Круги на песке

Дороги знойные пылят,

Дробятся под копытами,

И содрогается земля,

Изрытая, избитая,

Изведавшая сталь штыка,

Тупой удар снаряда,

Во все года, во все века

Не знавшая пощады.

А солнце над землей встает

Горячее, горячее.

Оно планете отдает

Тепло свое незрячее.

Блестят под солнцем купола

В рассветах и пожарах,

И бродит огненная мгла

Вокруг земного шара.

И вот уж сколько тысяч лет

По всем путям нетореным

Идет, шагает по земле

Всемирная История.

Египет, Греция и Рим —

Все проплывает мимо.

И Древний Рим неповторим,

Как жизнь неповторима.

И так идет за веком век,

Сменяя поколения.

И смотрит каждый человек

На землю с изумлением.

Ему в диковину трава

И дали голубые.

Земля для каждого нова,

Открытая впервые.

Не замедляет время бег,

Работает ускоренно.

И каждый тащит на себе

Всемирную Историю.

Дороги знойные пылят,

Сечет жестокий ветер.

Мы сохраним тебя, Земля,

Для будущих столетий!

И в этот день мы снова с ним придем

На старую солдатскую могилу.

Конечно, мы с ним за год подрастем,

У них же все останется, как было.

Они, наверно, не узнают нас.

И он меня не спросит, как когда-то:

«А как же выйдут из земли солдаты?»

И не отвечу я, как в прошлый раз,

На братский холмик глядя виновато:

«Ты посмотри: зеленая трава,

И на кустах зеленая листва…

Вот так выходят из земли солдаты».

Пустые, бесполезные слова…

Мы помолчим над старою могилой…

У нас и даль, и неба синева,

У них же все останется, как было…

Вечный огонь прикован к месту вечной памяти.

Вечный огонь вечная память гложет.

Но он не хочет помнить, он хочет забыть

И, сгорая в собственном пламени,

Бьется, рвется, пытается вырваться —

И не может.

Он то становится на цыпочки,

Заглядывая в бесцветную даль,

То распластывается на холодном, беспамятном камне,

Пытаясь зарыть в него

Боль свою и печаль,

Память свою

О теперь уже давнем.

Он раскачивает, расшатывает себя,

Выдергивает себя, словно луковицу из грядки.

А то вдруг в пляс пускается,

Дробно семеня,

Словно там, внизу, что-то жжет ему пятки.

Бьется вечный огонь

Между вечностью земной и небесной,

Но не оторваться ему

Ни от времени, ни от места.

Стоит ему оторваться — и его больше нет,

Стоит погаснуть — и для него погаснет весь свет,

Как погас для тех,

Кого он несет в своей памяти,

В своем пламени.

Либо вечная память — либо вечное небытиё.

Время соткано из памяти о прошлом,

О случайном, зыбком, непрочном,

Впавшем в вечное забытьё.

Бьется память земли, память веков,

То вжимается в камень, то к небу тянется,

И уже не поймешь, кто к кому прикован:

То ли память к земле,

То ли земля к памяти.

Дети играют на улице,

Очень тихие дети,

Невидные и неслышные в уличной толкотне,

Дети тех, которые никогда не жили на свете,

Внуки погибших на войне.

Они играют.

От них ни шума, ни крика,

Ничем не нарушается уличная суета.

Нерожденные живут тихо-тихо,

Выбирая самые укромные, уединенные места:

Чье-то раздумье, чью-то грусть, чье-то воображение,

Чью-то случайную мысль.

Для других мест у них не хватает рождения,

Того единственного мига рождения,

В который они не родились.

Они могли бы жить, потому что они внуки живших,

По земле ходивших,

Говоривших громкими голосами,

Но не ставших дедушками, не ставших даже отцами,

Прежде времени головы сложивших.

Дети играют. Их внуки.

Если б не случилась эта война,

Если б не случилась эта проклятая пуля…

Они до жизни чуть-чуть не дотянулись,

И вокруг них — на много верст — тишина.

Пройдут еще времена,

И на той же войне погибнут правнуки живших,

Потом праправнуки живших,

Все те же головы на той же войне сложивших.

И так — всегда

Все новые и новые поколения

Будут гибнуть, не дождавшись рождения,

На той войне,

Вокруг которой на много веков тишина…

Дети играют на улице.

Внуки живших.

Их не видно, не слышно,

Словно их навек испугала война.

Яблоко от яблони недалеко падает.

И при этом не чувствует боли, хотя падает с высоты.

А чего особенного? Стукнулся — покатился,

К бугорку прислонился,

Травкой прикрылся

И лежи.

А у яблони долго еще болит это место,

С которого сорвалось ее яблоко.

Сколько яблок с нее сорвалось,

И по каждому какое-то место не заживает.

И яблоня кричит по ночам

И становится на цыпочки, чтоб разглядеть, где ее яблоко упало.

Но всем кажется, что яблоня просто растет,

А крик ее кажется не криком, а скрипом.

Потому что всем известно: деревья растут

И скрипят, разминая одеревеневшие суставы.

И яблоки падают не потому, что падают нравы.

Это их законное право:

Пришло время — упал.

А яблоня все тянется и тянется вверх,

Чтоб увидеть все яблоки, которые она растеряла.

Она помнит каждое, по каждому что-то болит,

По-разному болит, ведь яблоки так не похожи друг на друга…

Выросли яблоки,

И это, конечно, радует.

Трудно было с ними.

Но и без них нелегко.

Яблоко от яблони недалеко падает.

Недалеко — для яблока.

Для яблони — далеко.

Одуванчик летит по орбите,

плетя за кольцом кольцо.

Одуванчик летит по орбите,

и ветер

Хлещет ему в лицо.

И пушинки его, как снежинки,

под зябким ветром дрожат.

Одуванчик летит по орбите,

и звезды,

И годы вокруг кружат.

И ночи, и бездны, и грозы,

и громы вокруг кружат.

Одуванчик скользит по орбите,

по краю,

По острию ножа.

Одуванчик летит по орбите,

плетя кольцо за кольцом.

И тело его наливается холодом

и свинцом,

И смертью, и страхом смерти,

и страхом за этот страх…

И вся эта звездная млечность

рябит у него в глазах,

И вся эта бесконечность

его повергает в прах.

Одуванчик летит по орбите,

и вечность

Сжигает его на кострах.

Но солнце греет его,

а звезды

Ему освещают путь.

И ветер тоже вроде попутный —

справимся как-нибудь!

И бездны вроде не так бездонны,

И ночи не так темны.

Одуванчик летит по орбите

и видит

Такие разные сны!

И страшные сны,

И прекрасные сны,

И сны,

Которые просто смешны.

Одуванчик летит по орбите.

Одуванчик летит по орбите.

Он несет свою жизнь сквозь безбрежную смерть

И мгновенье свое — сквозь вечность.

Одуванчик летит.

Продолжает лететь.

Смелость это?

Или беспечность?

Двухтысячный год…

Шеститысячный год…

Годы пронумерованы надолго вперед.

Нерожденные,

Они имеют имя

Даже для тех,

Кто никогда не встретится с ними.

Десятитысячный год…

Двадцатитысячный год…

Может, их время никогда не придет.

Может, они не доживут до своего времени.

Но на всякий случай им дано имя.

Для уверенности,

Что они — доживут.

Охраняйте памятники будущего,

Завтрашние — больше, чем вчерашние.

Нет у них ни прошлого цветущего,

Ни влиятельного настоящего.

Все они пока еще в возможности,

С ними, бестелесными, воздушными,

Обращаться нужно с осторожностью:

Шаг неловкий — и они разрушены.

Только словом, только мыслью ранить их —

И разрушатся до основания

Памятники, что живут не в памяти,

А в надеждах наших, ожиданиях.

Прошлое уходит — мир входящему!

И в делах своих, в заботах будничных

Каждую минуту настоящего

Охраняйте памятники будущего!