Кругосветное счастье

Лгунья Ивановна в Париже

Прошло больше десяти лет с тех пор, как мне и моей жене довелось пообщаться с этой оригинальной особой. Ни я, ни Мила не встречали прежде кого-нибудь, похожего на нее. Познакомились мы с ней, назовем мою героиню Таисией Ивановной Басовой, в редакции альманаха, занимавшегося пропагандой русской литературы во Франции. Я имею в виду публикации переводов русских литературных текстов на французский язык. Остановились мы тогда в трехзвездной гостиничке под названием «Les Muguets», или «Ландыши» — коли уж мы взяли за предмет воспоминания тему переводов. Словом, от наших «Ландышей» до редакции альманаха «Возрождение», которая располагалась на улице Кардинала Лемуана, пришлось поплутать по замусоленным переулочкам, оплетавшим, как венозные сети, район Парижа, примыкавший к Сене. Утомленные жарой, мы даже спустились в захламленный погребок и освежились холодным, пахнувшим прокисшей земляникой красным вином.

В голове немного еще шумело, когда мы поднялись по изношенным ступенькам, постучались и, не услышав ответа, отворили скрипучую дверь на заржавленных петлях и ввалились в полутемную комнату, которую загромождала старинная облысевшая разрозненных стилей мебель, словно в дешевой антикварной лавке. При этом присутствовал какой-то порядок соединения предметов, неразгаданный мной, но явно существовавший. Все это мне напомнило давнишний эпизод из поездки в новоанглийский приморский городок Ньюпорт в самом начале нашей эмиграции: в антикварной лавке громоздилась старинная мебель, составленная, как ребус. И в дополнение там предлагались всяческие предметы колониального уюта: клетки для попугаев, зеркала, ширмочки, гобелены, невероятные по уродству картины в золоченых витых рамах и прочее.

Таисия Ивановна восседала в глубине редакционной комнаты вполоборота к нам так, что сразу вычерчивался массивный варяжский профиль, окаймляемый тяжелой копной седых волос. Впечатление сразу возникало внушительное. Видна была барская порода.

— Не из тех ли Басовых, что владели сельцом Отрадное под Волоколамском? — шепнул я жене, воспользовавшись тем, что издательница была углублена в работу и не воспринимала нас как внелитературную реальность. Или даже не услышала, как мы вошли. Так мы стояли, переминаясь с ноги на ногу, тем более что ноги отяжелели от вина и плутаний по петляющим парижским переулкам. Постояли, а потом присели на плюшевый диван с высокой спинкой. Таисия Ивановна продолжала водить карандашей по рукописи, не обращая на посетителей никакого внимания. Есть такая привычка у русских господ, поживших за границей: вроде бы не видят тебя, находящегося на таком близком расстоянии, когда, кажется, звук дыхания слышен. Мы начали перешептываться, все громче и громче, пока не стали говорить нормальными голосами. Хозяйка альманаха все работала.

Наконец, разглядев у входа в редакционное помещение шкафчик с посудой, я решился на дерзкий, выбивающийся из всех правил приличия шаг. В той же лавке-погребке, где мы освежались разливным красным вином, я приглядел бутылочку, на мой взгляд, вполне пристойную, которую и купил на случай возникновения нового приступа жажды. В шкафчике стояли стаканы и лежал штопор, как будто приготовленные на подходящий случай. Раздался сладкий, засасывающий, а потом булькающий звук вытащенной пробки, который привлек внимание хозяйки сначала к себе, а потом к нам.

— Таисия Ивановна, мы такие-то и такие-то. Не возражаете, если мы все выпьем за знакомство? — предложил я и разлил вино по трем стаканам.

— Очень даже не возражаю! — всколыхнулась издательница, обнялась с нами, как будто мы с ней старые добрые друзья, взяла свой стакан и отпила, смакуя каждый глоток. Мы с женой уселись на диване, а Таисия Ивановна в кресле, и начали разговор.

Она, порывшись в памяти, вспомнила мой рассказ-мемуар о деревенском детстве в глуши уральских гор, пообещала поместить в конце года в своем альманахе и что даже нашла для меня переводчицу. Затем Таисия Ивановна повела разговор в русле, как оказалось, излюбленной ею темы: деревенщиков. К счастью, она перемешала в категории деревенщиков разных писателей, а не только вологодской школы, в том числе и давно умерших, которые сочиняли прозу или стихи, уводящие читателя на просторы нашей бескрайней отчизны. Надо отдать должное издательнице: наряду с Кольцовым, Клюевым и Радимовым в разные выпуски своего альманаха Таисия Ивановна помещала Казакова, Белова, Нагибина и Астафьева — тех, кто местом действия своей прозы брал русскую деревню, не придавая значения, к какой группировке писатель относится. Лишь бы написанное подходило к ее вкусу. Приятный разговор перевалил за второй стаканчик, и тут черт меня дернул попросить Таисию Ивановну познакомить нас с той самой переводчицей, которая предназначалась для моего недлинного рассказа-мемуара. Мне пришла в голову отчаянная мысль: договориться о переводе вышедшего незадолго до этого романа. Правда, никакого отношения этот роман не имел к деревенской теме, но я наивно подумал, что название романа «Французский коттедж» привлечет сначала переводчицу, а потом одно из парижских издательств.

Я сказал об этом Таисии Ивановне и коротко передал сюжет романа, ужаснувшись своей наглости. Вот поистине: палец покажи, руку откусят. Ничего подобного! Таисия Ивановна на минуту прищурилась и незамедлительно выдохнула:

— Великолепная мысль! Я могу позвонить Наталье Борисовне хоть сейчас и договориться о встрече нынешним вечером. Но…

— Что но? — спросил я, вполне осознавая тщетность надежды на легкое овладение парижским издательством. Вечные эти но! Видя мое замешательство, Таисия Ивановна улыбнулась покровительственно, сказав:

— Не волнуйтесь, Давид Петрович, я все устрою. Дайте мне позвонить Наталье Борисовне!

Издательница русско-французского альманаха вернулась к своему антикварному столу, сняла телефонную трубку и набрала номер. Послушав недолго, Таисия Ивановна по-свойски помахала нам пухлой рукой, кивнула ободряюще и начала телефонный разговор, содержание которого сводилось к упоминанию о моем приезде в Париж, короткому пересказу моего романа (какая цепкая память!) и предложению встретиться вчетвером (переводчица, Таисия Ивановна и мы с Милой) сегодня на ужин. Из прямой речи помню, что несколько раз повторялось название ресторана «Le Méridien», расположенного на Монпарнасе. Разговор был закончен полным согласием переводчицы (Натальи Борисовны) встретиться и всем вместе отведать французской изысканной кухни.

— Вам понравится, увидите, место не запредельно дорогое, но уникальное по качеству еды! Бунин любил здесь ужинать, когда наведывался с Ривьеры.

Остаток дня провели мы с Милой в приятном безделье за серией чашечек кофе с пирожными и бутылочек минералки «Перие» в одном-трех-пяти кафешек, разбросанных на таких красивых улицах Парижа, что глупо было возвращаться в гостиницу и прерывать экскурсию по многовековому музею европейской архитектуры. Мы потягивали кофе, прикладываясь к рюмочке истинного французского коньяка. В то же время (из приятного!) восхищались поголовной женственностью француженок, как будто бы родившихся прежде всего для того, чтобы изумлять и будоражить мужчин. И конечно же, иногда возносились в мечтах до таких времен, когда мы подружимся с переводчицей, она вдохновится романом, издательство заключит договор и… О ненасытные мечты о славе и процветании!

В 7 часов вечера мы встретились с Таисией Ивановной около брассери «La Coupole», знаменитого тем, что его посещали когда-то Жан-Поль Сартр и его подруга Симона де Бовуар. Выпили по чашечке эспрессо и пошли вдоль бульвара, рассматривая через витрины публику, сидевшую за столиками бесчисленных ресторанов.

— Я вас приведу в самый вкусный! — воскликнула Таисия Ивановна, потянув Милу за конец шелкового шарфа. Был довольно прохладный май в Париже.

— А как же Наталья Борисовна? — спросил я.

— Она присоединится к нам позже. Срочная работа. Переводит новый роман Громова. (Доверительный жест сопричастности к очень важному секрету: указательный палец — к губам и лукавая улыбка стареющей проказницы.) — Начнем без переводчицы. Столик уже заказан!

Идти было два квартала. Вернее, скользить среди течений монпарнасской публики. Вскоре мы оказались около дверей «Le Méridien». Таисия Ивановна что-то сказала швейцару. Он что-то ответил и распахнул двери. Мы вошли. Метрдотель, ослепительный господин с красной гвоздикой в петлице, похожий на Ива Монтана, сопроводил нас до столика, накрытого на пятерых, положил перед каждым по увесистому меню и по лакированной программке с перечнем вин. Мы погрузились в изучение блюд, напитков и цен, что оказалось непосильным из-за незнания местного языка. Вскоре подошел официант, как назло, говоривший исключительно по-французски, и представился: «Жюль». Все остальные переговоры велись с Жюлем через посредство Таисии Ивановны. Собственно говоря, блюда и вина выбирала тоже она. Так получалось, что ни обсуждать заказываемое, ни сверять с ценой было или невозможно из-за скорости, с которой Таисия Ивановна разговаривала с Жюлем, или из-за дурацкого стеснения, сродни тому, которое я испытывал в молодости, когда приглашал в ресторан девушку тогдашней мечты.

— Начнем, конечно, с шампанского. Не возражаете?

Мы оба закивали одобрительно. Тем более что Мила больше всего на свете любит шампанское. А тут настоящее французское из Шампани! Под стать коньяку из французского города Коньяк, который мы пили в брассери «La Coupole».

Шампанское было отменное. Мы полакомились паюсной икрой. Жюль принес бутылку светлого вина. Мы выпили по бокалу. Как только я или Мила напоминали весьма тактично о Наталии Борисовне: «Не забыла ли она название ресторана и т. п.?» — Таисия Ивановна отмахивалась от нас, посмеиваясь и уминая вовсю салат с мясом омара, гусиный паштет или заливное из осетрины. Откуда в Париже осетрина? Вот они — нерушимые русско-французские связи! Все было безумно вкусно, и вино лилось рекой, сначала белое, а потом красное. Это замечательно соответствовало шутке о белой и красной эмиграции русских в Париже. Правда, если с белой эмиграцией все ясно, то откуда красная? Не назвать же красными кучку диссидентов из бывшего Советского Союза. К тому же, в основном, евреев. Правда, чаще всего крещеных, но все-таки евреев, а не внуков белых эмигрантов. Поэтому — красных. Мы болтали обо всем на свете. Но как только разговор касался еврейской темы, Таисия Ивановна замолкала, надолго погружаясь в очередное блюдо. На этот раз — кроличье рагу. Честно признаюсь, что я никогда ничего подобного не пробовал. Соус возбуждал желание есть снова и снова, а бургундское вино омывало вкусовые рецепторы, как омывают воды фонтана мрамор античных красавиц. В какой-то момент я пересилил себя, как наркоман, с трудом оторвавшийся от кальяна с опиумом, и снова напомнил Таисии Ивановне о переводчице.

— Вы правы. Пойду позвоню ей из бара, — несколько раздраженно ответила она.

Напомню читателю, что в то время (начало девяностых прошлого столетия) мобильные телефоны не были еще в ходу и звонить приходилось из домашних телефонов, служебных, телефонов-автоматов или из таких общелюбезных мест, как бары. Мы старались даже не переглядываться с Милой, отложив вилки-ножи и ожидая возвращения из бара издательницы и одновременно нашей ресторанной гостьи.

Таисия Ивановна вернулась к нам, как триумфатор возвращается к обожающим согражданам.

— Закажем кофе с пирожными — здесь изумительные эклеры, — и я вам расскажу о потрясающей новости!

Мы заказали. Нам принесли. Мы приготовились слушать.

— Наталья Борисовна совсем была готова вызвать такси и ехать к нам, как из Ниццы позвонил Громов и срочно потребовал ее к себе вычитывать верстку романа, который выходит в издательстве «Галлимар». Номер в гостинице забронирован, и она едет ночным поездом.

— А как же?.. — вырвалось у меня.

— Когда вы возвращаетесь в Штаты?

— Через неделю.

— Ну, времени предостаточно! — как ни в чем не бывало, ответила Таисия Ивановна, заглядывая в счет, принесенный официантом и который я горестно и безуспешно изучал, надеясь, что при переводе (опять проблема перевода!) с франков на доллары цена за ужин окажется не такой разрушительной.

— Надо сказать, что в солидных парижских ресторанах цены держатся почти на одном уровне долгие годы, — сказала Таисия Ивановна.

— На стабильном и высоком! — добавила Мила.

— Да, именно! На стабильном и высоком. При том, что качество пищи никогда не ухудшается. Даже во время оккупации, по словам моего покойного отца, можно было симпатично пообедать на Монпарнасе.

— Так вы находились в Париже во время немецкой оккупации?

— Вынуждены были. Отец участвовал в Сопротивлении, формально оставаясь директором банка. А мы с братом (дети девяти и семи лет) и покойная мама создавали для нацистов иллюзию нормальной французской семьи и тем самым отводили от дома всяческие подозрения. Отец очень помогал Сопротивлению деньгами и советами. У нас даже первое время скрывалась вдова поэта Х-вича, пока ее не арестовали и не депортировали в Германию как еврейку.

Таисия Ивановна потребовала еще чаю и новую порцию пирожных. В том числе миндальных.

— И ваша семья продолжала жить в Париже, как ни в чем не бывало, когда несчастная вдова поэта Х-вича была у порога газовой камеры? — спросила Мила.

— Но ведь не идти же нам за ней, коли мы не евреи!

Вечер, провалившийся из-за отъезда моей потенциальной переводчицы в Ниццу и практически погребенный под каменными плитами громадного счета, грозил было завершиться нашим полным разрывом с Таисией Ивановной из-за горячечного стремления Милы к выяснению правды до конца. Я смотрел на жену с мольбой, поглаживал ее руку, намеренно кашлял и тому подобное, пока она не оставила Таисию Ивановну в покое. Правда, и сама издательница альманаха, в котором я теперь и не надеялся напечататься, делала вид, что ядовитые вопросы Милы относятся к иному лицу.

После ресторана мы взяли такси и проводили Таисию Ивановну. Ее квартира находилась где-то на полпути между «Le Méridien» и нашей гостиницей.

Какие-то смутные подозрения заставили меня начать шарить среди литературной и окололитературной братии, которая роилась вокруг эмигрантской газеты «Русская мысль» и журнала «Стетоскоп», и передавать Наталье Борисовне (переводчице), что я в Париже и хочу с ней увидеться. Как ни странно, она немедленно отозвалась, и мы договорились встретиться в том же самом кафе «La Coupole», которое посещали когда-то Жан-Поль Сартр и его подруга Симона де Бовуар.

Наталья Борисовна оказалась миловидной шатенкой в том прекрасном и опасном возрасте, когда его обладательница может балансировать между затянувшимся летним и преждевременным осенним временем жизни. Она сразу же успокоила меня, сказав несколько приятных слов о деревенском мемуаре и готовности его переводить.

Мила осторожно спросила:

— Как там в Ницце с погодой?

Мне показалось, что Наталья Борисовна была несколько удивлена вопросом, но вежливо ответила:

— Кажется, тепло и мило, как всегда бывает весной. Впрочем, я могу ошибиться. Случаются дожди.

Я дипломатично сказал:

— Надеюсь, что на вашу долю дождей не досталось?

Мне показалось, что Наталья Борисовна была несколько озадачена вопросом.

— Собственно, я была в Ницце года два-три тому назад и в сентябре, а не в мае, так что на мои сведения полагаться трудно.

Мы поняли, что наше смутное подозрение о том, что Таисия Ивановна просто-напросто околпачила нас, как простодушных провинциалов, наше подозрение, что Таисия Ивановна — профессиональная лгунья, которая выставила нас на несколько сотен, полностью подтвердилось.

— Скажите, а не встречались ли вы с Таисией Ивановной несколько дней назад? — спросила Наталья Борисовна, и веселые искорки зажглись в ее темно-каштановых радужках.

— Да были с ней в «Le Méridien» и ждали вас весь вечер, пока не выяснилось, что вы едете в Ниццу ночным поездом.

— Все ясно. Обычный финт Таисии Ивановны. Новички попадаются, как голуби в силки!

Мы оставили Ниццу в покое, тем более что Наталья Борисовна неожиданно рассказала, как ее сына, студента-медика, избили в электричке.

— Мы живем в деревне, в сорока километрах от Парижа. Как выяснилось, это были молодые парни, родители которых эмигрировали из Алжира. Они приняли моего сына за еврея.

— А вы разве нет? — спросила Мила и осеклась.

— Абсолютно нет! В том-то и дело, что нас вечно принимают за евреев. Особенно опасно было во время войны. Из-за нашей семейной смуглости и черноглазости, которая у русских еще со времен татарщины, моему деду и отцу надо было вечно входить в объяснения с бошами. А теперь арабы!

— Да, несомненно, это ужасно, когда тебя принимают за другого, — сказал я, понимая, как трудно вырваться из круга проклятого еврейского вопроса, не поранившись о колючую проволоку лжи.

Апрель 2009, Бостон