«Пророк» оставляет следы

Глава IX

На новую квартиру Юрьев отправился сразу же, как только «дядюшка» дал адрес. По дороге зашел в парикмахерскую, постригся и сбрил усы. Клава Дронова встретила его приветливо и без долгих разговоров выделила девятиметровую комнату, хоть и примитивно обставленную, но чистенькую. Юрьев не сказал, сколько будет тут жить, но заплатил за месяц вперед, причем вместо тридцати рублей, что она запросила, дал пятьдесят, да еще десятку на продукты: если, мол, захочет утром завтракать. При этом попросил, чтобы хозяйка не говорила соседям, что пустила жильца.

— Да упаси бог, — замахала рукой Клава. — Я вообще стараюсь с ними поменьше. И деток в строгости держу. Хочу вот их в деревню к родне ненадолго отправить. Так что беспокойства вам не будет.

День был воскресный, и Юрьев сразу ушел из дома. Позвонил Ольге из автомата.

— Я готов. Заехать к тебе или ждать, где прикажешь?

— Павлик, милый, я тут наготовила всякой всячины целый рюкзак.

— Тогда я примчусь за тобой на такси.

Два дня назад они договорились, если будет хороший день, вместе отправиться на канал и провести воскресенье где-нибудь в тихой бухте. Все эти дни он не мог подавить в себе чувства тревоги и забыть то, что произошло. Оборвалась такая важная для него связь для получения посылок, и он не имел пока других вариантов. Правда, Браун обещал позаботиться об этом, чтобы полностью не зависеть от Божкова. Но теперь Божкова не было, и Павел, подав сигнал, ждал. Он надеялся, что эта загородная прогулка, присутствие Ольги, которая с каждой встречей занимала все большее место в его жизни, снимут напряжение, дадут возможность забыться. Он даже поймал себя однажды на мысли, что зашел слишком далеко и что порой просто тоскует без нее. И это в его-то положении…

Он с трудом привыкал, особенно в первые дни, к тому, что в этой чужой для него стране все нужно делать самому, что далеко не все можно сделать за деньги. Он привыкал к общему среднему достатку, в котором жили люди. Разные люди. Но эти люди, некоторые из которых ворчали на бытовые неурядицы, в то же время были горячими патриотами своей страны. Удивительными оптимистами, верящими, что если не сегодня, то завтра все будет налажено. Эти люди не боялись за свою судьбу и судьбы ближних. Никто никогда не говорил о безработице, о падении курса акций. Люди верили в то, что они делали сообща. И у этих «инопланетных» людей были свои личные планы и интересы. Они ждали новые квартиры, ехали отдыхать к Черному морю и в Прибалтику.

С Ольгой он как-то переставал думать о всех этих внешних для него приметах страны и удивлялся духовной наполненности людей, их интересу к новым фильмам, книгам, спектаклям, картинам, их жажде знаний…

Он поднялся к Ольге. Открыв дверь, она повела его в комнату, залитую солнцем.

— Батюшки мои, сбрил свои усики! Ты мне так даже больше нравишься. — Она погладила его по щеке.

Он стоял и испытывал удивительное, давно замурованное где-то чувство стыда, стыда за то, что он лжет этой молодой женщине, которая стала такой близкой, такой необходимой ему.

— Я готова. Бери рюкзак. — Ольга улыбалась и была так хороша, что он долго молча смотрел на нее, не решаясь разрушить эту высветленную солнцем картину. — Поехали, Павлик…

— То, что вы, Вадим Петрович, являетесь агентом иностранной разведки, не вызывает у нас никаких сомнений, — сказал Фомин. — Доказательств больше чем достаточно. Некоторые я уже назвал.

За показавшуюся бесконечно длинной ночь Кисляк прокрутил в голове всю свою жизнь, стараясь найти лазейку, как-то смягчающую вину, и пришел к облегчившему душу выводу: будь что будет.

— А я и не намерен запираться, гражданин следователь, — с убийственным спокойствием сказал Кисляк. — Что я должен делать? Если нужно говорить, буду говорить. Если писать — буду писать.

— Сначала послушаем, что вы будете говорить, а там видно будет, — сказал Фомин.

— Пожалуй, сегодня впервые за свою жизнь я сам услышу о себе всю правду. То, что вам обо мне известно, не соответствует истине. В моих документах только возраст мой. Все остальное чужое. Итак, родился я…

— Минуточку, Вадим Петрович, прежде всего назовите ваших сообщников. Где они в настоящее время находятся?

— Вас интересует, не спугнет ли кого-нибудь мой арест? Нет, не спугнет. Моим сообщником всегда и везде был, собственно говоря, я сам. Хозяином, и то с недавнего времени, является некто Антон Васильевич. Иностранец. Национальную принадлежность определить затрудняюсь. Он хорошо, почти чисто говорит по-русски. Думается мне, что он из дипломатов. Еще не сомневаюсь, что это профессиональный разведчик. По характеру вроде бы мягкий, но хватка железная, скрутил он меня быстро. Тут и завертелся я юлой. Он и поставил мне на жительство человека.

— Что это за человек?

— Было это месяца два, два с половиной тому назад. После того как Антон Васильевич установил со мной связь, он предложил под видом племянника принять и временно прописать к себе Павла Юрьевича Юрьева. Отказать я не смог. Появился Юрьев в июне. Пожил около месяца, а недавно съехал. Почему, не знаю.

— Как же вдруг ни с того ни с сего взял и съехал? Без причин?

— И не знаю куда. Сказал, что навещать будет. Звонить, если надо. Да и совать нос в его дела он мне не велел.

— Хорошо. Постарайтесь как можно подробнее описать приметы Юрьева.

Кисляк ненадолго задумался. Большой рукой с коротко стриженными ногтями тер морщины на лбу. С явным сожалением заключил: «Черт те что, гражданин майор, прожили бок о бок больше месяца, а сказать что-нибудь путное о нем не могу. Парень как парень, русский, по паспорту ему тридцать два. Да больше и не дашь. Роста выше среднего, вроде бы светлый шатен. Первое время ходил с усиками, а недавно сбрил их. Внешне симпатичный, складный по фигуре, хорошо одевался. Не больно разговорчивый. Так вроде парень грамотный. Газеты и журналы читал. Но каких-то мелочей не знает. Ну, из жизни из нашей.

— Что он тут делал, в Москве? Как строил свой день?

— Точно не скажу. Я раньше него вставал и уезжал на работу. Отлучался он как-то на несколько дней. Случалось, не ночевал дома. В общем-то дело молодое. Но это уже перед тем, как от меня съехать.

— Припомните, Вадим Петрович, может быть, ваш жилец все же имел какие-нибудь особые приметы.

— Нет, гражданин следователь, не припоминаю. Симпатичный парень. Глаза нормальные. Хороший, видать, спортсмен. На третий день, как у меня поселился, купил себе эспандер. Спиртным не увлекался. Курил. Да, вот — упустил один момент. Встретил я его однажды с девушкой, он выходил из двора дома на Ленинском проспекте. Он меня не видел, а я даже поближе подошел, чтобы убедиться.

— Хорошо, продолжайте.

— Теперь я должен рассказать вам о Попове.

— О Попове? — Фомин даже пожалел, что у него вырвался этот вопрос. Но Кисляк продолжал:

— Это человек, с которого в общем-то началась моя одиссея. Сейчас он находится в Приморске и о моем аресте знать не может. Между нами существует только письменная связь. Приезжать сюда, насколько мне известно, он не собирался. Если не считать Антона Васильевича, то, — Кисляк на какое-то мгновение запнулся, затем раздельно произнес, — это единственная моя шпионская связь. Хотите верьте, хотите нет. Но я все обдумал, взвесил и твердо решил говорить только правду.

— Вот и хорошо, если так, — отозвался Фомин. — Можете начинать свою одиссею.

— Спасибо, гражданин майор. Родился я в 1922 году в местечке Ольшиевичи, неподалеку от Барановичей, в семье мельника Степана Петровича Меленхевича. В честь деда дали мне имя Петр, так что на самом деле я Меленхевич Петр Степанович. В 1939 году пришла Красная Армия. Ну и «освободила» нас от мельницы и хлебных амбаров. Отец был в общем мужик зажиточный, учил меня в гимназии. После того раскулачивания перебрались мы в Барановичи. Отец стал где-то работать по коммерческой части. В конце сорокового года заболел и умер. Я как парень грамотный поступил работать на склады при железной дороге. Там все больше по-русски говорили, ну я тоже быстро научился. А до этого знал белорусский и польский, немного немецкий. Потом, значит, война началась… Как немцы пришли — мать занялась торговлей. Я помогал ей. Да вот дернула меня нелегкая повздорить с немецким офицером. Прицепился тот к моей девушке. Избили. Оказался в полевой жандармерии. Оттуда меня — в лагерь. Мать хлопотала, только напрасно. Вместе с другими отправили меня в лагерь под Тарту, работали на ремонте железной дороги. Вот здесь меня и нашел Николай Горбачев. Он теперь и есть Попов Николай Васильевич, проживает в городе Приморске, Нагорная улица, дом семь.

— Вы с ним встречались после войны? — спросил Фомин.

— Только один раз. И совсем недавно.

— Хорошо. Продолжайте.

— Так вот этот Горбачев и уговорил меня идти в разведывательно-диверсионную школу. Честно признаюсь, уговаривал он недолго. Так я оказался в местечке Тапа в Эстонии в специальной школе. Там готовили разведчиков-радистов. У меня нашли способности к радиотехнике. Пригодились знания немецкого и польского языков. Из курсантов перевели в помощники инструктора. Потому избежал я переброски в тыл Красной Армии…

— Кем и как было оформлено ваше сотрудничество с немецкой разведкой? — спросил Фомин.

— Оно было оформлено Горбачевым сразу же по прибытии на место. Взяли с меня подписку. В ней говорилось, что я добровольно обязуюсь служить немецкой военной разведке. И кличка была дана — «Купец». Больше Горбачева я не встречал. После разгрома фашистов под Ленинградом нас перевели в Нойгоф, под Кенигсбергом. В конце сорок четвертого меня вдруг срочно начали готовить для переброски на длительное оседание в один из городов Урала. Не знаю, по каким причинам, но начальство мое от этого намерения отказалось. Отправили меня в рабочий лагерь на станцию Магдебург — Букау, где я стал значиться Кисляком Вадимом Петровичем, уроженцем города Киева, все родственники которого погибли. В начале 1945 года перевели на сельскохозяйственные работы к бауэру. Капитан Редер, мой шеф, приказал во что бы то ни стало после «освобождения из плена» обосноваться в Москве. Там, мол, меня обязательно найдут. По правде говоря, я тогда думал уехать куда-нибудь подальше, чтобы не нашли. Но так случилось, что у бауэра познакомился со своей будущей женой. Она была москвичкой.

— Достаточно об этом, Меленхевич. Остальное, о том, как осели в Москве, напишите. Вам дадут бумагу, — сказал Фомин.

— Все точно напишу, можете не сомневаться. Но у меня к вам, гражданин следователь, одна просьба. Зовите меня, если можно, Вадимом Петровичем. Привык я уже к этому. И чувствую себя проще.

— Хорошо, — улыбнулся Фомин. — Это можно. И еще один вопрос: до появления Антона Васильевича вас кто-нибудь беспокоил… оттуда?

— Нет, гражданин майор, ничего подобного не было.

— Ну ладно, Вадим Петрович, на сегодня все, — сказал Фомин.

Когда увели арестованного, он вынул из магнитофона пленку и позвонил Михайлову.

— Юрий Михайлович, разрешите к вам…

Когда Фомин вошел к Михайлову, тот кивнул ему и молча показал на стул. Мишин докладывал о работе, проделанной им в Катуарах…

— …И вот когда я уже отчаялся найти что-нибудь еще, кроме того несчастного окурка и мальчишек, вдруг появилась эта бумажка. Мы с женой Божкова нашли ее в его портфеле. Две рукописные странички. В них причина его гибели. И я уверен: это стресс. Он был в страшном нервном напряжении. И финал — сердечный приступ в лесу… В них, в этих страничках, все…

Михайлов развернул сложенные вчетверо стандартные странички и начал читать. Фомин слушал, весь подавшись вперед, сжав зубы так, что на скулах выступили желваки. Это была разгадка того, над чем он бился несколько дней. Божков писал о том, что произошло с ним в последней зарубежной командировке, он писал о мучительных днях, последовавших затем, о появлении в Москве человека по имени Павел и заданиях, которые он ему дал, о своей слабости и нерешительности, о роковой ошибке, которую он совершил, не рассказав сразу о том, что с ним случилось…

Когда Михайлов закончил читать, в кабинете на некоторое время воцарилась тишина. Фомин сидел, наклонив голову, и вдруг тихо произнес:

— «Свет»?! Там «Свет», здесь «Свет».

Мишин недоумевающе посмотрел на майора, а Михайлов спокойно заметил:

— Вот-вот, Сергей, «Свет», Евангелие… Помните, я спрашивал о «Славянской миссии»? Здесь в самом деле должна существовать какая-то связь. И я сомневаюсь, что Божков умер своей смертью. Врачи пока не сумели все установить. Ведь после того как сердце его остановилось, прошли почти сутки.

— Ты упоминал какой-то окурок, — сказал Фомин Мишину. — Окурки — такая вещь, что без них детективы не обходятся ни в одной книге.

— Это мелочь. Я уже докладывал Юрию Михайловичу. Нашел в кустах недокуренную сигарету «Ява». Эксперты утверждают, что по времени ее курили примерно тогда, когда погиб Божков. Чего-то там исследовали: пепел или прикус. Сигарета не принадлежала Божкову. В кармане его была начатая пачка «Опала».

— Но, может быть, ее выбросил один из тех, кто наткнулся на труп? — спросил Фомин.

— Может быть… А впрочем, не может. Окурок подсырел, утром была обильная роса. Значит, он пролежал ночь.

— А как же Божкова не нашли раньше? Ведь рядом дачный поселок.

— С просеки и с тропинки его не сразу можно было заметить. И сидел он, словно задремал. Если кто и увидел, мог подумать: отдыхает человек.

— Про мальчишек еще раз расскажите, — попросил Михайлов, — чтобы Сергей Евгеньевич был в курсе. Вам это дело дальше придется сообща раскручивать.

— Если идти от дачи Божкова к этой просеке, то справа есть полянка, ребята там устроили футбольное поле с одними воротами. Божков завернул на ту полянку, когда уходил в лес. Даже по мячу ударил. Ребята хорошо его запомнили. У него яркий спортивный костюм, и внешность его мне они очень точно описали. А еще двое мальчишек тогда же встретили в лесу дяденьку с маленькими рыжими усиками. Тот им прикурить не дал и спешил в ту же сторону, куда ушел Божков. Даже видели, что он побежал за ним.

— А еще какие-нибудь приметы они запомнили?

— Серый костюм, усики. Ну, рост пониже меня, и все.

— Маловато, — сказал Михайлов. — Костюм можно сменить, усики сбрить… Так что пока давайте займемся «Светом». А тут уже может быть цепочка Готье — Кисляк — Божков. И прежде всего надо разыскивать «племянника» Кисляка, может быть, он и есть тот «Пророк», который представляет «миссию». Теперь я хочу сделать вам замечание, Сергей Евгеньевич. Прослушал я еще раз пленку допроса Кисляка. И вот что обнаружил: увлекшись его прошлым и Поповым, которого, кстати, сегодня должны арестовать, вы сами увели его от «племянника». Не спросили, где именно Кисляк видел его с какой-то девушкой на Ленинском проспекте. Уточните, пожалуйста, еще раз этот вопрос. И попробуйте повозить по тем местам. Не исключено, что он найдет тот дом.

Фомин даже побледнел, выслушав этот упрек начальника.

— Сейчас же займусь, товарищ полковник. Это я точно дал маху.

— Время упущено. И этот «Пророк», настороженный арестом Кисляка, мог уже умышленно «потерять» девушку. И снова «съехать» в неизвестном направлении. Кстати, заметьте, он тоже отращивал усики…

В понедельник Юрьев встал чуть свет вместе с хозяйкой, уходящей на работу, и сразу направился звонить Кисляку. Но его уже не застал. Купил газеты и вернулся, твердо решив весь день отсидеться дома. Но в полдень ощутил голод и пошел обедать. Район этот был ему уже хорошо знаком, потому что поблизости жил Божков. У Моссовета по подземному туннелю вышел к ресторану «Русская кухня». В зале было прохладно и немноголюдно. Заказал окрошку и мясо в горшочке.

Наблюдая за компанией молодых людей, среди которых была девушка, чем-то похожая на Ольгу, стал вспоминать вчерашнюю поездку за город. Свежий ветер и теплое солнце. И веселый смех Ольги. И ее печальные глаза, когда она рассказывала о своей неудачной судьбе, о бывшем муже. А ему казалось, что с ней бы мог идти легко и просто, слушал ее голос, радуясь ее непосредственности и доверчивости.

После обеда бродил по улице Горького, на улице Чехова долго стоял у старой, чистенькой, недавно отреставрированной церкви. В голубое небо упирались купола. Церковь не работала. Это был просто памятник прошлого. А люди шли в кинотеатр, построенный уже теперь. Но ведь православная религия когда-то была могучей властью над душами в этой стране, стране его предков. Даже цари и те трепетали перед главами церкви. Но вот она утратила свою власть под силой новых идей. Дети здесь знали, кто такие Маркс и Энгельс, но вряд ли сумели бы объяснить, что такое Иисус Христос.

Юрьев вдруг почувствовал, насколько мелка и неперспективна миссия, с которой его сюда направлял Хаас. Браун — другое дело.

Вера… Она давно пошатнулась в нем самом. А здесь рушились последние мосты, связывавшие его с ней. «Царство сатаны», в которое он попал теперь, действовало на него отрезвляюще. И злило, что столько лет он наивно готовил себя к борьбе с этим «царством», причем с помощью божьего слова.

Что им руководило сейчас? Пожалуй, одно — программа, заданная Брауном. Хаас давно отодвинулся на задний план. Понимал его только Браун. Павел не думал уже о деньгах, которые регулярно перечислялись на его счет, не думал он о безоблачном будущем, которое ему сулили после возвращения. Он был рабом этой программы и должен был, как робот, четко выполнять ее.

Дождался вечера, позвонил Кисляку. Тот упорно не снимал трубку. Ни в восемь, ни в девять, ни в десять. Он было даже решился съездить туда сам, но потом передумал и устало отправился на новую квартиру.

Рано утром в пятницу Кисляк опять не ответил. Тогда, незадолго перед обедом, Павел решил позвонить ему на работу. Набрал номер. Когда на другом конце провода ответил женский голос, попросил Вадима Петровича.

— Мария Ивановна, тут Кисляком интересуются, — услышал Павел. — Что ответить-то?

Через некоторое время в трубке прозвучал другой голос, видимо принадлежавший Марии Ивановне, которая спросила, кому требуется Вадим Петрович.

— Это племянник, — после некоторого колебания ответил Павел. — Вы же ему, я знаю, наряды выдаете. Он сам телефон давал.

— Вы что же, ничего не знаете?

— Нет. А что случилось? Я звонил ему домой вечером, он не отвечал. Вот позвонил вам.

— Не знаю, голубчик. Вчера сюда позвонил сосед Вадима Петровича и предупредил, что того забрала «скорая помощь» с острым приступом аппендицита. Мы еще не уточнили, в какую больницу. Поезжайте к соседу, голубчик, он, наверное, знает, куда положили дядю. И нам скажете, навестим его.

— Большое спасибо. — Павел повесил трубку.

Этот разговор посеял в его душе какое-то смутное беспокойство. Впервые, пожалуй, за все время он так остро почувствовал свое одиночество и беспомощность. С теплотой и радостью вспомнил Яценко и дни своего пребывания в Приднепровске. Там был истинный и верный друг. А здесь, в Москве…

По каким-то неведомым ему соображениям его шефы не дали прямого выхода на Антона Васильевича, который был единственным связующим звеном с его хозяевами. Без Кисляка он не получал доступа к тайнику. Ключ от чердака был у Вадима Петровича, массивный ключ от крепкого замка — взламывать опасно. И он не мог воспользоваться содержимым тайника. Идти в квартиру Кисляка в его отсутствие, да и вообще мозолить там глаза прилипчивому Титу Игнатьевичу он не хотел. Для него, как и для других соседей, кто так или иначе сталкивался с Павлом, он уехал. Уехал насовсем.

«Пожалуй, надо навестить старика. Завтра пошлю Клаву. Пусть она у Тита узнает, куда его положили».

В субботу Клава в точности выполнила его просьбу. Она поехала на квартиру, но вскоре вернулась в полной растерянности. И рассказала, что несколько раз позвонила в квартиру Кисляка. Ей никто не отпирал. Тогда она позвонила в дверь напротив, сосед, по словам Клавы, обычно такой любезный, на этот раз встретил ее довольно холодно. На объяснение Клавы, что Вадим Петрович на неделе был, мол, у нее и просил зайти убраться, этот сосед посоветовал ехать домой. Сказал, что убирать квартиру Вадиму Петровичу долго теперь не придется. Сосед, мол, уехал из города надолго.

Рассказ Клавы поверг Павла в полную растерянность. Первая мысль — Кисляка взяли! Это нужно было срочно проверить. Он вышел из дома, поймал такси, которое довезло его до Института Склифосовского. По подсказке служащего добрался до справочной. Там минут через двадцать ему ответили, что ни в среду, ни в четверг на центральную станцию «скорой помощи» вызова на перевозку больного Кисляка Вадима Петровича не поступало.

Итак, Павел утвердился в своем худшем предположении. Провал! Последствия предугадать невозможно. Первое, что надо сделать, — немедленно уйти от Дроновой. Только Кисляк знает его место пребывания. Нужно немедленно исчезнуть. Раствориться в большом городе, как дым.

— Садитесь, Кисляк. Мне доложили, что вы хотите сделать заявление.

— Точно, гражданин следователь. Подлец я. Прошлый раз не все я сказал вам. Ведь знаю, куда съехал Юрьев. Подумал и побоялся, что еще один грех на душу беру. Попросил бумагу — все для вас написал. А вот теперь попросился к вам.

— Слушаю вас.

— Павел Юрьевич переехал на жительство к моей знакомой Дроновой Клаве. Отчество ее не знаю. Клава, и все. Работает в театре уборщицей. Проживает на улице Герцена. Это я все в бумаге указал. И еще. На прошлом допросе вы спросили меня, беспокоил ли меня кто-либо до появления Антона Васильевича. Я умолчал тогда. А ведь была у меня довольно странная встреча с одной женщиной. Сама ко мне в дом пришла, назвалась подругой моей покойной жены. Сдается мне, что иностранка она. Это тоже, наверное, по вашей части.

— Что за иностранка?

— Втемяшилось мне в голову из ее разговора, что есть какая-то «Славянская миссия», церковная вроде бы организация. Но что это такое, убейте меня, не знаю. Пришла та на квартиру, назвалась Тамарой Павловной, сказала, что с моей женой якобы еще в Германии в плену вместе они вступили в евангелистскую общину, в эту самую «миссию». И вот тут еще какая связь. В тот вечер Дронова ко мне заходила. Они познакомились. Вместе ушли. А потом по разговору с Клавой догадался, что та с ней виделась.

— А вы эту Тамару Павловну больше никогда не видели?

— Никогда. Правда, следы свои она оставила. Три или четыре раза находил я у себя в почтовом ящике конверты. В них книги по богословию, журнал «Свет на Востоке». Листовки тоже божественные, сжег я их, чтобы не связываться.

— Что конкретно можете дополнить по существу своих показаний?

— Все, гражданин майор, теперь все рассказал.