Купец из будущего

Глава 34

Торговцы были разочарованы. Его величество Хлотарь, да не оставит его святой Мартин своей милостью, выполнил свое обещание. Всех мужчин, что были выше ростом, чем его меч, римская спата, казнили. Раненых, выживших после битвы, согнали в кучу, где они сидели понурые, в ожидании казни. Почтенные купцы охали и ахали, но его величество был непреклонен. Все бунтовщики умрут, и палачи трудились, не покладая рук. Франки рубили деревья и вязали плоты, на которых потом поплывут саксы, повешенные в назидание остальным. Они будут плыть до самого Студеного моря, вгоняя в ужас родовичей, живущих на берегах реки Везер, рыбаков и купцов. Отряды франков разлились ручейками по землям саксов, которые и не помышляли более о сопротивлении. Приказ короля бы предельно суров. Все мужчины, что были ростом выше его меча, должны быть убиты на месте. Толпы саксов бежали на восток, не затронутый войной, и только там смогли уцелеть. Опустевшие же деревни франки грабили и жгли. Так огромная страна, взбунтовавшаяся против владычества королей Меровингов, превратилась в пепелище.

Почтенный купец Приск прохаживался вдоль сотни унылых связанных мужиков, которые ожидали своей очереди на казнь. Он горевал. Такие деньги! Такие деньги пропадают! Он уже прикупил баб с детишками, и вскоре их погонят в Санс, где распродадут по виллам знати. Его внимание привлек воин исполинского роста, татуированный от шеи до кончиков пальцев. Могучие руки были бессильно опущены. Боец из племени данов, наметанным взглядом определил Приск. Вон треугольники Одина на груди. Покупать его нет смысла, все равно работать не будет. Голова великана была перевязана пропитанной кровью тряпкой, а взгляд был потерянным. Внезапно дан посмотрел на Приска, чем ввел его в неописуемый ужас. Никогда еще купец не встречал настолько опасного человека.

— Дай нож, купец! — прохрипел воин. — Я зарежусь. Дай!

Приск вздрогнул от неожиданности, а потом с интересом посмотрел на воина. Он неплохо понимал германские наречия, ведь они не слишком отличались от языка, на котором говорили кельнские франки. В его голове начала рождаться интересная финансовая операция.

— Дай нож! — свирепо посмотрел на него дан. — Я не должен умереть от рук палача. Мой отец будет опозорен, если я умру на виселице, словно провинившийся трэлль[41]. Один не примет меня, а мои друзья в Валхалле будут смеяться. Они-то умерли, как настоящие воины. Не то, что я… — на его лице было написано неподдельное горе.

— А если я выкуплю тебя и отвезу к одному конунгу, — спросил Приск, глядя в страшные глаза убийцы. — Ты будешь ему служить?

— Если я смогу умереть, как воин, то буду служить этому конунгу, — не задумываясь, ответил воин. — Я буду должен ему его жизнь.

— Это как? — раскрыл рот купец. Он был не силен в обычаях дикарей.

— Я Сигурд Рваное Ухо, сын ярла Эйнара, сына Хьёрдиса, который был сыном Бьёрна, который был сыном Харальда, который был сыном Эги. Я клянусь именем Тора! Я буду служить этому конунгу, пока мой долг не будет уплачен. А уплачен он будет, когда я спасу его жизнь, — пояснил дан. — Таков древний обычай.

— Жди! — бросил купец и пошел договариваться к страже. Купить пленных было нельзя. Но ведь то, что нельзя решить деньгами, можно решить большими деньгами. Десять солидов для трех стражников — огромные деньги. Они и золота никогда в руках не держали, обычные же землепашцы. Они с этой войны принесут домой куда меньше, чем стоимость коровы. Три солида — это честная цена «доброй коровы с целыми рогами». Целое состояние для простого хуторянина. А исчезновения одного пленника все равно никто не заметит. Одним покойником больше, одним меньше… Франки воровато оглянулись и, зажав в кулаке по десять тремиссов с корявым профилем его величества Хлотаря, разрезали веревки на ногах Сигурда.

— Руки не будем развязывать, он же на голову больной, — пояснили они. — Уводи его отсюда поскорее, ради святого Мартина. Если десятник увидит, не сносить нам головы.

— Слушай, купец, а какой он, этот конунг? — спросил Сигурд, который шагал с караваном, который почему-то направлялся в земли баваров.

— Ты будешь очень удивлен, дан, это я тебе обещаю, — злорадно улыбнулся Приск. — И тебе далеко не все там понравится. Там такие порядки, что ты взвоешь.

— Там что, нет Медового Чертога[42]? — взвыл Сигурд.

— Насколько я знаю, нет, — ухмыльнулся Приск.

— Верни меня палачу, — уныло пробурчал Сигурд. — Конунг — скряга, худшее из того, что могло со мной случиться. Хотя нет, будет хуже, если он еще и окажется торговцем. Защити меня Тор от такой напасти. Надо принести богатые жертвы богам, видно, я сильно разгневал их.

Возвращение домой оказалось каким-то будничным. Кроме бурной встречи с женой, истосковавшейся по мужу, этот день и не запомнился Самославу ничем особенным. Начались трудовые будни, потому что впереди была зима, которую еще как-то надо было прожить. Система, которую он начал выстраивать, понемногу, со скрипом, начала работать. По крайней мере, ругани и ссор между соратниками почти не стало, или они затихали быстро.

Обоз, в котором прибыло два десятка человек из Бургундии, вызвал у местных очень умеренный интерес. Дело было в том, что по королевству франков, словно круги по воде, пошли дикие слухи, один другого причудливей. От купца — караванщика к лавочнику, а от лавочника к покупателю шла весть о том, что где-то там, за густыми лесами есть прекрасная страна, где дороги вымощены солью, а все бабы ходят в мехах и разноцветных бусах. Что еды там столько, что даже весной никто не голодает, и что у самого распоследнего лита есть своя корова и железный серп. И чем дальше шли эти новости, тем сильнее врали те, кто передавал их дальше. Новости те дошли аж до самой Гаскони, что у Пиренейских гор и там уже превратились в такое несусветное вранье, что в них и деревенский дурень не поверит. Ну, скажи на милость, где такое видано, чтобы слуги самого герцога простых селян не забижали, потому что после этого их со двора погонят. Крутили у виска люди, и смеялись вруну в лицо. А то и поколачивали, чтобы он своими враками людей не смущал. Только одно мешало объявить все это выдумками: монеты из соли, что ходили по всему королевству франков. Их только ленивый не видел, да какая-нибудь деревенщина из глухих лесов Нейстрии. Так что свою роль эти слухи сыграли, и тоненький ручеек людей из восточных, по большей части, земель потянулся с купеческими караванами в Новгород. Тут-то они и пытались осесть, создавая жуткую головную боль для местных властей. По крайней мере, Самослав сильно удивился, когда, приехав из своего торгового похода, увидел, что за стенами вырос посад на полсотни домов. А он точно помнил, что до его отъезда этих домов не было.

Боярин Лют привычно обходил город. Он делал это каждый день, как рачительный хуторянин обходит свое хозяйство. Не все, ой не все ему тут нравилось. Жуткая вонь, что неслась в город из Кожевенной слободы, выбивала слезу даже из привычного человека. Недодумал я здесь, тоскливо размышлял Лют, моля богов, чтобы ветер, наконец, начал дуть в другую сторону. Надо было на пару миль дальше их поселить.

Новгород разрастался все больше. Еще год назад все жители знали друг друга в лицо и по именам, а теперь появился посад, разбитый на правильные квадраты. Он постепенно застраивался деревянными избами, где селились люди, которые далеко не всегда понимали словенскую речь. Помимо людей честных и работящих приезжали и какие-то проходимцы с быстрыми глазами, которые толком не могли объяснить, чего им тут вообще понадобилось. Этих забирал для душевного разговора боярин Горан, с которым тоже не очень здорово всё получилось… Надо его службу куда-нибудь от жилья подальше перенести, а то непривычные люди до обморока пугаются, когда почтенный глава Тайного Приказа начинает в процессе задушевного разговора догадываться, что тот бродяга не просто так сюда приперся, а злой умысел имеет. Истошные крики и запах паленого мяса княгиня очень не одобряет, и свое прекрасное лицо морщит, когда все это до нее доносится. Не вмешивается, правда, терпит…

А еще кузнецы, которые колотят молотами от зари до зари. А еще воины, что орут на вытоптанном до голой земли поле. Как его там князь назвал? Чудное такое слово на ромейском языке… Полигон, вот! А еще Сиротская сотня, которая давно и не сотня уже. Хотислав все самоубиться хочет, да только руки никак не доходят. На кого он тогда своих мальчишек бросит? Князь ему помощников еще добавил из старых воинов. Но толпа сорванцов, которые целый день бегают эти… как их… кроссы, дерутся и стреляют из слабых луков, той еще головной болью оказалась. Туда зерно просто возами уходит. Слава богам, рыбу они сами ловят, и в наряды на огород ходят. Иначе Збых… тьфу ты! Иначе почтенный глава Денежного Приказа тоже самоубьётся. Его личный счетовод Любава всех старост до слез доводит. Подати до последней белки из них вытрясает. А у кого белки не хватает, велит зерно везти, или монетами из соли недоимки сдавать. Убили бы ее уже давно, да мужа, Деметрия, очень опасаются.

Дел оказалось столько, что глава Земского Приказа спал вполглаза, а ел на ходу. И слава Богам, что князь это все предвидел. Новые улицы приказал кольями разметить, и строить дома строго по ниточке. Горожане поначалу этим новшеством не слишком прониклись. Но когда к твоему строящемуся дому стража приходит, а потом затрещинами объясняет, что ты неправ, то уже не до шуток становится. Два раза своими руками собственную избу сломаешь, и начинаешь догадываться, что шутки местные власти очень плохо понимают. Город ушел за стены детинца, который смотрелся по теперешним временам каким-то куцым и даже крошечным. И Лют уже задумывался, а не построить ли второй ряд стен. Хотя, не время, пожалуй. А еще христиане попросили выделить место под церковь, а на это Лют без разрешения князя пойти никак не мог. Он нутром чуял грядущие неприятности.

А еще Лют князю подарок приготовил. Сам все придумал, когда поручения князя обмыслил, и в его правоте убедился. Надо бы проверить, как там дела у пришлых римлян из Лугдунума идут, к которым он два десятка девок прислал на работу. И Лют пошел на другой конец города, где была новая слобода заложена, Ткацкая. Там, правда, пока всего два дома стоят, но то дело наживное. И не воняет там, что характерно. Как же он с кожевниками обмишурился, просто до слез обидно…

Княжеский терем, что еще совсем недавно был огромным и помпезным сооружением, теперь казался слишком маленьким и тесным. Все-таки жить и работать в четырехкомнатном доме, где и семидесяти квадратов не было, оказалось просто невозможно. Каково это, когда во время заседаний Княжеского Совета из спальни то и дело выходит княгиня, которая шла на кухню, гонять служанок и готовить мужу ужин. Она так и не бросила эту привычку. А княжич Святослав, который уже начал ходить, и лез на колени к бородатым дядькам, которые обсуждали вопросы государственной важности? Тут серьезные дела решаются, а на коленях мальчишка сидит и за усы дергает. Надо расширяться, и эта задача стала первой на заседании Совета.

— Княже, — продолжил Лют, — за это лето в город пришла без малого сотня семей. Есть ткачи, есть кузнецы, бондари, один медник с семьей пришел, есть хорошие горшечники, не чета нашим. И даже один монах забрел, чтобы нам тут свет истинной веры принести. Ну, это он сам так сказал. Не знаю, князь, что с ним делать. Прогнать?

— Гнать нельзя, — сказал, подумав, Самослав. — Он сюда целую свору попов приведет. Тут же для них просто поле непаханое. В Соляной Городок его отошли, его Горазд быстро к делу приставит. Там христиан много, и сбежать оттуда не получится. Собаки вмиг сыщут.

— Я кого-то в посаде разместил, — продолжил Лют, — а остальных в слободы выселил…

— Да, я уже в Кожевенной слободе побывал, — поморщился князь. — Как же ты так обмишурился, Лют? Ведь передохнем от этой вони.

— Виноват, княже, — смутился боярин. — Но зато кузнецы работают, как ты велел. На отдельные куски всю работу разделили, и теперь куда больше успевают. У Максима шестеро парней трудятся. Уже по четыре панциря в месяц выдают.

— Мы с ним не расплатимся, — хмуро ответил глава Денежного Приказа. — У нас, княже, если бы не будущий приход золота от продажи рабов с севера, дело совсем плохо было бы. Мы были бы эти… Как ты это называл?… Слово еще такое затейное… Банкруты, вот! Голодранцы, чтоб понятнее было! Восемь сотен мужиков кормим, да еще сирот почти двести, да еще эти римляне блаженные, которых кроме них самих и не понимает никто. Тысяча ртов, владыка, камнем на шее висит. Лес под новую пашню валим так, что скоро его совсем не останется. Мы тут, пока тебя не было, решили прямые дороги бить через чащу, и новые деревни вдоль них ставить. Иначе в город зерно только по воде везти можно. Опять же, берега приказали очистить, чтобы волочить ладьи можно было. И если войско перебросить понадобится, это же целая мука. И вот еще что. Зверя в округе и не осталось почти, разбежался весь.

— До лета продержимся? — хмуро спросил Само.

— Должны, — кивнули все. — Соль есть, капусту квасим, как ты научил. Рыбу ловим и солим. Если озимые всходы снегом укроет, то голода не должно быть.

— Мельник не жалуется? Всем доволен? — спросил Само и успокоился, дождавшись утвердительного кивка. Халло с сыновьями ладил водяную мельницу, выкупив по честной цене материал для стройки. Почтенный Збых вернул в казну почти все, что заплатил мельнику князь. Ничего, тот еще заработает…

— А пойдем-ка на полигон сходим! — сказал вдруг князь.

— Сотня! Упор лежа принять! — сотник Добран, чью могучую шею украшала серебряная гривна, полученная за храбрость, орал на пополнение, что пришло из верных хорутанских родов. Парни были крепкие, к работе привычные, и воинами стать хотели до зубовного скрежета. Такими, как сотник! Чтобы белый плащ с красной полосой, и чтобы у дома почетный столб со звездой стоял… И чтобы все девки при одном только виде вчерашнего Лавриты или Будимира коленки себе кипятком шпарили.

— Тридцать отжиманий!

Парни тупо сгибали руки, не понимая, какое отношение имеет белый плащ и ошпаренные девичьи коленки к каждодневному изматывающему бегу, тасканию камней и подтягиванию на перекладине. И ведь даже оружие еще не давали! А они-то думали!

— Чего разлегся? — орал сотник, который каждое утро бежал вместе с ними, дыша при этом ровно, словно просто гулял по лесу.

— А ты чего мне указываешь? — взвился здоровенный бугай, которому все эти порядки не понравились с первого дня. — Мы в войско пришли! Мой отец и дед в походы ходили, и прадед тоже! И никто из них о таком и не слышал даже! Оружие когда нам дашь, сотник? Чего старые обычаи рушишь? Мы — вольные мужи, а не холопы твои.

Сотня замерла в ожидании, а сотник поднял глаза к небу! Опять! Сейчас начнется действо, обязательное для всех армий мира, и для любого времени.

— Оружие тебе дать, воин? — ласково поинтересовался сотник. — А что ты с ним делать будешь, если тебе его дам? Может, задницу мне надерешь, слабак?

Программа данного разговора была прописана в Уставе, в разделе для десятников и сотников, и была отработана до мелочей. К сожалению младшего и среднего командного состава, калечить и убивать новобранцев в воспитательных целях было строжайше запрещено. В противном случае виновный лишался месячного жалования. Заданный Уставом процесс пока сбоев не давал, и сотник услышал ожидаемый ответ:

— А вот, и надеру!

А что еще мог ответить на глазах своей сотни крепкий детина, только что вылезший из глухой хорутанской деревни на четыре двора?

— Сотня, встать! Смирно! — проорал сотник. — В две шеренги становись! Воину Яниславу копье принесите! Он меня сейчас им убивать будет!

Десятник принес фрамею, и сунул ее в руки совершенно обалдевшего парня. Сотня загудела, увидев, что командиру принесли обычную палку, а самые умные уже догадались, что мужик с гривной на бычьей шее этого дурня уделает и так. Но с палкой все получится гораздо веселее. Так оно и вышло.

Воин Янислав сжал копье белыми от напряжения пальцами и начал ходить кругами вокруг сотника, который стоял, обманчиво расслабленный.

— Ха! — сделал воин выпад, на который Добран даже не отреагировал. Он не достал до сотника примерно на локоть.

А вот следующий удар получился, что надо. Ну, почти… Могучий укол, в который провалился новобранец, ушел в пустоту. Сотник лениво отклонился в сторону, перехватил копье и толкнул плечом парня, который повалился в пыль. Фрамея улетела в сторону, а палка в руках сотника стала подниматься и опускаться, с сочным шмяканьем украшая спину бойца кровавыми полосами. Тот тихонько кряхтел, но кричать и не думал. Позор ведь великий слабость показать! Он выдержал избиение до конца, и упал на землю, кусая губы от боли и унижения.

— Чего разлегся, падаль? — услышал он ласковый голос командира. — Встал в строй!

Воин поднялся и, на подгибающихся ногах, пошел на свое место.

— Кто-нибудь еще хочет оружие получить? — многозначительно спросил сотник Добран, поигрывая палкой. — А то вон копье лежит. Никто? Тогда вот вам мое слово. Воин Янислав на неделю идет на кухню, репу чистить и зерно молоть. Ждет, пока спина не заживет. Если бы ты, лысого ежа выпердыш, застонал хоть раз, то уже завтра к мамке в деревню вернулся бы свиней пасти. А так вроде яйца есть, может толк выйти. Чего стоишь, на кухню иди!

Янислав вышел из строя, плавясь под насмешливыми взглядами товарищей. В спину ему неслись обидные смешки.

— А чего это мы развеселились? — удивился сотник. — Разговорчики в строю? Пятьдесят отжиманий и три круга вокруг лагеря! Это вам вместо ужина! Упор лежа принять!

— Суров ты, Добран! — усмехнулся князь, который подошел сзади.

— Княже! — сотник голову и ударил себя кулаком в грудь. Так их Деметрий научил. — Сам же говорил, тяжело в учении, легко в бою.

— Говорил, да, — согласился князь и повернул голову на шум, доносившийся от города.

— Княже! — заявил запыхавшийся мальчишка из Сиротской Сотни, который прибежал с выпученными глазами. — Там такое! Там такое! Купцы из Бургундии пришли! Тебе самому эту страсть увидеть нужно!