Кто вынес приговор

7

Может быть, именно в это же время Вощинин перебегал площадь. На углу он остановился и оглянулся. В метельный вихрь мчались санки извозчиков, редкие пешеходы несли на своих спинах эту снежную непогоду. Куда идти? Домой? Стучат часы, в определенное время звеня колокольчиками, от толстых монастырских стен тянет сыростью и холодом. Он войдет, снимет пальто, повесит на вешалку, а из комнаты выступит какой–нибудь из губрозыска. Спросит: — Ну что же, Вощинин, рассказывайте про ордера на мануфактуру! И кто вы такой, Вощинин? Один или еще с кем?.. Обойдя несколько кварталов, быстро и не глядя ни на кого, Вощинин прошел в пивную «Бахус». Несколько посетителей пили пиво за столиками, закусывая его моченым горохом, сухариками. Слышался негромкий говор. За стойкой шелестел коленкоровым передником буфетчик. Толстое лицо его было сонно. В следующем зале, куда спустился по деревянным ступенькам Георгий Петрович, было гулко от грохота бильярдных шаров из слоновой кости. Огромные столы, обтянутые зеленым сукном, обступили те, кому нечего было делать в этот вечер на улицах или в домах города. Два настенных фонаря, изогнутых хищно к головам завсегдатаев, выжигали желтым пламенем лица, отчего они казались лицами больных, попавших сюда из палат милосердия Красного Креста. Вощинина заметили, из толпы шагнул навстречу высокий красивый мужчина с бакенбардами на щеках. Положил приветливо руку на плечо. Это был Мухо. Казался он Вощинину баловнем судьбы — одет по моде, всегда в ресторанах, всегда разговоры о попойках, о женщинах. Катается в автомобилях, на лихачах, домой возвращается часто на утре. — Фору не желаете, Вощинин? Нет, не до игры Георгию Петровичу. Качнул головой, отступил в сторону, присел на лавку. А рядом широколицый парень, неизвестно и кто, в ухо: — Хозяин–то «Бахуса» повесился вчера вечером, не слышал, Жора? Вот тебе… Как сыр в масле катался. А веревку на шею. Пятьдесят четыре года… Вощинин подумал невольно: «А мне вот тридцать всего». Кто–то из сидящих тоже на скамье, словно бы в ожидании у доктора в амбулатории, проговорил, зевая: — Петля ныне не в моде. Уксусная эссенция да наган… Георгий Петрович поднялся и снова очутился в пивном зале. Протолкался к стойке, попросил папирос, пива. Налив стакан, здесь же, у стойки, стал глотать холодное и кисловатое пиво с жадностью и поспешностью. — «Смычки» пачку, — услышал он рядом голос. Буфетчик тут же склонил голову с улыбкой и учтивостью: — Не имеем, Леонтий Николаевич. Вот «Зефир», пожалуйста… — Не курю… По карману нэпманам эти папиросы. Вощинин оглянулся. У стойки стоял боком высокий парень в короткой куртке, от карманов свисали кисти. Под бараньей шапкой крупный нос, какие–то выпуклые, редко мигающие глаза. Щеки темны от холода. Шея окутана башлыком, и весь он — точно чеченец или там дагестанец, неведомо как, этой, может, метелью, занесенный в пивную «Бахус». Вот он откачнулся от стойки, вышел неторопливо в черноту улицы. — Агент, — прошептал тут же торопливо буфетчик. — Из губрозыска… Бросив деньги на стойку, к коленкоровому переднику буфетчика, что–то шепчущего посетителям об этом агенте, Георгий Петрович метнулся к выходу. Город яростно дохнул на него мозглой испариной, запахом конского пота, кислыми щами столовок, хлестнул в лицо снегом. Площадь, сжатая с трех сторон — деревянными стенами магазина бывшего чайного купца Перова, двухэтажным бруском гостиницы «Кокуевка», багрово–черной глыбой гостиницы «Европа», церковью, похожей на огромный колпак с прорехами, — была слабо освещена редкими фонарями. Прохожие, попадая в снопы жидкого света, были похожи на диковинных рыб в дрожащих зябко ячеях рыбачьих сетей. Визжали по–дикому колеса трамваев, заворачивающих нехотя за стены перовского магазина; в мудрой задумчивости, опустив головы, несли по воздуху тонкие ноги легковые лошади, трубно храпели ломовые битюги. Сани скрежетали полозьями о камни, обнаженные и чернеющие чечевично… Мимо лился поток людей, будто гонимых кем–то из тьмы, нависшей над крышами города. Вот женщина в осеннем саке, в кашемировом платке глянула на него пронзительно, вот мужчина, хорошо одетый, вытянул шею, окинув с ног до головы Вощинина, старик с кошелкой остановился, затоптался за спиной. Не следит ли он за ним, не товарищ ли тому, с кистями на карманах? И тут же ватага парней в рабочих блузах едва не столкнула конторщика с тротуара, цыганка — лица не разобрать под шалью — окликнула завораживающим голосом? — Ай, молоденький, лицо у тебя счастливое… Как привидения в бледном свете другого, потустороннего мира, толкались возле гостиницы «Европа» женские фигуры. Выходили из гостиницы — в шубах, в ротондах, в высоких шапках. К ним бросались со всех ног, путаясь в полах шинелей, лихачи–извозчики. Промчались сани, долетело с храпом лошади, щелчками кнута, с женским хохотом: — В «Откос»… Эгей, извозчик, гони в «Откос»… Последний денечек доживает ресторан… Георгий Петрович круто повернулся и тоже торопливо зашагал к реке, откуда зазывно светились огни ночного ресторана.