Ладья под пирамидой

Глава четвертая Раскопки

Когда Ахмед Юсеф Мустафа услышал о великой находке у подножия пирамиды, он был увлечен исследованиями гробниц знати XVIII династии в Фивах, в Верхнем Египте. Фиванский некрополь простирается вдоль пыльных холмов Ливийской пустыни на западном берегу Нила, напротив Карнакского храма и современного центра туризма Луксора, где когда-то стояли Стовратые Фивы, гордая и блистательная столица Египетской империи. В течение многих поколений западный берег был основным местом погребений фиванцев, городом мертвых, дополнявшим город живых на противоположном берегу. Здесь, у подножия холмов, могилам нет числа.

Хаджа Ахмед работал в Фиванском некрополе более двадцати лет, описывая и реставрируя великолепные росписи на стенах гробниц. Его коллеги в Каире уверяли меня, что он знает каждую из сотен фиванских гробниц не только по номерам, но и по именам владельцев, погребенных в них. Он часто так увлекался работой, что проводил в гробнице всю ночь и спал прямо на полу. Ему казалось, что он сам хозяин этой гробницы и видел сны, говорил он, которые могли сниться только тому, кто должен был быть здесь погребен.

Как только Хаджа Ахмед услышал о Царской ладье, он отложил свои «инструменты» — удивительный набор кремов для лица и кисточек, походивший скорее на гримировальный ларец какой-нибудь актрисы, чем на принадлежности опытного реставратора, — переправился через реку в Луксор и с ближайшим ночным поездом поспешил в Каир. Трудно представить себе, чтобы этот степенный и почтенный человек куда-то спешил, но, как он сам сказал, он очень торопился добраться до пирамид в Гизе и увидеть своими глазами место работы, которую, он не сомневался, поручат именно ему. Неизвестно, какие чувства обуревали его, когда он разглядел через отверстие в двадцать второй плите при тусклом свете огромные доски обшивки, передний и задний мостки Царской ладьи. Понимал ли он тогда, какая титаническая работа ему предстоит?

«Сначала, — рассказывает Хаджа Ахмед, — я был озадачен и даже напуган. Я ничего не знал о кораблестроении, и мне казалось, что тут потребуется скорее корабел, чем реставратор».

Но потом он сообразил, что никто не знает о строительстве древних египетских судов. Прошло более пятидесяти лет с тех пор, как произошло похожее открытие: тогда в Дашуре поблизости от пирамиды XII династии было найдено пять или шесть маленьких лодок (смотри шестую главу). В Департаменте древностей не осталось уже никого, кто бы знал что-либо об этих дашурских лодках. А в отчетах об их раскопках, к сожалению, не было ни слова о том, как эти лодки собирали и реконструировали.

С типичной для него уверенностью Хаджа Ахмед решил, что если эта задача выполнима, то она по силам только ему. Отступать было некуда. Когда он рассказывал обо всем этом двадцать лет спустя, меня поражала его вера, хотя тогда ни сам он, ни кто-либо другой еще не понимали, что именно лежало в погребальной траншее.

В конце 20-х годов Ахмед Юсеф Мустафа, только что окончивший первый курс Каирского института современного искусства, обратился в Департамент древностей с просьбой предоставить ему какую-нибудь работу, по возможности связанную с реставрацией. Его работа заключалась в основном в приклеивании отколотых рук, ног и носов к каменным скульптурам. Более тонкой работы ему не доверяли. Считалось, что египтяне, особенно такие молодые, как Ахмед Юсеф, не обладали достаточным мастерством, чтобы работать с уникальными, хрупкими и зачастую драгоценными предметами. Почти четыре года молодой ученый, скрывая горькие разочарования, делал формы и отливки копий экспонатов Каирского музея для музеев всего мира и с ужасом наблюдал, как нередко попытки других реставраторов восстановить более сложные предметы оканчивались провалом и совершенно искажали их истинный облик. Не раз просил он испробовать его на реставрационных работах, но ему в этом отказывали.

Однако это было не просто навязчивой идеей Ахмеда Юсефа, а одержимостью, владевшей им с детства: он верил, что обладает уникальным даром, способностью понимать мастеров и художников древнего Египта. Мне рассказали о нем удивительную историю. Однажды, когда он очищал женскую головку в гробнице фиванского некрополя, ему показалось, что она отшатнулась от прикосновения острого резца. Тогда он достал деревянные инструменты, но головке и это было неприятно. И только когда он взял мягкую кисточку из верблюжьей шерсти, черты ее разгладились и она взглянула на него благосклонно. Случай этот рассказывали мне на английском, а в это время Хаджа Ахмед, который говорит только по-арабски, сидел напротив меня, мирно сложив руки на животе, и добродушно улыбался. Интересно, верил ли он сам в эту историю? Ответа никто не знает, да и какое он имеет значение! Гораздо важнее, что эта история подтверждает то почти мистическое чувство, которое связывает этого сурового, ортодоксального и глубоко верующего мусульманина с далеким языческим прошлым его страны.

«Я ругался и скандалил в Департаменте, — вспоминает Хаджа Ахмед. — Я — патриот и хотел, чтобы египетские древности восстанавливали египтяне и тем самым служили Египту».

Его настойчивость и неколебимая уверенность в себе произвели наконец должное впечатление на кого-то из руководителей Департамента древностей, и, вместо того чтобы выгнать его, как ему угрожали, Хадже Ахмеду наконец доверили серьезное задание, о каком он только мог мечтать. Ему вручили бесформенный комок смешанного с глиной щебня с едва различимыми в нем фрагментами фаянса и осколками слоновой кости, часть которых была раскрашена. Невозможно вообразить, что представлял собой когда-то этот предмет или несколько предметов, заключенных в комке из глины и щебня.

— Занимайтесь им сколько угодно, — сказал куратор музея Р. Ф. Энгельбах, — но, пока не закончите работу, не приходите!

— Вероятно, — говорит сегодня Хаджа Ахмед, — он надеялся никогда больше меня не увидеть.

Работа потребовала от юноши не одну неделю и не две. Он сделал предварительный рисунок, очистил бляшки слоновой кости и сложил их в соответствии с предполагаемым узором. Затем сделал новые рисунки. Даже в те ранние дни ученичества его работа отличалась невероятным терпением и незыблемым стремлением найти правильное решение. И наконец, когда прошел первый месяц — срок, который он определил для самого себя, — Хаджа Ахмед пришел к Р. Ф. Энгельбаху с маленьким изящным ларцом из черного дерева в виде миниатюрного сундучка, инкрустированного фаянсом и слоновой костью. Он сегодня выставлен в Каирском музее под названием «Ларец Эхнатона».

В своем гостевом доме в пустыне Хаджа Ахмед Юсеф хранит копию ларца Эхнатона, которую охотно показывает посетителям, интересующимся техникой его работы. Некоторые элементы ларца, отмеченные на его рисунке, были очевидны, а другие — совершенно непонятны, во всяком случае вначале. Это было похоже на составление головоломки из кубиков — выражение, которое он не раз повторяет, описывая реконструкцию Царской ладьи, — с той только разницей, что реставрация ларца была гораздо сложнее, потому что он не знал, каков должен быть конечный результат.

Простое четырехкомнатное бунгало, где Хаджа Ахмед встречает своих гостей, угощает их лимонадом и сладким мятным чаем, обставлено простыми деревянными диванами и низкими столами, которые Хаджа сделал сам, и украшено копиями и моделями, фотографиями и рисунками спасенных им драгоценных предметов древности. Знакомством с некоторыми из них мы обязаны только ему. Здесь же — выполненная в масштабе один к двадцати модель Царской ладьи, фотографии величественного судна на всех стадиях раскопок и реставрации, изображения золотой погребальной маски одного из Рамессидов до и после ее реконструкции, копия прекрасного золотого пояса с фаянсовыми пластинками, имитирующими ляпис-лазурь, и подлинной бирюзой, которым, видимо, гордился один из весьма тучных чиновников фараона. Подобные предметы бесценны, и не потому, что стоят очень дорого, а потому, что представляют собой произведения искусства и ценнейшую информацию о древнейших эпохах.

Среди картин на стенах гостевого дома Хаджи Ахмеда привлекают его зарисовки мебели из погребения царицы Хетепхерес, найденного Джорджем Райзнером в 1925 году (смотри главу вторую). Вместе с другими членами экспедиции Райзнера Хаджа Ахмед занимался реставрацией этого чрезвычайно сложного и хрупкого материала на протяжении многих лет. От изысканной мебели царицы остались только фрагменты листового золота, фаянсовой инкрустации и тончайшая корочка почти обращенной в прах основы из ливанского кедра. Реконструированная мебель, выставленная в Каирском музее, и ее копия, представленная в Бостонском музее изящных искусств, — яркое, свидетельство одновременно искусства древних мастеров и современных реставраторов. Хаджа Ахмед особенно гордится элегантным ларцом со сложным инкрустированным узором из позолоченного фаянса и ценной породы дерева, где когда-то хранились льняные занавески надкроватного балдахина царицы. Этот ларец для занавесей вместе с самим балдахином были подарены царице ее супругом, фараоном Снофру, о чем свидетельствуют сохранившиеся на них надписи. Многие детали и украшения этой мебели, как потом оказалось, повторялись в конструкции Царской ладьи. Соединения кровати под балдахином были состыкованы и скреплены так же, как навес над палубной каютой ладьи, а деревянные колонны балдахина и навеса оканчивались такими же бутонами лотоса и пальметками. Это невольно наводит на мысль: а не были ли они произведениями одной и той же мастерской царского некрополя?

Погребальное снаряжение царицы Хетепхерес покорило Ахмеда Юсефа своей сдержанностью и простотой. Сам он человек простых вкусов: у него нет ни радио, ни телевизора, ни автомашины, и, если ему нужно добраться из Каира до Гизе или куда-нибудь еще, он может рассчитывать только на помощь друзей. Любой другой на его месте был бы вне себя из-за минутной задержки, но тут проявляется основная черта Хаджи Ахмеда: неистощимое терпение. Если никто не может его подвезти сейчас, он говорит, как все египтяне: «Ма’алеш» (неважно, подвезут завтра или же послезавтра, как будет угодно богу). Ключом к пониманию этого человека может служить его твердая убежденность в сочетании с его удивительным терпением и, конечно, с мастерством, умением собрать разрозненные фрагменты по общему рисунку.

Одна из его каирских знакомых объяснила мне:

— Он — шейх аль-Азхара. Немусульманину трудно понять, что это означает.

Она имела в виду, что он закончил университет, медресе, основанное в 10-х годах нашего века при одной из главных каирских мечетей — аль-Азхар. Там преподавали основы мусульманской религии. По суровости устава это медресе напоминало орден иезуитов.

Комиссия Департамента древностей приняла важное решение: вскрыть погребальную траншею, извлечь и восстановить судно, хотя никто еще тогда не знал, возможно ли вообще его восстановить и реставрировать целиком или хотя бы частично. Судя по фотоснимкам, сделанным Дунканом, деревянные части хорошо сохранились, но точно определить их состояние до снятия известняковых плит, перекрывающих погребальную траншею, было невозможно. Однако, если их снять, не приняв заранее всех мер предосторожности, процесс разрушения дерева мог ускориться.

Эту дилемму разрешил главный химик Департамента древностей доктор Искандер. Он знал, что в первую очередь необходимо заботиться о сохранности дерева. Поэтому, прежде чем поднимать известняковые плиты и, разумеется, прежде чем приступать к реконструкции судна, следовало точно определить, в каком состоянии находятся его деревянные части и как их обработать, чтобы они не подверглись разрушению впоследствии.

Маленький, худощавый, в очках с темными толстыми стеклами, доктор Искандер обладал истинно египетским чувством юмора. На своем письменном столе в Американском университете в Каире, где он читает курс химии по реставрационным работам, доктор Искандер держит мумию утки.

— Я сделал ее сам в тысяча девятьсот сорок первом году, — с гордостью объясняет он, показывая пожелтевший скелет. — И, как видите, — добавляет он с довольной усмешкой, — до сих пор ни малейших следов разложения!

Доктор Искандер был учеником, затем коллегой и, наконец, преемником покойного Элтони Лукаса, чей великолепный труд[5], впервые изданный в 30-х годах, остается основополагающим исследованием в этой области. Однако при всей тщательности описания материалов и методов, какими пользовались древние-египтяне при их обработке, Лукас почти ничего не говорит о дереве, особенно о деревянных изделиях эпохи Древнего царства. Причина весьма проста: дерево — органический материал, несравненно менее прочный, чем керамика, металл или камень, и даже в сухом воздухе пустыни дерево со временем разрушается. Очень мало деревянных предметов осталось с древнейших времен. Сохранилось всего несколько деревянных статуй, например статуя так называемого «Шейха эль-Беледа», и деревянные панели из гробницы Хесира в Саккара времен III династии. Оба эти экспоната выставлены в Каирском музее. Однако большая часть деревянных предметов эпохи Древнего царства, таких, например, как мебель из гробницы Хетепхерес, попросту рассыпалась от времени, и то, что мы сегодня видим в музеях, всего лишь реконструкция.

Доктор Искандер осторожно отщипнул кусочек дерева с верхнего слоя досок в траншее и отвез этот образец в химическую лабораторию Британского музея. Здесь было установлено, что это древесина кедра и влажность ее составляет десять процентов, то есть чуть ниже обычного процента влажности (11–12) древесины в чрезвычайно сухом климате Египта. Показания гигрометра, опущенного доктором Искандером в траншею, объяснили этот феномен. Траншея была герметично замурована с помощью жидкого гипсового раствора, доставленного из Фаюмского оазиса. Этим раствором были залиты щели между известняковыми плитами. Он противостоял времени в течение почти пяти тысяч лет. Первоначально дерево, так же как положенные сверху тростниковые циновки, потеряло какое-то количество влаги, но затем установилось равновесие. Когда воздух в траншее поглотил этот излишек влаги, его собственная влажность стабилизировалась на уровне 88 %. В то же время температура в траншее хотя и подвергалась некоторым колебаниям, но в основном почти не отклонялась от 22 °C[6]. Благодаря этому древесина ладьи удивительно хорошо сохранилась и, по словам одного свидетеля, «выглядела так, словно ее положили сюда только в прошлом году, а не почти пять тысяч лет назад».

Однако сбалансированная и постоянная среда, в которой оставалась Царская ладья столько лет, сейчас могла быть в любой момент нарушена. Поэтому над всей корабельной траншеей воздвигли огромный навес, чтобы укрыть мощные краны, необходимые для подъема известняковых плит. Самая большая из них, по расчетам Салах Османа, инженера, которому была поручена эта операция, весила чуть менее шестнадцати тонн. Доктор Искандер посоветовал сразу заменять каждую снятую плиту деревянным настилом или щитом, обитым несгораемым и водонепроницаемым материалом, чтобы по возможности сохранить в траншее прежнюю атмосферу.

«Если мы оставим траншею полностью открытой, — объяснил он, — влага, сохранявшаяся в древесине тысячи лет, начнет испаряться, и дерево будет сильно деформироваться или даже вообще разрушится. Наша задача заключается в том, чтобы этого не допустить».

Чтобы поднять все гигантские плиты, потребовалось два месяца, несмотря на то что для этого использовались механические краны и захваты — огромные стальные клещи, которые подхватывали плиты с боков. Целая толпа журналистов и почетных гостей, дипломатов, политиков и археологов собралась на торжественную церемонию вскрытия последних блоков и подъема первой многотонной плиты. Произошло это 23 ноября 1954 года, ровно через пол года после того, как Маллах впервые заглянул в корабельную траншею сквозь отверстие, проделанное в двадцать второй плите. Однако, когда первая плита была поднята, присутствующие почти ничего не успели разглядеть в траншее: доктор Искандер настоял на том, чтобы ее немедленно заменили деревянным щитом.

Между первой и второй плитой вбили деревянные клинья, чтобы в образовавшуюся щель можно было вставить рычаги. На этой стадии использовать стальные захваты оказалось невозможно: для них просто не хватало места. Поэтому первую плиту обвязали канатами, и два подъемных крана, работавшие синхронно, чтобы удерживать огромный каменный блок в горизонтальном положении, медленно ее подняли. Момент был напряженный. Незначительная ошибка, одно неосторожное движение — и массивная глыба рухнула бы в траншею, однако она медленно, но уверенно поднималась, и, наконец, краны отвели плиту от погребальной траншеи и осторожно опустили ее на деревянные катки. Затем рабочие выкатили ее на этих катках из-под навеса. Во всей этой операции из современных механизмов применялись лишь подъемные краны. Древние же египтяне пользовались только клиньями, рычагами, канатами и катками, и скорее всего рабочие Хеопса и Джедефра именно с помощью таких примитивных орудий устанавливали на место эти гигантские плиты сорок пять столетий назад.

На обоих концах и вдоль нижней стороны каждой плиты были углубления, видимо, для точной укладки плиты на их место над траншеей. Поскольку отверстия вдоль нижней стороны плит располагались по западному их краю, да и замыкающие, ключевые блоки находились на западном конце траншеи, было очевидно, что древние строители укладывали плиты одну за другой, продвигаясь с востока на запад. Довольно большой прямоугольный ров, вырубленный в скальном грунте плато к западу от корабельной траншеи, по-видимому, имел какое-то отношение к укладке огромных плит. В нескольких метрах восточнее траншеи были обнаружены круглые колодцы, однако каково было их назначение, современные инженеры до сих пор не могут решить.

Но даже если бы мы до конца поняли, как гигантские плиты были с такой точностью уложены на место, мы бы все равно восхищались мастерством древних строителей. Ведь египтяне III тысячелетия до нашей эры не знали колеса, не имели ни ворота, ни каких-либо блокоподъемных механизмов и тем не менее умели вырубать в каменоломнях, обтесывать и перевозить эти шестнадцатитонные монолиты и уверенно укладывать их над траншеей с ее хрупким содержимым, которое превратилось бы в груду щепок, если бы хоть одна плита свалилась вниз. А ведь достаточно было малейшей ошибки или неточности!

На многих, плитах еще сохранились отметки, сделанные в каменоломнях, иероглифы, начертанные красной и желтой охрой и сажей. Они похожи на торопливые, сокращенные указания мастеров, как именно обрабатывать тот или иной монолит. В отметках этих, видимо, содержатся измерения в локтях (древний египетский локоть равнялся 53 см). Был на них и царский картуш фараона Джедефра, тот самый картуш, который определил Маллах, когда впервые обнаружил плиты. За исключением картуша Джедефра, который давно был известен, остальные пометки еще не удалось расшифровать. Дальнейшее их изучение могло бы многое рассказать нам о технике разработок в древних каменоломнях. Но отметки подтвердили один факт: место фараона Джедефра в списке правителей IV династии. Если именно Джедефра занимался погребением фараона Хеопса, значит, по логике вещей он был его непосредственным преемником.

Когда плиты сняли с траншеи, все древние отметки на них были опылены для лучшей сохранности тонким слоем семипроцентного раствора поливинилацетата. Но, несмотря на это, время сделало свое, и сегодня разобрать эти отметки почти невозможно. Надписи на огромных плитах, уложенных рядом с корабельным музеем, защищает от зноя, ветра и пыли все тот же первоначальный тончайший слой поливиниловой пленки да несколько деревянных щитов, чтобы предохранить их хотя бы от прямых лучей солнца.

Известняковые блоки покоились на бортах метровой ширины, вырубленных на глубине около двух метров от верха траншеи. Их удерживали на месте распорки, известняковые плитки гораздо меньшего размера, вбитые для большей надежности между концами блоков и стенами траншеи. Совершенно очевидно, что древние строители стремились замуровать корабельную траншею как можно герметичнее. Что беспокоило их — все-разрушающее время, атмосферные изменения или насекомые? Или они уже знали об осквернении могилы Хетепхерес, матери Хеопса, и прилагали все усилия, чтобы наглухо замуровать и скрыть корабельное захоронение? Этого мы не знаем.

28 января 1955 года убрали последнюю гигантскую плиту, и теперь можно было увидеть всю траншею с ее содержимым. Составная фотография, сделанная в этот момент, запечатлела верхний слой, покрытый известковой пылью и маленькими кусочками гипса, упавшими в траншею еще в древние времена. Под пылью находился слой материи, скорее всего полотна, однако она почти распалась, и определить ее более точно оказалось невозможно. Остатки похожих на подушки предметов со слоями материи, пропитанной смолой, были, очевидно, не чем иным, как кранцами, которые предохраняли борта ладьи от ударов у причала. Кроме того/здесь находились веревки и циновки, но настолько ветхие, что рассыпались при малейшем прикосновении; их можно было сохранить, лишь пропитав смолами. Циновки и веревки из тех же самых материалов, которые египтяне используют и по сей день, в отличие от китайцев и японцев, сменивших традиционное сырье на дешевую синтетику. Впоследствии лабораторные анализы подтвердили первоначальный вывод, что все это изготовлено из ситника и тростника, которые росли на заболоченных берегах великой реки еще до того, как люди поселились в Нильской долине.

В дальнем западном конце траншеи возвышался форштевень ладьи в форме перевязанного пучка стеблей папируса, состоящий из двух частей, сразу же опознанный по фотоснимкам Дункана. Однако теперь его можно было лучше разглядеть. Обе части форштевня оказались слегка смещенными по отношению одна к другой, а верхняя крышка — расколотой пополам. На форштевне сохранились желобки от веревок, которыми скрепляли его половинки.

Рядом с носовой частью ладьи со дна траншеи поднимались две длинные, изогнутые и заостренные доски; точно такая же пара изогнутых досок поднималась на противоположном, восточном, или кормовом, конце траншеи, и между ними лежал ахтерштевень ладьи с аналогичным рельефом в виде перевязанного пучка стеблей папируса, напоминающий о тростниковых челнах, первых суденышках древних египтян. Сразу возникала мысль, что эти пары заостренных изогнутых досок являются деталями судового набора и должны соединяться между собой в носовой и кормовой частях и что форштевень и ахтерштевень, очевидно, как-то крепились с их помощью.

Ближе к середине траншеи лежало длинное весло, то самое, на которое упал солнечный луч, отраженный зеркалом Камаль эль-Маллаха. Здесь же оказалась в беспорядке навалена куча мелких деталей, в том числе несколько деревянных щитов или настилов, назначение которых было трудно определить. Но уже тогда, при первом взгляде на все захоронение, стало ясно, <что ключ к головоломке, которую предстояло решить Ахмеду Юсефу, следовало искать в том, как древние египтяне укладывали в траншею Царскую ладью. Они не свалили все деревянные части корабля беспорядочной кучей, а действовали систематизированно и рационально. Нос ладьи был обращен на запад, корма — на восток, бортовые доски левого борта — слева, правого борта — справа. Во все времена и у всех народов моряки славились своей аккуратностью — необходимое качество для тех, кто проводил полжизни в тесноте замкнутого пространства лодки или корабля. Поэтому порядок расположения содержимого траншеи, пожалуй, больше всего напоминал судостроительную верфь.

Хаджа Ахмед Юсеф смог приступить к непосредственным работам по извлечению деревянных частей ладьи только в декабре 1955 года, через полтора года после находки корабельной траншеи. Многое было сделано за это время. Все известняковые плиты были изъяты и уложены поблизости, а над самой траншеей возведена настоящая реставрационная лаборатория. В первые месяцы того же года Искандер позаботился о консервации и выемке циновок и веревок, лежавших на верхних деревянных частях ладьи. Несмотря на крайнюю хрупкость этого материала, Искандеру удалось спасти достаточную часть его для экспозиции корабельного музея.

Все это время Ахмед Юсеф не сидел сложа руки. Хотя он с самого начала входил в комиссию по спасению Царской ладьи, его непосредственная работа началась лишь после вскрытия траншеи и изъятия верхнего слоя циновок и веревочных узлов, то есть после того, как обнажился весь деревянный корпус большой лодки. Хаджа Ахмед занимался реставрацией древностей уже четверть века, но у него еще не было опыта в восстановлении старинных лодок, и фактически он ничего не знал о технике кораблестроения ни в древности, ни в наши дни. И в этом незнании он был не одинок. Двадцать пять лет назад морская археология являлась исключительно привилегией искателей сокровищ, которые занимались добычей золота древних индейцев с затонувших испанских галионов. О кораблестроении в до-римскую эпоху почти ничего не было известно. Сегодня многое в этой области изменилось, главным образом благодаря трудам морских археологов, таких, как Джордж Басс и Питер Трокмортон, разработавших методику подводных раскопок на опыте подъема погибших судов у мыса Гелидонья, таких историков, как Лайонел Кассон и Бьёрн Ландстрём, собиравших сведения о многих судах различных периодов, и таких реставраторов, как сам Ахмед Юсеф Мустафа, который путем терпеливых поисков, ошибок и находок стал специалистом по древним египетским судам и знатоком кораблестроения тех далеких времен.

Однако вначале Хадже Ахмеду пришлось почти полтора года после первого осмотра корабельной траншеи изучать все имеющиеся материалы по кораблестроению, читать и готовиться. А читать было, в сущности, нечего, особенно на арабском языке, но зато было предостаточно материала в виде рельефов и росписей на стенах гробниц и сотен маленьких деревянных моделей лодок, которые стали необходимой частью погребальной утвари в более поздние времена. Основная проблема, несмотря на обилие такого материала и необычайную точность исполнения всех деталей, заключалась в том, что этот материал почти ничего не сообщал о самом процессе кораблестроения. Лишь немногие рельефы, например, в гробнице вельможи Ти V династии, найденной в Саккара (смотри шестую главу), изображали довольно подробно строительство лодки, однако эти подробности можно было понимать и так и эдак, и они мало что давали. Только сегодня, после того как Хаджа Ахмед приобрел знания и опыт за время реконструкции Царской ладьи, мы можем правильно оценить рельеф в гробнице Ти, изображающий строительство лодки в те древние времена.

Хаджа Ахмед изучил все доступные источники со свойственной ему неторопливостью и методичностью. Но, несмотря на все свои знания, Хаджа Ахмед скорее мастер, а не ученый и, как большинство искусных мастеров, прежде всего сугубо практичный человек. Похоже, знания приходили к нему главным образом через его руки с широкими и почти квадратными кистями, но деликатность и мягкость их прикосновения можно оценить даже по той осторожности, с какой эти руки наливали гостье стакан мятного чая.

В конце концов Хаджа Ахмед понял, что только сами доски древней ладьи являются ценнейшим для него материалом.

Разрешить головоломку можно, лишь сопоставляя и соединяя их, ощупывая каждую часть деревянного судна собственными руками; только тогда можно понять, как они состыковываются.

Тем временем он изучил все, что мог, относительно конструкций деревянных судов. В нильских мастерских Ма’ади, южнее Каира, и в Александрии, крупнейшем египетском средиземноморском порту, он наблюдал за строительством всевозможных судов: простых гребных лодок, удлиненных барок, которые так легко скользят по Нилу под латинскими парусами при северном ветре, и больших, пузатых барж «дахабийехс» с обрубленным носом и кормой, перевозящих пассажиров вверх и вниз по реке. Он порой участвовал в работе корабелов и, когда наконец понял суть их ремесла и обрел уверенность, сам построил много моделей нильских лодок в масштабе один к десяти; ныне они выставлены в музее. Между лодками, которые он изучал, и Царской ладьей, ожидавшей его в погребальной траншее, существовало одно огромное различие, но это поняли гораздо позже.

В конце июня 1955 года доктор Искандер завершил свою работу по консервации и извлечению верхнего слоя тростниковых циновок, но археологический сезон заканчивался. Египетское лето вступило в свои права на пустынном плато. Внутри корабельной траншеи влажность была намного выше сухой атмосферы снаружи, а температура — намного ниже. Поэтому решили снова изолировать ладью в траншее на весь жаркий период, который длится здесь примерно до конца нашей европейской осени. Наконец, в декабре деревянные щиты были убраны, и Хаджа Ахмед установил над траншеей придуманные им устройства для подъема из нее частей ладьи. Эти довольно простые устройства представляли собой деревянные щиты, подвешенные непосредственно над местом работы на канатных блоках, что позволяло поднимать или опускать их на нужную глубину, не прикасаясь к деревянной обшивке Царской ладьи.

Хаджа Ахмед взял на себя огромную ответственность. Каждая деталь древней лодки была уложена в траншею с необычайной аккуратностью, и сделали это, по-видимому, те же самые люди, которые строили ладью и точно знали, как сочетались ее различные части. А теперь эти части предстояло поднять из траншеи человеку, лишь смутно представлявшему, как их собирать, и который к тому же прекрасно понимал, что малейшая его ошибка может навсегда погубить ценнейший экспонат.

Другой человек на его месте, наверное, испугался бы и не смог бы решить, какую из корабельных досок следует поднять первой, зная, что от этого зависело слишком многое, если не все. Осторожное и серьезное отношение Хаджи Ахмеда к этой задаче позволило ему преодолеть свою неуверенность и принять на себя всю ответственность за операцию, значение которой было неизмеримо. Легко распознавались весла, и здесь не возникало никаких трудностей, но что представляли собой доски набора и обшивки корпуса ладьи, как они соединялись между собой — все это на данном этапе оставалось в области чистых догадок. И действительно, первая же деталь, поднятая из траншеи и описанная в регистрационном дневнике, доставила позднее Хадже Ахмеду немало неприятностей. Этот деревянный столбик в действительности оказался опорой небольшого паланкина в носовой части судна. Но затем работа пошла легче. Проблемы возникали одна за другой: как извлечь из траншеи непрочные или растрескавшиеся части ладьи или, например, длинные доски бортовой обшивки?

В траншее оказалось тридцать слоев. Каждый слой фотографировали и снимки делали метр за метром, чтобы точно зафиксировать каждую часть слоя по отношению к соседним. Затем фотографировали отдельные участки слоя, зарисовывали и нумеровали и только после этого их извлекали из траншеи. Под навесом реставрационной лаборатории, устроенной рядом с траншеей, каждую деталь Царской ладьи описывали и регистрировали самым тщательным образом одновременно на английском и арабском языках, затем осторожно очищали пылесосными щетками и обрызгивали для сохранности тонким слоем поливинилацетата. Под наблюдением доктора Искандера отдельные части ладьи по мере надобности пропитывали раствором смолы Маркона в ацетате (соли уксусной кислоты) для их консервации и сохранения, а также двухпроцентным раствором ДДТ, чтобы отпугнуть насекомых.

Хаджа Ахмед уже понял, что отдельные части большой ладьи были уложены в определенной последовательности, и это давало ему надежду восстановить ее в первозданном виде. В той же самой последовательности все части Царской ладьи, по мере того как они были извлечены из траншеи, описаны и соответствующим способом обработаны, укладывались под навесом реставрационной лаборатории.

Схожие по конструкции или имевшие, по-видимому, аналогичное назначение части ладьи зарисовывались в траншее и затем укладывались в лаборатории в том же порядке. Этот метод оказался особенно удачным по отношению к деревянным щитам, лежащим сверху. Под конец выяснилось, что они были частью опалубки и некоторые из них служили стенками и полом палубной каюты. Если бы это не удалось установить, пришлось бы долго ломать голову, как соединить эти щиты с другими частями судна.

Это было несомненно самым выдающимся археологическим подвигом в районе пирамид Гизе после открытия Райзнером вторичного захоронения царицы Хетепхерес, совершенного тридцать лет назад. Кстати, вся работа по выемке и реконструкции Царской ладьи проводилась методом, разработанным Райзнером. Д. Данхэм, участник экспедиции Райзнера, а позднее куратор отдела Египетского искусства в Бостонском музее изящных искусств, так описывает метод Райзнера: он производил расчленение, разделение на составные части найденного здания, или группы руин, или отдельного предмета. При этом методе отдельные детали древней находки зачастую утрачиваются. Однако при тщательном описании всех этапов работы, как признает сам Райзнер, ученые и археологи в будущем смогут восстановить находку в ее первоначальном виде, и это оправдывает подобного рода расчленения. После открытия погребения Хетепхерес и других, менее значительных находок Райзнер выработал метод раскопок в помощь будущим археологам: следует изучать каждый квадратный фут, фотографируя, зарисовывая и описывая каждый определенный предмет и неопределенный фрагмент на месте его находки и по отношению к другим фрагментам, и все, все записывать!

Тот же самый принцип применялся и при раскопках Царской ладьи: точное описание мельчайших деталей и на месте погребения, и в лаборатории, во время реставрации, величайшая осторожность при консервации хрупких частей, но прежде всего неторопливость и обдуманность каждого этапа, чтобы само время могло указать на ошибки археолога прежде, чем они станут непоправимыми. Все это составляло основу методики Райзнера. Хотя сам Хаджа Ахмед и не участвовал никогда в раскопках Райзнера, он усвоил его тончайшую технику, когда реставрировал деревянную мебель из гробницы Хетепхерес.

Хаджа Ахмед работал в корабельной траншее. Искандер и Заки Нур, в то время главный куратор всего района пирамид, занимались определением, консервацией и сохранением извлеченных предметов непосредственно в лаборатории. Однако задачу подъема Царской ладьи из ее захоронения Хаджа Ахмед взял целиком на себя. Это решение до известной степени объяснялось его почти мистическим чувством близости с далеким прошлым, особенно с древними мастерами: камнерезами, ювелирами, гончарами и корабелами. Здесь, в одиночестве, в корабельной траншее, где его никто не беспокоил, он как бы вживался в прошлое и в сущность того, что лежало перед ним. Когда он держал в своих руках деталь ладьи, ощущал ее вес, оглаживал ее своими короткими чуткими пальцами, он находил ответы на многие загадки.

В последних числах июня 1957 года, после двух долгих сезонов раскопок, вырубленная в известняке траншея к югу от Великой пирамиды была наконец полностью очищена. Ее длина достигала тридцати двух с половиной метров, а ширина — пяти. Погребенная в траншее Царская ладья была расчленена на 651 часть, которые, если их разъединить на изначальные элементы, состояли бы из 1224 отдельных деталей, включая все основные доски обшивки. Почти все они были из кедра, но некоторые более мелкие части — из акации, ююбы и других пород деревьев, известных в Египте с древнейших времен. Кедр, по определению лаборатории Британского музея, был привезен из той части Сирии, которая известна теперь как Ливан; там-длинная и по-своему прекрасная горная цепь отделяет полосу побережья от внутренней части страны, где некогда росли целые массивы этих вечнозеленых великанов.

За исключением нескольких осколков или обломков почти чистой меди, в траншее не оказалось никаких иных металлических деталей. Во время раскопок были вынуты камни, которые очевидно служили балластом для устойчивости ладьи, а также многие метры веревок; эти веревки или канаты лежали между всеми слоями захоронения и устилали дно траншеи. В корабельном погребении не нашли никаких сокровищ, кроме самой Царской ладьи, не обнаружили никакого, даже самого скромного погребального дара, который подсказал бы нам, кто и для чего похоронил это судно. Здесь не было никаких надписей, за исключением отметок мастеров из каменоломни, нацарапанных на массивных плитах, и каких-то странных символов, заключенных в треугольники (перевернутые пирамиды?), грубо начертанных на южной стене самой траншеи.

Среди последних извлеченных предметов оказались кусок необработанного черного базальта, видимо служивший молотком, и узкий осколок кремня, в виде двустороннего резца или долота. Эти инструменты вместе с черепком дешевого, плохо обожженного сосуда (египтяне до сих пор используют такие сосуды, так как вода в них всегда прохладная за счет ее частичного испарения сквозь пористые стенки) были единственными чужеродными предметами, найденными в захоронении. Видимо, их обронили по недосмотру или сбросили в траншею древние строители. Можно представить, как проклинал себя и всех владелец резца, когда понял, что его драгоценный кремневый инструмент навсегда остался на дне траншеи, — проклинал, разумеется, молча, ибо гробница богоравного фараона находилась всего в нескольких локтях от него.