«Пророк» оставляет следы

Глава VI

Почти неделю Готье колесил по Москве. Если бы кто-нибудь задался целью проследить его маршруты, то сложилось бы впечатление, что человек слоняется без толку. Он уходил из дому сразу после завтрака, садился в троллейбус, ехал до метро, делая несчетное количество пересадок. Выходя на какой-либо станции, брал первое подвернувшееся такси, называл адрес, добравшись до указанного места, снова спешил в метро. Заходил в автоматные будки и куда-то звонил, меняя голоса. Иногда подобные путешествия он затевал и по вечерам, стараясь втиснуться в «пиковые» потоки людей, спешивших с работы домой.

В посольстве ему даже сделали замечание, что он пропустил несколько совещаний и встреч, на которых ему следовало бы присутствовать. В свое оправдание он сослался на ряд устных поручений весьма важных лиц. Готье прекрасно понимал: некоторые его коллеги по посольству догадывались, что он здесь, в Москве, выполняет не только свои прямые обязанности. Но он знал, что прямо об этом его никто не спросит, ибо многие приехали сюда, тоже имея тайные поручения. У всех была своя школа и часто не только дипломатической работы.

И у него была своя школа и свои шефы. Одни официально его переставляли с квадрата на квадрат, словно шахматную фигуру. Другие, тайные, нашли его уже «готовенького», и на их деньги он делал свой личный бизнес. Впрочем, иногда ему казалось, что все эти шефы, легальные и тайные, там, на «Олимпе», имели своего общего властелина.

Мотаясь в городском транспорте по Москве, он, выполняя инструкцию старательно «прятать хвост», делал сейчас работу для тайного шефа, которого ему постоянно рекомендовал один из близких знакомых, чиновник штаба НАТО. Готье тогда сделали предложение. Он согласился. И этот, второй шеф, оплачивал каждую его акцию. Бесспорно, в этом был риск, но ведь многие из его московских коллег делали тут свой бизнес.

Готье указали Попова. И Попов работал на него. Теперь в его активе был еще этот Кисляк. Кисляка он смог проверить. «Купец» исправно выполнил задание и, как было условлено, положил в тайник то, что от него требовалось. И вот Божков. Готье выяснил: Божков на месте, он в Москве. Проверен. Предупрежден.

— Ты похудел, милый, за эти дни, — заметила Мадлен, — избегался как борзая. Не пора ли отдохнуть?

«Ах, Мод, мой бесценный помощник», — любуясь ею, думал Готье.

— Ты права, Мод. Устал. Но ведь игра стоит свеч. — Он поцеловал ей руку и устало улыбнулся: — Ты помнишь, я говорил об отпуске и обещал тебе еще кое-что. Все это необходимо обеспечить, милая. Волка ноги кормят… Сегодня в Брюссель улетит человек. Мне нужно передать с ним письмо. Оттуда собираются кого-то прислать к нам в гости.

«Кто бы это в такую рань?» — подумал Кисляк, натягивая пижамные брюки и заталкивая ноги в комнатные туфли. Вадим Петрович открыл дверь. На площадке стоял, улыбаясь, светловолосый молодой человек:

— Вадим Петрович? Верно?

— Верно, это я, — ответил условной фразой Кисляк.

— Здравствуйте, я от Антона Васильевича, он говорил, что вы можете приютить меня.

— Верно. Заходите. — Кисляк посторонился, пропуская гостя в переднюю.

— Павел Юрьевич Юрьев, можно просто Павел, — сразу представился прибывший. Кисляк внимательно разглядел его: худощавый, крепкий, чуть выше среднего роста, лицо с мелкими чертами, свежее, почти девичье.

— Очень приятно, — сказал Вадим Петрович. — Заходите. Вот эта комната будет ваша. Как добрались?

— Во всех отношениях прекрасно, на городском транспорте. И, как говорится, без сучка без задоринки.

— Понятно. — Кисляк переступал с ноги на ногу, не зная, что еще нужно говорить и как вести себя дальше. — Завтракать будете?

— Не откажусь. Потом, если не возражаете, прилягу. Надо выспаться.

— Располагайтесь, может, захотите ванну принять? Или еще чего — тогда уж сами. А то мне на работу. Оставлю тут вас одного.

— Ничего, ничего. Не беспокойтесь…

Мгновенно уснув, Павел даже не слышал, когда ушел хозяин. Пробудившись, медленно приоткрыл глаза. В который раз уже за эти несколько дней ощутил чувство чужеродности. Но сейчас в этом чувстве было что-то приятно возбуждающее, как перед входом в зрительный зал театра. Не двигаясь, он огляделся. Дверь в столовую была плотно прикрыта. На тумбочке, около постели, лежали его часы, пачка сигарет. И какая-то записка. Протянул руку. На бумаге карандашом было написано:

Павел закурил, по телу разлилось приятное томление. С тех пор как он оставил автомобиль в Таллине, предоставив свое место и наряды двойнику, спать практически не пришлось. Он просто не мог себя заставить. Даже в поезде.

Хозяин квартиры ему явно понравился. Сдержанный, внимательный, в меру подобострастный, у такого будет спокойно.

Стал вспоминать последние наставления Брауна: «Не торопитесь. В Москве день-другой освойтесь. Читайте газеты, слушайте радио. Разговаривая с людьми, не пускайтесь в рассуждения о политике. Привыкайте к их образу мысли. Вы не сразу это сумеете, ибо воспитаны в наших условиях, мыслите совсем иными категориями. И относитесь к людям в России как к инопланетным существам, постепенно проникаясь их манерой мышления. Это, понятно, придет не сразу. А командировка ваша, надо полагать, не на один год…»

В последние дни, когда он под надзором Хааса и Брауна привыкал к тому, что он не Волков, не Вольф, а Юрьев Павел Юрьевич, ему крутили какой-нибудь советский художественный фильм, он смотрел советскую кинохронику, читал советские газеты. Но этого было еще далеко не достаточно для того, чтобы полностью вжиться в роль. Он вспоминал свою недолгую туристическую поездку в СССР, когда его включили в группу каких-то студентов из Нидерландов. Как и они, он был тогда с пышной шевелюрой до плеч, в ярком спортивном костюме, почти не расставался с большими роговыми очками. Тогда несколько дней был в Ленинграде, день в Москве. А потом на самолете их возили в Ташкент и Самарканд. Были мимолетные встречи с людьми, легкое прикосновение к действительности страны. С той поры прошло более трех лет.

«По-настоящему вы «осоветитесь», когда проживете среди них автономно. А вообще хорошо, если у вас будет женщина, — вспоминал Павел наставления Брауна. — Я не думаю, что в вашей школе вам вбивали в голову мысль вести монашеский образ жизни».

А Хаас «натаскивал» его по другим дисциплинам, связанным с деятельностью проповедников «Славянской миссии». Павел пропускал мимо ушей его тягучие монологи. Он столько наслушался, пока учился! А ведь была пора, когда он верил искренне. Ему отец тоже долго казался искренне верующим. Павел верил и служил «миссии». Его, совсем молодого, допускали на большие собрания евангелистов. Он слышал «великих», и душа замирала.

Вера… Павел за годы, проведенные в школе, скорее утратил ее, чем укрепил. И тогда он, по сути дела, стал двойником. ЦРУ искало перспективных людей среди верующих эмигрантов, людей, объединявшихся в различные группы по вероисповеданию своих предков, — православных, католиков, протестантов. Одной из протестантских организаций была и «Славянская миссия».

Павел помнил, как разозлился Браун, когда узнал, что он, этот Вольф-Юрьев, значится в списках его родного ведомства. «Почему вы мне не сказали об этом сразу?» — зло спросил тогда майор. «Я не хотел этого делать при господине Хаасе», — опустив глаза, сказал Павел.

С той поры майор перестал относиться к нему как к святоше. Запомнилось напутствие Брауна. Тот прямо сказал: «Если случится провал, про меня забудьте начисто. Никакого Джона Брауна и в помине не было. У вас прекрасный, богом данный зонтик — вы эмиссар «Славянской миссии», и только. Вот и прикройтесь этим зонтиком…»

И вот он, эмиссар, ступил, наконец, на отведенную ему территорию земли, где должен был обрести братьев, приобщить их к вере, в которую был сам обращен Хаасом и Брауном.

Павел встал, принял душ, побрился, сохранив наметившиеся за эти дни усики. Стал ждать хозяина, так и не приняв его письменного предложения отобедать в одиночестве. Шел уже шестой час вечера, и тот должен был вернуться.

Кисляк действительно скоро пришел, неся в руках авоську с продуктами.

— Не обедали? — спросил он. — Ай-ай. Не обедать вредно. Ну ничего, сейчас я подогрею, и мы отужинаем. И поговорим, если пожелаете.

Когда сели за стол, Кисляк без обиняков спросил:

— Вы надолго?

— Пока не знаю, — ответил Павел. — Насколько мне известно; родственников у вас, Вадим Петрович, никаких нет. Я тоже круглый сирота. Думается, никто не помешает мне стать вашим племянником. Сейчас покажу вам свои документы.

Юрьев достал бумажник.

— Вот документы. Все подлинное. Последнее время я работал в Светлодоле. Это в Сибири.

Кисляк стал обстоятельно рассматривать документы.

— С момента вашего увольнения с работы прошло почти два месяца, — заметил он.

— Увы, — улыбнулся Павел. — Стало быть, по больничному листу я смогу получить сто процентов теперь лишь через пять лет. Ничего, как-нибудь проживем. Связь с Антоном Васильевичем у вас надежная?

— Вполне. И, как это называется, бесконтактная. А вот насчет вас мне звонит женщина и спрашивает, не вернулся ли из отпуска Юра? А я теперь скажу: «Юра вернулся, но ушел к друзьям».

— А когда должен последовать звонок?

— Между семью и восемью.

— Вот и хорошо.

— А как будем прописку делать? Временную, конечно. У нас с постоянной в Москве трудно…

— Может быть, пока так: приехал неожиданно племянник… Там видно будет. Осмотреться надо, и вот еще что: нужно будет тут у вас дома оборудовать небольшой, но надежный тайник.

— А это зачем? — побледнел Кисляк. — Может, обойдемся? На всякий случай. Вдруг обыск какой?

Павел почувствовал, что хозяин его не столь уж смел, как ему показалось вначале, и решил наперед сразу вот так, в лоб, с ним не говорить.

— Может, и правда еще что-нибудь придумаем, — согласился он.

Кисляк оживился.

— Вот и хорошо. Ну давайте ужинать.

За обильным столом, — а готовить Вадим Петрович был большой мастер, — «новые родственники» стали обговаривать некоторые подробности их совместной легенды.

Около восьми раздался телефонный звонок. Кисляк, кивнув «племяннику», проговорил в трубку условную фразу: «Юра вернулся, но ушел к друзьям…»

«Племянник» не стал посвящать «дядюшку» в свои ближайшие планы, сказал только, что недельку отдохнет, освоится, подышит воздухом столицы. Кисляк не стал ни о чем расспрашивать, но о своем недельном распорядке счел нужным сообщить. Что в среду и пятницу он приходит домой позже — делает «халтуру» у постоянных клиентов, и что во вторник и субботу уезжает в шесть утра — работает в учреждениях до начала там занятий. Павел внимательно выслушал и выложил на стол пять сторублевок «на расходы и прочее». Кисляк засопел, долго с каким-то недоверием смотрел на деньги, потом взял их, стараясь не помять, и запер в письменный стол.

Воздухом столицы Павел начал дышать активно и полной грудью. Несколько дней разъезжал на городском транспорте. Выходил на главных магистралях, заглядывал в магазины, кружил по переулкам центра. Названия многих улиц он знал на память. В свое время он уже «отшагал» эти маршруты по схеме Москвы, а ее достопримечательности изучал по альбомам и фильмам. Теперь же осваивал эти маршруты на местности.

Уже на третий день Павел достаточно твердо изучил ядро города, входящее в пределы Садового кольца, и перенес свое внимание в новые районы. «Они очень похожи друг на друга, в них легко запутаться, — инструктировали его. — Поэтому нужно самому везде наметить и запомнить какие-либо ориентиры, так вы быстрее станете москвичом».

И он исправно выполнял эти инструкции, намечал ориентиры. Еще он посещал парки и стадионы. Совершил поездку по каналу на «Ракете» от Речного вокзала в Химках до Черной речки и обратно, успев на конечной остановке искупаться. Отобедав затем в ресторане, он запомнил, что москвичи называют его «под звездочкой», имея в виду звезду на шпиле вокзала.

Дважды Павел побывал в театрах. Но в эту пору многие знаменитые театральные коллективы уже начали свои гастрольные поездки в другие города. Поэтому в помещении Театра Моссовета он оказался зрителем спектакля какой-то областной труппы, приехавшей с отчетом к москвичам. А вот второй раз ему повезло. Он попал в Театр сатиры, где в тот день шел «Женский монастырь». Вместе с билетом, купленным с рук, он неожиданно приобрел знакомую.

Как выяснилось уже потом, Ольга — так ее звали — должна была идти на спектакль с подругой. Но та в последний момент отказалась — приехали какие-то родственники. Павел остался доволен и спектаклем и соседкой. Ольга, чувствовалось, любила театр и хорошо знала актеров. В антракте он пригласил ее разделить с ним удовольствие проглотить лучшее в мире московское мороженое. Она посмеялась над этим выражением и приняла предложение. Павел вел себя скромно и так внимательно слушал, что Ольга получала удовольствие от того, что просвещала «сибиряка». Глядя на Ольгу, он вспомнил было рассуждение Брауна: «Хорошо, если у вас будет женщина»», но сразу постарался забыть эти слова. Ему было просто приятно сидеть рядом с Ольгой.

Они вместе вышли из театра. Он проводил ее до метро, рассыпался в благодарностях за билет и за компанию и предложил, если это возможно, совершить хотя бы еще один культпоход. Сначала Ольга мялась, не давая определенного ответа, потом вздохнула:

— Ну ладно, запишите телефон…

Лето кончалось. Божков жил в вечной тревоге и никак не мог преодолеть в себе чувство страха перед тем, что ждет его впереди. Что ждет? Ну если бы он сразу по приезде в Москву сделал решительный шаг и, рассказав все, разорвал цепи, так неожиданно сковавшие его. Ведь все — сплошная нелепица. Все, что произошло там. Он сам осознал, что вся эта история была заранее спланирована, что он стал жертвой провокации. Но труп? Он хорошо помнил ту камеру и труп того молодого парня. Это была не восковая кукла, а труп с пятном запекшейся крови на сорочке. И эта рука, которую с силой поднял офицер… И этот глухой стук, с которым она ударилась о каменный стол…

Андрей худел, много курил. Он писал реферат, который являлся своеобразным отчетом о его поездке за границу. Писал мучительно, еле выжимая из себя мысли и фразы. Работой над рефератом оправдывали домашние и сослуживцы его нервозность и провалившиеся глаза.

— Ты болен, покажись врачу, — настаивала жена. — Ты сам на себя не похож.

Уже трижды Божкова вызывал к себе начальник отдела и начинал разговоры о работе за рубежом. Но он отказывался, мотивируя болезнью ребенка, тещи, с которой можно было бы его оставить. Ему предлагали оказать помощь, показать мальчика видным специалистам. Но он всячески уходил от разговоров. Он лгал. И эта ложь ложилась еще одним грузом на его совести, которую он так и не нашел мужества очистить.

«Вам нужно остаться в Москве. Поездки будут потом, — помнил он настойчивые, как гипноз, слова того человека, который выставлял себя его спасителем. — Вас найдет наш человек. Нам нужны будут совсем незначительные услуги. И все. Но вы должны на год-другой остаться в Москве, закрепиться в своей системе…»

Кошмарный сон. «Может быть, еще ничего не случится? — всплывали в голове по-детски наивные надежды, — Ну а вдруг бы я действительно все уже рассказал где следует. И они испугаются…»

Звонок по телефону раздался в конце июля. Позвонили на работу. Произнесли условные слова. Указали место свидания. Часы встреч и дни он знал. Его еще там заставили их запомнить и многократно повторить.

И тогда он решился. Он немедленно пойдет и все расскажет, но… сначала узнает, чего от него хотят…

Божков трижды ходил на указанное место. Но никто не являлся на встречи. Прошло десять дней. Звонков больше не было. Вдруг как-то вечером, когда он был дома, в трубке раздался тот же голос. Говоривший сказал только три короткие фразы: «Перестаньте нервничать, Андрей Викторович. И не дурите. Подумайте о безопасности ближних». Сказал и повесил трубку…

Божков не спал всю ночь. Разбитый и растерянный ушел на работу. Перед обедом его вызвал начальник отдела.

— Раз уж вы так отбиваетесь от поездки за рубеж, я думаю, вам следует попрактиковаться на аппаратной работе. Это полезно, поверьте мне. В дальнейшем пригодится. Как вы смотрите на то, чтобы поработать референтом начальника протокольного отдела? Я советую… Даже порекомендовал вас.

— Спасибо. Я согласен. Но…

— Никаких но, Андрей. Поверьте, это принесет вам пользу. Идите на переговоры…

В конце первой недели пребывания в Москве Павел впервые встретился с чувством опасности. Он гнал от себя эту мысль, но, уже раз войдя в мозг, она стала возвращаться, напоминая о себе.

Вернувшись вечером, он застал в квартире вместе с Вадимом Петровичем крепкого, стриженного под бобрик старика. Они пили чай, на столе стояла шахматная доска.

— Ну вот он и явился, ваш племянничек, — сказал старичок и представился: — Тит Игнатьевич Головков, сосед Вадима Петровича по площадке. Вот зашел сразиться. Вы шахматы любите, Павлик?

— Да, играю, — ответил Павел.

— А я вас в окошко видел, — вдруг заулыбался Тит Игнатьевич. — Дай, думаю, зайду к Вадиму Петровичу. Жильца, что ли, думаю, пустил? Родни-то, знаю, у него нет. А выходит, что есть. Племянник, значит?

Павел кивнул и придвинул стул, подсел к столу.

— Усы решили отпускать? — опять заговорил словоохотливый сосед. — Сейчас молодежь хочет обязательно растительности. Некоторые поповские бороды носят. Ну, а усы — это еще ничего…

— Ну и кто же у вас победитель? — спросил Павел, стараясь направить разговор в другое русло.

— Ды мы с ним как Петросяны, — громко рассмеялся Тит Игнатьевич, — все ничьи да ничьи. — И тут же спросил: — Надолго к дяде или насовсем хотите в центр перебираться? Я слышал, из Сибири вы?

— Из Сибири, находился сегодня по вашему асфальту, ноги болят.

— Ну вот уж и болят! Небось зазнобу завел и провожал? Точно? — лукаво подмигнул Тит Игнатьевич. — Ох, понятно. Холостой еще или как?

— Да холостой еще, — вставил Вадим Петрович и, вздохнув, добавил: — А ты на нас, стариков, Павлик, не смотри. Если устал, иди ложись…

Павел оценил эту помощь и, ухватившись за предложение Кисляка, устало улыбнулся.

— Вы уж извините, Тит Игнатьевич. Пойду лягу.

— Ну-ну, — сосед покачал головой.

Уже в своей комнате Павел слышал разглагольствования Тита Игнатьевича:

— Хорош, видать, парень. Профессия у него строительная? Да? Если тут останется, тоже хорошо. В Москве сейчас нас, пенсионеров, много развелось. А молодежь нужна не меньше, чем сибирским стройкам. Город строится. Если о прописке дело пойдет, так мы, общественники, поддержим. Ты один живешь, жениться не собираешься?.. Вижу, нет. Так с ним веселей будет.

— Это конечно, — соглашался Вадим Петрович.

— А ты пока временную прописку сделай. Как положено. А то вроде бы человек — нигде…

Тит Игнатьевич, гремя шахматами, ушел через полчаса. Павел, потушив свет, лежал притихший.

— Можно? — заглянул в комнату Кисляк.

— Что это за сосед? — спросил Павел.

— Да полковник в отставке, бобыль, как и я. Общественник активный. Всем помочь хочет.

— Только бы мне не помогал, — мрачно сказал Павел.

— Вообще-то он летом больше на даче своей живет. А сейчас как назло черт его принес. И дотошный, знаете ли, мужик. Мне как-то тут бандероли приносили, так и то он заметил, все спрашивал, что да от кого.

— Что это за бандероли? От Антона Васильевича?

— Да нет. — Вадим Петрович осекся, помолчал. — Сам не пойму от кого. Книги разные были религиозные. Еще журнал «Свет на Востоке»». И листовки какие-то.

Павел привстал с кровати.

— «Свет на Востоке», говорите? А когда же это было?

— Да с год назад примерно. Пришла одна женщина. Стала спрашивать жену мою Татьяну. Назвалась Тамарой Павловной, ее давнишней знакомой. Ну что же, думаю, могли быть разные знакомые. Пригласил в дом. Рассказал о горе. Она посочувствовала, всплакнула. Чайку с ней попили. Интересовалась моим холостяцким житьем-бытьем, стала вспоминать покойницу. Говорит, святая, мол, была женщина. Жила богобоязненно, в смирении. А муки какие терпела, когда, мол, в плену была в Германии. Тогда же она, Тамара Павловна это рассказала, супруга моя, вступила в евангелистскую общину. Это когда нас американцы освободили. Тут меня словно бы озарило. И то, думаю, верно. Татьяна Тихоновна и впрямь богомольна была, особо когда тяжело занедужила. И меня хотела в веру обратить.

— Можно покороче, Вадим Петрович?

— Да вот, собственно, и все. Гостья та, уходя, оставила мне пару экземпляров Библии, журнал.

— «Свет на Востоке»?

— Ну да. Передайте, мол, добрым людям. Я взял. Пусть, думаю, полежат. Передавать никому не стал. Журнал поглядел. Статеечки в нем того… За такое вмиг за бока возьмут. Советскую власть на чем свет кроют, порядки наши. Я взял и сжег все от греха подальше. Библию, правда, оставил. Издано красиво, на хорошей бумаге.

— И все?

— И все. Правда, потом находил несколько раз у себя в почтовом ящике пакеты… Бандероли эти. Ну и отстали. А знакомую мою, Клаву — уборку тут делала, — так ее к рукам прибрала та женина подружка. Хвалила мне Клава эту Тамару Павловну. Человек, мол, хороший, помогла. И духовно и материально.

— А Антон Васильевич?

— А при чем тут Антон Васильевич? Тогда я про него и знать не знал. Он недавно ведь возник. Не «помоги» тут мне один мой старый корешок, не сошлись бы наши тропки. И с тобой бы не встретился, — выдавил невеселую улыбку Кисляк.

В ту ночь Павел долго ворочался, старался разобраться в ситуации. Сведения о Кисляке, о том, как его найти, дал Браун. Тому его рекомендовал московский «доверенный», этот Антон Васильевич. Но кто же тогда приносил Кисляку «Свет» без ведома Антона Васильевича?.. Выходит, что «дядюшка» был давно подхвачен кем-то из людей Хааса. Мало вероятно, чтобы они так легко выпустили бы его из своих лап. И этот Вадим Петрович, сам того не сознавая, был двойником. Но если судить по его рассказу, какой он к черту двойник? Случайный корреспондент, если, конечно, он рассказал все как было. Но… лицо он так или иначе кем-то засвеченное. А следовательно… Следовательно, оставаться здесь, на этой уютной квартире, далеко не безопасно.

И прибавилась еще тревога из-за вмешательства в его жизнь соседа Кисляка, добрячка-общественника Тита Игнатьевича. Запомнился его вкрадчивый голос, грохот шахмат о доску.

К утру Павел заготовил шифрованное сообщение, которое Кисляк должен был в тот же день передать по связи Антону Васильевичу, а тот Брауну. В шифровке Павел просил проверить, не значится ли в картотеке «Славянской миссии» Татьяна Тихоновна Кисляк. И не проходил ли сам Кисляк?