Крест Сталина

ГЛАВА 57

В канун войны — в противоречие устоявшемуся мнению — на границах Родины никто не спал. Беспечно скинув при этом одеяла и позабыв винтовки за пределами казарм. Наоборот, страна изготовилась к войне, которая по всем прикидкам должна была разразиться завтра... перед рассветом...

Радиола с эфирным хрипом передавала последние новости. Левитан по отечески успокаивал граждан самой счастливой страны. Все под контролем, везде все нормально! Но Гитлер чувствовал за спиной томное дыхание большевиков и отчаянно расширял жизненное пространство, перегоняя эшелоны с военной техникой ближе к границе. Сводки об этом ложились во все заинтересованные секретные ведомства. Но Хозяин на удивление был спокоен...

Тимошенко и Жуков корпели над военными картами на предмет пресечения происков врага малой кровью и последующего вкапывания полосатого столба на территории супостата. Как можно дальше от нашей границы и поближе к последнему морю, куда по преданиям дошли несознательные потомки Чингисхана...

Не дремала и кремлевская ячейка, беспрерывно заседавшая в субботний день почти в полном составе. В Политбюро по уважительной причине отсутствовал только Молотов: его отправили отбиваться от наскоков посла Имперской Германии.

Кстати, и посол — граф фон Шулленбург тоже не спал, пытаясь добиться аудиенции у руководства Советов для вручения официального сообщения. Но стиль выяснения отношений с послом не отличался большой оригинальностью и сводился к обыкновенному увиливанию Молотова от прямых контактов с графом.

Иосиф Виссарионович Сталин в полном здравии и уме спокойно ожидал развязки событий. По его мнению: в этот ответственный момент стране нельзя было расслабляться на какие-то дипломатические изыски. С утра он раскладывал пасьянс политических интриг, наставляя личный состав Политбюро на истинный путь. Трубка Сталина, словно птица, висла над военной картой, лежащей на столе. Сам докладчик тяжко вздыхал, беспрестанно курил и отмахивался от едкого дыма свободной рукой. Он словно искал поддержки у притихших первых коммунистов, от чего в его речь все сильнее вплеталось кавказское косноязычие.

— То, что хочет сообщить га-спа-дин Шулленбург па-нятно и так... и без его официального сообщения!... На это у нас есть опредэ-ленные соображения!

Климент Ворошилов шумно вобрал воздух, давая понять, что из всех присутствовавших «гражданских» только ему и понятны заботы вождя. На поверхности карты-самобранки, возле которой восседал первый маршал, стремительные красные стрелы вперялись в синее пространство Румынии. Стайка стрелок поменьше хищно выскакивала из Литвы, вонзаясь полукругом в Германию.

Но и гражданским давно было ясно: войне быть! Почти весь дипломатический корпус имперской Германии позорно покинул страну, словно почувствовал поражение за неудавшуюся дезинформационную войну. Горы сожженной секретной макулатуры в помещениях немецкого посольства только усиливали эти выводы, к которым намного раньше пришли компетентные товарищи...

На это намекали откровения немногочисленных перебежчиков и вежливые дипломатические уведомления потенциальных союзников...

Об этом кричали горячие сводки разведчиков, засыпавшие ведомства Берии и Голикова тоннами информации, включая копии всех вышеперечисленных источников...

Наконец, 21 июня, путем вручения ноты об объявлении войны об этом хотел сообщить сам Гитлера...

Но этого не хотел Сталин, потому и сказал «неуловимому» Молотову с глазу на глаз:

— Примешь посла, после того, как начнутся военные действия!

Внезапность была обеспечена. И это был единственный ход, разумный в той ситуации, в какой оказался генеральный секретарь, ставший к тому времени и главой Советского правительства. Но удар немецкого Вермахта был настолько силен, что опрокинул Красную Армию в положение ниц на долгое время. Но в этом вины Сталина не было...

Тихо вокруг...

Раннее утро омывалось холодной росой, усыпая мокрым жемчугом жирный мохнатый чернозем. Лес откисал от темного савана уходящей ночи и осторожных шагов приближающегося рассвета. Он пробуждался от шороха тараканьей суеты, которая с вечера цепенеет от недостатка тепла и пурпурных разводов ускользающего света.

Где-то сбоку, а может быть рядом, сонная птица, почуяв добычу, бессильно отрывает клюв от пернатой подушки — груди...

Ночь уходит, медленно-медленно сдавая позиции. Безнадежно теряя черный пигмент, в бесконечной битве с наступающим солнцем, чтобы вновь амплитудой прийти на смену уставшему дню. Но это будет потом... вечером. А пока, глупый филин, хлопая серебром глазищ, недоуменно пялится в просветы колышущихся крон. Его чуткое ухо уловило непривычный зудящий звук и движимый чувством — от греха подальше — вспорхнул, разгоняя сон животного мира...

— Росси-и-я!!! — прокричал штурман и для убедительности ткнул кожаной крагой себе под ноги.

Глубоко внизу под плексигласовым колпаком земля медленно продвигалась назад. В синюшных разводах светлеющего неба немецкие летчики разглядели стройные ряды танков и спичечные надстройки солдатских казарм, натыканные среди темнеющих расщелин окопов.

Майор Борн включил сирену и, резко переложив штурвал вниз и вправо, уронил свой «штукас»[48] по направлению к земле.

Повторяя маневр командира, все двадцать самолетов его воздушного полка упали на позиции русских, сея смерть и разрушения...

Первые бомбы упали прямиком на взлетные полосы, отсекая возможность быстрого взлета противника...

Борн любил, вот так, не сразу начинать свои смертельные игры. Он давал возможность своим орлам крушить самолеты и пузатые ангары противника, а сам, поднявшись резко вверх, вновь на бреющем возвращался обратно. Чтобы поймать тот момент, когда русские летчики врассыпную кидались к своим винтокрылым машинам. И вот тогда, ловя в прицел одинокие мечущиеся фигуры, хладнокровно нажимал на гашетку...

Улетая снова вверх, немецкий майор был уверен, что военный инстинкт заставит уцелевшего пилота вскочить в кабину и развернуться на взлетную полосу, где уже громоздятся другие обреченные самолеты его собратьев. Поэтому с третьего решительного пике он сбрасывал сохраненные бомбы, уничтожая за раз по несколько скопившихся самолетов...

— Командир, — сквозь грохот и шум прорвался голос Вилли, — я ухожу на квадрат «L-46»! — Борн заметил, что дюжина Ю- 87 отвалила в сторону танков.

Вскоре хоровод из «юнкерсов» закружил над расползающейся бронетехникой, где среди серых разрывов рассыпались бисером русские танкисты.

— Работайте без меня! — прокричал в рацию майор и кинул свой самолет по направлению к артиллерийским позициям.

За ним послушно проследовало командирское звено.

Удар был ужасным! Кому объяснить это завораживающее и магическое зрелище, когда, сбросив бомбу, ты ускользаешь к спасительному небу. И редко, что почти невозможно, осколок брошенной бомбы коснется камуфляжного крыла. А ты, опьяненный своей недосягаемостью, снова мчишься к земле, а затем выходишь из крутого пике, почти касаясь «лаптями» своего штурмовика о перелопаченную земную поверхность...

Борн выключил сирену и оглянулся, высматривая новую добычу, как вдруг, почти машинально, пилот почувствовал, как тело машины гулко затряслось от попадания пуль тяжелого пулемета. Прозрачный колпак брызнул мириадами искр, раня лицо и оглушая экипаж разорвавшимся бомболюком.

За фонарем кабины молнией проскользнул самолет лейтенанта Пасько...

— Еще один! Сволочи! Гады!!! Получай, сука, за Гришку! — кричал в остервенении капитан Кольцов, но рации не было, и лейтенант вряд ли мог услышать капитана. — Гады! Гады! Гады!!! Уходи на зенитки, не то сметут! — вновь захрипел капитан и, резко взмыв свечкой, уцепился в очередной штурмовик...

Опьяненный прошедшим боем, лейтенант Пасько тараторил, одергивая куртку командира и для выразительности, прокручивая ладошкой эпизоды воздушной баталии. В этот момент он был похож на мальчишек, которые после сеанса кино, перебивая друг друга, впечатлительно машут руками...

— Тут я его и подсек! Он стал уходить, а я чувствую, что он влево... Тут я его сразу и долбанул! — горячился лейтенант, пытаясь донести только одному ему известные моменты.

Рядом стоял его «ишачок», сиротливо опустивший правое крыло и задрав левое на неестественную высоту. С поникшей плоскости струйкой убегало топливо, под которое Пасько, с целью экономии драгоценной жидкости, предварительно подставил ведро. Поперек фюзеляжа рваными дырками проходил памятный след немецкого стрелка, и капитан наметанным глазом определил, что самолету — «хана».

— И тут я его завалил! Гляжу, а тут мессеры! — снова «затутукал» лейтенант.

Видимо, поняв, что командиру не до него, решился обратиться к другим, наверняка, уже вернувшимся летчикам. Он отцепился от капитана и развернулся в сторону поляны...

Но кроме командирского самолета и самого Кольцова на поляне никого не было. Ни Гришки Мостового, ни балагура и весельчака Степана, ни других летчиков 101-го истребительного полка...

— А... где наши? — с недоумением начал Пасько и осекся, сразу поняв результаты «удачного» боя.

— Тридцать восемь истребителей, как в трубу! — откликнулся охрипшим голосом капитан. — Это только наших... И там за лесом с аэродрома ни один «бомбёр» не поднялся... штук пятьдесят-шестьдесят... Считай, за сотню самолетов замолотили, сволочи... за десять минут!!! — капитан с досадой бросил на землю шлем и беспечные кузнечики, напуганные таким вероломством, прыснули в разные стороны.

Из-за леса эхом застучали траки немецких танков. Капитан прислушался, но так и не уловил признаков начинающегося боя.

Стало ясно, что практически все боеспособные части попали в огненную мясорубку и наше командование не может привести в действие оборонительный механизм...

Пилоты спрятали командирский самолет под кроны деревьев, забросав ветками видимую сторону. Машину лейтенанта решено было сжечь, а самим двигаться в сторону военного городка лесом, чтобы, ненароком, не нарваться на противника...

Ночью они вернулись. С первыми проблесками нового дня, молча выкатили И-16 и, усевшись в тесной кабине, взлетели...

Кольцов дал прощальный круг над пепелищем солдатских казарм и изогнутыми трубами закоптевших зениток, после чего уверенно взял на восток...

Пасько в последний момент увидел и свой самолет, вернее остатки черного скелета, раскинувшего на поляне обгоревшие элероны. Смахнув украдкой влагу, подернувшую его васильковые глаза, он решил в этот момент мстить врагу беспощадно и до последней капли крови...