Кто-то внутри 2

Глава 17

Женя снова лежал на груде коробок, только теперь эта груда находилась в трюме небольшого (для транспортника, разумеется) самолета, который вез нас во Францию. Что находилось внутри коробок, я не спрашивал. Там с одинаковой долей вероятности могли оказаться сухпайки для имперской армии или очередной контрабандный груз Ван Хенга, но мне это было абсолютно неинтересно.

Перед взлетом самолет никто не досматривал. Молчаливые грузчики просто погрузили коробки на борт, мы с Женей, до этого сидевшие в сторонке, поднялись следом за ними, потом техники задраили люки и самолет выкатился на рулежную дорожку. Через десять минут мы были уже в воздухе.

Другие пассажиры на борту отсутствовали.

Под мерный шум двигателей Женя задремал, а я все думал о том, что он мне сказал.

В этом присутствовала своя логика.

Ван Хенг говорил, что имперская армия не продвигается уже семь месяцев, Женя утверждал, что наступление застопорилось гораздо раньше, и здесь я был склонен поверить Жене. Даже не потому, что он мог быть лучше информирован, а потому что в отличие от гангстера он не был цинтом, и вряд ли был патриотом империи. Так что ему не было смысла преуменьшать размеры возможных проблем.

То, что последняя в этом мире республика цеплялась за определенный укрепрайон, который по всем военным законам не имел стратегической ценности, подтверждало теорию о стабильной червоточине. Сэм на своём уровне тоже не отрицал такой возможности, но…

Должно было быть что-то еще. Даже если республиканцы сумели наладить постоянный контакт с другим миром и вывозили оттуда оружие грузовиками, этого бы все равно не хватило, чтобы уравновесить силы. Даже если бы потери цинтов возросли кратно, это все равно не могло бы помножить на ноль ту их наступательную мощь, которую я видел в хрониках.

И которую они вполне наглядно продемонстрировали здесь и в остальной Европе.

Никто в этом мире не мог противостоять империи цинтов, а канадцы (для краткости я решил называть их объединенные силы именно так) смогли.

Или дело не в червоточине? Война докатилась до них много позже, чем для остальных, у них было время, чтобы изучить врага и подготовиться к вторжению, они вполне могли разработать такое оружие сами. Сэм утверждает, что такое невозможно, но он не человек, а люди в экстренных ситуациях способны творить настоящие чудеса. Но если дело обстоит именно так, то что они прячут в глубине белого пятна?

Ван Хенг ни словом не обмолвился о червоточине, но это ни о чем не говорит. Может быть, он не верит в эту теорию, может быть, он посчитал, что будет достаточно, если мне о ней расскажет Женя. Вполне возможно, Хенг опять не сообщил мне об истинной цели моей миссии, и на самом деле его интересует не столько образец оружия, сколько то, что происходит там, куда цинтам до сих пор проникнуть не удалось.

Но если дело только в расизме, то почему империя не могла использовать там коллаборантов? Любых агентов, имеющих не азиатскую внешность? Империя должна быть гибкой, иначе она рискует превратиться в памятник самой себе.

А что нам известно о памятниках? Со временем они разрушаются.

Или это все-таки проблема не империи, а одного только Ван Хенга? Может быть, контрразведка и служба безопасности императора прекрасно осведомлены о том, что происходит в Канаде, но не сочли нужным поделиться этим знанием с триадами?

В любом случае, мне нужно было отправиться туда и увидеть все собственными глазами. Даже если бы я стремился честно служить Ван Хенгу, уверен, его не удовлетворил бы просто добытый мной образчик оружия, и он снова бы заявил, что я мог бы все сделать лучше. Это игра в полунамеки и попытки угадать, что он хотел на самом деле, изрядно меня подбешивали. Будучи в первую очередь солдатом, я предпочел бы конкретные и внятно сформулированные цели и задачи, но похоже, что у человека просто такой стиль руководства, и с этим уже ничего не поделать.

Разве что каким-то образом снять его метку и выстрелить из потустороннего оружия в лоб. Можно и в другой последовательности.

«Похоже, что ты погряз в мечтах о чудо-оружии, которое поможет тебе сокрушить империю».

«Там в любом случае что-то есть».

«Что бы там ни было, это позволяет им только сдерживать цинтов. Если бы они могли перейти в наступление, за столько лет они бы уже это сделали».

«Мне не нужно наступление», — сказал я.

«Ага. Тебе нужна команда самоубийц, которая отправится штурмовать вместе с тобой Запретный Город», — сказал он. Все-таки, за этот год он успел меня очень хорошо изучить. — «Но сначала тебе придется каким-то образом избавиться от Ван Хенга».

«Это все звенья одной цепи».

«Удивительные вы все-таки создания. Ты ни черта не знаешь о том, что там происходит на самом деле, ты даже близко не подобрался не только к белому пятну на карте континента, но и к самому континенту, но уже ухитряешься строить далекоидущие планы».

«Один из этих планов может привести меня к победе».

«Ты же понимаешь, что твои шансы победить равны твоим шансам выиграть джек-пот, получив лотерейный билет на сдачу в магазине?»

«Кто-то же выигрывает».

«Если бы у меня было собственное лицо, ты бы сейчас увидел, как я закатываю глаза».

Мы приземлились в аэропорту Марселя, города, являвшегося самым крупным портом на побережье. Ни нас, ни самолет никто не проверял, то ли потому, что это был внутренний рейс, то ли потому, что грузы, отправляемые Ван Хенгом, не досматривались в принципе. У Жени оказался электронный ключ от служебного входа, и мы вышли в город, минуя залы ожидания и пропустив основные пассажиропотоки. Мой спутник нес на плече свою тощую сумку, у меня же по-прежнему не было никакого багажа.

Женя уверенно прошел мимо стоянки такси и остановки общественного транспорта и зашагал по обочине дороги.

— Такси в аэропорту — это дорого, — сказал он. — Пройдемся немного пешком и поймаем машину ближе к городу, так оно дешевле выйдет.

— Старик не оплачивает накладные расходы?

— Он в принципе довольно скуп, — сказал Женя. — Видимо, считает, что работа на него — сама по себе большая честь, доплачивать за которую совершенно необязательно.

— Тогда почему ты этим занимаешься?

— Во-первых, это интересно, — сказал Женя. — Это своего рода вызов и приключение. Мотаешься по всему миру, решаешь разные задачи, попутно можешь сшибить деньгу с других заказчиков. Во-вторых, это безопасность. Старик весьма известен в определённых кругах, и стоит тебе только назвать его имя, как большая часть проблем решается сама собой. Ну, а в-третьих, он бы убил меня, если бы я не согласился. Однажды я перешел ему дорогу, сам того не зная. Мы подрезали один груз, но сработали неаккуратно, и в один прекрасный день за нами явились симбы… В общем, немногие выжили в той бойне, а тем, кто выжил, Ван Хенг сделал предложение, от которого нельзя отказаться. А у тебя какая история?

— Такая же, — сказал я. — Но в ней превалирует третий пункт.

Похоже, что у Ван Хенга есть привычка набирать на работу особо отличившихся оппонентов, и он уверен, что может гарантировать их лояльность. Что ж, надеюсь, что смогу преподнести старику неприятный сюрприз.

Судя по всему, Женя был контрабандистом, вором и авантюристом. Что ж, в лице Ван Хенга он нашел себе достойного покровителя, ведь подобное тянется к подобному.

— Ты говоришь по-французски?

— Très bien, — сказал я.

— Хм. Не ожидал.

— Почему?

— Мне сказали, что ты — очень опасный человек. Поэтому я полагал, что твои основные таланты лежат в несколько другой плоскости.

— Я — гармонично развитый и хорошо образованный опасный человек, — сказал я.

— По-английски ты тоже говоришь?

— Разумеется.

— Что ж, это несколько упрощает задачу, — сказал он. — Мы задержимся в Марселе на несколько дней, пока я не найду подходящее судно. Я собирался снять комнату в пансионе, и чтобы ты не вызывал подозрения и к тебе не приставали с вопросами, хотел представить тебя своим глухонемым другом, но похоже, в этом нет необходимости.

— У меня нет никаких документов, — сказал я.

— Это не проблема, комплект новых бумажек уже должен быть готов, — сказал он. — Я заберу его у своего человека завтра утром.

— А если мы нарвемся на патруль раньше этого времени?

— Не нарвемся. Ты выглядишь, как типичный бродяга, а с тех пор, как цинты ввели социальный рейтинг, здесь полно бродяг, которые даже ночлежку себе позволить не могут, и никто не обращает на них внимания. Привыкли.

Здесь было заметно теплее, чем в Ленинграде, и я снял куртку.

— Я думал, груз из самолёта отправится с нами.

— В Канаду? Сильно вряд ли, — сказал Женя. — У старика нет деловых интересов на свободных территориях. В этом нет никакого смысла — ведь цинты уверены, что территории эти ненадолго останутся свободными, и когда их займет империя, там настанет новый порядок. В любом случае, это был не мой груз, я и понятия не имею, что было в тех коробках.

— А что вообще возят в Канаду? — спросил я.

— Товары двойного назначения, в основном, — сказал Женя. — Всякие околовоенные штуки, которые они не могут производить сами. Или могут, но не в достаточных количествах. Прицелы, системы наведения, чипы для ракет, прочую фигню. Ну, и людей, конечно. Поток идиотов не ослабевает, несмотря на риск.

— Идиотов? — переспросил я.

— Их еще называют борцами за свободу, — сказал Женя.

— И что не так?

— А то, что никакой свободы не существует, — заявил он. — Как там говорилось? Моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого человека, а людей у нас миллиарды, и получается, что мой личный кусок свободы весьма и весьма ограничен, так? Есть только разные степени ограничений, а разумный человек отличается от идиота тем, что умеет к ним приспосабливаться. Там, где идиот пытается прошибить стену лбом, человек разумный вешает книжную полку.

— Если стены не ломать, со временем их станет столько, что места не останется не только для книжной полки, но и для тебя.

— А, так ты из этих, — сказал он, поворачиваясь ко мне с беззлобной ухмылкой. — Я думал, в нашем бизнесе уже не осталось места для иллюзий. Стены, друг мой, никогда не смыкаются полностью. Всегда существует щель, через которую можно проскользнуть.

— В соседнюю камеру.

— То есть, ровно в то же самое место, где окажешься и ты с разбитым о стену лбом, — сказал Женя. — Так зачем же убиваться?

— Это философия крысы в лабиринте, — сказал я.

— Возможно, — сказал он. — Но знаешь, что отличает крыс от других видов? Крысы выживают.

Крысы выживают, это да. Возможно даже, крысы являются необходимым звеном в пищевой цепочке, и если их оттуда изъять, то весь баланс может полететь к чертовой матери, так что в какой-то мере крысы необходимы.

Но общество не может состоять из одних только крыс.

— Если грызунов становится слишком много, их начинают травить.

— И те, кто остается, получают иммунитет к яду, — сказал Женя. — Если я — крыса в лабиринте, то кто тогда ты? Почему с такими жизненными установками ты все равно работаешь на цинтов, а не борешься с ними?

— Так сложились обстоятельства, — сказал я.

Давать правдивый ответ было слишком рискованно, и я решил, что выигрыш в споре того не стоит.

— Выходит, ты — крыса поневоле, — сказал Женя.

— Выходит, что так.

Когда мы отошли на достаточное по мнению Жени расстояние от аэропорта, он остановил такси, и мы отправились в пригород Марселя. Всю дорогу мы хранили молчание, и я размышлял о том, как бы отреагировал, если бы те слова, которые я сказал Жене, мне попытались бы донести в моем прежнем мире.

Там, где я сам был частью этих самых стен.

Интересный вопрос. Я верил в то, что я говорил сейчас, но одновременно с этим я верил в то, что делал тогда, пусть и совершенно об этом не задумываясь. По Жене выходило, что весь мир — это тюрьма, но не может же быть так, что наше мировоззрение зависит исключительно от размеров нашей камеры?

По счастью, в моей ситуации все обстояло куда проще, потому что на кону стояла куда более важная вещь. Империя цинтов должна быть уничтожена не потому, что своим существованием она попирает какую-то абстрактную свободу, границы которой я до сих пор так толком и не сумел определить. Империя цинтов должна быть уничтожена, потому что она угрожает всему миру, возможно, даже нескольким мирам. Это было необходимо сделать, чтобы предотвратить глобальную катастрофу, и времени оставалось не так уж много.

Водитель высадил нас на узкой живописной улочке, где вторые этажи домов нависали над первыми. Иногда они сходились так близко, что соседи, будь они в хороших отношениях между собой, могли бы передавать друг другу соль, даже не перевешиваясь через подоконник. Или выпивать вместе, если отношения были не просто хорошими, а дружескими.

Свободно изъясняясь по-французски, Женя снял нам две комнаты в пансионе, хозяйка которого оказалась его давней знакомой. Мне хотелось бы сказать, что это была милая благообразная старушка в цветастом переднике, но на самом деле хозяйкой оказалась деловая дама средних лет, одетая в брючный костюм. Она вручила нам ключи, изумилась скудности нашего багажа и лично проводила нас в наши апартаменты, расположенные на втором этаже.

— Я знаю, что от тебя не стоит ждать неприятностей, — сказала она Жене. — А что насчет твоего друга?

— О, не беспокойтесь, Луиза, — улыбнулся он. — Он еще более спокойный постоялец, чем я.

— Но он непохож на мертвого, — сказала она, и они оба рассмеялись.

В отличие от Жени, я не нашел эту шутку такой уж удачной и сделал вид, что просто ее не расслышал, нацепив на лицо скупую вежливую улыбку.

В комнате оказался минимальный набор мебели. Кровать, стол, два стула, и шкаф, в который мне нечего было положить. На столе стоял графин с водой, несколько стаканов и ваза с цветком, который следовало бы поменять пару дней назад.

— Туалеты и душ в конце коридора, — сказал Женя. — Они общие, так что лучше не занимать их надолго, сам понимаешь.

— Зато, наверное, стоит недорого, — сказал я.

— А ты бы хотел поселиться в «Риц-Карлтоне»? — спросил он, и стало понятно, что сам он никогда в «Риц-Карлтоне» не жил. — В общем, я сейчас пойду в город по делам, а заодно могу заглянуть в магазин. Тебе что-нибудь купить?

— Пару белья и зубную щетку разве что, — сказал я.

— Понятно. И заодно сумку, куда ты все это положишь. Если проголодаешься, спустить на кухню, тебе что-нибудь приготовят, а поужинаем после моего возвращения. На соседней улице есть шикарное кафе, там такие восхитительные жульены подают — пальчики оближешь.

В гражданской жизни меня нельзя было назвать большим поклонником французской кухни, но моя гражданская жизнь закончилась задолго до того, как я попал в этот мир. А на войне солдат способен есть любые продукты, даже если они шевелятся и норовят выползти из его тарелки. Правда, мне это было известно только в теории. Служащие второй спецроты Семьдесят Первого Гвардейского полка сил специального назначения не могли пожаловаться на снабжение даже в самые нелегкие для русской армии времена.

Женя ушел. Я закрыл за ним дверь и завалился на кровать, заложив руки за голову.

«Любимая поза, да?» — съехидничал Сэм.

«Я же не спрашиваю, чем ты занимаешься в свое свободное время».

«Медитирую и накапливаю энергию, которую ты разом тратишь в редкие минуты активности?»

«Есть хоть какие-нибудь шансы, что ты когда-нибудь уберешься из моей головы?»

«Конечно», — сказал он. — «И они примерно равны твоим шансам проникнуть в Запретный Город, убить бессмертного императора и навсегда запечатать портал в наш мир».

«Très bien».