«Мечта» уходит в океан

Глава вторая «По морям, по волнам…»

Абу пришел к нам в дом на другое утро. На его голове покоилась черная капитанская фуражка с золотой кокардой, будто он в самом деле собрался в плавание. Бабуля была так ему рада, что не знала, куда усадить, предлагала чайку, пирожки, которые испекла накануне. И все: «Андрей Борисович! Андрей Борисович!», мне делала страшные глаза, когда я называл гостя «Абу». Это имя бабушке не нравилось, она считала, что мы не имеем права обращаться так к взрослому человеку.

Войдя в мою комнату, Абу сел в старое кресло, которое по этому случаю было принесено из большой хозяйской гостиной; кресло скрипучее, с вытертым плюшем обивки, с продавленными пружинами, но сидеть в нем очень уютно: оно глубокое, мягкое, с удобными боковинами для рук.

Рядом с Абу на стуле разместилась Ленка. Окно около моей кровати было распахнуто настежь. Абу взглянул через окно на Карадаг, потом на меня, Лену, перевел взгляд на бабулю, которая снова забежала в мою комнату, чтобы еще раз спросить Абу, не хочет ли он хотя бы холодного молочка.

— У меня, товарищи, есть очень дурная привычка — я курю, — сказал Абу тихо. — Надеюсь, что от этой привычки я скоро избавлюсь, потому что твердо решил в это лето бросить курить.

Он медленно набил трубку желтым пахучим табаком, прижег табак, прикрывая люльку трубки большим пальцем правой руки, медленно затянулся и, так же не торопясь, выпустил дым из ноздрей в сторону открытого окна. На его сухом длинном лице отразилось наслаждение, у глаз образовались пучочки морщинок, а глаза стали задумчивыми и строгими.

— Вот какое дело, ребята! — сказал Абу. — Все у нас с отплытием в порядке. Яхта стоит у причала. Все необходимое мы с вами погрузили на ее борт, навигационные карты готовы, разрешение на выход в море имеется…

Он снова полез в карман пиджака, но уже в противоположный тому, где хранится трубка, вынул из кармана конверт, на который были наклеены большие почтовые марки.

— Надо мне сегодня зайти на почту, отправить это письмо, — сказал Абу. — Дело в том, друзья, что в Болгарии у меня есть давний друг, очень хороший друг…

Он минуту помолчал.

— Однажды мой сухогруз стоял у берегов Ганы на рейде порта Такоради — мы привезли в Гану автомашины и должны были взять какао-бобы. Жара, влажность — нелегкий район. И надо же такому случиться: как раз накануне того дня, как мое судно должны поставить к причалу, случилась беда. У меня и раньше побаливало в правой стороне живота. А тут вдруг крепко схватило. Корабельный фельдшер определил: «Приступ аппендицита». Нужна немедленная операция. Сам фельдшер делать не решался. Раз стоим возле большого порта, лучше обратиться к специалисту. А тут, как назло, разыгрался внезапный шторм. Стоим на рейде, далеко за пределами порта, фактически в открытом океане. Ночь, ветер свистит, теплоход валит с борта на борт, а меня крутит — боль в животе нарастает.

Фельдшер категорически против отправки на берег. Считает, что не выдержу дороги по разбушевавшемуся океану. Нужно вызывать хирурга с берега. Четверо ребят-матросов сумели спустить в кипящее море бот и ушли в ночь. Я об этом не знал, а то бы воспротивился: дело затеяли опасное. Но мне ничего об этом не сказали. А вскоре я впал в бессознательное состояние. Пришел в себя уже после операции. Открыл глаза и вижу над собой незнакомое усатое лицо, и нос крючком, как у орла, и темные смеющиеся глаза.

«На здравье!» — сказала эта усатая физиономия.

Так я познакомился с Тодором Карабойчевым, болгарским хирургом. Когда узнал, что он сделал для меня, то проникся к нему огромной благодарностью. Мои матросы с великим трудом добрались до берега. Нелегко было в порту ночью отыскать и хирурга. Оказалось, что в местном госпитале работает болгарин, опытный специалист. «Помогите, наш капитан умирает». Уговаривать не пришлось. На предельных скоростях автомашина добиралась до причала, где стоял бот. И вот в штормовую темень бот отправился в океан. Все прошло благополучно, но я представляю, как рисковали пассажиры бота. Шторм в ту ночь был крепкий. В нашем судовом лазарете Карабойчев вместе с фельдшером вспороли мне брюхо и спасли от гибели. Обнаружили гнойный аппендицит. С того дня мы и стали друзьями с Карабойчевым. Он давно вернулся в свою родную Болгарию, работает в Варне хирургом в городской больнице, я несколько раз бывал у него в гостях, когда мое судно заходило в Варну, он приезжал ко мне в Ленинград. Так что дружба давняя.

И вот через два дня исполняется моему другу пятьдесят лет. Написал я поздравительное письмо, да запоздал с отправкой — адреса никак не мог отыскать, блокнот куда-то затерялся, и обнаружил блокнот только сегодня. За два дня не дойдет письмо до Варны, а жаль! Хотелось бы к сроку…

— Как же быть? — протянула Ленка, и лицо ее круглое печально вытянулось.

Меня вдруг осенило:

— Куда мы завтра уходим на яхте?

— В Турцию, — сказал Абу.

— Так давайте маршрут изменим и завернем вначале в Болгарию. Пусть письмо идет своим путем — почтой, а мы на яхте прибудем в Варну и поздравим вашего друга лично. Как вы думаете?

Абу улыбнулся:

— Именно так я и думаю. Отличная идея!

— Значит, идем вначале в Болгарию? — обрадовалась Ленка. — Как здорово!

— А я рад тем более. Завтра прихожу в девять, отправляемся в путь. А ты, Леночка, беги сейчас в библиотеку, забирай все книги, которые найдешь про Болгарию, приноси к Антону, и читайте до вечера. Читайте, выписывайте. Постарайтесь как можно больше узнать про страну, куда возьмет курс наша «Мечта».

Абу спрятал письмо обратно в карман, встал.

— Ну, а я пошел на почту. Пусть мой привет Тодору доберется до него не только по морю, но и по воздуху. — Он поднял в приветствии руку: — «По морям, по волнам…»

Я весело подхватил:

— «Нынче здесь, завтра — там…»

В девять ноль-ноль другого дня мы отдали швартовы. Абу скомандовал: «Полный вперед!», я вытянул почти до отказа рукоятку газа, и мотор нашей яхты стал набирать обороты. Острый нос судна приподнялся и стал уверенно и мощно рассекать набегающую волну.

Абу, Лена и я стояли в рулевой рубке. Мы чуть ли не кричали от восторга. Наконец-то отправились в морское путешествие. Ленка растягивала рот до ушей, казалось, что даже веснушки на ее щеках прыгают от удовольствия. Абу улыбался тоже, но сдержанно, как и положено капитану. Я, как известно, был старшим помощником, поскольку принадлежу к мужскому племени, поскольку сильнее Ленки и хорошо умею плавать. Ленка безропотно согласилась называться вторым, была и этому довольна.

Мы стояли в рубке, следили за приборами. Абу держал руки на штурвале, нос судна целился в открытое море. Временами мы посматривали в сторону кормы — за нашими спинами, за толстыми стеклами задней стенки рубки уплывала все дальше и дальше от нас родная земля. Поначалу, когда мы выходили из залива, Карадаг со стороны моря показался нам огромным и темным. Я даже подумал о нас с Леной с уважением: на какую кручу вздумали забраться! Острые очертания горной гряды были серо-зелеными. Но чем дальше мы уходили в море, тем Карадаг становился темнее, наливался синевой и вскоре стал похож на далекую, уходящую за горизонт тучу. Ярко светило утреннее солнце, золотом отсвечивало на гребнях волн, свежий пахнущий морем ветер гулял по рубке, теребил наши волосы. Как нам было радостно и счастливо!

Абу первым начал:

Мы пели любимую песню Абу, которая ему нравилась с детства, с далеких довоенных времен, которая, может быть, и вывела его на дорогу моряка.

Мы пели эту песню, и ветер подсвистывал в снастях нашим голосам.

Сейчас передо мной открытое море, я стою в рулевой рубке, зовусь старшим помощником, наше судно мчится на запад, к берегам Болгарии. Не на всех парусах, а на всех лошадиных силах, которые заключены в мощном дизеле нашей «Мечты». А паруса мы пока не трогаем. Абу сказал, что нам в пути еще предстоит обучиться ставить, убирать и маневрировать под парусами. А дело это сложное.

Мы с Леной не теряли времени даром. Прежде всего с помощью Абу учились управлять судном. Перед тобой в рулевой рубке — компас. Мы сразу же, как велел Абу, стали говорить не по-сухопутному — ко́мпас, а по-морскому — компа́с. По показаниям компаса ты и держишь направление хода судна. Дело, конечно, не такое простое, как я описал, но мы с Леной справились с ним довольно быстро. Потом учились одолевать волну и встречный ветер. Ведь и волна и ветер стремятся во что бы то ни стало сбить судно с курса. Ударит волна в правую «скулу» яхты, да так, что, кажется, разорвет корпус до самых шпангоутов. Ветер тоже не отступает, наваливается на наше суденышко своим невидимым, но огромным и тяжелым телом, толкает в сторону, норовит опрокинуть. А рулевой должен уметь одолеть и волну, и ветер, вопреки стихиям вести свое судно по точно заданному курсу.

Лена и я старались вовсю и, кажется, добились некоторых успехов. Судно нас слушалось. Штурвал на нем легкий, даже Лена со своими девчачьими силами легко с ним справляется. А я тем более. Абу похвалил:

— Кажется, из вас получатся отличные рулевые. За это я спокоен. Теперь нам надо освоить штурманское дело. Оно посложнее…

Что верно, то верно — дело непростое. Во-первых, надо хорошо считать, а, если говорить по правде, математику я недолюбливаю. Не то что в ней слабак, нет, если надо решить даже трудную задачку из учебника — решу, придется только мозгой пошевелить. Но радости я от этой задачки не испытываю. Она для меня как овсяная каша, которой по утрам кормит меня бабуля, — не люблю, надоела, а есть надо, иначе с бабулей конфликт.

Чтобы вести «Мечту», нужно уметь определять местоположение, или, как говорят моряки, координаты, с помощью секстанта, по звездам, солнцу и луне уметь делать расчеты по навигационной карте. Без математики не обойдешься. Взял я карандаш, бумагу и принялся считать. И вот настал час, когда по солнцу с помощью секстанта впервые определил долготу, на которой находится «Мечта». Абу, проверив, подтвердил: расчет почти правильный. Похлопал меня по плечу:

— Значит, и штурман из тебя понемногу получается.

С Леной дело обстояло хуже. Лена любит стихи, собирает в альбом открытки с цветами и киноактерами, в Симферополе ходит в студию живописи, и о ней говорят, что, мол, будущая знаменитость. Математика для нее еще страшнее, чем для меня: в школе по математике она неисправимая троечница. Решительно заявила:

— Все готова делать: стоять на штурвале, подымать паруса, готовить вам обеды, даже мыть за вас посуду и драить палубу, но штурманом быть не могу, такое навычисляю, что вы не в Болгарию попадете, а будете ходить по кругу в центре Черного моря.

Мы пожали плечами: что ж делать с девчонкой, придется уважить просьбу.

— Справимся с мореходством с тобой вдвоем? — спросил Абу.

— Справимся! — ответил я, хотя в своих силах пока не был достаточно уверен: большая ответственность — прокладывать курс судну!

Так мы поделили свои обязанности. В полдень Лена сказала, что пора нас кормить, и отправилась на камбуз. Мы ничего не сказали в ответ, но были довольны: теперь у нас есть добровольный кок.

Через час на яхте зазвенел гонг: обед готов.

Лена пришла в рубку сменить нас, а мы отправились на камбуз, где стояли котелки с дымящимися свежими щами. Поели с удовольствием, хотя это было не такое простое дело. Яхту швыряло на волне — тарелку на стол не поставишь, иначе щи тебе на штаны. Ели прямо из котелков, которые крепко держали в руках. Обед от этого был еще вкуснее.

А через час произошло событие, о котором мы должны были записать в судовом журнале. Делать записи в судовом журнале Абу поручил мне.

— В судовом журнале записи должны быть краткими, — поучал Абу. — Но поскольку рейс у нас необычный, в этом путешествии мы впервые открываем неведомый мир, нас наверняка ждет немало приключений, судовой журнал можно превратить в путевой дневник.

Так я получил еще одну обязанность на борту «Мечты» — быть летописцем. Это было мне на руку — ведь предстояло писать для школы летнее сочинение. А что может быть лучше нашего путешествия для такого сочинения?

Так вот, через час после обеда мы в открытом море встретили огромный пассажирский теплоход. Во время нашего пути из Планерского суда появлялись то и дело, но шли они далеко. А этот вдруг выполз из-за горизонта прямо по нашему курсу, и мы сразу же поняли, какой он большой.

— Пассажир! — сказал Абу, присмотревшись через бинокль к синему пятнышку на самом краю моря. — «Иван Франко» или «Шота Руставели».

Но он ошибся. Когда громадина приблизилась к нам настолько, что можно было в бинокль разобрать ее имя, мы прочитали: «Михаил Лермонтов».

— У меня на нем приятель капитаном, — радостно сообщил Абу.

Какое это было красивое судно! Черный борт, ослепительно белые палубные надстройки, красный кант на дымовой трубе. Мы с Леной подсчитали по иллюминаторам и окнам пассажирских кают на верхних палубах, что высотой теплоход больше семиэтажного дома.

— Семь этажей! — изумлялась Лена. — Настоящий плавающий дом! Вот бы на нем прокатиться!

— На судах не этажи, а палубы, — заметил Абу. — А прокатиться ка нем наверняка тебе доведется. Таких пассажирских судов в нашем флоте становится все больше и больше, и попасть на них не так уж трудно.

Он снова приставил к глазам бинокль, долго рассматривал приближающееся судно.

— «Михаил Лермонтов» имеет порт приписки Ленинград, — сказал Абу. — Значит, на Черное море он попал с круизом. Должно быть, какая-нибудь иностранная компания зафрахтовала, то есть наняла для развлекательного путешествия туристов.

Красавец теплоход прошел от нас в полумили. Абу вдруг шагнул на корму, быстро достал из ящика несколько разноцветных флагов, прикрепил ловкими точными движениями к линю и тут же вознес к вершине мачты.

Как красиво они затрепетали на ветру!

— Это я поднял выраженное флагами приветствие: «Счастливого плавания!» — пояснил Абу.

Можете себе представить, как мы обрадовались, когда через несколько минут на мачте «Михаила Лермонтова» нам в ответ поднялись такие же флаги: «Счастливого плавания!» На палубах левого борта теплохода собралось множество пассажиров, они махали нам руками, шляпами, платками. А еще через две минуты удаляющийся теплоход вдруг огласил море тремя мощными басовитыми гудками — попрощался с нами. Мы прыгали по палубе, радовались. Еще бы! Такой гигант нас приметил и обошелся с нами, как с равными.

Абу задумчиво улыбался.

— Это была не просто морская вежливость, — сказал он. — Я думаю, приветствовали нас так потому, что наша яхта называется «Мечта». А в этом названии ведь есть что-то романтическое.