Кругосветное счастье

Карп для фаршированной рыбы

Если выехать из Провиденса по 44-й дороге и держаться западного направления, то через полчаса будешь в Гринвилле. На окраине этого городка жили Рая и Федор Кузьменко. Рая устроилась санитаркой в доме для престарелых, а кроме того, убиралась и готовила по богатым домам. Федор работал грузчиком в мебельном магазине Каплера. У супругов Кузьменко был маленький одноэтажный домик на окраине Гринвилла. Собственно, это уже был не Гринвилл, а глушь, крошечная ферма. Детей у Федора и Раи не было. Еще на родине в Борисове врач-уролог сказал, что все дело в наследственном пьянстве Федора.

Они специально поселились не в Провиденсе, где у Раи была родня, а в глубинке штата Род-Айленд. Им хотелось жить неприметно. Никого из соотечественников не видеть и не слышать. Выращивать помидоры и огурцы.

Рая к тому же разводила цветы, а Федор ездил на рыбалку.

Федор еще в Борисове слыл невероятно удачливым рыбаком. Вся Раина мешпуха готовила фаршированную рыбу из карпов и лещей, которые Федор отлавливал в реке Березине. Правда, любви ему от этого не прибавлялось. Иначе чем шикер или гой его в еврейской родне не называли. За глаза, конечно. Так что Рая и Федор, эмигрировав в Америку, наконец-то получили возможность жить на некотором отдалении от доброжелательной мешпухи.

Своей родни у Федора не было и в Борисове. Отец допился до цирроза печени и умер в диких мучениях. Через год после этого мать потонула в проруби, возвращаясь ночью в свою деревню с посиделок. Она оставалась молодой вдовой, и ей хотелось попеть-поплясать. Сельский клуб стоял в другой деревне за рекой.

Шестилетний Федюшка остался с бабкой Аленой. Он вырос, и его забрали в армию. Отслужив в танковых войсках, Федор вернулся в свою деревню. Бабка к тому времени умерла. От одиночества он пустился в гульбу, получая как тракторист-комбайнер приличные деньги. И спился бы совсем, если бы не Рая.

Они встретились на районной выставке сельского хозяйства и промышленности, куда Федор Кузьменко был направлен родной МТС. Рая обслуживала буфет выставки. Там они познакомились и влюбились с первого взгляда. Между прочим, подружка Раи по школе Манечка Флюгерштейн, которая училась на заочном отделении факультета журналистики, сочиняла в это время статью о Федоре. Чтобы статья была совершенно достоверной, редакция районной газеты «Знамя труда» направила Манечку Флюгерштейн в Шишковичи, родную деревню Федора Кузьменко. С ней поехала Рая. Все, конечно, было подстроено Манечкой, которая от всей души хотела помочь Рае. Наверно, потому, что у самой Манечки с любовью ничего не получалось. Хорошие еврейские парни разъехались по большим городам, а крутить любовь с бесшабашным пьяницей (евреем или гоем) ей не хотелось. Вполне понятно, ни Рая, ни Манечка о наследственном или приобретенном пьянстве Федора и не подозревали. Подружки прожили в Шишковичах, в избе Федора, три дня.

Стоял золотой белорусский сентябрь. Федор работал на уборке картофеля. Манечка заканчивала статью, а Рая бродила по окрестным полям и лесам, мечтая о будущей жизни с Федором. Он возвращался поздно вечером, пропахший мазутом и землей. Манечка давно спала в боковушке. Рая ждала его с ужином. Они выпивали по стаканчику крепленого сладкого вина под названием «Мадера», которое Федор привез из города, и уходили спать на сеновал. Но какой там сон! Все ночи напролет они любили друг друга. Все три ночи.

По приезде домой Рая рассказала обо всем своим родителям Любе и Мише Хавкиным и бабушке (по матери) Фейге Соломончик. Они пришли в полный ужас от возможности породниться с трактористом по фамилии Кузьменко, хотя и ударником труда. Началась настоящая война, где оборону держала одна Рая, а наступление вели ее родители и многочисленная мешпуха. Рая по телефону передавала Федору сводки военных действий. Она звонила с городской почты. Он в назначенное время звонил по вертушке из МТС.

Целых две недели Рая в слезах умоляла родителей хотя бы познакомиться с ее возлюбленным. Они были непреклонны и жестоки. Они вспоминали все несчастные случаи смешанных браков, начиная с библейских времен и великой инквизиции и кончая Варшавским гетто и делом врачей-убийц. Словом, Федору даже не разрешали прийти в дом Хавкиных, не говоря уже о сватовстве.

Между прочим, к этому времени газета «Знамя труда» в рубрике «Вести с полей» напечатала статью Манечки Флюгерштейн о Федоре Кузьменко. С его фотографией за штурвалом комбайна. Рая поместила вырезку из газеты в застекленную рамку и повесила в горнице. Отец ее, Миша Хавкин, умолял дочь снять ненавистную фотографию. Она упорствовала. Газетная вырезка имела магическое действие. Она как бы обладала дипломатическим иммунитетом. То есть можно было ее ненавидеть, но опасно было предпринимать против нее какие-либо акции. Тогда родители Миша и Люба Хавкины вместе с бабкой Фейгой Соломончик отказались пользоваться горницей. Пусть этот гой висит там в полном одиночестве! Рая из протеста продолжала есть в горнице как раз под рамкой с газетной вырезкой. Целую неделю Люба, Миша и Фейга питались на кухне. Туда же перенесли телевизор. Рая всего этого не выдержала и, позвонив Федору, сказала: «Поступай как хочешь. Я больше так не могу!»

На следующий день (это было субботнее утро начала октября) Федор подъехал к дому Хавкиных на тракторе. Он уперся лбом стального страшилища в калитку, вылез из кабины, вошел в дом и обратился с речью к Мише, Любе и престарелой Фейге Соломончик. Они при этом сидели за кухонным столом и пили чай с медовой коврижкой. Он обратился к ним вполне пристойно, без угроз, мата и прочих штук, которые вполне ожидаемы от такого рода жениха. Он сказал: «Я люблю вашу Раю. Отдайте ее за меня. Или я раздавлю этот муравейник своим трактором. А дальше — хоть сума, хоть тюрьма. Все равно мне без Раи не жить!»

Как ни хорохорился ветеран войны Миша Хавкин, как ни причитала его жена Люба, какие проклятия ни сыпала на голову Федора бабка Фейга Соломончик, дело в конце концов сладилось. Федор продал деревенский дом, переехал к Хавкиным, пошел работать на завод в Жодино.

Годы пролетели один за другим и домчали Раю, Федора, Любу, Мишу и бабку Фейгу на крыльях самолета-«боинга» до самой Америки. Они поселились в городе Провиденсе штата Род-Айленд.

Через год Рая с Федором отделились от родни, переехали в Гринвилл. К тому времени Рае было 35, а Федору 38 лет. А детей у них не было.

Рая устроилась санитаркой в соседний дом престарелых, а кроме того, убиралась и готовила по богатым домам. Федор работал грузчиком в мебельном магазине Каплера. Периодически Федор впадал в запой и не выходил из дома неделю, а то и две. Чаще всего запои случались глубокой осенью после Дня благодарения и ранней весной после Масленицы. Между прочим, Рая не обижала Федора. Справляла православные праздники, совмещая их с еврейскими: Пурим с Масленицей, обе Пасхи вместе, Хануку с Рождеством. То есть не это, не разница в происхождении была причиной его запоев. И любил он Раю по-прежнему. А детей у них не было. Они оба тосковали без детей. Особенно Федор: не с кем было порыбачить, некого было научить всяким мужским рукомеслам, некому рассказать о службе в танковом полку, о том, как ходит трактор в полях. Не с кем в баньке попариться. Рая тосковала по-своему, скорее из-за того, что жалела Федора, знала, как он мучается. Ведь их бездетность шла от него. Понимала и прощала мужу запои, тоску и страсть к одиночеству.

Мистер Каплер или Гарри, как он велел звать себя Рае, был вдовец. Жена его умерла три года назад. У Каплера был мебельный магазин и двадцатишестилетняя дочь Рэчел. Магазин пользовался доброй репутацией и приносил хорошие доходы. А вот с дочерью Рэчел были вечные проблемы. В школьные годы она вела жизнь легкомысленную, бездумную, пустую. В Америке таких девиц называют JAP (Jewish American Princess). Она разъезжала на открытом спортивном «форде» по пляжам и ресторанам с компанией прихлебателей, являясь домой под утро в растрепанном виде, и крутила романы с самыми неподходящими типами. А когда Каплер или его покойная жена Нэнси пытались ее урезонить, Рэчел запиралась в своей комнате и не выходила оттуда по нескольку дней кряду. Говорили, это она свела свою мать Нэнси в могилу. Одним словом, Рэчел не поступила ни в один колледж и прогуляла подходящих женихов. После смерти жены Каплер начал приучать Рэчел к делу. Как ни странно, у нее обнаружились недюжинные способности к бизнесу. Начав с продавщицы, за три года Рэчел стала менеджером отцовского магазина. Как известно, в Америке работа требует полной отдачи. Так что, продвинувшись в торговом деле, Рэчел забросила свою разгульную компанию. Но от этого хорошие женихи не появились. Ни один порядочный ухажер не хотел встречаться с таким ходячим компьютером. У нее на уме только и были гарнитуры, кресла или обеденные столы, которые надо было заказывать из всех концов страны, а потом отправлять покупателям. В общем, для женихов места не оставалось. Известно, что сексуальное одиночество может быть временно приглушено работой или спортом. Но это происходит, преимущественно, утром, днем или ранним вечером. А каково одинокой молодой женщине по ночам?

Гарри Каплеру тоже было далеко до того, чтобы называться вполне счастливым человеком. Прежде всего, из-за неустроенности дочери. То есть, с одной стороны, он был вполне удовлетворен ее успехами в бизнесе. Знал, что, если с ним (не дай Бог) что-нибудь случится, Рэчел останется при деле и при деньгах. Но с другой стороны, он видел, как она страдает, потеряв приятелей. И не приобретя новых.

Мистер Каплер мечтал о внуке или внучке, что было вполне естественно для солидного пожилого еврея.

Солидного и пожилого, но нестарого. Ибо в свои пятьдесят девять лет вдовец Гарри Каплер и сам страдал без женщины и мечтал о любовнице. И его страдания и мечтания были так же очевидны Рэчел, как и ему — ее. Мы думаем, что у нас есть монопольное право и какие-то Богом данные способности читать мысли наших детей или делать исключительно верные выводы из наших наблюдений. Ничего исключительного! Они видят то же самое в нас, что мы в них. Рэчел видела, как страдает от одиночества ее отец и как жадно он поглядывает на эту русскую Раю, которая приходит к ним убираться и готовить.

Два раза в неделю Рая приходила к Каплерам. Во вторник и пятницу. Она приходила рано утром с тем, чтобы мистер Каплер и Рэчел оба могли высказать свои пожелания. Заказать меню. Скажем, мистер Каплер летом обожал холодный борщ. А Рэчел хотелось пирожков с зеленым луком. И она заказывала Рае пирожки с зеленым луком. Или ему — компот из яблок. А ей — вареники с вишнями. Отец и дочь полюбили русскую пищу. Русскую, белорусскую, украинскую, польскую, еврейскую — как их разделить?! Полюбили и составляли очередное меню с большим энтузиазмом. Может быть, это были счастливые минуты их семейного единения, минуты, когда они чувствовали себя настоящей семьей. Для каждой семьи важны такие минуты.

Тут был свой психологический момент. Вернее, два вектора, исходящие от Гарри и Рэчел Каплеров и направленные в сторону супругов Кузьменко. Отцу нравилась Рая. Дочь сходила с ума по Федору.

Стоял благодатный сентябрь Новой Англии. Была теплынь и нега. Начиналось утро четверга. За окнами каплеровского особняка горели розы и пузырились бегонии. На яблонях сорта «Макинтош» висели краснобокие плоды. Розы и бегонии были посажены еще при жене Каплера. Яблони росли со времен каплеровского отца. Отец и дочь пили кофе с бейглами, когда пришла Рая. Она хотела было пойти вниз, начать стирку, но ее остановил Каплер:

— Попей с нами кофе, Рая.

— Спасибо, мистер Каплер. Я напилась дома.

— Гарри. Просто Гарри, — поправил ее Каплер.

— У нас в Америке не любят церемониться, — добавила Рэчел.

Рая продолжала стоять посреди кухни, где завтракали хозяева. Каплер перестал жевать бейгл потому, что уставился на Раю. Она была особенно хороша в это утро. Разрумянилась с дороги. Рая ходила пешком, потому что у них с Федором была одна машина — старый «шевроле», на колесах которого было намотано двести тысяч миль. Разрумяненная, с прядкой черных волос, выбившихся из тугой косы, жгутом закрученной на затылке, в зеленой блузке, натянутой на тугие груди, в голубых джинсах, с азартом напяленных на крепкий зад, она показалась ему той самой мечтой, к которой он стремился всю жизнь. Он был порядочный человек и хороший семьянин. Он не позволял своему воображению разыгрываться при живой жене. Никаких там легкомысленных шоу-шмоу, кабаре-шмабаре с оголенными девочками, как это позволяли себе некоторые его приятели. Упаси Бог! Он и теперь не дошел бы до такого позора. Но эта Рая с ее милым еврейским лицом, тугой косой и женственной фигурой! Конечно, даже смотреть на нее с вожделением было нарушением одной из заповедей: «Не возжелай жену ближнего!» Да, он возжелал Раю. Жену русского Федора. Своего работника. Федор, его работник, это верно. Но почему он ближний? Он — дальний. Дальше не придумаешь. Русский, который даже не удосужился перейти в еврейство, женившись на Рае. Может быть, поэтому Бог обделил их детьми. Наверняка лоно этой прекрасной женщины создано для того, чтобы принять семя достойного еврейского мужчины.

«Нет, вовсе этот Федор не ближний. И никакого греха вожделеть Раю нет!» — решил Каплер и уверенно отпил большой глоток кофе со сливками из фаянсовой желтой чашки.

— …Жаркое с черносливом… Папа, папа, ты что, не слышишь? — прервала его мысли Рэчел, которая, оказывается, уже минут пять как фантазировала на тему субботнего обеда, который должна была приготовить Рая.

— О, Рэчел, доченька, я знаю, что я хочу! Я хотел этого, может быть, всю жизнь. С тех пор, как моя бабушка делала гифелте фиш для субботнего обеда. Я, да, хочу фаршированную рыбу, Рая!

— Проще простого, мистер Каплер, — ответила Рая и мягко улыбнулась.

— Так сделай нам фаршированную рыбу в память моей покойной бабушки. Чтобы рыба лежала на большом голубом блюде, вся в розовом от свеклы желе, такая сочная и желанная, как… — Он хотел сказать: «…Как ты, Рая», — но спохватился и начал искать подходящее сравнение. Однако, будучи далеким от мира искусств, не нашел ничего, что было бы достойно сравнения (не с рыбой, естественно, а с Раей), и смущенно замолчал.

— Сказано — сделано, мистер Каплер, я зафарширую карпа, — сказала Рая.

— Папа, ты что надумал?! Вся речная рыба всегда с костями! — возразила Рэчел, которой совсем не понравилась кокетливая улыбка русской и смущение отца.

— Я мелкие косточки выну. Фарш вокруг остова положу. Побольше свеклы, моркови, лука. И буду варить, варить, чтобы овощи и рыба вместе сок пустили, — терпеливо поясняла Рая. — Только вот вопрос: завезут ли сегодня карпа в русский магазин в Провиденсе или нет?

— Позвони туда, и дело с концом! — сказал Каплер.

— Еще рано. Они в девять открывают, — ответила Рая.

— А если не завезут? — спросил Каплер. Он прямо загорелся, так ему хотелось.

— Папа, я просто тебя не узнаю. Всегда такой уравновешенный, особенно в вопросах питания, — укоризненно покачала головой Рэчел.

Он мельком глянул на свою рассудительную дочку и, ухмыльнувшись, повторил вопрос:

— А что, если карпа не привезут в твой русский магазин?

— Можно Федю послать на озеро, — вырвалось и замерло в воздухе поспешное ее слово.

Но было поздно. Каплер ухватился за эту идею.

Придя в свой мебельный магазин, он начал давать привычные распоряжения продавцам. В частности, Федору велел переменить в главном салоне прежнюю спальню из красного дерева на только что привезенную спальню из тика, звонил на мебельные фабрики, вел переговоры с банками. То есть жил привычной и приносящей ему удовольствие и доход работой. А сам время от времени поглядывал на часы. Было около одиннадцати, когда Каплер пошел в свой кабинет выпить чашку кофе и просмотреть газету «Провиденс джорнал». В газете писали о некотором росте цен на недвижимость, о визите российского президента в США, об открытии детского госпиталя, о выходе боксера Майка Тайсона из тюрьмы. Каплер отпивал горький кофе, пахнувший миндалем и корицей, и думал: «Позвонит — не позвонит?» Но Рая не звонила. Тогда он сам позвонил. Она еще убиралась у Каплеров. Он знал, что она была у них, но не подходила к телефону. Он знал, что она у него дома, убирается, ходит из одной комнаты в другую своей упругой походкой, в которой нет обычной для многих американок расслабленности, даже не настоящей усталости, а привычки говорить: «Я устала, ах, как я устала, как я хочу спать!» Вот она в гостиной, а вот перешла в спальню. Наклонилась, чуть не легла животом поперек кровати, чтобы снять постельное белье. Джинсы у нее натянулись до такого невозможного предела, что надо было немедленно сорвать их, отбросить ко всем чертям, затворить двери в спальню, запереть весь дом, пусть Рэчел стучится, ему все равно, только бы обнять эту русскую, эту желанную молодую женщину, прижаться к ее белой спине и прекрасным бедрам своим волосатым животом и пахом, обхватить ее так крепко, чтобы стать с ней одним телом, чтобы его еврейская сперма оросила ее зовущее лоно.

Он сидел у телефона и воображал, как было бы, если бы он пришел неожиданно и застал ее в спальне.

Но Каплер никуда не пошел, а даже позвал Федора и наказал ему поехать и спросить Раю насчет карпа в русском магазине. То есть при положительном ответе (в каком смысле положительном или отрицательном, Каплер до конца не решил), если карпа завезут, поехать, купить и привезти Рае. А при отрицательном — в отношении завоза карпа (и положительном для некоего плана Каплера) — Федору готовиться к экспедиции, то есть отправляться на рыбалку.

— Я тебе давно хотел прибавку дать. А пока вот возьми поощрение, — Каплер дал Федору сто долларов. — Смотри не пропей, Федор!

— Как можно, мистер Каплер. Я жене хлебопечку справлю. Давно обещал, — ответил Федор и хотел было направиться к своему «шевроле».

— Ты сюда не заезжай, если карпа нет в русском магазине. Позвони мне и отправляйся. Пока соберешься, пока что. Позвони мне перед выездом на озеро, — напутствовал его Каплер.

Федор заехал домой к хозяину. Рая сказала, что звонила в магазин, но карпа не привезут. Сломалась машина. «Знаешь, Федя, эти русские дела!» И они оба посмеялись над тем, что и здесь, в Америке, у русских все происходит по законам прежней жизни. Федор решил, что надо позвонить хозяину. Сказать про русский магазин. Он позвонил, и к телефону подошла Рэчел.

— Скажите мистеру Каплеру, что я поеду на озеро. А до этого мне надо купить крючков, червей и прочего снаряжения.

— На озеро? — спросила Рэчел.

— Ну да. Ватерманское водохранилище. Знаете?

— Когда-то в молодости мы ездили туда купаться. Да ведь оно большое.

— Я буду ловить со стороны сто шестнадцатой дороги. Сразу за конским заводом.

— Помню-помню. Именно там мы устраивали пикники. На пляже, чуть правее от шоссе.

— Так вы передадите? — переспросил Федор.

— Тэдди (она звала его Тэдди), я все передам отцу, — сказала Рэчел. — Да вот он как раз здесь.

Федор снова пересказал хозяину то, что в русском магазине карпа не будет и что он должен ехать приготовить все для рыбалки.

— Когда ты вернешься, Федор? — спросил Каплер. Он хотел сказать: «Когда ты вернешься и когда Рая будет готовить фаршированного карпа?»

— Буду рыбачить допоздна, пока не наловлю достаточно. А утром Рая приготовит рыбу, — сказал Федор.

— Удачи тебе!

— Спасибо, мистер Каплер.

Рая во время этого разговора, вернее, во время этих разговоров с Рэчел и Каплером продолжала убираться, но все-таки уловила, что дочка хозяина выспрашивала, где будет ловить Федор. «Вот никейвех, — подумала Рая. — Американцев нет, так на моего мужа заглядывается».

— А что эта Рэчел к тебе приставала с вопросами, Феденька?

— Кто ее знает, Раюша. Мне-то что! Нехай спрашивает! От вопросов у меня не отсохнет.

— А вдруг, Феденька?

— Отсохнет, думаешь?

— Вдруг ты в нее влюбишься?

«Раюша, ты что?» — он хотел сказать ей, как он ее любит, что она для него все на свете, что он собрался подарить ей хлебопечку. Но удержался. Не проговорился про подарок, который наметил купить.

— Ты меня и вправду ни на кого не променяешь? — спросила она, обняв Федора.

Он почувствовал, что мускул его до невозможности напрягся и топырит, чуть не прорывает штанину. Странное дело. Это распирание, это желание женщины он почувствовал раньше, чем его обняла жена. Может быть, когда он пришел к Каплерам и увидел ее раскрасневшуюся, с шелковистой прядкой темно-русых волос, выбившихся из-под васильковой косынки? Или когда она наклонялась к щетке пылесоса и зеленая блузка выскользнула из джинсов, оголив спину? Или он распалился от голоса Рэчел?

— Тебе и вправду ни капельки не нравится эта капризная никейвех? — переспросила Рая, потому что он стоял в оцепенении, сам превратясь в раскаленный, рвущийся в женщине, неудержимый мускул.

Ни слова не говоря, он повалил ее на ковер, стягивая с нее джинсы, а с себя полотняные штаны, скатывая с ее бедер узенькие фасонистые трусики, а с себя белые со строченой ширинкой трусы, раздвигая ее горячие ноги и выпуская на волю всех своих белых почтарей, всех голубей своей любви, выпуская их в ее небесные дали.

Он заехал домой, осмотрел рыболовные снасти. Приготовил обе удочки. Одна была с японской спиннинговой катушкой, другая — с американской. На американский спиннинг охотней шли окунь, судак, щука, солнечная рыба. На японскую снасть чаще попадались карп, форель, угорь — рыба осторожная, хитрая. Надо было заехать в рыболовный магазин и прикупить крючков, грузил, поплавков. Нужны были черви. Именно потому, что для рыбалки требуются свежие черви, Федор решил сначала поездить по универсальным магазинам и выбрать подходящую для Раи хлебопечку. У него была, конечно, подходящая для рыбалки сумка-холодильник, куда кладут предварительно замороженный элемент. Он брал эту сумку-холодильник с собой на рыбалку. Клал туда несколько бутербродов и пару банок кока-колы. С червями дело обстояло сложнее. Этот дурацкий элемент мог переморозить червей, и они становились вялыми, малоподвижными и непривлекательными для рыбы. Так что он если и клал червей в сумку-холодильник, то ненадолго, покупая наживку перед самой рыбалкой.

Было три часа дня. Федор поехал по 44-й дороге в Провиденс. Перед мостом над 95-м хайвеем он остановился и заглянул в рыболовный магазин с веселым названием «Канал-байт», спросил у ирландца Джона, есть ли свежие черви и оставит ли тот пару коробок для Федора. Убедившись, что все будет ОК и что не надо платить ни цента вперед, Федор отправился на поиски хлебопечки. Было несколько подходящих мест: Эйпекс, Энн-анд-Хоуп, Сирс. Конечно, можно было купить хлебопечку и в других местах. Но времени оставалось не так много. Хозяин надеется на него. Он ждал, как манну небесную, этого фаршированного карпа. «Что находят евреи в этой фаршированной рыбе?» — подумал Федор. Он жил среди евреев много лет, но никак не мог понять их до конца. Он ел эту фаршированную рыбу (карпа, леща, щуку) много лет, но больше любил рыбу, жаренную на сковородке. С точки зрения закуски к выпивке, разве сравнится мягкая, сладковатая, изнеженная фаршированная рыба с рыбой жареной, пахнущей рекой и костром, мужской беседой и лихой водкой?! Он не впервые задумывался о том, что, как ни любит он Раю, как ни старается убедить себя в том, что без нее он бы никогда не увидел эту привольную страну Америку, все равно остаются такие закоулки в его душе, куда никогда не проникает взгляд его жены. Она не старается заглянуть? Он не пускает? А что было бы, женись он на медсестре Верке из райбольницы? Он не знал, что было бы.

В двух шагах был мост над 95-й дорогой. В раздумье Федор взошел на мост. Внизу гудел хайвей. Это была самая широкая дорога, бежавшая вдоль Атлантики. Она была как широкая река. И машины скользили в ее потоке, как рыбы.

Он вернулся к своему «шевроле» и поехал в Эйпекс. Покупка хлебопечки заняла почти час. Пока он, походив изрядно по бесконечному залу универмага с несметным количеством товаров, нашел нужный отдел, прошло минут двадцать. Дело в том, что Федор не любил спрашивать у продавцов, как и где скорее найти нужную вещь. Это происходило по двум причинам. Одна из них зависела от того, что он оказался в стране чужого языка. Вторая была врожденной. Он плохо говорил по-английски и особенно смущался этим, когда приходилось говорить с незнакомыми людьми. К тому же, как всякий славянин, он был самоуверенным упрямцем, предпочитая десять раз ошибиться и самому найти выход из положения, нежели унижаться перед кем-то выспрашиванием совета. Словом, он разыскал отдел, где продавались хлебопечки. Их было несколько, ценой от ста пятидесяти до двухсот долларов. У Федора в заначке была еще сотня, кроме тех денег, что дал Каплер. Так что дело было не в цене. Хлебопечки могли выпекать что угодно: от разнообразных видов хлеба до кексов. Он выбрал такую, которая выпекает халу. Рая любила, чтобы на шабес у них в доме была хала.

Между тем было пять часов или около этого. Федор заехал в рыболовный магазин, купил две дюжины червей, крючки разного калибра, грузила разного веса и несколько поплавков. Хотя ловил он, преимущественно, без поплавка, схватывая поклевку по движению удилища. Вернувшись к себе домой в Гринвилл, Федор припрятал подарок, уложил спиннинги и снасти в машину, захватил с собой пару кусков хлеба, бутылку воды и поехал на рыбалку.

44-я дорога, по которой Федор вернулся в Гринвилл, уходила на запад. Там, в нескольких милях от Гринвилла, по обеим сторонам шоссе лежала главная часть водохранилища. На уикэнды сюда съезжались любители рыбалки. Здесь было шумно, весело, вольготно, как во всяком сообществе мужчин, вырвавшихся на день-два из семейного круга. Один раз в самом начале эмиграции Федор пытался половить в этом месте. Но ничего, кроме мелкой рыбы, не поймал, да и ту отдал каким-то черным мальчишкам, решив никогда не ловить в такой шумной компании. Да и шуток американских он не понимал, оглядываясь на всякий голос, словно ждал (неизвестно от кого) насмешки или покровительства. Не меньше года он колесил по берегам водохранилища, пока не нашел подходящее место. Теперь он ехал туда, свернув с 44-й дороги на 116-ю, уходящую на юг штата. Местность была холмистой. На зеленой траве холмов стояли яблони, увешенные красными яблоками. Лето шло к осени. Федору редко бывало так хорошо, как теперь. Он любил свою жену Раю, купил ей хлебопечку и ехал на рыбалку, чтобы поймать карпов для фаршированной рыбы. Может быть, одного крупного карпа, который будет сидеть на блюде в столовой мистера Каплера, как царь на троне.

Федору давно не было так хорошо. Он запел: «Лучше нету того цвету, когда яблоня цветет. Лучше нету той минуты, когда милая придет…» Это была песня его молодых деревенских лет. Теперь ему казалось, что они были счастливыми, эти годы.

Дорога петляла среди холмов, между которыми стояли фермы. У калитки одной из ферм висело объявление, из которого Федор понял, что здесь продают помидоры, кукурузу, яблоки. Понял он, главным образом, потому, что под листом картона с английскими словами стояли корзины с плодами фермы.

Федор ехал и ехал, вспоминая обрывки песен. Он миновал перекресток, к которому примыкала маленькая площадь с деревенским магазинчиком, мотелем и баром. Мелькнула мысль: «Остановлюсь и попью кофе!» Но Федор не остановился. Он спешил на рыбалку.

Справа от дороги показался конский завод. На зеленом лугу, отгороженном от шоссе и окрестных ферм изгородью, составленной из длинных серых жердей, паслись стреноженные кони: два вороных, один гнедой и один белый.

После луга с конями был мостик. А за мостиком — поворот дороги, приоткрывший краешек озера, спрятанного за соснами. Это озеро, облюбованное когда-то Федором, было частью Ватерманского водохранилища, но частью, отдаленной от шумных людских сборищ. А затем — местом его постоянной парковки. Слева от дороги стоял одинокий дом, окруженный заброшенным садом. Вот и каменная кладка, охраняющая шоссе от оползней. Выше кладки — холмистый берег озера. Левее берег был пологим и переходил в маленький песчаный пляж, где летними днями резвились дети. К вечеру обычно все затихало. Наступало время рыбалки.

Федор поставил свой «шевроле» под каменной кладкой на обочине. Достал спиннинги, снасти, ведро, червей, закрыл машину и шагнул вверх по тропинке, которая вела в рощицу, окружавшую высокий берег. На сосне был прибит железный щит с объявлением:

Федор взглянул на объявление. И даже пробежался глазами по американским словам. Некоторые из них были знакомы ему: fishing, violators, prosecuted. Все правильно! Он не собирался заходить в дачи, разбросанные по берегу озера, или купаться на маленьком песчаном пляже. Он приехал сюда, чтобы рыбачить. В объявлении было это слово — fishing. У него с весны были куплены лайсенсы на отлов всяких пород рыб включая форель. Так что он никак не мог называться нарушителем, которого наказывает полиция. И он пошел вправо по тропинке, кружившей над высоким берегом озера, к своему заветному месту.

В этот день Гарри Каплер закрыл свой мебельный магазин около шести. Он отдал последние распоряжения и собрался уходить. Рэчел уехала немного раньше, сказав, что хочет прокатиться к океану в Наррагансетт: «Договорились кое с кем встретиться. Погуляем вдоль набережной. Посидим в баре…»

Так что Гарри Каплер закрывал свой магазин в весьма решительном настроении. Конечно, желание Рэчел провести вечер в компании приятельниц, приятелей (или приятеля?) само по себе радовало его. Ведь это случилось едва ли не в первый раз после долгих месяцев ее затворничества. А кроме того, Гарри Каплер наметил некий план, осуществление которого значительно облегчалось отсутствием Рэчел.

Он включил сигнализацию, запер магазин, сел в свой «кадиллак». Винная лавка была в пяти минутах езды. Он выбрал шампанское. Не самое шикарное, но вполне достойное шампанское. Гарри Каплер был человеком действия. К его обычной решительности добавилось неукротимое желание.

Разрумяненная, с прядкой черных волос, выбившихся из тугой косы, жгутом закрученной на затылке, в зеленой блузке, натянутой на тугие груди, в голубых джинсах, с азартом напяленных на плотные бедра, Рая опять, как и утром, показалась Каплеру той самой мечтой, к которой он стремился всю жизнь.

— Куда ты торопишься? — спросил Каплер.

Рая только что вышла из ванной комнаты, где приводила себя в порядок после дня уборки.

— Куда ты спешишь? — повторил он свой вопрос. — Федор на рыбалке. Рэчел уехала в Наррагансетт. Давай посидим, потолкуем. Я шампанское купил.

— Спасибо, мистер Каплер…

— Гарри. Для тебя — Гарри! — перебил он ее.

— Спасибо, Гарри. Я сто лет как не пила шампанского. Со свадьбы. Советское шампанское?

— Эта бутылка из Калифорнии. Выпьем, и ты скажешь, какое лучше.

— Наверно, американское, Гарри.

— Это мы посмотрим. — Он повертел тяжелую толстенную бутылку, наряженную в золотистую фольгу. Он вспомнил свою жену. Три года, как ее нет. А он собирается пить шампанское с молодой русской женщиной.

— А что, если Рэчел приедет раньше? Что она подумает? — спросила Рая.

— Во-первых, она не приедет раньше. А во-вторых, я закрою двери изнутри. Ты — задержалась с готовкой. Я — отдыхаю.

— Замечательно, мистер… Гарри!

Рая вспомнила свою свадьбу. Она в белом платье. Федор в торжественном костюме из синего шевиота. Родня и знакомые за столом. «Советское шампанское», вырывавшееся из бутылок, как океанский прибой. Она не думала тогда, что прилетит в Америку, будет жить у океана. Шампанское, вино и водка, много водки. Тогда впервые за их знакомство и жениховство Федор напился до бесчувствия. Она терпеливо ждала, пока он протрезвеет. Потом ждала, что забеременеет. Потом перестала ждать, смирившись с мыслью, что Федор у нее муж и сын.

Она взглянула на Каплера. Он был крепкий, напористый, с аккуратно зачесанными седеющими волосами. Рукава его летней сорочки были закатаны и открывали загорелые предплечья. Воротник сорочки был расстегнут, и галстук приспущен. Он в это время ставил на поднос с видами Лас-Вегаса фужеры для шампанского. «А что, если?..» — подумала Рая.

— А что, если мы пойдем наверх и послушаем СиДи с хорошим американским джазом? — предложил он.

— С удовольствием, — согласилась Рая.

Он вышел в прихожую, запер на задвижку парадную дверь, потом закрыл изнутри две другие двери: боковую и ведущую в гараж. Они поднялись в его спальню, которая соединялась с огромной ванной комнатой. Она хорошо знала эту спальню, убираясь каждую неделю. Бывало, что, меняя постельное белье после стирки и застилая эту широченную кровать, она думала, как он спит здесь один. Как у них происходило, когда его жена была жива? Иногда Рая дурачилась, прыгнув в кровать и на минутку замерев на спине с раскинутыми руками. В это время она всегда вспоминала сказку про девочку Машу и трех медведей. Она не была чужой в его кровати.

Каплер сорвал фольгу и открутил проволоку с горлышка бутылки. Пробка выстрелила в потолок. Шампанское рванулось из горлышка. Он поднес бутылку к Раиному фужеру и налил в него пенистое вино. Потом в свой фужер.

— За тебя, Рая. За твою красоту! — сказал он.

— Спасибо, Гарри, — сказала она.

— Хорошее шампанское, — сказал он. — Совсем не пахнет дрожжами.

— Не хуже нашего, — кивнула она. — Сладкое и сразу ударяет в голову. Я люблю сладкие вина.

— У меня есть ликер, если ты хочешь, — сказал он.

— Нет, сначала шампанское.

Они закусили дыней, которую он принес из кухни.

— Сладкая дыня и сладкое шампанское. У меня голова закружилась, — сказала она.

— Давай потанцуем, — предложил Каплер и поставил диск. — Это Гленн Миллер. Из «Серенады солнечной долины». Знаменитый был фильм.

— Ой, я помню! У нас в Борисове показывали. В Доме культуры. Там про лыжников.

— И про любовь, — сказал он, потянув ее за руку. — Давай потанцуем, Рая.

Они танцевали, медленно плывя вокруг широкой, как оркестровая площадка, кровати. Когда они приплыли к ночному столику, где стоял поднос, Каплер налил еще шампанского. Ей было хорошо, как давным-давно не было. Может быть, никогда. Разве что в мечтах. Каждому приходят мечты о прекрасной жизни. Она верила и не верила, что это происходит с ней: роскошная спальня, музыка, шампанское. Как в заграничных кинокартинах.

— Гарри, давайте выпьем за мечту! — неожиданно предложила она.

— Ты моя мечта, — сказал он и поцеловал ее в полные горячие губы.

Они выпили шампанское, сидя рядом на кровати и целуясь между каждым глотком. Он положил ее на спину поперек кровати и начал шарить ладонями под ее блузкой. Летом она не носила лифчик. Ее груди, как ласковые зверьки, мордочками толкались в его ладони.

— Мне жарко, Гарри, — сказала она. — Я схожу в ванную.

— Ты там знаешь все не хуже меня, — ответил он и ужаснулся. Как он мог забыть главное! О нет! Он не боялся. Он знал, что с такой женщиной, как она, ничего плохого быть не может. И тем не менее, он был мужчина и американец. А это значило, что он должен был думать о ней. Так его воспитывали.

Она вернулась из ванной, одетая в его красный махровый халат.

— Давай еще выпьем шампанского за тебя, Гарри. Ты необыкновенный. Я влюбилась в тебя, как только увидела. Еще два года назад. Ты настоящий джентльмен.

— Спасибо, милая. Мы выпьем за меня. Чуть позже. Я должен купить кое-что. Я забыл. Не подумал. Не верил в возможность.

Она вдруг догадалась. По его виноватому голосу, что ли, догадалась.

— Не надо никуда ехать, Гарри. Если ты об этом, не бойся. Я хочу, чтобы ты не боялся. Хочу этого, понимаешь?

Он понял.

Федор стоял на бетонной площадке. Один спиннинг, японский, был заброшен на большую глубину. Верхняя треть удилища опиралась на ведро, в котором плескалось несколько окуней. Солнце заходило за спиной Федора, падая в лес, отделенный от озера лентой шоссе. Федор покуривал сигареты под названием «Кент», время от времени вращая ручку другого спиннинга. Никого на озере не было. Вода каждую ночь остывает все больше и больше. Охотников купаться все меньше и меньше. Дачи пустеют. Студенты разъезжаются по школам и университетам. Для Федора же это — самый сезон. Никто не мешает рыбалке ни криком, ни всплеском. Редко-редко проплывет тихая лодка такого же любителя одиночества и скроется за ближним изгибом берега. Есть время подумать о жизни, понять себя в этой диковинной стране. Вот в бухточку, заросшую камышом, плюхнулась стая уток. Откуда они? Летят ли с севера — из Мэйна или из Канады? Может быть, здешние жируют мелкой рыбешкой да всякой всячиной, добываемой со дна? Как бы хорошо стоять на этой бетонной пристаньке со своим сыном. Сколько ему могло бы исполниться теперь: пятнадцать? десять? пять? От этих мыслей Федору всегда становилось горько. Если тоска по сыну находила на него дома, он открывал холодильник и наливал себе стакан водки. Горячая волна ударяла в голову, чаще всего вытесняя горькие мысли о нерожденном сыне. А если не помогала малая доза, начинался запой. Зная за собой это наваждение, Федор никогда не брал на рыбалку спиртного. Не было у него ни водки, ни пива, ни вина и на этот раз. Тем более что послан был Федор хозяином, мистером Каплером, который не просто послал своего работника поймать карпа. Федору доверили выловить карпа для приготовления фаршированной рыбы. Эта рыба должна быть приготовлена его женой Раей, для которой Федор купил хлебопечку на поощрительные деньги, полученные от господина Каплера. Весь этот клубок обстоятельств: доверия и ответной преданности полностью исключал хоть какую-нибудь возможность со стороны Федора допустить промах. А что, как не выпивка, первый его враг?

Потому он заставил себя отогнать горькие мысли, а следовательно, и желание выпить, так крепко сцепленное с мечтами о сыне. Клюнул окунь, резко дернув конец удилища и оглушительно тарабаня хвостом по воде, когда Федор крутил катушку, подтягивая рыбу. Бросив окуня в ведро, Федор проверил наживку на японском спиннинге, решившись поставить наконец самого крупного червя в сочетании с вареными зернами кукурузы. Сменил он и груз, поставив свинец покрупнее, потому что вечернее течение стало поволакивать легкое грузило к берегу.

Забросив донку, он решил сосредоточиться на ней, отложив на время американскую снасть. К тому же захотелось помочиться. Он спрыгнул с бетонной площадки на прибрежный песок и прислонился к стволу осины, наклоненной к воде. Переливчатый звон струи заглушил шорох кустарника, раздвинутого кем-то. Он едва успел отдернуть руку и задвинуть молнию на ширинке, как услышал голос Рэчел:

— Тэдди, вот ты где прячешься от меня!

Он, стоя спиной к тропинке и поправляя брюки, начал было подбирать слова, чтобы поделикатнее ответить дочке хозяина, как увидел, что тонкий конец японского удилища резко наклонился и катушка начала упираться в край ведра. Он забыл про Рэчел, махнув с берегового песка обратно на бетонную пристань. Подняв спиннинг, он начал крутить ручку катушки, подтягивая рыбу. Это была большая рыба, судя по тому, как она упиралась, противясь леске, наматываемой Федором на катушку. «Сом или карп, — радостно подумал он. — Только бы не упустить!» И, подтягивая рыбу к берегу, он дышал в такт осторожным вращениям ручки спиннинга. Так дышат марафонцы в конце бега. Так осторожно и размашисто дышат в предвосхищении оргазма, завершающего долгую любовную ночь.

— Боже мой, вот это везение! — опять услышал Федор голос Рэчел. Услышал сквозь пелену восторга, охватившего его, когда огромный полуметровый карп, едва уместившийся в рыболовном сачке, был переложен в ведро.

— Это же не рыба, а целый дельфин! — повторила она.

Теперь уже он мог говорить. То есть к нему вернулся дар речи, если единственным препятствием в говорении на чужом языке может быть взрыв эмоций или какое-то физическое повреждение. С трудом Федор начал нанизывать слово на слово, подбирая нечто, очень приблизительно передающее его мысль: «Ну да, хорошая рыба. Подходит для фарширования». Рэчел не придавала значения его словам, зная, как нелегко ему отвечать. Да и не этого она ждала.

— Я привезла кое-что с собой для пикника. Давай отметим твою удачу, Тэдди!

— Хорошее дело, — ответил он.

— Вот у меня сэндвичи. Вот сливы. А это пиво. Ты любишь пиво?

— Я люблю пиво, — ответил он.

— Только знаешь, Тэдди, вообще-то мы нарушаем закон. Там объявление.

— Я видел. У меня лайсенсы на ловлю есть.

Она знала, что дело вовсе не в лайсенсах, что это озеро и его берега — частная собственность, что, даже находясь здесь сейчас, они нарушают закон, но желание пересилило здравый смысл, и она поторопила его:

— Ну так открывай бутылку, и выпьем за твоего карпа!

— За карпа! — откликнулся он, сковырнув жестяную пробку и глотнув пива из горлышка бурой бутылки, которую подала ему Рэчел. В корзинке, которую привезла Рэчел, лежало еще несколько бутылок канадского пива, сэндвичи в серебряной фольге, сливы в целлофановом мешке. Сливы были крупные и рыжие. Они были похожи на Рэчел. Соответствовали ей. Ее рыжеватым волосам. Зелено-рыжим глазам и полузакрытым одутловатым векам. Абрис ее покатого носа в веснушках тоже напоминал силуэт сливы. Федору стало противно. И не захотелось ни пить с ней пива, ни есть сэндвичи. Хотелось выкинуть эти сливы прямо в темнеющую воду озера. Может быть, утки склюют этих рыжих уродцев. Но она была дочка хозяина, и он заставил себя выцеживать пиво из горлышка бурой бутылки. И откусывать от сэндвича. Рэчел тоже отпила немного. Они сидели на толстенном стволе сосны, поваленной ураганом, который был в этих краях месяц назад. Федор курил, глядя на воду и мечтая, чтобы Рэчел скорее уехала. Однако жизнь в Америке научила его вежливости.

— Хорошее пиво, — сказал он. — И сэндвич вкусный.

— Бери еще! Откупорь бутылку и пей. Ты же крупный мужчина, — сказала она и пододвинулась к нему.

— Спасибо, Рэчел, может быть, в другой раз. А сегодня я половлю еще.

— Ты же поймал.

— Ну, все-таки мистер Каплер надеется.

— Может быть, после?

— Когда?

— Ты половишь еще, и мы продолжим.

— Поздно будет.

— Ты что, жены боишься?

— Я?

— Ты, конечно, ты! Говоришь, поздно.

— Ты, Рэчел, меня плохо знаешь, если думаешь, что я боюсь кого-то.

— Тогда договоримся: долавливай свою рыбу. Я буду тебя ждать около мотеля. Знаешь, на первом перекрестке. Маленькая площадь с мотелем и баром. Я тебя приглашаю в бар. Встретимся в десять. ОК?

— ОК.

Она вернулась к машине. Федор еще продолжал ловить, но как-то лениво. Радость от того, что он поймал крупного карпа и хозяин будет доволен, была отравлена сомнениями и противоречиями, ползавшими в его мыслях, как черви в навозе. Эта Рэчел с ее пивом и сэндвичами! Объявление, которое он вроде бы прочитал и понял и которое ничего плохого не сулило. А вдруг неправильно истолковал и оно грозило неприятностями? Мужицким своим умом он прикинул, что ловля пошла пустячная, а шанс, что он неверно истолковал объявление — немалый. К тому же его святая вера в порядочность американцев вдруг пошатнулась. Если дочка может подкатываться к нему, то и хозяин не застрахован. От этих мыслей ему стало совсем противно, потому что он мог поверить чему угодно, только не способности Раи обмануть его с кем-то, тем более с этим стариком Каплером.

Федор хотел было собираться обратно, но, взглянув на часы, сплюнул. Было всего девять. Сам виноват. Эта конопатая будет ждать в десять часов. Поехать раньше и торчать, как дурак, на площади в незнакомом городке! Лучше половить еще, тем более что половина червей неизрасходована. И он закинул обе удочки снова.

Наступило время, когда тишина и темнота становятся единой материей ночи. Федор успокоился и стал слушать звуки ночи, как мы слушаем звуки, вылетающие из черноты рояля. Всплеск рыбы. Жалобу жабы. Зудение цикады. Гон автомобиля. Шорох лисы. Он услышал, как подъехал чей-то автомобиль. «Наверно, Рэчел вернулась», — подумал он и прислушался к приближающимся шагам. Это были тяжелые шаги мужчин, которые спешат к цели. Шаги замерли над бетонной пристанькой. В темноте он различал два силуэта. Убийственный свет фонаря резанул по глазам. Грубый голос приказал:

— Эй, там внизу, поднимайтесь сюда!

Он поднялся на тропинку, жмурясь от луча. Два полицейских стояли на тропе. Один из них светил фонарем. Другой держал руку на кобуре пистолета.

— Ваши лайсенсы!

Он вытащил из бумажника водительские права и передал полицейскому.

— Лайсенсы на ловлю!

Он достал листочек бумаги со своим именем, фамилией, местом работы. Там было написано, что он уплатил такую-то сумму за право ловли пресноводной рыбы. И штампик, подтверждающий, что он дополнительно заплатил за ловлю форели.

Полицейский с фонарем приказал:

— Пойдемте с нами!

— За что? — спросил Федор и не сдвинулся с места.

— Там разберемся, — ответил полицейский с рукой на кобуре.

— Соберу удочки, тогда, — сказал Федор.

— Ладно, — согласился полицейский с фонарем и спустился с Федором к воде, продолжая светить.

Федор сложил удочки, закрыл ящик с крючками, грузилами и прочими рыболовными мелочами, взял ведро с рыбой и опять поднялся на тропу.

— Пойдемте к машине, — приказал полицейский с рукой на кобуре. Первым шел полицейский с фонарем. За ним — Федор с уловом и снастями. Замыкал цепочку полицейский с рукой на кобуре. Они спустились к шоссе. К тому самому месту, где на сосне висел прибитый щит с объявлением. Первый полицейский осветил щит и спросил у Федора:

— Вы видели это?

— Видел, — ответил Федор.

— Тут сказано, что это озеро — частная собственность, что ловить здесь нельзя, что нарушители будут наказаны. Вы будете наказаны! — сказал полицейский с фонарем.

— Я, наверно, не понял надписи. Думал, раз лайсенсы есть — все в порядке. Я ведь ловил здесь несколько лет подряд. Даже этим летом ловил, — сказал Федор. Они стояли около его машины.

— Можете убрать удочки и ведро в багажник, — сказал полицейский с рукой на кобуре.

Федор открыл багажник, уложил снасти и добычу. Повернулся к полицейским. На шоссе было светлее. Свет луны смешивался со светом фонаря. Полицейские увидели круглое широкое лицо русского мужика, которое не выражало ни страха, ни злобы, а только — бесконечную растерянность и предрешенную покорность подчиниться обстоятельствам, положиться на волю случая.

— А что, если этот русский не понял объявления? — предположил полицейский с фонарем.

Сказал он это тихонько своему напарнику, хотя мог бы говорить громко. Федор ничего не слышал, оглушенный свалившейся бедой. Больше всего на свете боялся он проштрафиться в этой стране, заработать плохую репутацию. И все из-за этого еврейского карпа. Далась ему эта проклятая фаршированная рыба вместе с мистером Каплером!

— Знаешь что, Билл, ты постой с ним, а я проверю, не водятся ли грехи за этим русским рыбаком, — сказал полицейский с фонарем и нырнул в машину.

— Курите? — спросил Федора полицейский с рукой на кобуре.

— Угу, — кивнул Федор.

— Можете перекурить, — сказал полицейский и закурил.

— Спасибо, — сказал Федор и закурил из своей пачки.

— Женаты? — спросил полицейский.

— Конечно. Нельзя нам, эмигрантам, без жены.

— Это почему?

— Нашему брату нельзя иначе. Разбалуемся, — ответил Федор и вспомнил про Рэчел.

Из машины вылез полицейский с фонарем. Он отозвал другого полицейского. Они начали совещаться. Никаких грехов за этим русским не водилось.

— Давай отпустим его, Билл, — предложил полицейский с фонарем.

— Я тоже так думаю. Не похож он на преступника, — ответил полицейский с рукой на кобуре.

— Послушайте, мистер Кусмеко (полицейский с фонарем перекатывал во рту мудреные звуки русской фамилии, словно это были раскаленные угольки). Вот что, мистер Кусмеко. Можете ехать домой. Но запомните: никогда больше не посягайте на чью-то частную собственность! Как увидите: PRIVATE PROPERTY, обходите это место за три мили стороной. Запомните?

— Запомню, — ответил Федор.

Полицейская машина укатила.

Надо было ехать к Рэчел.

Сначала у Федора не было никаких сомнений. Он хотел увидеть эту рыжую девку, хотел крепко выпить с ней, выпить назло Рае, которая втянула его в эту ловлю карпа, чуть не окончившуюся полицейским участком. Ведь она (Рая) делала это, чтобы умаслить своего обожаемого мистера Каплера, совершенно не думая, как все может обернуться для Федора. Он взвинчивал себя, отбрасывая всякие сомнения в том, что Рая не могла даже подозревать о возможных последствиях ловли. Упрямая злость разгоралась в нем. Та самая злость, которая таилась еще со времен его бесславного жениховства, с того дня, когда он, отчаявшись получить Раю по-хорошему, уперся трактором в хилый забор Хавкиных. Многолетняя злость на себя и на Раю заслонила от него доводы разума, которые были бы доводами добра, обнажив доводы ненависти ко всему чужому, что было связано с еврейством его жены. Он лихо развернул машину и начал резко газовать, позабыв о недавних полицейских, о робости и растерянности, которые он испытывал всего несколько минут назад. Теперь он хотел одного: напиться и понатешиться с дочерью проклятого Каплера.

Она ждала его у входа в бар. Площадь была пустынна. Полицейская машина приткнулась в дальнем углу площади около сельского магазинчика. «Не хватало встретить тех полицейских, — подумал Федор. — А, черт с ними!»

— Поставь машину около мотеля и возвращайся, — сказала Рэчел.

Он поставил машину. Они вошли в бар. На высоких стульях вокруг стойки сидели несколько посетителей: две молодые пары, одетые в белые платья и черные костюмы. Наверно, недавние молодожены. И седоусый мужик в клетчатой куртке. Из разговора молодоженов, которые громко смеялись и вспоминали подробности их прошлогодних путешествий, Федор понял, что они поженились ровно год назад. И отмечают этот день. Отсюда — их свадебные наряды. Седоусый пьяница в клетчатой красной куртке рассказывал, как ему стало хорошо и свободно жить после того, как жена ушла от него. Однако, судя по сочувствующим поддакиваниям бармена, подвижного лысого человека в белой рубашке с расстегнутым воротом и в черном кожаном фартуке, дела у седоусого были совсем нехороши. Тут Федор вспомнил про полицейскую машину, которая стояла неподалеку от бара: «А вдруг — те — дожидаются, когда я выпью?»

Новая волна сомнений охватила его. И хотя Рэчел заказала два дринка — себе вино, а ему — виски, Федор не мог проглотить ни глотка спиртного.

— За твою удачу, Тэдди! — снова, как на озере, предложила Рэчел.

Он вяло промямлил слова благодарности и поставил стакан на стойку. Надо было что-то сказать Рэчел, объяснить, почему он не может пить. И он рассказал ей про полицейских и про щит с запретом ловли на озере, и про то, как они в конце концов отпустили его.

— Ну и что! Забудь об этом! Они отпустили тебя. Take it easy. Enough is enough! Генуг, как говорила моя бабушка, — сказала Рэчел и пододвинула ему стакан виски.

— Знаешь, Рэчел, эти полицейские… Я пообещал им, что никогда не буду посягать на private property…

— Ах, вот ты о чем…

— Ну да! Ведь я в Америке. Здесь другие законы. А ты и я — мы… чья-то собственность.

— Ну, знаешь, дорогой, я принадлежу себе. И могу распоряжаться собой, как хочу.

— А я не могу, Рэчел. Пойми меня. Я и раньше не мог. Ну, знаешь, всяких штук за спиной у Раи. И теперь не могу. Прости меня, Рэчел.

Она, ни слова не говоря, соскочила со своего высокого табурета, положила на стойку бара десять долларов и выбежала на улицу.

Федор подождал, когда машина Рэчел рванулась в темноту, и вышел из бара. Полицейские уехали. Он медленно открыл дверцу своего «шевроле», включил зажигание, врубил приемник и покатил домой.

Ему было хорошо, как давно не было. Как будто бы он избежал страшной непоправимой беды, калечащего недуга, после которого, как после оспы или ранения, лицо может настолько измениться, что даже самые близкие будут обречены долго привыкать к новому его состоянию. И вряд ли привыкнут до конца. Он избежал этой напасти, он не покусился на чужое и не дал чужому захватить его душу и тело.

Он проезжал мимо яблоневого сада. Ветер забрасывал в окна машины сгустки осенних запахов: сена, сидра, грибного леса. Так же пахло осенью в Белоруссии. Он ехал и думал, что, в сущности, он счастливец. Приехал в новую страну, и не как-нибудь, а семейно. Он и Рая оба работают. У них свой дом и огород. И не старые еще. Плохо, конечно, что нет ни сынишки, ни дочурки. А кто знает — вдруг сподобятся. В этой Америке и не такие хворобы проходят. Если это все от пьянства, так он считай что и не пьет. А вдруг!

Он ехал и мечтал, пока незаметно не оказался дома. В окнах света не было. Горел наружный фонарь. Федор поставил машину и вошел в дом. Он включил свет на кухне и заглянул в спальню. Рая спала. Он тихо закрыл дверь спальни. На белом кухонном столе под ватной куклой с раскрашенными щеками и огромными ресницами стояла кастрюля и лежала записка:

«Феденька, я сварила твою любимую гречневую кашу. Поешь, почисть рыбу и ложись. Рая».

Он поставил чайник на газовую плиту. Положил себе каши. Поел. Чай вскипел. Он опустил в кружку два чайных пакетика и несколько ложек сахара. Чай был пахучий и сладкий. Он любил пить такой чай после рыбалки. Чай с ломтем белого хлеба, намазанного маслом.

Надо было чистить рыбу. Всякому рыбаку ловля — наслаждение, а чистка рыбы — мука. Федор принес ведро с рыбой и вывалил ее в раковину. Но прежде, чем взяться за нож, ножницы и прочую подсобную утварь, он достал из морозильника бутылку смирновской водки и налил себе полстакана. Водка скользнула внутрь холодной змеей, которая мгновенно стала горячим шаром, расползшимся по всему телу. Стало легко и просто, как на карусели. Он добавил еще полстакана и быстро-быстро принялся разделывать рыбу. Сначала окуней, форелек и прочую мелочь. А потом красавца карпа, который важно лежал в раковине среди остальной рыбы, как генерал на привале среди штабников. Федор снял слизкую чешую, вырвал розовые жабры, напомнившие ему махровые водоросли, вынул остекленевшие, как пуговицы, глаза, вспорол живот рыбины и вытащил кишки с молокой, которая занимала полживота. «У, жеребец!» — подумал Федор. Он присолил рыбу, накрыл ее прозрачной пленкой и поставил поднос в холодильник.

Рая спала и не слышала, как он сходил в ванную, принял душ и пришел в спальню. Он откинул одеяло и прилег осторожно, чтобы не разбудить ее. Но потом вспомнил что-то, встал и спустился в подвал. Там стояла хлебопечка, запакованная в красивый картонный ящик. Федор принес ящик в спальню и поставил у изголовья кровати, где спала Рая.

И снова лег подле горячего тела спящей жены.

Провиденс, 1996