Кто вынес приговор

39

Возле двери, за которой слышался шум, разговор, он приостановился, проговорил с досадой: — Еще не разошлись. Вот болтуны… Ну, да ладно… Он ввел ее в комнату, полную, как поняла Поля, агентов. Они стояли, сидели, разговаривали, смеялись, жевали пирожки, покрикивали. У порога лежал огромный черный пес, положив голову на лапы, точно принюхивался к валенкам стоявшего с поводком высокого, плечистого старика с бородой. Старик говорил что–то агенту в полушубке, в очках — в нем она узнала того самого, который осенью привел ее из шалмана в милицию и совестил за то, что она не учится. Донеслись до слуха последние слова. — Беда с Джеком, Саша. Как один останется, так и завоет. Что–то неладно. Саша ответил, глядя теперь на Полю: — Бывает у собак тоска. Мало ли… Может, о потомстве скучает. А сам все смотрел на нее, все, видно, вспоминал, но не вспомнил и снова обернулся к старику, заговорил быстро: — А ветеринара этого я бы не пускал в питомник. Он же ничего не знает. Только акты пишет. А разбери — так или не так в актах… Кому какое дело. На диване, куда Константин Пантелеевич посадил Полю, сидел полный, с приятным лицом мужчина. Он говорил высокому парню в гимнастерке, в хромовых сапогах, стоявшему возле печки, гревшему ладони: — Я две бутылки пива в «Северянине». Две — «Пепо». Ну и несет, Рябинкин. И не придирайся. А хочешь — жалуйся Ярову. — Яров вас ценит, Антон Филиппович, — ответил этот Рябинкин. — Выдающийся вы сыщик, любое дело раскроете. Вот и пользуетесь. Точно первый раз… И не «Пепо» тут пахнет. — Чем пахнет — все мое, — пробурчал мужчина. — И не тебе, новичку, меня попрекать, да еще старшего по званию. — Он мотнул головой на дверь. — Вот завтра в «кишлаки» с утра… Знаешь, какая там шпана живет. Самый отстой преступного мира. И могу я сегодня себе позволить. Он ударил вдруг кулаком по дивану, и в ответ тонко и длинно взвыл пес, поднялся на задние лапы, тряся длинной, как у щуки, головой. — Тихо, Джек, — попросил его Антон Филиппович, добавил, усмехнувшись: — Вот собака… Не любит скандалов. Умница… Человеком бы ей. Возле Константина Пантелеевича очутился плотный, выпятивший важно вперед грудь парень. Лицо, круглое, румяное, в веснушках, так и сияло довольно. Он взял за локоть инспектора и проговорил: — А меня поздравь, Костя, женюсь после Нового года… — Ну, поздравляю. Константин Пантелеевич улыбнулся, подмигнул парню: — Похвалили тебя, Кулагин, а ты на радостях и жениться. Захохотал тот, полный, что сидел на диване. Поднявшись, сказал: — Ему премия вышла от Ярова денежная. Вот и решил по–умному ее истратить… — Отдохну уж сегодня, — послышался голос из кучки, толпившейся возле стола. Высокий, краснолицый парень обернулся, и Поля узнала теперь и его. Он тогда был в шалмане, куда она попала случайно с подругой. Появился откуда–то, быстро шагнул к одному из парней, заворачивая резко руки за спину. Запомнилось яростно оскаленное от злобы и боли лицо того парня… Запомнился в очках, с наганом наготове, возле дверей, и тишина за длинным столом — такая, что слышен был скрип половиц. Потом их вели сюда, в милицию, по дождю, по грязной мостовой. И народ останавливался, смотрел на них, и было так стыдно, что она, Поля, все старалась прятаться за парней. А сбоку шел этот краснолицый. — Яров назвал нас в губернской газете «незаметными работниками». И меня, и тебя, Саша, и Федора, — недовольным голосом заговорил кто–то, жующий пирожок. — Не понравилось? — Не понравилось… Незаметные. А я хочу быть заметным, видным, вроде Шаляпина. А меня в тень, в темноту. — Незаметные, но нужные, — вставил старик, державший поводок собаки. — Ты это должен понимать, Куличов. Краснолицый парень взмахнул рукой: — Прав Каменский. Можем мы иногда забыть и стрельбу, и обходы, и засады? — Не можем, — отозвался Константин Пантелеевич, — потому что, Иван, завтра в засаду с утра с тобой. Иван растерянно уставился на него, выругался, вытер руки о полы шубы, проговорил, не ведая кому: — Ах, черт… Ну, хоть бы… Хоть бы в Новый–то год… Уходя, так трахнул дверью, что зазвенели стекла. Вместе с ним ушли сразу двое. В наступившей тишине стал слышен голос парня с пухлыми щеками, в кавалерийской длинной шинели, в шапке с малиновым верхом, сидевшего на краю стола: — Вы мне совсем не даете, агенты, работать. Хоть в отставку проси. Одного, как я полагаю, соучастника кто–то зарезал. Взяли Хрусталя, а тот все выложил: и про кольца с сережками, и про перстни. Двинулся костлявый мужчина с худым лицом. Голос его был так тонок, что Поле показалось — мужчина, того и гляди, расплачется: — Тебе же радоваться, Подсевкин, меньше работы. — Я не бегу от работы, — с обидой ответил Подсевкин. Неуклюже свалился со стола, пошел к дверям, покосившись при этом на Полю, подмигнул ей вдруг. Быстро вошел мужчина в кителе, сапогах, с черной бородкой. И сразу наступила тишина. Оглядев всех, задержав только взгляд на Поле на мгновение, он заговорил: — Я только что звонил в наш милицейский клуб. Там ваши товарищи танцуют. А перед этим в буфете пили чай. И вы могли бы сидеть в буфете пить чай с баранками по случаю праздника, а потом танцевать. Скажем, Кулагин со своей невестой. Коренастый вдруг затоптался, вызвав смех остальных. А мужчина с бородкой будто не заметил этого смеха. Он дождался, когда станет тихо, и опять с какой–то добротой произнес: — Дорогие вы мои. Без выходных, все время на ногах, в пути. Вы приходите домой, я знаю, и падаете в кровати. И это для того, чтобы через два часа курьер поднял вас снова, и снова вы уйдете. И так летом и осенью, зимой и весной. Вы измучены, я знаю. Но я не вижу на ваших лицах жалобы. Он махнул рукой, пошел к дверям. Возле дверей остановился, сказал: — Пахомов и Карасев, зайдите ко мне… Остальным немедленно по домам… Что за девушка? — обернулся он к Константину Пантелеевичу. Константин Пантелеевич улыбнулся вроде бы как смущенно даже и виновато, глянул тоже на Полю, и она покраснела, пожалела, что пришла сюда. Нет бы домой сразу бежать с площади. — Она поздравить всех нас пришла. Поля зовут ее. Человек с черной бородкой вдруг сразу посветлел как–то, по–доброму посмотрел на нее. — Подождет она? — обернулся он теперь к Константину Пантелеевичу и Карасеву. — Так, что ли? Девушка хотела было сказать, что уже слишком поздно. А с черной бородкой догадался, о чем она подумала сейчас, сказал, улыбнувшись и пряча улыбку под ладонью, потирающей бородку: — Проводят они, Поля, не беспокойся. Теперь и Константин Пантелеевич посмотрел на нее, попросил тихо и все так же почему–то смущенно: — Подожди, пожалуйста, Поля, скоро мы…