«Пророк» оставляет следы

Глава X

— Опоздали. Уже пятый день этот человек у Дроновой не появляется. А многие приметы совпадают. Удалось опросить шестерых. Лучше других его разглядела соседка Дроновой, которая живет этажом выше. Она однажды и в квартиру к ней заходила, когда он там был, и на лестнице с ним столкнулась. Он, говорит, мужчина так собой симпатичный, тонкий, моложавый. Только не разговорчивый, застенчивый, словно девица, улыбнется, вежливо кивнет — и ни слова. А про Дронову соседка эта так сказала. У Клавы, мол, судьба незавидная, двое детей, — не шутка. Прирабатывает как может, по домам ходит, убирается. В последний год жить стала вроде получше. Но и потише — в себя ушла. Иногда Дронова куда-то уезжает и тогда одевается в лучшее. Детишки ее как бы чем-то запуганы, других ребят во дворе сторониться стали.

Они погодки. Старшая девочка в позапрошлую осень пошла в школу, а сын — в ту. Плакалась не раз до этого Клава, что на форму сыну денег не соберет. А в прошлом году пошли ее дети такие нарядные. Говорила, что люди добрые помогли, потому что есть бог на свете Он все видит. А раньше в богомолках Дронова не была. И про мужа ее вспоминала.

— Про мужа не надо, известно: три года назад он по пьянке покалечился и умер в больнице. — Подполковник вздохнул, недовольно отодвинул от себя большой блокнот.

— Муразов ни разу не напомнил об этой семье, а ему, участковому милиционеру, просто обязательно нужно было поинтересоваться, как живут? С Дроновой было все тихо. А есть у нас беспокойные, есть вздорные соседи. Ими и занимаемся, обходим порой вниманием тихие, казалось бы, уголки. В них-то и появляется плесень. Ну а что сама Дронова?

— Да ничего, Виктор Степанович. Твердит свое: «Жильца пустила потому, что деньги нужны, двое детей. В театре уборщицей много не заработаешь. Если бы, мол, на вешалке, так там хоть по гривеннику дают. Чего вам дался жилец? Никому зла не делал и пожил-то несколько дней».

Говоря это, капитан потупил взор, изменил голос и сам весь преобразился. Подполковник было улыбнулся, но тут же насупился.

— В вас, Красиков, погиб актер. Вы все пытаетесь изобразить в лицах. С вами не соскучишься. Я не осуждаю. Констатирую. И уже который раз. Давайте покороче и главное. Где она нашла такого жильца? Видела ли его паспорт? Кто он? Откуда его сюда занесло? Вот что надо было постараться узнать.

На щеках капитана выступил яркий румянец.

— Извините, товарищ подполковник. Значит, так. Паспорта она его не видела. И не спрашивала. Фамилию не знает. Звала его, как он ей представился, Павлом…

— Маловато, почти ничего. Надо будет нам еще поработать. Необходимо помочь товарищам из госбезопасности. Птица эта может оказаться крупной. Сегодня скажу, где, когда и с кем вам надо будет встретиться. Все детально расскажете и, если попросят, примите участие в расследовании.

— Человек, которого мы разыскиваем, опасный государственный преступник. Подозревается в убийстве. Необходимо как можно скорее обезвредить его, — объяснил Красикову Фомин.

— Чем могу быть вам полезен, кроме того, что я уже рассказал? — спросил Красиков.

— Нужно изготовить фоторобот. Вы говорили, что этого Павла хорошо разглядела соседка Дроновой. Давайте попытаемся.

Вскоре они сидели перед экраном, который целиком занимало лицо человека. Фомин расспрашивал пожилую женщину:

— Значит, прическа, Пелагея Семеновна, вы считаете, получилась, как у него?

— Прическа точь-в-точь. Только он был посветлей, а вот брови потоньше и краешки по бокам у него побольше вниз.

— Говорите, какие подойдут, — сказал Красиков. На экране брови стали меняться.

— Вот эти. Стой! — преодолев нерешительность первых минут и уже увлекаясь тем, что происходило, сказала женщина. — А вот подбородок покрупнее.

Через час, после смены сотней подбородков, глаз и ушей, на экране сформировалось лицо молодого, весьма симпатичного мужчины. По словам Пелагеи Семеновны, его узнала бы сразу и Клава.

Дронова, когда ее пригласили, не сразу, однако, определила, кто изображен. Сказала, что жилец ее был красивее: нос потоньше, и уши так не торчат, и глаза повеселее. Опять искали варианты. Когда Дронова уже ничего не могла добавить, снова показали изображение Пелагее Семеновне, и та подтвердила, что получилось лучше. Фомин попросил Красикова немедленно подослать несколько экземпляров ему. Он хотел показать фоторобот Павла Кисляку и тогда использовать для дальнейшей работы…

— Сергей Евгеньевич, с Дроновой говорить еще будете? — спросил Красиков.

— Да нет. На сегодня достаточно. Пусть идет домой, к ребятишкам. — Он открыл блокнот и снова пересмотрел свои записи.

Чувствовалось, что Дронова чего-то не договаривает или не хочет всего говорить, но с допросом о ее связи с Тамарой Павловной решил пока повременить.

Несколько совершенно разных по характеру дел так неожиданно начали перекликаться. Пока нельзя было перекинуть четких мостов, но детали заставили настойчиво искать связи. Михайлов и раньше встречался с подобными случаями, и всегда сам с собой спорил, не сразу доверяясь предположениям. А их надо было делать непременно, иначе застрянешь на месте. Интуиция — вещь хорошая. Но так или иначе она очень часто граничит с фантазией, правда, построенной на логике. Объективных факторов для четкого выстраивания версий в начале дела обычно не столь уж много. Масса провалов, «белых пятен». Вот когда и они начинают заполняться, тогда лучше. Тогда другое настроение.

Итак, дальнейшему расследованию сразу подлежали: странная смерть Божкова на даче, все, что связано с тайником, обнаруженным в колумбарии, и тут же связь Кисляка с дипломатом. Куда делся «племянник» Кисляка, жилец Дроновой? (Это, так сказать, одна московская группа дел.) И параллельная: в СССР приезжал некий Фукс со спутницей. Было выяснено, что Вернер Фукс — видный деятель «Славянской миссии». Приезжал как турист. Сообщение эстонских товарищей из Таллина: бесследно исчезла некая Айна Тооме. Пытались установить связь между этими сигналами. Выяснилось: спутница Фукса очень похожа на Айну Тооме. Но если он сумел увезти Айну Тооме, то куда делась женщина, с которой он прибыл в СССР?

Между сигналами из Таллина и группой московских происшествий связи почти не было. И все же протянулась тоненькая ниточка, ниточка, сотканная пока из чистого домысла. Юрий Михайлович сам протянул ее, ибо оказался своеобразным диспетчером: все вопросы, поставленные обстоятельствами, оказались в его ведении, снимать их должны были его подчиненные. Все держалось на весьма шаткой версии: «А что, если?..» Родилась она после того, как в квартире Кисляка был найден железнодорожный билет, взятый в Таллине до Москвы. Кисляк сам в Эстонию не выезжал. По его словам, «племянник» прибыл из Сибири. Но дата прибытия на билете, взятом в Таллине, соответствовала (минус два дня) появлению «племянника» у Кисляка. Уход «племянника» от Кисляка к Дроновой произошел после гибели Божкова.

Докладывая свои соображения руководству, Михайлов сказал, что многое тут, бесспорно, сомнительно и требует тщательной перепроверки. Но сам ход его мыслей возражений ни у кого не вызвал. И указание последовало лаконичное: «Возьмите все под свой личный контроль. Попытайтесь раскручивать в комплексе».

«Раскручивать в комплексе». Юрий Михайлович знал, что, независимо от его собственных усилий, генерал, который сегодня услышит еще немало разных докладов, возьмет его дело под свой личный контроль. А это значит, что любая, хоть чем-то стыкующаяся с его, Михайлова, заботами, информация ляжет на его стол без промедления. Это значит, что дважды в день генерал спросит по телефону: «Есть новости?» И если Юрий Михайлович ответит: «Нет», генерал не станет торопить, а лишь напомнит: «Если что — звоните».

Юрий Михайлович и сам давно и твердо усвоил этот стиль, переняв его у своих учителей, у вышедшего в отставку старого чекиста генерала Богданова, у Евгения Николаевича Фомина, ныне отошедшего от оперативной работы и переведенного в так называемую группу «академиков» — он теперь читал лекции молодым чекистам. Сменив на посту Евгения Николаевича, Михайлов хорошо помнил его слова: «Оперативность — да, поспешность — нет. Поэтому не суетись и не торопи. Понукание убивает творчество, снижает качество работы, может привести к ошибкам».

Так случилось, что, уходя на преподавательскую работу, полковник Фомин передал ему не только опыт, но и часть самого себя. Под началом Михайлова оказался Сергей — сын Евгения Николаевича. Полковник однажды недвусмысленно заметил: «Ты мне его не балуй».

Собственно говоря, предупреждение такое было излишне, потому что Сергей уже показал себя думающим, способным работником. К тому же он любил отца, гордился им и хотел быть похожим на него во всем.

И вот Михайлов сейчас вместе с Сергеем «раскручивал все в комплексе». Досадно, что Кисляк не сразу показал, куда съехал «племянник». Тогда, возможно, этот «племянник» был бы уже задержан. А пока на него было заведено дело, в котором он получил кличку «Пророк».

— Хотя бы пару часов, но сегодня я у службы украду, — сказал Фомин, когда Михайлов стал запирать сейф, предварительно вытащив оттуда сверток, перевязанный яркой ленточкой.

— А нам по пути, Сергей Евгеньевич, — улыбнулся полковник. Он надел пиджак, направился к двери: — Быстренько прячьте документы и вниз. Я жду в машине. Уже девятнадцать. А мы оба обещали быть в девятнадцать тридцать. Ведь так?..

Только теперь Сергей понял причину столь стремительного завершения разговора и смысл свертка, перевязанного ленточкой.

— Все ясно, — радостно воскликнул он. — Я сейчас.

— Неужели я мог забыть о дне рождения Евгения Николаевича? — спросил в машине Михайлов. — Говорят, кто забывает прошлое, тот не имеет будущего. Впрочем, знаешь, что я вспомнил? Отцу одно время пришлось распутывать несколько дел, связанных с НТС, причем в союзе с разными религиозными организациями, явно действовавшими против нашей страны. Были там и «Свидетели Иеговы», и представители так называемой «Карловацкой церкви», фигурировала вовсю и «Славянская миссия». Этакий альянс предателей с искателями заблудших душ. Вот тогда, если не ошибаюсь, промелькнул этот Вернер Фукс, что появлялся недавно у нас в Прибалтике. И тогда же Евгений Николаевич углубился в изучение деятельности в СССР различных религиозных течений. В том числе «Славянской миссии» и «Свидетелей Иеговы», как наиболее реакционных. Я думаю, он найдет в своем архиве что-нибудь любопытное. Спросим?..

— Спросим, — согласился Сергей, притихший и даже почему-то смущенный всем добрым, что сказал ему об отце полковник.

— Ну наконец-то, — отворяя дверь, сказала Виктория Григорьевна, увидев на пороге Михайлова и следом Фомина-младшего. — Сергей, твое семейство уже здесь. Голодные небось?

— Признаться, специально не нагружал желудок в обед в расчете на обильный ужин, — доложился Михайлов. — А Сергей, по-моему, вообще не ел…

— Не страшно. Наши древние предки пропускали часы трапезы по нескольку суток, пока охотились на мамонтов, — раздался голос Евгения Николаевича. «Новорожденный» принял подарки и сразу повел гостей к столу.

После нескольких тостов, коротких и по-грузински длинных, и философских, после пирогов, источавших запахи из кухни еще тогда, когда только прибывали гости, объявили перерыв. Мужчины ушли курить в кабинет Евгения Николаевича. Разговор зашел о религиозных сектах. Евгений Николаевич достал папку.

— Здесь, сами понимаете, лишь беллетризованные данные, когда-то меня интересовавшие. Держи, Сергей. О Фуксе тут краешком. Это касается «Славянской миссии» и любопытные заметки о «Свидетелях Иеговы».

…Только поздним вечером, когда Лариса уложила Настеньку и Катю и, намотавшись за день, уснула сама, Сергей получил возможность развернуть отцовскую папку. Стал читать. Тут были лаконичные справки и целые монологи, витиеватые и не очень понятные:

Наконец, нашел нужную справку.

Далее перечислялись генеральные секретари миссии. Адрес «миссии»: Швеция. Стокгольм. Вестленд, 37, район Бромма. «Миссия» занимает три небольших особняка.

«На сегодня хватит, — решил он, — завтра же дам почитать Мишину». И погасил настольную лампу.