо неподвижных жёлто-синих автолётов МВД. Неподалёку дежурили белые «Рафики» и «буханки» скорой помощи и красные ЗИЛы пожарной службы. Также блокаду осуществляли МАЗы, КАМАЗы и «Уралы» камуфляжной раскраски. На воздушных плотах дежурили снайперы, курсируя по кругу. Автоматчики и пулемётчики — как в форме милиции, так и спецназа — рассеялись между ведомственными аэрокарами. Пронёсся военный Ми-8Э, рубя воздух лопастями. Летали знакомые дроны моделей «Глаз-12» и «Оптика-5». Первый уровень терминала аэропорта застыл громадой в километре от места действия. Ярослав вышел из самолёта, сняв «Тиресия» с глаз и подняв руки вверх.

— А ты, однако, суперзвезда, — внезапно сыронизировал Градов через «Гекату». — Вижу, как ты собираешься сходить с трапа.

— Профессор, не сейчас, — прошептал Коломин. — Правоохранительные органы весьма напряжены.

— Понял, завершай свою миссию. Градов — отбой.

— Коломин — отбой.

Щёки Ярослава чуть не коснулся бесшумный автомат «Вал», удерживаемый одним из «альфовцев». Как и все сотрудники «Альфы», он носил маску и сферообразный шлем с тепловизором и встроенной рацией. За бойцом стоял громила с пулемётом Калашникова. В отличие от товарищей, одевался спецназовец в тяжёлый бронекостюм «Богатырь-3», способный выдержать гораздо больше урона, чем стандартная военная экипировка. Рифлёную поверхность «Богатыря-3» украшали экзоскелет, трубки, дополнительные внешние конденсаторы, встроенные сканеры, энергетический ранец, светодиоды жизнеобеспечения и боевой готовности. Пулемётчика прикрывал коллега с непробиваемым щитом, который не простреливался ни свинцовыми, ни лазерными, ни плазменными патронами. На внешней поверхности защитного приспособления красовалось изображение разъярённой пантеры, оскалившей пасть. В руке, свободной от щита, «альфовец» сжимал пистолет-пулемёт. Наконец, за щитоносцем расположился командир группы, без маски и в берете. Как и оператор дрона, сидевший с переносным компьютером за лидером, он был налегке и вооружался лишь модифицированным АПС.

На груди и голове Ярослава возникло свыше десятка маленьких красных точек.

— Капитан Коломин? — поинтересовался командир группы. Когда Ярослав утвердительно кивнул, давящие на нервы красные точки исчезли с тела, а остальные спецназовцы опустили оружие. — Нам доложили, что вы нейтрализовали террористов.

— Так точно. А это вам, товарищ майор. — Ярослав протянул командиру «Альфы» широкое пластиковое ведро.

Непонимающе поморщившись, майор принял ёмкость от собеседника и осторожно заглянул внутрь. На его дне покоились аккуратно сложенные пистолеты Токарева, Нагана, Маузера, а также обрезы охотничьих ружей и винтовок Мосина.

— Хм, это больше не нам, а, скорее, следователям, — объяснил командир «Альфы». — Но огромное спасибо, что избавили от грязной работы. Хорошо, что никто из заложников и террористов не погиб.

— Могу ли я быть свободен? — спросил Коломин.

— Конечно. В аэропорт прилетел один важный человек из МВД, просил, чтобы вам доложили о его прибытии. Ему разрешили приземлиться прямо тут, на взлётной полосе. Он в чёрной «Волге», за каретами скорой помощи.

Ярослав попрощался с майором «Альфы» и передал ему координаты запертых захватчиков. Из-под самолёта появилась ещё одна группа спецназа и вместе с первой начала тактично заходить в самолёт. Другие бойцы устремились к остальным открывающимся выходам, их прикрывали товарищи, разместившиеся на крыльях. Опять пролетел Ми-8Э. За аэрокарами экстренных служб вели репортаж корреспонденты ОРТ и ВГТРК. «Альфовцы» сработали крайне оперативно: через пять минут по двум трапам стали выводить горе-террористов. Быковы и Саввины выглядели понуро и уныло смотрели под ноги, не поднимая глаз. На взрослых и шестнадцатилетнего Андрея надели наручники, младших Надю и Толю бойцы осторожно вели за руки. Толя, единственный, кто не грустил, заметил стоящего под носом Коломина и, улыбнувшись, спокойно помахал ему. Казалось, он не винил оперативника в том, что план его родственников провалился или просто не до конца смог осознать роль Ярослава в предотвращении происшествия. Немного растрогавшись, капитан помахал мальчику в ответ перед тем, как коллектив «Пермские баллады» посадили в бронированный тюремный «Икарус» с зарешечёнными окнами.

У Коломина повис камень на душе, он почувствовал укол совести.

«Ну и улетели бы они в Швецию? Пели бы там свои песни, делали программы. Они же не экстремисты и не боевики», — вдруг ощутив скепсис, Ярослав щёлкнул языком.

Далее стали выводить пассажиров. Большинство шло молча. Немало бывших заложников радостно улыбалось. К некоторым подводили врачей, например, к испытавшей истерику женщине, пережившей нервный срыв. Генерал гордо спускался с трапа, почувствовав себя вновь молодым воином. Пара людей упало на колени, один мужчина целовал покрытие полосы, будто землю обетованную. Зорин, Солодов и второй пилот вышли на площадку трапа.

— Третья попытка угона гражданского лайнера за этот месяц, — почёсывая затылок, ворчал бортинженер. — На атомном бомбардировщике было безопаснее, тьфу ты. И чего им всё не нравится? Стабильно же живём!

— Уже уходите, Ярослав Леонидович? — крикнул КВС Коломину. — Вот бы такой человек с нами летал. Или перед взлётом своими очками птичку осматривал. Происшествия свели бы к цифре ноль.

— Быть может, в будущем и появится такой специалист. Берегите себя, друзья! — попрощался Ярослав.

— И вам не хворать, товарищ капитан! Всегда летайте Ту-144Э, самыми надёжными самолётами, — сыронизировал Зорин.

Коломин беспрепятственно прошёл сквозь оцепление и пошёл искать чёрную «Волгу». Аэрокар Горьковского завода действительно стоял за «скорой помощью», за рулём виднелся силуэт достаточно знакомого персонажа. Из радио баритонил «Не думай о секундах свысока» Иосиф Кобзон. Прокашлявшись, Ярослав без особого желания направился к машине и стал заходить со стороны пассажирского места. Внезапно кто-то окликнул его из оцепления:

— Ярослав, Ярослав!

Он обернулся и увидел Светлану, сжимающую в руках шапочку бортпроводницы. Забыв про знакомого в «Волге», Коломин вернулся к стюардессе. Будто государственная граница, их отделяла полувиртуальная лента оцепления.

— Я думаю, после случившегося начальство выдаст мне внеочередной отпуск, — словно оправдываясь перед ним, сказала девушка. — Вот…

— А я боюсь, что мне и дня не дадут передохнуть, — пожал плечами Ярослав и кивнул на чёрный аэрокар. — Вон, начальство лично забирает с места происшествия. Скорее всего, меня загрузят новым делом.

— Но если всё-таки найдётся время, и вы… ты надумаешь, то узнаешь, как меня найти меня, через инфомат, — немного взгрустнула Светлана. — Моё полное имя — Шереметьева Светлана Олеговна. Знаю, тавтология немного получается — Шереметьева из «Шереметьево». Я буду здесь, в хабе.

— Хорошо, Свет. Может быть, встретимся. Мне пора идти. — Коломин собрался обратно.

— Тебе всего хорошего. Надеюсь, что ещё увидимся, — выглядящая немного покинутой, Светлана осталась провожать Ярослава взглядом.

Коломин уселся в кожаное кресло и захлопнул за собой дверь. «Волга» ожила и тронулась в путь. В салоне стало свежее. На экране ГЛОНАССа, установленного над радиопанелью, высветился безопасный и оптимальный маршрут. ГАЗ-24Л начал неспешно удаляться от окружённого экстренными службами Ту-144Э. Проплыл первый уровень громадного терминала — очередное постмодернистское творение из гигантских стёкол, железобетонных опор и стальных балок. Гордо высилась многоэтажная башня центра управления полётами, похожего, скорее, на космическую станцию «Мир», удлинённую и поставленную на бок. На бесконечном горизонте взлетали и приземлялись силуэты Ту-144Э и Ил-86Э, реже на освоение ближнего космоса романтично отправлялись ракеты «Протон». «Шереметьево» являлся настолько невообразимым по размерам, что его обитателям в противоположной части совершенно не помешал захват заложников на одном из пассажирских лайнеров — они попросту не могли знать об этом происшествии.

— Всех стюардесс успел в себя влюбить? — грубо спросил Боров, он же Боровиков Антон Владимирович, один из начальников Ярослава и глава Экспериментального отдела Министерства внутренних дел СССР.

Боровиков представлял собой очень грузного мужчину пятидесяти лет, с трудом помещающегося на водительском сиденье. Причёска по середине его головы оказывалась полностью лысой, словно выстриженной газонокосилкой. Однако из правой и левой частей головы комично торчали курчавые поседевшие скопища волос, похожие на взрывы на макаронной фабрике или искажённые головные системы потерпевших аварию ракет. Нос Борова походил на приплюснутый свиной пятак, кончик которого забавно выворачивался чуть вправо. Лицо Антона Владимировича являлось обрюзгшим и будто просевшим; взгляд его был смурным, тяжёлым, недоверчивым и недовольным. Характер у Боровикова также сложился достаточно скверным: подчинённым он спуску никогда не давал и дополнительной мотивацией занимался редко. Без повода не придирался, знал чувство меры в общении с командой, но ругал за многие мелочи. Ребёнком Боров рос болезненным и не пошёл в армию из-за проблем с гормонами и эндокринной системой. Антон Владимирович вечно страдал душевно из-за проблем с лишним весом и остальным здоровьем, поэтому часто находился на взводе. Практически не пил и не курил, желая со своим далеко не идеальным состоянием прожить подольше. Ветеран убойного отдела, прожжённый циник, повидавший за свою жизнь бесконечность человеческого падения, Боровиков отлично выполнял свою работу и безжалостно боролся с преступниками. Порой он прибегал к не вполне законным методам и технологиям, чтобы восстановить справедливость, за что мог получить нагоняй от вышестоящего руководства. Антон Владимирович был начальником плоть от плоти, развивая родное ведомство, заботясь о нём и защищая его честь. Общее дело всегда стояло у него в приоритете над частностями.

У Борова с Ярославом отношения не сложились сразу. Сказывалась не только разница в характерах — вспыльчивом и хладнокровном. Не нравилось Антону Владимировичу двойное подчинение Коломина: ему и Градову. Боровиков знал, что молодой капитан теплее и лояльнее относится к профессору, ведёт себя с ним более искренне и по-настоящему считает его своим наставником. Также Боровикову казалось, что Ярослав слишком зазнаётся и необоснованно считает себя уникальным из-за возможности предвидеть будущее и ограниченности использования «Зевса». Действительно, воздействие «Псио» на головной мозг и организм в целом могли переживать безопасно и адекватно лишь единицы. Для большинства людей это вещество являлось опасным и в лучшем случае повреждало, а в худшем — разрушало память, разум и нервную систему. Кроме того, Боров сознательно или бессознательно завидовал молодому подчинённому, чьё физическое развитие и особый склад ума поражали и заставляли восхищаться даже подготовленного человека. Антон Владимирович в глубине души понимал, что лучшие годы его ушли и никогда ему не стать таким, как Коломин. Тем не менее вслух он этого никогда не высказывал, нередко «докапываясь» до Ярослава по формальным поводам.

Следственный отдел при МВД СССР, использующий экспериментальные технику и технологии, методы и методологию, появился достаточно давно, сразу после Второй мировой войны. Но комплексный аппарат вместе с уникальным пользователем стал использоваться считанные годы назад. «Зевс» разбил невидимую железобетонную стену и позволил не только расследовать в прошлом и будущем траектории преступлений, но и предотвращать их. Никогда не брезговавший всем новым, современным и не опасавшийся прихода модерна, Боровиков весьма предвзято и скептически относился к «Зевсу», предрекая возможные неисправимые последствия использования данного прибора. Антон Владимирович был консервативен в некоторым вопросах и боялся залезать в те сферы, где до текущего момента никогда не ступала нога человека. Размышляя о «Зевсе» и Ярославе, он часто думал, как изменится советское общество и человечество в целом — метафизически, физиологически, психически, юридически — когда «Зевс» и наработки по нему вдруг смогут быть внедрены в массовое обращение. Как жить, если твоя судьба станет абсолютно предсказуемой? Кто получит полное право созерцать своё прошлое и будущее, а кто — нет? Будет ли внедрена система предотвращения готовящихся, но ещё не совершённых преступлений? Как арестовывать человека за то, что он помыслил, но ещё даже не начал делать? Есть ли альтернатива, которую можно свободно выбрать, или вся наша жизнь — иллюзия альтернативности, «выбор без выбора» и сплошной линейный путь? Есть ли вообще смысл действовать и что-то менять, если всё время ты катишься по прямой колее в обязательную конечную точку — смерть? В чём интрига и интерес, если всё определенно и расставлено на свои места?

— Здравия желаю, товарищ полковник. — Ярослав пропустил издёвку начальника мимо ушей. — Как дела в Москве?

— Дела как обычно. — Боров порой вдыхал и выдыхал так, как будто у него вот-вот готова была начаться отдышка. — Хорошо, что ты оказался на этом рейсе. «Альфа» с такими делами работает профессионально, но пара — тройка человек бы всё равно погибла. А так и заложники, и террористы оказались живы.

— Не самое сложное внеплановое задание. «Пермские баллады» — так себе враги, — без лишнего бахвальства высказался Коломин, но Боров воспринял это как самолюбивое хвастовство.

— Я рад, что ты прикрыл «крота» в нашей армии. Но Костолома вы с таджикистанскими КГБшниками зря взяли, — начал предъявлять претензии Боров. — «Юг-юг» было единственным местом в Средней Азии, где можно было встретиться с иностранным лицом без особых последствий. Эдакая «белая» зона. Теперь её нет.

— А вот местная «контора» благодарила меня за то, что помог выкурить Костолома. Он половину Курган-Тюбе достал со своим рэкетом, наркотиками и продажей оружия. Без него невозможно бы было выйти на Раджабова и Шишкина, — поспорил Коломин. Задал наводящий вопрос: — Кстати, откуда даже в Москве знают про эту злосчастную чайхану на другом конце страны? И почему Костоломом так долго не занимались, что он обнаглел и потерял всякий страх? Давал на лапу, кому надо?

— А ты как думаешь?! — взвился Боров.

— Классно, пусть он держит в страхе весь город, лишь бы в его дыре решали свои делишки шпионы и дипломаты! — развёл руками Коломин.

— Есть польза, есть издержки. Есть большее зло, есть меньшее. Ты сам это прекрасно понимаешь, — насупился Боровиков. — В любом случае, что по внешним делам и политической части — дело не наше, а чекистов. Пусть сами копаются в этой грязи… Ладно, проехали все эти восточные тонкости.

— Случилось что-то экстраординарное? — задал вопрос Ярослав.

— У нас постоянно случается что-то экстраординарное, — проворчал Боров. — Руководство тобой очень довольно и ещё больше заинтересовано. Особенно после того, как ты раскрыл те дела с отравлением детей в московских детсадах, катастрофой Ту-160Э над Чукоткой и контрабандой в НИИ «Алмаз». Теперь у нас, а вернее, у тебя будет новое дело.

— Я весь внимание… — прислушавшись к начальнику, Коломин сосредоточился.

— У нас объявился серийный убийца. Орудует по столице и городам-спутникам. — Боровиков перестроился левее. — Абсолютно никаких следов, никаких краж. Убивает по-разному, минимальные следы взлома, ценных предметов не берёт. На каждом месте убийства оставляет кусок красной ткани. Красную тряпку.

— Жертвы?

— За сентябрь успел лишить жизни шестерых. Сотрудница шереметьевской таможни. Механик с Завода имени Лихачёва. Школьная учительница. Машинист метрополитена. Учёный из Института общей и неорганической химии АН СССР. Режиссёр театра и кино.

— Один государев человек, трое, грубо говоря, «технарей», работник образования и деятель культуры, — в задумчивости Ярослав обхватил пальцами подбородок. — Проверяли ли взаимосвязи этих людей?

— Разумеется. — Боров быстро глянул на подчинённого и мгновенно возвратил взор на дорогу. — Всех жертв прогнали через «Логику». Нейросетка ничего не нарисовала, поэтому решено задействовать тебя. Выяснишь при помощи «Зевса», кто этот красный тряпочник, и отправим подонка «на вышку». Ничего нового.

— Ранее убитые за что-либо привлекались? Какие-нибудь подозрительные моменты в биографиях? Белые пятна? — спросил Коломин.

— Никак нет, официально они все чисты. Добропорядочные и законопослушные советские граждане. — Боровиков хлопнул правой рукой по рулю. — Но ты знаешь, как в нашей стране бывает и какие «добропорядочные» персонажи иногда попадаются. Поэтому каждого осмотришь под микроскопом. Таня отсортировала все досье и оставила на столе в твоём кабинете. Приедешь, займёшься.

— Мы не едем на Октябрьскую? — удивился Ярослав.

— На Октябрьскую еду я, — кашлянул Боров. — Тебе я даю отсыпной на сегодня и на завтра до полудня. Отдохни после поганой пустыни, встреться с Градовым, затем — бегом на службу.

— Благодарю, товарищ полковник!

— Было бы за что, прости господи…

Ехали медленнее, чем могли бы, так как Ленинградское шоссе, соединявшее аэропорт «Шереметьево» и Москву, потонуло в пробках на всех возможных уровнях. Аэромобили интенсивно сигналили друг другу, как будто это прибавило бы скорости общему потоку. Боров время от времени жал на кнопку гудка в ответ. Кобзон продолжал баритонить в новой песне. При подъезде к границе Москвы Антон Владимирович махнул рукой и съехал на МКАД, решив, что добираться до центра по Ленинградке будет чревато. Серые коробки промышленных зон и пригородов, ранее однообразной массой плывшие с обеих сторон дороги в Северную столицу, теперь неслись со внешней стороны кольцевой аэродороги. Боровиков, припоминая что-то нехорошее, нередко обиженно сопел — в такие моменты с ним лучше было не заговаривать.

Сам того не желая, Ярослав задремал под звуки транспорта.

— Ленинский три, капитан. — Голос Борова разбудил Коломина. — Полтора часа летели в твою берлогу… и фактически к нам на работу. Чёртовы пробища.

— Ещё раз спасибо, товарищ полковник, — действительно, от дома, где проживал Ярослав, до главного здания Министерства внутренних дел на Октябрьской было рукой подать.

— Поставить будильник и не опаздывать, — наказал Боровиков и рванул прочь с места, когда Коломин захлопнул дверь «Волги».

Со слипшимися глазами, Ярослав устало поплёлся к родному подъезду номер четыре, не забыв набрать код от двери. На серой и грязноватой площадке Коломин вызвал лифт, который примчался практически мгновенно. Подъёмная кабина представляла собой пневматическую установку, больше напоминавшую спасательную капсулу одного из космических кораблей, бороздивших просторы Ближнего космоса. Без лишних промедлений лифт, располагающийся в вакуумной прослойке, на огромной скорости мог доставить жильцов панельного здания хоть на второй, хоть сорок второй этажи. Правда, когда он ломался, гражданам приходилось весьма туговато в плане перемещения, и желавшим спуститься проще было вызвать такси на крышу, нежели перемещаться вниз на своих двоих. Из-за сложности оборудования, сравнимого с космическим, профессия электромеханика по лифтам являлась весьма почётной и хорошо оплачиваемой. Ибо от скорости действий и качества умений этого человека зависела жизнь десятков людей, внезапно застрявших на серединных и верхних этажах.

Стенд с информацией по технике безопасности запрещалось держать в детище Щербинского лифтостроительного завода, поэтому все объявления о пропавших кошках, ближайших жилсобраниях и телефонах экстренных служб размещались на первом этаже. С этим устройством тоже всё оказывалось не так однозначно. Кнопка пятидесятого этажа была вырвана и замазана пневмогелем, но не из-за злостных хулиганских побуждений, а рациональных соображений: в здании по адресу «Ленинский проспект, дом три» предусматривалось сорок девять, а не пятьдесят этажей. Также при установке кнопочной панели механики что-то начудили, и чтобы попасть на семнадцатый этаж, нужно было нажимать кнопку восемнадцатого, и наоборот. О необходимости использования столь несколько чудноватого алгоритма свидетельствовала нанесённая на металлическую поверхность реверсивная стрелочка, соединявшая перепутанные кнопки и выводившая из заблуждения потенциальных посетителей.

— Ярослав Леонидович! Когда вы сдадите деньги на ремонт кнопок? — Сара Беньяминовна Остенбаум, соседка, старшая по подъезду и слишком активная пенсионерка, словно поджидала Коломина на лестничной площадке. Вместо одного её глаза, полностью уничтоженного катарактой, блеснуло стёклышко заменившего зрительный орган визора.

— Сара Беньяминовна, я после командировки, очень сильно устал. Давайте в другой раз? — предложил Ярослав, похожий на сильно пьяного.

— Ярослав Леонидович! — полуседые кудри пожилой женщины дёрнулись, словно наэлектризованные. Хотя, возможно, ток в них и так бушевал всю жизнь, словно в высоких проводах линий электропередач. — Вот совсем недавно гости Гришиных попали к Новорижским, а у первых была свадьба дочери. Из-за того, что гости Гришиных перепутали этажи, они по ошибке угодили к Новорижским, у которых тоже проводилось обширное празднество с множеством гостей. В результате гости Гришиных осознали собственную ошибку только через сорок минут, когда самые главные тосты в честь дочери Гришиных уже были произнесены. Вы можете себе представить недовольство и разочарование этих людей? В четвёртом подъезде дома три по проспекту самого Ленина хитрые озорники устраивают злые розыгрыши, хотя это вовсе не так! Ярослав Леонидович, вы молодой человек ответственный…

— Сара Беньяминовна, я обязательно достану эти несчастные несколько копеек, но не сейчас. — Ярослав вошёл в собственную квартиру и, проигнорировав дальнейшие возражения старушки, закрыл за собой дверь.

— Рассчитываю на вашу гражданскую совесть и ответственность, — зазывающе прикрикнула Остенбаум из-за двери.

Сбросив верхнюю одежду, Коломин прошёл в комнату и завалился спать на долгожданную кровать.

***

Сон оказался глубоким и спокойным. В полдесятого утра затрезвонил пузатый будильник «Слава». От бока часов отходила дополнительная металлическая дужка, изображавшая топливный след стартовавшей ракеты. Миниатюрная модель красной ракеты также надевалась на дужку: циферблат будильника был как будто орбитой Земли, вокруг которой совершал облёт обозначенный выше космический аппарат.

Приняв душ, умывшись после долгих перелёта и поездок, позавтракав яичницей с беконом и выпив чёрного чая, Ярослав немедля оделся и устремился вниз на лифте-капсуле. Но устремился он не на первый, а на минус первый этаж.

На бескрайней подземной стоянке дома номер три хранились десятки машин самых различных марок, моделей, габаритов и цветов, которые только могли производиться в Советском Союзе — самой, наверное, аэромобилизированной стране мира после Соединённых Штатов. Слегка ёжась от подземной прохлады в ворот усиленного плаща, Ярослав двинул к месту, закреплённого за его квартирой. Здесь в белом прямоугольнике полувиртуальной защиты с надписью «Невладельцам не подходить! Работает антиугон» стоял его белый красавец. Двухместный спортивный ЗИЛ-113Л, или просто «Метеор».

Модель номер сто тринадцать производства Завода имени Лихачёва изготавливалась специально для участников проекта «Зевс», а именно — для носителей одноимённого прибора, анализаторов из Экспериментального отдела. Круглые фары основного освещения и поворотов располагалась точно на началах плавно изогнутых крыльев, почти полностью обнажавших передние сопла и нижнюю часть аэрокара. В этой нижней части виднелась тройка спаренных труб, уходивших глубоко в чрево машины. Крылья незаметно переходили в узенькие дверцы с изящными серебристыми ручками. На необычно длинном капоте, изогнутом вверх подобно волне, располагался специальный воздуховод, прикрытый металлическим павильоном. Чёрная прямоугольная решётка радиатора походила на оскал кита.

ЗИЛ-113Л, в отличие от своего чисто гоночного «собрата» номер сто двенадцать, литера «С», имел достаточно существенных отличий.

Во-первых, сам аэрокар предназначался для милицейских операций, а поэтому собирался из пуленепробиваемых материалов, что резко повышало его живучесть на не всегда спокойных городских улицах.

Во-вторых, переднее водительское стекло также сваривалось из более прочных и качественных компонентов и обладало парой дворников, благодаря которым дождь или снег больше не являлся помехой для водителя.

В-третьих, «сто тринадцатый» обладал твёрдой убираемой крышей и регулируемыми дверными стёклами, поэтому при благоприятных погодных условиях можно было наслаждаться потоками свежего воздуха и панорамными открытыми видами, а во время слякоти или мороза — полностью укрыться в уютном кожаном салоне. С холодом или жарой боролась превосходная система климат-контроля, состоящая из вентиляции, кондиционеров и печки.

В-четвёртых, производитель существенно расширил багажник, и теперь, помимо запасного сопла, там могли размещаться другие полезные вещи.

В-пятых, от аскетичности и минимализма салона ЗИЛа-112СЛ не осталось и следа: работниками завода в эту модель машины внедрялись приборы с подсветкой на панели из вишнёвого дерева, подставка для стаканов, милицейская рация с оперативными частотами, навигатор ГЛОНАСС, более глубокий бардачок и микроЭВМ «Искра» производства СКБ ВТ[2] «Искра». ЭВМ могла отслеживать важнейшие показатели аэрокара и давать водителю полезные советы; на неё также возлагались функции внутренней противоугонной системы. По желанию владельца включался мужской или женский голос, настраивалась базовая или расширенная версия операционной системы «Заря».

Наконец, в-шестых, грубый непритязательный руль, представлявший из себя простой симметричный крест в круге, в данной модели заменялся на эстетичную, сложной формы баранку с фирменным логотипом «ЗИЛ» на кнопке гудка, за которую держаться было одно удовольствие.

Однако наиболее отличительной особенностью «Метеора», способного разгоняться до трёхсот километров в час, являлся спасательный контур «Бронеседло», разработанный совместными усилиями зиловцев, НПП[3] «Звезда», МВЗ[4] Миля и ОКБ[5] Камова. «Бронеседло» включало большую часть кабины и фактически являлось эвакуационной капсулой, способной в экстренной ситуации спасти жизни водителя и пассажира. При разработке и создании устройства задействовались технологии, используемые в военном вертолётостроении. ЗИЛ-113Л предусматривал две опции: либо «Искра» сама решала, когда возникла крайняя опасность, и отстреливала «Бронеседло» по безопасной траектории, либо функция автоэвакуации отключалась водителем, который в критический момент сам должен был нажимать надёжно укрытую красную кнопку.

Необычайно быстрый, манёвренный, многофункциональный и просто по-человечески удобный, «Метеор» представлял собой идеальный выбор для оперативника. К сожалению, по понятным причинам производился он штучно по заказу и только для избранных. Ярослав был необычайно рад, что ему было позволено управлять столь отличной и почти идеальной машиной. Правда, злые языки поговаривали, что гоночный ЗИЛ-112СЛ (он же бывший ЗИС-112СЛ), являвшийся более примитивным предшественником «сто тринадцатого», оказался нагло срисован советскими шпионами и инженерами с итальянского Ferrari 166MM Barchetta-V. Что не мешало сотрудникам Экспериментального отдела МВД успешно справляться с поставленными перед ними целями и задачами.

Рыкнув при повороте ключа зажигания, «Метеор» рванул на улицы Москвы и аккуратно встроился в нужный поток.

Москва, столица Союза Советских Социалистических республик. Планировавшееся сердце всемирного коммунистического государства. Многосторонний и многоуровневый, никогда не спящий пульсирующий организм. Пульсирующий как от ритма собственного, так и от энергии живущих в нём. Центр всеобщего притяжения, будто магнит или чёрная дыра невероятных размеров — всё, как всегда, зависело от точки зрения наблюдателя. Огромная мультипликативная синергия экономических, политических, социальных и духовных потоков многомиллионной страны. Вектор, обращённый как внутрь и вовне, так и вертикально и горизонтально. Стратегия и тактика, миссия и функция, заключённые и направленные сами в себя, будто петля Мёбиуса. Противоречие и неоднозначность, впитывающиеся и растворяющиеся то резко, то постепенно. Странный дух ушедшего прошлого, наступившего будущего и вечно пропущенного настоящего. Необъяснимость скорости движения момента. Искра погашенного тлеющего костра или костёр, возникший беспричинно без единой искры. Такт и наглость, уродство и эстетика, ясность и неопределённость — их диффузия произошла, но не растворение. Нескончаемый поток бумажек, пустых и никчёмных, ибо дело всегда было не в них, а в количестве и качестве удовольствия, на них приобретаемых. Машины, перемещающиеся чётко и точно, будто детали единого конвейера. Люди, в собственной суете равнодушные к остальным и одновременно столь пристально за друг другом следящие. Вездесущий, впитываемый с молоком матери свет неона: синий и голубой — слишком холодный; пурпурный, розовый и фиолетовый — для неженок, коих всегда приходилось большинство. А чем встречала зрителя Москва?

Панельные дома. Панельки. На вселявшихся из ветхих бараков, где отсутствовали газ, вода, тепло и причинное место, они производили обширный восторг. Однако у многих строптивых оставался скепсис в душе — что-то в них оказывалось неорганичное, отталкивающее. Дело раскрывалось не только в отсутствии завитушек барокко или строгих стройных линий классицизма, которые всегда де-факто ценили и не особо многие. Типовое проектирование формирует одинакового человека единого типа. Зачем мыслить, что существует нечто отличное, если вверху, внизу и вокруг тебя на километры — одно и то же? Тем более не потянет в подобных условиях рисовать «Мадонну» (или даже убийство полоумным государем собственного сына), сочинять Лунную сонату или писать гениальное пронимающее стихотворение про, казалось бы, простой стакан с водой, способный растрогать самую чёрствую душу. Более того, какая общность, объединённая основным общем смыслом, может сложиться в бетонной коробке высотой пятьдесят, семьдесят, сто этажей и так далее? Что создаст тоненький совместный контур огромной разнородной массе, ничего не знающей об отдельных своих элементах в отдельности? Даст ли сформированный сверху домком или жилсовет лучинку свету и тепла застрявшему и потерявшемуся в блочной трясине гражданину?

Вверх смотреть не хотелось с самого детства, из-за постоянно нависавшей сверху громады люди прекратили любоваться небом. Не хотелось смотреть и в окно, ибо на противоположной стороне высилась аналогичная махина, узники которой загораживались занавесками, жалюзи или регулирующими прозрачность стёклами от симметричного до самоубийства внешнего мира. Выход состоял в зелени стекла или голубизне экрана; поговаривали, второй не так сильно и быстро губил здоровье, однако сей факт оказывался неточным. Вдоль прямоугольного чудовища прогуливаться также никогда особо не хотелось: кто шёл по нужде, старался в темпе проскочить до пункта назначения. Когда там и зачем обращать внимание на особенности стен, дверей, окон, подоконников, карнизов и водостоков? Неон сам высветит дорожку к цивилизации; не ходи там, где его нет — угодишь в техническую трубу или просто пропасть. Действительно, благородный газ: не только вжимает мрак по углам (правда, не так эффективно, как голем вольфрам), но и указывает путь истинный. Кто ещё из птенцов таблицы Менделеева сможет похвастаться такими благодушием и галантностью к homoусловно sapiens[6]?

Считается, что жить на верхних этажах этих вавилонских башен почётно. Воздуха там меньше, но меньше смога и дымки. Зато вы протыкаете крышей облака и можете почувствовать себя небожителем, а заодно спрятать взор и самого себя от дантового круга, раскинувшегося внизу. Какой у круга номер иль это смешение кругов, что сам чёрт там умудрился сломать ногу — пусть читатель решает сам. Романтика: на заре, если повезёт с погодой, вы окажетесь посреди мягкого розового океана. Молодёжь называет эти этажи лофтами, соединяет несколько квартир и этажей в одну и проводит там свои тусовки. Кроме того, заметный плюс псевдоэлитарного подкрышного пространства — возможность подогнать такси и высадиться, аки роскошный буржуа, непосредственно на крышу и спуститься непосредственном в свои апартаменты. Тем же, кто проживает в низу или середине зданий, порой хватает и вакуумного лифта — почти аутентичного космического корабля. На несколько секунд можно вообразить себя Гагариным, Леоновым или Армстронгом, отправившимся исследовать великую бесконечность.

Почти очевидно, что железобетонные сочетания цифр и цифр или букв и цифр, чем-то явственно напоминающие номера тюремных узников, вряд ли оставят какое-либо утешение современникам и пищу для продуктивных размышлений потомков. Они стали прошлым до того, как ещё оказались построены. Сомнительно, что кто-то запомнит все эти 1-510, 1-515/5, 111–108, Э-93, II-57, II-60, II-66, П-30, П-43, П-44 или даже «круглые» экспериментальные панельки. Мало кто знает номер типа дома, в котором обитает. Кто направляюще скажет: «Я живу в доме на Бауманской улице», когда домов, в точности похожих на ваш, там десятки, а сотни таких же одинаковых зданий имеется в Куйбышеве (бывшей Самаре), Астрахани, Свердловске (бывшем Екатеринбурге) или Новосибирске (бывшем Ново-Николаевске)?

Москва, как и все города современной эпохи, не являлась городом для пешего человека. Физически невозможно было пересекать многоуровневые металлические жёлоба, по старинке ошибочно называемые проспектами. Нынешние «проспекты» абсолютно не соответствовали своим более скромным предшественникам, изображённым в архитектурных журналах и учебниках 1946 года. Эти стометровые в длину пропасти разрубали город на части похлеще микрорайонного деления, и перебраться на противоположную сторону, не свалившись насмерть вниз, оказывалось можно только по редким надземным пешеходным переходам. Попробуй разыскать такой, сделать приличный крюк до него, подняться, пройтись над гремящей бездной, спуститься и сделать крюк новый до необходимой точки. Всё это в угоду его царскому величеству аэромобилю — пара десятков (а порой и больше) реальных, полувиртуальных и виртуальных полос в обе стороны движения.

А использовались и забивались эти полосы в никогда не спящей практически в любое время суток, даже праздники нередко не являлись помехой. Аэротрассы стали гипертрофированными сосудами городской кровеносной системы. Отсюда возникла и всепроникающая культура аэромобиля и аэровождения, отсюда родился и чрезмерно повышенный спрос на эти продукты промышленности. Благо, андроповские реформы почти убрали треклятые очереди: можно было приобрести железного коня, не получив в морду и не заложив по какой-нибудь мелочи стоящего впереди соседа. Машина представляла собой элемент важной терапии: когда ты за рулём создаёшь движение, наращивается иллюзия владения пространством и временем. Захлопнув дверь от внешнего мира, ты приобретаешь неплохую криптосвободу. Главное — внимательно следить за дорогой и приборами. В общем, хорошая форма динамического эскапизма.

Ярослав опередил «зилок» с надписью «Хлеб» и продолжил полёт среди гигантского жёлоба Ленинского проспекта, держась на серединном уровне. Мощные стены пропасти убегали вниз под углом в сорок пять градусов. Они покрывались многочисленными трубами различных диаметров, длин и назначений. По ним непрерывным потоком бежали электроэнергия, газ, питьевая и техническая вода, а также мусорные отходы, которые в отсортированным виде при использовании вакуума перемещались за город на станции переработки. Имелись по бокам и в низинах желобов двери в различные технические помещения, вентиляционные решётки и воздуховоды, мостики для городских служб, лестницы общего и служебного пользования, коробки генераторов, карманы аварийной остановки, экранофоны для экстренных вызовов, крюки, кронштейны и другие полезные приборы и приспособления. Знаки разделяли доступную и запретную зоны, а красные, жёлтые, зелёные, синие и белые огни давали конкретные сигналы водителям. Отдельные лампочки выделяли края обрыва, что значительно снижало риск аварий и улучшало характеристики потока в целом. Наконец, фонари и прожектора освещали тёмные участки многоуровневых проспектов и по мере необходимости создавали нужную иллюминацию на его металлических стенах.

В одних местах города нижние части желобов являлись жилыми или рабочими, и туда заходили первые этажи зданий, в других — исполняли важные, но чисто технические функции и оказывались недоступными для большинства москвичей. Попытка проникновения туда достаточно активно пресекалась правоохранительными органами; нарушитель границы техзоны мог получить крупный штраф, арест или даже тюремный срок при многократных нарушениях. Помимо милиции, желоба патрулировались ДНДшниками[7] и «вохровцами»[8] при коммунальных службах — казалось, комар носа не сунет. Тем не менее по ряду объективных причин — малолюдность, оторванность от оживлённых уровней Москвы, частая недоосвещённость, клондайк укромных уголков и потайных мест — желоба достаточно сильно облюбили криминальные элементы. Привлекали они и многих молодых людей, флегматичных и меланхоличных одиночек, — сталкеров — желавших укрыться от шума нервной цивилизации и прочувствовать специфическую романтику здешних мест.

Если Москва была сердцем Советского Союза, то Кремль был сердцем Москвы. К этому древнему сооружению, какой-то век назад являвшимся белым, вела улица Димитрова (бывшая Большая Якиманка), в которую плавно и незаметно перетекал Ленинский проспект (бывшая Большая Калужская улица). Однако прекрасная русская крепость давно не представляла собой главную изюминку столицы. Вместе с величественным Собором Василия Блаженного, скорее, оставшимся потехой для туристов, Кремль терялся и выглядел по-странному незаметно среди громадной многоэтажной Москвы, решившей устремиться не только выше крыши, но выше неба. Вряд ли происходившее под конец двадцатого века в СССР снилось вавилонянам даже в самых упоительных и заветных снах. Но кому-то столица приходилась Новым Вавилоном, а кому-то — передовым и перспективным градом новой эры. Вроде бы всё зависит от точки зрения наблюдателя, кроме законов точных наук.

Буквально в нескольких метрах от Кремля располагался немыслимых масштабов транспортно-пересадочный хаб, в который стекалось большинство желобов-проспектов столицы. Отсюда ты мог сесть на нужный маршрут и отправиться в любую точку Москвы или ближайших к ней пригородов. Метрополитен, вакуумная «железная» дорога и аэровокзал — все виды транспорта и их оборудованные пересечения находились здесь. Пассажиров из хаба обслуживало немыслимое количество предприятий, неисчислимых даже по московским меркам: продовольственные гастрономы, непродовольственные магазины, книжные киоски, универмаги, кафе, рестораны, столовые, кинотеатры, информационные зоны, билетные кассы, дома культуры, дома спорта и т. д. Однако главной достопримечательностью оставался не эта вершина транспортно-пассажирской инфраструктуры, а возвышавшееся на дополнительно обособленном пространстве сооружение.

На одноимённой площади возвышалось грандиозное детище архитектора Б.М. Иофана — Дворец Советов. Построенное в стиле так называемого «сталинского ампира» (точнее — ар-деко с советской спецификой) здание имело сто этажей и высоту четыреста девяносто пять метров. К сожалению, в современную эпоху Дворец Советов давно стал уступать в высоте многим постройкам, тем не менее он не продолжал терять собственной монументальности. Установленный на месте взорванного Храма Христа Спасителя, Дворец Советов обязывался символизировать торжество социализма и Москву как столицу всемирного коммунистического государства. При его строительстве задействовались лучшие материальные, технические, кадровые и интеллектуальные ресурсы мощной страны. К ошеломляющего вида башне вела высокая лестница с тремя широченными пролётами — устань, как пролетарий, пока будешь взбираться. На ней часто любили фотографироваться туристы, влюблённые, молодожёны и просто случайные гуляки. Лестница выводила путника на просторную площадь, на которой непосредственно и высился Дворец.

Здание имело пять цилиндрических ярусов, дополненных пилонами. Первый ярус при центральном входе поддерживался пятнадцатью колоннами высотой в два — три этажа. Вершина каждого яруса украшалась барельефами на темы социалистического реализма: матросы штурмуют Зимний; Ленин в Зимнем выступает перед соратниками; Сталин и красноармейцы обороняют Царицын; красноармейцы гонят Колчака на восток; Ленин перед картой ГОЭЛРО вещает на съезде; Ленин и Сталин глядят вдаль на фоне красного знамени; делегация босяков и рабочих стоит перед Сталиным; строительство Днепрогэс; строительство сталинских высоток; строительство Волго-Донского канала; рабочие всех национальностей приветствуют будущую всеобщую власть советов и т. п. На боковых и центральном пилонах висели огромные, вылитые из нержавеющих сплавов горельефы с изображением серпа и молота. Кроме того, по бокам на отдельных выступах размещались статуи Маркса, Энгельса, социалистов-утопистов, народников, а также собирательных образов Рабочего, Крестьянина, Красноармейца и Интеллигенции.

Дворец планировался как пьедестал для гигантской статуи Ленина, вождя мировой революции. Стометровый Ильич, отлитый из нержавеющего монеля, пытался возвыситься над Москвой и, как пророк или новый бог, рукой указывал направление передового пути всему человечеству. В основание памятника вождю был встроен сложный механизм, поворачивающий громадную статую вслед за солнцем. Тем самым Ленин никогда не отставал от яркой звезды и своим жестом всегда, даже ночью, точно указывал на её местоположение. От первого этажа Дворца Советов сквозь всё тело монумента была проложена шахта специального лифта. Она приводила прямо в голову вождя, внутри которой в уютной и конфиденциальной обстановке заседали члены Политбюро ЦК КПСС. Глаза вождя одновременно представляли собой два больших пуленепробиваемых окна, сквозь которые открывался панорамный вид на Москву. Вокруг Дворца Советов и статуи В.И. Ленина ходило множество мифов и городских легенд. Якобы под макушкой Ильича располагался дополнительный задел, где хранились не то «сокровища партии», не то библиотека со сверхсекретными документами, не то ядерная бомба на случай попытки захвата Дворца потенциальным противником. Также существовали более реалистичные слухи, что подвал монументального сооружения связан с тайной сетью правительственного метро, предназначенного для эвакуации руководства СССР в случае чрезвычайной ситуации.

Внутри Дворца Советов было спроектировано несколько грандиозных залов: Большой, Малый, Сталинской Конституции, Героики гражданской войны и Героики строительства социализма. В них регулярно проводились съезды Коммунистической партии Советского Союза, сессии Верховного Совета — двухпалатного парламента страны, а также различные митинги, конференции и демонстрации. Особенно выделялся Большой как главный амфитеатр собраний, известный своей особой иллюминацией, высокой сценой, кожаными креслами, бархатными портьерами и светящейся пятиконечной звездой во весь потолок. Все залы отделывались искусными витражами, фресками, мозаиками и майоликами. Внутреннее убранство Дворца Советов также украшали бюсты и памятники многих коммунистических деятелей. Здесь при помощи комплексной системы вентиляции функционировала система многоступенчатой очистки воздуха и многостадийная система климат-контроля, гибкая в применении и по-разному действующая зимой, весной, летом и осенью.

Разумеется, по прошествии времени Дворец Советов неоднократно обновлялся в соответствии с новым научно-технологическим витком. Добавилось множество электронных приборов и приспособлений, устаревшие элементы здания были постепенно выведены из эксплуатации. Тем не менее, в целом, башня сохранилась практически полностью в первозданном виде, ибо изначальна строилась на века. Одни видели в парламентском сооружении силу и величие государства, а некоторые особо впечатлительные — усилили собой движение катакомбников, называя Дворец Советов Вавилонской башней и ожидая скорого Конца света.

Такой являлась Москва настоящего, третий Рим со своей спецификой.

[1] Москва тайной всегда была,

В золоте купола,

Холод и лёд.

Москва, кто знает, возразит,

Сердце твоё горит

Жарким огнём.

Dschinghis Khan, «Москва».

Оригинал: https://de.lyrsense.com/dschinghis_khan/moskau-k

Copyright: https://lyrsense.com ©Автор перевода — МойПеревод ТемКтоПоет.

[2] СКБ ВТ — Специальное конструкторское бюро вычислительной техники.

[3] НПП — Научно-производственное предприятие.

[4] МВЗ — Московский вертолётный завод.

[5] ОКБ — Опытное конструкторское бюро.

[6] Человек разумный (лат.).

[7] ДНД — Добровольная народная дружина.

[8] ВОХР (или ВОХРа) — Военизированная охрана.