«Пророк» оставляет следы

Глава XIV

— Не будем откладывать знакомства, — сказал Михайлов, — давайте начнем.

— Давайте, — Фомин раскрыл дверь.

В кабинет ввели молодого загорелого мужчину в сером костюме, светло-русые волосы выцвели, под глазами лежали темные тени.

— Садитесь. — Михайлов указал на стул у небольшого стола в углу кабинета. — Начинайте, Сергей Евгеньевич, а я послушаю.

Последовали первые формальные в таких случаях вопросы, и, когда Орлов ответил на них, Фомин спросил:

— Ваша экипировка — красноречивое свидетельство того, кем вы являетесь. Согласны?

— Да.

Далее Фомин повел следствие так, как они заранее спланировали с полковником.

— Хочу предупредить, — сказал Фомин, — нам удалось проследить ваш путь с момента прибытия в страну и до вчерашнего дня. Следов на своем пути вы оставили куда более чем достаточно. Итак, напоминаю, вы появились у нас в июне сего года в качестве спутницы… секретаря…

— Вернера Фукса…

— Кто он?

— Немец шведского происхождения.

Было видно, что Орлов сразу решил выкинуть «белый флаг». Все сказанное следователем, очевидно, не вызывало у него сомнения. А откровенность, это он хорошо знал, может принести смягчение наказания.

Чтобы Орлов еще больше утвердился в осведомленности органов государственной безопасности, Фомин добавил:

— В Москве вы под фамилией Юрьев остановились у Вадима Петровича Кисляка. От него, когда почувствовали, что почва заколебалась, перебрались к Дроновой. Затем, желая окончательно замести следы, женились на Локшиной…

— В женитьбе сыграли роль чувства, а не расчет, — сказал Орлов, решив выиграть время. А мысль работала лихорадочно. Игра проиграна. Тогда какой резон лгать и выкручиваться? На свою профессию он смотрел так же, как и на любую другую, только связанную с определенным риском, за который ему хорошо платили. Если бы «Славянской миссии» или тому же Брауну потребовалось, чтобы он поехал в Англию или куда-нибудь в Южную Америку, — он поехал бы. Работа есть работа. Но Орлов все же хотел убедиться: так ли уж известен этим людям каждый его шаг? Например, убийство Божкова. Там, казалось, было все «чисто» и без свидетелей, так что вряд ли они знают об этом. Если бы в тот раз шли по его следу, скрутили бы сразу. На остальное нужно соглашаться. И он подтвердил:

— Все верно. Кроме Ольги…

— Начало разумное, — одобрил Фомин и включил диктофон. — Вот и давайте подробнее, все с самого начала.

— Пожалуйста, я готов… — И он начал рассказывать о том, что было связано с заданиями одного из руководителей «Славянской миссии» Хааса. Рассказ продолжался более часа. В нем было много важных для следствия подробностей. Но начисто отсутствовал Божков.

— Хорошо, — сказал Михайлов. — Теперь я хотел бы уточнить лишь некоторые детали. Из ваших показаний усматривается, что вы являетесь эмиссаром-проповедником идей так называемой «Славянской миссии», центр которой находится в Стокгольме и ставит своей задачей распространение у нас евангелистского учения в своем, так сказать, толковании — я имею в виду антисоветчину. И еще — создание евангелистских общин путем вовлечения вновь обращенных в организацию. Печатание различных листовок, далеко не всегда религиозного характера, информацию центра о положении в нашей стране верующих и материалов, компрометирующих советский образ жизни. Да?

— Да, так.

— Вы, значит, представляете здесь, так сказать, центр «миссии». Вы воспитывались, как сказали, на евангелистском фундаменте, учились в их школе, готовясь стать проповедником. Меня, лично меня, будем считать это простым любопытством, интересует: вы сами, молодой образованный человек, верите в бога, в учение евангелистов?

— Я их знаю в совершенстве. В детстве и юношестве я искренне верил. Позднее, уже в школе, когда стал сыном, точнее, пасынком главных, так сказать, магистров, занимающихся распространением веры, она, признаюсь, несколько рассеялась. Ведь мне пришлось изучать мир еще и таким, каков он есть. Иначе бы я не смог существовать в новой обстановке. Общаться с людьми инакомыслящими. Я должен был изучать жизнь многих стран, их историю, основы различных идеологий. Я должен был, хотя бы в общих чертах, разобраться, что такое социализм, коммунизм. Мне были понятны перспективы: когда-нибудь я должен был нести веру сюда, в Россию…

— Ну и что же вы для себя открыли?

— Мне не нравится социализм. Я привык жить и мыслить по-иному. И несмотря на длительную подготовку к жизни в условиях России, не сразу воспринял ваши порядки, образ мышления людей. Невозможность все купить за деньги, фанатичную, если хотите, заинтересованность граждан в судьбе хозяйственных планов государства и пренебрежение к своей судьбе, к делу личного обогащения. Рядом с исполнением великолепных, на мой взгляд, законов можно встретить спокойное созерцание непорядков. Люди живут, не боясь экономических спадов, зная, что им обеспечено содержание в старости. Это, наверное, хорошо. Люди, как мне показалось, не боятся потерять работу, а это один из стимулов добросовестного труда. Я твердо усвоил это в странах свободного мира. Я не могу осознать спокойствия ваших соотечественников за личное будущее в расчете на одну только пенсию. Чепуха. Спокойным может быть только тот, у кого солидная сумма в банке.

— Ну что же, судя по вашим рассуждениям, наша действительность добавила пищи вашему уму. То, что для вас пока непостижимо, понятно нам, выросшим в этом обществе. Но мы отвлеклись. Вы-то засланы сюда изучать души людей, пытаться отравлять их тем ядом, которым наполнены ваши издания. Неужели ваши идейные вожди и в самом деле рассчитывали, что все эти гнилые зерна упадут на благодатную почву и взрастут?

— Попав сюда, я очень скоро понял, что это по меньшей мере наивно. Люди у вас, с нашей точки зрения, действительно «инопланетные» и заветы Христа, наше учение…

— Значит, Христа больше устраивают страны, в которых диктат капитала, монополий?

— Зачем же так? Христос думал о душах человеческих. Ему важны были лишь души людей, их духовная жизнь. Все остальное — материальная, мирская жизнь — так или иначе было злом, и заботу об этом можно было предоставить кесарю.

— Так кто же вложил в руки евангелистского проповедника пистолет: бог или кесарь? А если кесарь, то как же бог мог спокойно взирать на это? Ведь ему нужны души.

Орлов замолчал.

— Теперь другое. И советую быть здесь тоже откровеннее. Фукс, как нам известно, связан не только с «миссией», так же, как и ваш отец. Радиостанции, с которыми он сотрудничает, имеют вполне определенного хозяина. И тот, кто руководил Кисляком, не простой миссионер. Так что для вас же лучше, если начнете говорить сразу же, без игры в кошки-мышки, кто еще является вашим шефом.

Орлов ответил не сразу:

— Был еще некий Джон Браун. Он готовил меня для заброски в СССР. Скорее всего, он работник ЦРУ, так что одна из задач касалась непосредственно интересов «миссии», другая… Другая исходила от этого Брауна. Он на последнем этапе подготовки являлся фактически идеологом и проводником специальных акций, направленных против вашей страны. Интересовали его вопросы военно-экономического характера.

— Это ваше личное умозаключение или вы располагаете какими-либо конкретными сведениями? — спросил Фомин.

— Личное, основанное на собственных наблюдениях, плюс подготовка «Миссии Януса», как он зашифровал акцию по моей засылке к вам.

— Ладно, на сегодня достаточно, — сказал Михайлов.

— Так как ваше мнение, Сергей Евгеньевич? — спросил полковник, когда Орлова увели.

— Мне кажется, начало обнадеживающее. Надо будет как следует проанализировать показания. Не знаю, как подступиться к факту его кратковременной отлучки из Москвы. Об этом рассказывал Кисляк.

— Листовочки в Приднепровске? — Михайлов улыбнулся. — Подумайте. Ведь они могли быть отпечатаны как раз на таком же станочке, что изъят на квартире Волкова.

— Действительно, тут что-то есть. — Фомин с восхищением посмотрел на своего начальника. — А я ведь о них и не вспомнил.

— Некогда тебе было, Сергей. — Михайлов встал и пошел к двери. Потом обернулся. — Вот что, не вороши пока при допросах факт гибели Божкова. Так лучше. Я знаю, что ты устал, Сергей. Но ничего не поделаешь. На твоих плечах еще Попов. Не откладывай его очной ставки с Кисляком. Удалось кое-что выяснить о той поре, когда Попов был еще Горбачевым? Мне некогда было посмотреть справки, передал их сразу вам.

— Я уже посмотрел, Юрий Михайлович. В документах есть Горбачев Николай Николаевич, двадцатого года рождения, уроженец Мурома. В сорок втором году окончил Варшавскую разведывательно-диверсионную школу. Дважды, в сорок втором и сорок третьем, забрасывался в наш тыл. Награжден Железным крестом и бронзовой медалью «За храбрость». Служил в РОА[21], имел звание лейтенанта. Потом его следы затерялись.

— Богатый послужной список. Про Кисляка у него не спрашивали?

— Знакомство с Кисляком начисто отрицает.

— Может быть, завтра и устроим встречу?

— Хорошо. Если не возражаете, с утра.

— Согласен. Знаете что, захватите меня, — сказал Михайлов, — может быть, и помогу вам…

Кисляка привели первым. Когда Фомин объявил, что сейчас будет проведена очная ставка между ним и Горбачевым-Поповым, Вадим Петрович заерзал на стуле, стал оглядываться на дверь, но в глазах его Фомин прочитал не испуг, а скорее всего нетерпение.

Попов вошел твердым шагом, безучастным взглядом оглядел присутствующих и, может быть, несколько дольше задержал взгляд на Кисляке. Сел.

Фомин, давая возможность арестованным присмотреться друг к другу, заполнял шапку протокола допроса.

— Итак, — начал он, — сейчас между вами будет проведена очная ставка. Что это такое, надеюсь, вы знаете. Вопрос к арестованному Кисляку-Меленхевичу: вам знаком мужчина, который сидит перед вами?

— Да. Это Горбачев Николай Николаевич, он же Попов Николай Васильевич.

— Где вы с ним встретились впервые?

— Я познакомился с ним в сорок третьем году в лагере военнопленных под Тарту. Он завербовал меня для работы на немецкую разведку.

— Вопрос к арестованному Попову Николаю Васильевичу. А вы знаете мужчину, сидящего перед вами? — продолжил Фомин.

Попов хмурым взглядом несколько секунд разглядывал Кисляка, затем, безразлично отвернувшись от него, сказал:

— Да, знаю. Это Меленхевич Петр Степанович, он же Кисляк Вадим Петрович. — После небольшой паузы добавил: — Я имею заявление: прекратите очную ставку. Я намерен давать чистосердечные показания…

Кисляка увели.

— Разрешите трубочку, гражданин майор, — попросил Попов.

Фомин достал из стола кисет и трубку, дождался, пока Попов набьет ее и раскурит. Потом предложил:

— Что ж, начинайте. Но учтите, нам известно то, что не знает Меленхевич. Он знает вас лишь как агента-вербовщика. Мы же знаем значительно больше. Мой совет — начать свои показания короткой довоенной биографией, а дальше — рассказом о своей деятельности в варшавской школе. Это — начало начал. Затем вам нужно будет подробно вспомнить ваши заброски в наш тыл: куда именно вы забрасывались и с какой целью?

Такого оборота Попов не ждал, и на лице его впервые проявилась растерянность.

— Удивлены? — Михайлов, тихо сидевший до этого в углу комнаты, встал и пододвинул стул ближе к столу. — На первом допросе вы назвали ваш арест недоразумением и попросили выяснить все получше. Вот мы и выяснили. Знаем и о наградах, которые в абвере за пустяки не давали, и о вашей службе в РОА.

Замечание Михайлова, видимо, окончательно доконало Попова. Отложив трубку, он согнулся на стуле, обхватив голову руками.

— Пора, пора начинать говорить, — напомнил Фомин.

— Пора так пора, — Попов поднял голову, потер лоб кулаком и снова повторил, — пора…

Взял трубку, снова раскурил и, сделав несколько затяжек, сказал:

— Записывайте, начальник. Да, я Горбачев Николай Николаевич, двадцатого года рождения. Родился в Муроме. Отец погиб где-то в Туркестане. В тридцать втором умерла мать. Жил несколько лет у тетки. Связался с воровской компанией. В тридцать восьмом в Ростове попался на вагонной краже. Получил два года. Это вам — мое детство. Подробнее или как?..

— Продолжайте, — сказал Фомин.

— Дальше, значит, так. В сороковом меня освободили. Нашел старых дружков, махнули во Львов. Весной сорок первого завалились. Тут как раз началась война, и так получилось, что из «клетки» нас выпустило гестапо. Мною заинтересовались в СС: к ним попало мое тюремное дело. Предложили учиться в разведывательной школе. Дескать, для цивильной жизни я не гожусь. Свои, мол, мне прошлое не простят, Я согласился, оказался в Сулеювеке, под Варшавой, в центральной разведывательно-диверсионной школе абвера. Изучал там множество разных наук: радио, шифр, подрывное дело, стрелковое оружие. В июле сорок второго выбросили у Малоярославца. Приказали осесть на Московско-Рязанской железной дороге. Она тогда оставалась главной на связи с промышленными районами тыла.

— Какими вас снабдили документами? — спросил Фомин.

— Документы сделали «железные». Выписан из госпиталя по болезни, с месячным отпуском на долечивание. Нужна была только крыша над головой.

— И как же быстро вы нашли такую крышу?

— Очень быстро. На Казанском вокзале прихватил бабенку с легким характером. Она меня — в Раменское, себе под бочок. Устроился и стал ездить: Москва-Сортировочная — Люберцы — Раменское. А в пути, конечно, все видать: какие где передвижения войск, техники, грузов. Раз в неделю выходил в эфир, передавал данные. Вот, собственно, и все мои грехи тогда…

— Были, как говорится, фланером[22]. Ну а как вернулись к немцам?

— Документы кончились. И установленное время задания. Велели вернуться. У Кратова в лесу «похоронил» рацию. Явился в военкомат. Оттуда без задержки на фронт. Попал удачно — на Смоленское направление. Перешел линию фронта. Назвал немцам пароль «Смоленск, подполковник Шиммель». Меня — в Псков. Знаете, кто такой Шиммель?

— Знаем, — сказал Михайлов, — деятель абвера. Продолжайте.

— Шиммеля я знал лично, оказывается, его перевели начальником абверкоманды-104, обеспечивающей немецкие армии группы «Норд». Из штаба «Валли» последовал приказ доставить меня в центр. Там и наградили бронзовой медалью. Потом был я принят подполковником Бауном[23], начальником отдела «Валли-I». — Рассказать о школе и абверовских организациях, действующих при армии групп «Центр» и «Норд»?

— Нет. О них мы все знаем, — сказал Михайлов. — Перейдем к вашей деятельности агента-вербовщика.

— Это было уже после второй моей выброски в советский тыл, прошел дополнительную подготовку. В отличие от обычных вербовщиков, отбирающих кандидатов для школы путем официальных бесед, я переводился из лагеря в лагерь как военнопленный. Изучал людей, так сказать, «изнутри».

— Значит, так «изнутри» вы нашли и Меленхевича? — спросил Фомин.

— Да. Весной сорок третьего, В рабочем лагере под Тарту. Мне удалось подобрать трех человек. Двоих направили в разведшколу в городе Валга. Меленхевича я отвез в местечко Тапа. Там готовили агентов-одиночек, радистов. Потом с Меленхевичем, он носил кличку «Купец», я столкнулся под Кенигсбергом уже в сорок четвертом. Центральная школа перебралась тогда в Нойгоф.

— Все ясно. Теперь вернемся к вашей вторичной выброске в наш тыл, — сказал Михайлов.

— Меня поставили в группу красноармейцев. Среди них был Попов, попавший на фронт после госпиталя, из Тамбова. Я его расспросил, как он там лежал, что за медицинский персонал, распорядок и так далее. На него потом мне и сделали документы, мол, с обострением болезни. Родни у него, как я выяснил, не было. А когда выбросили меня, на правах старого знакомого приехал в Раменское. Хозяйка обрадовалась. Появился я не солдатом, а уже офицером с наградами. И главное, с деньгами.

— Какое было задание? — спросил Фомин.

— Надо было выяснить, почему перестал работать агент, заброшенный ранее. Установил, что тот провалился. В это время я поменял квартиру. Познакомился в электричке с девушкой, вернее, с девочкой. Потом она стала моей женой. Не официально, конечно. Тогда ей было шестнадцать.

— Эти подробности, вы считаете, делают вам честь?

— Они имеют отношение к дальнейшему. После возвращения я доложил о знакомстве с Анной, объявив, что имею в Москве базу. Начальство похвалило. Тогда я получил Железный крест и звание лейтенанта РОА. По распоряжению Бауна меня направили в Варшаву на работу в зондерштаб «Р».

— Зондерштаб «Р» — особый штаб «Россия», — прокомментировал Михайлов. — Его создали в сорок втором, как особый разведывательный орган на базе «Восточного бюро национально-трудового союза». Дислоцировался в Варшаве, в доме семь по Хмельной улице.

— Точно так, — поддакнул Попов. — Там была вывеска «Восточная строительная фирма Гильген». Руководил зондерштабом «Р» бывший полковник белой армии Смысловский. Работало в нем много детей белоэмигрантов, активных членов НТС.

— О себе, пожалуйста, — сказал Фомин.

— Когда мне стало ясно, что немцы проигрывают войну и что поставил я не на ту карту, начал думать, как выйти из игры. Школу расформировали. Заместитель начальника по агентурной работе капитан Редер (а я знал, что он Рудин) поинтересовался Меленхевичем. Я понял, что и его, как меня, внедряют в советский тыл. Редер лично отвез меня в Славицы. Предупредил, что меня будут искать у Анны. Вот, пожалуй, и все. Потом нашли они меня.

— А как вы были переброшены?

— Да просто. Оставили отсидеться в убежище. Части Красной Армии прокатились через меня. Вышел с теми же документами на Попова, которые имел в сорок третьем. Пришлось в них кое-что добавить, различных там печатей и отметок. В районе тыловых частей угодил под бомбежку. Легко раненным попал в госпиталь. Оттуда уже с подлинными документами был направлен в транспортный батальон. Списался с Анной. Выслал ей денежный аттестат. После войны меня задерживать не стали. К тому же по документам я прибавил себе пяток лет. «Чистый» на законном основании приехал в Москву. Пошел работать в торговлю. А когда вернулся из армии отец Анны, зажили мы тихо и спокойно втроем. Все было благополучно до пятьдесят седьмого года, до того московского фестиваля. Они меня нашли. Хотел улизнуть, уговаривал Анну переехать в другой город, но воспротивился ее отец. Потом и завертелось.

— Как они вышли на вас?

— По адресу, конечно. Ехал на работу, заметил: какой-то мужик преследует. Проехал лишнюю остановку, пошел назад вдоль железнодорожного полотна. Он и догнал. Показал мою фотографию в форме, с немецкими наградами. Довольно долго беседовали. Я упирался, мол, обойдетесь. Но он меня скрутил, припугнул разоблачением. Этого первого звали Владимиром. Через два года он передал меня Рудольфу, а тот Петру Петровичу. Этот держался долго. И уж потом появился Антон Васильевич.

— Вы знакомы, значит, с Антоном Васильевичем? — переспросил Фомин.

— Да что там. Я ведь не дурак. Понимаю: «Купец» вам все рассказал. Это я шефу Кисляка подставил, когда хотел оторваться, когда в Приморск уехал. Встретил Меленхевича на улице, выследил, где он обитает. Черт меня дернул выследить его. Узнал его новую фамилию, имя. А то бы и сейчас мы с вами не встретились.

— Между прочим, ваш новый адрес Меленхевичу дал этот Антон Васильевич.

Попов горько ухмыльнулся.

— Вот гады, и там нашли.

— Вот что, Попов, сами-то вы знали, на кого работали?

— Доподлинно не знал. Сведения разные просили. Что подгляжу — все давай. А на юге хотели, чтобы я им снимки разных объектов делал. Вот и судите, откуда они. — Попов помолчал, а потом неожиданно сказал: — Конечно, в моем положении говорить об этом смешно. И это не оправдание. Но последний раз, расставаясь с Антоном Васильевичем, я высказал ему, что если блок НАТО нападет на мою Родину, это будет безнадежная для него война. Так и сказал.

— Значит, думаете, НАТО? — спросил Михайлов.

— Полагаю. А может быть, и ЦРУ. Они ведь завладели после войны нашими душами. Списки агентуры им Гелен передал, если судить по тому, что приходилось читать. Да, в общем, одна шайка-лейка. Заметано.

— Вот что, Попов. Раз уж вы решили чем-то нам помочь, то ответьте на такой вопрос: какие у вас были выходы на Антона Васильевича?

— Да, решил все начистоту, граждане начальники, хоть знаю: ничего мне не светит. Анюту только жалко, удар для нее. Так, значит, вас интересует связь моя с Антоном Васильевичем? А все просто. Есть телефон — дам его вам. Всегда там женщина отвечает. Я говорю: «Эдуарда Петровича», или наоборот: «Петра Эдуардовича». Она отвечает: «Ошиблись», и сразу кладет трубку. Потом мы встречаемся на другой день после звонка в Измайловском парке у «Чертова колеса» в девятнадцать часов. Если что-то мешает, на следующий день в четырнадцать часов в фойе кинотеатра «Россия». Становимся в кассу друг за другом, берем билеты на один сеанс, обычно выходит, что рядом. Долгих разговоров не ведем. Так у нас было. Попробуйте… Может, и мне это зачтется?..

Допросы, допросы, очные ставки… Все вдруг окончательно сошлось в один утомительный процесс. И только нужно было четко определять, что же на данный день и час главное. Кого о чем спросить раньше? Что с чем увязать? Хвосты неотгаданных загадок тянулись еще за «Пророком», И нельзя тянуть с этим Антоном Васильевичем. И выяснить связь между листовками, появившимися в Приднепровске и поездах в районе этого города, и печатной машинкой, взятой у Волкова в Пскове. Хорошо, что Волкова взял на себя Мишин. И хорошо, что Михайлов активно помогал и советом, и делом, принимая участие в допросах.

Сергей Фомин недосыпал. Ведь к каждой новой встрече с арестованными нужно было придумывать ход, «сценарий» и даже «декорацию». Вот и сегодня так. Прошло всего несколько часов после допроса Попова-Горбачева, а теперь — Орлов. Пообедал на скорую руку, что-то невнятно отвечал товарищам по столу, не вникая в суть разговора.

«Ну вот, сцена готова для следующего акта», — устало улыбнулся Фомин, разглядывая нехитрую «декорацию», устроенную на своем письменном столе. Справа, поближе к стулу, на котором должен быть сидеть Орлов, он положил стопку листовок, присланных из Приднепровска. Попросил привести Орлова.

Дав арестованному время осмотреться, Фомин делал пометки в блокноте, наблюдая, как тот пытается рассмотреть, что лежит на столе следователя. «Гляди-ка, трюк сработал». И Фомин определил, что пора исправлять свою «оплошность». Он листом бумаги накрыл листовки.

— Вспомните хорошенько наш вчерашний разговор, прежде чем отвечать на вопрос, который я сейчас вам задам.

— Вы сомневаетесь в моей искренности? Буду говорить правду и только правду, учитывая, что на Руси говорят: «Повинную голову меч не сечет», — Орлов старался поймать взгляд следователя, определить его мысли.

— Есть такая пословица, и она даже, знаете ли, закреплена законодательно в нашем уголовном кодексе. Но все решает суд. А вопрос такой: куда и с какой целью вы выезжали в конце июля?

Хоть Орлов и ожидал этот вопрос, но почувствовал, что к нему он меньше всего готов. Вопрос вызвал в нем бурю противоречий. Как же быть? С одной стороны, обещание, данное отцу: беречь Яценко. С другой — этот майор, кажется, знает о нем все. И эти листовки, которые он разглядел на столе… Этими козырями следователь, бесспорно, мог припереть его к стенке, а если еще и Яценко взят? Тогда он просто будет выглядеть лжецом. У Орлова и в мыслях не было, что листовки могли быть изготовлены кем-либо другим, а не Яценко. — Неужели старик так быстро провалился? А, ладно, что там, в конце концов каждый знает, на что идет и сам в ответе за себя, — решил он.

— В июле я на несколько дней выезжал в Приднепровск. Там установил связь с Семеном Тимофеевичем Яценко.

— Кто вас послал туда? Это задание Хааса или Брауна?

— Ни того ни другого. Я должен был сам найти себе помощников. А Яценко назвал отец. Это его старый товарищ. Кто мой отец, вам, я думаю, известно? — Орлов вопросительно посмотрел на Фомина.

— Продолжайте по существу вопроса. Кто такой Яценко? — И Фомин тут же добавил: — По вашим данным.

— По специальности, я знаю, он врач-терапевт. Это все, что я знаю. Я прожил у него около недели. Он обучился работе на печатном станке. Оставил инструкции по линии «миссии», тайнопись.

— И все? Что вы еще делали в Приднепровске?

Орлов задумался. «Как поступить? Сказать или нет о Мигунко? Не скажу, все равно вытащат это дело на свет божий. А может, Яценко уже показал?..»

— Что же вы замолчали, Орлов?

— Просто я восстанавливаю в памяти детали одной нашей совместной акции: вербовки некоего Мигунко Бориса Карповича.

— Детали, это уже хорошо, — как можно спокойнее и равнодушнее сказал Фомин, чувствуя, что навел Орлова на какую-то «стену», которую тот не может психологически прошибить. — Так как же вы вербовали Мигунко? Может быть, будут расхождения в наших сведениях.

Услышав слово «сведения», Орлов заметно оживился. И, словно забыв о своем положении, не без хвастовства описал обстоятельства и все, что им сопутствовало.

— Надеюсь, теперь вы мною довольны. Я рассказал все.

— Условно да. Что касается Мигунко, вы упустили немаловажную деталь. Его адрес.

— Извините. Я считал, вы его знаете, — Орлов помрачнел, чувствуя, что совершил оплошность. Но адрес назвал сразу, — улица Ясенева, дом тридцать один, квартира сто тринадцать.

— Чтобы закончить с Приднепровском, назовите еще и адрес Яценко. Я хочу проверить…

Эти слова Фомина прозвучали для Орлова, как удар грома. Неужели он ошибся? Неужели они ничего не знали? Тогда откуда эти листовки? Он безропотно назвал адрес Яценко.

— А теперь расскажите, когда и при каких обстоятельствах вы пользовались радиопередатчиком? — пошел дальше Фомин, почувствовав, что выиграл важное сражение и нигде не переиграл.

— Когда был с Ольгой на юге, передал всего одну фразу. Ее содержание: «Янек ищет дядю». Запрашивал центр, предупрежден ли дядя Василий Константинович, проживающий в Пскове, о возможном моем у него появлении. Потом по «Рэдио Транс Юроп» из Лиссабона проповедник Пейсти в своей еженедельной передаче на Советский Союз произнес фразу: «Христос с нами». Он повторил ее трижды, и это был сигнал мне. Означал он: «Все в порядке».

Вечером после доклада Фомина Михайлов пригласил его группу на совещание. Подвел итоги недели, определил направление дальнейших действий. Теперь главным было побыстрее разматывать клубок связей Готье, уличить его. Материалов, свидетельствующих о несовместимости его деятельности со статусом дипломатического представителя, набралось более чем достаточно. В деле была фотокопия донесения из колумбария, имелась кинопленка, как его супруга закладывала почту в тайник, показания Кисляка. Этого было достаточно для выдворения Готье из СССР.

— Целесообразно проверить показания Попова, — продолжал полковник. — И по возможности выяснить, какие планы строит этот дипломат в отношении своих людей. Кисляка он, конечно, со счетов сбросил, никаких иллюзий не питает. А вот Попов для него еще не потерян. И только у него были прямые выхода на Антона Васильевича.

— Как лучше распределить силы? — спросил Фомич.

— Да, это важный вопрос. — Михайлов посмотрел на майора с каким-то извиняющимся видом. — Вон Сергей Евгеньевич даже с лица сдал. Его будем разгружать. Он пускай плотнее займется Поповым и Готье. У вас, Николай Петрович, — обернулся он к Мишину, — будет свой твердый орешек — Волков. Судя по первому допросу, он будет делать попытки откреститься от обвинений в антисоветской деятельности, прикрываясь приверженностью евангелистскому учению и прочее. И коль скоро вы выделяетесь нами в главные теологи, то и карты в руки. И Дронову не забудьте. Помните показания ее соседки, которой она давала читать Евангелие, листовки? Опять же необходимо выяснить, откуда у нее появились деньги. Полагаю, что тут не обошлось без помощи «миссии». Орлов показывал, какие солидные средства они отпускают для того, чтобы заполучить в свои сети заблудшие души. Надо очень осторожно постараться вырвать ее из этих пут. И выявить тех, кого она, возможно, успела обработать, хоть я не очень верю в ее способности. Нужно будет установить, откуда она получала литературу. Видимо, от той странной подруги жены Кисляка. Действуйте.

— Ясно, товарищ полковник, — сказал Мишин.

— Теперь остаются Яценко и Мигунко. — Михайлов посмотрел на Фомина. — Подготовьте все материалы по этой, будем считать, автономной операции. Там все понятно, и нужно только арестовать Яценко. В Приднепровск поедет капитан Николаев. Готовьте документы и, как говорится, — с богом. Пока же я кое-что подброшу. Свежее. Николаев, огласите всем, — он протянул капитану бумагу.

Николаев прочитал:

— Ну, как букет? — спросил Михайлов. — Может быть, Яценко кто-нибудь из них? Вот и разберитесь, товарищи.

Придет или не придет Готье на вызов? Было очень важно, чтобы он пришел. Номер телефона, названный Поповым, действительно принадлежал Готье. Он совпадал с тем, который получил Мишин, как только в сферу внимания чекистов попала госпожа Готье. И хотя не было уже сомнений, что он-то и есть Антон Васильевич, все же еще раз хотелось иметь тому подтверждение.

Нужна была встреча, подтверждающая тайную деятельность дипломата, его связи. Фомин, получив все инструкции на сей счет, должен был сам решать, как лучше выманить Готье на встречу. Чтобы вызов был правдоподобней, Фомин подобрал среди сотрудников человека, голос которого походил на голос Попова. Прокручивал пленку, проверял, как получилось, и только тогда решился вызвать Готье.

Разговор произошел так, как показывал Попов. Ответил женский голос. «Эдуарда Петровича», — прозвучала просьба. «Ошиблись», — ответил голос, и трубку сразу положили.

В восемнадцать пятьдесят Готье появился у «Чертова колеса». Фомин, занявший удобный для наблюдения уголок, увидел, как дипломат сделал круг по дорожке и нырнул в ближайшую аллею. Потом за ним туда же проследовал Брусиловский, по просьбе Фомина осуществлявший наблюдение за Готье с момента выезда того из дома. Собственно говоря, Брусиловский сначала сообщил, что Готье выехал, и только тогда Фомин занял свой пост наблюдения.

Готье сел на скамейку, достал газету и стал делать вид, что читает. Каждое его движение фиксировалось фотокамерой.

Начал накрапывать дождь. Готье встал, вынул из кармана плащ, оделся и снова уселся на скамейку с газетой, которая теперь намокала и разваливалась. Внимательным прохожим показалось бы странным такое поведение человека: нашел же место, где читать газету, под дождем… Но Готье ждал. Только минут через двадцать, когда газета превратилась в тряпку и стала расползаться, он поднялся, посмотрел на часы и решительно зашагал к станции метро. По дороге скомкал и бросил газету в урну. И это было зафиксировано фотокамерой.

Теперь, убедившись, что Попов ничего не соврал, Фомин доложил о своих наблюдениях Михайлову.

— А газету ту не забыли? — спросил он.

— Нет. Я попросил подвергнуть ее дактилоскопии. Готье держал ее без перчаток. Газета была мокрая, и неизвестно, что получится. Забавно: он внимательно читал «Труд» месячной давности.

— Что будем делать дальше?

— Повторим все это завтра в кинотеатре «Россия». Хорошо бы организовать встречу с Поповым. Но Попов приболел, и вид его мне не нравится. Готье может почувствовать по одному его виду какой-нибудь подвох.

— Просто у тебя нет времени, Сергей, для подготовки Попова к такой акции. А здесь нужна репетиция, четкая подготовка. Иначе нельзя. Ограничимся констатацией его прихода в кинотеатр. Зафиксируйте на пленке. А там посмотрим.

— Может быть, подойти к нему? Задать вопрос, посмотреть, как он будет реагировать.

— Спугнете только. Он и так в беспокойстве: Кисляк подевался неизвестно куда. Наверное, он нашел какие-нибудь возможности проверить, что в московских больницах его агента нет. Прервана связь с Орловым, а хозяева, наверное, тормошат: где и что с ним?

— Орлова, как вы говорили, мы ввели в игру с перепиской. Он отправил письмо на подставной адрес, что жив и здоров. Не думаю, чтобы он играл против себя.

— Как знать? Будущее покажет. Ну что, собираемся по домам? — посмотрел на часы. — Уже десятый…

В это время раздался телефонный звонок. Полковник снял трубку и назвал себя. По тому, как хмурились его брови и мрачнело лицо, Фомин чувствовал: полковник расстроен.

— Быстрее приезжайте. Ждем. Да, да, Сергей Евгеньевич тоже здесь.

Михайлов положил трубку.

— Это Николаев, он только что прилетел. До этого мне звонили из Приднепровска. При задержании Яценко что-то произошло. А сейчас вот Николаев доложил. И очень скверно, что Яценко упустили.

— Упустили? — не сдержался Фомин.

— На тот свет упустили, Сергей Евгеньевич. Имей терпение, скоро все узнаем. Пригласи сюда и Мишина, если он уже вернулся.

— Да, вернулся. И еще здесь хочет немного поработать…

Как только приехал Николаев, полковник сказал всего одно слово:

— Докладывайте.

— С Мигунко, — начал капитан, — все благополучно. Он задержан, и начато следствие. С Яценко, — Николаев вздохнул, — тут произошла осечка. Степень моей вины определите сами.

— Хватит вздыхать, Владислав Борисович. Не красная девица. Продолжайте! — Михайлов закурил.

— Все шло хорошо. Пригласили понятых. Без труда вошли в дом. Яценко отдыхал. Нас впустила его сожительница Елизавета Аркадьевна Черных. Предъявили ордер. Начали осматривать дом. В первые полтора часа вел себя Яценко удивительно спокойно. А потом — взрыв. Это был именно взрыв, иначе не назовешь. Я просматривал бумаги в его письменном столе и среди прочих обнаружил почтовую открытку. В ней управление львовского кладбища сообщало гражданину Яценко, что денежный перевод на оплату ухода за могилами Мурзовецкого Ф. Б. и Мурзовецкой Е. К. получен, памятники находятся, мол, в хорошем состоянии. Я вспомнил ориентировку в связи с Волковым. Там тоже фигурировала фамилия Мурзовецкий. С какой же стати Яценко так печется о Мурзовецких? — подумал я. А может быть, он сам Мурзовецкий и скрывается под именем Яценко? Задержал я ту открытку в руках и положил себе в папку. Яценко заметил мой интерес к этому, казалось бы, незначительному документу и начал проявлять признаки явного беспокойства. А тут один из сотрудников принес чемодан, обнаруженный в тайнике, оборудованном в стенке смотровой ямы гаража. Открыли. Там мини-типография, подобная той, что была у Волкова, пачка денег, блокнот с заметками о разных заводах Приднепровска. Хоть это и закодировано, но понять можно. И наконец, браунинг с двумя запасными обоймами. Но главное, что меня заинтересовало, это сам чемодан.

— Что же за сюрприз такой? — спросил Михайлов, с ожесточением раздавливая окурок в пепельнице.

— Именно сюрприз, Юрий Михайлович. На внутренней стороне крышки опять встречаю Мурзовецкого. Тисненая надпись: «Собственность пана Феликса Мурзовецкого. Львов. 1938 год». Все это внесли в протокол, предложили Яценко его подписать. Он подошел к столу, прочитал документ, положил для подписи. И вдруг рывком опрокинул стол, разбил лампу, ударом ноги сбил стоявшего рядом сотрудника и — в другую комнату.

Я не сразу опомнился. Не ожидал такого. А он выбил раму и вывалился в сад. Я — через дверь на улицу. Догнали и вдвоем с местным товарищем еле справились с ним. Здоров как бык, и ведь в возрасте уже. Ну вот, вернули его в дом. Сел он на диван и схватился за сердце, попросил: «Лиза, дай капли Вотчала». Черных вышла в другую комнату и вернулась обратно с пузырьком в руке. Я посмотрел этикетку — действительно, капли Вотчала. Открыл, понюхал на всякий случай. Запах валидола. Вернул флакончик Черных. Она отсчитала сколько-то капель, разбавила водой и подала Яценко. Он одним глотком выпил и тут же захрипел, свалился с дивана. Экспертиза показала: капли содержали более пятидесяти процентов цианистого калия, — закончил Николаев.

— Да, — сказал Михайлов, — жалко, что так вышло. Многое мог нам рассказать этот Яценко-Мурзовецкий… Ну а что с Черных? Она знала, что в капли подмешан яд?

— Нет. Для нее это была полная неожиданность.

— Тогда все, — Михайлов встал. — Завтра к утру напишете подробный рапорт. Приложите к нему акт экспертизы, протокол обыска и занесите ко мне. А сейчас — всем отдыхать.

Предложение Фомина совершить небольшую загородную прогулку Орлов воспринял с удивлением.

— А я уж думал, вы обо мне забыли, — сказал он. — И что же это будет за поездка?

— Так, подышим свежим воздухом, поговорим, — сказал Фомин.

— Я понимаю, что ваше предложение следует считать приказом. Поэтому подчиняюсь, как солдат. Кстати, спасибо вам за то, что мне регулярно приносили ваши газеты и журналы.

— Рад, что это скрасило вам заточение, — улыбнулся Фомин. — Однако, машина подана. Сейчас для полной экипировки вам выдадут ремень и галстук…

Внизу их ожидали Мишин и Брусиловский. В машине Орлова посадили на заднем сиденье между Фоминым и Мишиным. «Волга» пересекла Колхозную площадь и по проспекту Мира выехала к ВДНХ, затем, пройдя мимо Останкинского дворца и Ботанического сада за гостиницами выставки, выскочила к Дмитровскому шоссе и свернула направо.

Было заметно, что Орлов силился угадать маршрут, но никак не мог определить, куда же его везут. Он заговорил о красоте осенних красок, о теплой погоде, которая стояла в эту осень. Потом спросил, удалось ли встретиться с Яценко.

— Удалось, — сказал Фомин. — И знаете, он вел себя куда проще, чем вы. Но с вами сложнее вести дискуссии на религиозные темы. Вы, так сказать, эмиссар центра, а он в сравнении с вами выглядит просто атеистом.

— Но у меня иное воспитание, — Орлов улыбнулся. — Все евангелистские «прививки» мне были сделаны с детства.

— Мы ведь уже знаем, что вы исповедуете не только евангелизм, — заметил Фомин.

Орлов замолчал, задумался.

— Сколько корзин у шоссе! — сказал Мишин. — В этом году отличный урожай яблок.

— А по какому шоссе мы едем? — спросил Орлов.

— По Дмитровскому, — ответил Фомин и стал внимательно наблюдать, как отреагирует на его слова Орлов. Но тот, видимо, так и не догадался, куда его везут, хотя машина миновала узкий мост через канал. Только когда увидел указатель «Катуары» и машина свернула влево, брови его заходили и на щеке выступили желваки.

— Куда же мы едем? — спросил он.

— Не узнали? — спросил Мишин. — Вы ведь здесь уже бывали. Месяца два назад. Не припомнили?

Орлов пожал плечами и больше не вымолвил ни слова, пока машина не остановилась на опушке леса.

— Выйдем, — сказал Фомин, и в голосе его прозвучали металлические нотки. — Теперь оглядитесь и вспомните. Вон там дача Божкова.

— Какого Божкова? — Орлов старательно пытался инсценировать удивление, но бледность выдавала его.

— Андрея Божкова. Знаете такого?

— Понятия не имею.

— Хорошо. Ведите нас, Николай Петрович, — обратился Фомин к Мишину.

— Вспоминаете? — сказал Мишин. — Вон там справа детская футбольная площадка. Вы шли за Божковым здесь. Потом свернули вслед за ним влево на просеку. Идемте.

Орлов неохотно зашагал за Мишиным, следом Фомин и Брусиловский.

— Отсюда вы побежали, так? — спросил Мишин.

— Не останавливайтесь, Орлов, — строго сказал сзади Фомин. — Хоть осень и перекрасила лес, но вы, наверное, уже поняли, куда мы идем. К тому самому месту, где вы совершили еще одно свое преступление.

Орлов опустил голову и, еле переставляя ноги, пошел за Мишиным.

— Вот к этому дереву вы подтащили его, когда он потерял сознание.

— Он жив? — хрипло спросил Орлов.

— Мы можем в подробности рассказать, как Божков был завербован. Как вы нашли его в Москве. О ваших свиданиях на Суворовском бульваре, о почте, которую вам через него передавали представители торговых фирм. Наконец, о деньгах, которыми вы хотели вознаградить Божкова.

— Он жив? — снова спросил Орлов.

— Вопросы задаю я, — сказал Фомин. — Вы совершили покушение на жизнь человека, которого я назвал?

— Вы же рассказали даже детали происходившего здесь. Трудно что-нибудь возразить.

— Вот и хорошо, — сказал Фомин. — Этого пока достаточно. Когда мы водворим вас в камеру, вам предоставится возможность на бумаге выговориться, и чем полнее, тем лучше для вас. Вы хоть как-то очистите свою душу.

— А потом? — спросил Орлов.

— Потом будет суд…