Кровавые сны

Глава IX,

— Откройте, городская стража! — мощные удары в запертую нижнюю дверь сотрясали весь дом, в котором на первом этаже располагалась бывшая кофейня, а на втором жилые помещения, где сейчас спала тетушка Марта, десятилетний Габриэль Симонс, двое слуг и Амброзия ван Бролин. Последняя, как обладавшая наиболее отважной натурой, спустилась вниз, сопровождаемая сутулым немолодым слугой, который нес масляную лампу.

— Мы разыскиваем Феликса ван Бролина, госпожа, — сказал бородатый немолодой начальник патруля, вглядываясь в глубину дома. — Вы кем ему приходитесь?

— Я его мать! — сказала с достоинством Амброзия, сердце которой забилось втрое быстрее обычного. — Феликс уже больше года здесь не живет. Позвольте поинтересоваться, зачем он вам понадобился?

— Впустите нас в дом, госпожа, не чините препятствий, и, если в результате обыска ваш сын не обнаружится, я удовлетворю ваше любопытство, а вы угостите меня и моих орлов знаменитым напитком, прославившим ваше заведение, — тон бородатого стражника можно было счесть дружелюбным, и Амброзия посторонилась.

— Прошу вас, господа, — сказала она. — Можно узнать ваше имя?

— Сержант Муленс на службе магистрата, госпожа.

— Петер Муленс, не ваш ли сын?

— Да, госпожа, третий по старшинству из пяти мальчиков и шести девочек, — улыбнулся сержант. — Вам знаком Петер?

— Не напрямую, — улыбнулась женщина в ответ. — Они друзья с Феликсом. Вы не знали?

— Увы, я не успеваю следить за друзьями всех моих детей. Наверное, их знает половина Антверпена. Кстати, как и Амброзию ван Бролин, хозяйку единственного в городе места, где готовят кофейный напиток.

— К сожалению, сержант, того напитка, о котором вы говорите, более у нас не подают, поскольку закончились кофейные зерна, привозимые издалека. Торговля в Антверпене нынче не та, что прежде. — Амброзия вслед за тремя стражникам поднялась наверх. Один остался караулить у дверей внизу.

— Не угодно ли отведать наш dobbel-keit?

— После дела, сударыня, — поклонился сержант, и стражники начали проверять комнаты.

— Вот мальчишка! — выкрикнул один из них, увидев заспанного Габри на пороге своей комнатки.

— И вправду, это не девочка, — буркнула тетушка Марта, кутаясь в шерстяное одеяло поверх ночной сорочки. — Чего к ребенку пристали?

— У нас приказ о задержании как раз ребенка, — не поленился объяснить бородатый Муленс, кладя руку на плечо мальчику.

— Феликс мой сын, господа, — сказала Амброзия спокойным тоном. — Много ли вы видите сходства между юным Габриэлем Симонсом и мной?

Две лампы в руках у слуг неплохо освещали коридор: различия между темнокожей женщиной с пухлыми губами и светло-русым веснушчатым ребенком мог не увидеть только слепой. Вскоре стражники завершили осмотр, и Амброзия усадила их за обеденный стол, куда слуга пригласил их четвертого коллегу, караулившего у нижнего входа. Служанка же помогла почтенной Марте принести выпивку и гостевые кубки из олова с узорной чеканкой. Обычаи Фландрии не привечали суеты и спешки.

— Вы обещали рассказать, по какой причине ищут моего сына, и ради этой цели ночью врываются в уважаемый дом, — напомнила, наконец, Амброзия сержанту, вытирающему усы и бороду.

— Возможно, мне известно не все, сударыня, — сказал Муленс, — но из округа Эно от тамошнего прево к нам пришла бумага о том, что совершено убийство крестьянского ребенка. И в этом обвиняется ваш сын, госпожа. Сразу после убийства он сбежал, и его разыскивают по всем южным провинциям.

— Как? Как это случилось? — к счастью, цвет кожи Амброзии не позволял ей бледнеть.

— Подробности мне не известны, сударыня, — пожал плечами сержант. — Разве что одна: разыскиваемый Феликс украл кинжал, принадлежащий сыну графа Тилли, при этом смертельно оскорбив его. А ведь Тилли — великий аристократический род из-под Брюсселя. Предупреждая следующий вопрос, сразу сообщу, что нет сведений, убит крестьянский мальчик посредством этого кинжала, или как-то еще.

— Я еду в Эно! — тут же заявила Амброзия ван Бролин. — История кажется мне странной: какой-то мальчик и кинжал Тилли? Причем здесь мой сын?

— Не могу знать этого, сударыня, — сержант встал, протянул руку к черным кудрям женщины, выбивающимся из-под надетого в спешке чепчика, потом резко опустил ладонь вниз, к перевязи. С некоторым удивлением Муленс посмотрел на собственную руку и добавил: — Спасибо за угощение! За мной, орлы! Дадим покой этому приветливому дому.

— Госпожа Амброзия, — сказал Габри, когда стражники покинули дом, и дверь за ними затворили, — мне так жаль, что Феликса ищут. Возьмите меня с собой в Эно, возможно, я пригожусь вам.

— Нет, Габри, — покачала головой женщина. — Я не вижу, как ты можешь пригодиться в Эно. Ты прекрасный ученик, и будет лучше, если ты продолжишь занятия в школе.

— Это я виноват в том, что вы не уезжаете из Антверпена насовсем, — сказал Габри. — С тех пор, как больше не осталось кофе, вы терпите убытки, но остаетесь здесь.

— Я уже говорила Марте о переезде во Флиссинген, — кивнула Амброзия родственнице и та подтвердила ответным кивком ее слова. — Но теперь, когда мы знаем, что Феликс бежал и может вернуться сюда, не время думать о том, чтобы оставить Антверпен.

На юге была загадочная Франция, в которой продолжалась война с гугенотами — Варфоломеевская ночь нанесла серьезнейший удар протестантам, но решительная победа над ними была еще очень далеко. На севере были Антверпен и бунтующий Флиссинген — молодой ван Бролин знал, что в том направлении его будут искать в первую очередь. На западе было море — и Феликс решил выбрать восток, где раскинулись самые густые в Нижних Землях леса.

Отойдя от владений дома де Линь на три-четыре лье по лесу, в обход деревень, Феликс подумывал о том, чтобы выйти на дорогу. Но вид его в красивой пажеской одежде с кружевным воротником, коротких сапогах для верховой езды и с кинжалом в руке был настолько странен, что, юный метаморф решил поступить по-другому.

Он полностью разделся, поместил кинжал между сапогами, аккуратно завернул сапоги в прочую одежду, и перетек в Темный облик. Молодой леопард подхватил в пасть сверток с вещами, и неспешно порысил в намеченном заранее направлении. Наступала ночь, осенний лес кишел звуками сумеречной жизни, и Феликс несколько раз, откладывая сверток, охотился на мелкую дичь. Под утро он уже сильно устал и, забравшись вверх по толстым ветвям старого дуба, уснул спокойным кошачьим сном. Одинокая жизнь, без человеческих тревог и забот, казалась не так уж плоха.

На следующий день Феликс вышел на край леса. Далее простирались поля, а между ними шла дорога. Поскольку урожай был скошен, пространство издалека просматривалось, делая нежелательным переход через него в виде необычного для этих мест зверя. Выходило, что Темный облик Феликсу можно было использовать лишь при условии, что его не увидит никто из людей. Все-таки метаморфам, чей Темный образ совпадал с одним из местных животных, было легче, думал Феликс в человеческом обличье, натягивая сапоги. Некоторое время он шел по дороге, и вскоре его догнала крестьянская телега, вероятно, возвращавшаяся с какого-то рынка. Феликс придержал клинок под рукой, чтобы не привлекать к нему внимания, но глаза погонявшего лошадь крестьянина все равно расширились, обратившись на мальчика в пажеской одежде и с необычно смуглым цветом лица. После этой встречи, способной раскрыть направление, в котором Феликс передвигался, он решил вообще стараться не покидать лесов. Некоторое время это у него получалось: выходя на опушку в дневные часы, Феликс находил крепкое старое дерево и дремал на ветвях в ожидании сумерек. Пересекая открытые пространства в темноте, леопард почти не рисковал нарваться на людей. Несколько раз он видел чьи-то ночные костры, но обходил их по широкому кругу.

Между тем, начались осенние дожди и заметно похолодало. Ни в шкуре тропического зверя, ни в легкой человеческой одежде Феликс не мог согреться, и от этого все больше страдал. Наконец, его путь привел к неширокой, но быстрой речке, которая текла на восток. Некоторое время Феликс шел по северному берегу реки, но та приводила его то и дело к деревням и городам, которые приходилось обходить. В один из сумеречных осенних дней Феликс оказался при впадении речки, вдоль которой он шел, в другую, более широкую реку. На противоположном берегу большей реки возвышалась на горе красивая крепость из светлого камня, а под ней располагался какой-то город.

Некоторое время Феликс раздумывал и пришел к выводу, что ему до смерти надоело мерзнуть в лесах. Пожалуй, решил метаморф, в этих местах его уже искать не будут, и поэтому настало время вновь вернуться в теплое человеческое обиталище. Берега большей реки были соединены каменным мостом, покоящимся на семи мощных опорах. Вероятно, здесь был единственный мост в этих местах, поскольку при въезде на него стояла очередь всевозможных телег и повозок. Внимание Феликса привлек пестро раскрашенный крытый фургон, в котором, по-видимому, ехали в город бродячие артисты. Странный изжеванный наряд с дырками от клыков, в котором пребывал мальчик, худо-бедно в представлении окружающих мог сочетаться с уличными спектаклями, но уж никак не с одеждой крестьянина или подмастерья. Феликс решительно подошел к фургону, засунул кинжал между дощатым бортом и холщовой материей, натянутой на каркас, а затем красивым прыжком оказался прямо на облучке, рядом с ярко наряженным рыжим парнем, управлявшим лошадью. Рыжий удивленно покосился на возникшего ниоткуда попутчика.

— Простите за нежданное вторжение, — затараторил Феликс, наслаждаясь человеческой речью, без которой он обходился длительное время. — Но у кого же просить помощи бедному артисту, как не у своих коллег. Позвольте представиться, я Тиль Уленшпигель из цирка знаменитой на весь Антверпен укротительницы львов…

— Постой, помолчи! — замахал руками рыжий возчик. — Я ни бельмеса не понимаю ваше фламандское наречие!

Феликс, сконфуженный, тоже перешел на французский, которым он владел отнюдь не в совершенстве, а до пажеской службы в доме де Линь употреблял только в школе. Из глубины фургона показался немолодой мужчина, судя по цвету остатков волос, отец рыжего. С грехом пополам Феликс повторил заготовленную историю про свой успех в антверпенском цирке.

— Это уже четвертый Тиль Уленшпигель, которого я встречаю, — скривился старший артист. — Предыдущие трое были жалкие вруны и неумехи. А то, что вы, фламандцы, все треплете имя вашего древнего шута, не в состоянии выдумать ничего оригинального, говорит еще и о бедности вашей фантазии.

— Как называется ваш почтенный театр? — спросил Феликс, медленно выговаривая французские слова. Произношение артистов сильно отличалось от того, как говорили в Эно, и ван Бролин старался подстроиться под собеседников.

— Театр Момуса! — раздался звонкий женский голос, и, приподняв материю, закрывающую спереди фургон, показалось хорошенькое женское лицо, обрамленное ярко-рыжими волосами.

— Добрый день, мадам! — Феликс пустил в ход наиболее обаятельную из своих улыбок.

— Я не мадам, а мадемуазель, — поправила девушка, которой было на вид не больше двадцати. Феликс подивился, что огненный каскад девушки не убран под чепец, как это принято среди приличных жительниц Нижних Земель, но мысль его уже строила очередную французскую фразу:

— Простите, мадемуазель, меня зовут Тиль, но, если вашему батюшке будет угодно звать меня по-другому, я смогу выступать под тем именем, которым вы меня назовете.

— А что ты умеешь, Тиль? — спросила девушка, которую, похоже, не смущало присутствие старших отца и брата.

— Я знаменитый акробат и укротитель диких животных, — гордо сказал Феликс. Врожденная ловкость, он надеялся, оправдает первое, а отсутствие в балагане диких зверей поможет скрыть неправду о втором.

— А вот мы проверим тебя, — сказал хозяин фургона и отец двоих рыжих молодых людей. — Сразу, как въедем в Намюр.

— Как вам будет угодно, мастер, — поклонился Феликс.

Между тем, фургон медленно втянулся на мост, где стояла стража, и подручные местного профоса брали деньги за проезд. Решив, что он уже принят в труппу, молодой ван Бролин воспользовался тем, что стражники обратились к артистам, и незаметно, с кошачьей грацией, просочился вовнутрь фургона. Оказалось, что там, на груде каких-то тканей, скорее всего, декораций или сценических одежд, спала еще одна женщина, уже немолодая, возможно, супруга хозяина театра.

— Мама, смотри, у нас новичок, — подтвердила догадку Феликса рыжая девушка.

Свет кое-как проникал сквозь раскрашенный холст, натянутый на каркас, Феликс, присевший рядом с женщиной на какой-то сундучок, увидел, что та открыла мутные глаза и в свою очередь заметила его. Подобие улыбки обозначилось на губах проснувшейся женщины, но впечатление портили растрепанные волосы, в которые набилась солома, и отсутствие переднего зуба.

— Какой хорошенький, — хрипло сказала женщина, поднимая руку и запуская пальцы в шевелюру Феликса, — Козетта, я забираю его у тебя, — рыжеволосая красотка тихонько прыснула, услышав эти слова. — Как тебя зовут, юный Купидон?

Что за отношения здесь у них, устало подумал молодой ван Бролин. От женщины разило винным перегаром и чем-то кислым, ее ласка была не из числа приятных. Феликс почувствовал вдруг, сколь сильно он соскучился по матери. В Темном облике это не так проявлялось, зато в Человеческом…

— Тиль из Антверпена, мадам, — ответил метаморф с кривой улыбкой, которую видела только рыжая девушка, кутавшаяся в шаль рядом с ним. Нарочно или нет, она уткнула круглое колено в бок ван Бролина.

Стражник, а, может быть, местный таможенник откинул ткань, закрывающую вход и, увидев мальчика в окружении двух особ женского пола, без осмотра пропустил фургон к воротам Намюра.

— Цирк Момос, все на представление знаменитого Момоса из Парижа!

Феликс сам не заметил, как заснул, в то время что цирковой фургон медленно тащился по узким городским улицам от реки до рыночной площади. Разбуженный шумом и возгласами, мальчик выглянул из-за полога: Момос в ярко-красном балахоне зазывал публику, его рыжая дочка жонглировала тремя кеглями, а супруга играла на лютне, извлекая простенькую, но приятную мелодию. Момос-младший отсутствовал, возможно, это было связано с тем, что из фургона выпрягли лошадь. Наверное, ее следовало пристроить на каком-нибудь постоялом дворе, в то время как труппа некоторое время никуда не двинется с городской рыночной площади.

Уже вечерело, сырой воздух был по-осеннему прохладен, однако уютную площадь освещали факелы, и люди потихоньку собирались вокруг предстоящего балаганного действа. Феликс понял, что ему не нравится внимание толпы, и его никак не привлекает стать артистом бродячего цирка. Сейчас, выглядывая из фургона, он недоумевал, как он здесь оказался, и не хотел ничего делать, чтобы стать для этих людей своим. Как было бы здорово сейчас, думал он, лететь на «Меркурии» по волнам океана, навстречу настоящим приключениям и славной судьбе. Абсолютно чужой осенний Намюр со своей жизнью и французским говором был глубоко безразличен Феликсу. Догадываясь, что кормить его не будут, пока не убедятся в полезности младшего члена труппы, Феликс свернулся в уголке фургона, укрылся какими-то тряпками и снова заснул. Вероятно, он даже не сознавал, какая усталость накопилась в нем за время одиноких странствий по лесам.

Разбудила его среди ночи холодная рука, щупавшая метаморфа ниже пояса. Феликс почувствовал знакомый дух перегара с кислятиной.

— Мальчик, мой хорошенький мальчик, согрей меня, — хрипел простуженный голос. — Иди ко мне!

— Вы разбудите вашу семью, — спросонок сказал Феликс, тут же поняв, что в фургоне больше никого нет.

— Не бойся, мой маленький ангел, — хриплый смех был ему ответом. — Они в харчевне, и придут еще не скоро. Иди скорей ко мне!

— Простите, мадам, но я еще не гожусь для этого, — сказал Феликс.

— Ты хочешь Козетту? — с подозрением спросила женщина. — Глупый, она придет под утро враскоряку, заработав много серебра, ей будет не до тебя.

— Жаль, — сказал Феликс, начиная злиться, — ваша дочь достойна лучшей доли.

— Ты унижаешь меня, — плаксивым голосом сказала мадам Момус. — Дурной мальчишка.

— Нет, мадам, — Феликс выпрыгнул из фургона. — Простите, мадам.

Наощупь он нашел свой трофейный кинжал, зашагал прочь от фургона, и вскоре пьяные рыдания перестали беспокоить его слух, зато холод, проникнув под скудную одежонку, стал совершенно нестерпимым. Некоторое время метаморф совершенно серьезно думал о том, чтобы вернуться и сожрать пьяную тетку — он более суток ничего не ел. Удержало его не милосердие, а страх, — наутро вся округа поднялась бы на поиски оборотня, и памятная внешность его была бы у каждого на устах.

Трое безродных псов выскочили из темного переулка и с остервенелым лаем набросились на Феликса. Обычно собаки недолюбливали его, но на прямое нападение никогда не решались. Возможно, псы учуяли кровавые мысли мальчика, но поразмыслить над этим феноменом у него не было времени — широкими взмахами клинка он несколько раз зацепил собак, и злобное рычание перешло в трусливый визг. Вверху заскрипели отворяемые ставни, и старческий голос произнес:

— Что здесь происходит? — пожилой человек в ночном колпаке и с масляной лампой в руке говорил по-фламандски.

— Я прошу прощения, добрый господин, — как можно приветливее заговорил Феликс на родном языке, — но я впервые в этом городе, и не знал, что собаки здесь приучены нападать на усталых путников.

— Как получилось, что благородный господин оказался в Намюре ночью в одиночестве? — старик свесил лампу как можно ниже со своего окна, силясь разглядеть того, с кем разговаривает. Феликс ступил в наиболее освещенное место и поднял лицо вверх.

— Мальчишка! — удивился старик.

— Мое имя Габриэль Симонс. Я паж из дома Берлемон, — Феликс назвал наугад одну из знатнейших фамилий Нижних Земель. — На дороге меня ограбили, и я остался без единой монеты в славном Намюре.

— Ваш господин Шарль де Берлемон, говорите вы? Бывший статхаудер Намюра, а ныне член Государственного Совета при герцоге Альба?

— Нет, другой, — Феликс клял себя за то, что сдуру назвал имя человека, известного всему Намюру.

— Жиль? Статхаудер Фрисландии? — въедливый старикашка был неплохо информирован о политических назначениях.

— Нет, — Феликс предположил, что до Фрисландии из Намюра далековато. Он лихорадочно вспоминал имена, которые часто мелькали в разговорах четы де Линь. — Епископ Камбрэ, я служу его преосвященству Луи де Берлемону.

— Ну, раз так, вам предоставят ночлег в монастыре, юноша, — голос старика стал строже, и он принялся закрывать ставни.

— Как же я доберусь ночью до монастыря? — жалобно протянул Феликс.

— Боитесь собак?

— Очень боюсь, — прорыдал Феликс.

— Ты можешь заночевать у меня под дверью, — смилостивился старик. — Только не пытайся зайти в комнаты, когда я сплю. Я дам тебе одеяло, но на большее не рассчитывай.

— Как скажете, добрый господин, — канючил Феликс ван Бролин, дрожа от голода и холода. — Как скажете. Спасибо вам.