Кто вынес приговор

30

В эти зимние дни в городе проходили встречи рабочих и крестьян, проводимые губернским комитетом партии. На одну из таких «смычек» губмилиции и делегатов губрозыск послал своими представителями Костю и Леонтия. Когда они пришли в клуб милиции, зал уже был полон. Места им достались в последнем ряду, по соседству с каким–то молодым мужчиной, широкоплечим и крепкого сложения, чем–то похожим на их Кулагина: — Садись, ребята, — сказал он им дружелюбно, протягивая руку для знакомства. — Я из деревни Ломтево. А вы откуда будете? — Из уголовного розыска, — ответил Костя, — не ждал таких соседей? Мужчина засмеялся раскатисто, шлепнул Костю по плечу: — Ну, парень, развеселил… Говорить им долго не пришлось — вскоре же появился докладчик за трибуной, заговорил торопливо, взмахивая рукой, а то указкой. Узнали собравшиеся в зале, как идут военные действия в Китае, как борется за права немецкого народа Эрнст Тельман, о фашистских скандалах какого–то Гитлера в Баварии, о том, что в Латвии ждут суда сто сорок пять коммунистов, о лорде Керзоне и его ультиматуме, о новостройках в стране, о переменах в деревне. Сосед сидел, не сводя глаз с докладчика, не шевелясь, как будто прибит был к стулу гвоздями. Один раз только оживился — это когда докладчик упомянул о том, что в деревне тоже надо развивать со временем социализм. Наклонил голову, зашептал: — Мы у себя в совхозе уже строим социализм. У нас пятьдесят коров. Построили двор для овец. Конюшня новая. Трактор есть, и еще собираемся купить… Пара молотилок… Разве не социализм это?.. Потом начались вопросы. Докладчик склонился со сцены, высматривая спрашивающих, кричал глуховатым голосом, потрясая при этом пальцами левой руки, и казалось, что правая у него парализована и недвижима. — Как будет без Ленина? Об этом часто спрашивают и в деревне, и на фабриках. Отвечаю я всегда на это так: Ленин оставил завещание партии. Значит, был уверен в том, что и без него партия сумеет вести рабочий класс и крестьянство к победам в мирной жизни. В зале захлопали, докладчик тоже постучал в ладони. Какой–то парень, гладко бритый, под новобранца, в галстуке, спросил строго и требовательно, точно докладчик был в чем–то перед ним виноват: — А когда безработица кончится? — Должна скоро кончиться, — пообещал твердо докладчик. — Сами посмотрите, сколько у нас дел. Еще многие заводы стоят. Сколько надо ремонтировать мастерских, путей, паровозов. В городе грязь, канализация топит, фонарей на улицах мало, не хватает жилья… Начнется скоро строительство большого поселка на пожарище. Выстроим большие каменные дома в ряд. Кто их будет строить? Безработные. Новая смена готовится на махорочной фабрике, на торфяной электростанции тоже намечается приток рабочих. Кому дорога? Безработным. Кто–то спросил, не вставая с места, из глубины зала: — Верно ли, что английские капиталисты хотят выловить всю нашу рыбу в Балтийском море? Докладчик ответил на это рубанув правой рукой, точно и про боль забыл: — Наша рыба — нам, товарищи. И сами хорошо выловим. А мешать будут — есть пушки Кронштадта. По соседству встал еще один делегат — старик уже с гладко бритой головой, одетый в синий френч, в галифе, точно бывший военный кавалерист. — А что же это с торговлей? — заговорил он. — В городе мало товара еще по дешевой цене. А иного и на прилавке нет. Приходится идти к частнику, а частник сколько дерет — всем известно. Когда же в государственных магазинах покупать будем по дешевой цене какую хошь мануфактуру, ботинки там, аль галоши, или кепки, аль чулки бабам?.. В зале засмеялись. Докладчик поднял руку, как бы спрашивая у делегатов разрешения говорить. — Мы, товарищи, сами переплачиваем, — признался под тихий смешок из зала. — Тоже вот идем, бывает, в магазин частный и платим лишние деньги. И ничего пока поделать не можем. Но пока. Недалеко то время, когда на прилавках в советских магазинах вы купите по дешевой цене и сапоги, и пальто, и чулки, и фуражки. Недалеко то время. Политика партии сейчас состоит в том, чтобы развивалась наша социалистическая торговля. Чтобы не было места в наших городах и кооперациях спекуляции и наживе. Костя и Леонтий переглянулись разом. О них вел речь докладчик, об их работе… После доклада сразу же начался концерт. Играла на пианино сотрудница из уездной милиции, моложавая седая женщина, плясали «барыню» два парня — постовые милиционеры, читал басни Крылова какой–то новичок–следователь. Потом вышли два агента уголовного розыска Куличов и Зыбин, недавно пришедшие в розыск. Зыбин играл на гитаре, а Куличов пел старинные романсы. Держались они как заправские артисты эстрады. Зыбин, щупленький и черненький паренек, похожий на жучка, сидя на стуле, дребезжал струнами ненастроенной гитары. При этом подсчитывал такты подошвой подшитого валенка. И слышался в зале не столько звон струн, сколько это вот пошлепыванье. Второй же, здоровила, похожий на крючника, заложив руку за руку, томно, как барышня, закатывал глаза:

Агенты потихоньку посмеивались, но и крестьянам, и сотрудникам милиции, их семьям — нравилось. Все хлопали дружно и долго. За певцами вышел на сцену Нил Кулагин и принялся кидать к потолку двухпудовик. Зал ахал и подсчитывал. Где–то на пятнадцатом махе Кулагин выронил гирю — она гулко бухнула и смутила гиревика. Раскланявшись, покраснев, он убежал за кулисы. В конце выступил Саша Карасев, стал читать стихи. И его приняли по–доброму — тоже хлопали и улыбались. После концерта всех пригласили в буфет пить чай с баранками, пиво. Не утерпели и Костя с Леонтием — повели с собой и соседа. Тот от чая отказался, а пиво ему приглянулось. Осушив вторую бутылку, захмелел и стал рассказывать о том, как он попал сюда. — Совхоз послал. Надо, мол, тебе побывать на таком съезде, ты секретарь партячейки. Узнаешь, что там думают относительно деревни, как ей жить дальше. Послушал доклад, стал понимать что к чему, спасибо ему, этому лектору… Но мы–то, совхозные, идем в одну ногу с рабочим классом, мы тот же рабочий класс, только сельский. Негромко выругался сидящий напротив за столом крестьянин, стал жаловаться своему соседу — рабочему с автозавода: — Приеду домой я, за нашего секретаря ячейки возьмусь. А то, вишь, в городе как — и собрания, и паровозы показывали, в кино водили, агитация тут тебе и лекции. Потом товарищеский чай. А ён собрания провести не хочет. Третеднясь приехал к нам на собрание председатель из уезда, а ён навоз таскает по грядам. Я, грит, не беспокоюсь оченно–то, потому как все равно быстро не соберутся сельские коммунисты. Так, чтоб не терять времени, таскаю это добро… Вот уж шалишь, поговорю я ему теперь на собрании… Допеку его. Стукнул кулаком по столу — зазвенели стаканы и как разбудили соседа–рабочего. Косая сажень в плечах у детины, косоворотка сдавила до красноты мощную шею. Спокойно положил темный кулак на стол, сказал: — У нас в сборке на автозаводе тоже есть такие деляги: только о своем. Один вот должен был перед собранием выступить о своей работе. Чуть не сто человек рабочих ждали от него слова. Только — за трибуну, а в дверях жена вся в слезах. Что такое? Вышел в коридор, вернулся чернее тучи. Извините, товарищи, говорит, у меня куда–то сбег откормленный поросюк. Я не капиталист и прошу отпустить меня, поискать чертову скотину. Ругались крепко рабочие и решили: дать час на поиски, а потом пусть вернется и отчитается. И что ты скажешь — не вернулся ведь. Ну, на следующем собрании мы ему свинью подложим. Пропесочим как следует… Узнает, что дороже — рабочий коллектив или своя свинья. Леонтий улыбнулся, потянулся было за бутылкой, но неожиданно сказал: — Глянь, Костя! В дверях, в толкотне входящих и выходящих делегатов, стоял столбом агент Семенов. Вот он наконец протолкался к ним, дыша быстро: — Я до тебя, инспектор. Канарин послал — велел прибыть тебе и Николину в розыск… По срочному делу… — Ну! — напряженно вглядываясь в лицо агенту, закричал нетерпеливо Костя. — Что там стряслось? — Бежали… Семенов добавил уже спокойно: — Хрусталь и Ушков… Сегодня к вечеру. Разобрали печной дымоход и бежали в сторону Туговой горы.