«Мечта» уходит в океан

Глава третья Он будет жить

Берега Болгарии показались неожиданно. Первой их обнаружила опять же Ленка. Как закричит:

— Земля, земля!

Глазастая! Без бинокля разглядела. Не зря считается художницей. Абу взглянул в бинокль и подтвердил:

— Верно! Прямо по курсу — земля. Молодец, товарищ второй помощник капитана!

Абу склонился над штурманским столиком, поводил по расстеленной на столике карте циркулем, сделал расчеты на листке бумаги и торжественным голосом вдруг объявил:

— Выходим на траверс Варны. По предварительным расчетам, в Варне будем через три часа.

Поначалу Болгария представилась узенькой синей полоской на горизонте. Потом полоска стала утолщаться, верхняя кромка ее забугрилась — это обозначались контуры далеких гор. Над «Мечтой» с криком носились болгарские чайки, словно приветствовали нас. Все чаще попадались нам навстречу суда — торговые, танкеры, рыболовные.

Мы с волнением подходили к Варне. Кварталы старинных домов соседствовали с большими районами новостроек. Варна утопала в густой зелени, и сразу было ясно, что это большой и веселый курортный город. Нам кое-что удалось прочитать о нем еще в Планерском. В судовой журнал я вписал краткие сведения: «Подходим к порту Варна. Это третий в Болгарии город по численности населения. Основан в VI веке до н. э. греческими колонистами. Крупный современный порт. Различные промышленные предприятия. Оперный и драматический театры, богатый приморский парк…»

Мы отдали швартовы в том районе порта, где причаливают катера и яхты. А сам грузовой порт со своими гигантскими кранами, громоздкими тушами стоящих у причалов кораблей, с густым лесом корабельных мачт и грузовых стрел остался в стороне.

Абу лихо подвел «Мечту» к деревянному причалу. На причале швартовый конец, который я бросил, поймал загорелый парень в белой морской фуражке, крикнул, обнажив крепкие белые зубы:

— Здравейте!

Мы спрыгнули с яхты на доски причала, и Абу весело объявил:

— Поздравляю с прибытием на землю братской Болгарии!

Было утро. Мы решили, что прежде всего отыщем Кара-бойчева, а уж потом осмотрим Варну, может быть, даже съездим на знаменитый курорт Золотые Пески, о котором мы с Леной прочитали в книжке о Болгарии. Хотелось искупаться в «болгарском» Черном море.

Парень в морской фуражке представился: зовут Бойчо, работает в порту техником, а в свободное время занимается парусным спортом. Сказал, что рад приветствовать советских яхтсменов и готов помочь во всем.

— Спасибо! — обрадовался Абу. — От помощи не откажемся. Нам нужно отыскать нашего болгарского друга. Он живет…

Абу достал из кармана листок бумаги и протянул Бойчо.

— Это на другом конце города, — сказал Бойчо, взглянув на записку. — Пойдемте!

Мы прошли мимо портовых построек, складов и пакгаузов и вскоре оказались на большой улице. Густым потоком мчались по ней автомобили и автобусы, по тротуарам двигалась шумная толпа горожан. Я пригляделся к болгарам. В большинстве черноволосы, с темными глазами, по-южному смуглые. У некоторых мужчин такие замечательные усы, что глаз не оторвешь. Многие молодые женщины похожи на артисток — прямо в кино снимай. Я сказал об этом Абу, он согласился.

— Болгары — красивый народ, — кивнул он. — Это ты точно подметил. И самое главное, гостеприимный и добросердечный.

— Может быть, нам лучше пешком добраться до места? — спросил я. Хотелось побольше поглазеть на Варну.

Бойчо утвердительно закивал головой, но почему-то словами высказал несогласие.

— Нет! Идти далеко, лучше на такси.

Я его спросил, бывал ли он в Советском Союзе? Он энергично из стороны в сторону завертел головой и сказал, что бывал на торговом судне в Одессе.

Мы с Леной недоуменно переглянулись: так был или не был?

Абу рассмеялся:

— Как же вы это, друзья мои, не вычитали в книжках о Болгарии, что в этой стране, когда говорят «да», то отрицательно вертят головой, когда — «нет», то, наоборот, кивают вроде бы утвердительно. Это, конечно, для нас с вами непривычно, но так принято у этого народа. Так что теперь внимательно контролируйте движения своей головы в разговоре с болгарами.

Мы все весело смеялись, а Бойчо больше всех.

Такси ему все же поймать не удалось, и до нужного нам дома мы дошли пешком с превеликим для меня удовольствием. Заглядывали в витрины магазинов, в которых красовались разные интересные для туристов болгарские вещи — разные трости, бочонки для вина, цветастая глиняная посуда, всякие вышивки, салфетки, фартуки. Лене особенно нравились фартуки — ее девчачья душа, понятно, тянулась ко всяким украшениям, а мне приглянулись горские ножи в кожаных футлярах. Проходили мимо кафе и разных столовых, из их раскрытых дверей доходили на улицу запахи болгарских блюд.

Это не ускользнуло от внимания Бойчо. Он вдруг растопырил перед нами свои крупные мускулистые руки и почти закричал:

— Идем обедать! Я приглашаю вас на обед.

Но Абу отказался наотрез — в Варне мы должны быть всего сутки, времени мало, каждый час на счету, и нам лучше всего поскорее попасть к Карабойчеву. Как Бойчо ни упрашивал, как ни сулил вкуснейшего агнешка, то есть барашка, супа и кислого мляка и всякие другие угощенья, Абу был непреклонен. Он у нас человек твердый, наш Абу. Мы уже поняли, что если уж Абу ставит перед собой цель, то идет к ней самым прямым путем, не терпит никаких отклонений. «Иначе бы я не был капитаном, — объяснял он. — Капитан должен быть хозяином слова».

Наконец мы добрались до нужного района и вскоре очутились на тихой зеленой улочке с невысокими, в два-три этажа, домами, с тенистыми тротуарами, над которыми развесили свои кроны густые деревья. Без труда отыскали нужный дом, поднялись по прохладной лестнице на второй этаж, нажали кнопку звонка. Дверь почти сразу же открылась, и на пороге мы увидели невысокого полного человека, с розовым круглым лицом, на котором, как дорогое украшение, торчали пышные, ухоженные, слегка седеющие усы. От изумления человек раскрыл рот, и усы его оттопырились, как у таракана.

— Андрюша! — басом выдохнул он, делая шаг вперед и раскрывая для объятий руки. Но не обнял, а так и застыл с раскинутыми в сторону руками. — Нет, это не ты! Не может такого быть!

— Я! Я! — смеялся Абу, прижимая к груди друга. — Прибыл тебя поздравить!

Карабойчев чуть его отстранил:

— Значит, ты помнишь, что мне сегодня, мне сегодня…

— Пятьдесят! — закончил Абу. Он сделал движение рукой в нашу сторону: — А это мои юные друзья — Антон и Леночка, экипаж нашей яхты, и Бойчо, наш новый ДРУГ.

Карабойчев еще шире распахнул дверь:

— Заходите, дорогие друзья, будете сегодня моими самыми дорогими гостями. Я так счастлив, что вы приехали!

Он познакомил нас со своей женой, с дочкой, с разными родственниками, молодыми и пожилыми, которых оказалось великое множество. По обстановке в квартире сразу было видно: у хозяина большой праздник. В комнатах накрытые для гостей столы. На столах, полках, сервантах, тумбочках в вазах стояли огромные букеты цветов, все были нарядно одеты, все сияли улыбками, особенно хозяин.

Я не очень-то мог понять, почему они так радуются, когда человеку исполнилось пятьдесят. Полвека — это же очень много! Но Тодор Карабойчев не был похож на пожилого человека. Хотя его черная шевелюра, его пышные усы отдавали заметной проседью, хотя из-под его пиджака выпирал довольно солидный животик, наш новый друг оказался человеком веселым, заводным, вертелся по квартире как волчок, бросал распоряжения, на ходу обменивался фразами с Абу: «А помнишь тогда?..», «А встречал ли ты?..», помогал расставлять на столе тарелки и блюда.

Дверь в квартиру почти не закрывалась. Приходили все новые гости — нарядные, сияющие улыбками, обнимались с Карабойчевым, вручали ему цветы, свертки, перевязанные яркими шелковыми ленточками, говорили по-болгарски всякие торжественные слова, которые мы почти не понимали. Когда собрались все — человек пятьдесят, не меньше, — хозяин позвал гостей к столу. Столов было три, во всех трех комнатах, потому что в одной гости поместиться не могли.

Когда наконец все уселись, в бокалы было разлито вино, кто-то из самых седых и пожилых покручивал усы. Ждали первого торжественного тоста. Вдруг раздался еще один звонок — длинный, настойчивый. Все решили, что пришел запоздавший гость. В дверях стоял юноша в кожаной куртке, в одной руке держал шлем мотоциклиста, в другой — конверт. Протянул конверт Карабойчеву. Тот взял его с улыбкой, должно быть, считал, что пришло очередное поздравление, не торопясь вскрыл, вынул листок с текстом, пробежал текст глазами и вдруг нахмурился. Некоторое время молчал, потом поднялся и сказал:

— Дорогие гости! В молодежном лагере на Золотых Песках случилась беда с югославским юношей. Меня срочно вызывают на консилиум. Может быть, придется делать операцию.

Он обвел взглядом сидящих за столом встревоженных гостей, улыбнулся и бодро провозгласил:

— Праздник не отменяется. Считайте, что я с вами. Вернувшись, надеюсь вас еще застать здесь.

Абу поднялся из-за стола вместе с хозяином.

— Мы поедем с тобой, Тодор, если не возражаешь. В Варне у нас только один день, и утром нужно отправляться в путь. А я так давно тебя не видал.

— Конечно! — обрадовался Карабойчев. — У меня в машине хватит места для всех.

Машина мчалась на полной скорости по шоссе, которое тянулось вблизи моря. За рулем сидел Карабойчев, рядом с ним Абу, а мы с Леной — на заднем сиденье. Ехали по знаменитому на весь мир болгарскому черноморскому побережью. Мы глядели во все глаза, стараясь как можно больше увидеть и запомнить. Даже на ходу из окон старенькой машины Карабойчева увидели много неожиданного. Казалось, что попали в мир счастливых и веселых людей.

Повсюду встречались загорелые мужчины, женщины и дети с приветливыми, беззаботными лицами.

— Это отдыхающие, — пояснил Карабойчев. — Курорты у нас международные, приезжают со всех концов мира. Нравится им болгарское побережье.

Нам с Леной оно тоже понравилось. Рябило в глазах от ярких красок — желтые пески пляжей, синие, красные, оранжевые зонты от солнца на пляжах, пестрые купальники отдыхающих, белые стены огромных, уходящих в небо корпусов санаториев и гостиниц в зеленых волнах садов и парков, синие горы где-то в глубине страны и ярко-голубое море, торжественное, праздничное, зовущее к себе.

— Ох, как хочется искупаться! — вздыхала временами Лена.

Я пытался увещевать ее:

— Какое купание, когда человек в беде!

Она покорно кивала:

— Я ведь просто так…

Всю дорогу Карабойчев и Абу разговаривали о чем-то своем, часто смеялись. Карабойчев вел машину быстро, временами довольно смело обгонял попутные машины, два раза на перекрестках проехал даже на красный свет и не остановился, когда нам вдогонку милиционер пронзительно засвистел.

Наконец мы остановились возле красного двухэтажного здания больницы. Карабойчев так резко затормозил перед подъездом, что я чуть не ударился грудью о переднее сиденье. У дверей его ждала женщина в белом халате. Я увидел, как вдруг изменилось лицо хирурга. Теперь оно стало суровым.

— Ждите здесь! — приказал он нам. — Об обстановке сообщу.

И тут же скрылся за дверями. Мы вышли из машины, сели на скамейку в тенистом саду. По дорожкам бродили люди в одинаковых зеленых больничных халатах. Лица у них были совсем не такими, как у тех, кого мы видели на пляжах и приморских скверах, — бледные, худые, вовсе не беззаботные. Не очень-то весело попасть в больницу даже в таком прекрасном месте.

Меж стволами деревьев больничного сада проступала сияющая синь недалекого моря, в ветвях звенели воробьи, из окон соседнего дома доносилась музыка — кто-то заводил радиолу, было нежарко. Мы молча сидели на скамейке и думали о югославском юноше.

— Хочу верить, что все с ним будет в порядке, — сказал Абу, задумчиво набивая табаком свою старую трубку. — Тодор Карабойчев — отличный хирург, он может делать чудеса.

— А что же все-таки с югославом случилось? — в который раз спросила Лена и, снова не получив от нас ответ, вдруг предложила: — Может быть, нам пойти узнать? А?

Я разозлился: то ей купаться хочется, то не терпится узнать о том, что ей не считают нужным говорить.

— Помолчи! — обрезал я, и она, надув губы, затихла.

Через полчаса из больницы вышел торопливой походкой Карабойчев, повертел головой, отыскивая нас в саду. Обнаружив на скамейке, приветственно махнул рукой. Мы поспешили ему навстречу.

— Ну что? — спросил Абу.

Карабойчев улыбнулся одними глазами:

— Парня спасем! Хотя потрепало его крепко. Приехал из Югославии на мотоцикле. Живет в Дубровнике. Студент исторического факультета. Изучает довольно интересную проблему — древние связи между Дубровником и Варной. Оказывается, еще в восьмом веке из Дубровника в Варну заходили торговые корабли…

— А что же все-таки с ним случилось? — тихо спросила Лена.

— Обычное дело, — вздохнул Карабойчев. — На полном ходу врезался на мотоцикле в дерево. Несколько переломов и кровоизлияние в желудок. Сейчас готовят к операции.

— Оперировать будешь ты? — спросил Абу.

— Нет! Приехал профессор Стоянов. А я ассистентом. Операция не простая. — Карабойчев взглянул на часы: — У меня в распоряжении пятнадцать свободных минут. Давайте-ка заглянем в ближайшее кафе, перекусим немножко. Что-то есть хочется.

— Ой, как хорошо! — обрадовалась Ленка, но, взглянув на меня, тут же затихла.

Недалеко от больницы в конце тенистой липовой аллеи пряталось небольшое кафе, построенное под крестьянскую избу, — стены бревенчатые, крыша дощатая, столы и скамейки тяжелые, из грубых брусков, на стенах полки, и на них красные глиняные кувшины и чаши.

Мы заняли один из свободных столиков. Карабойчев попросил официанта принести «что-нибудь быстрое», и нам принесли блюдо, похожее на наш шашлык, только очень перченное, целый кувшин холодного, со льда, виноградного сока и вкусные, хрустящие корочками белые лепешки.

— Вот наконец я и встречаю свое пятидесятилетие! — усмехнулся Карабойчев. — У нас, у хирургов, всегда не так, как у людей. Хсчу надеяться, сегодня все пройдет удачно. Такой славный парнишка! В сознании. Мужественно терпит страшную боль. Переживает, что катастрофа сорвала его планы. Ехал в Варну, торопился к отходу югославского теплохода. Через два дня в Дубровнике открывается международная историческая конференция, посвященная древним связям народов, населяющих южные европейские моря. Благоевич должен был выступать на ней. И вот все сорвалось. Попросил меня отослать рукопись в Дубровник на конференцию — пусть друзья хотя бы почитают. Почтой отправлять боится. Вдруг пропадет. Ведь единственный экземпляр. Просил позвонить в Варну в порт: не идет ли в Дубровник попутное судно. Мы звонили — нет таких судов и не ожидается. Что делать с этой рукописью — не знаю. Студент говорит, что от этого доклада зависит его диплом и научное будущее. — Карабойчев вдруг решительно схватил вилку: — Заговорил я вас, а вы голодные!

Некоторое время мы молча жевали шашлык, запивали холодным виноградным соком.

— Вкусный сок, — похвалила повеселевшая Лена.

Карабойчев вздохнул:

— А у меня дома гости, должно быть, разгулялись сейчас вовсю. Тост за тостом…

— Знаю, за что они сейчас подымают тосты, — сказал Абу. — За то, чтобы ты спас югославского парня.

Поели мы быстро и вышли на улицу. Подходя к больнице, Карабойчев вдруг спросил Абу:

— Послушай, как мне помнится, у тебя кровь третьей группы с отрицательным резусом?

— Да! — удивился Абу. — А что?

— Да так… — неопределенно ответил болгарин. — Очень редкая у тебя группа крови.

Абу остановился.

— Ты что-то не договариваешь, Тодор! Почему спрашиваешь о крови? А? Говори!

Болгарин потрогал свои усы.

— Видишь ли, как раз именно такая кровь у югослава. Нам придется делать переливание, а нужной крови в больнице не оказалось. И донора подходящего нет. Послали в Варну. Но вдруг доставку задержат… — Он взглянул на часы: — А операцию нужно делать немедленно. Сейчас уже там все готово.

У Абу решительно сжались скулы.

— Я готов! — сказал он коротко. — Куда идти?

Карабойчев обнял его за плечо:

— Я не сомневался, дружище, что ты так и скажешь. Но пока идти никуда не надо. Надеюсь, кровь все-таки привезут из Варны.

— А если не привезут?

— Тогда я позову тебя, хотя мне не очень-то приятно дорогого гостя из Советского Союза, приехавшего ко мне на юбилей, вместо того чтобы посадить за праздничный стол, класть на стол операционный.

— Ты же тоже не собирался встречать свой юбилей в больнице!

Карабойчев развел руками.

— Посидите пока в саду. Если понадобится, за тобой пришлю. Если нет — идите к морю, погуляйте, передохните, а сюда возвращайтесь часа через три, не раньше!

Он махнул нам рукой и ушел твердыми шагами уверенного в себе человека.

Мы сели на нашу прежнюю скамейку. Я хотел что-то сказать Абу, ну как то выразить ему свое восхищение, но Абу сказал:

— Ребята, давайте-ка я кое-что расскажу о Болгарии…

Я даже не представлял, что наш Абу такой знаток Болгарии. Был он на этой земле всего раза три, и то недолго, а знает о стране, как будто здесь родился. Рассказал о том, как образовался болгарский народ, как пришли из Болгарии на Русь Кирилл и Мефодий и принесли на нашу землю грамоту, о том, как Болгария боролась против турецкого ига и как Россия ей помогла победить врага. Рассказывал Абу о природе этой страны, ее богатствах — садах и виноградниках, о красоте города Софии, столице болгарского государства. И особенно много говорил о самих болгарах — их гостеприимстве, товариществе, доброте.

— Это не только добрый, но и сильный народ. Между прочим, знаете ли вы, что легендарный Спартак, вождь восставших рабов Древнего Рима, родился в Болгарии. В небольшом городке, который расположен не так далеко от Варны, стоит памятник Спартаку.

Этого я не знал! Как интересно: Спартак — из Болгарии! Вот бы попасть в этот городок! Сколько бы материала я собрал для школьного сочинения! Только я хотел спросить об этом Абу, как из дверей больницы выбежала женщина в белом халате и скорым шагом направилась к нам.

— Это за мной, — сказал Абу. Он положил нам на плечи руки. — Вам приказ: идти гулять к морю, как можно больше увидеть, запомнить, чтобы потом подробно записать в судовом журнале. — Он нажал пальцами на наши плечи: — Вы слышите: это не просьба, а приказ капитана! А через три часа явиться сюда и ждать нас с Тодором. Надеюсь, что мы сообщим вам добрую весть.

— Есть, товарищ капитан! — сказал я.

— Есть, товарищ капитан! — повторила за мной Лена и даже руки вытянула по швам.

Приказ мы с Леной выполнили. Три часа бродили по набережной и улицам курорта, смотрели на людей, дома, природу, немного позагорали на пляже под лучами заходящего вечернего солнца, даже искупались. Но все-таки настроение у нас было не такое уж беззаботное. Все на ум приходило: как там больной югослав, как наш дорогой и отважный Абу?

К больнице пришли раньше положенного часа. Сели на знакомую скамейку и стали смотреть, как входят и выходят из больницы люди. Смеркалось. Больничная дверь открывалась все реже и реже. Потом стало быстро темнеть, и в корпусе вспыхнули окна. На втором этаже четыре окна горели особенно ярко. Может быть, именно там и идет операция? Вдруг из темноты вечернего сада за нашими спинами послышался голос:

— Так вот где они прячутся!

От неожиданности мы вскочили. Около скамейки стоял Карабойчев и вместе с ним Абу.

— И давно вы здесь?

— Не очень… — пробормотал я.

— Выполнили приказ, посмотрели, что было задано посмотреть? — с напускной строгостью спросил Абу.

— Посмотрели…

— То-то! А мы тоже выполнили приказ: операция прошла успешно. Тодор говорит: юноша будет жить.

— Да, — подтвердил Карабойчев. — Сделали все, что могли, и в этом очень помог Андрей Борисович, или, как вы его зовете, Абу. Его отважная капитанская кровь теперь течет в жилах юного югослава. Если бы не ваш Абу, нам бы было куда труднее спасти парня.

— Можно, я вас поцелую? — вдруг тихо спросила Лена, взглянув на Карабойчева.

Тот расхохотался:

— Конечно, с удовольствием! — и, наклонившись, подставил свою щеку под Ленины губы. Потом взглянул на своего друга: — А Абу? Он тоже заслужил.

— Абу нельзя! — сказал я. — Он наш капитан. А помощники своего капитана не целуют.

Что сказать еще об этом удивительном дне? На машине мы вернулись в Варну, в дом Карабойчева. Гости не разошлись, наоборот, прибавились новые. Все знали о результатах операции, потому что звонили в больницу чуть ли не каждые пять минут. И когда снова сели за стол, то настроение у гостей было самым счастливым. Один за другим вставали люди и говорили прекрасные слова о Карабойчеве, о его талантливых руках хирурга, его большом прекрасном сердце.

А потом поднялся сам Карабойчев и сказал:

— Не могу себе представить большего счастья, чем то, что выпало мне сегодня, в день моего пятидесятилетия, — участвовал в спасении человека…

Я слушал Тодора Карабойчева и думал о том, что, конечно, моряком стать хорошо, но и хирургом неплохо. Пройдет много-много лет, мне тоже исполнится пятьдесят, и как хорошо произнести такие же замечательные слова, которые мы услышали сейчас от Карабойчева. Я смотрел на сидящего напротив меня Абу. Лицо его после сдачи крови заметно побледнело и даже осунулось, но глаза сияли. Смотрел на Лену — щеки у нее были краснее помидора, никогда еще не видел такого румянца. Открыв рот, она неотрывно глядела на Карабойчева, и я могу поспорить, что в этот момент тоже мечтала стать хирургом, а не художницей. Я смотрел на Карабойчева, у которого под усами почти всегда такая добрая улыбка, что хочется подойти и пожать ему руку, смотрел на гостей юбиляра… Как хорошо, что на свете существуют такие люди! И как бы хотелось встречать таких прекрасных людей и завтра, и послезавтра, всегда и везде!

Вдруг раздался долгий и настойчивый звонок в дверь. Все затихли и настороженно взглянули на Карабойчева. Неужели опять вызов? Совсем приуныли, когда в квартиру вошел молодой человек в шлеме мотоциклиста и кожанке и, взглянув в бумажку, спросил:

— Товарищ Карабойчев здесь живет?

— Да! — подтвердил юбиляр упавшим голосом.

— Вам просили передать…

Он шагнул за дверь и внес в комнату огромную корзину роз.

— От кого это? — удивился Карабойчев.

Юноша пожал плечами:

— Не знаю. Просили сказать, что от одного из тех, кому вы спасли жизнь.

Ночевали мы в квартире у Карабойчева, а рано утром отправились в порт. Провожала нас большая семья Карабойчевых; пришел Бойчо, который вместе с нами тоже оказался вчера гостем юбиляра.

Ровно в семь утра, простившись с болгарскими друзьями, мы отдали швартовы и взяли курс в открытое море. У штурвала стоял Абу, мы с Леной рядом с ним.

Вдруг Абу сказал:

— Сообщаю приказ: курс держим на юг, в проливы Босфор и Дарданеллы. Но в Турции останавливаться не будем. Наш путь дальше. — Он обернулся ко мне: — Встань-ка за штурвал, а я что-то вам покажу.

Ушел в каюту и вскоре вернулся с картонной папкой в руках. Осторожно раскрыл папку. Мы увидели, что в ней лежит толстая пачка листков, исписанных торопливым почерком на непонятном языке.

— Это папка югославского студента Благоевича, — сказал Абу. — Раз ему так нужно отправить ее в Дубровник к открытию конференции, так она будет в Дубровнике в срок! Нет возражений?

— Нет! — хором откликнулись мы с Леной.

Абу взглянул на компас:

— Курс сто тридцать два!

— Есть, капитан! — ответил я. — Курс сто тридцать два!