Крайние шхеры

II. Огорчение Мерты

Когда солнце уже склонялось и с западной стороны все небо окрасилось над шхерами в красный цвет, красивая дочь Анны и Сторе-Ларса Мерта тайком прокралась из дому. Она направилась прямо через скалы, где не было никакой дороги, миновала лоцманскую площадку, где кучка рыбаков и женщин о чем-то беседовали, поглядывая на взбаламученное море, и пошла дальше. Она не шла, а точно выплясывала, подвигаясь вперед легко п быстро; по временам она оглядывалась по сторонам, как бы опасаясь, что ее увидят. Когда она взобралась на открытый гребень, на котором ее темная фигура могла быть замечена на светлом фоне неба, она пригнулась и скрылась за гребень на круче. Но она сползла по куче лишь на несколько шагов, чтобы ее не могли видеть. Там она села и крупные слезы покатились из ее глаз по румяным щекам.

Точно сон, пронеслись перед нею происшествия всего этого дня. Вместе с другими женщинами стояла она на утесе и смотрела, как подходила к острову Полярная Звезда. Вместе с другими она бросилась потом в лодку и поспешила на судно, чтобы пожать руки возвратившимся рыбакам. Она видела, как мать побледнела и зашаталась п как отец поднял ее на свои сильные руки, чтобы унести в каюту. Потом она стояла вместе с другими в ожидании, пока не миновала тревога и вздох облегчения не вырвался из каждой груди. Когда лица повеселели и точно солнце отразилось в окружавших ее взорах, она осмелилась выступить с вопросом, который все время жег ее уста. Она спросила спокойно и равнодушно, точно делала это лишь для того, чтобы что-нибудь сказать, и ей ответили также спокойно и равнодушно... Никто, впрочем, не мог дать вполне определенного ответа. Было ведь естественно, что никто в сущности и не знал ничего определенного... Потом, когда вопрос был сделан и уже нечего было к нему прибавить, Мерта последовала за матерью, которую в это время понесли домой; а дома весь день прошел в хлопотах, суете и попечениях о маленьком брате, родившемся на судне. Он попеременно спал и кричал в неуклюжей люльке, в которой все дети семьи, каждый в свою очередь, набирались сил и жизни.

Точно во сне все это пронеслось мимо нее и, когда настал вечер и стало спокойнее, когда отец и мать уже спали в своей комнате на большой кровати, а новорожденный дремал за опущенными занавесками, Мерта не пошла в свою горенку на чердаке, куда вела узенькая лестница, а проскользнула из дому, чтобы в тиши теплого летнего вечера подумать о "вопросе", не дававшем ей покоя.

Теперь она сидела неподвижно и смотрела на море, которое по-прежнему било остров ценившимися волнами прибоя. Ветер дул с не уменьшавшеюся силой. Возле утесов мелькала в воздухе белая морская пена, которую прибой подбрасывал на огромную высоту.

Мерта не замечала ветра, хотя он налетал прямо на нее и приводил ее платье в беспорядок. ее взгляд, холодный и ясный, был устремлен к горизонту, как будто она хотела проникнуть им вдаль, и она повторяла про себя ответ, полученный на свой вопрос: "не видал ли кто Дельфина?"

Дельфин был тоже рыбачьим судном. Дельфин не был так велик, как Полярная Звезда. Он не имел таких же морских качеств и не был гордостью острова. Но для Мерты он был дороже всего; он нес на себе все ее счастие. Теперь она сидела и недоумевала, почему именно Дельфин должен был вернуться домой последним и почему никто из команды Полярной Звезды ничего не знал о нем.

Многое может почудиться одинокой женщине, сидящей в полутьме и смотрящей на бушующее море. В такие минуты оживают всякие слышанные прежде рассказы и под покровом полумрака одиночества прокрадываются в ее сердце. Первыми оживают рассказы о всяких несчастиях на море, и тревога перед действительной опасностью порождает страшные видения. Со своего места Мерта уже может видеть перед собою людей на судне, и оно мерещится ей без мачт, уносимое волнам взбаламученного моря. Один стоит у руля. Он привязал себя к штурвалу; он бледен и пристально смотрит на волны. Вокруг него такие же бледные лица людей, привязавших себя снастями к обломку мачты, к люку и к рубке. Вот налетает огромный вал и заключает судно в свои холодные объятия. Когда вал проносится дальше, судно опять показывается. Но того, который был у штурвала, уже не видно. Неуправляемое судно становится между волн, носится по ним дальше, трещит и, погружая нос, поднимает корму, на которой огненными, точно фосфором написанными буквами значится название судна "Дельфин".

Такие видения мерещатся Мерте на обрыве, где она сидит, и она не в силах вынести их. Ей не верится, что такое несчастие действительно поразит ее. Ведь она молода и ничего дурного не сделала!.. Жизнерадостность берет верх и ей становится невозможным представить себе, что такие ужасы могли бы коснуться ее.

Она протирает глаза и скоро уже улыбается над своими опасениями. Да, она улыбается счастливой, светлой улыбкой, потому что ей пришло на ум, что может быть уже на следующий день большая, загорелая рука крепко обнимет ее и два голубых глаза будут смотреть в ее глаза, а чьи-то губы будут поцелуями искать ее губ.

Но несмотря на то, что ей удавалось думать о радостях среди своих тревог, Мерта не могла отделаться от мрачных мыслей. Поколениями внедрялся инстинктивный страх перед морем, и этот страх жил в ее сердце, а она была слишком молода и нетерпелива, чтобы оставаться наедине со своими опасениями, которые мучили ее.

Тоска сделала ее находчивой и хитрой. Она издавна знала, что есть средство, единственное средство, к которому следовало прибегнуть, чтобы найти успокоение. Но если она прибегнет к этому средству, она, может быть, выдаст свою тайну? Может быть, над ней будут смеяться? А что в том? Не попробовать ли?

Мерта колебалась еще и осторожно поглядывала вокруг себя на голые скалы, точно опасаясь, что какие-то глаза подстерегают ее в полумраке. Но вдруг она вскочила и быстрыми твердыми шагами поспешила назад в селенье.

Ветер еще усилился. Он дул с такой силой, что платье точно прилипало к телу и обрисовывало всю ее стройную юную фигуру, а сзади подол хлопал и трепался по ветру и, казалось, вот-вот ее сорвет со скалы. Но, не давая себя побороть, Мерта бежала вперед. Она перешла по узкой тропинке через гору. Протоптанная сапогами, подбитыми железными гвоздями, тропинка ясно белела на скалах. За горою, в маленькой долине, где рос тальник, за стенкою кладбища, она оказалась за ветром. Там она перевела дух и быстро побежала дальше по извилистым улицам и неровной мостовой селения.

В голове Мерты была одна единственная мысль: она доберется до домика, в котором жила мать Альбертина, и поговорит с нею. Мать Альбертина была старуха; муж ее погиб на море... Сколько Мерта могла припомнить, эта маленькая, сгорбленная старушка всегда была такой же маленькой и такой же сгорбленной, всегда она летом сидела на лавке, у своей избы, а зимою, когда было холодно, виднелась у окна, на котором стояли горшки с пеларгониями.

Сначала старая Альбертина жила в своей избе одна. Потом, когда вторично пришло несчастие, и муж ее дочери в свою очередь остался в море, молодая вдова переселилась к своей матери, и обе обездоленные женщины жили теперь вместе с детьми младшей вдовы.

-- Лишь бы мать Альбертина не спала и оказалась у ворот! -- раздумывала Мерта. -- Лишь бы я могла поговорить с нею...

Дело в том, что старая Альбертина умела гадать. Она пожила так долго на свете и вынесла столько горя, что научилась предчувствовать беду, не только свою, но и своих ближних. ее отец умер на море; два брата, муж и зять -- последовали за ним. Может быть, поэтому Альбертина всегда знала, когда кого-нибудь ожидала смерть. И, может быть, потому что сама вынесла столько тревог, она умела утешать других.

Когда Мерта приблизилась к избе, в которой жили обе вдовы, она замедлила шаг и пошла на носках, так ей стало страшно, что кто-нибудь услышит ее шаги, заметит, куда она идет, и догадается, по какому поводу. Она остановилась, опять перевела дух, и старалась обдумать. Не без тревоги, в глубине своего молодого сердца, думала она о том, что мать Альбертина могла знать в своем ясновидении... Потому что мать Альбертина видела суда задолго до их появления, видела их так ясно, что могла различать лица людей и считать, сколько рыбаков на судне. Разве не случилось несколько лет тому назад, что она видела за два дня, что старый лоцманский староста должен умереть? А ведь старый лоцманский староста был здоров и бодр, и никто не ожидал, что предсказание матери Альбертины оправдается. II вот, ровно через два дня после того, как ей было видение, он лежал мертвый и холодный на своей кровати.

Это и многое другое знала Мерта, и потому в глубине души она трусила, прокрадываясь между маленькими светлыми домиками, которые толпились за горою в этом единственном защищенном от западного ветра месте. Дыханье сперлось в ее груди, когда она увидела, что мать Альбертина в самом деле еще не спала и сидела на лавке под окном, в крошечном палисаднике, где рос душистый- горошек, со всех сторон защищенный живой изгородью.

Заслышав шаги, мать Альбертина обернулась, а когда она узнала в подходившей Мерту, она ей кивнула головой.

-- Доброго вечера, Мерта. Как у вас дома? -- спросила она.

-- Спасибо, у нас все достаточно хорошо...

Мерта в эту минуту забыла, что было основание к вопросу старухи. Ей пришлось собраться с мыслями, чтоб вспомнить, что сегодня случилось и что поэтому следовало сказать. Но тотчас же она все вспомнила и нужные слова сами пришли ей на уста. Она рассказала медленно и обстоятельно, как родился маленький брат, как мать выдержала все на славу и как много рыбы отец привез из Немецкого моря. Она становилась все спокойнее и довольнее по мере того, как рассказывала, потому что заметила, что старуха слушала с удовольствием. Она все время не упускала из виду того, о чем хотела спросить старуху, и именно потому она рассказывала лучше, чем сделала бы это в другое время. Потому что любовь делала ее хитрой, хотя она сама не замечала этого. Она даже похорошела во время рассказа. Цвет смуглого лица получил от оживления какую-то особенную нежную окраску, а темно-синие, большие глаза подернулись влагой и сверкали под красивыми бровями.

Рассказав, сколько рыбы отец наловил, Мерта спросила, стараясь казаться спокойной, но чувствуя, что сердце перестало биться в ее груди:

-- А ваших вы еще не дождались домой?

Дело в том, что у старухи был внук на ожидаемом судне. Это был мальчик, которому едва минуло десять лет и который не мог работать за мужчину. Но его отец имел долю в судне. Во время осеннего улова волна сорвала его с палубы и, если бы вдове пришлось продать эту долю, ей не осталось бы чем жить; поэтому тогда же, среди бурной ночи, когда на судне еще чувствовалось присутствие души только-что погибшего товарища, оставшиеся в живых девять дольщиков поклялись, что старший сын умершего товарища в ближайшее же лето будет принят на судно в дальнее плавание, не взирая на его малолетство. Девять взрослых товарищей должны были разделить между собою работу десятого, а мальчик -- получить свою долю, как полноправный работник. Так было лучше, чем взять десятым чужого человека. Поворчал только один. Но его голос был заглушен голосами остальных и, когда пришла весна, девять товарищей сдержали клятву. Маленький Альгот отправился с ними в дальнее плавание и уже раз, среди лета, счастливо вернулся домой, привезя свою долю рыбы.

Об этом старая Альбертина должна была теперь раздумывать, когда сидела одна в своем палисаднике. И вот, почему со стороны молодой девушки было вполне естественно заговорить со старухой о невернувшемся еще с моря судне. Она проделала это так осторожно... Она спросила только: "А ваших вы еще. не дождались домой"? Мерта находила, что на основании такой малости ни у кого не могло зародиться подозрений, и она была довольна, что сумела спросить так удачно.

Мать Альбертина не подала вида, что кое-что заподозрила. Она только покачала старой головой своей и проговорила;

-- Нет, мы еще не дождались...

И она замолчала. Тогда Мерта сказала.

-- Разве вы не тревожитесь за мальчика?

-- Нет, -- ответила старуха.

-- Вы что-нибудь... видели? -- спросила Мерта. Слово вырвалось у нее с такой силой, что она сама поняла, о чем спросила только тогда, когда вопрос уже был сделан. И она почувствовала, что сильно краснеет. Но несмотря на то, что она покраснела до самых висков, она твердо смотрела в глаза Альбертине и продолжала, не поддаваясь смущению: -- Правда ли, что вы можете видеть такое?

При обыкновенных условиях мать Альбертина ничего бы не ответила. Трудно сказать, почему она на этот раз была общительнее. Во всяком случае старуха не рассердилась, а посмотрела перед собою каким-то странным взглядом и ответила:

-- Да, это верно: я могу видеть.

-- И вы видели?

Вопрос был произнесен быстро, но очень тихо, еле слышным голосом:

-- Я видела "Дельфина", -- сказала старуха, по-прежнему спокойно и с тем же странным выражением во взгляде. -- Он недалеко. Завтра рано утром он будет виден с площади.

Завтра! Завтра! Точно запело что-то в душе Мерты, и ей пришла страстная охота обнять старуху. Но тогда бы она себя выдала. Так хорошо притворялась все время и вдруг... Она помолчала и заметила, как бы в размышлении:

-- Подумать, что вы можете видеть такое!

-- Не пожелай себе этого, дитя, -- произнесла мать Альбертина.

Мерта этого не слышала. Она уже была на пути домой. Она быстро шла между маленькими низкими домиками селения, которые в полутьме казались скученными еще теснее, и ее сердце сильно билось от радости. Она не обратила внимания на то, что две кошки одна за другой пробежали у самых ее ног. Она даже не остановилась и не плюнула им вслед.

-- Завтра! -- по-прежнему пело в ней. -- Завтра!

Дома она тихонько, босиком взбежала по крутой, узенькой лестнице, вошла в свою комнату и, когда уже была в постели, схватила подушку, крепко сжала в своих объятиях, поцеловала ее и заснула, приложив щеку к грубой прошивке на наволочке.

А на лавке сидела мать Альбертина и тихо улыбалась.

-- Да, да, -- бормотала она. -- Да, да! Хорошо будет Нильсу, когда он вернется.